Замок скрещенных судеб

Ведь меч не принадлежность женщины, это узурпация. С противником своего пола рыцарь никогда бы не воспользовался преимуществом застигнуть того безоружным, и еще менее вероятно, что он тайно похищал бы его оружие, однако сейчас он крадется через кустарник, приближается к висящему оружию, украдкой хватает меч, снимает его с дерева и бежит. «В войне между мужчиной и женщиной нет правил, нет верности», – думает он, но еще не знает, к несчастью, насколько он прав.
      Вот он уже близок к тому, чтоб раствориться в лесу, но чувствует, что спутан по рукам и ногам, Повешенвниз головой. Из кущей на берегу выскакивают нагие купальщицы, длинноногие, как дева, бегущая в просвете между ветвей на карте Мир.То отряд гигантских жен-воительниц, резвящихся в воде, дабы освежить себя после сраженья и восстановить свою Силу,подобную силе стремительных львиц. В мгновенье ока они набрасываются на него, хватают, стаскивают вниз, тянут во все стороны, пробуют его пальцами, языками, ногтями, зубами. «Нет, не надо, вы сошли с ума, оставьте же меня, что вы делаете со мной, постойте, вы убьете меня, о, сжальтесь!..»
      Над ним, оставленным в лесу на смерть, смилостивился Отшельник,который, присвечивая себе фонарем, бродил по полю битвы, сочленяя воедино останки и врачуя раны покалеченных. Слова святого человека можно было угадать в последней карте, которую дрожащей рукой положил на стол рассказчик: «Не знаю, лучше ли для тебя, что ты остался в живых, солдат. Поражение и гибель постигли не только воинство под вашим стягом: призрак мстительных амазонок сметает и уничтожает армии и империи, распространяется по континентам земли, десять тысяч лет подчиненной мужской власти, сколь хрупкой бы та ни казалась. Порочная вражда, удерживавшая мужчин и женщин в семейной войне, уничтожена; супруги, сестры, дочери, матери более не признают в нас отцов, братьев, сыновей, мужей, но только лишь врагов, и все спешат с оружием в руках, чтобы встать в ряды мстительниц. Гордые храбрецы падают один за другим; ни один мужчина не избежал печальной доли; тех, кого не убивают, они кастрируют; лишь нескольким избранным на роль трутней в улье дарована отсрочка, но их, возможно, ожидают пытки пострашнее: угнетенной гордости. Для мужчины, который думал, будто он Человек, нет спасенья. Карающие царицы станут править ближайшее тысячелетие».

Повесть о королевстве вампиров

      Лишь один из нас не казался напуганным даже наиболее страшными картами; в самом деле, он, похоже, был коротко знаком с Тринадцатым Арканом. Это был дородный мужчина, как и тот, что изображен на Паже Палии.Выстраивая карты в линию, он, казалось, выполнял свою обычную работу, внимательно следя за равномерным распределением прямоугольников, разделенных узкими проходами. Было естественным предположить, что деревянная дубина, на которую тот опирался на картинке, есть держак воткнутого в землю заступа, и что он – гробокопатель.
      В неверном пламени свечей карты изображают ночной пейзаж, кубкивыстроены подобно урнам, гробам, могилам, заросшим крапивой, мечииздают металлический звук, подобно лопатам или заступам, ударившим о свинцовую крышку, палицычерны, подобно погнутым крестам, золото монетпоблескивает, подобно блуждающим огонькам. И лишь только Луна выплыла из-за облаков, поднимается вой шакалов, неистово скребущих края могил и отгоняющих тарантулов и скорпионов от своего смердящего пиршества.
