Мамаши, услышав вопрос, стали наперебой отвечать. В результате из их хора Монтальбано не понял ровно ничего.
– Тихо! – закричал он.
Женщины притихли, но малыши от испуга завопили еще громче.
– Комиссар, да это курам на смех, – принялся объяснять полицейский. – Кажется, вчера утром появился парнишка, который нападает на других ребят по дороге в школу, отнимает у них еду и убегает. Вот и сегодня утром та же история.
– Поглядите, поглядите, комиссар, – вмешалась одна мамаша, демонстрируя синяки под глазами одного из детей. – Мой сын не хотел отдавать ему яичницу, так и получил под глаз. Бедный ребенок!
Комиссар наклонился и потрепал по голове мальчишку.
– Как тебя зовут?
– 'Нтонио, – карапуз замялся, смущаясь, что из всех выбрали его.
– Ты знаешь того, кто украл у тебя яичницу?
– Нет, синьор.
– Кто-нибудь его узнал? – громко спросил комиссар. Хор ответил «нет».
Монтальбано наклонился к «'Нтонио».
– Что он говорил, чтобы ты ему отдал завтрак?
– Он не по-нашему говорил. Я не понял. Тогда он схватил мой ранец и открыл его. Я хотел отобрать, но он мне как вмажет! Забрал яичницу и сбежал.
– Продолжайте расследование, – приказал Монтальбано полицейским и ушел, чудесным образом сохраняя серьезный вид.
В эпоху, когда Сицилия была населена мусульманами, а Монтелуза носила имя Керкент, арабы отстроили на окраине городка квартал, в котором никого, кроме них, не было. Когда мусульмане бежали, в их домах поселились монтелузцы, и название квартала переиначили по-сицилийски: Рабато. Во второй половине нашего века здесь случился страшный оползень. Немногие уцелевшие дома были наполовину разрушены, перекошены, в общем, едва сохраняли равновесие. Арабы, вернувшиеся на сей раз в роли городской бедноты, снова заняли их, заменяя недостающую черепицу жестяными листами, а разрушенные стены – картоном.
Сюда Монтальбано привез Айшу с жалким собранным ею узлом. Старуха в благодарность обняла и расцеловала «дядю», как она продолжала его называть.
Было уже три часа, а Монтальбано так и не поел, и в животе у него уже урчало. Он зашел в ресторанчик Сан-Калоджеро и сел за столик.
– Найдется что-нибудь поесть?
– Для вас – всегда, комиссар.
В этот самый миг он вспомнил про Ливию. Она совершенно вылетела у него из головы. Монтальбано бросился к телефону, на бегу лихорадочно подыскивая себе хоть какое-нибудь оправдание. Ливия говорила, что приедет к часу. Наверняка она уже рвет и мечет.
– Ливия, дорогая.
– Я только что вошла, Сальво. Самолет задержался на два часа, даже ничего не объяснили. Ты волновался, дорогой?
– Еще бы не волновался, – бесстыдно соврал Монтальбано, чувствуя, куда ветер дует. – Звонил домой каждые пятнадцать минут, и никто не поднимал трубку. Вот недавно позвонил в аэропорт Пунта-Раизи, и мне сказали, что рейс задерживается на два часа. Только тогда наконец успокоился.
– Прости меня, милый, я не виновата. Когда ты приедешь?
– Как назло, прямо сейчас не могу. Я в Монтелузе, совещание в самом разгаре – продлится еще не меньше часа. Потом сразу поеду к тебе. Ах да – сегодня мы ужинаем у начальника полиции.
– Но мне даже нечего надеть!
– Пойдешь в джинсах. Поешь – наверняка Аделина что-нибудь приготовила, посмотри в духовке или в холодильнике.
– Да ладно, я подожду, поедим вместе.
– Я уже перекусил бутербродом, так что не голоден. До скорого.
Он вернулся за столик, где его ждали полкило хрустящих жареных султанок.
Утомившись с дороги, Ливия прилегла. Монтальбано разделся и лег рядом. Стоило им поцеловаться, как Ливия отодвинулась и принялась изводить его попреками:
– От тебя пахнет чем-то жареным.
