Космикомические истории

Правила были обычные: каждому разрешалось попадать атомом в своего и посылать его дальше или же ударять им в атом противника, чтобы убрать его с пути. Бить слишком сильно, разумеется, опасались; от резкого столкновения двух атомов водорода легко мог образоваться атом дейтерия, а то и просто атом гелия, и для игры новые атомы уже не годились. И больше того: когда один из таких резко столкнувшихся атомов оказывался атомом противника, виновный обязан был еще и возместить ущерб.

О том, что такое кривизна пространства, говорить не приходится. Бывало, все идет как по маслу, крутится себе шарик, крутится и вдруг фюйть – только его и видели: ушел по касательной!

Вот почему, пока шла игра, число атомов все уменьшалось и уменьшалось, и поэтому кто первый оставался ни с чем, тот и проигрывал.

И вот, едва наступал критический момент, как откуда ни возьмись появлялись вдруг новые атомы. А разница между атомом новым и атомом, побывавшим в употреблении, сами понимаете, огромная! Новые сверкали, горели и светились таким влажным блеском, словно были покрыты росой. Мы ввели дополнительные правила, решив, что каждый новый атом будет равняться трем старым и что как только появляются новые, мы их тут же делим между собой поровну.

Так что игре нашей не было конца, но скучней она от этого не становилась. Напротив: всякий раз, как заводились у нас новые атомы, нам казалось, будто и сама игра новая, и мы начинаем первую партию.

Но с течением времени игра стала терять свою увлекательность. Новых атомов больше не появлялось, нечем стало заменять старые, и мы из боязни упустить в голый, пустынный космос то немногое, что у нас еще оставалось, били все слабее и неувереннее.

PfwfP словно подменили: он ходил рассеянный, то и дело пропадал куда-то. Приходит его очередь бить – его нет, кричу – не отзывается, является через полчаса.

– Где ты там? Тебе ведь бить! А не хочешь больше играть – так и скажи!

– Да играю я, не приставай, сейчас ударю.

– И чего зря шляться! Если у тебя другие дела, отложим партию!

– Проигрываешь – вот и злишься.

И действительно: у меня не оставалось ни атома, а у этого PfwfP неизвестно каким образом, но всегда хоть один да имелся в запасе. Я же, чтобы поправить свои дела, мог рассчитывать только на появление новых атомов водорода и на справедливый дележ.

И вот, как только PfwfP в очередной раз исчез, я тут же крадучись последовал за ним. Пока мы бывали вместе, он с самым беспечным видом слонялся из угла в угол, насвистывая. А теперь стоило ему освободиться из-под моей опеки, как он тут же начал бешено носиться по космосу с таким деловым видом, что всякому ясно было: у него есть вполне определенный план действий. В чем состоял его план – а попросту говоря, его мошенничество, как вы увидите, – мне и удалось вскоре раскрыть.

PfwfP известны были решительно все места, где возникали новые атомы, и, время от времени наведываясь туда, он собирал их, что называется, с пылу с жару, а потом припрятывал.

Так вот почему у него никогда не переводились атомы для игры!

Однако прежде чем пустить их в игру, этот закоренелый мошенник принимался гримировать их, подделывать под старые, царапая оболочку электронов, пока она не становилась тусклой и непрозрачной, чтобы я думал, будто это какой-нибудь старый отыгранный атом, случайно завалявшийся у него в кармане.

Но и это еще полбеды: наскоро подсчитав все находившиеся в игре атомы, я обнаружил, что это была лишь ничтожная доля того, что он воровал и припрятывал. Неужели он где-то откладывал водород? Но зачем? Что он задумал? А что, если, мелькнуло у меня подозрение, этот чертов PfwfP собрался построить для себя одного собственную новехонькую вселенную?

