Окна кабинета Монтальбано выходили во двор комиссариата. Но и сюда с улицы донесся гул голосов, как только прибыла машина Фацио с вдовой Лапекорой. Журналистов и фотографов было не больше четырех человек, но вокруг столпились десятки прохожих и зевак.
      – Синьора, за что вас арестовали?
      – Посмотрите сюда, синьора!
      – Дайте пройти! Дайте пройти!
      Потом воцарилась относительная тишина, и в дверь постучали. Это был Фацио.
      – Как все прошло?
      – Она особенно не сопротивлялась. Разволновалась, только когда появились журналисты.
      – А сын?
      – С ней рядом на кладбище стоял какой-то мужчина, к нему все подходили с соболезнованиями. Я думал, это сын. Но когда я сказал вдове следовать за нами, он повернулся и отошел в сторону. Так что это не мог быть сын.
      – Нет, это он и был. Просто чересчур впечатлительный, чтобы присутствовать при аресте матери. Испугался, что придется оплачивать судебные издержки. Пригласи синьору.
      – Как с воровкой со мной обходитесь! Как с воровкой! – взорвалась вдова, как только увидела комиссара.
      Монтальбано удивленно приподнял брови:
      – Вы дурно обошлись с синьорой?
      Как и следовало по сценарию, Фацио принял смущенный вид:
      – Так как речь шла об аресте…
      – Да кто говорит об аресте! Присаживайтесь, синьора, и извините нас за это досадное недоразумение. Я задержу вас всего на несколько минут, для протокола вы должны ответить на пару вопросов. А потом вы вернетесь домой – и дело с концом.
      Фацио сел за пишущую машинку, Монтальбано за стол. Вдова как будто притихла, но видно было, что нервы не дают ей покоя, словно блохи бродячей собаке.
      – Синьора, поправьте меня, если я ошибусь. Если помните, вы говорили мне, что в то утро, когда был убит ваш муж, вы встали, пошли в ванную, оделись, взяли в столовой сумку и вышли. Верно?
      – Именно так.
      – Дома вы не заметили ничего необычного?
      – А что такое я должна была заметить?
      – Например, что дверь кабинета заперта, вопреки обыкновению?
      С виду вполне невинный вопрос. Однако краска сбежала с лица вдовы. Но голос не дрогнул.
      – По-моему, она была открыта, муж никогда ее не закрывал.
      – Вот и нет, синьора. Она была закрыта, когда мы с вами вошли в квартиру по вашему возвращению из Фьякки. Это я ее открыл.
      – Закрыта, открыта – какая разница?
      – Вы правы, это незначительная деталь.
      Синьора не сдержала вздох облегчения.
      – В то утро, когда был убит ваш муж, вы поехали во Фьякку навестить больную сестру. Так?
      – Да, именно так.
      – Но кое о чем вы забыли. На перекрестке в Каннателло вы вышли, дождались автобуса, идущего в обратную сторону, и вернулись в Вигату. Вы оставили что-то дома?
      Вдова улыбнулась, конечно, она была готова к этому вопросу.
      – В то утро я в Каннателло не выходила.
      – Синьора, у меня есть показания двух водителей.
      – Да, они правы. Только это произошло не тогда, а двумя днями раньше. Они перепутали дни.
      Она была хитра и отлично подготовилась. Пришлось пойти на блеф.
      Комиссар открыл ящик стола и извлек из него целлофановый пакет с кухонным ножом.
      – Это, синьора, нож, которым был убит ваш муж. Заколот одним ударом в спину.
      Выражение лица вдовы не изменилось, она не издала ни единого звука.
      – Вы никогда не видели его раньше?
      – Такие ножи встречаются на каждом шагу.
      Помедлив, комиссар снова погрузил руку в ящик и извлек еще один целлофановый пакет, на сей раз с чашкой.
      – Вы узнаете ее?
      – Так это вы ее взяли? Я из-за вас всю комнату вверх дном перевернула, пока ее искала.
      – Значит, она ваша. Вы это официально подтверждаете.
      – Конечно. И зачем вам понадобилась эта чашка?
      – Она мне понадобилась, чтобы засадить вас за решетку.
      Из всех возможных реакций вдова выбрала ту, которая вызвала у комиссара что-то вроде восхищения. Она повернулась к Фацио и учтиво, как будто пришла нанести визит вежливости, спросила:
      – Комиссар сошел с ума?
      Фацио очень хотелось ответить, что, по его мнению, комиссар таким уродился, однако он промолчал и уставился в окно.
