За неделю до процесса газеты, радио– и телепередачи вновь пестрели сообщениями о «сексуальном синдроме пациента и психотерапевта». Дядюшка Силки, должно быть, кое-что увидел там, в Луизиане, потому что прислал мне на счастье свою любимую бейсбольную перчатку. Я перестала читать газеты и смотреть телевизор, но даже в супермаркете люди перешептывались и указывали на меня пальцами. Процесс планировали показать по юридическому каналу.
      Мама настояла на том, чтобы побыть со мной во время процесса. Когда я рассказала об этом Умберто, он сказал:
      – Кажется, в прошлый раз, когда к тебе приезжала твоя мама, из-за Франка обострилась ее астма.
      – Да. Мне придется поселить его в конуре.
      – Может, я возьму его к себе, пока она будет здесь?
      Я была тронута его предложением, и, хотя мне не хотелось одалживаться, я согласилась. Ведь в противном случае Франку пришлось бы жить в конуре четыре или пять недель.
      Вечером, когда приехала мама, мы с Умберто ужинали в «Парадизе». Мы с ним встретились впервые после долгого перерыва. Он взял меня за руки и сказал:
      – Ты действительно чудесно выглядишь, Сара. – Мама просияла.
      За ужином Умберто и мама старались всячески угодить друг другу, словно только что познакомились. Он подливал ей вино, обсуждал меню, устроил все так, чтобы нам не мешали. Поздно вечером, когда мы заехали за Франком, он сказал:
      – Кажется, я никогда не видел такого ковра. Я рассмеялась и рассказала ему всю историю. Перед уходом Умберто быстро поцеловал меня в губы и сказал:
      – Я буду постоянно думать о тебе.
      Франк послушно последовал за ним. Я закрыла дверь и опять ощутила страх перед тем, что ожидало меня завтра.
      Еще во время предварительного рассмотрения дела я каждое утро приезжала в контору Андербрука, чтобы вместе с ним ехать в суд. Вечером мы возвращались в его контору, чтобы обсудить, как прошел день, и подготовиться к следующему. Иногда я только к полуночи возвращалась домой.
      Самым ответственным моментом подготовительного этапа был выбор состава присяжных. Андербрук попытался отвести тех присяжных, которые плохо разбирались в психотерапии, а Атуотер попыталась отвести тех, кто в ней разбирался. В результате были устранены те, кто имел какое-то отношение к психотерапии.
      Было отобрано четырнадцать присяжных на случай, если кто-то выбудет во время процесса. Некоторые, как мне казалось, были настроены дружелюбно – пожилой путевой рабочий с загорелым лицом и продавец из магазина «Гэр». Остальные занимали нейтральную позицию – несколько пенсионеров, агент по продаже произведений японского искусства, специалист по выращиванию собак, две домохозяйки, строитель и водитель такси.
      Было подготовлено сто восемьдесят два вещественных доказательства, включая пару трусиков, которые Ник украл из моей спальни, использованный презерватив, фотографии моего кабинета и дома, свод законов по практике психотерапии, видеозаписи показаний, сделанных во время предварительного следствия, и куча медицинских заключений.
      Судьей был Самюэль Грабб. Это был худой человек с бледным, сморщенным, словно высохшее яблоко, лицом. У него были тонкие усы и несколько прядей длинных волос, которые он зачесывал назад на лысину. Говорил он резко и раздраженно.
      В день начала процесса я высушила волосы так, как показал мне Ксавер, тщательно наложила новый грим, и в довершение всего вставила контактные линзы. На мне был зеленовато-голубой костюм, персикового цвета шелковая блузка, короткая нить жемчуга, серые колготки и синие туфли-лодочки. Мама сказала, что я выгляжу превосходно, но к половине седьмого утра во рту у меня пересохло, а руки дрожали: там будет Ник, а я его после снятия показаний под присягой еще не видела.
      В последний раз осмотрев себя в зеркале, я попыталась представить, какое впечатление на него произведу. Я знала, что, согласившись приукрасить свою внешность, подсознательно бросила вызов Нику. Я попробовала улыбнуться: такой обворожительной улыбки я у себя никогда не видела.
