Стюарт Камински
      Скрытое
      Коринна не закричала. Скорее это был всхлипывающий стон, обратившийся в короткий вой, когда она бежала вниз по лестнице. И по-настоящему закричала она только тогда, когда вылетела из дверей дома. То есть когда была уверена, что кто-то ее услышит.
      Я нажал запись на магнитофоне, как только услышал, что она открывает входную дверь. Четыре минуты у нее заняло переодевание в рабочую одежду и заход в ванную первого этажа.
      Один раз она позвала:
      - Миссис Уэйнрайт?
      Комнату моих родителей она всегда убирала первой. Этот вторник ничем не отличался, по крайней мере пока что, от всех прочих за последние четыре года. Уборка в комнате родителей заняла у нее десять минут. На это ушло бы полчаса, если бы она думала, что моя мать дома.
      Второй была моя комната.
      Вот тогда, когда она открыла дверь и вошла, она и взвыла и бросилась бежать.
      Первый настоящий крик, донесшийся с газона, был просто громким продолжением стона. Это второй, который пронесся воплем по улице, дошел до меня сквозь открытую входную дверь.
      Было самое начало десятого. А в без чего-то четыре я оставил папину машину в Корбеллз-Вудс, прошел на север по Хайленд еще полмили и бросил папину любимую шляпу на тротуар. Потом вернулся на две мили назад, удостоверившись, что меня никто не видел, никто - в Плацтауне нет страдающих бессонницей подглядывающих маньяков.
      Коринна теперь вопила почти непрерывно, но уже не так громко. Наверное, она теперь бежала по улице, соседи осторожно выглядывали из окон, боясь, что горничная Уэйнрайтов приняла слишком много лишнего.
      Они не знали Коринну. Она родилась заново. Деревенщина. Я знал, что у нее есть по крайней мере одна замужняя дочь, Алиса. Она однажды года два назад приезжала помочь матери, когда мне было двенадцать. Очевидно, она была похожа на отца. Коринна была рыхлой размазней. Алиса - тощей железякой. Можно только представлять себе, что за птица был муж Коринны, преподобный на полставки.
      Первым из соседей, кто вышел через пять минут, был мистер Джомберг, живущий через два дома, пенсионер с больным сердцем. Я до последнего времени не знал, что это был мистер Джомберг, но странно, что его не хватил инфаркт, когда он открыл дверь.
      На магнитофоне остался возглас мистера Джомберга "Господи, вот черт!" и его неуверенные быстрые шаги вниз по лестнице.
      Может ли черт быть Господом? А почему нет? Стал бы Бог давать себе труд это запретить? Или специально разрешать? Было у меня такое чувство еще в десять лет, что Бог, если он есть, создал вселенную и людей, а когда дошло до мелочей, до деталей, плюнул и сказал: "Черт с ним со всем". У Бога еще была куча дел. Каждую минуту создавались новые миры. Рождались новые звезды. Умирали старые. Он занимался самыми основами. А я был забытой деталью, которая "черт с ней". Это до меня тоже дошло в десять лет, когда я чуть не утонул в бассейне. Меня не следовало оставлять одного. У меня уже не было припадков почти год, и я плавал на мелком конце бассейна, но все равно меня нельзя было оставлять одного. Я ощутил его приближение, то, что доктор Гринберг называет "аурой". Наверное, я перепугался, растерялся, когда мозг начал отключаться. И вместо того чтобы отойти к краю бассейна, сделал шаг на глубину.
      И очнулся в больнице. Когда я открыл глаза, мать стала кричать "Слава Богу", хотя никогда в церковь не ходила и совершала множество грехов небрежения. Отец тоже там был и глубоко вздыхал. Он коснулся моей щеки. Мою сестру Линн на год меня старше вытащили из дома подруги.
      - Как ты? - спросила она со скучающим видом.
      Я кивнул - дескать, хорошо.
      - Больше ты один не плаваешь, - сказал отец.
      Предполагалось, что мать будет следить за мной в воде. Она ушла в дом ответить на телефонный звонок. Когда она вышла, я был уже почти мертв.
      Тогда-то я и решил, что я из разряда "черт с ним".
      Можно предположить, что десятилетнего мальчика это должно было подавить. Если так и было на несколько секунд, я этого не помню. Я помню, как лежал и думал: "Если Бога нет, то только люди могут меня наказать за то, что я делаю. Если Бог есть, ему плевать, что со мной станется".
      Это был мой последний припадок.
      Здесь тот, кто слушает, скажет: "Вот он, тот самый день. Момент травмы. Вот к этому дню все и восходит. Если бы только с ним проводили психотерапию! Но теперь нам понятно. Можно положить этот случай в коробку с этикеткой и забыть Пола Уэйнрайта. Даже имя его легко забыть".
