Подлый небосвод еще раз гневается на благородного Хасана и наливает в чашу его надежд яд отчаяния, но он спасается из пасти дракона благодаря стараниям Гоухар

Склонный к кривде, беспокойный небосвод, проливающий кровь людей так же обильно, как влюбленные — слезы, не жалеет сил для того, чтобы притеснять и обижать людей. При своем вращении он посылает на головы шахов и дервишей из небесной пращи камни насилия, разбивая сердце словно маленькие склянки. И вот Хасан снова споткнулся камень на своем жизненном пути, и ураган судьбы разметал его надежды, словно ветер розы и гиацинты. А случилось это так.

Когда Хасан, получив благодаря справедливости падишаха Гоухар, избавился от страданий, то владыка звезд скрылся в тайнике земли, а звезды рассыпались по небу, словно ночные воры. Все кругом почернело от локонов ночи-красавицы, земная поверхность покрылась мраком, словно сердечко тюльпана, словно мускус. Хасан оставил в темной и тесной лачуге Гоухар, как жемчужину в раковине, и пошел на базар купить масла для светильника. От благоухающих локонов Гоухар приходил в восхищение тибетский мускус, от зависти к ее лицу и стану кипарис и роза готовы были разорваться, словно кора сосны и листья пальмы. Но тут подул ураган судьбы и погасил светильник счастья. Хасан зашел в лавку, куда вот уже два дня подряд пробирался вор и уносил у хозяина все товары. В ту ночь несчастный лавочник сидел в засаде, думая подкараулить вора. И вот в такое тревожное время неудачливый Хасан попросил масла для лампады. По воле судьбы коромысло весов стало склоняться в одну сторону. Но Хасан, которого сокол-рок избрал своей жертвой, не захотел мириться с обвесом, заспорил с лавочником, протянул руку к коромыслу, чтобы уличить обманщика, и рукавом загасил светильник в лавке. Тут хозяин вообразил, что он и есть вор, и стал кричать: «Держите вора!» Со всех сторон сбежались люди, Хасана схватили и повели, связав руки за спиной, к начальнику стражи. Лавочник уже жаловался начальнику стражи на воров, и тот, не удосужившись проверить дело, не стал расспрашивать и вызывать свидетелей. И вот по воле рока Хасана избили плетьми и палками, а потом заточили без вины, словно Юсуфа, в темницу, тесную, как горестное сердце, мрачную, как дни угнетенного. Его сотоварищи были закованы в железные цепи, словно змеи в аду. И все они горели от горя, словно свеча, и ждали топора палача.

Хасан, когда с ним приключилась такая душераздирающая беда, погрузился в бездну изумления и подумал: «О великий Аллах! Видно, сокол беды опять взлетел в небо! Он хочет схватить воробья моей души и погубить меня. Что за ураган подул на меня по воле рока? Светильник моей жизни гаснет… По-видимому, роза моей жизни лишена аромата и красок, а звезда моя никогда не поднимется высоко в небе. Вершитель судеб решил даровать мне только кровь в сердце, небесный кравчий наливает мне лишь напиток из слез, мои помыслы наполнены песком скорби, словно склянка песочных часов, небо дарит мне вместо милостей угольки скорби, а вместо вина — кровь моего сердца».

Одним словом, Хасан подвергся таким мукам, к которым уже ничего не прибавишь. Волей-неволей он смирился со своей участью и стал молиться всевышнему, подражая скорбным голосом чангу, и жаловаться на небосвод.

