Всё под контролем

— Аборигены называют его Рапа-Нуи, — ответил Цетлин.

— Правильно, аборигены называют его Рапа-Нуи, — кивнул Неделин. — А вот Роггевен назовёт его островом Пасхи.

Цетлин и Сейт ошарашенно уставились друг на друга.

Глава 13

То, что не вызвало у Сейта ни малейшей тревоги на острове, когда он был просто счастлив, узнав, что может наконец-то вернуться домой, не давало ему покоя все те три дня, что он, в компании с Цетлиным, провёл в санитарном изоляторе, в ожидании встречи с генеральным инспектором Отдела искусств, который должен был решить судьбу младшего инспектора Сейта. Неделин сказал, что Барцис зол на Сейта. Зная вошедшую в пословицы невозмутимость генерального инспектора, можно было догадаться, что он не просто зол, а вне себя от бешенства. Следовательно, думать теперь надо было не о повышении, о котором мечтал младший инспектор Сейт, застегнув наручники на запястьях Марина, а о том, как бы не вылететь из Департамента. Предстоящую встречу с генеральным Сейт ожидал теперь с внутренним содроганием. Но она была так же неотвратима, как закат солнца, который непременно наступит в урочное время, хочешь ты того или нет.

Когда спустя три дня после прибытия Сейта с Цетлиным пригласили в кабинет генерального инспектора Отдела искусств, Сейт неожиданно для самого себя почувствовал облегчение. Сегодня будет вынесен окончательный приговор, и ему не придётся больше ворочаться с боку на бок бессонными ночами, стараясь угадать, какие вопросы может задать ему Барцис, и придумывая достойные ответы на них.

В кабинете, в котором они оказались, миновав приёмную, не было ничего, кроме встроенных стенных шкафов и большого письменного стола. За столом сидел уже далеко не молодой человек с огромной лысой головой, одетый в тонкий серый свитер под горло. Глаза его были полуприкрыты веками, наползающими складками из-под густых бровей. Большие, сильные руки лежали перед ним на столе.

Справа, у самой стены располагался ещё один стол, за которым сидел личный секретарь генерального инспектора.

Войдя в кабинет, Сейт замер, вытянувшись в струнку.

Не привыкший к официальным строгостям Цетлин слегка поклонился и сказал:

— Добрый день.

Генеральный инспектор Барцис поднял веки и взглянул на вошедших.

— Ну что, натворили дел, — негромко произнёс он.

Слова его прозвучали не как вопрос, а как уже готовое обвинение. Отвечать что-либо на это не имело смысла.

Взгляд генерального инспектора остановился на Цетлине.

— Михаил Цетлин, — мрачно произнёс Барцис.

— Так точно, — с улыбкой ответил скульптор. «Ещё бы ему не улыбаться», — с тоской подумал Сейт. Цетлин, в отличие от инспектора, не чувствовал за собой никакой вины.

— Присаживайтесь, — Барцис взглядом указал Цетлину на одно из свободных кресел.

— Благодарю вас. — Цетлин занял предложенное ему место и, обернувшись, удивлённо посмотрел на Сейта, который остался стоять позади него.

Генеральный инспектор не предложил Сейту присесть. Казалось, он вообще не замечал присутствия младшего инспектора.

