Но даже психокорректору Ше-Киуно не рассказывал всей правды о себе. К примеру, психокорректор не знал, что приступы головокружения случаются у Ани тем чаще, чем ближе малый цикл, когда нужно делать очередную инъекцию ун-акса. Сам Ше-Киуно проштудировал горы литературы, посвященной синдрому Ше-Варко, и нигде не нашел упоминания о таком симптоме, как головокружение. По всей видимости, это было явление психологического характера, отображающее на физиологическом уровне боязнь Ше-Киуно, что через десять малых циклов, когда придет время сделать очередную инъекцию, лекарства в обычном месте не окажется. И что тогда? Ждать, когда болезнь перейдет в активную фазу?

Ше-Киуно знал, что болезнь его неизлечима, но сам по себе сей факт не внушал Ани страха. Ходили слухи, что в высокогорных селениях Та-Нухской области никто из местных жителей не страдает синдромом Ше-Варко, а приезжие больные спустя какое-то время забывали о своем недуге. Причина такой устойчивости к заболеванию, опять-таки по слухам, крылась в некоем таинственном смолистом веществе, что добывали горцы в глубоких пещерах. Однако документально сей факт подтвержден не был, поскольку удивительное природное средство, способное даже варка излечить, в руки академических исследователей до сих пор не попало. Ше-Киуно был склонен считать, что на пустом месте слухи появиться не могут, а следовательно, хитрые горцы просто-напросто не желают никому показывать места, где добывают таинственное снадобье, прекрасно понимая, что в противном случае сами останутся ни с чем. Одно время Ше-Киуно начал было подумывать о том, не перебраться ли в Та-Нухскую область, поближе к загадочному источнику жизни, и даже принялся копить деньги на дальнюю поездку, но очень скоро понял, насколько глупа эта затея. Деньги и необходимость регулярно принимать ун-акс, который он получал небольшими порциями, накрепко привязывали Ше-Киуно к столице. Ун-акс не мог раз и навсегда избавить от болезни, но мог приостановить ее развитие и даже перевести заболевание в латентную фазу. У человека с синдромом Ше-Варко шансов дожить до рассвета было ничуть не меньше, чем у любого другого, при условии, что он имел возможность регулярно принимать ун-акс.

Казалось бы, чего проще – хочешь жить, не забывай каждые десять малых циклов делать укол. На деле же все упиралось в то, что ун-акс было почти невозможно достать. Формула препарата являлась собственностью фармацевтического товарищества «Группа Медикор», которое и занималось выпуском ун-акса. По официальной версии, в состав ун-акса входил ряд биологически активных веществ растительного происхождения, достать которые Ночью, когда растения цвели и плодоносили только в оранжереях, было весьма проблематично. Однако уже не первый большой цикл ходили слухи, что «Группа Медикор» умышленно снижает темпы выпуска ун-акса, дабы поддерживать стабильно высокие цены на препарат. Косвенным подтверждением сей версии, становившейся все более популярной в народе, служило то, что отсутствующий в аптеках ун-акс можно было свободно купить на улице у барыги, вот только стоимость лекарства, проданного с рук, была в три-четыре раза выше отпускной цены производителя.

Каждый новый кандидат в ва-цитики обещал непременно решить проблему бесперебойного снабжения нуждающихся ун-аксом по общедоступным ценам. И один из них как-то раз даже взялся было за дело. Только пыл его заметно поугас, едва вновь избранный ва-цитик понял, что без поддержки тех, в чьих руках находятся деньги, необходимые для регулярного смазывания основательно проржавевших шестерней государственной машины, долго он на своем месте не продержится. А в списке наиболее прибыльных предприятий, что составлялся по итогам большого финансового цикла, «Группа Медикор« неизменно оказывалась на третьем месте – следом за «Кен-Ове-Электроэнергия» и «Ген-модифицированными белками Ше-Матао». Вновь испеченный ва-цитик мог успокоить совесть, ежели таковая имелась в наличии, тем, что избиратели давно уже не принимают всерьез обещания тех, за кого отдают голоса.