С той минуты я лишился покоя: нужно отплатить ему той же монетой, решил я. Можно, конечно, последовать его примеру: теперь, когда я знаю места, я могу являться туда раньше его и захватывать себе эти едва появившиеся на свет атомы, прежде чем он успеет прибрать их к рукам, – и дело с концом! Но нет, думал я, это будет слишком просто! Мне хотелось, чтобы он сам попался в ловушку, достойную его коварства. И я принялся за изготовление фальшивых атомов: пока PfwfP занимался своими грабительскими набегами, я, надежно укрывшись, тер, месил, отвешивал, пытаясь слепить воедино имевшееся в моем распоряжении сырье. Правда, ассортимент и количество его были ничтожны: кучка отработанных фотонов, опилки с магнитных полей и два-три заблудившихся на лету нейтрино – вот и все, чем я располагал. Я скатывал из этих ошметков шарики, обильно смачивая их слюной, и только таким путем мне удавалось соединять все это добро в одно целое. В конце концов мне удалось получить несколько корпускул. Лишь внимательно приглядевшись к ним, можно было заметить, что это не только не водород, но и вообще ни один из известных элементов.

Однако для такого типа, как этот PfwfP, который носился как угорелый, хватал атомы не глядя и воровским жестом совал себе в карман, они вполне могли сойти за натуральный новенький водород.

И вот, пока он ничего еще не подозревал, я стал ходить на добычу раньше его. Каждое место я помнил так, что мог отыскать атом с закрытыми глазами.

Мировое пространство изогнуто повсюду. Однако встречаются места, где его кривизна намного превышает обычную, образуя своего рода углубления, впадины, лунки. Пространство здесь как бы особенно круто загибается, пытаясь свернуться в трубку. И не где-нибудь, а именно здесь, в этих самых углублениях, подобно жемчужине в створках раковины, каждые двести пятьдесят миллионов лет с нежным позваниванием рождается сверкающий атом водорода. Обходя эти места, я забирал себе в карман новорожденные атомы и клал на их место поддельные.

Таким образом пока жадный, ненасытный грабитель, не замечая подвоха, набивал себе карманы отбросами, я накапливал несметные сокровища, которые вселенная тихо и незаметно вынашивала для меня в своем лоне.

В игре мы поменялись ролями: у меня теперь всегда бывали новые атомы для бросания, а те, что пускал PfwfP, то и дело давали осечку. Три раза делал он бросок, и все три раза атом его, вылетая в космос, крошился там, точно раздавленный. Теперь PfwfP старался под любым предлогом – во что бы то ни стало – сорвать партию.

– Давай, давай! – нажимал я на него. – Если ты опять не запустишь – победа будет за мной.

– Черта с два! Когда атом выходит из строя, партия не считается, нужно начинать сначала.

Такого правила не было, он его сам выдумал на ходу. Я не отставал: я прыгал вокруг него, приплясывал, садился ему верхом на плечи и орал над самым его ухом тут же сочиненную песенку:

Ход пропустишь —

Все упустишь,

Не сыграешь —

Проиграешь!

Доиграй-ка до конца,

Лампа-дрица-аца-ца!

– Да перестань ты наконец! – взмолился PfwfP. – Давай лучше сыграем во что-нибудь другое.

– Можно! – согласился я. – Слушай! А что, если нам галактики запускать?

– Целые галактики, говоришь? – PfwfP явно оживился. – Я-то готов! Да вот как ты – у тебя ведь ни одной галактики нет!

– Нет, есть!

– Так у меня и подавно!

– Тогда давай!

– Посмотрим, чья полетит выше!

И я с силой выбросил в небо весь свой тайный запас новых атомов.

Сначала они как будто рассеялись. Но вскоре, собравшись вместе, сгустились в небольшое легкое облако; облако это стремительно разрасталось, а внутри его, в самой середине, возникла область раскаленных добела сгущений. Они бешено вращались и вдруг – не успел я даже опомниться – превратились в спираль, состоявшую сплошь из созвездий, огромных, невиданных доселе созвездий! Спираль свободно парила в пространстве, быстро развертываясь в ленту, и мчалась, мчалась вперед, а я держал ее за хвост и несся вслед за ней. Теперь уже не я запускал галактику, сама галактика увлекала меня, повисшего на ее хвосте. И не повисшего, нет! Потому что не было больше ни «верха», ни «низа», а было только пространство, которое непрерывно ширилось, моя галактика, которая также все расширялась, и я, подвешенный в ней и строивший оттуда рожи одураченному PfwfP, оставшемуся где-то далеко-далеко позади, на расстоянии многих тысяч световых лет.