      В этом ночном пейзаже мы могли представить встревоженного Короля, сопровождаемого придворным карликом-шутом (мы видим карты Король Мечейи Шут,что точно соответствует картине), и мы могли вообразить их разговор, подслушанный гробокопателем. Что ищет здесь король в такой час? Карта Королева Кубковпредполагает, что он в поисках своей супруги; шут видел, как она скрытно покинула дворец, и полушутя-полусерьезно убедил государя последовать за нею. Проказник-карлик усматривает здесь интригу Любви;но король уверен, что все, что бы ни делала его супруга, отмечено лучами Солнца,в особенности забота о сиротах, милосердие и благотворительность, которые поглощают все ее время.
      Король – оптимист по характеру :в его державе все движется к лучшему, Монетыобращаются и вкладываются с умом, Кубкиизобилия утоляют пиршественную жажду щедрыми угощениями, Колесоогромного механизма поворачивается само собою день и ночь, и тут же Правосудие,суровое и разумное, как и то, что изображено на карте в образе чиновника с твердым взором, стоящим позади ее окна. Город, созданный Королем, имеет множество граней, подобно кристаллу или Тузу Кубков,пробуравлен, как голова сыра, окнами небоскребов, шахтами лифтов, увенчан автострадами со множеством паркингов; это светящийся муравейник, пронизанный линиями метрополитена, город, чьи шпили властвуют над облаками, а черные крылья испарений погребены в недрах земных, чтобы не портили вида огромных сверкающих окон и хромированного металла.
      Карлик же каждый раз, как открывал рот, между насмешкой и шуткой высказывал сомнения, передавал слухи, доносил о беспокойстве и тревоге, витавших в воздухе; ему казалось, что могучий механизм движим адскими чудовищами и что черные крылья, отросшие под городом-чашей, свидетельствуют о западне, которая находится внизу. Король же вынужден был терпеть: не он ли платил Шуту жалованье, добровольно обрекая себя на непослушание и злоязычие своего любимца. Это древний и мудрый обычай при дворах, чтобы Шут, Карлик или Поэт язвили и осмеивали ценности, на которых государь строит свое правление, дабы продемонстрировать ему, что каждая прямая линия предполагает скрещенную противоположность, каждый конечный продукт есть лишь куча неподходящих частиц, каждый умный разговор есть только сотрясение воздуха. И все же временами эти софизмы, колкости, насмешки пробуждали неясную тревогу в Короле: все это было предусмотрено и даже определено контрактом Короля и Карлика, и все же это немного беспокоило его, не только оттого, что главное назначение беспокойства – заставить человека чувствовать себя обеспокоенным, но главным образом оттого, что Король действительно испытывал неловкость.
      Это чувство владеет Королем и сейчас, когда Шут ведет его в лес, где все мы заблудились. «Я не предполагал, что в моем королевстве остался столь густой лес, – должно быть, замечает монарх. – Теперь я могу лишь насмехаться над теми, кто утверждает, что я мешаю листьям вдыхать кислород сквозь поры и впитывать солнечные лучи своим зеленым соком».
      И Шут сказал: «Когда б я был Вашим Величеством, я бы не слишком радовался. Не за стенами освещенной столицы роняет сень этот лес, но внутри: в умах ваших подданных, последовательных и деятельных».
      – Так ты обвиняешь меня в том, что нечто ускользнуло из-под моего контроля, Шут?
      – Вот это мы сейчас увидим.
      Лес расступается, открывая просветы вспаханной земли, прямоугольные ямы, белые пятна, подобные грибам, прорастающим из земли. В ужасе мы видим на Тринадцатом Аркане таро, что подлесок удобрен полуразложившимися телами и костьми без плоти.
      – Куда ты завел меня, дурак? Это же кладбище!
      И Шут говорит, указывая на беспозвоночных, кишащих в могилах: «Здесь правит монарх, могущественнее тебя: Его Величество Червь!»
      – Никогда не видел в своей земле столь отвратительного места. Какой идиот здесь надсматривает?