Задумавшись, Ше-Киуно случайно нажал кнопку на пульте и переключил экран на первый канал. Высокий плечистый ва-ниох с наголо выбритым черепом, смахивающим по форме на земляной куранский орех, – его никто даже разгрызть не пытается, зная, что скорлупа у ореха толстая и прочная, а ядрышко до смешного крошечное, – и с сытой, лоснящейся физиономией вещал с трибуны Палаты государственных размышлений что-то насчет необходимости экономить электроэнергию, для чего умник предлагал прекратить выпуск лампочек мощностью выше сорока свечей. Слушая вполуха народного избранника, Ше-Киуно попытался вспомнить, когда в последний раз ходил на выборы? По здравом размышлении выходило, что первый и последний раз Ани Ше-Киуно посетил избирательный участок двадцать два больших цикла тому назад. Выбирали городского главу. Юному Ани только-только исполнилось семнадцать, и, получив право голоса, он добросовестно исполнил свой гражданский долг. Помнится, отправляясь на избирательный участок, он надел свой лучший костюм и даже подвязал воротник рубашки шнурком с золотой нитью. К выборам ва-ниохов в Палату государственных размышлений Ани стал на три года старше. Иллюзии по поводу демократичности всенародного волеизъявления благополучно развеялись, и Ше-Киуно со спокойной совестью выборы проигнорировал.

Странная вещь память. Порой изо всех сил стараешься вспомнить имя или название, которое знаешь наверняка, изводишься, из кожи вон лезешь, перебирая похожие по фонетике или смыслу слова, а нужное ускользает, точно кусочек подтаявшего желе, когда пытаешься поймать его двумя пальцами. А то вдруг ни с того ни с сего память выдаст что-нибудь такое, о чем ты вроде и не думал вовсе и, казалось, давно забыл. Ну с чего, спрашивается, вспомнил вдруг Ше-Киуно о тех самых первых для него выборах городского главы, имени которого Ани, кстати, вспомнить не мог? Ладно бы, просто так вспомнил, так ведь шнурок с золотой нитью на шее – вот что оказалось главным в воспоминаниях о событиях давностью в двадцать два больших цикла. В юности, да и сейчас Ше-Киуно нечасто повязывал шнурком воротник рубашки, только в особо торжественных случаях, поэтому, отправляясь на избирательный участок, Ани слишком туго затянул шнурок и, ставя крестик в пустом квадратике выданного ему бюллетеня, думал не о том, за кого голосует и зачем он вообще это делает, а о том, как бы поскорее выбраться на улицу и распустить наконец сдавивший шею узел.

Поджав недовольно губы, Ше-Киуно повел подбородком, будто и сейчас чувствовал праздничный шнурок на шее, а потом еще и ладонью по шее провел, ухватил двумя пальцами кожу, оттянул и только после этого улыбнулся. Видел бы Ани эту улыбку в зеркале – самому бы тошно стало.

Сунув ноги в теплые домашние шлепанцы, Ше-Киуно подтянул трусы, убавил звук экрана и кинул пульт на кровать. Проглотив острейшее желание немедленно заглянуть в узкий верхний ящичек письменного стола, Ани направился в ванную, чтобы добросовестно воспроизвести им же самим установленный ритуал.

Все необходимые действия Ше-Киуно совершал не спеша. Медленно. Значительно медленнее, чем обычно. Своего рода медитация: если сосредоточить все внимание на размеренных, неторопливых, почти плывущих движениях – наклон головы, поворот кисти руки, движения пальцев, – то это помогает забыть о верхнем ящичке письменного стола. Во всяком случае, можно хотя бы сделать вид, что забыл.

Итак…

Взгляд скользит по столешнице – чуть шероховатый темно-фиолетовый пластик с блестящей никелированной окантовкой – и хитро, вроде как случайно, сползает вниз.

Нет, заставляет себя улыбнуться в душе Ше-Киуно, сначала ванная. И он снова идет в ванную.

