Блисс высвободилась и спрыгнула на пол.
      – Не надо! – остановила она Себастьяна, заметив, что он тоже собирается встать. – Оставайся здесь. Я скоро вернусь.
      – Хорошо, – кивнул Себастьян, спуская ноги на коврик у кровати. – Все равно единственный мужчина, который видел тебя такой, – это я.
      Блисс ухватила Себастьяна за лодыжки и снова закинула его ноги на постель – действия довольно бесцеремонные, совершенно ей несвойственные.
      – Оставайся здесь. Я и без тебя управлюсь, привыкла сама все улаживать. – Она плотно запахнула полы халата и повязала пояс. – Вика я интересую лишь в качестве хозяйки. Иногда в качестве жилетки, чтобы поплакаться. Когда выставлю его, дам знать.
      Себастьян и слова не успел сказать – Блисс поспешно вышла из комнаты и сбежала по ступенькам.
      – Иду, иду! – крикнула она и открыла дверь.
      Потоки утреннего света ворвались в полумрак комнаты. Блисс прикрыла ладонью глаза.
      – Да ты посмотри на себя! – Киттен Уинтерс решительно переступила порог. – Ради Бога, закрой скорее дверь, пока тебя кто-нибудь не увидел. Ты же похожа на пугало!
      Блисс, потупившись, сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Потом осторожно закрыла дверь.
      – Доброе утро, мама. Хорошо, что ты заехала.
      О Господи, пусть она выскажет все гадости, которые у нее накопились, и уезжает побыстрее.
      – Я заехала не случайно. Я никогда не приезжаю без предупреждения.
      – Неужели?
      Блисс прошла следом за матерью на кухню и включила кофеварку.
      Киттен Уинтерс была в розовом трикотажном костюме. Двойной ряд пуговиц на жакете свидетельствовал о том, что это творение искусников дома Шанель. Розовая кожаная сумочка и туфли были того же происхождения. Блисс взглянула на бело-голубые часы в корпусе из дельфтского фаянса. Пятнадцать минут шестого – а обесцвеченные волосы Киттен тщательно уложены, волосок к волоску. Бархатный розовый ободок едва касается этого произведения искусства.
      – Ты прекрасно выглядишь, мама.
      – Почему слова, которые в устах других людей звучат как комплимент, в твоих кажутся обвинением?
      – Хочешь кофе?
      «Пожалуйста, скажи “нет”».
      – Пожалуй, да. Из-за тебя я в эту ночь почти не сомкнула глаз. Скажи спасибо, что сейчас перед тобой стою я, а не твой отец. Он бы не стал деликатничать.
      Блисс достала из шкафа чашки и поставила их на стол.
      – Сейчас довольно рано, – проговорила она, – слишком рано, чтобы выслушивать твои крики и обвинения.
      – О, Блисс. – Сидевшая на стуле Киттен обмякла, словно тряпичная кукла. Театральным жестом прикрыла лицо, стараясь не испортить макияж. – Блисс, как ты можешь разговаривать со мной таким тоном?! А ведь я столько для тебя сделала! Ты только берешь, только берешь… И ничего взамен.
      – Мама…
      – Образование. Все блага и возможности, которые мы предоставили тебе. И что мы просим взамен? Совсем немного. Внимание и уважение. Вот и все. Ты же знаешь, твой отец собирается баллотироваться в президенты. Для него сейчас настало очень ответственное время, дорогая. Мы с тобой должны забыть о себе, должны проявить самоотверженность. Прежде всего нам нужно думать о том, что хорошо для него, а потом уже о себе.
      – Ты хочешь сказать, что всеобщее благо важнее нашего личного, верно? – спросила Блисс.
      Киттен сжала кулаки.
      – Если наш народ выберет великого человека, если выберет твоего отца, у нас будет лучший президент, чем мы заслуживаем.
      – Это твое личное мнение…
      – Себастьян Плато, – перебила Киттен. – Я здесь из-за него. Нет смысла ходить вокруг да около. Мы в ужасе от того, что говорят. Господи, Блисс… Вчера вечером твой отец был в охотничьем клубе, и Уолтер Дефанк поинтересовался, правда ли, что у тебя до сих пор роман с «этим парнем Плато». Можешь себе представить состояние твоего отца? Стыд какой…
      Блисс едва не выронила чашку.
      – До сих пор?
      – О, я обо всем знала, – спохватилась Киттен. – В общих чертах. Ты познакомилась с ним в той ужасной школе, которую так хотела посещать.