      – Я, Ваше Величество, к вашим услугам! – То была минута, когда на сцену выступает гробокопатель и начинает свою речь. – Чтобы подавить мысли о смерти, граждане прячут тела здесь, как попало. Но затем, действительно подавленные, они вспоминают о них вновь, и приходят узнать, надежно ли похоронены тела, правда ли, что мертвые, будучи мертвы, действительно нечто иное, чем живые, ибо иначе живые не будут полностью уверены, что живы, не так ли? И вот этим-то, захоронением и эксгумацией, копанием и засыпанием, всей этой суетой, вот чем я занят». И гробокопатель поплевывает на руки и принимается вновь копать.
      Наше внимание переключается на другую карту, которая, казалось, желает оставаться неприметной. Это Папесса,и мы указываем на нее нашему компаньону вопрошающим жестом. Он мог соответствовать вопросу, заданному гробокопателю Королем, заметившим фигуру, пробирающуюся между могил и облаченную в монашеские ризы. «Кто эта старуха, что рыщет по кладбищу?»
      – Помилуй Господи! По ночам здесь собирается племя мерзких женщин, – должно быть отвечал гробокопатель, осеняя себя крестным знамением. – Посвященные в тайну приворотных зелий и книги ведовства, они ищут компоненты для своих снадобий.
      – Давай последуем за ней и проследим, что она станет делать.
      – Но без меня, Ваше Величество! – с этими словами Карлик с содроганием отступил. – И умоляю вас, обойдите ее десятой дорогой!
      – Я должен разузнать во что бы то ни стало, до какой степени дикие суеверия еще сохранились в моем королевстве. – Можно было поклясться упрямой натурой Короля: гробокопатель указывал дорогу, он шел за ним.
      На Аркане под названием Звездамы видим женщину, снимающую свой плащ и монашеский убор. Она отнюдь не стара; она нага. При мерцании неверного лунного света открывается, что ночная посетительница кладбища напоминает Королеву. Сперва Король узнает тело своей супруги, матово-жемчужную грудь, нежные плечи, роскошные бедра, упругий живот; затем, как скоро она обнажает чело и открывает свое лицо, обрамленное тяжелыми власами, ниспадающими на плечи, мы также раскрываем от удивления рты: если бы не исступленное выражение лица, отсутствующее на парадных портретах, она была бы совершенно схожа с Королевой.
      – Как этим глупым колдуньям удается принимать обличье благородных и возвышенных людей? – именно такой была реакция Короля, который, дабы отвести подозрения от собственной супруги, готов был согласиться с тем, что ведьмы действительно обладают некой таинственной силой, включая способность к превращению. Он, вероятно, тотчас же отмел иное, более правдоподобное объяснение («Моя жена, бедняжка, такая нервная, а теперь страдает также лунатизмом!»), глядя на то, что делает предполагаемая лунатичка, стоя на коленях у края ямы: она смазывает землю черными снадобьями (если, конечно, приспособление, которое она держит в руках, не является ацетиленовой горелкой, разбрасывающей искры и плавящей свинцовые печати гроба).
      Какое бы действие ни производилось, оно касалось открывания гробницы, сцены, которую иная карта предвещала в день Страшного Суда,но на самом деле угадывалась в жесте руки порочной женщины. При помощи Пары Палиии веревки ведьма за ноги извлекла из ямы тело Повешенного.Тело оказалось мужским, похоже, хорошо сохранившимся; жесткие иссиня-черные волосы ниспадали с бледного черепа; глаза были широко раскрыты, как будто от ужаса насильственной смерти; губы открывали длинные и острые звериные клыки…
      Во всем этом кошмаре одна деталь особенно потрясла нас: как ведьма являлась двойником Королевы, так точно извлеченный труп и Король были похожи как две капли воды. Единственный, кто не замечает этого, – сам Король, бормочущий: «Ведьма… вампир… и прелюбодейка!» Осознал ли он, что ведьма и его жена – одно и то же? Или, возможно, думает, что, приняв обличье его супруги, ведьма должна также уважать и ее обязательства? Быть может, мысль, что ему изменили с его собственным двойником, могла утешить его? Но никто не отваживался сказать ему это.