      Полиция приехала через восемь минут двадцать секунд с того момента, как мистер Джомберг вылетел по баллистической траектории. Я представил себе, как они с Коринной на газоне перед домом вопят и танцуют по бешеному кругу. Если будут делать кино, я всерьез предлагаю включить туда этот танец - пусть даже в виде фантазии.
      Полицейских было два - мужчина и женщина. Если на ленте не очень ясно, сообщаю, что она сказала:
      - А-ах! Господи!
      Он сказал:
      - Черт возьми! Вызывай.
      - Господи! - повторила женщина.
      - Вызывай, Билли, - сказал мужчина с дрожью в голосе. Я... я проверю дом.
      Они оба вышли из моей комнаты. Я был голоден. Полез в коробку, стоящую рядом со мной, и взял два ломтя хлеба. Положил ломтики нарезанного сыра в сандвич и пластиковую упаковку от них сбросил в пластиковый контейнер. Тихо закрыл контейнер.
      Было уже начало второго. Все это я записываю шепотом в микрофон.
      Я все очень тщательно продумал. Тщательно, много раз.
      В потолке шкафа был небольшой люк. Когда родители покупали дом, это был единственный путь в лаз. Они перестроили чердак в мансарду и сделали там огромную комнату для Линн. Я не возражал. Люблю небольшие норки. Однажды я с матерью и сестрой ездил на поезде в Балтимор. Кажется, к тете Джин по случаю похорон ее сына, но может, и нет. Я был тогда совсем детенышем, лет трех. Мать и сестра жаловались, как тесно спать в нашем купе, особенно когда обе койки опущены. Я ехал на верхней. Даже для трехлетнего там было мало места, чтобы перевернуться. А мне очень нравилось. Как завернуться в темноту.
      Люк в шкафу, да, я не забыл. Стены были выведены в мансарду с каждой стороны, чтобы она была больше похожа на комнату. А за стенами было пространство, куда не попадешь. Узкие проходы от передней к задней стене дома. Про люк забыли все, кроме меня. Я почти каждую ночь запирал дверь своей комнаты и лез наверх. Тихо, чтобы Линн не слышала. В темноте я хранил разные вещи и иногда дремал. Однажды днем, когда я был один, я сделал в стене дырочку, очень маленькую, через которую была видна почти вся комната. Потом зашел в комнату Линн и ручным пылесосом из кухни убрал все опилки и осколки дерева.
      Я все продумываю. Я планирую наперед. У меня там полный запас непортящихся консервов и плотно закрывающееся пластиковое ведро для мусора. Еду я выбрал такую, чтобы ее нельзя было найти по запаху. У меня там одеяла, две подушки, и почти всю свою одежду я сложил в нескольких футах от себя. Еще я перенес туда портативный телевизор на батарейках, который стоял в комнате у родителей. И запасные батарейки. И неделями я с фонариком проверял, нет ли там клопов, пока сегодня утром не убил родителей и сестру. Лаз чистый.
      Самое трудное (им я больше всего горжусь) - это фальшивый потолок точно того же размера, что и потолок шкафа. Абсолютно точно подходит. Я сделал его у себя в комнате, проверил, как он работает, как он выглядит на месте. Когда я пролезаю в люк, то могу дотянуться до фальшивого потолка, который положил на полку для одежды. Я протягиваю руку, подтягиваю потолок за пружину и ручку, которую к нему привинтил, и закрепляю пружину и засов, крепящие фальшивый потолок. Если кто-то заглянет в шкаф, увидит только потолок. Единственная опасность - кто-то потянется на десять футов вверх и толкнет потолок. Не очень вероятно, но если они полезут вверх, потолок будет слегка качаться. Они могут счесть это странноватым, но и все.
      У меня в лазе воздуха достаточно. Стены у Линн - сухая штукатурка с деревянными панелями или что-то в этом роде. Между листами штукатурки есть зазоры. Маленькие, но их достаточно.
      Но снова к тому дню.
      Через двадцать минут приехали еще полисмены и врач.
      - Никогда такого не видел.
      - Случай Вальтеров, восемь лет назад. Семья из пяти человек. Работа отца. Топор, молоток, зубы. Тела и фрагменты по всему дому.
      - Это еще до меня, Барри.
      - Отец, кажется, все еще в психушке. Господи, ты на это смотрел?
      - Я смотрю, Джад.