      Когда я встретилась с Андербруком в его конторе, он сказал:
      – Вы восхитительно выглядите… как вы этому ни сопротивлялись. – Казалось, он был одновременно и спокоен и возбужден, он жил предвкушением битвы. – Иногда посматривайте на присяжных и слегка улыбайтесь, – посоветовал он. – Не суетитесь. Держите руки на коленях. Не смотрите на Ника, это выведет вас из равновесия. Держите наготове записную книжку, и если что-то придет в голову, сразу записывайте. И, Сара, Атуотер – сильный противник, поэтому будьте готовы отразить ее аргументы. Только помните, что потом присяжные будут выслушивать показания обвиняемого, а у нас есть много чего сказать.
      Я с удивлением почувствовала, как надежна моя защита.
      Хотя он провел меня в здание суда через боковой вход, на нас сразу набросилась куча разгоряченных репортеров. Они меня очень напугали своими вопросами. Я вцепилась в Андербрука, и мы по эскалатору поднялись на третий этаж, где находился наш зал.
      Столик для прессы был в самом конце длинного коридора, и репортеры должны были, выстроившись в очередь, стоять вдоль стены. Пользоваться телекамерами и магнитофонами было разрешено только юридическому каналу.
      Около запертой двери в зал суда вокруг Атуотер и Ника уже собралась толпа. Вероятно, я была так же удивлена внешним видом Ника, как и он моим. Он был опять красивым и уверенным в себе, щеки его пополнели, а на коже появился здоровый блеск.
      Взглянув на меня, он улыбнулся. Это была его обычная самодовольная улыбка. Мне стало плохо, и я быстро отвернулась. Новая прическа и контактные линзы не могли скрыть того, что в его присутствии я чувствовала себя очень скованной и ранимой.
      Репортеры продолжали наседать на нас.
      – Уверен, что моя клиентка будет признана невиновной, – твердо заявил Андербрук, а я сказала:
      – Комментариев не будет.
      Несколько минут я ничего не видела – я была ослеплена их вспышками.
      Когда помощник шерифа открыл зал суда, появились младшие адвокаты Андербрука. Они тащили на тележках пять больших коробок с документами.
      Зал суда был какой-то серо-коричневый, такого же цвета был и потолок с лампами дневного света. Выделялись только два флага – флаг штата Калифорния позади скамьи присяжных, и флаг Соединенных Штатов у входа в кабинет судьи.
      Места в зале быстро заполнились зрителями и репортерами, большинство из них пришли, чтобы послушать Атуотер. Я была рада, что стол помощника шерифа и стол обвиняемого находились на одной линии, потому что, когда мы все сели, я не могла видеть Ника.
      Я была удивлена тем, что все могли свободно общаться друг с другом – присяжные, помощники шерифа, обвиняемые ходили по коридорам, а зрители в поисках наиболее интересного процесса переходили из одного зала в другой.
      Сначала судья Грабб выдворил из зала зрителей, которым не хватило места, и предупредил репортеров, что выведет всякого, кто попытается задать нам вопросы в зале суда. Потом молча вошли присяжные заседатели.
      Во время судебного разбирательства длинные костлявые пальцы судьи Грабба постоянно перелистывали кучи бумаг, казалось, они никогда не успокоятся. Иногда он проницательно смотрел на меня, и тогда я слегка улыбалась и пыталась поймать его взгляд.
      Чтобы успокоиться, я все свое внимание сконцентрировала на помощнике шерифа. Это была негритянка, фигуру которой не портила даже форма цвета хаки. Брови у нее были выщипаны, волосы распрямлены и зачесаны «под пажа», а в ушах были золотые сережки в форме колец. Я прочитала, что зовут ее Вайолет Найт. Я пыталась представить себе, о чем она так мило беседует с секретарем суда.
