Глава 9

В зеркале на трюмо мерцали огоньки свечей и отсветы камина. Эмма, приставленная графиней в камеристки мисс Гранвилл, стояла за спиной своей новой госпожи, методично проводя посеребренным гребнем по роскошным волнам, спадавшим на плечи девушки.

— Какие прекрасные волосы, мисс. — На розовощеком круглом личике Эммы не отражалось и тени печали, карие глаза восхищенно разглядывали отражение в зеркале. — Ни дать ни взять — золотистый шелк.

Линдсей улыбнулась. Она совсем не разделяла восторгов служанки по поводу своей внешности.

— Когда мы про вас услышали, мисс, так прямо диву дались, — беспечно щебетала Эмма. — Мы-то думали, у ее светлости и в помине нет никакой родни по мужу, а тут вдруг вы объявились. Вот здорово-то. Оказывается, она не одна-одинешенька на белом свете.

Происшедший день был перенасыщен впечатлениями, поэтому Линдсей очень утомилась и впала в какое-то приятное, бездумное оцепенение, она слушала болтовню горничной, практически не вникая в смысл.

— Конечно, — продолжала Эмма, высокая крепкая девушка не старше самой Линдсей, с загадочным видом нагибаясь к уху юной госпожи, — ее светлость не то чтобы совсем одинока, раз уж у нее есть он. Но от него трудно ожидать хоть какого-то утешения для чувствительной и мягкосердечной дамы.

Хотя графиня и подарила сегодня Линдсей изумительную брошь, девушка все равно изумилась, что кто-то считает леди Баллард чувствительной. После чая сия «мягкосердечная» особа несколько часов напролет безжалостно муштровала Линдсей, наставляя о том, что требуется знать и уметь «благовоспитанной леди из высшего общества». Под конец бедняжка едва сдерживалась, чтобы не закричать. Ей хотелось лишь одного — опрометью выбежать прочь, вскочить на коня и во весь опор мчаться назад, в любимый Корнуолл.

Что же делать? Как выбраться из этой ужасной переделки? И что подумает Антон, если в самом скором времени не увидит свою сообщницу или хотя бы не получит от нее весточки? До сих пор Линдсей почему-то надеялась, что, увидев ее в Лондоне, виконт и его тетушка в ту же секунду поймут, до чего она не подходит к их изысканной жизни, — и немедленно отошлют домой.

— Вам, верно, хочется побольше узнать о нем. Знаете, мисс, о нем такие истории ходят, что просто в дрожь бросает. Вы меня понимаете?

Под прилежными взмахами расчески голова Линдсей легонько покачивалась туда-сюда.

Нет, лениво размышляла девушка, правильно, что она не сказала Антону о сделанном ей предложении. Наверняка он разозлился бы и стал угрожать Хаксли. Бедный Хаксли ведать не ведает, какой опасности подвергается из-за своих матримониальных планов.

Только тут до нее вдруг дошли последние слова Эммы.

— Ты говоришь о лорде Хаксли?

— Ну да, мисс, о нем. Ах, какой красавчик, любая голову потеряет, но такой мрачный, прямо беда. С таким связываться опасно.

Линдсей уставилась в зеркало на камеристку.

— Что… — Она и сама чувствовала, что теряет голову, и это ощущение наполняло ее приятной истомой. — Какие еще истории о нем рассказывают?

Эмма неопределенно помахала расческой.

— Ну… всякие. О его поездке в Индию, например, где он приобрел немало странных и загадочных привычек. И что сердце у него каменное, а не настоящее. И что стоит ему захотеть, любая леди вмиг становится его рабыней, но он быстро их всех бросает. И еще говорят, мужчины боятся его не меньше, чем женщины.

— Почему? — Линдсей испуганно поднесла руку к горлу.

— Ой, я толком и не знаю. — Эмма принялась с новым пылом орудовать гребнем. — Я просто упомянула об этом, что бы вы с ним держали ухо востро. Вам, верно, придется водить с ним компанию, так что помните. Вы ведь такая красивая и со всем еще молоденькая.