PfwfP, едва я только поднял руку, тоже извлек все свое богатство и швырнул его вверх таким широким, размашистым жестом, будто заранее был уверен, что над ним развернется спираль новой огромной галактики. Не тут-то было! Последовал треск разрядов, сумбурные, беспорядочные вспышки, и тут же все стихло!

– Что, не вышло? – крикнул я PfwfP, осыпавшему меня снизу бранью.

Он был зелен от ярости.

– Сейчас я тебе покажу, проклятый QfwfQ!

А мы с галактикой тем временем летели уже среди тысяч и тысяч других галактик, но моя была самой молодой на всем этом огромном небосводе, и он завидовал ей: она вся искрилась молодым водородом, новорожденным бериллием и младенцем углеродом. Старые, пожилые галактики бежали от нас, раздувшись от зависти: неуклюжие, старомодные, они нам были не пара, и мы с гиканьем и свистом уносились от них, оставляя их далеко позади.

Так, стремительно убегая друг от друга, мы пролетали сквозь все более пустынные и разреженные пространства, пока, наконец, я снова не увидел там и сям расплывчатые блики света. Это оказались целые скопища новых галактик, образовавшихся из только что возникшей материи, галактик, теперь уже более молодых, чем моя.

Через некоторое время пространство вокруг нас вновь напоминало осенний, густо увешанный спелыми гроздьями виноградник. И все это летело, мчалось, разбегаясь в разные стороны, моя галактика убегала и от старых, и от более молодых галактик, а те, в свою очередь, мчались прочь от нас. Избавившись от них, мы вырвались, наконец, в свободные, никем еще не занятые небеса, но и те, в свою очередь, поторопились заселиться, и так было без конца.

– Это тебе все за предательство, QfwfQ! – услышал я вдруг в момент одного из таких новых заселений и, обернувшись, увидел несшуюся по нашему следу совсем юную галактику; на самом конце ее спирали – чтобы удобнее было выкрикивать угрозы и оскорбления по моему адресу – восседал мой неизменный товарищ по играм PfwfP.

Началась погоня. В местах, где пространство шло в гору, молодая подвижная галактика PfwfP всякий раз выигрывала в дистанции, зато на спусках моя – более тяжелая – вновь уходила вперед.

Секрет гонок известный: все дело в том, кто как берет виражи. Галактика PfwfP имела явную склонность преодолевать их круто, моя же, напротив, постоянно стремилась брать их как можно шире. Не один раз после таких расширений меня выкидывало вон из пространства, а следом летел и PfwfP. И мы продолжали гонку, пользуясь обычной в таких случаях системой: создавали перед собой пространства по мере того, как продвигались вперед.

Иметь перед собой «ничто», позади – перекошенную злобой физиономию ни на шаг не отстававшего PfwfP было в одинаковой степени неприятно. И все же я предпочитал смотреть вперед. Смотрел, смотрел – и вдруг что я вижу? PfwfP, на которого я только что смотрел, оглядываясь назад, несется на своей галактике прямо передо мной!

– Ага! – воскликнул я. – Теперь моя очередь гнаться за тобой!

– Каким это образом? – услышал я голос PfwfP, не совсем понимая, откуда: не то позади себя, не то впереди. – Это я за тобой гоняюсь!

Я обернулся: PfwfP по-прежнему летел следом. Я снова посмотрел вперед: что за черт! Все тот же PfwfP удирал – только пятки сверкали. Однако, приглядевшись, я увидел, что впереди его галактики, той, что шла передо мной, летела другая, и этой другой была моя собственная! Это так же верно, как и то, что на ней восседал не кто иной как я – собственной персоной! Да, да! Меня нельзя было не узнать, хотя я и видел себя со спины. Я повернулся к тому PfwfP, что преследовал меня, и, вглядевшись пристальней, увидел, что следом за его галактикой гонится еще одна галактика – тоже моя, и на ней тоже сижу я и оглядываюсь назад.