      Леона Хейл Атуотер ступила на трибуну. На ее хищном лице было выражение искренней заботы. Как и предупреждал Андербрук, на ней не было ни модного костюма, ни туфель на высоких каблуках. Хороший маникюр, подкрашенные розовой помадой губы, костюм строгого покроя придавали ей вид приличный и скромный.
      – Леди и джентльмены, – начала она. – Когда мистеру Арнхольту порекомендовали доктора Ринсли, у него была хорошая работа в престижной юридической фирме, он регулярно встречался с женщинами, у него не бывало серьезных приступов депрессии, он не делал попыток покончить жизнь самоубийством. Теперь он конченый человек, он не может работать, не может ясно думать, не может иметь отношений с женщинами. Мы считаем, что показания, которые вы сейчас услышите, докажут, что причиной всему этому – лечение доктора Ринсли.
      Почему этому Надо верить? Потому что этот человек полюбил своего психотерапевта и физически желал ее. К сожалению, это чувство было взаимным. Но вместо того, чтобы порекомендовать ему обратиться к другому психотерапевту, как и следовало поступить в подобном случае, доктор Ринсли сделала немыслимое! Она вступила с мистером Арнхольтом в сексуальные отношения, а потом попыталась отослать его к другому врачу.
      Присяжные заседатели стали переглядываться, приподняв в удивлении брови. Меня возмущало, что Атуотер начала свое выступление с утверждения этой лжи Ника. Андербрук наклонился ко мне и прошептал мне на ухо:
      – Перестаньте качать головой. Сохраняйте невозмутимое выражение лица.
      Я попыталась последовать его совету.
      Атуотер спустилась с трибуны и начала вышагивать перед скамьей присяжных. Взгляд ее был тверд, слова – точны, она говорила уверенно.
      – Леди и джентльмены, вы можете задать вопрос, что же плохого в том, что пациент завел роман со своим доктором? Достаточно сказать по этому поводу только то, что чувства пациента по отношению к своему психотерапевту во многих отношениях напоминают чувства маленького ребенка к родителям. Сексуальные отношения психотерапевта и пациента очень похожи на кровосмешение, их последствия так же вредны.
      Атуотер продолжала, а я чуть-чуть отодвинула назад свой стул, чтобы беспрепятственно посмотреть на Ника. Он не видел, что я на него смотрю, и я воспользовалась этой возможностью, чтобы получше рассмотреть его темные густые волосы, его отлично сшитый костюм, его носки с модным рисунком, дорогие туфли. Насколько его боль была истинной? Где кончалась боль, и начинался заговор?
      – Сейчас доктор Ринсли отрицает утверждение мистера Арнхольта о сексуальном контакте, – продолжала Атуотер, – но существуют также доказательства того, что доктор Ринсли, помимо этого, нанесла мистеру Арнхольту и другой вред. Она поставила ему неверный диагноз, не смогла обеспечить ему надлежащего лечения, поэтому ее квалификация оказалась ниже общепризнанного уровня.
      Она подняла книжку с уставом Американской ассоциации психологов и перелистала ее своими наманикюренными пальцами.
      – Почему же так важны этические принципы Американской ассоциации психологов? – громко ораторствовала она. – Потому что в психотерапии очень трудно точно установить, получаешь ли ты надлежащее лечение, и приходится полагаться на добросовестность и проницательность психотерапевта. А о чем говорят этические принципы? Не продолжать лечение пациента, у которого не наступает улучшение! Не использовать пациента для своих личных нужд, особенно сексуальных потребностей!
      Зазвонил телефон на столе Вайолет Найт, она подняла трубку и ответила так тихо, что никто не мог расслышать ее слов. «Научилась», – подумала я.
      – Позвольте мне коснуться еще одного вопроса, – сказала Атуотер. – Немного позже вы услышите от адвоката доктора, что мистер Арнхольт был очень болен еще до встречи с доктором Ринсли. Но с этим вопросом все ясно: доктор воспринимает своего пациента таким, каким он ему кажется.
      Атуотер быстро подошла к своему столу и из большой картонной коробки достала блестящую черную вазу высотой в два фута. С вазой в руках она прошествовала мимо трибуны, на которой стояла, и поставила ее на стол секретаря, перед присяжными.