У Линдсей перехватило дыхание, сердце затрепетало в груди, а откуда-то изнутри вновь поднялось непонятное жаркое томление. Хаксли… Сегодня, несколько часов назад, он склонялся над ней. Эти прямые черные брови, сверкающие глаза, темные кудри мерещились ей и сейчас. Он улыбнулся — перед тем как рассердиться непонятно на что, — и изгиб его рта почему-то напомнил девушке тот день в Пойнт-коттедже, когда его губы касались ее губ, глаз, шеи, а потом… Вспомнив, как щекотали кожу волосы виконта, пока он целовал ее грудь, Линдсей невольно закрыла глаза.

— Мисс, что с вами? Вам дурно?

Резкий голос Эммы заставил девушку открыть глаза.

— Нет-нет, — умудрилась произнести она чуть слышно. «Какая же ты испорченная девчонка! Должно быть, именно таких миссис Радклифф в своих романах и называет „распущенными“». Линдсей не сомневалась, что порядочной девушке не пристало быть распущенной.

— Нет, мисс, у вас совсем больной вид. Позвольте я уложу вас в постель. Вам сегодня нелегко пришлось.

— Все хорошо, — покачала головой Линдсей. — Честное слово.

Рано еще спать — надо подумать. И составить хоть какой-то план действий. А еще для успокоения не мешало бы на сон грядущий написать очередную главу последней выдуманной истории.

— Ну как скажете. Но завтра ее светлость повезет вас на Бонд-стрит. И я сама слышала, как она говорила, что вы поедете к мистеру Уорду — галантерейщику — на Стрэнде. А после урока с месье Гонди вами займется ее собственная модистка. А потом…

— Снова танцы? — простонала Линдсей. — Но ведь сегодня месье Гонди уже дал мне один урок, и я уверена, что он остался мной ужасно недоволен.

Эмма хихикнула, прикрывая рот ладошкой.

— У него всегда такой вид, точно он жабу проглотил. Вот вам и показалось, будто он вами недоволен. Не сомневаюсь, что вы прекрасно танцуете. Такая красавица не может плохо двигаться.

Эмма, пожалуй, перехваливала ее, но Линдсей все равно была ей признательна.

— По-моему, месье Гонди так не считает. — Она вздернула нос. — «Грациознее, мадемуазель, грациознее. Вы что, трость проглотили? Наклон! Покачайтесь! Представьте, что вы — гибкая лоза на теплом летнем ветру».

Они дружно засмеялись, и Эмма, отложив расческу, принялась расправлять фиолетовые шелковые ленточки на воротнике почти прозрачного белого пеньюара, который Линдсей накинула поверх ночной рубашки.

— Ее светлость просто чудо, — заявила горничная, бросая восхищенный взор на хозяйку, когда Линдсей встала из-за трюмо. — Послала Тома — это один из лакеев — к Томасу на Флит-стрит и написала все, что требуется прислать. Они и прислали. А до чего же впору — словно на вас шили. Вы сейчас такая хорошенькая, мисс, как картинка. Прямо обидно, что, кроме меня, вас сейчас никто и не видит… — Она снова закрыла рот рукой и залилась румянцем. — Прошу прощения, мисс. Я забылась. Вы ведь не скажете ее светлости, правда? Это мое первое место камеристки и мне ужасно хочется при вас остаться.

Линдсей потрепала ее по плечу.

— Мне тоже этого хочется.

Может, стоит сказать Эмме, что до сих пор у нее не было личной горничной, если не считать Гвин, да и то — на двоих с мачехой? Собственно говоря, ей камеристка и ни к чему, разве что как подруга и наперсница в чужом доме.