Так и получалось: за каждым QfwfQ следовал свой PfwfP, а за каждым PfwfP – свой QfwfQ, и каждый PfwfP гнался за QfwfQ, a тот гнался за ним, и наоборот. И пусть расстояние между нами то ненамного сокращалось, то увеличивалось, но теперь нам уже было ясно, что ни одному из нас никогда и ни за что не суждено догнать другого: ни ему – меня, не мне – его. И хотя эта игра в догонялки давно потеряла для нас всякий интерес и мы были уже не дети, но изменить что-либо уже нельзя было...

Бесцветный мир.

Перевод Л. Вершинина

Прежде чем возникли океаны и атмосфера, Земля, вероятно, имела вид серого вращающегося в пространстве шара – такого же, как сейчас Луна. В тех местах, куда ультрафиолетовые лучи проникают совершенно беспрепятственно, все краски исчезают. Поэтому скалы на лунной поверхности в отличие от Земли, где они бывают самых разных цветов, все одного, мертвенно-серого тона. И если лик Земли сейчас столь многоцветен, то это лишь благодаря атмосфере, которая поглощает губительные ультрафиолетовые лучи.

– Да, серый цвет немного монотонен, – подтвердил старый QfwfQ. – Но зато глаз отдыхает. Я пробегал милю за милей с такой скоростью, которая возможна только в безвоздушной среде, и всюду видел только серое на сером. Никаких четких контрастов; по-настоящему белой была лишь центральная часть Солнца, но на нее невозможно было даже взглянуть, а по-настоящему черной не была даже ночная тьма, так как на небосводе всегда сверкало великое множество звезд. Перед взором простирались бесконечные горизонты, еще не прорезанные горными хребтами, которые тогда только начинали формироваться, и эти хребты тоже были уныло-серыми на фоне серых равнин. Можно было пересечь континент за континентом и так и не выйти на берег, потому что океан, реки и озера еще находились где-то глубоко под землей.

Встречаться с кем-нибудь в те времена случалось крайне редко: ведь нас было так мало. Под ультрафиолетовыми лучами могли выжить только самые непритязательные. Вообще отсутствие атмосферы давало себя знать во многом: например, метеориты сыпались на Землю сплошным дождем, потому что тогда не было стратосферы, о которую теперь, как капли о навес, эти самые метеориты разбиваются. Затем – безмолвие. Можно было кричать сколько угодно – все равно без воздуха звуковых колебаний быть не могло, и мы все оставались глухи и немы. И еще – перепады температуры: вокруг не было ничего, что сохранило бы солнечное тепло, поэтому ночью все коченели от холода. Счастье еще, что земная кора согревалась изнутри благодаря расплавленным минералам, которые, постепенно сгущаясь, накапливались в недрах планеты. Ночи были короче, как, впрочем, и дни, потому что Земля вращалась тогда вокруг своей оси много быстрее. Я спал, прижавшись всем телом к теплой скале, и царивший вокруг сухой мороз был мне приятен. Словом, что касается климата, то, откровенно говоря, я в нем чувствовал себя совсем неплохо.

Нам недоставало множества крайне необходимых вещей, и, как вы сами понимаете, отсутствие красок волновало нас меньше всего. Единственное неудобство заключалось в том, что, когда нужно было отыскать кого-нибудь или что-нибудь, приходилось напрягать зрение – все было одинаково бесцветным, так что стоило большого труда различить очертания предметов на сплошном сером фоне.

Нам едва-едва удавалось различить лишь движущиеся предметы: катящийся обломок метеорита, внезапно разверзающуюся от землетрясения пропасть, брызги лавы.