А Гоухар провела в той тесной лачуге ночь в ожидании Хасана, и ночь эта показалась ей длиннее ее кос. Она до самого утра не сомкнула глаз, словно бодрствующие звезды, нить ее терпения разорвалась в клочья, и ей стало невмоготу. Но, соблюдая целомудрие и добродетель, Гоухар не покинула лачуги, хотя она вся была охвачена пламенем, словно хворост в костре, и горела наподобие свечи. Поскольку она была впервые в том городе, то никто не позаботился о ней, и она не получала никаких вестей об узнике. Поневоле она была вынуждена пуститься на поиски, и спустя несколько дней следы привели ее к темнице, где она увидела в окошке своего любимого в одежде преступника, закованного в цепи и кандалы, в окружении несчастных заключенных. Как только она увидела его в таком горестном состоянии, она стала проливать слезы, подошла ближе и спросила:

— Почему из решета неба на тебя сыплется прах горестей? Почему тебя, невиновного, заковали в цепи? Почему судьба зачислила тебя в число грешников, хотя ты не совершил ничего дурного?

Хасан, взглянув на прекрасную Гоухар, стал проливать из глаз кровавые потоки и горько рыдать, а потом рассказал, что с ним приключилось.

Стражники тюрьмы, услышав его рассказ, доложили о том начальнику стражи, и он велел привести к нему Гоухар и расспросил ее обо всем. Выслушав ее, он пообещал освободить Хасана, но взамен потребовал, чтобы Гоухар одарила его своими ласками, так как ее красота свела его с ума и отвратила от чести. Не добившись справедливости, Гоухар покинула начальника стражи и отправилась с жалобой к кадию. Но сердце кадия также запуталось в плену ее кудрей. оно, словно родинка, попало в огонь ее пылающих щек, ее косы стали для него зуннаром позора, и он, подобно начальнику стражи, обусловил освобождение Хасана удовлетворением своей страсти. Гоухар, измученная горем, поразмыслила и согласилась, указав кадию, как пройти к ее лачуге.

Потом она вновь отправилась к начальнику стражи, стала жаловаться ему на насилие и попросила освободить мужа, пообещав удовлетворить его желания и покориться его прихотям. Она назначила ему свидание темной ночью и обнадежила его сердце сладостью встречи. Сама же вернулась в скорби и печали к себе и стала дожидаться посетителей и того, что ей принесет ночь, беременная событиями.

Небесный меняла сбросил на запад солнце, словно золотую монету, по небу рассыпались жемчужины-звезды, а луны еще не было видно. Тогда влюбленные, словно два торопливых месяца, устремились, гонимые страстью, к лачуге Гоухар. Кадий, который от вожделения извивался, словно нить четок, надел на голову чалму праведников, облачился в роскошное платье, расчесал белую, как слоновая кость, бороду, насурьмил глаза, взял в руку эбеновый посох и двинулся в путь важно и величественно, намереваясь совершить паломничество к святыне страсти. Подойдя к лачуге Гоухар, кадий кашлянул, извещая о своем приходе. Гоухар встретила его с почетом и уважением, как это принято у воспитанных людей, извиняясь, что заставила его прийти к себе.

— Я благодарю высокочтимого кадия, — говорила она, — что он соизволил прийти в мою скромную келью, оказал мне эту великую честь, ведь я — женщина ничтожная.

Услышав любезные речи, кадий решил, что он желанен Для нее, как вино для пьяницы, и от радости готов был выскочить из рубашки. Довольный, он стал просить ее скорее уступить его просьбам.

— О ты, -говорил он, — чьи ланиты — образец святости! Да дарует Аллах тебе счастье! Да будет тебе известно, что природа человека — самого драгоценного из всех существ — это благородная жемчужина. Каждого человека бог одарил двумя благами, которые суть величайшие милости божьи. Как об этом сказал Саади, этот кладезь глубоких мыслей: «Каждый вдох удлиняет нашу жизнь, а каждый выдох радует душу». Иными словами, жизнь и смерть — те два дара, и мы должны благодарить бога за каждый из них.

— А наша благодарность богу состоит в том, — продолжал кадий, — чтобы это благо было употреблено в свое время и по назначению, дабы подтвердились слова: «Если вы будете благодарны, то я вам прибавлю» [152]. Блажен тот, кто ступил на стезю справедливости и не пренебрегает этой заповедью. А ты, о моя госпожа, — одна из самых счастливых женщин нашего времени, которая облагодетельствовала своей милостью меня — молельщика у всевышнего чертога. Этот твой добрый поступок будет вознагражден богом самым достойным образом.