Убедив Эмму, что потеря места ей не грозит, девушка отослала ее спать и попыталась собраться с мыслями. Перед глазами стояли лица Антона и маленького Джона. Каким же чудесным будет день, когда она наконец познакомит Антона с племянником, сыном его единственной сестры! Сперва Антон, конечно, ужасно рассердится, что ему раньше ничего не говорили, но тут уж ничего не поделаешь. Хотелось бы с самого начала посвятить его во все — но риск слишком велик. Никто не должен ничего знать, пока Джону не исполнится двадцать один год, нельзя доверять никому, кроме няни Томас и бабушки Уоллен.

Девушка в смятении расхаживала по мягкому розовому ковру, устилавшему пол роскошной спальни. Высокий балдахин над кроватью и покрывало на кресле перед камином тоже были розовыми, но более глубокого, насыщенного цвета. Линдсей еще не приходилось видеть подобного великолепия, ее прежняя спальня — просторная и уютная — была очень скромной.

Однако вся эта роскошь не радовала сердце девушки. Подойдя к зеркалу, она чуть помедлила перед ним, разглядывая свое отражение. Тонкая, почти невидимая ткань рубашки и пеньюара просвечивала, отчетливо обрисовывая очертания стройного тела. Линдсей смущенно отвернулась. Ну и пусть этот наряд нескромен, ей он все равно нравился. Графиня была так щедра, что подарила ей пеньюар и ночную рубашку. Должно быть, хозяйке дома, настоявшей на том, чтобы лично присутствовать при распаковывании сундуков гостьи, не слишком понравилось простенькое и практичное ночное белье Линдсей.

Нет, сейчас она не могла думать. Не могла строить никаких планов. И уж тем более не могла писать про несчастную леди Араминту, почти потерявшую надежду на появление капитана карабинеров, который обещал увезти ее от жестокого дяди. Юная романистка сама понимала, что этот сюжет ей навеяли Сарины россказни про отважного лейтенанта, а жестокий дядя весьма смахивал на Роджера Латчетта — но так ли это важно?

Чем скорее она убедит леди Баллард, будто полностью смирилась с необходимостью учиться всем этим ужасам — а значит, и с перспективой сделаться виконтессой Хаксли, — тем скорее ей удастся придумать способ сбежать в родной Корнуолл. Пока девушка гнала от себя мысли о тех сложностях, что возникнут сразу же после осуществления ею подобного подвига.

Виконтесса Хаксли. Линдсей вздрогнула, обхватив руками тоненькую талию. Невеста Эдварда. Интересно, каково это — быть его женой? Как ни мало сведуща была Линдсей в этих вопросах, но все же представляла, что мужья и жены обычно спят хотя и в разных комнатах, но расположенных так, чтобы они могли проводить ночные часы вместе. Каково это — лежать в одной постели с Эдвардом, в объятиях его сильных рук, соприкасаться с ним ногами?

Нет, видно, она и впрямь распущенная! Надо выбросить подобные мысли из головы. Никакой свадьбы не будет! Никогда им с Эдвардом не лежать в одной постели. Вот и все.

Тетя Баллард. Как же все-таки странно, что до сих пор она не слышала о ней. Впрочем, чему удивляться — после того как мать Линдсей умерла при родах, отец, и без того от природы молчаливый, совсем помрачнел и не поощрял бесцельной болтовни. Где уж тут было обсуждать фамильную историю.

«Сосредоточься!» — одернула она себя. Надо думать лишь о том, что делать дальше.

Самое трудное — танцы. Ничуть не похоже на выдуманные позы, что она разучивала с Сарой в домике викария.

Приподнявшись на цыпочки, девушка заложила руки за спину и попробовала покачаться из стороны в сторону. Интересно, а где те глупые схемы с рисунками, которые оставил месье Гонди? Ах да, на столе в музыкальной комнате. Вместе с той брошкой, что подарила графиня и которую она, Линдсей, чем бы ни закончилась вся эта плачевная история, будет вечно хранить как священную реликвию. И как это она умудрилась забыть ее, поднимаясь наверх? Если графиня увидит, что ее подарок валяется где ни попадя, то наверняка сочтет Линдсей неблагодарной девчонкой.

