Царь, элита и народ

Мы говорили уже, что всё население России делится на две неравные части: народ и, по Пушкину, аристокрацию, элиту. При внимательном рассмотрении вся внутренняя история страны оказывается, по преимуществу, историей борьбы монархии с элитой, во имя подчинения этого правящего слоя общенациональным (народным) интересам. Элита всегда против такого подчинения боролась, а низы всегда поддерживали общенародную линию – а значит, и монархию.

Желание подверстать современные западные политические теории к России часто приводят к конфузу. Так, Ричард Пайпс пишет: «Должно быть вполне очевидно, что в такой аграрной стране, какой до 1860-хгг являлась Россия, где вобращении было мало денег, а коммерческий кредит вообще отсутствовал, средний класс в силу самой природы вещей не мог иметь большого влияния». А между тем в России – два средних класса, свой у народа (небогатых крестьян и бедных дворян), и свой у элиты, сверхбогатой аристократии.

Или: «Ограничить русскую монархию могло лишь землевладельческое сословие – дворяне, которые к концу XVIII в владели подавляющим большинством производительного богатства страны, и без которых самодержавие не могло ни управлять своим царством, ни защищать его. Они представляли из себя во всех отношениях сильнейшую и богатейшую группу…», – но, во-первых, приведённые в книге того же Пайпса данные о бедности подавляющей массы дворянства противоречат сказанному, а во-вторых, политическая жизнь страны складывалась в «обратном» направлении: монархия, опираясь на народ, ограничивала элиту, «сильнейшую и богатейшую группу»…

Если из нашей истории изъять влияние народа, то мощь русской монархии совершенно непонятна: откуда все «собиратели земли Русской», начиная от Ивана Калиты, брали силы для борьбы с уделами, с боярством, с местничеством, с «верховниками», с крепостниками и прочими милыми людьми, да ещё и рубежи обороняли? Силы эти давал народ. Монарх собирал Русь в один кулак; аристокрация пыталась овладеть этим кулаком изнутри. Царь пресекал эти попытки методами, принятыми в его время, как правило, апеллируя к народу, иногда неявно, иногда – явно, как это сделал, например, Иван Грозный в своём знаменитом воззвании из Александровской слободы, сознательно обратившись к низам.

Но где истоки этого противоборства, почему у нас всегда происходит так, а не иначе – каков, так сказать, механизм нашей удивительной истории? На любом континенте, в любой стране, любое человеческое сообщество находится в неких внешних условиях. Чтобы в них не просто существовать, но и развиваться, оно должно сохранять опыт прошлого в них выживания, и одновременно уметь перестраиваться по мере изменения условий. Иначе говоря, в процессе эволюции сообщество должно быть одновременно инерционным и чутким к изменениям.

Так вот, сельское население (крестьяне), обеспечивают внутреннее выживание всех, включая элиту, и они же – наиболее консервативный элемент общества. А элита обеспечивает внешний контакт, составляя служилый класс государства: ведь основные усилия дипломатии и армии направлены вовне.

Элита живёт за счёт своей страны, то есть от прибавочного продукта, который даёт ей народ. Это не нахлебничество, если она и работает в интересах этой же страны и этого народа. Но если она начинает действовать исключительно в личных интересах, или, ещё того хуже, в интересах иных стран, то народ может изгнать её, или перестать содержать. Без элиты пропадёт и государство, и потому ей нужно давать возможность жить ровно настолько хорошо (удобно, комфортно, сытно и т. д.), насколько она приносит пользу обществу. Поэтому суть не в том, чтобы изгнать негодную элиту, а чтобы правильно содержать годную.

Такова ситуация, объективно существующая в любой стране. В чём же проблема России? В том, что Россия совсем не ЛЮБАЯ страна. Если в Западной Европе монархи могли позволять своим дворянам изрядные вольности, то в России этот номер никак не проходил: прибавочный продукт, который можно было получить с земли, был слишком скуден, чтобы крестьяне благоденствовали, дворяне жировали, а государство было бы сильным перед лицом постоянно возникающих внешних угроз и внутренних смут. Уж что-нибудь одно.

Итак, причину формирования самобытной российской экономики и политического режима следует искать не в болезненном пристрастии нашего дворянина к подчинению, и не в абсурдном деспотизме самодержавия, а в сложных природно-климатических условиях, определивших и характер производственных отношений, и механизм власти.