В ответ Гоухар поблагодарила его и стала прислуживать и угождать ему.

— О ты, которому подвластен диван суда! — говорила она. — Невозможно представить большего блага и счастья, чем то, что ты, наставник истины, которому нет равного в мире науки, пришел в мою скромную лачугу и осчастливил меня своим обществом. Разве может язык должным образом поблагодарить и восхвалить тебя?

Кадий был введен в заблуждение приветливыми и льстивыми словами красавицы, он возликовал и намеревался уже открыть врата крепости, заставив своего ночного молельщика совершать коленопреклонения в ее хрустальном михрабе. Но в тот момент, когда кадий возлег на ложе счастья, собираясь укрепить подножие небесного трона своими богоугодными делами, постучался начальник стражи, свалившись на голову, словно нежданная беда. Услышав сей неприятный звук, кадий пробормотал: «Все во власти Аллаха», со страхом соскочил с ложа, бледный и дрожащий, не зная, что делать, куда бежать от этого Страшного суда и где скрыться. А Гоухар, убедившись, что все идет так, как она задумала, подошла к кадию и учтиво сказала:

— Видно, коварный и низкий небосвод позавидовал нашему единению и подмешал в мою халву чеснок. Но если о преграждает слугам пророка путь к наслаждениям, то у меня в лачуге есть хум, высокий, словно помыслы великого человека, просторный, словно душа благородного мужа. Не сочти за дерзость, но я прошу тебя побыть там некоторое время, а потом мы возобновим наше веселье. Это, по-моему, самое разумное.

Кадии, согласно пословице: «Когда настигла судьба, то зрение слепнет» [153], немедля залез в хум. Таким образом целомудренная Гоухар загнала в склянку этого проклятого дива и избавилась от его посягательств, сохранив свою добродетель чистой от скверны. Она наглухо закрыла крышкой хум, а потом решила справиться с другим дивом. Открыв дверь, она выказала кутвалу почтение и уважение и ввела его в дом.

— О кипарис в саду неги! — говорила она ему. — Вот уже давно стрела любви к тебе терзает мою печень. Я запуталась в твоих любовных сетях. Твои беспощадные глаза пленяют серн, черные завитки [154], которые начертал живописец-рок на твоих розовых щеках, посрамляют мускус кабарги из Хотана. Я обошла много стран, но еще не встречала подобного тебе. Да убережет тебя судьба от дурного глаза, ибо ты прекрасен! Я хочу, чтобы на меня распространилось твое счастье, хочу вкусить близости с тобой, благословляю свои глаза за то, что они видели твое лучезарное лицо.

Кутвал от этих упоительных слов возликовал, в его сердце загорелось пламя желания, он сел на ложе, налил себе из кувшина вино и пригубил чашу.

Разумная Гоухар меж тем решила не терять времени, она, словно фокусник, решила обмануть его и напоить до бесчувствия. Она принялась подносить ему одну чашу за другой и, наконец, довела его до того, что он ничего не понимал и дворец его сознания качался, будто на воде. Затем она вдруг вскочила и закричала:

— Что же ты сидишь? Вставай, торопись! Ведь пришел главный везир и просит разрешения войти.

Бедняга, который ничего не понимал от опьянения, задрожал от страха, не зная куда деваться.

— Ради бога, придумай что-нибудь, — взмолился он, — смилуйся, спаси меня из этой пучины.

— В моем бедном доме нет ничего, кроме мешка, -отвела Гоухар. — Тебе остается только спрятаться в этом мешке. Везир уж, конечно, не полезет в мешок, и ты спасешься,

Этот изменчивый мир непостоянен, и вот кутвалу, словно застигнутому врасплох вору, пришлось лезть в мешок, предпочтя заточение свободе. Гоухар не растерялась и тотчас завязала туго мешок.