      Блисс ужасно захотелось разбить чашку вдребезги, но она сдержалась и поставила ее на стол.
      – Вы с папой сами выбирали для меня школы. Выбирали, руководствуясь собственными соображениями и целями.
      – Как ты можешь!
      – Могу, потому что это правда. Вы оба решили, что папиным избирателям очень понравится, если его дочка будет учиться в обычной школе. Это давало ему возможность стать лидером какого-нибудь общества активистов, я же сгорала от стыда из-за его грандиозных подарков или торжественных речей. А ты с удовольствием играла роль хозяйки в родительском комитете.
      Киттен топнула ногой:
      – Какая ты неблагодарная!
      – Давай прекратим этот разговор, – предложила Блисс, – моя жизнь вас абсолютно не касается. Ты еще хочешь кофе?
      Киттен махнула рукой:
      – Мне уже все безразлично. Подумать только… Дочь-школьница спит с мужчинами.
      – Я не спала с мужчинами, когда училась в школе.
      Розовая сумочка ударилась о стол и соскользнула с него. Блисс успела подхватить ее, прежде чем она упала на пол.
      – Самое большое разочарование в нашей жизни – это ты. Ты не оправдала наших надежд.
      – Знаю, мама.
      – А для чего ты столько училась? Растеряла все. – Киттен сделала движение рукой, как бы очерчивая круг. – Ну что это такое? Жалкая попытка изобразить видимость достойной жизни. Содержишь какой-то притон для так называемых художников, которые не в состоянии заработать себе на пропитание. Ты это делаешь намеренно. Чтобы заставить краснеть нас с Моррисом. А теперь я вдруг узнаю, что ты за нашими спинами встречалась с каким-то негодяем.
      Блисс не собиралась обманывать мать.
      – Это правда? – спросила Киттен.
      – Себастьян Плато был моим другом, когда мы учились в школе. Очень близким и дорогим. Полагаю, не имеет смысла объяснять, кем он стал сейчас?
      – Конечно же, я знаю… Он занимается деятельностью, которую твой отец не одобряет. Более того, Моррис решительно выступает против подобного бизнеса. Блисс, основным, главным пунктом президентской платформы твоего отца является борьба против тех, кто растлевает нашу молодежь.
      – Мама, да о чем ты?! Ты же понятия не имеешь, о чем говоришь. Да и папа, похоже, тоже.
      – Не смей сомневаться в осведомленности своего отца.
      Все как обычно: с Киттен Уинтерс невозможно разговаривать спокойно, если обсуждаются взгляды ее мужа.
      – Извини, – проговорила Блисс, – прости, если я делаю что-то не так и мешаю вашим с папой планам. Вам нечего меня опасаться. Пожалуйста, передай ему мои слова.
      – Налей-ка мне кофе, – пробормотала Киттен. – Почему ты вечно стараешься сделать нам что-нибудь неприятное, навредить, обидеть.
      Блисс налила в чашку кофе и поставила на стол перед матерью.
      – Я никогда не старалась вас обидеть.
      – Но ты умудрилась отыскать этого парня, который отличается своим… Ну да, его окружение и прошлое… Все это ужасно.
      – Мама!..
      – Так ты отрицаешь, что у тебя с ним сейчас любовная связь?
      – Да! – Блисс почувствовала, что краснеет, и отвернулась. Налила себе кофе. – Мама, хочешь сливок?
      – Ты же знаешь, что я никогда не пью кофе со сливками. И тебе не следует. Даже если тебя не слишком волнует здоровье твоих «художников», подумай о своей фигуре. Надо следить за собой.
      Блисс улыбнулась, уткнувшись в кружку.
      – Разве я сказала что-то смешное?
      – Нет, конечно. Как дела у папы?
      Киттен захлюпала носом. Потянувшись к сумочке, достала носовой платок.
      – Моррис – удивительный человек. Он выдерживает такие нагрузки, которые давно бы раздавили любого другого.
      – Папа плохо себя чувствует? – Беспокойство за отца тотчас же вытеснило все остальные чувства.
      Киттен громко высморкалась и отрицательно покачала головой.
      – Ты меня не поняла. Здоровье у него отменное. Это тоже удивительно, если учесть, сколько неприятностей ты ему доставляешь. Про этого Плато пишут во всех газетах. Если ты…
      – Между Себастьяном и мной ничего нет.