Все люди – люди. Мы с вами их знаем. Крестьянин хотел бы отдавать барину поменьше, или вообще сбежать туда, где нет никаких бар, а земля пожирнее. А дворянину жить с чего-то надо, и он требует от крестьянина повиновения. Поэтому совершенно верно пишет академик Л. В. Милов, что крепостничество есть «исторически закономерная форма проявления и развития собственно феодальных отношений», – естественно-географические условия повлияли на возникновение крепостной зависимости, как наиболее реального и даже единственно возможного средства присвоения господствующим классом исторически оптимального прибавочного продукта.

Со своей стороны, дворянин, отнюдь не возражая против получения дохода от крестьянского труда, мог сильно сомневаться в необходимости тратить его на экипировку и вооружение. Нужен был или очень сильный моральный стимул, или принуждение, чтобы он под монаршими знамёнами отправился на войну, умирать за лично ему совершенно чуждые интересы.

А почему же они «чуждые»? Да потому, что разные интересы тоже выстраиваются в иерархию или, скажем так, лестницу. На нижней ступеньке – интересы отдельного крестьянина; чуть выше – общины; ещё выше расположились интересы барина, как «предстателя» общины перед верховной властью; и так мы добираемся до самого верха, то есть до государя. Именно он призван синхронизировать все частные интересы, чтобы суметь осуществить интересы государственные. А их немало, и они тоже выстраиваются по ранжиру. Первый и основополагающий интерес государства самый простой: это собственное сохранение властителей. Как правило, при отсутствии интересов следующих степеней сложности, а достижении только этой, положение государства неустойчивое.

Следующая цель – это либо военная защита страны, либо нападение на соседей; в общем случае её можно назвать целью геополитического позиционирования. Возможен сложный, «дипломатический» вариант: спланировать свои действия так, чтобы избежать прямых военных действий, но получить желаемое улучшение.

Далее идёт задача создания достойной экономики, чтобы возможные противники предпочитали с вашей страной дружить, нежели навязывать ей свою волю. Понятно, что для достижения такой цели требуется определённый уровень образованности общества. Ещё одна цель государства – поддержание и развитие идеологии, сообразно изменяющимся внешним условиям: без развития идеологии под требования момента невозможно консолидировать нацию.

Достижение «высоких» целей требует существенно большего времени, чем «низких», и, конечно же, власть страны должна понимать, чего она хочет. Но здесь мы сталкиваемся с проблемой кадров. То есть, встаёт вопрос: кто будут эти цели (государственные интересы) реализовывать? Ясно, что те, кому выпадет эта задача, становятся частью элиты страны, а у элиты – как класса, как части общества – цели совсем другие!

Если власть добивается, что все слои общества трудятся на пользу государства (мы называем такой тип правления византийским, так как впервые он был позаимствован Россией от Византийской империи), интересы народа и элиты совпадают, государство укрепляется и успешно развивается. Когда же управление ведётся в интересах элиты (мы называем такой тип правления польским, по той же причине), то происходит вот что: элита теряет чувство реальности, а основные производители богатств остро чувствуют несправедливость такого положения. И если не принимаются меры к исправлению ситуации, то у страны нет будущего. Или происходят кровавые катаклизмы, опять же ради исправления перекоса.

Периоды, когда в России главенствовал «византийский» стиль управления, в совокупности занимают по времени существенно меньшую долю нашей истории, нежели когда государство управлялось по «польскому» типу. По этой причине господствовавшая на протяжении почти всего нашего прошлого элита имела достаточно времени, чтобы по-своему описать историю страны, расставив выгодные для себя акценты. А, по её мнению, «византийский» тип управления – самый плохой и отсталый, а вот «польская вольница» есть прогресс и вершина государственной мудрости.

Поэтому эпоха, например, Ивана Грозного и сама личность этого правителя, как в отечественной историографии, так и в зарубежной, изображается только в чёрных красках. Зато Смуту с её избранным боярским царём считают чуть ли не предтечей всей демократии в Европе. Понятно, что, давая свои оценки тому давнему периоду, историки исходили из принятых вих время идеологических моделей, а вовсе не из тогдашних интересов страны, историю которой они описывают.

Народу нужно такое государство, которое всей своей мощью заставит исполнителей действовать в государственных = общенародных, а не в своих шкурных интересах. А элита ВСЕГДА предпочитала именно шкурные интересы. В истории немало тому примеров: князь Курбский при Иване Грозном, боярская вольница при Елене Глинской, светлейший князь Меншиков при Петре. Сложность в том, что государственный аппарат только из людей и состоит. В каких-то случаях можно менять кадры (если есть кадровый резерв), а в каких-то и нет. Ивану Грозному пришлось изначально опираться на тех людей, цели которых имели хоть что-то общее с его царскими целями, и по ходу выполнения своей программы расставаться с теми из них, чьи цели начинали очень сильно уходить в сторону. Так произошло с Адашёвым, наиболее долго сотрудничавшим с царём. Но люди обычно прекрасно понимают, к чему идёт дело, и стремятся консолидироваться в какие-то структуры, чтобы противостоять власти.