      На дне могилы творится нечто непристойное: ведьма садится на тело, как наседка; теперь покойник встает вертикально, как Туз Палиц;подобно Пажу Кубковон подносит к губам предложенный ведьмою кубок; как в Паре Кубковони чокаются, поднимая бокалы, полные свежей, еще не свернувшейся крови.
      – Оказывается, мое металлическое и стерильное королевство представляет собою скопище вампиров!
      Вероятно, так воскликнул Король, а его волосы встали дыбом на голове и в мгновенье поседели. Он всегда был уверен, что его столица, гигантский метрополис, компактна и прозрачна, словно чаша, вырезанная из горного хрусталя; ныне же оказывается, что она ноздревата и гангренозена, как старая пробка, которая затыкает брешь в плотине, сдерживающей натиск царства мертвых.
       – Я должен сказать тебе, – это объяснение могло исходить лишь от гробокопателя, – что в ночь солнцестояния и равноденствия эта колдунья приходит на могилу своего супруга, которого она же и убила, выкапывает его труп, вдыхает в него жизнь, питая кровью из собственных вен, и совокупляется с ним в великом шабаше тел, которые напитывают свои изношенные артерии чужой кровью и согревают тем своепорочное лоно гермафродита.
      Карты таро дают две версии этого порочного ритуала, столь различные, что казались несовместимыми; одна, грубая, представляла омерзительную фигуру одновременно мужчины, женщины и летучей мыши, известную как Дьявол;другая же, вся в гирляндах и венках, праздновала примирение подземных сил с Небесными, символизируя единство Мирав танце колдуньи или нимфы, нагой и торжествующей. (Но гравер обеих карт таро мог быть все же одним и тем же человеком, тайным адептом ночного культа, изобразившим в грубых линиях повозку Дьявола, чтобы посмеяться над невежеством экзорсистов и инквизиторов, и проявившим свои способности к аллегорическому языку своей тайной веры.)
      – Скажи, мой добрый друг, как мне очистить мои земли от этого бедствия? – спросил, должно быть, Король и тотчас же, в воинственном порыве (карты мечейвсегда были под рукой, чтобы напомнить, что верховная власть принадлежит ему), он предложил: «Я мог бы с легкостью вывести свою армию, искусную в науке окружения и наступления, беспощадную в битве, огнем и мечом вырубить под корень всю эту дьявольщину, не оставляя ни травинки, ни листа, ни живой души…»
      – Ваше величество, это было бы ошибкой, – прерывает его гробокопатель; ночами на кладбище он, должно быть, наблюдал множество невообразимых вещей. – Когда первый луч восходящего солнца застанет шабаш, все ведьмы и вампиры, инкубы и суккубы по воздействием света превращаются в сов, в летучих мышей и в иных представителей царства рукокрылых. В таком состоянии, как я уже имел возможность заметить, они утрачивают свою обычную неуязвимость. Воспользовавшись этим, мы схватим и колдунью.
      – Я полагаюсь на тебя, добрый человек. Итак, за работу!
      Все шло согласно плану гробокопателя: по крайней мере, так мы заключили по виду королевских рук, покоящихся на таинственном Аркане Колесо,которое могло обозначать весь кругооборот зооморфических чудовищ или же ловушку, сооруженную из подручных материалов (колдунья попалась в нее в образе омерзительной, увенчанной короной летучей мыши, сопровождаемой двумя лемурами, ее суккубами, вращающимися в вечном круговороте без надежды на выход), но также и пусковую установку, куда Король заключил в капсулу весь этот потусторонний сброд, чтобы запустить бесповоротно на орбиту, вытолкнуть за пределы притяжения Земли, забросить на безлюдную поверхность Пуны,столь долго правившей капризами оборотней, поколениями кровососущих, месячными и тем не менее претендующей на то, чтобы оставаться незапятнанной, чистой, непорочной. Рассказчик изучал озабоченным взором виньетку, скрепляющую Пару Монет,как будто исследовал взаимное расположение орбит Земли и Луны, предполагая, что Селена, упав с божественных небес, низведет себя до уровня земного мусорного бака.