      Я знаю, что вы подумали. Я не брезглив. Расскажу. Вам интересно, что я приспособил для туалета. Две вещи. Пластиковое ведро, если срочно днем, с плотно прилегающей крышкой. А ночью, сегодня ночью, я спущусь в собственную ванную. Я обо всем подумал. Я составил список. Экземпляр списка со мной вместе с потайным фонариком и запасом батареек для него, и даже запасные лампочки есть. На день у меня есть книги. Книги всех видов, "любых видов, не так, чтобы можно было, как в мозаике, составить простой мой профиль.
      - Он читает таинственные истории. Это все объясняет.
      - Он читает любовные романы. Это все объясняет.
      - Он читает исторические книги. Это все объясняет.
      - Он читает о рыцарях и мечах. Это все объясняет.
      А потом из комнаты снизу, ясно, грубым голосом:
      - Это комната сына.
      - Никаких признаков мальчика, разве что какие-то из этих фрагментов. Головы нет, нет ничего похожего на ребенка.
      - Ты уже достаточно снял? Мне уже давно хочется убраться отсюда к чертям.
      - Хочешь подождать в холле? Подожди в холле. А мне не надо, чтобы через год на меня наехал какой-нибудь законник. Тут дело серьезное.
      - Либо мы через час найдем тело пацана, либо это его работа.
      - Предсказание?
      - Опыт. Господи Иисусе - док, что он с этим сделал?
      - Ничего хорошего, Джеймс. Слушай, дай мне работать. Ищи мальчишку, следы, все, что ты должен. Перестань меня теребить, чтобы я тут закончил и можно было отправить тела в морг.
      Двое вышли, ища какие-нибудь следы меня. Врач, оставшийся один, стал говорить сам с собой, вероятно, наговаривал на магнитофон. Я слышал щелчок - он остался у меня на ленте. Он сказал, что это предварительный рапорт до вскрытия - "по осмотру на месте". Говорил он медленно - заставлял себя говорить медленно, иначе ему было трудно дышать.
      - Все три жертвы обнажены. Предварительная причина смерти женщины, возраст около сорока пяти лет - извлечение внутренних органов. Волосы на голове и в лобковой области грубо сбриты, вероятно, после смерти. Труп обезглавлен. Тело находится на полу, голова на кровати. Мужчина, того же возраста, предварительная причина смерти - многочисленные удары по черепу, обширные повреждения мозга. Множественные колотые раны. Предварительная причина смерти женщины, возраст от пятнадцати до двадцати лет - повторные травматичные проникновения... Следов пулевых ранений на жертвах не обнаружено, но состояние тел таково, что необходимо вскрытие в условиях клиники.
      Он щелкнул выключателем, остановив запись, и сказал:
      - Зверь. Скотина.
      Через несколько минут появился тот, с грубым голосом, и двое других.
      - Господи! - сказал кто-то.
      - Так все говорят. Оглядись и проанализируй. Делай свою работу. Крови нет ни в холле, ни в других местах. Они убиты здесь. Я бы сказал, что их сперва застрелили.
      Дальше трудно было расслышать. Они включили в моей комнате какую-то машину, которая гудела, как пылесос. Думаю, они говорили следующее:
      - Соседи не сообщали ни о каком шуме, но...
      - Ты думаешь, он убил первого, и тут зашла вторая, увидела тело, и...
      - Или "зашел" и "увидел"...
      - Наверное, он сперва убил мужчину. С женщиной дальше легче.
      - Что за ребенок может жить в такой комнате?
      - Блин, да что за ребенок может такое сделать?
      - Эта комната похожа на келью. Ни картинок, ни игрушек на столе. Черное одеяло и подушки. Спорить могу, его вещи аккуратно сложены в ящиках и развешаны по ниточке в шкафу.
      Звук открываемого шкафа.
      - Что я вам говорил?
      Кто-то выдвинул ящик в шкафу точно подо мной. Я затаил дыхание.
      - Надо было спорить, - сказал человек с грубым голосом точно подо мной. - Это работа пацана.
      Новый голос, дрожащий:
      - Сержант, приехал фургон за телами. Их уже можно паковать?
      - Спроси у дока, - ответил грубый голос, закрывая дверь шкафа и заставляя меня прислушиваться, что происходит в моей комнате. Но у закрытой двери было одно преимущество - она отсекла запах.
      - Звонок от Коммера и Стайлза. Они нашли одну из машин семьи. Определили по содержимому отделения для перчаток. В Корбеллз-Вудс, за Хайленд. Водительская дверца открыта. Еще через полквартала на север нашли на обочине дороги шляпу. Вроде рыбацкой шляпы с именем отца на ленте.
      - Он направляется из города. Пешком.
      - Шляпа зачем? Зачем он ее взял? Зачем бросил? Почему оставил машину? спросил сержант с грубым голосом.