— Первое, — медленно произнёс Барцис, глядя на Цетлина, — от имени Департамента контроля за временем я приношу вам извинения за то, что вы были втянуты в эту историю. Второе: я приношу вам извинения за ошибки в работе наших сотрудников. Сейчас я объясню, в чём дело. Когда наши реставраторы, такая же активная молодёжь, как вы, работали в XX веке, затирая следы, оставленные младшим инспектором Сейтом, они, проявив чрезмерное усердие, убрали заодно и всю информацию, имеющую отношение к вашей личности. То есть человек по имени Михаил Цетлин как будто никогда и не жил в XX веке. Особенность перемещения во времени состоит в том, что мы не движемся по стреле времени в ту или иную сторону, а перепрыгиваем с одного витка временной спирали на другой. Вы покинули своё время в 1991 году. Сегодня мы имеем реальную возможность вернуть вас только в 1993-й. И при этом вы окажетесь примерно в той же ситуации, что и инспектор Сейт, когда он попал в ваше время — человек без прошлого. Поскольку вина за все случившееся лежит на Департаменте, мы предлагаем вам самому сделать выбор: вернуться в своё время или остаться у нас. В случае, если вы решите остаться, мы гарантируем вам все права гражданина. Если же вы пожелаете вернуться, мы постараемся создать для вас новую биографию.

Услышав такое, Цетлин почувствовал себя весьма неуверенно. Ему предлагали сделать выбор, от которого зависела вся его дальнейшая жизнь. Одно он понял сразу: если ему предлагают остаться в будущем, значит, в своём времени он не оставил никакого заметного следа. Как художник Михаил Цетлин не состоялся. Что, впрочем, легко можно было объяснить не отсутствием у него таланта как такового, а неблагоприятной для любого художника ситуацией, складывавшейся в России на исходе второго тысячелетия.

— Прежде чем дать ответ, я должен все как следует обдумать, — сказал Цетлин внезапно севшим голосом.

Генеральный инспектор слегка наклонил голову.

— Правильно. Подумайте, вас никто не торопит. — Барцис сделал паузу, начертив пальцем на столе длинную дугообразную линию. — Теперь, когда официальная часть нашей беседы окончена, от себя лично хочу сказать, что, будь на то моя воля, я велел бы вас примерно высечь, господин Цетлин, чтобы другим неповадно было.

Не зная, что сказать, Цетлин только удивлённо вскинул брови.

— Подумать только! — Барцис с неожиданной для него эмоциональностью взмахнул рукой. — Статуи острова Пасхи, над историей создания которых ломали головы маститые учёные всех времён, как выясняется, были сделаны двумя оболтусами, которым просто нечем было заняться, да ещё и с применением пси-техники! А бедные островитяне? До сих пор их поднимали на смех, когда на вопрос: «Каким образом статуи доставляли на берег?», они отвечали: «Сами шли!»

Сейт сделал попытку оправдаться, а заодно и напомнить о своём присутствии:

— Но мы не знали, что это остров Пасхи.

— Тем более! — хлопнул ладонью по столу Барцис. — Надо было сидеть тише мышей!

— Извините, — осторожно подал голос Цетлин. — Но я читал, что на острове Пасхи осталось большое количество незавершённых статуй. Я же оставил после себя только две заготовки. Да ещё были найдены каменные молотки, которые использовали для изготовления статуй островитяне.

— Ничего удивительного — аборигены просто пытались копировать ваши статуи. Сделать-то они их сделали, вот только ни одну из них не смогли даже с места сдвинуть. Пока у вас ещё свежа память, можно организовать для вас поездку на остров Пасхи. Посмотрите, стоит ли там хотя бы одна статуя, сделанная не вами?

— Почему же реставраторы, работавшие после нас на острове, не убрали статуи? — не унимался Цетлин.

— Потому что в их распоряжении были только одни сутки, — Барцис показал Цетлину кулак, из которого торчал указательный палец. — За столь короткий срок убрать все ваши художества было невозможно. Но даже если бы это было осуществимо… Вы представляете себе, сколько людей занималось изучением каменных идолов острова Пасхи? Сколько книг и статей о них написано? Сколько фильмов снято? Что со всем этим прикажете делать? Моаи острова Пасхи принадлежат теперь уже не вам и не мне, а всему человечеству.

— Но я ведь сам скопировал эти статуи с тех, которые видел по телевизору! — недоумевающе развёл руками Цетлин.

Впервые за время всего разговора уголки губ генерального инспектора слегка приподнялись.