– Ну еще бы. Представляешь, битый час допрашивал одного типа в закусочной.
Они занимались любовью не торопясь, зная, что времени у них в избытке. Потом сидели на кровати, облокотившись на подушки, и Монтальбано рассказывал ей об убийстве Лапекоры. Чтобы развеселить Ливию, он поведал, как приказал арестовать мать и дочь Пиччирилло, столь обеспокоенных своей репутацией. Рассказал и как купил бутылку вина бухгалтеру Куликкье, потому что свою тот выронил возле трупа. Вместо того чтобы рассмеяться, как он надеялся, Ливия холодно посмотрела на него.
– Ну ты и говнюк.
– Прошу прощения? – переспросил Монтальбано с надменностью английского лорда.
– Говнюк и настоящий мужчина-шовинист. Срамишь двух этих несчастных женщин, а бухгалтеру, который не постеснялся кататься в лифте вместе с трупом, покупаешь вино. По-твоему, это не значит вести себя как последний дурак?
– Перестань, Ливия, не ставь все с ног на голову.
Но Ливия не переставала. Успокоить ее удалось только к шести часам. А чтобы ее отвлечь, Монтальбано рассказал о мальчугане из Вилласеты, который крадет школьные завтраки у других таких же ребятишек.
И на сей раз Ливия не рассмеялась. Даже погрустнела.
– В чем дело? Опять я ляпнул что-то не то?
– Нет, просто я подумала о бедном ребенке.
– Которому подбили глаз?
– Да нет же, о другом. Наверное, он изголодался и совсем отчаялся. Ты сказал, он не говорит по-итальянски? Конечно, его родители – приезжие, им туго приходится. А может, его бросили.
– Господи! – Монтальбано вдруг осенило. Он вскрикнул так громко, что Ливия подскочила на кровати.
– Что с тобой?
– Господи! – повторил комиссар, выпучив глаза.
– Что я такого сказала? – встревожилась Ливия.
Не отвечая, Монтальбано ринулся к телефону в чем мать родила.
– Катарелла, быстро оторви задницу от стула и позови Фацио. Фацио? Я хочу, чтобы самое большее через час вы все, повторяю – все, были в комиссариате. Если кого не будет, вам не поздоровится.
Он положил трубку и набрал другой номер.
– Господин начальник полиции? Это Монтальбано. Мне стыдно вам это говорить, но сегодня я прийти не смогу. Нет, Ливия тут ни при чем. Все дело в работе, я потом доложу. Завтра к обеду? Прекрасно. И извинитесь за меня перед синьорой.
Ливия встала, требуя объяснить, почему ее слова вызвали такую бурю.
Вместо ответа Монтальбано потянул ее обратно в постель. Его намерения не оставляли сомнений.
– Разве тебе не надо через час быть в комиссариате?
– На четверть часа раньше, на четверть часа позже…
В кабинет Монтальбано, который вряд ли можно назвать вместительным, втиснулись Ауджелло, Фацио, Торторелла, Галло, Джермана, Галлуццо и Грассо, поступивший на службу меньше месяца назад. Катарелла стоял в дверях, чтобы не пропустить телефонный звонок. Монтальбано появился в компании Ливии. Она не хотела с ним ехать:
– Ну что мне там делать?
– Поверь мне, ты можешь оказаться очень кстати.
Но он ничего не пожелал объяснять.
В полной тишине Монтальбано набросал грубый, но довольно точный план и показал его присутствующим.
– Это дом на улице Гарибальди в Вилласете. В данный момент там никто не живет. Вот это двор позади дома.
Затем он указал все детали: соседние дома, перекрестки, изгибы улочек. Все это отпечаталось у него в мозгу в тот вечер, который он провел в одиночестве в комнате Каримы. Все, кроме Катареллы, которого назначили дежурным, должны были участвовать в операции: каждому он показал на плане его место. Подобраться туда надо очень скрытно – ни сирен, ни формы, ни полицейских машин, чтобы никто их не заметил. Если кто-то хочет ехать на своей машине, придется оставить ее не меньше чем в полукилометре от дома. Возьмите что-нибудь из еды – бутерброды, кофе, пиво; ожидание может затянуться, наверное, придется просидеть там всю ночь, и нет уверенности в успехе, весьма вероятно, что тот, кто им нужен, так и не появится. Когда загорится уличный свет, это будет означать начало операции.