Схватив со столика возле кровати свечу, Линдсей вышла из спальни и, стараясь не шуметь, направилась к балкону перед широкой парадной лестницей. Помедлив на верхней ступеньке, она оглянулась в ту сторону, где, по словам Эммы, располагались покои графини. Темень, тишина. На первом этаже тускло светила лампа, но и там, похоже, никого не было. Наверное, все домочадцы уже отошли ко сну.

Музыкальная комната с роскошными шпалерами и до блеска отполированным полом находилась в глубине дома, за библиотекой. Линдсей осторожно прокралась мимо темного провала библиотечной двери, за которой во мраке вырисовывались неясные очертания книжных полок. А вот и цель ее путешествия. В камине все еще тускло поблескивали угли. Слабый огонек свечи тонул в темноте, но через узкое окно лилось бледное сияние холодной луны.

Лунный свет совершенно преобразил комнату, все казалось не таким, как днем, странным и незнакомым. Девушка на миг замерла, а потом, уже медленнее, побрела к длинному столу, куда месье Гонди клал свою скрипку, рисуя ученице схемы различных па. Да, она не ошиблась. Листы со схемами и брошка лежали именно там.

Зажав брошку в руке, девушка поставила свечу на стол и, взяв рисунки, подошла к окну, чтобы лучше видеть. Как же все сложно! В жизни не запомнить! Откашлявшись, чтобы прочистить горло, она принялась напевать мотив, который выводил на скрипке месье Гонди. Француз играл самозабвенно, слегка покачиваясь, прикрыв глаза, и из-под смычка лились удивительно чистые, нежные звуки… Зато стоило ему открыть глаза, как музыка прерывалась и он начинал сокрушенно качать головой и делать Линдсей все новые и новые замечания.

Окно музыкальной гостиной выходило на огражденный высокой стеной маленький садик. В лунном свете белели изящные мраморные скульптуры, размещенные в узорных беседках. Кругом теснились розовые кусты. Не пройдет и нескольких недель, как садик будет утопать в цветах…

Хватит мечтать! В комнате было тепло. Теперь, когда все в доме уснули, ей никто не помешает. Самое подходящее время и место, чтобы попрактиковаться в этих глупых па и фигурах.

Снова положив листок на стол, Линдсей склонилась к нему, чтобы при свете свечи разобрать разрозненные наброски месье Гонди. Вдоволь насмотревшись, она шагнула на освещенный луной прямоугольник на полу и снова стала мурлыкать мотив, стараясь выполнить нужную последовательность движений и внимательно глядя на кончик своей фиолетовой, в тон лентам на пеньюаре, туфельки.

Наконец уловив ритм, она отдалась на волю мелодии и грациозно заскользила в танце. Воздушные, невесомые складки пеньюара развевались вокруг. Все такое легкое — как будто на тебе совсем ничего нет! Девушка улыбнулась и закружилась.

— Ах, Сара, жаль, тебя здесь нет, — произнесла она вслух. — Ты бы мне поиграла.

— За неимением Сары буду рад сам поиграть для тебя, — раздался из темноты спокойный мужской голос.

Линдсей испуганно вскрикнула и оглянулась. Ни души. Сердце ее билось так часто и бурно, словно желало выскочить из груди.

— Кто здесь? — Попятившись к столу, она оперлась рука ми о край. — Где вы?

— Это Эдвард, Линдсей. — В освещенную полосу шагнула высокая статная фигура. — Я не хотел тебя пугать.

Девушка лихорадочно попыталась плотнее укутаться в тонкий пеньюар.

— Я ничуть не испугалась. — Что там говорила Эмма? Странные и загадочные обычаи. Каменное сердце. Его боятся не только женщины, но и мужчины. — Я тут… я тут забыла одну вещь.

— И как, нашла? — Виконт подошел ближе. Тени делали его лицо еще суровее, чем обычно.

Линдсей испуганно и завороженно следила за ним, пока он не остановился в нескольких дюймах от нее. Большой, ловкий и гибкий, Эдвард напоминал грациозного дикого хищника.