      Блисс хотелось лишь одного – сохранить мир, не разругаться, хотя бы сейчас…
      – Ладно, хорошо. Значит, все в порядке. Мне очень хочется… честное слово, хочется, чтобы ты прекратила делать глупости и позволила нам с твоим отцом направлять тебя, Блисс. Помнишь того очаровательного молодого человека, Честера Кинга?
      Мать неисправима. Ничего не меняется.
      – Ты говоришь про приятеля Деде? Но они же поженились, разве нет?
      – Они уже развелись, – ответила Киттен с удовлетворением, которое даже не пыталась скрыть.
      Блисс знала про Честера Кинга, знала почти все, в том числе и причину, по которой его жена предпочла развестись с ним.
      – Весьма достойный молодой человек. А какие у него связи! – Китти молитвенно сложила ладони и возвела глаза к потолку. – Он же всех знает, Блисс! И ты ему нравишься.
      – Нравилась. Мы не виделись уже несколько лет.
      В большой комнате деревянный пол загудел под тяжелыми шагами. Блисс похолодела.
      Но Киттен была слишком поглощена разговором и не обратила внимания на странные звуки.
      – Честер на днях спрашивал о тебе у Морриса, интересовался, как ты поживаешь, чем занимаешься.
      Могу представить себе эту милую беседу, подумала Блисс. Наверняка ее превозносили до уровня матери Терезы, только изображали сексуальной и привлекательной.
      – Блисс…
      В этот момент раздался женский крик. В кухню ввалился Вик Тэйлор, художник, постоянно проживающий в коммуне. Он крепко держал за запястье Либерти Лавджой.
      Блисс боялась взглянуть на мать.
      – Он н-не любит меня! – Светло-зеленые глаза Либерти покраснели, веки опухли. – Я для него всего лишь вещь! Предмет! Неодушевленный.
      – Она опять грозилась броситься в Хоул-Пойнт! – рявкнул Вик и мотнул головой в сторону геологического образования, давшего название всему поместью. В скале был глубокий провал с отвесными стенами, заполненный водой из озера. Вик усадил Либерти на стул, однако по-прежнему держал ее за руку. – Ни на минуту не могу выпустить из виду эту глупую сучку.
      Подобный скандал мог бы, конечно, разразиться в любой день, но случился именно сегодня, в присутствии матери. Просто фатальное невезение…
      – Вик, ты же знаешь, я не люблю, когда ты так выражаешься.
      – Плевать я на все хотел! Вот же идиотка. Хоть и нужна мне… Но нужна не с распухшими глазами и красным сопливым носом. Знаешь ведь, я не могу работать, когда передо мной сидит не модель, а уродина.
      Либерти снова расплакалась.
      Краем глаза Блисс увидела, как Киттен осторожно поднялась со стула и поспешно ретировалась, укрывшись за компьютером.
      Обнаженный до пояса – рубашек художник не признавал, они мешали ему творить – Вик стоял, широко расставив ноги, обтянутые черными кожаными штанами с длинной бахромой по боковым швам. На носках черных ковбойских сапог из крокодиловой кожи красовались серебряные накладки.
      – Слышишь? Слышишь, что он говорит? – всхлипнула Либерти. – Вот для чего я ему нужна. Эгоист…
      – Да тебя ведь все всегда устраивало, моя маленькая нимфа, – отозвался Вик. – Ты же обожаешь рассматривать потом эти потрясающие… Тебе нравится, как я тебя пишу. Тебе все нравится в моих работах. И нравится, как я это делаю.
      Блисс взмолилась в душе, чтобы Вик остановился, умолк. Если он углубится в тему и начнет распространяться о своеобразии своего художественного метода в присутствии матери, придется вызывать санитарную бригаду.
      – Слушайте, ребята, – начала Блисс, перехватывая инициативу. – Прежде всего нужно думать об искусстве, творчестве. И о творчестве Либерти – тоже. Ты же занимаешься керамикой, Либерти. И это для тебя очень важно. То же самое относится и к работе Вика.
      Вик просиял и закивал головой, глядя на Либерти. Среднего роста и самого заурядного телосложения, загорелый с ног до головы, он обычно старался продемонстрировать всем свое шоколадное тело.
      Либерти откинула с лица роскошные каштановые локоны и опять заплакала. По крайней мере хоть она была полностью одета. Редкий случай, надо заметить.
      – Либерти, – сказала Блисс, – прошу тебя, постарайся успокоиться.
      Скорее бы они все убрались отсюда, пока Себастьян не решил, что ему пора появиться на сцене.
      Только бы он не объявился.