– Оружие брать? – спросил Ауджелло.
– Какое еще оружие? – удивился Монтальбано.
– Ну, не знаю, дело вроде серьезное, вот я и подумал…
– А кого мы будем брать? – поинтересовался Фацио.
– Похитителя школьных завтраков.
В комнате все затаили дыхание. Лоб Ауджелло покрылся испариной. «Вот уже год говорю ему, чтобы показался врачу», – подумал он.
Стояла тихая лунная ночь, без единого дуновения ветра. На взгляд Монтальбано, у нее был только один недостаток: казалось, она никогда не кончится, каждая ее минута растекалась, растягивалась, превращаясь в пять минут.
При свете зажигалки Ливия нашла матрас, положила его на железную кровать, прилегла и незаметно погрузилась в дремоту. Сейчас она уже сладко спала.
Комиссар сидел на стуле перед окном, через которое прекрасно просматривались двор и поле. Где-то там прятались Фацио и Грассо, но среди миндальных деревьев, как ни напрягай зрение, никого не было видно. Комиссар был доволен сноровкой своих людей. Как только он объяснил, что мальчишка, которого им предстоит подкараулить, наверняка Франсуа, сын Каримы, они взялись за дело. Он затянулся сороковой по счету сигаретой и при ее слабом огоньке посмотрел на часы: без двадцати четыре. Решил подождать еще полчаса и отпустить всех по домам. В этот самый миг он заметил легкое движение в конце двора, там, где начиналось поле: даже не движение, а мимолетную тень, на мгновение заслонившую отблеск луны на сизой траве и желтых сучьях. Это не могли быть ни Фацио, ни Грассо – он намеренно оставил там незащищенный проход, чтобы через него можно было проникнуть во двор. Движение – или что бы то ни было – повторилось, и показалась темная фигурка, приближавшаяся к дому. Без сомнения, это был мальчишка.
Монтальбано осторожно подошел к Ливии – в темноте слышалось ее дыхание.
– Просыпайся, он здесь.
Он вернулся к окну, Ливия тотчас оказалась рядом. Монтальбано прошептал ей на ухо:
– Как только его возьмут, беги вниз. Он будет до смерти напуган, но, увидев женщину, возможно, успокоится. Обнимай его, целуй, говори что хочешь.
Между тем мальчуган уже стоял у дома и, задрав голову, всматривался в окна. Внезапно появилась еще одна фигура, в два прыжка настигла его и обхватила руками. Это был Фацио.
Ливия бросилась вниз по лестнице. Франсуа вырывался и вопил, как пойманный в сети зверек. Монтальбано включил свет и высунулся из окна.
– Ведите его сюда. Грассо, пойди предупреди остальных, чтобы тоже шли в дом.
Тем временем детский крик сменился всхлипыванием. Ливия взяла ребенка на руки и что-то ему говорила.
Он все еще был очень напряжен, но больше не плакал. Вытаращив глаза, с любопытством рассматривал присутствующих и постепенно успокаивался. За этим столом всего несколько дней назад он сидел со своей матерью; быть может, поэтому теперь он вцепился Ливии в руку и не хотел ее отпускать.
Мими Ауджелло вышел и тут же вернулся с пакетом в руках: все поняли, что ему одному пришла в голову верная мысль. В пакете оказались бутерброды с ветчиной, бананы, развесные сласти, две банки кока-колы. В награду от Ливии Мими получил благодарный взгляд, что, естественно, разозлило Монтальбано, и пробормотал:
– Я тут кое-что вчера приготовил, подумал, если там окажется голодный ребенок…
Пока Франсуа ел, усталость и сон брали свое. Он даже не успел доесть сладости: внезапно голова его склонилась на стол, как будто кто-то нажал на кнопку и выключил электричество.