В тот день я мчался по необъятному амфитеатру пористых, как губка, скал, смыкавшихся арками, за которыми открывались все новые арки. Местность была сильно пересеченной, и однотонность цвета слегка нарушалась неожиданными переливами теней во впадинах. И вот среди опор этих бесцветных арок я внезапно увидел, как быстро-быстро промелькнуло что-то бесцветное, исчезло, снова появилось немного дальше. Два огонька то вдруг загорались, то мгновенно угасали. Еще не поняв толком, в чем тут дело, я бросился вдогонку за Аиль, влюбившись в ее глаза.

Я углубился в песчаную пустыню, я бежал между дюнами, всегда чем-то различавшимися между собой, но, в сущности, почти одинаковыми. Если вы глядели на них с определенной точки, гребни дюн напоминали очертаниями распростертые тела. Вон там виделась рука, прижатая к нежной груди, причем ладонь подпирала щеку; чуть поодаль казалось, будто девушка выставила босую ногу с изящным большим пальцем. Остановившись, я старался найти новые очертания тела и не сразу понял, что передо мной не песчаный холм, а сама беглянка, за которой я гнался. Совершенно бесцветная, она лежала на бесцветном песке, погруженная в сон. Я присел рядышком. То было время (теперь я это знаю точно), когда на нашей планете эра ультрафиолетовых лучей приближалась к концу, и та жизнь, которой суждено было исчезнуть навсегда, приобретала особенно прекрасные формы. Земля не знала ничего прекраснее, чем существо, лежавшее рядом со мной.

Аиль открыла глаза и увидела меня. Вначале она, по-моему, не смогла различить меня на фоне окружающего песка, как это прежде случилось и со мной, но потом она узнала во мне таинственное существо, которое преследовало ее, и сильно испугалась. В конце концов она, очевидно, все-таки поняла, что природа у нас обоих общая, и в ее глазах мелькнул проблеск робкого веселья; от счастья я издал безмолвный крик.

Потом попробовал жестами объясниться с ней.

– Песок. Не песок, – сказал я, указав сначала на окружающее пространство, а затем на нас двоих. Аиль утвердительно кивнула головой: она меня поняла.

– Скала. Не скала, – продолжал я, чтобы поддержать разговор. Но объяснить, к примеру, кто такие мы с Аиль, в чем наше различие и сходство, было делом нелегким.

– Я. Ты не я, – жестами объяснял я. Но ей это не понравилось. – Да. Ты как я, но не совсем, – поправился я.

Она успокоилась, но смотрела на меня недоверчиво.

– Я, ты, вместе, бегать, бегать, – осмелев, сказал я.

Она засмеялась и бросилась наутек. Мы бежали по гребням вулканов. В серой полуденной мгле разметавшиеся волосы Аиль и языки пламени, вырывавшиеся из кратера, точно сливались в едином взмахе одинаково бледных крыльев.

– Огонь. Волосы, – сказал я. – Огонь как волосы.

Казалось, мои слова убедили Аиль.

– Правда, очень красиво? – спросил я.

– Красиво, – ответила она.

Белесое солнце уже клонилось к закату. Его лучи, падая сбоку на отвесный обрыв из темных камней, придавали некоторым из них серебристый оттенок.

– Там камни неодинаковые... Правда, красиво? – сказал я.

– Нет, – ответила Аиль и отвернулась.

– Там камни очень красивые, – настаивал я, показывая на их сероватый блеск.

– Нет, – она даже не пожелала взглянуть на них.

– Я тебе те камни! – предложил я.

– Нет, эти! – ответила Аиль и схватила горсть темных камешков. Но я уже помчался к обрыву.

Когда я вернулся с блестевшими в полутьме камешками, мне долго пришлось уговаривать Аиль, чтобы она приняла подарок.

– Красивые! – пытался я ее убедить.

– Нет! – возражала она, но потом все же посмотрела на них. Теперь, когда на них больше не падали солнечные лучи, эти камни тоже стали тусклыми. Лишь тогда Аиль сказала: – Красивые!

Спустилась ночь, и я впервые провел ее, прижимаясь не к теплой скале. Если свет скрывал от меня Аиль и даже заставлял сомневаться в ее существовании, то тьма придавала мне уверенность, что она здесь, возле меня.