Когда луна-стражник скрылась в тайнике земли, а на востоке показался мудрец дня, Гоухар велела хаммалу взвалить на спину мешок и хум и пошла вместе с ним во дворец падишаха. Она рассказала его приближенным о своем деле, а падишах, выслушав их, по обычаю правосудных правителей наказал как следует обоих мерзавцев, лишивших себя доли в том и этом мире. Он похвалил рассудительность и сообразительность Гоухар, велел освободить Хасана из темницы, дал им путевых припасов и коней и отпустил, так что они целыми и невредимыми прибыли в родные края.

Рассказ о молодом кирпичнике, о том, как он влюбился в дочь купца и как волею изменчивого и коварного небосвода добился своей цели

Садовники цветников преданий рассказывают, что в прекрасном городе Удджайн жил некий кирпичник. Однажды он разбил свою бренную телесную оболочку и двинулся по пути в мир вечный, которого никому не избежать, возложив на коня пожитки своего бытия. И осталась после него всего лишь одна форма для отливки кирпичей, да и та старая, ветхая, готовая вот-вот разлететься на куски. Еще оставил он сына, на щеках которого уже пробивался пушок, как молодые базилики, как пушистые гиацинты близ свежих тюльпанов. Но юноша не знал никакого ремесла, а на лице его не видно было признаков ума. После смерти отца для него настали тяжелые дни, он не мог заработать себе на жизнь и только и думал о куске хлеба.

Однажды он жаловался матери на свою горькую долю:

— Судьба немилосердна ко мне, — говорил он, — а небо посылает мне вместо пропитания одни мучения. С девятисводного подноса неба на мой стол попадает только собственное окровавленное сердце, а с блистающего гумна луны мне достается, словно форме кирпичника, одна черная глина. Двухцветные, словно пантера, сутки даруют полные пшеницы мешки презренной мыши, я же из-за несправедливости судьбы готов отнять последнюю кроху у кошки. Сладкий мед достается мухе, а я в бедности таю, словно воск, под этим ржавым балдахином-небом. Нет на земле человека беднее меня, не найдешь человека горестнее. Видно, здесь ветерок не оживит бутона моих надежд. А эта форма, которую отец оставил мне в наследство, не даст мне ничего, кроме кирпичей. Примирись же с мыслью о разлуке со мной, я хочу отправиться в дальние страны и попытать счастья, начать жить по-иному. Быть может, во время скитаний по чужбине красавица моих надежд сбросит покрывало и мне явится возлюбленная-мечта.

Мать отвечала ему ласково, участливо, нанизывая слова-назидания, как жемчужины.

— О душа моя, — говорила она, — лишь тому приносит плоды дерево скитаний, лишь для того распускается среди шипов страдания бутон свершений, кто владеет особыми товарами. Первый из этих товаров — богатство, при помощи которого можно обрести много всяких выгод и прибыль, а также верных помощников и друзей. Богатому не придется беспокоиться об охране своего имущества и о других крупных и мелких делах, так как за него все сделают другие. Богатый может проводить время в обществе падишахов и в кругу султанов, вращаться среди знатных мужей и вельмож. Кроме богатства, путешественнику необходимо также знатное происхождение, чтобы родовитые и благородные люди допускали его к себе, на свои пиршественные собрания, чтобы он мог обрести долю в мирских благах и удел радости в этом мире, подобном погребку с хумами. Или же, чтобы странствовать по свету, надо быть поэтом, слагать стихи, словно соловей песни, извлекать редкостные мысли, словно водолаз жемчуга, взвешивать их на весах волшебного слога, а потом дарить людям. Надо быть таким поэтом, который выставляет во дворце совершенного разума розы блестящих и тонких мыслей, одев их в богатые изукрашенные наряды, придав им блеск и красоту, для обозрения тех, кто поклоняется разуму и разбирается в красноречии. Надо быть поэтом, который облекает мысли, свежее ветра и слаще жизни, выражения, прозрачнее и чище живой воды, и получает вечную славу, посвятив свои произведения венценосцам и падишахам. В какой бы город, в какую бы страну ни пришел поэт, его берегут и ценят как зеницу ока, в какой бы край он ни прибыл, его чтут за его слова. А у тебя, мой сын, нет ни одного из этих трех даров, только и есть у тебя, что красота. Боюсь, что путешествие по дальним странам не принесет тебе никакой пользы, напротив, на чужбине ты вкусишь еще больше горестей, ибо мудрые мужи ни во что не ставят красоту лица, а способные люди сторонятся и даже стыдятся тех, у кого нет дарования.