– И куда мы его повезем? – спросил Фацио.
– К нам домой, – решительно ответила Ливия.
Монтальбано поразило это «к нам». И пока он собирал джинсы и футболки для мальчугана, все никак не мог решить – радоваться ему или расстраиваться.
Парнишка не открыл глаз ни по дороге в Маринеллу, ни когда Ливия, наскоро приготовив постель, раздела его и уложила на диване в столовой.
– А если он сбежит, пока мы будем спать? – предположил комиссар.
– Не думаю, – успокоила его Ливия.
На всякий случай Монтальбано принял меры предосторожности: закрыл окно, опустил ставни и запер дверь на два оборота.
Они тоже легли, но долго еще не могли уснуть – почему-то их взволновало присутствие Франсуа, его дыхание, доносившееся из соседней комнаты.
В девять утра, небывало поздний для него час, Монтальбано встал, осторожно, чтобы не будить Ливию, вышел из спальни и пошел взглянуть на Франсуа. На диване его не оказалось, в ванной тоже. Как и опасался комиссар, он сбежал. Но как, черт возьми, ему удалось удрать, если дверь закрыта на ключ и ставни опущены? Монтальбано принялся искать повсюду, где только мог спрятаться мальчуган. Но того словно ветром сдуло. Надо было разбудить Ливию, рассказать ей все, попросить совета. Он протянул руку и тут заметил прижавшуюся к груди его женщины детскую головку. Они спали обнявшись.
Глава девятая
– Комиссар, простите, что беспокою вас дома. Мы можем встретиться до обеда? Я хотел бы отчитаться.
– Конечно, я приеду в Монтелузу.
– Нет, лучше я в Вигату. Встретимся через часик в конторе на спуске Гранет?
– Да, спасибо, Лагана.
Он пошел в ванную, изо всех сил стараясь не шуметь. Чтобы не потревожить Ливию и Франсуа, надел вчерашнюю одежду, измятую за ночь дежурства в доме Каримы. Оставил записку: в холодильнике полно еды, к обеду он точно вернется. Поставив точку, вспомнил, что они приглашены на обед к начальнику полиции. Не идти же туда с Франсуа. Решил сразу же позвонить, а то потом забудет. Он знал, что в воскресенье утром начальник всегда дома, кроме самых экстренных случаев.
– Монтальбано, только не говорите, что не придете обедать!
– К сожалению, именно так, господин начальник полиции.
– У вас важное дело?
– Достаточно важное. Дело в том, что с сегодняшнего утра я, как бы это сказать, почти стал отцом.
– Мои поздравления! – откликнулся начальник. – Значит, синьорина Ливия… я скажу жене, она будет очень рада. Я только не понимаю, почему это мешает вам прийти. Ах да, это ведь знаменательное событие.
Глубоко потрясенный подобным недоразумением, Монтальбано необдуманно пустился в длинное, путаное и трудное объяснение, в котором смешались убитые люди и школьные завтраки, запах духов «Volupte» и типография «Мулоне». Начальник полиции пал духом.
– Хорошо, хорошо, потом все расскажете. Когда уезжает синьорина Ливия?
– Сегодня вечером.
– Значит, мы не успеем с ней познакомиться. Что ж, подождем следующего раза. Послушайте, Монтальбано, сделаем так: когда у вас выдастся свободный часок, позвоните мне.
Прежде чем выйти из дома, он пошел посмотреть на спящих Ливию и Франсуа. Кто бы смог оторвать их друг от друга? Комиссар помрачнел – у него возникло смутное предчувствие.
Монтальбано недоумевал. В конторе все было точно так же, как в прошлый раз: ни один листок бумаги не сдвинулся с места, каждая папка лежала там, где ее оставили. Лагана заметил его удивление.
– Я здесь не устраивал обыска, комиссар. Ни к чему было все перерывать.
– В самом деле?