      Все это были хорошие вопросы.
      - Можно нам идти, сержант? Я имею в виду, спуститься вниз.
      - Давайте. Я еще чуть побуду.
      Шаги прочь из комнаты. Дальний вой сирен "скорой помощи". Сирены-то зачем? Куда спешить?
      Сержант дышал так шумно, что мне было слышно сквозь дверь шкафа и потолок. Он что-то сказал слишком тихо, чтобы я разобрал, но что-то сердитое. Потом послушаю ленту, может, недели через две, когда можно будет включить погромче. Да, я любопытен. Вы меня за это осуждаете?
      Люди внизу разговаривали, спорили, звонили по нашему телефону. За стеной в двух футах от меня в комнату Линн вошли две пары ног. Я приложил глаз к узкой щели между листами штукатурки и планками. И поймал мелькнувшую полицейскую форму на теле женщины.
      - Красивая девушка, - сказал молодой мужской голос.
      Я точно знал, что он смотрит на фотографии Линн с подругами, которые у нее на подзеркальнике. А женщину-полисмена я не видел, когда она ответила:
      - Уже нет.
      В комнате Линн они оставались недолго. Не больше, чем через две минуты я услышал новые голоса снизу:
      - Боже мой...
      - Тебе же рассказали, каково это, Нейт.
      - Да, но...
      Шаги ушли вниз по лестнице.
      - Мы приготовили мешки и каталки, и...
      - В комнате сняты отпечатки и взяты пробы, - сказал доктор. - Это тело и голову в один мешок, девушку и руку - в другой. Женщина в углу... я вам помогу.
      - Никогда такого делать не приходилось, - сказал тот, кого звали Нейт. - Понимаешь, Раш? Умершие во сне старики. Застреленные дети. Жены, зарезанные мужьями... а такого не было. В этом городе - никогда.
      - Помогите-ка, - сказал врач.
      Звук застегнутой молнии. До свидания, папа?
      Одиннадцатичасовые новости я смотрел очень внимательно. Они не будут убирать комнату еще день или два. Закроют дверь, убрав тела, а комнату опечатают, наверное, весь дом опечатают. Потом печати будут срывать различные полицейские службы, может быть, даже полиция штата Южная Каролина или ФБР, будут открывать двери, делать еще фотографии, глядеть на кровь и искать следы, указывающие, куда я подевался.
      И они найдут у меня во втором ящике комода под свитерами справа записки и карты Нью-Йорка. Я обвел отдельные районы разными цветами и записал в блокноте, как места, куда надо поехать или где искать квартиру. В Нью-Йорке я никогда не был и не хочу. Там опасно. Там грязно. Там я хочу, чтобы они меня искали.
      Краткосрочный план: быть осторожным. Спускаться в ванную только по ночам, когда я уверен, что дом пуст.
      Долгосрочный план: когда кончится еда и чистая одежда - недели через три, - я среди ночи слезу, большим тюбиком строительного клея приклею фальшивый потолок, потом достану велосипед и шлем, которые спрятал за пять кварталов под задним крыльцом у Клайнов. Подожду до утра, а потом, одетый как велосипедист, в шлеме и в очках, вооруженный только-бутылкой с водой, буду крутить педали подальше от Плацтауна, перекусывая в закусочных всю дорогу до Джексонвиля, а там накуплю одежды - где рубашку, где джинсы. У меня в бумажнике 2356 долларов. Большую часть я заработал в "Кэш-энд-кэрри". Остальное из кошелька матери и бумажника отца. Я даже знаю, как мне добыть новые документы - карту социального страхования, водительские права. Я это видел по телевизору и в книжках читал.
      Все пошло именно так, как я планировал. Первые три дня толпится полиция. Потом какие-то женщины, русские или польки, или кто-то еще, приходят убрать комнату. После уборки народу все меньше и меньше, пока в один прекрасный день не остается никого. Читать днями и ночами, смотреть телеигры, ток-шоу, кино и новости, слушая через наушники. В новостях по седьмому каналу сказали, что сделанное мной "отвратительно" и что в это "невозможно поверить". Население Плацтауна запирает двери и спит, положив рядом ружья, опасаясь, что я таюсь где-то в ночи. Показывают фотографии там я в виде застенчиво улыбающегося зубрилы, мои родители и Лини обычные люди, как любые ваши соседи.
      На следующий день в пресс-конференции участвовал сержант с грубым голосом. Был он толстый и усталый. Волосы у него были седые и курчавые, а по спортивной куртке и не подходящим к ней штанам плакала мусоросжигательная печь.