      Толчок. Ночь осветилась вспышками молний, высоко над лесом, над освещенным городом, который в мгновенье исчез в темноте, как будто гром ударил в королевский замок, разрушив самую высокую Башню,подпирающую небосвод над метрополисом, или же внезапное изменение напряжения в перегруженных цепях Великой Электростанции погрузило мир в темноту.
      «Короткий круг, длинная ночь» – эта пословица плохих гадателей пришла на ум гробокопателю и всем нам, представляющим себя (в образе Первого Аркана, известного как Фокусник)инженерами, отчаянно разбирающими великий Механический Разум, чтобы обнаружить ошибку в переплетениях проводов, нагромождении мотков, катушек, электродов и иного хлама.
      Одни и те же карты в этой истории читались и перечитывались с новыми значениями; руки рассказчика конвульсивно дрогнули и вновь указали нам на Башнюи Повешенного,как будто приглашая узнать в размытых фотографиях вечерней газеты, переданных по фототелеграфу, снимки с места ужасного события: женщина, падающая с безумной высоты вдоль фасада небоскреба. В первой из этих карт падение подчеркивалось вытянутыми руками, юбкой, обнажившей ноги, одновременностью двойного вращения; на второй карте – взгляд вблизи на тело, которое, прежде чем разбиться о землю, зацепилось ногами за электрический провод, что вызвало короткое замыкание.
      Итак, мы были в состоянии мысленно воссоздать ужасное событие задыхающимся голосом Шута: «Королева! Королева! Она неудержимо падает! Пылая! Знаете ли вы, как выглядит метеор? Она вот-вот раскроет свои крылья! Нет! Она выпускает когти! Вниз! Вниз головой! Она попала в провода и висит там! Под высоким напряжением! Она погибла! Царственная оболочка нашей любимой королевы! Она качается там, мертвая…»
      Поднялась суматоха. «Королева умерла! Наша любимая властительница! Она выпрыгнула с балкона! Король убил ее! Мы должны отомстить за нее!» Люди спешили со всех сторон, пешие и конные, вооруженные мечами, палицами,шитами, выставив кубкиотравленной крови как приманку. «Вампиры сделали это! Король – вампир! Мы должны поймать его!»
 

Две повести об искании и потере

      Посетители трактира толкают друг друга вокруг стола, теперь покрытого картами, пытаясь выжать свои истории из рукопашной свалки карт таро, и чем более повести становятся смешанными и разъединенными, тем лучше разбросанные карты находят свое место в упорядоченной мозаике. Является ли этот узор результатом случайного совпадения, или же один из нас терпеливо складывает его?
      Есть среди нас, например, пожилой человек, сохраняющий задумчивое спокойствие посреди общей суматохи, и каждый раз перед тем, как положить карту, он исследует ее, как будто вовлеченный в операцию, чей успешный исход неясен, или как комбинацию обычных элементов, из которой, однако, может получиться удивительный результат. Аккуратная профессорская седая бородка, серьезный, но тревожный взгляд были теми чертами, что роднили его с Королем Монет.Этот портрет, наряду с картами Кубкови золотых Монет,положенных вокруг него, могли определить его как алхимика, который провел жизнь, исследуя комбинации элементов и их превращения. В алембике или же фиале, протянутом Пажом Кубков,его ассистентом или помощником, он исследовал вскипание жидкостей, густых, как урина, клубящихся, окрашенных индиго или киноварью реагентов, из сочетаний которых должны быть извлечены молекулы короля металлов – золота. Но ожидания напрасны; то, что остается на дне сосуда – лишь свинец.