– Итак, фирма была основана Аурелио Лапекорой в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году. До этого он работал служащим. Фирма занималась импортом тропических фруктов и владела складом, оснащенным холодильными камерами, на улице Витторио Эммануэле Орландо, рядом с портом. Экспортировала она зерновые, турецкий горох, бобы, фисташки – все в таком роде. Оборот был неплохой, по крайней мере до второй половины восьмидесятых. Потом началось стремительное снижение. Короче, в январе тысяча девятьсот девяностого года Лапекора был вынужден ликвидировать фирму, и сделал это вполне законно. Он продал и склад, выручил немало денег. Все документы у него хранятся здесь, в папках, ваш синьор Лапекора был человек аккуратный, если бы мне пришлось проводить инспекторскую проверку, я бы не нашел, к чему придраться. Четыре года спустя, тоже в январе, он получает разрешение вновь открыть фирму. Но он не выкупил свой склад и не приобрел никакой другой. Хотите, я вам кое-что скажу?
– Кажется, я уже знаю. Вы не нашли следа ни одной сделки с тысяча девятьсот девяносто четвертого года по сегодняшний день?
– Именно. Если Лапекоре нужно было проводить здесь всего несколько часов в неделю – судя по соседней комнате, – какой смысл снова открывать фирму?
– Следов недавней переписки вы тоже не нашли?
– Нет, синьор. Все письма четырехгодичной давности.
Монтальбано взял со стола пожелтевший конверт и показал его инспектору.
– Вам не попадались такие же, только с английским текстом?
– Ни одного.
– Послушайте, инспектор. Месяц назад одна местная типография доставила Лапекоре сюда, в контору, пачку почтовых бланков. Если вам не попался даже один-единственный, как по-вашему, мог ли он их все израсходовать за четыре недели?
– Не думаю. Вряд ли он столько писал, даже когда дела шли хорошо.
– А вы не находили писем от зарубежной фирмы «Асланидис», экспортирующей финики?
– Нет, синьор.
– А они приходили, мне сказал почтальон.
– Комиссар, а вы искали у Лапекоры дома?
– Да. Там нет ничего, что касалось бы его новых сделок. А хотите узнать кое-что еще? Иногда ночью, по вполне достоверным сведениям, здесь в отсутствие Лапекоры кипела жизнь.
И он рассказал о Кариме, о ее приятеле-брюнете, которого принимали за племянника покойного, как он ждал в конторе телефонных звонков и звонил сам, а также писал письма, но только на своей портативной пишущей машинке.
– Мне все ясно, – заключил Лагана. – А вам?
– Мне тоже. Но хотелось бы сначала услышать ваше мнение.
– Фирма служила прикрытием, ширмой для каких-то других операций, но только не для импорта фиников.
– Согласен. А когда Лапекора был убит или хотя бы в предыдущую ночь, они пришли сюда и избавились от всех улик.
Монтальбано зашел в комиссариат. За коммутатором, разгадывая кроссворд, сидел Катарелла.
– Утоли мое любопытство, Катаре, сколько времени у тебя уходит на один кроссворд?
– Они мудреные, доктор, до того мудреные! Над этим я уже месяц бьюсь, и все никак.
– Есть новости?
– Ничего значительного, доктор. Подожгли гаражи Себастьяно Ло Монако, туда поехали пожарники и все погасили. Пять машин, что стояли в гаражах, обгорели. Потом еще стреляли в одного, по имени его звать Кварантино Филиппе, но эти ошиблись и разбили стекло, которое в квартире, где живет синьора Пиццуто Савериа, а эта так перепугалась, что пришлось ей отправиться в больницу. Еще один поджог, точно преднамеренный, тоже, значит, пожар. В общем, комиссар, мелочи, всякая ерунда, ничего примечательного.
– Есть кто-нибудь на месте?
– Никого, комиссар. Все при исполнении по этим делам.
Он зашел в свой кабинет. На столе стоял фирменный пакет из кондитерской Пипитоне. Он открыл его. Канноли, пончики, торрончини
.
– Катаре!
– Есть, доктор!
– Кто сюда поставил эти сладости?
– Доктор Ауджелло. Говорит, купил для мальчишечки, которого нынче ночью нашли.