      Сначала выступал мэр, атакуемый репортерами и телекамерами отовсюду, даже из таких дальних городов, как Чарльстон и Роли. Мэр заверил весь мир, что "лицо или лица, совершившие это чудовищное злодеяние, скоро будут пойманы". Начальник полиции на вопросы репортеров отвечал осторожно. Он сказал, что я определенно главный подозреваемый, но может быть, я окажусь четвертой жертвой, похороненной где-то в лесах или похищенной, как он намекнул, для удовольствия похитителя. Репортер с седьмого канала спросил:
      - А что если ему помогали?
      - В городе никто не пропал, - ответил начальник полиции с многозначительной улыбкой.
      - Тогда тот, кто ему помогал, может быть, до сих пор в городе? спросил репортер. - Один из наших детей?
      - Маловероятно. Мы думаем, что Пол Уэйнрайт сейчас в Нью-Йорке или скоро там будет, - сообщил начальник полиции.
      - Откуда вы знаете?
      - Почему в Нью-Йорке?
      - Документы, найденные в комнате подозреваемого, - сказал сержант с грубым голосом, обозначенный на табличке как Джеймс Роарк.
      - Какие документы?
      - Он оставил дневник?
      - Он оставил свою семью. Мертвую, голую и разрезанную на мелкие куски, - каркнул Роарк.
      В этот момент седьмой канал снова переключился на Элизабет Чанг в студии. Как она сказала, существуют "вполне достоверные" сообщения, что полиции известно о том, что я уже в Нью-Йорке и они сузили область поиска до определенных районов города.
      Но самое приятное - чуть не пропустил - было на десятом канале. Интервью с людьми, которые меня знали.
      Мистер Ханикат, директор школы, с которым я и двух слов не сказал, заявил:
      - Спокойный мальчик. Выдающийся ученик. Друзей немного.
      Мисс Терримор, консультант по семейным проблемам - обвисший кусок жира, который старается подтянуть себя сшитыми на заказ костюмами:
      - Не раскрывая конфиденциальных сведений, я могу только сказать, что это был талантливый, очень обидчивый и очень проблемный ребенок.
      Она разговаривала со мной дважды, и оба раза лопала мятные таблетки от кашля и еле поднимала на меня глаза от заполняемых бумаг. Прием в кабинете: как себя чувствуешь? Хорошо, следующий. У нее можно было автоматом помахать перед глазами - она бы только вытерла нос и спросила: "Как себя чувствуешь?"
      Джерри Уолтер - "Турок", Турок-Тупица, одет как мексиканец, а сам засранец:
      - Мы с Полем были в одном классе три семестра, и этот тоже. Я с ним сидел на одной парте, потому что все по алфавиту, а у нас фамилии рядом. Пол много не разговаривал. Хорошо учился. Улыбка у него странная, прям мороз от нее по коже. Близких друзей у него не было. Вообще не знаю, были ли у него друзья. Но мне он несколько раз помог.
      Помог. Два семестра подряд давал ему списывать домашние задания.
      Милли Ружелло, красивая и спелая, одета умело, губы подкрашены красно и полно для камеры, в отсутствующих глазах деланная женская заботливость:
      - Я бы не сказала, что мы были друзьями. На самом деле мы с Полом даже много не говорили. Он был немного жутковат. Но никогда ничего плохого от него не видели.
      Жутковат? Дурак задним умом крепок. Никогда, никогда не был я жутковат. Я был нормальный мальчик с чищеными зубами в чистой одежде, смеялся, когда полагается смеяться, делал домашние работы, которых требовали учителя, сокрушался, как полагается, хотя и без сожаления и гнева, по поводу распространения в мире голода, СПИДа, демографического взрыва. Бесчеловечности человека по отношению к человеку.
      Я ходил на баскетбол, футбол, митинги и даже приводил кузину Дорси на бал старшеклассников. Тема: Начало весны.
      Милли Ружелло,
      Губы, как ягода спелая,
      Одета всегда умело,
      Никогда не скажет "хелло".
      Ружелло, Милли,
      Кожа как лилия,
      Думает только с усилием.
      Что я с тобой сделал!
      Мистер Джомберг, тяжело дышащий, сердце и эмфизема, одетый для такого случая в поношенные джинсы и фланелевую рубашку красную с черным, держит пальцы в жилетных карманах. Человек-гора, местный носитель народной мудрости.
      - Уэйнрайты были порядочные люди, всегда здоровались. Девочка умная, всегда такая вежливая и дружелюбная, не то что вся теперешняя молодежь. Мальчик? - Мистер Джомберг покачал головой. - Загадка. Всегда вежливый, немножко интересовался моим садом, отлично играл-с моей собакой. Это все невероятно.