      – А теперь я вам расскажу, как все было, – сказал Монтальбано. – Итак, в то утро вы проснулись, встали и пошли в ванную. Вы не могли не пройти мимо двери в кабинет – и вы заметили, что она закрыта. Сначала вы не придали этому значения, но потом сообразили и, выйдя из ванной, заглянули в кабинет. Не думаю, что вы вошли – постояли на пороге и снова закрыли дверь. Вы пошли на кухню, взяли нож, положили его в сумку и ушли. Сели в автобус, вышли в Каннателло и через пять минут на другом автобусе вернулись в Вигату. Когда вы пришли, ваш муж уже собрался уходить, вы повздорили, он направился к лифту, зашел в него – лифт стоял на вашем этаже, ведь вы только что на нем приехали. Вы зашли за ним в кабину, всадили ему в спину нож, он повернулся и упал на пол. Вы нажали кнопку лифта, вышли на первом этаже и уехали. Вас никто не видел – вам очень повезло.
      – Зачем мне было это делать? – спокойно спросила синьора. И добавила с невероятной в ее положении иронией: – Только потому, что мой муж закрыл дверь кабинета?
      Монтальбано, не вставая со стула, отвесил восхищенный поклон.
      – Нет, синьора, из-за того, что было за этой закрытой дверью.
      – И что же там было?
      – Карима. Любовница вашего мужа.
      – Но вы же сами сказали, что я не входила в эту комнату.
      – Не было необходимости входить: вы с порога почувствовали запах духов, которыми щедро душилась Карима. Они называются «Volupte». Сильный, навязчивый запах – им наверняка пропиталась одежда вашего мужа, и потому он вам был уже знаком. Он еще стоял в кабинете вечером, когда туда зашел я, хотя, вероятно, уже не такой насыщенный.
      Вдова Лапекора хранила молчание, она обдумывала сказанное комиссаром.
      – Можно задать вопрос? – спросила она наконец.
      – Какой будет угодно синьоре.
      – Почему, по-вашему, я не зашла в кабинет и не зарезала сначала эту женщину?
      – Потому что голова у вас работает точно, как швейцарские часы, и быстро, как компьютер. Карима, увидев открывающуюся дверь, была уже готова броситься на вас. Ваш муж прибежал бы на крик, и вместе они легко бы вас обезоружили. Притворившись, что ничего не заметили, вы хотели потом застать их врасплох.
      – А как, по вашему разумению, получилось, что убит был только мой муж?
      – Когда вы вернулись, Каримы уже не было.
      – Простите меня, комиссар, но вас не было там, кто же вам рассказал всю эту историю?
      – Отпечатки ваших пальцев на ноже и на чашке.
      – Не на ноже! – выпалила синьора.
      – Почему же не на ноже?
      Женщина закусила губу.
      – Чашка моя, но нож – нет.
      – Нож тоже ваш, на нем четкие отпечатки ваших пальцев.
      Фацио не отрывал глаз от своего начальника, он знал, что на ноже не было никаких отпечатков, и это было самое уязвимое место в их блефе.
      – Вы уверены, что на ноже нет отпечатков, потому что, когда вы всадили его в спину мужа, на вас были перчатки. Вы предусмотрительно надели их, собираясь уезжать. Но, видите ли, синьора, этот отпечаток был сделан не в то утро, а днем раньше, когда, разделав рыбу, вы вымыли нож и убрали в ящик. Он остался не на рукоятке, а на лезвии, у самой рукоятки. А теперь ступайте с Фацио, мы снимем у вас отпечатки и сравним.
      – Он был лжецом, – сказала синьора Лапекора, – и заслужил такую смерть. Он притащил в дом эту потаскуху, чтобы весь день провести с ней в постели, пока меня не было.
      – Вы хотите сказать, что сделали это из ревности?
      – А почему нет?
      – Разве вы уже не получили к тому моменту три анонимных письма? Вы могли застать их в конторе на спуске Гранет.
      – Я такими вещами не занимаюсь. Мне кровь ударила в голову, когда я поняла, что он привел свою девку в мой дом.
      – Мне кажется, синьора, кровь ударила вам в голову за несколько дней до этого.
      – Когда же?
      – Когда вы обнаружили, что ваш муж снял значительную сумму со своего счета в банке.
      Еще один выстрел наудачу. И опять точно в цель.
      – Двести миллионов! – воскликнула разгневанная вдова. – Двести миллионов этой потаскухе!
      Вот откуда часть денег на книжке на предъявителя.
      – Если бы я его не остановила, у него хватило бы ума промотать контору, квартиру и счет в банке!
      – Внесем это в протокол? Только еще один вопрос: что сказал вам муж, когда вы вернулись?
      – Он сказал: «Остынь, мне надо идти в контору». Может, повздорил со своей девкой, она ушла, а он бросился за ней.
 