Временами Ше-Киуно кажется, что как-нибудь, глянув в зеркало, он увидит там другого человека. Быть может, это будет он сам, но он не сможет узнать себя. Это была вовсе не игра слов, – Ше-Киуно казалось, что однажды именно так и случится, – и страх перед ужасным концом обреченных варков здесь тоже был ни при чем: настоящее превращение не имело ничего общего со страшной болезнью, до неузнаваемости обезображивающей людские тела. К тому же варки, готовые лопнуть, уже не сознают того, что с ними происходит. Что произойдет в тот момент, когда собственное лицо покажется Ше-Киуно чужим? Станет ли он другим человеком или кто-то, кого Ани даже не знает – не видел ни разу в жизни! – вселится в его тело? Ше-Киуно боялся момента перерождения так же, как боялся Ночи, – страх, причина которого остается неизвестной, противоестественная жуть, заползающая в сердце, подобно червяку, буравящему рыхлую землю, тупо и бессмысленно, – и вместе с тем ждал, когда же наконец произойдет эта странная метаморфоза, которую он сам для себя придумал. Вот только зачем? Или нет, он ничего не придумывал, а каким-то непостижимым образом чувствовал или предугадывал то, что было предначертано судьбой?..

Нет.

Нет.

И еще раз – нет.

В том смысле, что не нужно думать о том, что не имеет смысла.

Хотя если так рассуждать, то бессмысленной окажется сама жизнь.

А кто сказал, что это не так? Кому удалось хотя бы раз тем или иным способом доказать обратное?

Вода – мокрая, лед – холодный, жизнь – дерьмо. Кто это сказал?.. Какая разница, кто, если так оно и есть!..

Не думать ни о чем, просто совершать привычные простые движения, не торопясь, спокойно, очень медленно.

Ше-Киуно поднял руку и провел ладонью по зеркалу. Все хорошо – он видит в зеркале себя. Но если очень долго смотреть на свое отражение, то рано или поздно начнешь находить незнакомые черты. Ну, например, Ше-Киуно точно помнил, что три малых цикла не выходил из дому, а следовательно, и не брился. Почему же в таком случае – он провел ладонью по подбородку – щетина едва заметна?

Как бы там ни было, нужно побриться, хотя бы для того, чтобы завтра не задавать себе тот же дурацкий вопрос.

Не глядя в зеркало, Ше-Киуно аккуратно расставляет на стеклянной полочке флаконы и баночки: одеколон, туалетная вода, крем для бритья. Справа на самом краю он поставил стаканчик с бритвенным станком, чтобы было удобно брать. Немножко крема на ладонь. Когда Ше-Киуно натирает щеки и подбородок кремом для бритья, взгляд его лишь скользит по отраженному в зеркале лицу, не фиксируя деталей. Свое лицо в зеркале Ани видит каждый день вот уже на протяжении тридцати девяти больших циклов. Он настолько привык к нему, что даже не замечает, как черты лица изменяются со временем, становятся более резкими и одновременно невыразительными. Сколько Ше-Киуно себя помнил, он всегда хотел быть именно таким. Он мечтал научиться растворяться в толпе, чтобы всегда и везде оставаться незамеченным.

– Простите, вы не встречали Ани Ше-Киуно?

– А кто он такой?

– Трудно сказать…

– Как он выглядит?

– Ну… Он очень похож на вас!

– Нет, определенно я с ним не знаком.

Ше-Киуно нравился не столько конечный результат, сколько сам процесс бритья. Он медленно проводил лезвием по щеке, снимая одну за другой белые полоски мыльного крема, из-под которого проступала чистая розовая кожа. Одна щека, затем другая, после шея и подбородок и только в самом конце – верхняя губа. Новое лезвие не дергало, а аккуратно, почти незаметно срезало щетинки. Глядя на себя в зеркало, Ше-Киуно старался не думать о том, что, когда он брился последний раз, лезвие было тупым, но Ани, как обычно, поленился сразу заменить его, а потом забыл.