Какая предупредительность, какое внимание к бедному ребенку, синьор Ауджелло! Надеялись, что на вас еще раз взглянет Ливия?
Зазвонил телефон.
– Доктор? Тут господин судья Ло Бьянко хочет с вами поговорить!
– Соедини.
Судья Ло Бьянко две недели назад прислал комиссару книгу с дарственной надписью, увесистый первый том труда, которому посвятил много лет жизни. Назывался он «Жизнь и деяния Ринальдо и Антонио Ло Бьянко, присяжных при университете Джирдженти во времена короля Мартина-младшего (1402–1409)», – судья вбил себе в голову, что эти Ло Бьянко ему сродни. Монтальбано полистал книгу однажды ночью, мучаясь от бессонницы.
– Ну, Катаре, ты соединишь меня с судьей?
– Дело в том, доктор, что мне вас никак не соединить, потому что судья здесь собственной персоной.
Чертыхнувшись, Монтальбано бросился судье навстречу, извинился и проводил его в свой кабинет. Рыльце у комиссара было в пушку, потому что насчет убийства Лапекоры он звонил судье только раз, а после начисто забыл о его существовании. Теперь нагоняя не избежать.
– Я на секунду, комиссар, только поздороваться. Ехал к своей матери, она гостит у друзей в Дарруэли. Вот я и подумал: рискну. И мне повезло, я вас застал.
«Какого лешего тебя принесло?» – подумалось комиссару. Впрочем, догадаться нетрудно, судя по выжидательному взгляду Ло Бьянко.
– Представьте, судья, я не сплю ночами.
– Да что вы? Отчего?
– Читаю вашу книгу. Она увлекательнее детектива, и в ней столько любопытных подробностей!
Скука смертная, сплошные имена и даты. По сравнению с ней железнодорожное расписание полно сюжетных находок и неожиданных поворотов.
Ему вспомнился описанный судьей эпизод, когда Антонио Ло Бьянко отправляется в посольство в Кастроджованни, падает с лошади и ломает ногу. Этому незначительному событию автор посвятил двадцать две страницы обстоятельнейшего описания. Чтобы доказать, что он действительно читал книгу, Монтальбано неосторожно упомянул об этом инциденте.
Дальше судья Ло Бьянко не замолкал два часа, дополняя историю новыми подробностями, сколь никчемными, столь и бесполезными. Когда голова у Монтальбано уже раскалывалась, судья откланялся.
– Ах да, и не забывайте, друг мой, сообщать, как идет расследование дела Лакапры.
Вернувшись в Маринеллу, он не застал ни Ливию, ни Франсуа. Они оказались на пляже, она в купальнике, а малыш в плавках. Возвели огромный замок из песка, смеялись и болтали. По-французски, конечно, этот язык Ливия знала как родной. Не говоря уже об английском. Да и о немецком, если на то пошло. Монтальбано, знавшему по-французски несколько заученных еще в школе слов, до нее далеко.
Он накрыл на стол, достал из холодильника пасту и вчерашний рулет, поставил их разогреваться в духовку на медленный огонь. Быстро переоделся в купальный костюм и пошел на пляж. В глаза сразу бросилось ведерко, совок и формочки в виде рыб и морских звезд. В доме их, естественно, не было, и Ливия не могла их купить, сегодня воскресенье. На пляже, кроме них, не было ни души.
– Это откуда?
– Что – это?
– Совок, ведерко…
– Утром их привез Ауджелло. Как мило! Это игрушки его племянника, в прошлом году он…
Дальше он слушать не пожелал и, покраснев от злости, бросился в воду.
Когда они вернулись домой, Ливия тотчас заметила блюдо со сладостями.
– Зачем ты их купил? Разве ты не знаешь, что детям вредно есть много сладкого?
– Я-то знаю, а вот твой приятель Ауджелло не знает. Это он их купил, и вам с Франсуа придется их съесть.
– Кстати, звонила Ингрид, твоя приятельница-шведка.
Удар, защита, контрудар. И чего ради?