      – Господин начальник полиции? Это Монтальбано. Я хотел сообщить вам, что синьора Лапекора только что призналась в убийстве мужа.
      – Поздравляю вас. Почему она это сделала?
      – Ссылается на ревность. Я должен попросить вас об одолжении. Можно мне провести небольшую пресс-конференцию?
      Ответа не последовало.
      – Господин начальник? Я говорю, можно ли мне провести…
      – Я прекрасно расслышал, Монтальбано. Но от удивления не мог слова вымолвить. Вы хотите провести пресс-конференцию? Я не верю своим ушам!
      – И все-таки.
      – Хорошо, проводите. Только потом объясните мне, что все это значит.
 
      – Вы утверждаете, что синьоре Лапекоре было давно известно о связи мужа с Каримой? – Вопрос задал корреспондент «Телевигаты», шурин Галлуццо.
      – Да, благодаря трем анонимным письмам, которые муж сам ей послал.
      Не слишком внятное объяснение.
      – По-вашему, синьор Лапекора сам на себя донес? – удивился корреспондент.
      – Да, потому что Карима начала шантажировать его. Он надеялся, что жена что-нибудь предпримет и это поможет ему выпутаться из создавшегося положения. Но она ничего не сделала. Так же как и сын.
      – Извините, а почему он не обратился в полицию?
      – Боялся, что разразится грандиозный скандал. Он надеялся, что с помощью жены эта история не выйдет за пределы семейного круга.
      – А где сейчас находится Карима?
      – Неизвестно. Она сбежала вместе со своим маленьким сыном. Ее подруга, обеспокоенная их исчезновением, попросила «Свободный канал» показать в эфире фотографию матери с ребенком. Но до сих пор никто не откликнулся.
      Журналисты поблагодарили комиссара и разошлись. Монтальбано удовлетворенно улыбался. Головоломка была безупречно сложена по навязанной схеме. Только за ее пределами остались Фарид, Ахмед и даже Айша. Теперь, если правильно их расположить, откроется совершенно другой рисунок.
 
      До встречи с Валенте еще оставалось время, поэтому по дороге он заехал в ресторанчик, где обедал в прошлый раз. Съел соте из черенков с тертыми сухарями, добрую порцию спагетти в белом соусе с черенками, запеченный с душицей и лимоном палтус. И наконец – шоколадное суфле в апельсиновом соусе. Отобедав, комиссар прошел на кухню и молча с чувством пожал повару руку. В машине, по пути к Валенте, он во все горло распевал: «Только глянь, только глянь, как я танцую твист!»
 