Смыв тоненькие ниточки крема, оставшиеся на лице после бритья, Ше-Киуно так же неторопливо, старательно не замечая того, что тюбик зубной пасты заметно похудел, почистил зубы.

Если не обращать внимания на мелочи вроде самозатачивающихся лезвий, исчезающей куда-то зубной пасты, сломанных зубочисток в одной коробочке с новыми – Ше-Киуно никогда не позволял себе подобного, – или счетов за электроэнергию, которые кто-то оплачивает без ведома владельца квартиры, то и со многими другими странностями можно смириться и принимать их как должное. Да и вообще, странным принято называть то, что происходит крайне редко и никак не вписывается в сложившуюся систему мировосприятия. А если не странность, так что тогда? Чтобы не сойти с ума, Ше-Киуно неукоснительно следовал правилу, которое сам же и сформулировал: чего нельзя понять, к тому можно привыкнуть. Впервые он произнес эти слова много, очень много больших циклов тому назад. Когда узнал, что у него синдром Ше-Варко.

Все, туалет завершен.

Ше-Киуно вытер лицо полотенцем, взял с угловой полочки широкую расческу, провел ею по влажным волосам и снова посмотрел на себя в зеркало. Сегодня он себе определенно нравился. Бодрый вид, здоровый цвет кожи, задорный блеск глаз. Возраст выдает только цвет волос – темно-русый. У тех, кто родился Ночью, волосы светлые, почти бесцветные. Ше-Киуно расчесал волосы на ровный прямой пробор. Он не собирался обесцвечивать волосы, подобно тем своим сверстникам, что приударяли за молоденькими девицами. Ше-Киуно был вполне доволен тем, как выглядел в свои тридцать девять, у него не было пассии, ради которой он хотел бы скинуть пять-семь больших циклов, к тому же он боялся, что с выбеленными волосами будет просто смешон. За плечами Ани остались тридцать девять больших циклов, шесть из которых пришлись на светлое время Дня, и он не собирался отказываться ни от одного из них.

Выйдя из ванной, Ше-Киуно не спеша оделся. Майка, тонкий темно-синий свитер под горло, серые бесформенные штаны, выглядевшие так, будто он их неделю не снимал. Десять больших циклов тому назад весь Ду-Морк – молодые и старые, мужчины и женщины, – все как один носили мятые штаны. С тех пор мода раза три кардинально поменялась, а Ше-Киуно как влез однажды в мятые штаны, так больше и не вылезал из них. Можно, конечно, сказать, что он нашел свой стиль, хотя на самом деле мятые штаны были просто удобны, подходили почти к любому случаю и подолгу носились – обновлять гардероб требовалось не чаще одного раза в большой цикл. Последний аргумент был особенно весомым, поскольку Ше-Киуно не умел и не любил выбирать себе одежду. В магазин за обновой он отправлялся только в случае крайней необходимости и чаще всего покупал то же самое, во что был одет.

Глянув на невнятно бормочущий экран, Ше-Киуно поморщился недовольно, поискал взглядом пульт и, не найдя, нажал сетевую клавишу на передней панели. Минуту-другую Ше-Киуно стоял неподвижно, опустив голову. Глядя на погасший экран, он пытался вспомнить, не забыл ли что? Да, конечно, завтрак!

Кухня была такой крошечной, что в свое время Ше-Киуно с невероятным трудом удалось втиснуть в нее холодильник, колонку для посуды и небольшой квадратный столик. Или мебель уже стояла на своих местах, когда Ани въехал в квартиру? В датах Ше-Киуно никогда не путался. Последний раз он переехал на новую квартиру двенадцать больших циклов тому назад, на двадцать первом большом цикле Ночи. А вот почему он решил сменить место жительства? Ше-Киуно в задумчивости прикусил нижнюю губу. Кажется, он из-за чего-то повздорил с домовладельцем. Но что именно послужило причиной ссоры, Ани не помнил. Вообще-то Ше-Киуно считал себя человеком исключительно мирным и все конфликты стремился разрешать путем переговоров. Помнится, он был крайне удивлен, когда узнал, что жестоко избил домовладельца и тот собирается подавать на него жалобу в комиссию по гражданским конфликтам. Каким-то образом скандал удалось замять, но с квартиры Ше-Киуно пришлось съехать. Впрочем, впоследствии он об этом не жалел. Район, в который перебрался Ани, был респектабельнее, а потому и спокойнее, чем тот, где он жил прежде. Вот только откуда появились деньги на то, чтобы оплачивать двухкомнатную квартиру в престижном районе?