      Каждому известно, или, по крайней мере, должно быть известно, что если алхимик ищет секрет золота из желания обогатиться, его эксперименты обречены; он должен, напротив, освободиться от всяческого эгоизма, всяческих личных устремлений, перевоплотиться в силу, что движется в сердцевине вещей, и за первым действительным превращением, превращением самого себя, последуют другие. Посвятив свои лучшие годы этому Великому Труду, наш сосед, обнаружив теперь колоду карт таро в своих руках, желает воссоздать эквивалент Великого Труда, составляя карты в квадрат, в котором сверху вниз, слева направо и наоборот могут быть прочитаны все истории, включая и его собственную. Но когда казалось, что он разгадал повести других, он понял, что его собственная история потеряна.
      Но он не единственный, кто в последовательности карт ищет возможности выразить внутренние изменения. Есть еще один, который с изумительной беззаботностью юности узнает себя в изображении наихрабрейшего из воинов в колоде – Рыцаря Мечей,и он прибегает к отточеннейшим картам Мечейи острейшим Палицам,чтобы достичь своей цели. Но он вынужден идти обходным путем (как указывает змееподобный знак Пары Монет),бросая вызов (Пара Мечей)инфернальным силам (Дьявол),вызванным Волшебником Мерлином (Мат)в лесу Броселианд (Семерка Палиц), еслижелает, наконец, чтобы ему позволено было сесть за Круглым Столом (Десятка Кубков)Короля Артура (Король Мечей)на том месте, которого еще ни один рыцарь не был удостоен.
      Если присмотреться внимательно, оба, и алхимик, и странствующий рыцарь, должно быть, стремятся к Тузу Кубков,содержащему для одного флогистон, или философский камень, или же эликсир долгой жизни, для другого – талисман, хранимый Королем-Рыболовом, таинственную чашу, о которой поэт не имел времени – или желания – рассказать нам; и с тех пор реки чернил были вылиты в догадках о Граале, происхождение которого все еще оспаривается римской и кельтской церквами. (Возможно, трубадур Карла Великого именно этого и добивался: поддерживать борьбу между Папойи Друидом- Отшельником).
      Итак, задача, которую двое наших компаньонов поставили перед собой, составляя карты вокруг Туза Кубков,касалась одновременно и Великого Труда Алхимии, и Поисков Грааля. В одних и тех же картах оба могли открыть для себя один – Науку, другой – Приключение: Солнце,звезда золота или же невинности юного витязя; Колесо,вечное движение или же мелькание леса; Страшный Суд,смерть и воскресение (металлов и души) или же небесный призыв.
      В том виде, как обстояли дела, обе истории постоянно рисковали наехать одна на другую, если взаимосвязь их не будет выяснена достаточно отчетливо. Алхимик – человек, который, дабы достичь превращений сущностей, пытается сделать свою душу столь неизменной и чистой, как золото; но здесь присутствует момент Доктора Фауста, извращающего правила алхимика, делающего душу предметом торга, надеясь, таким образом, что природа не станет поддаваться порче и более не нужно будет искать золото, поскольку все элементы станут одинаково драгоценны: мир – золото, а золото – мир. Но равным образом странствующий рыцарь – тот. кто подчиняет свои действия абсолютному и непоколебимому нравственному закону, так, чтобы естественный закон и впредь мог сохраняться на земле с абсолютной свободой. Но представим себе Персеваля-Парциваля-Парсифаля, который обращает в противоположность законы Круглого Стола; рыцарские доблести более не потребуют от него усилий, а станут совершаться сами собой, подобно дару природы, и, совершая свои подвиги с изумительной легкостью, он, вероятно, достигнет подчинения природы своей воле, достигнет постижения мира как предмета, станет чародеем и чудотворцем, исцелит раны Короля-Рыболова, вдохнет жизнь в пустыню.