      Валенте проводил Монтальбано в комнату рядом со своим кабинетом.
      – Мы уже так делали, – сказал он. – Дверь оставим приоткрытой, а ты, если хочешь не только слышать, но и видеть, что происходит в моем кабинете, можешь смотреть в это зеркальце.
      – Будь внимателен, Валенте, счет на секунды.
      – Предоставь это нам.
 
      Командор Спадачча зашел в кабинет Валенте. Бросалось в глаза, что он нервничает.
      – Извините, доктор Валенте, я не понимаю. Вы могли бы спокойно приехать в префектуру и сэкономить мое время. Я очень занятой человек, понимаете?
      – Прошу прощения, командор, – сказал Валенте с подкупающей кротостью. – Вы совершенно правы. Но приступим немедленно, я задержу вас максимум на пять минут. Надо уточнить некоторые подробности.
      – Слушаю вас.
      – В прошлый раз вы сказали, что префект получил некое распоряжение…
      Командор властно поднял руку, мгновенно заставив Валенте умолкнуть.
      – Если я так сказал, то оговорился. Его Превосходительство не в курсе. Впрочем, это было необязательно: таких ерундовых дел у нас в день проходит добрая сотня. Из министерства, из Рима, звонили прямо мне, таким дерьмом Его Превосходительство не беспокоят.
      Понятно: после звонка журналиста из «Курьера» префект потребовал у главы своей администрации объяснений. Беседа, должно быть, была бурной – ее отголоски слышались в бранных словах, которые так и лезли Спадачче на язык.
      – Продолжайте, – предложил он.
      Валенте воздел руки к небу, вокруг его головы едва не засветился нимб:
      – Это все, – сказал он.
      Спадачча удивленно огляделся, словно не мог поверить в реальность происходящего.
      – Вы хотите сказать, что больше у вас ко мне нет вопросов?
      – Ни единого.
      Спадачча с такой силой стукнул по столу, что, наверное, даже Монтальбано подпрыгнул в соседней комнате.
      – Вы мне ответите за эту чертову выходку!
      И он вышел, разъяренный. Монтальбано в волнении кинулся к окну и увидел, как командор пулей вылетел из здания и направился к своей машине, к двери которой едва успел подлететь шофер. В тот самый момент к комиссариату подъехала полицейская машина, и из нее под руки вывели Анджело Престиа. Командор и капитан «Сантопадре» столкнулись практически лицом к лицу. Ни один не проронил ни слова, и они разошлись.
      Радостный гогот, который Монтальбано, случалось, издавал, когда все получалось так, как ему хотелось, напугал Валенте, и тот поспешил в соседнюю комнату.
      – Что с тобой стряслось?
      – Сработало! – ответил Монтальбано.
      За стеной раздалось: «Присядьте здесь», значит, привели Престиа.
      Валенте и Монтальбано не двинулись с места, зажгли и молча выкурили по сигарете: тем временем в кабинете капитан «Сантопадре» томился на медленном огне.
 