      – Предположим, на столе стоит керамическая ваза, а кто-то подходит и сбрасывает ее со стола. Допустим, она падает на пол, но не разбивается, а только трескается. В ней еще можно держать воду, в нее еще можно ставить цветы. А потом проходит кто-то еще и снова роняет вазу. На этот раз ваза раскалывается, поскольку она уже была треснутой.
      Она подождала, пока все прочувствуют сказанное, а потом продолжала:
      – До встречи с доктором Ринсли мистер Арнхольт был треснутой вазой. Он допускает, что у него были какие-то проблемы, иначе он не обратился бы за помощью, это во-первых. Но он функционировал. И хорошо! Когда он обратился к доктору Ринсли, его жизнь еще «удерживала воду». Его цветы цвели. А потом он начал лечиться, и его ваза раскололась; посмотрите на него сейчас – он уже не сможет нормально жить, возможно, никогда.
      Атуотер подошла к столу, взяла пустую коробку и поставила ее перед скамьей присяжных. Потом вдруг схватила черную вазу, сдавила ее обеими руками, и куча черепков упала в коробку у ее ног. В зале было очень тихо.
      Атуотер сказала:
      – Вот что произошло в результате лечения доктора Ринсли, в результате того, что она целенаправленно ухудшала эмоциональное состояние мистера Арнхольта.
      Тишина была прервана внезапным шумом зрителей, и судья Грабб несколько раз ударил своим молоточком, призывая к порядку.
      Я подумала, что кто-то, вероятно, тщательно склеил кусочки вазы, а потом покрыл ее слоем лака, чтобы Атуотер могла произвести свой фокус. Я повернулась, чтобы взглянуть на Ника. Он сидел с печальным выражением лица – отличный портрет сломленного человека.
      Когда все в зале успокоились, и Атуотер отнесла на свой стол коробку с черепками, она опять вернулась на трибуну и сказала, обращаясь к судье:
      – Я приношу свои извинения, ваша честь. Мне казалось, не было никакого другого способа продемонстрировать, насколько сильно было разрушено здоровье мистера Арнхольта.
      Судья холодно на нее посмотрел и возразил:
      – Еще одно подобное представление, и вы увидите, как быстро я могу прервать ваше выступление.
      – Спасибо, ваша честь, – сказала Атуотер с покаянным видом и осталась стоять на трибуне. Она закончила свое выступление словами: – Леди и джентльмены, я удовлетворена тем, что, когда вы будете выслушивать показания обвиняемой, вы будете знать, что она способна на совершение проступков в сфере сексуальных отношений, на преступную халатность, на целенаправленное причинение эмоционального вреда. Вы заставите ее компенсировать урон, нанесенный моему клиенту, и накажете виновника по заслугам. – Она спустилась с трибуны и вернулась за свой стол, только шелковая подкладка ее юбки прошелестела, когда она проследовала мимо.
      Мне потребовалась вся сила воли, чтобы лицо мое оставалось неподвижным. Как можно было доказать, что я не спала с Ником? Как можно было доказать, насколько сильно он был болен, когда обратился ко мне? Никаких, предшествующих моим, записей психиатра, никаких свидетельств об учебе в школе, никаких обвинений в употреблении наркотиков, никаких свидетельств о нарушениях дисциплины во время военной службы. Я молилась о том, чтобы мне была ниспослана сила, чтобы у Андербрука достало красноречия, хотя я и не верила в Бога и не очень была уверена в Андербруке.
      После томительного перерыва на обед, во время которого Андербрук не мог усидеть спокойно, а я не могла есть, он выступил со своим вступительным словом. Он расстегнул пиджак, который едва сходился у него на животе. Брюки у него были такие длинные, что ниспадали гармошкой на ботинки. По его несколько повышенному голосу я поняла, что он нервничал. Он обеими руками вцепился в трибуну, чтобы почувствовать себя увереннее.