      Разложенная мозаика карт, наблюдаемая нами, представляет собой, таким образом, Труд Вызова и Поиска, который желают достичь без труда и исканий. Доктор Фауст утомился от ожидания мгновенных метаморфоз металлов, зависимых от медленных изменений, происходящих в нем, он сомневается в мудрости, накопленной Отшельникомв его уединенной жизни, он разочарован в силе своего искусства так же, как и сейчас, в раздумьях и безделье над комбинациями карт таро. И в эту минуту молния освещает его маленькую келью на вершине Башни.Перед ним возникает персонаж в широкополой шляпе, подобной той, какую носят студенты в Виттенберге. Это, быть может, странствующий писец или же шарлатан Фокусник,ярмарочный фигляр, который расставил на столе множество разнокалиберных сосудов.
      – Ты что, надеешься обманом сыграть мою роль? – должно быть, обратился к самозванцу истинный алхимик. – Что за варево в твоих горшках?
      – Похлебка, которая служила началом основания Мира, –отвечал, вероятно, незнакомец, – из которой приняли свою форму кристаллы и растения, а также животные и родлюдской.
      И то, что он назвал, затем появилось в прозрачном веществе, кипящем в раскаленном добела тигле, точно так, как мы сейчас наблюдали в Двадцать Первом Аркане. В этой карте, которая имеет наибольший номер из всех карт таро и ценится при подсчете игры более других, обнаженная богиня, возможно Венера, парила в венке из мирт; в четырех фигурах вокруг нее можно было признать эмблемы новых времен, но, быть может, они лишь обличья иных явлений; возможно, это кентавры, сирены, гарпии, горгоны, на которых держался мир до того, как их подчинила себе власть Олимпа, или же, вероятно, динозавры, мастодонты, птеродактили, мамонты, словом, те существа, которые произвела природа, прежде чем остановиться – мы не знаем, сколь продолжительно – на власти человечества. Но были среди нас и те, кто усматривал в центральной фигуре не Венеру, но Гермафродита, символ душ, достигших центра мира, кульминационного пункта, к которому должен стремиться в своих поисках алхимик.
      – А можешь ли ты в таком случае делать золото? – должно быть, спросил Доктор, которому тот вероятно отвечал: – Смотри же! – открывая на миг видение сейфов, до краев наполненных рукотворными слитками.
      – А можешь ли вернуть мою молодость?
      Теперь искуситель показывает ему Аркан Любовь,в котором повесть о Фаусте переплетается с историей Дона Гуана Тенорио, без сомнения также скрывающейся в хитросплетениях карт таро.
      – Что ты хочешь в обмен на секрет?
      Карта Пары Кубковбыла напоминанием рецепта создания золота; она могла быть прочитана, как дух разъединенных Серы и Ртути, или же союз Солнца и Луны, или же конфликт между Стабильным и Непостоянным, рецепт, содержащийся во всех трактатах; но чтобы принудить его заработать, можно провести всю жизнь, раздувая печные меха, без всякой надежды чего-либо достичь.
      Наш сосед, казалось, вычитывал в картах таро историю, все еще происходящую с ним самим. Однако в какой-то момент показалось, что нам не стоит ожидать каких-либо непредвиденных происшествий: Пара Монетграфически выразительно указывает на обмен, сделку, do ut des;и поскольку предметом сделки могла быть только душа нашего компаньона, можно было увидеть бесхитростную аллегорию обмена в изменчивом, крылатом создании Аркана Сдержанность;и если мрачный колдун занимается торговлей душами, то это позволяет считать его Дьяволом.
      При содействии Мефистофеля любое желание Фауста незамедлительно исполнялось. Или, иными словами, Фауст получал золотой эквивалент всего того, что желал.
      – И вы не противились?
      – Я думал, богатство есть что-то иное, растущее, изменчивое, но не видел ничего, кроме кусков одинакового металла, который появляется и исчезает, накапливается и служит только собственному постоянному и однообразному умножению.