Хорошо, если цели этих структур совпадают с целями сохранения устойчивости государства, но обычно-то они действуют во вред ему, – вспомним, как пример, поведение боярства во времена малолетства Ивана IV, – ведь оно было направлено против интересов государства. С этими боярами пришлось бороться, и позже заменить их дворянством, лишив экономических ресурсов. Ведь старая элита вела дела так, чтобы достичь целей, прямо противоположных царским, а сложная геополитическая обстановка требовала срочных мер, и царю приходилось решать этот кадровый вопрос.

В силу долгосрочности реализации целей высокого уровня необходима преемственность власти. К сожалению, после правления как Ивана, так и Петра, её не было, и не только из-за пресечения династии, но и потому, что их наследники не понимали целей, которыми руководствовались Иван и Пётр. Они, как законные хозяева своей страны, а не временщики, видели перспективу и понимали свои задачи: хозяину дома понятнее, что надо делать, чтобы дом процветал, чем квартиранту. А власть Годунова была более «мелкой», так как решала задачи гораздо более низкого уровня, чем те, что решались при Грозном. Про Екатерину I и говорить не приходится.

Для истинного хозяина земли русской важно понимание сути протекающих процессов, он должен видеть общий ход событий. То есть уметь оценить обстановку, и в соответствии с этим принять решение. Но когда суть процессов понята, и цель поставлена, хозяину надо ещё обладать управленческим талантом. То есть он должен представлять, к какой цели стремится, и постоянно корректировать свои действия для этого, так как вовсе не факт, что запланированные им конкретные действия ведут к ожидаемым результатам. И ведь ситуация постоянно меняется под действием других сил, преследующих свои собственные цели, в том числе иностранных государств.

И, наконец, хозяин должен уметь создавать механизмы для реализации своих целей. Понимать, чем власть может управлять, а чем нет; какие структуры управления создать можно, а какие нет. Разбираться, есть у него люди для такой работы, или нет, и сумеет ли он их контролировать; что оставить за собой, а что перекинуть на нижние управленческие «этажи», в том числе на местное самоуправление.

Пётр I получил уже прочно сколоченное здание самодержавия. Но и ему пришлось начать свою политическую карьеру с очередного разгрома застойного, чванного, неработоспособного слоя: раньше всего – общенародное благо, а ежели не хотите подчиниться добром, то «у меня есть палка, и я вам всем отец».

Он замахнулся на цели очень высокого уровня. Если этого не учитывать, может показаться, что в его действиях была изрядная хаотичность: какие-то дела начинаются, не заканчиваются, начинаются новые. Возможно, Пётр, наблюдая своих ближайших помощников, понимал, что они не в состоянии осознать, чем он заставил их заниматься. Без должного контроля они мгновенно забывали о государственном интересе, – при этом не забывая о своём собственном. Вот он и хотел, начав разные дела, создать некоторую структуру, которая заставила бы его наследников действовать в определённых рамках. И это ему удалось. А то, что казалось хаотичным, непродуманным, обернулось источником развития страны в последующие царства. Таким образом, можно сказать, реформы Петра задали определённую структуру последующим действиям.

При императрицах зависимость монарха от интересов народа ослабла, – люди, пришедшие к власти путём дворцовых переворотов и цареубийств, не могли не считаться с авторами этих переворотов, и шли им на уступки, склоняясь к «польскому» стилю управления. Но даже при всех уступках царь продолжал оставаться ставленником народа, а не «прослойки», каковой было дворянство, и какой стала впоследствии верхушка партноменклатура, а ещё позже – наши современные официозные «демократы».

К сожалению, наследники Петра (кроме, в какой-то степени, Павла I и Александра III) не были в состоянии подняться на достаточно высокий уровень целей. А когда работа, запланированная высоко, идёт на сниженном уровне, то многие осмысленные действия превращаются в свою противоположность.

Например, введение Табеля о рангах планировалось как механизм привлечения в систему управления наиболее талантливых граждан страны, что способствовало бы улучшению качества элиты, уменьшению барьера между двумя «народами», так как человек талантливый мог бы пробиться наверх из самых низов, что делало общество социально мобильным. При следующих правлениях эта система стала костенеть и превращаться в тормоз для социальной мобильности.