Наступило утро и вновь окрасило Землю в серый цвет; я огляделся вокруг и не увидел Аиль. Тогда я беззвучно закричал:

– Аиль! Почему ты убежала?

Но она была рядом и тоже искала меня, и не видела, и беззвучно звала:

– QfwfQ, где ты?

Наконец глаза наши привыкли к туманному полусвету, и мы смогли различить очертания бровей, локтя, бедра.

Я мечтал засыпать Аиль подарками, но все они казались мне недостойными ее красоты. Я искал все, что хоть чем-нибудь отличалось от однообразной земной поверхности, ну, хоть бы трещинкой или пятном. Но очень скоро мне пришлось убедиться, что у нас с Аиль разные, вернее, даже диаметрально противоположные вкусы. Мне хотелось найти что-нибудь, не подернутое однотонным серым налетом, покрывавшим все и вся, и я жадно ловил малейшее изменение, каждый знак необычайного, нового (а надо сказать, что к этому времени в мире что-то начало меняться: кое-где на сплошь бесцветном фоне показались то более яркие, то более тусклые переливы). Между тем Аиль оставалась счастливой обитательницей безмолвного мира, где не было места никаким переходам цветов, для нее все, что грозило разрушить безликую однотонность, представлялось грубым диссонансом, а красота начиналась там, где серый цвет, подавив все другие оттенки, царил безраздельно и полновластно.

Как мы могли понять друг друга? Ничто вокруг – такое, каким оно являлось нашим взорам, – не могло помочь нам выразить то, что мы чувствовали друг к другу; но я упрямо стремился извлечь из окружающих предметов какие-то новые оттенки свойств, в то время как Аиль хотела, чтобы все свелось к лишенной качеств, бесцветной сущности предметов.

В небе по траектории, пересекавшей Солнце, пронесся метеорит, и его зыбкая огненная оболочка на миг стала как бы фильтром для солнечных лучей. Внезапно мир окрасился в невиданные прежде цвета: у подножия оранжевых скал разверзлись багровые пропасти, я протянул фиолетовые руки к сверкающему зеленому метеориту и, мучительно пытаясь выразить мысль, для которой еще не существовало слов, крикнул:

– Это тебе! Тебе от меня! Да, да, это красота!

Я стремительно обернулся, горя желанием взглянуть, как по-новому сверкает красота Аиль в этом преображенном мире, но Аиль исчезла, словно в тот самый миг, когда серая пелена, окутавшая Землю, разорвалась на тысячи кусков, и она сумела юркнуть в щель и спрятаться где-то.

– Аиль! Не пугай меня, Аиль! Вылезай, посмотри вокруг!

Тем временем метеорит уже миновал Солнце, и Земля снова стала тусклой, однообразной и серой, а для моих ослепленных глаз еще более серой, чем прежде; Аиль нигде не было.

Она и в самом деле исчезла. Я искал ее долго, в беспрестанной смене ночей и дней. То было время, когда мир словно примерял те формы, которые принял впоследствии. При этом он испытывал то один, то другой из имевшихся под рукой материалов, далеко не всегда наиболее пригодных для данной формы; но ведь было совершенно ясно, что это еще не окончательная модель. Деревья из лавы дымчатого цвета простирали искривленные ветви, с которых свисали тоненькие сланцевые листики. Пепельные бабочки порхали над глиняными лугами и вдруг неподвижно замирали маргаритками из кристаллов опала. Может быть, та бесцветная тень, которая легко покачивалась на ветке дерева в бесцветном лесу, и была Аиль; или, может быть, та, что наклонялась, отыскивая в сером кустарнике серый гриб. Сотни раз мне мерещилось, что я ее нашел, и сотни раз я снова ее терял. Через безлюдные равнины я добрался, наконец, до первых поселений. В ту пору, в преддверии грядущих перемен, безвестные строители создавали прообразы форм далекого еще мира будущего. Я прошел через скопление нурагов[2] с их башнями-глыбами, пересек гору, в которой повсюду были выдолблены подземные ходы и пещеры, напоминавшие убежища отшельников, попал в порт, раскинувшийся у грязевого моря, пересек сад, где на песочных клумбах вздымались к небу высокие менгиры[3].