Для того чтобы избавиться от вопросов, ответы на которые искать так же бессмысленно, как, вооружившись театральным биноклем, считать звезды на небе, у Ше-Киуно имелось несколько наработанных приемов. Проще всего было представить, что мысли – это разноцветные костяные шары, каждый размером с кулак. Сталкиваясь с глухим стуком, они разлетаются в разные стороны для того, чтобы встретиться там с другими шарами. Наблюдая мысленным взором за игрой разноцветных шаров, очень быстро забываешь, что за смысл был заложен изначально в каждый из них. Когда же шары становятся просто шарами и не более того, остается точным ударом закатить их в темную глубину подсознания и оставить там до лучших времен, которые, быть может, и не наступят никогда. В голове пусто – значит, и на душе спокойно. Самое время, чтобы заняться завтраком.

Ше-Киуно, не глядя, достал из морозильника одну из пластиковых коробок с готовым завтраком. У Ани имелся богатый опыт потребления быстрозамороженных продуктов, а потому он точно знал, что один завтрак отличается от другого только этикеткой на коробке. Каким бы именем, позаимствованным из гастрономической книги Дня, ни нарек свое изделие производитель, на вкус они все были одинаковы. Судя по этикетке на коробке, что волею случая оказалась в руках Ше-Киуно, сегодня на завтрак у Ани будет «овощное рагу под мясным соусом». Овощи, быть может, были и настоящие, а вот что послужило основой для создания «мясного соуса», оставалось только гадать. Две из трех коробок с продуктами быстрого приготовления, что стоят бок о бок на магазинных полках, изготовлены товариществом «Ген-модифицированные белки Ше-Матао», хранящим свои производственные секреты так же свято, как истинный ка-митар блюдет обет безбрачия.

На всплывающее время от времени требование обнародовать исходный состав производимых товариществом продуктов ответ был неизменно один и тот же. Сначала представители товарищества делали крайне удивленные глаза – народ хочет знать, что он кушает? Да что вы говорите? Серьезно? После непродолжительной паузы они скорбно разводили руками – ну что ж, в таком случае народ вообще не будет ничего кушать. Мы останавливаем производство. На это трудно было что-либо возразить. В условиях Ночи, длящейся тридцать семь больших циклов, даже кратковременная приостановка выпуска продуктов питания таким производственным гигантом, как «Ген-модифицированные белки Ше-Матао», могла, – да что там могла, – как пить дать обернулась бы катастрофой. Кроме того, не следует забывать и о том, что «Ген-модифицированные белки Ше-Матао» неизменно вкладывали серьезные деньги в каждую предвыборную кампанию. Ходила даже шутка, от которой до истины было меньше шага: для того чтобы узнать, будет ли всенародным голосованием избран новый ва-цитик или же окажется продлен срок полномочий прежнего, нужно отпечатать только один избирательный бюллетень и попросить заполнить его уважаемого гражданина Ше-Матао, – и быстрее выйдет, и деньги на выборах сэкономить удастся немалые.

Содрав с пластиковой коробки целлофановую пленку, Ше-Киуно сунул завтрак в микроволновку и включил таймер на пять минут. Теперь Ани имел полное право заглянуть в верхний ящик стола. Разве нет? Ше-Киуно смущенно пожал плечами, как будто извиняясь перед кем-то за то, что собирался сделать, постучал непонятно зачем по стеклянной дверце микроволновки и не спеша направился в комнату. Войдя в спальню, Ше-Киуно еще и по сторонам посмотрел задумчиво, как будто запамятовал, что ему тут нужно. Ну да, конечно, он собирался заглянуть в стол. Вот только зачем? Ани сосредоточенно нахмурил брови и вытянул губы трубочкой, как будто собирался свистнуть. Это была игра с самим собой, которой Ше-Киуно предавался истово и самозабвенно. Чего ради? Еще один вопрос из ряда тех, задавать которые не следовало, поскольку ответов на них не существовало.

Все еще продолжая делать вид, будто не помнит точно, что ищет, Ше-Киуно подошел к столу. Взяв за спинку стул на тонких металлических ножках, Ани приподнял его, – чтобы не беспокоить соседей внизу, – и переставил на другое место. Затем Ше-Киуно присел на стул и медленно провел ладонью по подбородку, как будто хотел проверить, хорошо ли выбрит. Теперь для того, чтобы открыть ящик стола, достаточно было протянуть руку. Но Ше-Киуно все еще медлил. Почему? Он и сам не знал ответа на этот вопрос. За двадцать пять больших циклов не было случая, чтобы, заглянув в условное место, менявшееся только при переезде на новую квартиру, Ше-Киуно не обнаружил там кредитку и ампулу с ун-аксом. Казалось бы, пора привыкнуть. Но всякий раз, перед тем как убедиться в том, что все осталось, как прежде, а значит, чудеса продолжаются, Ани чувствовал, как сердце начинает колотиться с такой силой, точно вознамерилось проломить ребра и выпрыгнуть из грудной клетки. Что, если на этот раз он ничего не найдет? Ага! Хороший вопрос? В рейтинге вопросов, способных поставить Ше-Киуно в тупик, он занял бы первое место, опередив даже вопрос о смысле жизни, хотя последний, бесспорно, начал занимать Ани несколько раньше. Да только что толку, если к ответу на него он с тех пор не приблизился ни на йоту. Протягивая руку за лекарством и деньгами, Ше-Киуно самому себе бывал противен, поэтому обычно, прежде чем заглянуть в стол, Ани какое-то время сидел неподвижно, сложив руки на коленях. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями и, самое главное, решить, что он станет делать, если вдруг… Вот он, искомый смысл жизни!

Извещая о том, что время вышло, звякнул таймер микроволновки. Вздрогнув всем телом, Ше-Киуно с отчаянной решимостью выбросил правую руку вперед и дернул на себя ящик стола. Зацепившись за что-то, ящик с первого раза не открылся. Вскочив на ноги, Ше-Киуно в полный голос выругался, помянув и Ку-Тидока, и Пи-Риеля, и детей его вместе с матерью, да еще и Ше-Шеола до кучи, что было сил ударил кулаком по столу в том месте, где находился ящик, и снова рванул на себя. Если бы кому-то в этот миг удалось заглянуть Ани в глаза, он увидел бы в них не злость и не надежду, а лишь отчаяние – такое, что хоть головой вперед в окно, проламывая жалюзи и сдирая кожу о стекло. Да возрадуется Создатель тому, что, когда Ше-Киуно открыл ящик стола, рядом с ним никого не было.

Ани Ше-Киуно судорожно вздохнул – точно подтаявший кусок маргарина проглотил, поднял ослабевшую руку и провел кончиками пальцев по лбу, влажному от выступившей испарины. Все было на месте – и кредитка на предъявителя, и ампула с ун-аксом. Ани попытался улыбнуться – не кому-то, кто мог наблюдать за ним, а самому себе, – но улыбка получилась болезненно-вымученной, способной не приободрить, а скорее вывести из себя, как насмешливая гримаса. Протянув руку, Ше-Киуно провел пальцами по кредитке, затем двумя пальцами подхватил ампулу с лекарством – небрежно так, вроде как ненужную вещь из стола выбросить хотел, и свободной рукой задвинул ящик. Поднеся зажатую меж пальцев ампулу к глазам, Ани слегка встряхнул ее. Пять миллилитров запаянной в стекло чуть желтоватой жидкости, дарующей возможность жить спокойно еще десять малых циклов. Всего десять малых циклов – немного, если не думать о том, что они могут оказаться для тебя последними. Десять малых циклов, каждый из которых украден у кого-то, кто не смог купить очередную ампулу ун-акса.