      Загадка? Мистер Джомберг что, в словарь лазил? Прильнул к ответвлению главного потока бессмысленных клише? Садом интересовался? Он что, мистер Джомберг, жил в стране собственных фантазий? И собака? Я всегда всерьез подумывал выпотрошить эту рычащую, мерзкую, грязнозубую тряпку.
      Конни в камеру не сунули. Тоже хорошо. Она была бы для них бесполезна, хотя могла бы сказать обо мне пару хороших слов. С Конни я всегда был вежлив. Как и со всеми.
      С каждым днем седьмой канал уделял все меньше и меньше внимания мне и тому, что я сделал. Национальные новости бросили меня на третий день. Седьмой канал - сегодня. Новых известий обо мне не было. И нечего было сообщать.
      Каждый день я в два часа ночи осторожно спускался в ванную, прислушиваясь, чтобы никого в доме не было, пользовался туалетом, умывался, вытирал умывальник туалетной бумагой, спускал в унитаз все, что надо было спустить, и быстро уходил в шкаф.
      Спускаясь в первый раз, на третий день, я был, должен признать, слегка взволнован. Не испуган, нет. Приключение. Вызов. Опасность. Я остановился посреди комнаты, и свет почти полной луны мне показал, что комнату прибрали, хотя я это уже и так знал по дневным звукам. Кровать у стены, ободранная до пружин. Комод в углу, сверху все снято. Стол пустой.
      Днем полисмен с грубым голосом, Джеймс Роарк, провел по дому мою тетю Кэтрин. Я слышал, как открылась дверь моей комнаты.
      - Вы готовы туда войти, миссис Тейлор?
      Она не ответила - наверное, кивнула головой.
      - Я буду здесь, если буду нужен - позовите.
      Шорох. Открывается картонная коробка? Так я себе представлял. Открываются ящики. В коробку что-то сыплется, задевая за стенки. Тетя Кэтрин тяжело дышит. Ее муж, брат моего отца, бросил их с Дорси, когда я был маленьким. Интересно, прочтет ли он об этом или увидит в телевизоре, если только раньше не умер.
      Условное предложение, поняли, мистер Волдермер? Вы меня хорошо учили, мистер В., а я слушал. Расскажите мистеру В., если его встретите, как я хорошо строю условные предложения.
      Комната моя - точно гроб, погруженный во тьму, ждущий удара судьбы. Она съежилась, загоняя меня в угол, где можно скорчиться, как зародыш в чреве перед абортом.
      Я забрался обратно и запечатал вход.
      Это было через две недели во вторник в два тридцать ночи. Я бросил зеленый мусорный пакет с грязными вещами и еще один такой же с едой и мусором на пол шкафа. Откинул фальшивый потолок над вешалкой, откуда давно уже сняли все мои вещи, и крадучись спустился вниз. Пятнадцать минут ушло на то, чтобы запечатать потолок. По мне катился пот. Ночь была жаркая, а кондиционер отключен. А кому он нужен? Телевизор, радио и все книги, кроме одной, я оставил в запечатанном лазе. А взял с собой стихи Байрона в бумажной обложке, которые сунул в задний карман. И магнитофон я тоже взял. Я собирался создать хронику своего путешествия по жизни. Ленту за лентой, ленту за лентой. Сотни лент, если не тысячи. Их я оставлю на открытом месте, с тщательно составленным каталогом, сообщающим посетителям, что я собираюсь когда-нибудь их опубликовать.
      Через три года, пять лет или пятьдесят этот дом будет перестроен или снесен - если не развалится через два месяца, потому что никто не захочет его покупать - и какой-нибудь археолог поневоле откроет следы моего укрытия в лазе.
      Восхитится он моей сообразительностью или обзовет сумасшедшим? У меня нет иллюзий насчет людей.
      Я кладу на землю шуршащие пакеты с мусором, чтобы открыть дверь. И потом вниз по лестнице, через заднюю дверь, а пакеты выбросить на помойку за супермаркетом "Рэйнджел и Пейдж". Выход в среду утром. Потом, с рассветом - утренний велосипедист, голову пригнуть, на хайвей, и кто я на самом деле такой - остается...
      Скрытым.
      Пол Уэйнрайт тихо сошел по ступеням, нащупывая путь и почти полной темноте, мусорные пакеты постукивали его по спине, в руке зажат магнитофон. В гостиной ближайший уличный фонарь посылал полосу фильтрованного света сквозь закрытые шторы окна.
      Пол сделал четыре шага к кухне, когда услышал голос отца:
      - Положи их, Пол.