      – Она думает, что я кручу любовь с другой, – сказал Вик. Его пепельные волосы были стянуты на затылке черным шнурком. Серые глаза чуть светлее волос выразительно смотрели на Блисс. – Никак не могу вдолбить ей очень простую вещь, элементарную. Искусство для меня важнее всего. Оно на первом месте. Оно для меня все. У меня нет времени любить женщину, во всяком случае, так, как она, – Вик кивнул в сторону Либерти, – этого от меня хочет. Хотя, конечно, я все понимаю.
      Киттен хмыкнула. Вик резко обернулся и уставился на нее.
      – Доброе утро, – сказал он. – Блисс, это кто? Очередная распространительница косметики?
      – Это Киттен Уинтерс. Моя мать.
      Довольно скупо. Но вполне достаточно.
      – Что ты говоришь?.. Кто бы мог подумать, что у тебя имеется родительница. Так вот, скажи этой… Скажи нашей милой подруге: если она убьет себя, ей всегда найдется замена.
      Либерти стремительно вскочила со стула и влепила Вику пощечину.
      – О! – Киттен ухватилась за холодильник. – Блисс, кто эти ужасные люди?
      В этот момент на кухне появился Себастьян – босой, без рубашки, с незастегнутой верхней пуговицей на джинсах и наполовину разъехавшейся молнией. Блисс увидела его, лишь когда он переступил порог.
      Либерти с изумлением посмотрела на вошедшего. Ее губки сложились в трубочку, она присвистнула:
      – Виктор, посмотри-ка… Надо же, какие у Блисс знакомые, а с виду такая скромница…
      Блисс поплотнее запахнула халат и потуже затянула поясок. И вдруг поймала на себе взгляд матери. Было совершенно очевидно: Киттен по-прежнему считает себя матерью школьницы, а не взрослой женщины, женщины, на которую может обратить внимание рослый мужчина, стоявший в этот момент у двери и оглядывавший собравшихся сверкающими зелеными глазами. Блисс выразительно взглянула на Себастьяна, пытаясь дать ему понять, чтобы ничего не говорил.
      Он вопросительно посмотрел на Блисс. Та молча пожала плечами.
      – Какая ты, однако, скрытная, Блисс, – промурлыкала Либерти, рассматривая Себастьяна с ног до головы. – Нам следует поговорить с ним, Вик. Из него получится настоящий, классический Адам. Ты так не считаешь?
      Блисс не стала даже думать о том, на что именно Либерти намекает, что хочет сказать.
      – Извини, мама, сейчас не слишком удачное время для разговора. Давай пообедаем вместе на следующей неделе. – Она подошла к Киттен. – Я тебе позвоню попозже, когда разберусь здесь со всеми делами.
      Вонзив в линолеум изящные каблучки своих розовых туфелек, Киттен посмотрела на Себастьяна:
      – Этот человек был наверху?
      Вик подтолкнул Либерти, чтобы та держала язык за зубами. Затем выступил вперед и заявил:
      – Он пришел с нами. – Вик заговорщически взглянул на Блисс.
      – Нет, – покачала головой Киттен, – вы пришли с этой женщиной, я знаю. А этот мужчина только что спустился по лестнице, из твоей комнаты, Блисс, она единственная наверху.
      Себастьян скрестил на груди руки и вопросительно посмотрел на Блисс.
      – Все правильно, – сказала Блисс и решительно взяла мать за локоть. – Я потом расскажу тебе обо всем. Не волнуйся, мама, я уже взрослая.
      Киттен не тронулась с места.
      – Если у тебя кто-то есть, мы хотим об этом знать. Твой отец наведет справки. Для твоего же блага, Блисс, ты же понимаешь. Ты слишком небрежно относишься к некоторым вещам. Не забывай, ты богатая женщина.
      – Спасибо за заботу, – сказала Блисс; она уже знала: неприятный разговор неизбежен. – Передай папе, что я загляну к вам сегодня днем.
      – Так, теперь я понимаю! Ты пытаешься выпроводить меня?
      Неужели она только сейчас это поняла?
      – Что ты, мама, просто…
      – Кто вы такой? Как вас зовут? Давно вы знакомы с моей дочерью?
      И тут Блисс сдалась. Она взяла со столика чашку с кофе и поднесла к губам.
      – Ну же, отвечайте, – потребовала Киттен.
      – Я знаю вашу дочь пятнадцать лет, миссис Уинтерс. Мое имя Плато. Себастьян Плато.

Глава 10