      Они вошли в кабинет с самым мрачным и скорбным видом. Валенте сел за стол, Монтальбано взял стул и расположился рядом.
      – Когда закончится этот бардак? – набросился на следователей капитан.
      Он и не подозревал, что своим агрессивным поведением открыл Валенте и Монтальбано свои карты: он решил, что командор Спадачча приезжал, чтобы подтвердить его показания. Поэтому чувствовал себя уверенно и мог изображать праведный гнев.
      На столе лежала пухлая папка, на ней огромными буквами было выведено имя: Анджело Престиа. Своим внушительным объемом папка была обязана старым циркулярам, но этого капитан не знал. Валенте открыл ее и извлек визитную карточку Спадаччи.
      – Это мы получили от тебя. Можешь подтвердить?
      В прошлый раз к нему обращались на «вы». Переход к презрительному «ты» насторожил Престиа.
      – Конечно, подтверждаю. Мне ее дал сам командор, сказал, если будут какие проблемы из-за того тунисца, чтобы я обращался к нему. Так я и сделал.
      – Ошибочка! – радостно оборвал его Монтальбано.
      – Но он так мне сказал!
      – Конечно, он так тебе и сказал, а ты, вместо того чтобы обратиться к нему, как только запахло жареным, карточку эту отдал нам. Вот и подвел достойного синьора, теперь у него будут неприятности!
      – Неприятности? Да какие неприятности?
      – Оказаться замешанным в преднамеренном убийстве ты не считаешь неприятностью?
      Престиа прикусил язык.
      – Мой коллега Монтальбано, – вмешался Валенте, – хотел объяснить тебе, почему все так вышло.
      – И как же оно вышло?
      – Да так, что если бы ты не давал нам визитку, а сразу обратился к Спадачче, он бы попробовал все уладить. А ты отдал ее нам – и теперь против закона не попрешь. Спадачче ничего не оставалось, как все отрицать.
      – Как это?
      – Все очень просто. Спадачча тебя не знает и никогда не слышал твоего имени. Он сделал заявление, и мы его уже внесли в протокол.
      – Вот сукин сын! – выругался Престиа и добавил: – А что он говорит – откуда у меня его визитка?
      Монтальбано усмехнулся:
      – Он и тут тебя подставил – принес нам копию заявления, поданного дней десять назад в управление полиции Трапани. Там сказано, что у него украли бумажник, в котором, помимо всего прочего, было четыре или пять визиток – точно он не помнит.
      – Он сбросил тебя за борт, – заключил Валенте.
      – В самом глубоком месте, – добавил Монтальбано.
      – И сколько ты сможешь барахтаться? – подлил масла в огонь Валенте.
      Под мышками у Престиа расплылись пятна пота. Кабинет наполнился мерзким запахом мускуса и чеснока, отдающим к тому же болотными испарениями. Престиа схватился за голову и застонал:
      – Они меня подставили! Я пропал.
      Так он причитал некоторое время, потом вдруг воспрянул духом:
      – Я могу увидеться с адвокатом?
      – С адвокатом?! – Валенте, казалось, искренне удивился.
      – Зачем тебе адвокат? – подхватил Монтальбано.
      – Мне показалось…
      – Что тебе показалось?
      – Что мы тебя арестуем?
      Дуэт играл необыкновенно слаженно.
      – Не арестуете?
      – Ты же ничего не сделал.
      – Можешь идти на все четыре стороны, если хочешь.
      В мгновение ока Престиа оторвал свой зад от стула и испарился.
 
      – И что теперь? – Валенте прекрасно понимал, какую игру они затеяли.
      – Теперь Престиа пойдет начистит Спадачче физиономию. Следующий ход за ними.
      Валенте нахмурился.
      – Что с тобой?
      – Сам не знаю… я не уверен… Сдается мне, они заставят Престиа замолчать. И виноваты будем мы.
      – Престиа уже слишком засветился. Убрать его – значило бы расписаться подо всей операцией. Хотя я тоже думаю, что они заткнут ему рот – просто хорошо заплатят.
      – Объясни мне кое-что.
      – Что именно?
      – Зачем ты полез в эту историю?
      – А ты почему от меня не отстаешь?
      – Во-первых, я такая же ищейка, как ты. А во-вторых, мне просто весело.
      – Тогда я вот что тебе скажу: первая причина у меня та же, что у тебя. К тому же я думаю извлечь из этого выгоду.
      – Какую?
      – Пока точно не знаю. Спорим, тебе тоже кое-что перепадет?
 
      Решив не поддаваться искушению, Монтальбано пролетел мимо давешнего ресторанчика на скорости 120 километров в час. Через два десятка метров его намерения изменились, и машина остановилась под отчаянный визг тормозов. Проезжавший мимо водитель испепелил Монтальбано взглядом и замахал руками. Комиссар сделал головокружительный и строго запрещенный на этом участке пути разворот. Он сразу прошел на кухню и, не здороваясь, набросился на повара:
      – А султанок вы как готовите?