      Пол уронил пакеты и повернулся в темноту гостиной.
      - Подойди и сядь в кресло у окна, - сказал отец.
      Колени Пола обратились в студень. Целую минуту он стоял неподвижно, и снова голос из любимого кресла отца произнес.
      - Сядь, Пол. Сядь.
      Пол добрался до кресла у окна и вперился в темноту, говорившую голосом отца.
      - Я хочу знать, почему, - устало сказал отец.
      - Вы не мой отец! - сказал Пол.
      - И благодарю за это Бога, - ответил голос.
      - Вы Роарк, Джеймс Роарк. Сержант Джеймс Роарк.
      Роарк уже почти задремал, когда услышал над головой звук. Стук, за ним второй. Потом послышались шорохи и какой-то шлепок - дерева или пластика обо что-то твердое. Может быть, грабитель, но Роарк так не думал.
      Первую неделю после убийства он спал по два-три часа урывками каждую ночь. Жена напомнила ему, что они должны съездить навестить дочь в МаунтХолайок через две недели и что он должен подать заявление на отпуск. Он сказал "да" и забыл, а когда настало время ехать, он сказал "нет". Он должен был остаться. Найти Пола Уэйнрайта.
      Жена не спорила. Она видела Роарка таким однажды, когда они потеряли первого ребенка, которому еще не исполнился год. Лучше оставить его в покое. Пусть оклемается. Так, как это было уже в тот раз двадцать пять лет назад.
      Когда жена уехала, Роарк взял отпуск и днем спал дома, опустив шторы и отключив телефон. А ночью он тихо пробирался к дому Уэйнрайтов, входил и садился в гостиной ждать, надеясь, что мальчик вернется, временами уверенный, что так и будет, временами почти зная, что он не придет. Он был уверен, что мальчик не уехал в Нью-Йорк. Слишком явными были намеки, слишком наспех разрисованы карты, кровь в углу одной из них принадлежала мертвому отцу, а это сильно наводило на мысль о том, что карты положили в ящик после его убийства. Не было свидетельств, что мальчик, похожий по описанию на Пола, проезжал через какой-нибудь ближайший город или садился в автобус, поезд или самолет. Вторая машина семьи все еще стояла в гараже. Нет, все шансы были за то, что Пол Уэйнрайт все еще где-то в Плацтауне. Его искали, расспрашивали людей и ничего не нашли, и потому Роарк цеплялся за надежду, что мальчик вернется домой, когда сочтет это безопасным, вернется за вещами, спрятанными деньгами, вернется бросить последний взгляд. Ничего не говорило в пользу этого предположения, но у Роарка было предчувствие. В прошлом предчувствия его, бывало, обманывали. Обманывали чаще, чем сбывались, но ничем другим он не мог оправдать необходимость сидеть в гостиной Уэйнрайтов и ждать. А сейчас пришло понимание, что Пол Уэйнрайт прятался в доме двумя этажами выше больше двух недель. В полосе света из окна мальчик был бледен и худ, и темная футболка на груди колебалась в такт биению сердца.
      - Что у тебя в руке? - спросил Роарк. - Подними.
      Мальчик поднял портативный магнитофон.
      - Положи рядом с собой на подоконник.
      Роарк все потирал небритые щеки.
      Пол положил магнитофон на подоконник.
      - Теперь прокрути, что у тебя там.
      - Я... - начал Пол.
      - Прокрути, - настаивал Роарк, и Пол включил перемотку. Они сидели вдвоем, слушая жужжание моторчика, потом машина щелкнула, и Пол включил воспроизведение. Через двадцать минут магнитофон щелкнул и отключился.
      - Мало что объясняет, - сказал Роарк.
      - Это все, что есть, - ответил Пол.
      - Здесь не сказано, почему, - сказал полисмен. - Мне нужен ответ.
      - Когда мне было десять, - проговорил мальчик, - я обнаружил, что у меня нет чувств ни к кому, никаких. К друзьям, к семье. Они для меня ничего не значили. Я их не любил. Не ненавидел, нет. Я просто был лучше их, умнее, потому что меня не связывало...
      - Чушь, - перебил Роарк.
      - Нет, это правда.
      - Зачем ты, ради всех чертей, изнасиловал свою собственную сестру перед тем, как... перед тем...
      - Потому что мог. Я мог сделать все. Меня возбудила власть, кровь, ровным голосом ответил мальчик.
      - А мать, о Господи? Пацан, чем ты вырвал у нее сердце - голыми руками?
      - И ножом, - добавил мальчик.
      - Последний вопрос. Зачем ты пырнул отца не один раз, а шесть?