— Я спросил, разыскала ли ты свою потерю? — негромко повторил он. — Или на самом деле ты хотела просто потанцевать в лунном свете, как маленькая фея?

Этот человек безумно смущал ее. Слова его звучали как настоящая поэзия, но отчего же тогда Линдсей явственно различала в них скрытую угрозу? Или она просто глупая пугливая дурочка с разыгравшимся воображением, как часто говорил ей ехидный Уильям?

— Ну, мое дивное видение?

Хотелось бы ей набраться храбрости, чтобы сказать, что если она и дивное видение, то уж точно не его.

— Я нашла то, за чем приходила. Благодарю вас, милорд. А теперь позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Виконт засмеялся.

— Что за ерунда, крошка. Когда я вошел, ты вовсе не торопилась уходить. Не бросай из-за меня свои занятия, это ведь так важно. Ты разучивала движения, верно?

Жаль, что она и так уже прижалась к столу — дальше отступать было некуда.

— Откуда… откуда вы появились, милорд? Я вас не видела.

— Я сидел в библиотеке и видел, как ты прошла.

— Но там было темно.

Эдвард кивнул и придвинулся еще ближе.

— Мне нравится тетин дом. Особенно библиотека. А сегодня надо было о многом подумать, вот я и устроился там в уголке. Когда я пришел, все уже легли. Я и не надеялся тебя увидеть, но…

— Простите, что помешала…

— Но фортуна улыбнулась мне, Линдсей, — продолжил виконт, словно не слыша ее слов. — Во плоти ты куда обольстительней, чем… чем в плотском воображении. Знаешь, я ведь в библиотеке именно тем и занимался, что думал, представляя тебя.

Девушку бросило в жар. Что он за человек? Сидит в темной библиотеке, точно зверь в засаде.

— Мне пора. — Несмотря на глупую ошибку, которую она допустила в Корнуолле, несмотря на свою погубленную репутацию, Линдсей все равно твердо знала, что им не подобает оставаться наедине, даже здесь.

— Когда я вошел, ты была целиком поглощена своими занятиями. Быть может, лучше даже сказать — зачарована. Настолько, что даже не слышала моих шагов.

Линдсей никак не могла понять, отчего виконт так неотступно преследует ее — этот светский лев, которому, по словам камеристки, «стоит лишь захотеть, как любая леди вмиг становится его рабыней, но он их всех быстро бросает». Так отчего же ему вдруг понадобилась именно она?

— Я потревожил тебя, Линдсей? Сердце ее стучало все чаще и чаще.

— Боюсь, это я потревожила вас, милорд. — В ней все сильнее крепло странное ощущение, будто он полностью поработил ее. — Ведь вы пришли сюда искать одиночества.

— Я пришел сюда, мое милое невинное создание, в надежде провести наедине с тобой хоть пару минут. И узнав, что ты уже удалилась к себе, очень огорчился.

— А как… — Линдсей охватила дрожь. — Слуги уже легли, милорд. Как вы попали в дом?

Эдвард пожал плечами, и девушка различила в темноте, что он улыбается.

— У меня есть свой ключ. Тетя хочет, чтобы я приходил и уходил, когда вздумаю. И сдается мне, я буду пользоваться этим правом очень часто — по крайней мере до тех пор, пока мы не поженимся, и, чтобы найти тебя, мне достаточно будет просто отворить дверь собственного дома.

Удары пульса в висках девушки казались ей барабанной дробью.

— Милорд, — она едва могла шептать — не то что говорить, — мне кажется, такое поведение не слишком разумно.

— Такое поведение? — ухмыльнулся виконт. — А какое, собственно?

Теперь он стоял почти вплотную к девушке, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Шейного платка на нем не было, ворот рубашки распахнут. Линдсей неожиданно подумала, что другие мужчины должны не только бояться его, но и завидовать — ведь ему не требовалось никаких ухищрений, чтобы показать себя в наилучшем свете. Он и так обладал великолепной фигурой.