По серым камням менгиров змеились чуть заметные серые прожилки. Я остановился. Аиль была здесь. Она играла со своими подругами. Они кидали высоко-высоко кварцевый шар и ловили его на лету.

Одна из них слишком сильно бросила шар, и я перехватил его. Подруги Аиль бросились искать пропавший шар. Аиль осталась одна. Я высоко подбросил этот кварцевый мяч и снова поймал его. Аиль бросилась за ним. А я, прячась от нее, беспрестанно подбрасывал шар, увлекая ее все дальше и дальше. Наконец я вышел на открытое место, и Аиль увидела меня; она что-то сердито крикнула, потом улыбнулась. Так, перебрасывая друг другу мяч, мы гуляли по незнакомым местам.

В ту эпоху на нашей планете пласты геологических пород с трудом искали устойчивого положения, и от этого землетрясения случались каждый час. То и дело новый подземный толчок сотрясал земную кору, и между мной и Аиль мгновенно разверзались гигантские пропасти, через которые мы на бегу перебрасывали наш кварцевый мяч. Сквозь эти трещины сжатые в недрах Земли вещества пробивали себе путь на волю, и на поверхность то и дело вылетали камни, кипящие струи газы, дымящиеся облачка.

Не прерывая игры, я заметил, что на поверхности постепенно оседает слой газа, похожий на туман. Вначале странный туман стелился над самой Землей, но постепенно стал подыматься все выше, окутав сначала наши лодыжки, затем колена и, наконец, бедра... В глазах Аиль промелькнула тень беспокойства и даже страха; мне же не хотелось пугать ее, и я как ни в чем не бывало продолжал нашу игру, хотя и сам испытывал некоторое волнение.

Ничего подобного мне до сих пор не приходилось наблюдать – над Землей, обволакивая ее, рос и все больше раздувался гигантский пузырь газа. Еще немного, и газ затопит нас с головой, и кто знает, что тогда произойдет.

Я бросил Аиль кварцевый мяч через большую трещину, но по непонятным причинам он пошел к земле гораздо ближе, чем я рассчитывал, и угодил прямо в расщелину. Видно, кварцевый шар вдруг стал невероятно тяжелым, или нет – это трещина превратилась в огромный провал, и Аиль оказалась далеко-далеко от меня, за потоком какой-то жидкости, бурлившей между нами и пенившейся у подножия скал; я бежал по берегу, простирая вдаль руки, и кричал: «Аиль! Аиль!».

Мой голос, вернее – звук моего голоса, разносился вокруг с неведомой доселе силой, но рев волн заглушал мои крики. Словом, уже ничего нельзя было понять.

Совершенно оглушенный, я заткнул уши и в тот же миг почувствовал, что надо зажать рот и нос, чтобы не задохнуться от дурманящей смеси кислорода с азотом, которая разлилась вокруг. Но самым сильным моим побуждением было крепко зажмурить глаза, чтобы не ослепнуть.

Жидкая масса, колыхавшаяся у моих ног, внезапно изменила цвет, ослепив меня, из горла моего вырвались бессвязные хриплые звуки, которым лишь позже суждено было обрести точный смысл: «Аиль! Море голубое!»

Долгожданная метаморфоза, наконец, свершилась. Отныне на Земле возникли вода и воздух. А над этим новорожденным морем клонилось к закату Солнце, окрашенное сейчас в совершенно необычные, куда более яркие цвета. И меня не оставляло желание почти бессмысленно кричать:

– Аиль, смотри, какое оно красное, это Солнце! Аиль, оно красное!

Наступила ночь. Но и тьма теперь была совсем иной. Я бежал по равнине, ища Аиль, и при виде все новых чудес бессвязно кричал:

– Аиль, звезды желтые! Аиль, Аиль!