      На следующее утро ровно в восемь часов Монтальбано предстал перед начальником полиции, который, как всегда, уже с семи работал в кабинете под недовольное ворчание уборщиц.
      Монтальбано рассказал ему о признании вдовы Лапекоры, о том, как этот несчастный человек, словно предчувствуя свое будущее, писал анонимные письма собственной жене и открыто взывал к сыну, но те бросили его на произвол судьбы. Он умолчал о Фариде и о Мусе, как, впрочем, и обо всей большой картинке, в которую в конце концов сложилась головоломка. Не хотелось на закате карьеры начальника полиции впутывать его в сомнительную историю.
      Пока все шло как по маслу: не приходилось даже врать, только опускать некоторые факты и говорить лишь половину правды.
      – Но зачем вам понадобилось проводить пресс-конференцию, обычно вы от них бежите как от огня?
      Монтальбано ждал этого вопроса и приготовил ответ в стиле всего рассказа – не ложь, но и не вся правда.
      – Видите ли, эта Карима была проституткой особого типа. Лапекора не был ее единственным клиентом. Все остальные тоже пожилые люди, коммерсанты, учителя на пенсии. Я старался, чтобы расследование не бросило тень на их репутацию – в конце концов, они не сделали ничего предосудительного.
      Объяснение казалось ему вполне правдоподобным, и действительно, начальник полиции заметил только:
      – Странные у вас представления о морали, Монтальбано. А эта Карима действительно исчезла? – добавил он.
      – Бесследно. Она узнала об убийстве любовника и сбежала вместе с ребенком, боясь оказаться замешанной в преступлении.
      – Кстати, – спросил начальник полиции, – а чем закончилась та история с машиной?
      – С какой машиной?
      – Перестаньте, Монтальбано, с той, которая, как выяснилось, принадлежит спецслужбам. Эти люди опасны, вы же знаете.
      Монтальбано усмехнулся. Вчера он долго репетировал перед зеркалом, пока усмешка ему не удалась. Однако теперь вопреки всем ожиданиям она вышла натянутой и неестественной. Но если уж он решил не втягивать в эту историю прекрасного человека, пусть и начальника, то придется лгать под пристальным взглядом всех святых.
      – Почему вы смеетесь?
      – Ну, мне неловко. Дело в том, что человек, который дал мне этот номер, перезвонил на следующий день и сказал, что ошибся. Буквы были те же, а цифры – не 237, а 837. Простите меня, я, конечно, полный болван.
      Начальник полиции посмотрел ему прямо в глаза и не отводил взгляда, казалось, целую вечность. Потом он тихо произнес:
      – Если вы хотите, чтобы я это проглотил, – что ж, я проглочу. Но эти люди не шутят. Они способны на все и, если наделают бед, – сваливают вину на подставных лиц. Это у них в крови – они всегда выходят сухими из воды.
      Монтальбано не знал, что сказать. Начальник сам переменил тему.
      – Приходите сегодня вечером ко мне на ужин. Отказы и оправдания не принимаются. Правда, на сей раз спагетти в чернилах каракатицы не обещаю. У меня есть для вас две новости. На работе я их вам сообщать не стану, чтобы не придавать им привкус протокола.
      Погода стояла чудесная, на небе ни облачка, но Монтальбано почудилось, что солнце заслонила плотная грозовая туча, отчего вокруг внезапно похолодало.
 
      На столе в комиссариате лежало письмо, адресованное Монтальбано. Он, как обычно, принялся разглядывать марку и штамп, чтобы понять, откуда оно пришло. Но на сей раз ничего разобрать не удалось. Тогда он открыл письмо и прочитал его.