Ясно, что эти двое нравятся друг другу. Все началось год назад, когда Мими целый день катал ее на машине по всей округе. И с тех пор не прекращалось. Что они делали в его отсутствие? Строили глазки, улыбались, любезничали?
За едой Ливия и Франсуа перебрасывались словами, они словно отгородились от него в своем мирке, где Монтальбано не было места. Но обед был так хорош, что он не мог даже разозлиться как следует.
– Отличный свертыш, – сказал он.
Ливия вздрогнула и застыла с вилкой в руке.
– Как ты сказал?
– Свертыш. Рулет.
– Я даже испугалась. У вас на Сицилии такие словечки…
– Ну, может, у вас в Лигурии не понимают шуток. Кстати, когда у тебя самолет? Я мог бы тебя отвезти.
– А-а, совсем забыла. Я отменила заказ на билет и позвонила своей сотруднице Адриане, она меня подменит. Останусь еще на несколько дней. Я подумала, если я уеду, с кем ты оставишь Франсуа?
Смутное предчувствие, охватившее его утром, когда они спали, крепко обнявшись, обрастало плотью. Кто их теперь оторвет друг от друга?
– Похоже, ты не рад, даже раздражен.
– Кто, я? Да ты о чем, Ливия?
Сразу после еды у мальчишки стали слипаться глазки, он еще не отоспался как следует. Ливия отнесла его в спальню, раздела и уложила в постель.
– Он мне кое-что сказал. – Она оставила дверь полуоткрытой.
– Расскажи.
– Когда мы строили замок из песка, он вдруг спросил, как я думаю, вернется ли его мама. Я ответила, что ничего об этом не знаю, но уверена, что однажды она придет за ним. Он сморщился, и я замолчала. Вскоре он снова заговорил об этом, сказал, что не верит, что она вернется. И больше ни слова. Этот ребенок смутно чувствует, что случилась беда. Потом он опять завел об этом речь, рассказал, как в то утро его мама прибежала домой вся перепуганная. Она сказала, что им надо уехать. Они пошли в центр Вилласеты, мама говорила ему, что дальше они поедут на автобусе.
– Куда?
– Он не знает. Пока они стояли на остановке, подъехала машина. Он ее сразу узнал, это машина злого человека, который бил его мать, Фарида.
– Как ты сказала?
– Фарид.
– Точно?
– Совершенно точно. Он даже объяснил, как пишется это имя, эфаэриде.
Значит, у дорогого племянничка Лапекоры, владельца БМВ цвета серый металлик, арабское имя.
– И что дальше?
– Фарид вышел, схватил Кариму за руку, хотел затащить ее в машину. Женщина сопротивлялась, велела Франсуа бежать. Малыш пустился наутек, Фарид был занят Каримой, ему пришлось оставить Франсуа в покое. Тот был до смерти перепуган, где-то прятался. Он не решался вернуться к «бабушке», как он ее называет.
– К Айше.
– Он страшно проголодался и стал отнимать у школьников завтраки. Ночью пришел домой, но там было темно, и он боялся, что в темноте затаился Фарид. Он спал под открытым небом, как загнанный зверек. На следующий день уже не было сил терпеть – так хотелось домой. Поэтому он и подошел так близко.
Монтальбано молчал.
– Ну, что ты об этом думаешь?
– Что у нас дома сирота.
Ливия побледнела, голос у нее задрожал:
– Почему ты так решил?