— Что ж, можно назвать это автоплагиатом, — сказал он.

— Так, значит… — взгляд Цетлина растерянно скользнул по голым стенам и вновь замер на лице генерального инспектора. — Получается, что остров Пасхи — это моя авторская работа?

— Время выкидывает порою и не такие фокусы, — усмехнулся Барцис.

— Но это значит, что я сам у себя украл грандиозную идею! — возопил, точно раненый вепрь, Цетлин. — Я создал монументальный скульптурный комплекс, известный всему миру, но при этом только несколько человек знают, что это моя работа! — Цетлин шумно вздохнул, медленно и скорбно развёл руками и, с болью в голосе воскликнув: — Поистине, судьба безжалостна ко мне! — согнулся пополам, уткнувшись лбом в колени.

— Ну, зато вы теперь имеете возможность слетать на остров Пасхи и посмотреть на свои работы, простоявшие без малого пять веков, — заметил Барцис.

Цетлин никак не отреагировал на его слова.

Генеральный инспектор молча посмотрел на секретаря.

Секретарь так же молча надавил на кнопку селектора и произнёс только одно слово:

— Пора.

Обогнув замершего, словно соляной столп, Сейта, в кабинет вошли двое в голубых куртках медицинской службы Департамента. Осторожно взяв скульптора под руки, они извлекли его скорченное тело из кресла и, нашёптывая на ухо слова утешения, повели бедолагу к выходу. После удара, который постиг художника, несчастный нуждался в покое и отдыхе.

Едва только за сопровождавшими Цетлина медиками закрылась дверь, генеральный инспектор обратил свой взор на Сейта.

— Полагаю, младший инспектор Сейт, у вас было достаточно времени для того, чтобы найти если не оправдание, так хотя бы объяснение своим действиям.

Слова, произносимые Барцисом, падали подобно каменным глыбам, уворачиваться от которых было бессмысленно.

— Я не смог найти себе оправдания, — честно признался Сейт.

Ему показалось, что всего на один неуловимо короткий миг взгляд генерального инспектора сделался не таким тяжёлым, как прежде, и в нём даже мелькнуло что-то похожее на одобрение.

— А как насчёт объяснений? — спросил он.

Сейт понуро склонил голову.

— Если вы хотите получить объяснения по поводу того, что произошло на острове Пасхи…

— Нет! — рявкнул, не дослушав его, генеральный инспектор. — Мне и без твоих объяснений ясно, что там произошло! И все потому, что вёл ты себя как последний болван! Вместо того чтобы попытаться удержать ситуацию в рамках существующей реальности, принялся резвиться, словно мальчишка! Кем ты себя возомнил, Сейт? Повелителем времени? Или ты ловил кайф от того, с каким восторгом смотрели на тебя наивные островитяне, поражённые твоими сверхъестественными способностями?

Сейт не стал даже пытаться отвечать ни на один из заданных генеральным инспектором вопросов. Какой в этом был смысл? Он чувствовал себя раздавленным и смятым, словно ненужный обрывок бумаги, который оставалось разве что только швырнуть в мусорную корзину.

— Ты так ничего и не понял, Сейт? — тихо спросил Барцис.

Удивлённый неожиданной переменой в настроении генерального инспектора, Сейт поднял взгляд.

— Ну? — с надеждой посмотрел на него Барцис. — У тебя ведь было достаточно времени на то, чтобы все как следует обдумать.

— Я виноват в том, что из-за меня были сняты с задания агенты, — неуверенно начал Сейт.

— Пустое, — поморщившись, махнул рукой Барцис. — Такое случалось и прежде. То, что тебе за это причитается, ты получишь сполна. Что ещё?

— Вы полагаете, что мне следовало оставаться в XX веке и ждать, когда меня отыщут?