      Все, до чего дотрагивались его руки, превращалось в золото. Итак, повесть Доктора Фауста смешалась также с историей царя Мидаса в карте Туза Монет,изображающей земной шар в виде сферы из твердого золота и превращающей сухую абстракцию в деньги, несъедобные и мертвые.
      – Ты уже жалеешь, что подписал соглашение с Дьяволом?
      – Нет, ошибкой было обменять свою единственную душу на холодный металл. Если бы Фауст поступился пред многими дьяволами одновременно, смог бы он спасти свою растерянную душу, найти золотую жилу на дне пластичной сущности, увидеть Венеру, безустанно возрождающуюся в пене на берегах Кипра?…
 
      Аркан Восемнадцатый, который мог бы завершить повесть доктора алхимии, также мог бы начать историю воинственного искателя приключений, иллюстрируя его рождение под открытым небом, при свете звезд. Сын неизвестного отца и свергнутой беглой королевы, Парсифаль несет в себе тайну своего рождения. Дабы затруднить ему возможность узнать ее, его мать (которая, вероятно, имела на то веские причины) научила его никогда не задавать вопросов, растила его в одиночестве, не допуская до принятия рыцарского обета. Но странствующие рыцари скитались даже в таких диких торфяниках, где скрывался мальчик, и он, никого не спросясь, присоединяется к ним, берется за оружие, вскакивает в седло и топчет мать под копытами своего коня.
      Дитя преступной связи, нечаянный матереубийца, вовлеченный вскоре в не менее запретную любовь, Парсифаль бежит сквозь лес в полном неведении. Не зная ничего, что нужно знать, если намерен добиться успеха, он вел себя согласно правилам рыцарского поведения, ибо так уж он был создан. И чистый в своем неведении, он путешествует по местностям, отягощенный мрачной тайной.
      Пустыня простирается на карте таро Луна.На берегу мертвого озера стоит замок, на его Башнюпало проклятие. Здесь обитает Амфортас, Король-Рыболов, и мы видим его, старого и немощного, зажимающего рукой рану, которая отказывается заживать. Пока не будет излечена эта рана, колесо трансформаций останется неподвижным, то колесо, что движется от света солнечных лучей к зелени листьев и к веселью весенних праздников равноденствия.
      Возможно, грех короля Амфортаса состоит в бесполезной мудрости, печальном знании, содержащемся, вероятно, на дне сосуда, который несут люди вверх по ступеням замка. Парсифаль видит эту процессию, и он желал бы знать, что это такое, но остается безмолвным. Сильная сторона Парсифаля состоит в том, что он так неопытен в мире и так поглощен самим фактом своего нахождения в нем, что ему никогда не приходит на ум спрашивать о том, что он видит. И все же даже одного его вопроса было бы достаточно, чтобы хранилище знаний, собранных на протяжении столетий на дне горшков в раскопках, раскроется, эпохи рухнут от задвигавшихся вновь теллурических слоев, будущее воскресит прошлое, пыльца обильных цветений, тысячелетиями погребенная в торфяных болотах, начнет носиться в воздухе вновь, поднимаясь с пылью мертвых веков…
 
      Я не знаю, как долго (часы или годы) Фауст и Парсифаль соперничали за трактирным столом в выяснении своих путей, карта за картой. Но всякий раз, как они склонялись над картами таро, их истории читались по-иному, претерпевая изменения, вариации, подвергаясь влиянию времени дня и направлению мыслей, колеблясь между двумя полюсами: все или ничего.
       – Мир не существует, – заключил Фауст, когда маятник достиг противоположной крайности, – нет общности, одновременно данной: есть лишь конечное количество элементов, чьи комбинации умножаются до миллиардов и миллиардов, и лишь некоторые из них обретают форму и смысл и их удается ощутить, несмотря на бессмысленность, бесформенность пылевого облака, подобно семидесяти восьми картам колоды таро, в комбинациях (совпадениях) которых появляется вереница историй, чтобы затемнемедленно исчезнуть.