– Сейчас я тебе расскажу, что я думаю об этой истории, учитывая и то, что ты мне сейчас рассказала. Лет пять назад эта красивая, привлекательная туниска приехала в наши края с крошечным сыном. Она ищет работу горничной и быстро ее находит, потому что заодно предлагает пожилым хозяевам и другие услуги. Так она знакомится с Лапекорой. В какой-то момент в ее жизни появляется этот Фарид; возможно, он сутенер. В общем, Фарид решает заставить Лапекору вновь открыть свою фирму, чтобы под ее прикрытием проворачивать какие-то темные делишки: может, это наркотики, может, проституция. Лапекора, в сущности, порядочный человек, он чувствует неладное и изо всех сил пытается выпутаться. Доходит до смешного. Представляешь, он сам пишет своей жене анонимные письма. Так все и продолжалось, но в какой-то момент Фариду по неясным для меня причинам понадобилось скрыться. И тут он вынужден убрать Лапекору. Он заставляет Кариму провести ночь в квартире Лапекоры, спрятавшись в его кабинете. На следующий день жена Лапекоры должна ехать во Фьякку к больной сестре. Карима могла посулить Лапекоре, что в отсутствие жены они смогут вытворять невесть что на его супружеском ложе, поди теперь узнай. На следующее утро, как только синьора Лапекора ушла, Карима открыла Фариду дверь, тот вошел и убил старика. Вероятно, Лапекора пытался бежать, и убийца настиг его в лифте. Но судя по тому, что рассказала мне ты, о задуманном Фаридом убийстве Карима заранее не знала. Увидев, что ее сообщник всадил Лапекоре нож в спину, она бежит. Но недалеко, Фарид догоняет ее и увозит. Чтобы заставить молчать, он, вероятно, убивает ее. Это подтверждается тем, что он возвращается в ее дом и уничтожает все фотографии – чтобы ее не опознали.
Ливия тихо заплакала.
Монтальбано не находил себе места: Ливия прилегла с Франсуа, и он решил посидеть на веранде. В небе дрались на дуэли две чайки, по пляжу брела парочка, время от времени они устало целовались, словно так полагалось по сценарию. Комиссар зашел в дом, взял роман бедняги Буфалино
, тот, что о слепом фотографе, и вернулся на веранду. Посмотрел на обложку, на первую страницу и захлопнул книгу. Он никак не мог сосредоточиться. Постепенно его охватывало растущее беспокойство. Внезапно он понял, в чем дело.
То был страх перед тихими семейными воскресными вечерами, что ждали его, быть может, уже не в Вигате, а в Боккадассе. С ребенком, который, проснувшись, назовет его папой и позовет играть…
От ужаса у него перехватило горло.
Глава десятая
Немедленно бежать вон из этого дома, где его ожидают семейные радости. Садясь в машину, он невольно усмехнулся охватившему его приступу паники. Разум подсказывал ему, что ситуацию, к тому же пока только воображаемую, удастся взять под контроль, но подсознание подталкивало к бегству, заглушая голос разума.
Он доехал до Вигаты, зашел в комиссариат.
– Какие новости?
Вместо ответа Фацио спросил:
– Как там парнишка?
– Прекрасно, – ответил он, слегка раздосадованный. – Ну так что?
– Ничего серьезного. Безработный зашел в магазин и палкой стал колотить по прилавкам…
– Безработный? Да что ты говоришь? У нас все еще есть безработные?
Фацио растерялся:
– Конечно, есть, доктор, а вы не знали?
– Честно говоря, нет. Я думал, все уже нашли работу.
Фацио был сбит с толку:
– Где же, по-вашему, им искать работу?
– А куда подалась вся «Коза ностра», Фацио? У них есть прекрасный источник доходов – раскаяние. Этот безработный, который бьет витрины, прежде всего дурак, а уж потом – безработный. Ты его арестовал?
– Да, доктор.
– Пойди и скажи ему от моего имени, чтобы раскаялся.
– Но в чем?
– В чем угодно. Главное чтобы раскаялся. В какой-нибудь ерунде, может, ты что-то придумаешь. Как только он раскается, у него будет работа. Ему станут платить, найдут бесплатное жилье, детей в школу отправят. Иди скажи ему.
Фацио долго молча смотрел на него. Потом заговорил:
– Доктор, в небе ни облачка. А вы не в духе. Что случилось?
– Не твое дело.
По пути домой Монтальбано частенько заглядывал в лавку, торговавшую смесью китайских орешков, бобов, турецкого гороха и тыквенных семечек. Сметливый хозяин давно уже придумал, как обойти закон, по которому в воскресенье все магазины должны быть закрыты: он сам становился с полным лотком перед запертыми дверями своей лавки.