      – Не правда ли, все мы были потрясены тем, что нам продемонстрировала госпожа Атуотер? Мы все ощутили, как мистер Арнхольт буквально разваливается на кусочки под влиянием грубой работы доктора Ринсли. Но каким бы ярким не было это представление, оно не показывает правды, как она есть. – Каждое свое слово он сопровождал глухим стуком по трибуне, чтобы слова его были весомее. Потом он указал на Ника. – Когда доктор Ринсли впервые увидела этого мужчину, он был более чем треснувшая ваза, это была уже расколотая ваза; она была склеена не лучше, чем та, что была нам сегодня продемонстрирована. Но расколот-то он был совершенно по-особому. Вы услышите показания о том, что мистер Арнхольт лгал, когда это было ему удобно; что он манипулировал женщинами, воровал у своих близких. Именно его болезнь – его способность лгать и манипулировать – и привела нас сюда теперь, а вовсе не лечение, проводимое доктором Ринсли.
      Как же мне очистить имя компетентного психолога, имеющего хорошую репутацию, от лжи пациента? Ответ состоит в том, что мне потребуется ваша помощь. Мне придется положиться на ваш ум, когда вы будете выслушивать сложные и мудреные показания экспертов. Но я уверен, что в результате вы придете к выводу, что мистер Арнхольт – ловкий и хитрый адвокат, который разбирается в законах и хочет пустить пыль вам в глаза, чтобы обвинить своего психотерапевта.
      Он почесал себе голову, пригладил волосы и надел очки. Потом подошел к присяжным и посмотрел им прямо в глаза.
      – Вы услышите показания многоуважаемых экспертов, которые подтвердят, что доктор Ринсли проводила психологическое лечение мистера Арнхольта на уровне выше общепринятых стандартов. Доктор Ринсли проявила по отношению к мистеру Арнхольту исключительное терпение. Она ему заранее объяснила, что психотерапевтическое лечение может быть болезненным. Она предоставила ему возможность в любое время обращаться к ней в экстренных случаях, она консультировалась по поводу его лечения, чтобы быть уверенной в его правильности.
      Андербрук расхаживал взад-вперед перед присяжными заседателями, но у него не было вазы, которую можно было разбить, были просто слова, а на белой сорочке – большое пятно от кетчупа, которое он посадил во время ланча.
      – Учитывая, какого рода проблемы беспокоили мистера Арнхольта, каков был его жизненный путь, в процессе его лечения неизбежно должны были возникнуть трудности. Вы можете сказать, что человек совершил попытку самоубийства, и этот факт доказывает, что ему был нанесен ущерб. Но я утверждаю, что это вовсе не обязательно! Мистер Арнхольт вызвал службу спасения 911. Он хотел выжить. И, возможно, эта попытка самоубийства была всего лишь хорошо рассчитанным шагом, направленным на подрыв репутации его доктора.
      За столом истца произошло смятение, Ник резко отодвинул свой стул и в порыве негодования громко выкрикнул:
      – Это ложь!
      Атуотер немедленно склонилась к нему и успокоила. Судья предупредил, что больше не потерпит никаких выкриков, и Атуотер принесла извинения от лица своего подзащитного.
      Андербрук провел рукой по волосам, шагнул к нашему столу и сделал глоток воды. Потом он продолжил:
      – Какова же роль мистера Арнхольта во всей этой истории? Если он чувствовал, что его неправильно лечат, почему же он об этом не сообщил? Почему он не бросил лечение? Почему он сам не обратился за консультацией? – Андербрук воздел свои руки и проревел: – Кто лучше адвоката может знать свои права?! Ответ состоит в том, что мистер Арнхольт знал, что получает правильное лечение, поэтому он и не бросил его.
      Андербрук помолчал немного, чтобы все переварили услышанное, потом подошел к скамье присяжных, чтобы в заключение сделать еще один выпад.
      – Леди и джентльмены, я хочу предложить вам свою версию того, что происходило на самом деле. Мистер Арнхольт был тщеславным человеком. Он любил женщин, ему нравилось их покорять. Но овладеть доктором Ринсли он не смог.