— Неплохая мысль, — одобрительно кивнул генеральный инспектор. И с разочарованием щёлкнул пальцами. — Но я не это имел в виду! — Барцис опёрся руками о край стола и тяжело откинулся на спинку кресла. — Ты разочаровал меня, Сейт. Разочаровал даже сильнее, чем я думал до встречи с тобой. Для таких людей, как ты, в Департаменте существует только одно место. Догадываешься какое?

— Склад невостребованных вещей, — угрюмо произнёс Сейт.

— Точно, — улыбнулся Барцис.

В улыбке его было столько яда, что хватило бы на дюжину гремучих змей.

Склад невостребованных вещей, куда поступали предметы, попавшие в XXII век из других эпох, которые после завершения того или иного дела оказывались никому не нужными, выполнял в Департаменте функцию первого круга Ада. Попавший туда одномоментно выпадал из жизни Департамента, хотя и продолжал формально числиться его сотрудником. О них все забывали, как о вещах, за которыми им приходилось присматривать. Если кто-то из инспекторов и спускался вдруг на склад невостребованных вещей, чтобы просмотреть материалы, оставшиеся после того или иного дела, то, не взглянув на бирку, пришпиленную к карману смотрителя склада, он обычно даже имени его не мог вспомнить. Каждый практикант в Департаменте знал, что, попав однажды на склад невостребованных вещей, можно забыть о всех своих былых надеждах и стремлениях.

Сейт с удивившей даже его самого стойкостью перенёс известие об этом назначении. Сглотнув вставший в горле комок, он только спросил:

— Когда мне приступать?

— Да хоть прямо сейчас, — по-прежнему с улыбкой ответил генеральный инспектор. — Зачем откладывать?

Сейт коротко кивнул, развернулся на месте и на негнущихся ногах сделал шаг к выходу из кабинета. Но уже возле двери он остановился и обернулся. Он был уверен, что в первый и последний раз оказался в кабинете генерального инспектора Отдела искусств, а потому полагал, что терять ему по большому счёту нечего.

— Простите, господин генеральный инспектор, но я хотел бы знать, в чём все же состояла главная моя ошибка?

Прежде чем дать ответ, Тимур Барцис усмехнулся:

— В том, Сейт, что ты решил арестовать Марина.

Сейт ожидал чего угодно, но только не этого. Группа, в которую он входил, вела наблюдение за Мариным в течение двух недель, и все давно уже говорили о том, что пора бы его взять. Да, решив арестовать Марина, Сейт действовал без приказа. Но каждый инспектор Департамента контроля за временем, работающий в прошлом, имел право принять самостоятельное решение.

Барцис как будто угадал его мысли.

— Ты принял неверное решение, Сейт. Марин не простой контрабандист, а подлинный мастер, я бы даже сказал, виртуоз своего дела. Он никогда бы не отправился в прошлое для того, чтобы просто встать на площади с мешком контрабандного товара. А если уж он так поступил, значит, затевалось поистине нечто грандиозное. Пока мы вели Марина, у нас была возможность понять, что именно он задумал. Однако после твоей дурацкой выходки мы его потеряли. Теперь мы, скорее всего, уже никогда не узнаем, чем именно собирался заняться Марин во Франции XVII века, — генеральный инспектор Отдела искусств скорбно развёл руками. — Если бы ты только мог понять, Сейт, насколько сильно это меня огорчает.

Глава 14

Двое мужчин, одетых в темно-коричневые рясы доминиканцев, не спеша прогуливались по саду. Зима была уже не за горами, и листва на деревьях приобретала все более заметный золотистый оттенок. Но дни все ещё стояли тёплые, а холодные осенние дожди лишь изредка окропляли землю. А поскольку сады в окрестностях Версаля пользовались заслуженной славой одного из наиболее красивых мест королевства, немало людей покинули в этот тёплый осенний день свои дома для того, чтобы прогуляться по ветвящимся тропинкам под сенью деревьев, пока ещё не сбросивших листву.

Но двое монахов-доминиканцев, казалось, никого вокруг себя не замечали. Они смотрели только себе под ноги, как, впрочем, и подобает истинным слугам Всевышнего. Пальцы их сноровисто, словно белка, расправляющаяся с шишкой, полной спелых семян, перебирали шарики на деревянных чётках, которые они держали в руках.

— Время представляет собой одно из удивительнейших проявлений материи, — негромко говорил невысокий монах, обращаясь к своему значительно более юному спутнику. — Прикоснувшись ко времени, ты можешь только предполагать, но никогда не знаешь заранее, к чему приведут твои действия.

— Но ведь существуют законы временной спирали, — заметил молодой монах.

— Законы? — усмехнулся его невысокий спутник. — Я говорю не о законах, а о непосредственном взаимодействии связки человек — время. Этот феномен пока ещё никто не сумел объяснить. Мы даже не знаем в точности, кто в этой паре на кого оказывает решающее воздействие. С одной стороны, время обладает удивительной стабильностью. Для того чтобы хотя бы немного изменить прошлое, приходится прикладывать неимоверные усилия. И в то же самое время вполне заурядный человек, случайно свернувший не на ту тропинку, способен, сам того не подозревая, в корне изменить ход мировой истории.

В этот момент монахи как раз остановились в том месте, где тропинка разделялась надвое. Молодой монах посмотрел сначала налево, а затем направо, как будто желая сделать правильный выбор, основанный не на случайности, а на точном, выверенном до последнего вздоха, расчёте.

— И на какую же тропинку ты решил свернуть? — с немного лукавой улыбкой посмотрел на своего молодого спутника невысокий монах.

— Туда, — уверенно указал молодой монах налево.

— Почему именно туда? — поинтересовался второй.

— Я чувствую… Я уверен, что нам следует идти именно в этом направлении… А вы сами как считаете?

— Я полагаю, что нам следует оставаться на месте, — по-прежнему с улыбкой ответил невысокий монах. — Тем более что та, кого мы ждём, уже сама направляется в нашу сторону.

Молодой монах хотел было обернуться, чтобы посмотреть в ту же сторону, куда был устремлён взгляд его спутника, но второй монах быстро схватил его за руку.

— Нет, — негромко произнёс он. — Не забывай, что нам не следует проявлять нетерпения.

Молодой монах виновато склонил голову и вновь с энтузиазмом защёлкал шариками на чётках.

Минуту спустя к ним подошла высокая, стройная женщина, одетая в дорогое платье из темно-синего бархата, расшитое серебряной нитью и украшенное всего одной нитью жемчуга. Но зато все жемчужины на этой нити были как на подбор, — крупные, округлой формы, с изумительным перламутровым блеском. Женщина старательно прикрывала лицо атласным лазоревым веером, так что видны были только её маленькие, близко посаженные глаза, словно мышки, быстро бегающие по сторонам.

— Ты Марин, торговец? — обратилась женщина к невысокому монаху.

Голос у неё был низкий и чуть приглушённый. Звучал он настолько властно, что не возникало сомнений в том, что эта женщина привыкла повелевать.

— Да, госпожа, — низко склонил голову монах. — Я именно тот, кто вам нужен.

— Ты принёс? — спросила женщина.

— Да, госпожа, — ещё ниже склонился пред ней Марин.

— Давай! — протянув руку, женщина нетерпеливо дёрнула кончиками тонких пальцев.

— Простите меня, госпожа, но я хотел бы вначале удостовериться в том, что вы тоже принесли мне то, что обещали.

— Ты наглец, Марин! — возмущённо воскликнула женщина.

— Да, госпожа, — покорно согласился с таким определением переодетый монахом контрабандист.

Женщина быстро выдернула из-за широкого пояса платья небольшой кожаный кошель и нервно кинула его Марину.

Марин не спеша раскрыл кошель, чтобы заглянуть в него. Затем он так же неторопливо достал из сумки, висевшей у него на плече, объёмистый свёрток, упакованный в белый льняной платок.

— Здесь все, о чём вы просили, — сказал он, протягивая свёрток женщине.

Та быстро схватила свёрток, взмахнув широким подолом платья, развернулась на месте и убежала прочь, не сказав даже слова.

— Женщина способна на все ради набора хорошей косметики, — глядя ей вслед, глубокомысленно изрёк Марин.

— Позвольте вас спросить, — обратился к Марину его спутник. — Что передала вам эта женщина?

Марин протянул юноше кошель, полученный от незнакомки.

— Рубиновые подвески? — удивлённо и немного разочарованно произнёс тот, заглянув в кошелёк. — Для чего они вам?

— Тебе кажется, что подвески не стоят того, чтобы отправляться за ними в XVII век? — лукаво улыбнувшись, спросил Марин.

Его спутник, ничего не ответив, пожал плечами.

— Дело в том, что это подвески французской королевы Анны Австрийской, подаренные ей год назад её мужем Людовиком XIII, — Марин сделал паузу, после чего снова спросил своего молодого спутника: — Тебе это ни о чём не говорит?

Тот вновь вместо ответа пожал плечами.

— Ты не читал «Трех мушкетёров»? — с недоумением посмотрел на него Марин.

— Читал, конечно, — обиделся молодой монах. — Но… Ведь Дюма выдумал историю с подвесками.

— Совершенно верно, — согласился с ним Марин. — А мы попытаемся воплотить её в жизнь.

— Вы полагаете, это возможно?

— Все, в том числе и время, в руках Всевышнего, сын мой, — одетый монахом контрабандист благочестиво воздел руки к небесам. — Но, если ему совсем немного помочь, известная нам история может стать куда более интересной и занимательной. Ты так не считаешь?

ДЕЛО О КАРТИНЕ НЕИЗВЕСТНОГО АВТОРА

Глава 1

Название бара — «Время от времени» — звучало многозначительно и символично, особенно если принять во внимание то, что находился он всего в двух шагах от главного управления Департамента контроля за временем. К тому же владельцем бара являлся не кто иной, как Федор Николаевич Векслер, бывший инспектор вышеназванного Департамента, без малого полвека проработавший в Отделе искусств.

Наверное, не было в Департаменте человека, который, услышав имя Векслера, непонимающе посмотрел бы на того, кто это имя произнёс. Начав службу простым стажёром, Векслер закончил её в должности старшего инспектора, курирующего всю оперативную работу в прошлом. Проведённые им операции преподносились новичкам как образцы для подражания. Молодые инспекторы, которым не довелось лично поработать с Векслером, произносили его имя с благоговением. Те же, кто успел застать Векслера во время его службы в Департаменте, только усмехались загадочно, когда их спрашивали о том, в чём секрет успеха, неизменно сопутствовавшего Векслеру, и удачи, помогавшей ему выходить сухим из воды в таких ситуациях, когда, казалось, все козыри находились на руках у противника. Генеральный же инспектор Отдела искусств Тимур Барцис, когда при нем упоминалось имя Векслера, неизменно клал ладонь на свой массивный, гладко выбритый затылок и издавал звук, подобный тому, что во время оно использовал тираннозавр рыке, чтобы прогнать вторгшегося на его территорию соперника.

Короче, Федор Николаевич Векслер был живой легендой Отдела искусств. О нем первом слышал любой стажёр, переступавший высокий порог Департамента контроля за временем.

Отсюда становится понятно, почему бар «Время от времени», который Векслер открыл после того, как, отслужив положенный срок, ушёл на заслуженный отдых, пользовался неизменной популярностью среди работников Департамента. Помимо того, что большая часть инспекторов, не говоря уж о стажёрах, обедали в баре у Векслера, а кто-то, задержавшийся на работе сверх урочного времени, забегал ещё и поужинать, а то и позавтракать перед тем, как идти на ковёр к начальству с докладом. В баре отмечали все сколько-нибудь заметные события в жизни Департамента: успешно проведённую операцию, повышение по службе, награждение, дни рождения сотрудников, свадьбы, равно как разводы, а также уход со службы, который далеко не всегда происходил в соответствии с собственным желанием «героя» застолья в сей знаменательный день. Но тут уж ничего не попишешь — такова специфика службы инспектора Департамента контроля за временем. Время — настолько деликатная форма материи, что невозможно даже прикоснуться к нему так, чтобы волны возмущений не пошли вверх по временной спирали. У инспектора же, работающего в прошлом, далеко не всегда в момент принятия решения находится это самое время на то, чтобы оценить все возможные последствия собственных действий. Нередко ему приходится действовать, руководствуясь не точным расчётом, а интуицией. Ну а если интуиция подводит, то отвечать за все приходится самому инспектору. Недаром в Департаменте говорят, что инспектор так же, как сапёр, ошибается только один раз.

Всех служащих Департамента, включая и новичков, которых ветераны непременно приводили в бар знакомиться с хозяином, Векслер знал в лицо. За годы службы в Департаменте он приобрёл неплохие навыки физиогномиста, поэтому, когда в баре у него появлялся посетитель, Векслер точно знал, как его следует обслужить. Одному требовались хорошая выпивка и солёная шуточка, другому необходимо было просто посидеть в одиночестве со стаканом пива, с третьим нужно было сесть за стол и выслушать исповедь, которая могла затянуться не на один час. Если же инспектор появлялся в баре в неурочное время, когда добросовестному служащему следовало бы сосредоточить все внимание на вопросах пресечения контрабанды произведений искусства из прошлого, да к тому же ещё и требовал самый крепкий напиток, какой только имелся в запасе, тут уж было ясно без лишних слов — стряслась беда. И если кто и мог помочь бедолаге, так только Федор Николаевич Векслер, который ради такого случая всегда был готов, не задумываясь, покинуть свой пост за начищенной до зеркального блеска никелированной стойкой.

Поэтому, когда тринадцатого апреля, в пятницу, ровно в десять сорок две, когда в баре «Время от времени» находилось всего двое случайных посетителей, над входной дверью мелодично звякнул серебряный китайский колокольчик и лёгкое дуновение залетевшего с улицы ветерка едва заметно шевельнуло красные ленты с выписанными золотом иероглифами, чьё сочетание допускало самое разнообразное толкование, но в отдельности соответствовало понятиям «время», «удача» и «достаток», Федору Николаевичу оказалось достаточно бросить взгляд на вошедшего, чтобы понять, что без его личного участия дело добром не разрешится. Наполнив два высоких стакана своим фирменным коктейлем, именуемым «Особая необходимость», Векслер знаком велел помощнику занять место за стойкой.

Глава 2

Игорь Егоршин занимал должность инспектора в подотделе, работающем с первой половиной XX века.

Векслеру в своё время тоже довелось поработать на этом витке временной спирали, и он с полным на то основанием мог сказать, что это один из наиболее сложных и ответственных участков работы Отдела искусств. Две мировых войны, последовавшие одна за другой и повлекшие за собой, помимо прочих бед, ещё и проблемы со значительными объёмами как перемещённых, так и пропавших без вести произведений искусства, создавали самую благоприятную атмосферу для мошенников и аферистов всех мастей и любых специализаций. Одна только история с поисками Янтарной комнаты чего стоила! Расскажи кому — не поверит!..

Впрочем, это уже было делом прошлого, не имеющим никакого отношения к нынешним проблемам инспектора Егоршина, которые, судя по выражению его лица, были вроде тех, что в своё время господь, смеха ради, вывалил на голову старого маразматика Иова. И решать их Егоршин, похоже, собирался в том же ключе, что и культовый библейский персонаж, — пытаясь воспринимать все как должное. Вот только, в отличие от Иова, инспектору для этого нужно было как следует выпить.

— Что нового в Департаменте? — как ни в чём не бывало поинтересовался Векслер, ставя высокие стаканы с «Особой необходимостью» на задвинутый в самый дальний угол зала столик, за которым притулился инспектор.

Егоршин даже не взглянул на хозяина бара, только рукой махнул. Из чего Векслер сделал вывод, что дела, по всей видимости, и в самом деле хуже некуда.

Присев на свободный стул, Векслер пододвинул один из стаканов Егоршину.

— Что случилось, Игорь? — спросил он негромко, искусно наполняя голос обертонами, которые у опытного психотерапевта вырабатываются не раньше, чем после семи лет неустанной практики. — Ты ведь знаешь, старику Векслеру можно рассказать все.

Егоршин взял предложенный ему стакан и одним махом ополовинил его. Это был смелый поступок. Стакан «Особой необходимости» мог запросто свалить с ног и самого умелого выпивоху. Но, к удивлению Векслера, на Егоршина порция фирменного коктейля не оказала почти никакого воздействия. Оставалось надеяться, что выпивка хотя бы поможет инспектору немного сбросить нервное напряжение, которое скручивало его, словно судорога.

Сделав небольшой глоток из своего стакана, Векслер выжидающе посмотрел на Егоршина.

Инспектор упёрся взглядом в поверхность стола, синтетическое покрытие которого вполне правдоподобно имитировало карельскую берёзу, и сквозь стиснутые зубы зло процедил лишь одно слово:

— Стажёр…

Сделав большой глоток «Особой необходимости», он счёл возможным прибавить к этому:

— Зараза.

— Само собой, — ничуть не удивился Векслер. После сорока восьми лет службы в Департаменте контроля за временем его вообще трудно было чем-либо удивить. — Большинство бед в этом мире происходит от стажёров, — продолжил он глубокомысленно. — По разрушительной силе сравниться с ними могут только женщины. К счастью, энергия представительниц слабого пола направлена в иное русло. Вот, если нужно перебить посуду в доме…

— Точно, — Егоршин поднял голову, а затем резко уронил её на грудь. — Именно посудой он и занялся.

— Кто? — не понял Векслер.

— Стажёр.

Егоршин сделал ещё один глоток коктейля, после чего принятая им доза волшебного напитка перевалила за критическую отметку. Теперь уже не требовалось никаких усилий для того, чтобы выжать из инспектора признание. Это было всё равно что вращать мельничный жёрнов — трудно только с места сдвинуть.

— Два дня назад посадили мне на шею стажёра. В жизни такого растяпы не видывал. Вроде бы и парень неплохой, старательный, а за что бы ни взялся — все сделает не так. И глаза, будто у побитой собаки, — посмотришь и ругаться не хочется. Я уж посадил его за стол в углу, у окошка, велел каталогами заняться. Думал, так от него вреда меньше будет. А он дотошный такой, все время с вопросами разными лезет… Ну а сегодня с утра принесли мне коробку конфискованной контрабанды. Всего-то и работы было, что оприходовать все предметы и распределить, что куда следует вернуть. Ну вот и подсунул я эту коробку стажёру. Дело неспешное, пусть, думаю, ковыряется потихонечку, а я потом за полчаса все проверю. В коробке этой и ценного-то ничего не было, кроме керамического блюда с изображением четырех танцоров. Пикассо. Он в своё время такой кухонной утвари много наделал, а нынче каждое блюдце, по которому он кистью поводил, состоит на учёте в Каталоге всемирного наследия.

Инспектор тяжело вздохнул и ещё разок приложился к стакану.

Заметив, что стакан Егоршина опустел, Векслер сделал знак отдыхавшему за стойкой помощнику. В общих чертах он уже представлял себе, о чём пойдёт речь, а потому сделал вывод, что инспектору нужен не ещё один стакан «Особой необходимости», а большая чашка чёрного кофе.