      Доктор Монтальбано, вы меня не знаете, да и я не имею удовольствия быть с вами лично знакомым. Меня зовут Престифилиппо Арканджело, я совладелец винодельческого предприятия вашего отца, которое, с божьей помощью, благоденствует и процветает. Отец ваш никогда о вас не упоминает, но случайно я обнаружил у него дома множество вырезок из газет, где пишут о вас, и заметил, что он не пропускает ни одного выпуска новостей по телевизору, и если вы появляетесь на экране – он каждый раз прячет слезы.
      Дорогой доктор, сердце мое разрывается на части, потому что я пишу вам, чтобы сообщить печальную новость. С тех пор как отдала Богу душу синьора Джулия, вторая жена вашего отца, – а было это четыре года назад, так вот с той поры мой друг и компаньон стал совсем не так бодр, как прежде. Потом, в прошлом году, он почувствовал себя совсем худо, частенько задыхался, а стоило ему спуститься на один лестничный пролет, как у него кружилась голова. К врачу идти он отказывался наотрез. Когда из Милана приехал мой сын – а он прекрасный врач, – я привел его в дом к вашему отцу. Сын его посмотрел, а потом потребовал, чтобы он немедленно ехал в больницу. И так настаивал, что ваш отец поехал с ним в больницу, прежде чем сын вернулся в Милан. Десять дней я каждый вечер навещал его, а потом главный врач сказал мне, что они его полностью обследовали и теперь ясно, что у него эта страшная болезнь в легких. И так начались постоянные переезды в больницу и обратно. Ваш отец перенес разные курсы лечения, отчего голова у него стала лысой, как коленка. Он мне строго-настрого запретил говорить вам об этом, не хочет лишний раз вас волновать. Но вчера вечером мне позвонил врач и сказал, что ваш отец совсем плох и ему остался какой-нибудь месяц, может, днем больше или меньше. И я, наперекор запрету вашего отца, решил, что должен вам сообщить, как у нас тут обстоят дела. Отца вашего положили в больницу Портичелли, его номер телефона – 341234, аппарат стоит у него в палате. Но лучше будет, наверное, если вы сами к нему приедете и сделаете вид, что о болезни вам ничего не известно. Мой номер вы уже знаете – это телефон винодельни, где я и работаю день-деньской.
      Всего вам наилучшего, и примите мои сожаления.
       Престифилиппо Арканджело.

      Чувствуя слабость и дрожь в руках, он засунул письмо обратно в конверт и положил в карман. Вдруг его охватила невероятная усталость, он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Казалось, что в комнате душно и нечем дышать. Он с трудом встал и дошел до кабинета Ауджелло.
      – Что случилось? – спросил Мими, едва увидев его лицо.
      – Ничего. Слушай, у меня серьезное дело, мне нужны тишина и покой, и чтобы меня никто не дергал.
      – Я могу тебе помочь?
      – Да. Возьми на себя все текущие дела. Увидимся завтра. Пусть домой мне никто не звонит.
      По дороге он купил в лавке, торговавшей бобами и семечками, солидный кулек и отправился на свою обычную прогулку вдоль мола. В голове у него проносилось множество мыслей, но ни за одну из них не удавалось зацепиться. Он дошел до самого маяка, но не остановился. Чуть пониже маяка был большой камень, покрытый зеленой слизью. Каждую секунду рискуя свалиться в море, Монтальбано забрался на него и сел, сжимая в руке свой кулек. Но так его и не открыл. По всему телу словно прошла волна, в груди она сгустилась и докатилась до горла, встала там комом, не давая вздохнуть. Он чувствовал, что ему хочется, что просто необходимо заплакать, но ничего не выходит. Потом из круговорота мыслей все отчетливее стали проступать отдельные слова, пока не сложились в строчку:
 
«Отец, умираешь ты с каждым днем понемногу…»
 
      Что это такое? Стихотворение? Чье? И когда он читал его? Он повторил шепотом:
 
«Отец, умираешь ты с каждым днем понемногу…»
 
      И тут из сдавленного до этой секунды горла вырвался крик, даже не крик, а стон раненого животного, за которым последовал безудержный поток животворных слез.
 
      Когда год назад он был ранен в перестрелке и лежал в больнице, Ливия говорила, что отец звонил каждый день. Дело пошло на поправку, и он однажды сам приехал навестить сына. Значит, тогда он уже был болен. Но Монтальбано показалось только, что он немного похудел. Он выглядел даже элегантнее обычного, хотя всегда заботился о своей внешности. Спросил, не нужно ли чего-нибудь, сказал, что может помочь.