— Гордиться своей наружностью, — продолжала мать, — и надеяться обрести почет и уважение за телесную красоту — это лишь доказательство глупости, ибо ведь колоквинт, хоть и красив, но горек, потому его и не ценят. Тыква, хоть и велика, но лишена разума, потому и не дорога. Как бы красив ни был бумажный цветок, он не дает аромата, и даже с самым прекрасным портретом нельзя говорить.

Но сын уже вбил себе в голову мысль о путешествиях, он и не думал слушать ее наставления.

— Жемчужины твоих наставлений, — ответил он, — которые ты нанизала сейчас, вне всякого сомнения, достойны того, чтобы запечатлеть их в сердце. Каждое произнесенное тобой слово мудро, и его следует беречь как зеницу ока. Однако ваятели красавиц разума и художники из мастерской рассудка, которые испытали истину пробным камнем ума и собственными глазами видели добро и зло этого мира, пишут, что путешествие — ключ к вратам счастья и дверь к успеху, что удача человека лежит под его ногами, а жемчужина желания нанизана на нить скитаний. Рубин — лучшее творение лучезарного солнца, но, пока его не извлекут из россыпей и не пустят по свету, он не попадет на венец государя или султана. Пока жемчужина не выйдет из заточения в раковине, она не удостоится коснуться уха царевны и царицы. Хоть и слаб ветерок, но в своих скитаниях по свету он проникает к цветам на лужайке, а небо именно благодаря вечному коловращению собрало сокровища блестящих звезд. Неразумно отказаться от счастья путешествий и копаться в навозе, как курица, стеречь мышиную нору, как кошка.

И вот сын расстался с матерью и отправился вместе купцами в Хорасан. Несколько месяцев спустя он прибыл в Мазандеран и остановился в квартале купцов. Он распростерся в мечети, словно молитвенный коврик, и, поскольку у него не было ни средств, ни способностей, ни ремесла, стал ждать благодеяний со стороны щедрых и великодушных мужей, клянчить и попрошайничать. Кирпичник рассказал жителям квартала, что он бедный чужестранец, и тогда некоторые люди, которые занимались благотворительностью, стали помогать ему и обеспечили ему существование, и он стал кое-как перебиваться.

Однажды дочь старейшины купцов того города поднялась на крышу дома и выпустила из лука бровей стрелы ресниц. Взоры ее были подобны резвящимся на лужайке газелям, она учила сердца любви и опутывала их своими мускусными кудрями. Эта кокетка была хуже насильника и разбойника с большой дороги. А юный кирпичник как раз проходил поблизости, ничего не ведая о коварных проделках судьбы и шутках неба. Он случайно увидел полумесяц бровей той луноликой красавицы, и в тот же миг был сражен мечом кокетства той, что была подобна Зухре, той, пред кем склоняло голову даже солнце. А красавица, недоступная, как Анка с горы Каф, поразила его своей красотой и бросила во прахе, словно сокол добычу. Она не стала спускаться с неба из-за такой ничтожной и скудной жертвы, не стала вонзать в него свои когти и покинула его, ибо шахи пренебрегают нищими. Иными словами, красавица, один взгляд которой проливал кровь, сошла с „крыши и грациозно направилась в свои покои, оставив юношу в когтях безумия, переполненного волнением и тревогой, охваченного губительным пламенем страсти. Но, поскольку кирпичник совершенно не знал девушки, он не нашел возможности объясниться, затаил в себе пламя, которое могло бы сжечь все небо, и терпеливо ждал, повторяя стихи: