Судя по всему, пораженный ликантропией человек лишается своей индивидуальности; в "Размышлениях об Одичавшем Ребенке" Эйдри-енн Рич отражает этот процесс деперсонализации, "растворения" личности:

Что характерно при ликантропии – это то, что человек, ощутив себя зверем и утратив свои прежние привычки, обнаруживает самые темные стороны своей души.

В английском языке слово werewolf (оборотень) возникло пятью столетиями раньше появления термина lycanthrope. Эрнест Уикли в работе "О словах древних и современных" говорит, что слово wer[4] «отмечено во всех германских языках и родственно латинскому vir, гэльскому fear, уэльскому gwr и санскритскому vira». Первое использование на письме слова «оборотень» обнаружено в «Церковных уложениях» короля Кнута Великого (1017-1035): «…Поэтому должны призываться пастыри на защиту людей от этого хищника – это епископы и священники, обязанные предохранять и ограждать свои паству мудрыми наставлениями, так чтобы безумно дерзкий оборотень не смог причинить большой вред и не покусал бы духовное стадо слишком сильно…»

Явно символичный, этот древнеанглийский оборотень имеет свой прообраз в Священном писании. Образ волка, нападающего на стадо, появляется в Нагорной проповеди Христа: "Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные" (Матфей, 7:15) и в "Слове Павла в Милете к пресвитерам из Ефе-са": "Ибо я знаю, по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада" (Деяния, 20:29).

Вытеснение волка оборотнем указывает на то, что этот образ воспринимался как более близко связанный с дьяволом, чем это могли представить ассоциации, вызывавшиеся словом "волк" (обозначавшим тоже нечто хищное и страшное). В тексте "Церковных уложений" можно установить следующие образные соответствия: овечье стадо – христианские прихожане, слабо защищенные от нападений сатанинских сил; пастыри = епископы и священники, которые должны защищать свои "стада" от дьявольских происков; оборотень = сатана и его воинство, вознамерившиеся разрушить веру "овечек" и обречь их на вечные муки.

В этих церковных законах нет и намека на то, что слово "оборотень" относится к человеку, чье состояние умопомрачения могло бы походить на ликантропическую манию, хотя едва ли можно говорить хотя бы о зачатках психиатрии в те времена. Нет никакого похожего упоминания на это и в известных высказываниях о физических превращениях святого Августина: "Широко известно, что посредством определенных колдовских заклинаний и дьявольской силы люди могут обращаться в волков… но при этом они не теряют человеческого рассудка и их ум по своему уровню не становится равноценным звериному. Это нужно понимать буквально так: дьявол не может создать какое-либо существо, но он способен создать видимость того, чего на самом деле не существует, так как ни заклинаниями, ни злыми силами нельзя ум и тело физически превратить в звериные… но человек в своих фантазиях и иллюзиях может казаться себе животным, ощущать себя четвероногим".

Появившееся в англо-саксонских уложениях понятие "оборотень" знаменательно тем, что оно заменило собой библейского "волка". Дьявол известен тем, что вербует людей в союзники и слуги, зачисляя их в свое демоническое войско. Для этого же он пользуется и своей способностью превращать людей в оборотней: оборотничество – всего лишь дьявольское наваждение, но, испытывая такую духовную метаморфозу, человек начинает сотрудничать с ним. Епископов и священников предупреждают о скрытом, трудно распознаваемом превращении, несущем угрозу духовной жизни паствы.

В средние века использование духовной символики в Англии продолжается, В "Постижении символа веры Пахаря" (1394 г.) в парафразе приведенной выше цитаты из Евангелия от Матфея говорится, что сатана есть особый источник зла, а оборотни – его слуги-невольники.

Помимо духовных текстов оборотень появляется и в повествовательных произведениях. Напоминая о телесных превращениях, описанных в античных мифах (Гомер, Вергилий, Овидий, Петроний), эти произведения вновь обращаются к физическим метаморфозам. Однако оборотень в средневековых английских рассказах не выступает обобщенным олицетворением зла, как в античной мифологии,(Оборотень в большинстве античных мифов вовсе не олицетворение зла, а скорее проявление воли богов, как доброй, так и злой. Все олимпийцы превращались в животных (быков, орлов и пр.) и даже в таком образе сносились со смертными женщинами.) но изображается как беспомощная жертва семейных козней, обычно супружеской измены. При этом злоумышляющая жена (и ее любовник) служит фактором, стимулирующим трансформацию. Кельтское сказание об "Артуре и Горлагоне" (его латинская версия появилась в конце XIV века) тоже повествует о том, как женское предательство вызвало физическое превращение. Согласно Алфреду Натту, этимологически слово "Горлагон" означает "оборотень": "Gorlagon – это метатеза от Gorgalon, происходящего от Gorgol = древнеуэльскому Guruol или Guorguol, слову, первый слог которого родствен латинскому vir и англосаксонскому wer".

У сэра Томаса Мэлори в "Смерти Артура" (1470 г.) описывается похожая история, когда славный рыцарь был "предан своей женой, благодаря которой он стал оборотнем".

В одном из романов Гийома де Палерно (Франция, около 1350 г.), переведенном на английский, испанский языки, принц превращается в оборотня своей жестокой мачехой.

В средневековых повествованиях оборотень меняет тот облик, которым его наделяли в мифах Древней Греции и Рима и парафразах цитат из Священного писания, а также в протоколах церковных судов. Античные легенды говорят о нравственных переменах в людях, которые приводят их к превращению в зверей. Например, в "Метаморфозах" Овидия рассказывается история Ликаона, нечестивого и жестокого царя Аркадии, который подал к трапезе посетившему его Юпитеру человечье мясо. Обнаружив его людоедство, разгневанный бог превратил Ликаона в то, что соответствовало его моральным наклонностям: в безумного, дикого человека-волка. Эти мифы являются реалистичным (хотя и символичным) отражением нравственных норм жизни людей тех времен. Оборотни в определениях церковных судов и Священном писании – это проявление дьявольских сил в человеческих жизнях. Но оборотни в средневековых рассказах – это, как правило, жертвы домашних заговоров. Такая разница в отношении к ним не может не озадачивать, хотя господствовавшее в те времена предубеждение против женщин, возможно, отчасти ее объясняет. Соответственно радикально отличается и воздействие образа оборотня на читателя. Если в античных мифах он служил впечатляющим предостережением против проявлений животных инстинктов и низменных наклонностей, а церковных и библейских оборотней следовало бояться из-за коварных происков дьявола, который ходит вокруг, "ища кого поглотить" (1-е Петра, 5:8), то оборотень из средневековых повествований вызывает жалость и сочувствие, т. к. в них он, изгнанный своими близкими и обезображенный, страдал, лишенный человеческой дружбы и любви.

Слова "ликантропия" и "ликантроп" впервые появились в английском языке в труде Реджинадца Скотта "Разоблачение колдовства" в 1584 году. Как явствует из этого названия, о ликантропии в XVI веке говорилось в связи с колдовством. Скотт, не профессиональный философ и не теолог, опираясь на мнение древних и утверждения современных ему медиков, отвергает идею телесного превращения. Сомневаясь в реальности дьявола и соответственно в его способности превращать человеческую плоть в звериную, Скотт говорит о страдающих ликантро-пией как о больных Lupina melancholia или Lupina insania. Он подвергает сомнению заявления людей, которые верят в заклинания и заговоры и сами охвачены "гневом и ненавистью" к ликантропам, критикует взгляды римско-католической церкви на демонов и колдовство и резко выступает против антиколдовской теории и практики великого французского законника Бодэна (в этот период истории английской лингвистики слова "оборотень" и "ликантроп" были, по-видимому, равнозначны).

В те времена вопрос о человеческих превращениях беспокоил людей и имел для них личное, общественное и религиозное значения и активно обсуждался философами и теологами, королями и судьями, историками и врачами, поэтами и драматургами и, естественно, обычными людьми. Скотт, например, был джентри, сельским джентльменом. Своими злодеяниями ликантропы вызывали всеобщие потрясения, воздействуя на психическое здоровье, духовное благополучие общества, само его нормальное функционирование. В1603 году во Франции судом разбирался один из самых нашумевших случаев ликантропии – история Жана Гренье (о ней см. ниже).

Другие судебные протоколы тех времен содержат признания в использовании пояса, кушака или мази, полученных от дьявола или кого-нибудь из его эмиссаров, в похищении трупов, в страсти к инцесту, к убийству и тяге к поеданию человеческого мяса. О состоявшемся в 1590 году суде над Петером Штуббе, обвиненном в многочисленных убийствах, изнасилованиях, инцесте и людоедстве, было известно во всей Европе. Сохранилась деревянная гравюра его казни, изображающая вздетую на кол отрубленную голову в окружении голов его жертв.

А свидетельства очевидцев тех времен рассказывают, например, о скрывавшемся на церковном дворе среди могил бедном крестьянине из Алкмара, в Голландии, имевшем бледную кожу и уродливый пугающий облик; о лающей и завывающей по ночам на кладбищах и пустырях в Ливонии стае оборотней с "ввалившимися глазами, покрытыми струпьями ногами и сухой бледной кожей", выкапывающих и глодающих человечьи кости. Другой тип ликантропа представлял собой, например, пациент французского врача Жака Феррана, описавшего его, который походил на волка в своих диких неудержимых порывах, направленных на получение полового удовлетворения.

Озабоченные происходящими с людьми метаморфозами, философы, теологи, юристы и медики ощущали потребность в исследовании природы ликантропии, что оказалось трудной метафизической задачей: в круг обсуждения были вовлечены свойства материи, сущности ангелов, демонов, людей, животных, сущность восприятия, галлюцинаций, психического расстройства и, как основополагающая тема, природа Бога-Создателя и дьявола, лежащая в основе главного морального вопроса о причине превращений. Трактовать дьявола как противника Бога – это одно, принимать же его равным Богу (с такой же способностью к творению) значило следовать манихейской ереси о двух сосуществующих и равных друг другу силах. Между абсолютным скептицизмом Реджи-налда Скотта и полным признанием превращений философа и врача Уильяма Дрейджа, который еще в 1664 году метафизически доказывал действительность физического перевоплощения: "Этот мир создан духовной Силой из ничего и может быть опять обращен в ничто той же самой Силой: мы можем обращать плотные тела в воздух, воздух сгущением в воду, а дьявол… дух делает то, что он может сделать". Существовало множество различных теорий, большая часть которых соглашалась с дьявольским, хотя и иллюзорным, характером ликантропии, при которой сатана принимает волчий облик или заставляет людей думать, что они сами стали волками; патологическую же ликантропию пытались объяснить патологией гуморальной (смешением жидких сред организма. – Ред.). Сообщений о случаях каннибализма, изнасилованиях, убийствах, инцестах и скотоложестве было очень много, и лучшие умы общества предпринимали отчаянные попытки поиска решений социокультурных и патологических проблем, которые они отражали.

Наблюдения Эрвинга Кирша в отношении ведьм и колдунов можно отнести также и к ликантропам:

"Многие писатели ошибочно относят к средним векам расцвет демонологии и охоты на ведьм и связывают затихание этой деятельности с эпохой Возрождения и периодом развития европейской науки и техники (1500-1700). Исследования старинных церковных деклараций показывают, что в ранний период средних веков церковь отрицала реальность колдовства и была относительно терпима к тем, кого молва называла колдунами и ведьмами или кто сам себя таковыми объявлял. Вера в колдовство стала распространяться в эпоху Ренессанса, а своего пика ведьмомания достигла лишь в середине XVII века".

В этом же веке английский король Яков I написал трактат по демонологии, включавший и краткую главу о "людях-волках", в которой приходит к заключению, что оборотни – это не одержимые демонами или злыми духами, а просто впавшие в самообман "меланхолики", которые подражают в своем поведении волкам и, в отсутствие рассудка, под действием диких неудержимых порывов могут становиться опасными.

В трактате Генри Холленда "Против колдовства" (1590 г.), посвященном Роберту Деворансу, графу Эссекскому, есть диалог, в котором ликантропия рассматривается с медицинской и одновременно с мистической точек зрения:

"Мифодемон. Что вы можете сказать о ликантропии, превращении мужчин и женщин в волков, кошек и тому подобное, процессе, который явно противоречит нашей природе и кажется, скорее, просто поэтической гиперболой?

Теофил. Эти вещи не являются следствием колдовства главным образом, тем не менее я не отрицаю, что ведьмы могут – как правило, в состоянии меланхолии, – переживать видения и всяческие дьявольские наваждения. Но реальных перевоплощений не бывает. Ведьмы это всего лишь орудие в руках сатаны, и они не могут творить такие веши без него, а сила его самого ограничивается Богом".

Джордж Джиффорд, проповедник из Молдона, Эссекс, пришел к схожему заключению, построив его в основном на свидетельствах англичан (Скотт ссылается большей частью на европейские небританские источники), зафиксировав его в своем труде "Диалог, касающийся Ведьм и Колдовства" (1593 г.):

"Эти бесы заставляют иногда колдунов поверить, что они обретают волчий облик, что они задирают овец, собираются стаями на пиршества, что иногда они летают по воздуху, но на самом деле ничего этого нет. Порой дьявол даже может ввести в заблуждение какую-нибудь бедную женщину видом другой женщины, выпускающей на нее мышь или кошку, который он сам принимает, или поселить в чье-нибудь угнетенное сознание уверенность в том, чего на самом деле нет. Люди должны знать об этих вещах и не давать себя провести".

Способность дьявола проникать в мыслительные процессы меланхоликов признавалась целым рядом писателей и демонологов. Иоган Вир (1516-1588), часто цитируемый протестантский врач из долины Нижнего Рейна, призывает в своей книге "О демонической силе" (Базель, 1563 г.) к терпимости к ведьмам, хотя и считает сатану хитрым и коварным, а колдовство и магию опасной, внушенной дьяволом деятельностью, а в ликантропах видит душевнобольных, чей недуг усугублен дьяволом. Жан Бодэн попытался опровергнуть его аргументы в работе "Демонология" (1580 г.), ставшей такой же известной, как и книга Вира.

Положение, что меланхолики, обманутые своими чувствами, начинают воображать себя ликантропами, тщательно проверялось Уильямом Перкинсом, который сам считал, что все дело во вмешательстве дьявола в зрительный процесс:

"Обман, следовательно, заключается в том, что человека заставляют думать, будто он видит то, чего на самом деле нет. Дьявол достигает это тремя способами: во-первых, волнением влаги на глазах, играющей важную роль в процессе зрения; во-вторых, колебанием воздуха, посредством которого изображения объектов переносятся в глаза, и, в-третьих, искажением и изменением объекта или того места, куда смотрит человек".

Делла Порта, относя превращения на счет обычного колдовства, описывает явление перемены восприятия как следствие употребления галлюциногенных трав в виде снадобий:

"…После принятия некоего зелья этому человеку начинает казаться, что он превратился в рыбу, и он, размахивая руками, пытается плыть по земле, время от времени то выныривая, то будто бы вновь погружаясь; в другой же раз, чувствуя себя гусем, пытается гоготать и хлопать крыльями. В ингредиенты зелья, кроме упомянутых растений (дурман, паслен, белладонна), из которых при помощи растворителя извлекались экстракты, непременно входила белена, а также части мозга, сердца, крыльев либо плавников и других органов. Я помню, как в молодости опробовал эти средства на своих товарищах по комнате. Видения продолжали охватывать их и потом, во время еды, в зависимости от сорта мяса: например, один, который всегда с жадностью набрасывался на говядину, начинал видеть перед собой быков, бегущих на него с выставленными вперед рогами, и у других в том же роде. Еще один после принятия снадобья бросился на землю и, словно утопая, принялся изо всех сил дрыгать ногами и махать руками, борясь за свою жизнь; когда же действие средства стало ослабевать, он, словно потерпевший кораблекрушение и добравшийся до берега, стал выжимать волосы и одежду, облегченно переводя дыхание, как будто счастливо избежал гибели".

А врач Джон Котта придерживался "частичного объяснения", согласно которому "дьявол и его помощники маги, колдуны, чародеи" могут проникать в тела людей и животных, завладевать ими и творить злые дела, "очевидно, всем известной силой волшебных напитков".

С древних времен врачи считали ликантропию болезнью и как таковую пытались ее лечить. Один из наиболее авторитетных врачей своего времени, Павел Эгинета, живший в Александрии в VII веке, описал ликантропию в медицинских терминах. Его семитомная энциклопедия по медицине (в XVI веке была переведена на латынь и французский) содержит анализ болезни, в котором причинами, ее вызвавшими, называются умственные расстройства, гуморальная патология и галлюциногенные лекарства. Павел перечисляет следующие симптомы своих страдающих ликантропией пациентов: бледность, ослабленное зрение, отсутствие слез и слюны и, как результат, абсолютно сухие глаза и язык, чрезмерная жажда, покрытые незаживающими ранами ноги (от ушибов при ходьбе на четвереньках), навязчивое желание отправляться по ночам на кладбища и выть до рассвета. В качестве лечебных средств он рекомендует баню, прочистки желудка, кровопускание, особые диеты и, для устранения бессонницы и ночных блужданий, натирание ноздрей опиумом для обеспечения непрерывности сна.

Френсис Адаме, который в XIX веке перевел "Семь книг Павла Эгинеты", дает такой комментарий:

"Этий, Орибасий, Актуарий, Пселл, Авиценна, Хали Аббас, Альха-саравий, Рас-все приводят такие же описания этого вида меланхолии, как и Павел… Авиценна советует применять прижигание темени, если все остальные средства не действуют. Хали Аббас, называя этот недуг "собачьей меланхолией", говорит, что больным, которые имеют бледную кожу, мутные, сухие и ввалившиеся глаза, пересохший рот и ссадины на руках и ногах, полученные при падениях, нравится разгуливать среди могил и подражать собачьему лаю. Он рекомендует те же средства лечения, что и наш автор, похоже, просто поместив у себя перевод этой части. Альхасаравий тоже говорит об этой болезни как о "собачьей меланхолии", а отчет Раса очень похож на все остальные".

На протяжении всего времени существования болезни совокупность ее симптомов оставалась неизменной, и в эпоху Возрождения посвященные ей работы писались в рамках древней классической медицины. В 1621 году вышел труд Роберта Бертона "Анатомия меланхолии", где он рассматривает ее и с философской, и с психологической точек зрения, касается ее речевых аспектов а также делает некоторый обзор связанной с ней литературы. Бертон полагал, что ликантропия является формой безумия. Врач Джон Уэбстер в книге "Разоблачение предполагаемого колдовства" (1677 г.) дает свой комментарий: "Некоторым людям, пребывающим в состоянии меланхолии – в какой-либо из ее разновидностей, – начинает казаться (по причине больного воображения), что они превращаются в волков".

Долгая история медицины дала жизнь многим теориям болезней, среди которых с данным недугом могут быть связаны две: "порфирия", при которой зубы человека меняют цвет, кожа на солнечном свете покрывается волдырями, а формы тела искажаются, и гипертрихоз, когда тело человека покрывается шерстью типа звериной.

Современные им фармакологические исследования показали, что в состав приготовляемых колдунами мазей входили галлюциногены. Существенным, если не определяющим фактором людоедства могло явиться острое недоедание. Сегодня психиатры объясняют ликантро-пию как следствие шизофрении, органического мозгового синдрома с душевным расстройством, психотической депрессивной реакции, истерического невроза диссоциативного типа, маниакально-депрессивного психоза и психомоторной эпилепсии. Психологи, специализирующиеся на душевных детских болезнях, предполагают, что аутизм может вызывать проявления одичания у детей.

И каковы бы ни были причины, диагнозы и прогнозы, учитывая многочисленность свидетельств, касающихся оборотней, не приходится удивляться появлению большой массы самой разнообразной литературы, посвященной ликантропии.

Сегодня мало кто верит в возможность физического превращения человека в волка, хотя ликантроп в клинике, лесу, зале суда, в легендах и мифах, иносказательных рассказах или научных статьях вызывает у зрителя или читателя страх или жалость. Укоренение же образа оборотня в сознании людей будет свидетельствовать о моральном нездоровье общества. Недавняя угроза всеобщего уничтожения еще остается серьезным напоминанием о человеческой предрасположенности ко злу, об обыденности и вездесущности которого говорит в своих стихах Доналд Дейви:

Нам предстоит длинный путь-сквозь века, по разным землям. Но для начала мы позволим себе одну историю, которая настроит читателя на волну трепета и недоумения, поможет понять, как вся эта мистика могла выжить и сохраниться в наши дни. Итак, начнем.

В конце XVI века в Оверни (Франция) жил состоятельный господин по имени Санрош. Жил он на широкую ногу, держал слуг, был счастлив в браке.

Поместье Санроша располагалось на горе. Из многочисленных окон землевладелец и его домашние любовались зелеными склонами, быстрым ручьем, великолепным лесом и дальними горами, виднеющимися в голубоватой дымке.

Однажды в полдень ранней осенью 1580 года Санрош сидел у окна, когда вошедший слуга доложил, что пришел мсье Фероль.

Фероль был известным в округе охотником и рыболовом, а Овернь считалась прекрасным местом для этих занятий: в чистейших реках полно рыбы, в лесах – птицы, оленей, медведей. Фероль зашел, чтобы пригласить друга вместе выслеживать оленя. Санрош же с сожалением отклонил приглашение: он ждал своего адвоката, который вот-вот должен был зайти по делам. Фероль отправился один.

Адвокат пришел, как было условлено, и больше часа они занимались делами, связанными с поместьем, Санрош даже позабыл о визите своего друга. Проводив адвоката и поужинав, он неожиданно вспомнил о дневном приглашении.

Срочных дел у Санроша больше не предвиделось, жены дома тоже не было, и он, чтобы не скучать в одиночестве, решил пойти навстречу своему другу. Он быстро спускался по тропинке, ведущей в долину, и через несколько минут заметил на противоположном косогоре фигуру своего друга, всю алую в последних лучах солнца. Чем ближе он подходил, тем яснее видел, что его приятель чем-то взволнован.

Когда они встретились в узкой лощине между двумя косогорами, землевладелец увидел, что платье Фероля изорвано и покрыто грязью и пятнами, похожими на кровь. Фероль был сильно подавлен и едва дышал, так что его друг отложил расспросы и ограничился тем, что взял у охотника мушкет и сумку для дичи. Некоторое время друзья шли молча. Затем, немного переведя дух, но все еще заметно волнуясь, Фероль рассказал Санрошу о поразительном происшествии, пережитом им в лесу. Вот его рассказ.

Охотнику пришлось довольно долго походить по лесу, прежде чем он увидел невдалеке группу оленей. Подобраться же к ним поближе, чтобы сделать выстрел, ему никак не удавалось. В конце концов, преследуя их, он зашел в чащу и почувствовал, что на обратную дорогу потребуется немало времени.

Повернув домой, Фероль вдруг услышал жуткое рычание, раздавшееся из сырого, заросшего папоротником оврага. Медленно пятясь и не спуская глаз с того места, охотник шаг за шагом преодолел около полусотни метров, когда огромный волк выскочил из оврага и бросился на него.

Фероль приготовился к выстрелу, но оступился – его сапог попал под корень, и заряд не попал в цель. Волк с бешеным рыком прыгнул на охотника, пытаясь вцепиться ему в горло.

К счастью, Фероль имел хорошую реакцию – он ударил зверя прикладом, и тот растянулся на земле. Почти сразу же волк опять вскочил. Фероль успел выхватить охотничий нож и с немалой храбростью шагнул навстречу готовящемуся к прыжку зверю. Они сошлись в смертельной схватке. Но секундная передышка и опыт помогли охотнику, он успел намотать плащ на левую руку и теперь сунул ее в пасть зверю. Пока тот тщетно старался добраться своими острыми клыками до руки, Фероль наносил удары тяжелым кинжалом, пытаясь перерезать животному горло. Охотничий кинжал Фероля с широким и острым, как бритва, лезвием, с огромной рукояткой был почти таким же увесистым, как небольшой топорик.

Человек и зверь упали на землю и в яростном поединке покатились по листьям. В какой-то момент они оказались у поваленного дерева, и лапа зверя, свирепо смотревшего на охотника налитыми кровью глазами, зацепилась за корявый ствол. В тот же момент Фероль хватанул по ней ножом, перерубая острым лезвием плоть, сухожилия и кость. Волк издал длинный тоскливый вой и, вырвавшись из объятий охотника, хромая, убежал прочь, Фероль, забрызганный кровью зверя, в изнеможении сидел на земле. Плащ был разорван на полосы, но он с облегчением обнаружил, что благодаря импровизированной защите на руке остались лишь поверхностные царапины. Охотник зарядил мушкет, намереваясь найти и добыть раненого зверя, но потом решил, что уже поздно, и если он еще задержится, то ему придется добираться до дома своего друга в темноте.

Можно представить, с каким волнением слушал Санрош этот подробный рассказ, то и дело прерывая его восклицаниями удивления и испуга. Друзья медленно брели, пока не вошли в сад Санроша. Фероль указал на свой мешок. "Я прихватил лапу зверя с собой, – сказал он, – так что ты можешь убедиться в правдивости моего рассказа".

Он склонился над мешком, стоя спиной к другу, так что Санрош не мог сразу увидеть, что тот вытаскивает. Сдавленно вскрикнув, охотник что-то уронил на траву. Он повернулся, и Санроша поразила его смертельная бледность.

"Я ничего не понимаю, – прошептал Фероль, – ведь это же была волчья лапа!"

Санрош нагнулся, и его тоже охватил ужас: на траве лежала свежеотрубленная кисть руки. Его ужас еще усилился, когда он заметил на мертвых изящных пальцах несколько перстней. Один из них, искусно сделанный в виде спирали и украшенный голубым топазом, он узнал. Это был перстень его жены.

Кое-как отделавшись от совершенно сбитого с толку Фероля, Санрош завернул кисть в платок и, спотыкаясь, поплелся домой. Его жена уже вернулась. Слуга доложил, что она отдыхает и просила ее не беспокоить. Зайдя в спальню жены, Санрош нашел ее лежащей в кровати в полубессознательном состоянии. Она была смертельно бледна. На простынях виднелась кровь. Вызвали доктора, и он смог спасти жизнь мадам Санрош искусной обработкой раны: кисть ее руки оказалась отрубленной.

Санрош провел несколько мучительных недель, прежде чем решил поговорить с женой об этой истории. В конце концов несчастная женщина призналась, что она оборотень. Видимо, Санрош был не очень хорошим мужем, поскольку пошел к властям и донес на нее. Было начато судебное разбирательство, и после пыток женщина полностью созналась в своих злых делах. Вскоре мадам Санрош была сожжена у столба, и больше Овернь оборотни не тревожили.

Эта история появляется в том или ином варианте во многих свидетельствах того времени. Определенно она – одна из наиболее ярких и будоражащих иллюстраций страшного явления. Теперь же наступило время назвать все своими именами, попытаться пролить свет на эту загадочную историю…

Одним чудесным весенним днем несколько сельских девушек вывели своих овечек на песчаные дюны, отделяющие обширные сосновые леса, что покрывают значительную часть современного департамента Ланды на юге Франции, от моря.

Яркая голубизна неба, чистота и прозрачность воздуха, волнующегося над синими, сверкающими на солнце водами Бискайского залива, пение ветра среди сосен, стоящих словно вздыбившаяся зеленая волна, красота песчаных холмов, усеянных золотыми кустиками ладанника и голубой гречавкой, очарование разнообразно расцвеченной и оттененной листвой пробковых деревьев, сосен и акаций каймы леса – все наполняло юных крестьянок радостью, заставляя их петь и смеяться, и их голоса весело звенели над холмами и темными аллеями вечнозеленых деревьев.

Их внимание привлекла большая яркая бабочка, порхающая над цветами, затем над водой пролетела стайка куропаток.

– Ах, – вздохнула Жаклин Озан, – если бы у меня были с собоймои ходули и палки, я бы сбила несколько этих птичек, и у нас был бынеплохой ужин.

– Если бы они залетали уже зажаренными прямо в рот, как этобывает в заморских странах, – мечтательно сказала другая девушка.

– Вы уже купили новые наряды к празднику святого Жака? спросила третья. – Моя матушка отложила деньги, чтобы купить мнечудную шляпку с золотой лентой.

– Ну, теперь и Этьен обратит на тебя внимание, Анет! – заметила Жанна Габориан. – Но что случилось с овцами?

Она спросила это оттого, что животные, спокойно пасшиеся перед ними, добредя до небольшой впадины на дюне, метнулись назад, будто чего-то испугавшись.