Я не нашел ее ни в ту ночь, ни в последующие дни и ночи. Вокруг мир щедро рождал все новые краски, розовые облака собирались в фиолетовые тучи, и из них выпрыгивали золотистые молнии, после гроз широко раскинувшиеся радуги являли нам невиданные цвета и оттенки в самых причудливых сочетаниях. В это же самое время начал свое победное шествие по Земле и хлорофилл; мох и папоротники зазеленели в долинах, изборожденных бурными потоками. Наконец-то земной пейзаж стал достойным фоном для красоты Аиль, но самой Аиль нигде не было! А без нее все это великолепие красок казалось мне бесполезным, лишенным смысла...

Я ходил по Земле, не узнавая некогда серых, бесцветных предметов, каждый раз поражаясь, что, оказывается, огонь – красный, лед – белый, небо – лазурное, почва – бурая, что рубины – рубинового цвета, бирюза – бирюзового, а изумруды – изумрудного. Ну, а Аиль? Как я ни напрягал воображение, я все же не мог представить себе, какой она предстанет перед моими глазами.

Я снова очутился в саду, среди менгиров, но теперь в нем зеленели деревья и травы; в струящихся фонтанах плавали красные, золотистые, иссиня-стальные рыбки. Подружки Аиль по-прежнему бегали на лужайке, перекидывая друг другу разноцветный шар. Но как они изменились! Одна из них стала белокожей блондинкой, другая – смуглолицей брюнеткой, третья – шатенкой с розовой кожей, а четвертая – рыжей, с лицом, усыпанным очаровательными веснушками.

– Где Аиль? – крикнул я им. – Где она? Что с ней! Почему она не с вами?

Губы подружек были красными, зубы – белыми, а язык и десны – розовыми. Розоватыми были и соски груди. А глаза у одних были зеленые, как аквамарин, у других – черные, как вишни, или карие.

– Ах... Аиль, – ответили они. – Она куда-то исчезла... А куда – не знаем, – и они снова принялись за игру.

Я пытался вообразить себе цвет волос и кожи Аиль, но мне это никак не удавалось; так в поисках возлюбленной я обыскал всю поверхность Земли.

«Раз ее нет наверху, то, может быть, она прячется в недpax?» – подумал я и, как только поблизости произошло землетрясение, спустился в пропасть и постепенно добрался до самого чрева Земли.

– Аиль! Аиль! – звал я во мраке. – Аиль! Выйди и посмотри, какая наверху красота!

Охрипнув от крика, я умолк. И в ту же секунду до меня донесся тихий, спокойный голос Аиль:

– Тсс... Я здесь. Зачем ты так кричишь? Что тебе нужно?

Я ровным счетом ничего не видел.

– Аиль! Идем со мной! Ты знаешь, наверху такая...

– Мне не нравится наверху.

– Но прежде ты сама...

– То было прежде. А теперь все по-другому. Началась эта неразбериха красок...

– Нет, это было лишь на миг, просто освещение изменилось. Помнишь, как тогда с метеоритом, – солгал я. – А теперь все уже прошло и стало, как прежде. Идем же, не бойся.

«Когда она поднимется, – думал я, – то после секундного замешательства привыкнет к обилию цветов и красок; ей самой понравится, и она поймет, что я лгал ради ее же блага».

– Ты говоришь правду?

– Зачем мне врать? Идем, я отведу тебя.

– Нет. Ты иди вперед, а я пойду следом.

– Но ведь мне не терпится снова тебя увидеть.

– Ты увидишь меня, только если я сама захочу. Ступай вперед и не оборачивайся.

Подземные толчки прокладывали нам путь. Каменные пласты раздвигались перед нами, как пластинки веера, мы пробирались вперед через расщелины. Я слышал за собой легкую поступь Аиль. Еще один толчок – и мы вышли к самой поверхности. Я бежал по базальтовым и гранитным ступеням, и они мелькали, словно страницы книги, которые вы быстро перелистываете. Уже показался пролом, который должен был вывести нас наружу, уже видна была освещенная Солнцем зеленая поверхность Земли, уже пробивались нам навстречу лучи света. Сейчас, сейчас я увижу, как заиграют краски на лице Аиль...