      - Пятнадцать, - сказал мальчик. - Я его ткнул ножом пятнадцать раз.
      - Лента - это чушь, правда, сынок? Ты хотел найти способ, чтобы тебя поймали и чтобы кто-то тебя выслушал. Не поймай я тебя сегодня, ты бы нашел способ, чтобы тебя поймали.
      Пол Уэйнрайт попытался рассмеяться, но вышел только сухой, душащий звук.
      - Твою сестру никто не насиловал, Пол, и никто не вырывал сердце у матери, но" ты прав. Твоего отца пырнули пятнадцать раз.
      - Я их убил, - сказал Пол, и голос его сел. - И почти смог удрать.
      - Не-а, - мотнул головой Роарк. - Ничто в твоей жизни не похоже на пацана на ленте или на то, что случилось в комнате. Хочешь знать, как я себе это представляю?
      - Нет.
      - Я все равно расскажу. Ты тогда вернулся вечером в понедельник с бейсбола. Дома был только отец. Он тебе сказал что-то вроде: "Пойдем к тебе в комнату, я хочу тебе кое-что сказать". У тебя было хорошее чувство, ты подумал, что это что-то хорошее - или что-то плохое, кто знает. Ты поднялся наверх, и открыл дверь, и увидел, что он сделал с твоей матерью и сестрой. Ты озверел от страха и злости. Ударил его лампой, а когда он упал, ты выхватил у него из руки нож и стал его пырять - по разу за каждый год твоей жизни.
      - Фальшивый потолок в шкафу, - попытался сказать мальчик. - Он у меня занял...
      - Черт, но ведь ты же ребенок! У моей дочери был тайный уголок в буфете. Ты туда, наверное, лазил годами, прятался, подглядывая за сестрой.
      Пол начал вставать.
      - Сядь, сынок, - сказал Роарк. - И не вставай, пока я не получу еще кое-какие ответы. Я понимаю, почему ты убил отца. Он уже два года навещал психиатра в Шарлотте. Достаточно, чтобы видеть, что он в том состоянии, когда ему нужна помощь. Между нами и без протокола я тебе скажу, что ты можешь найти адвоката и отсудить у этого психиатра чертову уйму денег за то, что он это прохлопал.
      - Я их убил, - повторил мальчик.
      - Зачем? Это я спрашиваю, зачем ты туда забрался? Зачем записал эту ленту? Зачем тебе надо, чтобы мы думали, будто это ты убил их всех?
      Мальчика трясло.
      - Это я их убил, - повторил он.
      - Спокойней, сынок. Тебе холодно?
      Пол покачал головой.
      - Дай-ка я попробую, - сказал Роарк. - Мой отец все еще жив, и у меня есть дети. Ты хотел защитить имя своего отца.
      - Я должен был понять, что это будет, - тихо сказал Пол. - Мелочи, которые он говорил, делал. Злоба, слезы. Я должен был увидеть. Мать и сестра тоже должны были, но они не такие... они не были такие...
      - Сообразительные, как ты, - закончил Роарк. - Это твоя вина, что они убиты, потому что ты умнее и должен был его остановить?
      Пол ничего не сказал. Он обхватил себя руками и начал раскачиваться в пробивающемся через шторы свете.
      - А не его ли это вина, не твоего отца?
      - Он был болен. Кто-то должен был ему помочь. Он был хороший муж и хороший папа.
      - Это уже не моя епархия, - сказал Роарк. - Я только попробую, а потом отдам это дело профессионалам. Ты убил только одного человека, твоего отца, который убил твою мать и сестру и пытался убить тебя. За то, что сделал он, ты не отвечаешь. Ты не мог ничего сделать, чтобы его остановить, потому что никак не мог предсказать, что он совсем обезумеет. Очень многие ходят к психиатрам и ведут себя необычно. Я сам годами ходил к психиатру, орал на свою семью и вел себя - извини за выражение - как мудак.
      Мальчик все качался, ничего не слыша. Роарк видал такие случаи. Он встал с кресла, подошел к мальчику и посмотрел на него. Снял куртку и надел ее на дрожащие плечи мальчика, хотя в комнате было тепло и душновато.
      - Пойдем, - сказал полисмен, помогая мальчику встать и засовывая магнитофон в карман.
      С Полом не было хлопот. Они прошли мимо двух зеленых мусорных пакетов.
      - Я только думал... - начал Пол и оглядел комнату. - Я только думал, повторил он, глядя в резкие ирландские черты полисмена и стараясь выговорить сквозь слезы, - что есть такие вещи... такие вещи, которые должны оставаться...
      И полисмен закончил его фразу, обняв мальчика за плечи:
      - Скрытыми.