Нет, Ше-Киуно никогда не чувствовал себя виноватым перед теми, кому было суждено превратиться в уродливых варков, потерять рассудок, сгнить заживо и лопнуть, подобно запущенному в стену перезрелому каскору. Даже в мыслях Ани не причислял себя к их числу. Он существовал сам по себе, в стороне от прочих людей, от города, в котором жил, по улицам которого должен был ходить. Он в полной мере воспринимал окружающий мир, но не считал себя его частицей. Мир не был добр к нему, так почему же он должен испытывать сострадание к кому бы то ни было? Ше-Киуно совершал свой путь сквозь Ночь, из пустоты небытия изначального к пустоте окончательного небытия. В отличие от тьмы, пустота не внушала ему страха, но, прежде чем погрузиться в нее, Ани необходимо было увидеть рассвет – единственный в его жизни. Чтобы дожить до рассвета, он должен использовать ампулу, которую держал в руке. И никаких угрызений совести.

Ше-Киуно достал из стола пневмошприц, привычным движением большого пальца откинул защелку приемной ячейки, вложил в нее ампулу, снова закрыл и оттянул поршень. Приложив конец шприца к предплечью, Ани прикрыл глаза и нажал на спуск.

Едва слышный хлопок воздуха, загнавший лекарство под кожу.

Все.

Никаких ощущений.

Порой Ше-Киуно даже хотелось чувствовать после инъекции боль, ну на худой конец хотя бы жжение в том месте, где был введен препарат. Так нет же – ничего! Поди угадай, ун-акс был в ампуле или же подкрашенная водица?

Ше-Киуно вынул из шприца использованную ампулу с раздавленной головкой, понюхал ее для чего-то и кинул в мусорную корзину. Шприц – на место, в стол, – до следующего раза. Теперь можно было и кредитку проверить.

Вложив пластиковый прямоугольник в контрольный кармашек бумажника, в котором еще оставалось несколько мелких купюр, Ше-Кентаро удостоверился в том, что стал богаче ровно на тысячу триста рабунов. Если разделить на сто, то получится счастливое число, соответствующее количеству детей, родившихся от брака властителя судеб Ку-Диока со смертной девой Торн из рода Ут-Крок. Ше-Киуно нравились древние боги и истории об их деяниях. Ортодоксальная церковь Ше-Шеола подобный интерес не одобряла, но Ше-Киуно не было до этого никакого дела, и он не собирался, подобно многим, создавать хотя бы видимость соблюдения основополагающих религиозных обрядов. Ка-митаров, пытавшихся всучить ему книгу То-Кабра по явно завышенной цене, а заодно предлагавших изгнать из квартиры призраков Ночи, Ше-Киуно гнал с порога, не стесняясь. А ежели изгнанный служитель культа Ше-Шеола нацеливался на то, чтобы пометить его дверь желтым крестом, Ше-Киуно показывал церковнику похожий на пистолет пневмошприц, после чего даже самый отчаянный ка-митар обращался в бегство.

Тысяча триста рабунов – более чем достаточно, чтобы не задумываться о том, как прожить десять малых циклов. Можно даже позволить себе поразвлечься – засесть часов на пять в каком-нибудь приличном кабаке, где играет живая музыка, выпить как следует и, может быть, познакомиться с какой-нибудь очаровательной представительницей противоположного пола, не отличающейся особой строгостью нравов. Да, пожалуй, так он и сделает. И не станет он думать о том, откуда взялись кредитка и лекарство. Пусть это будет просто чудо. Чудо, повторяющееся с периодичностью в десять малых циклов и ни разу за пятнадцать больших циклов не сбившееся с графика. А почему бы и нет, если другого объяснения все равно не существует? Если пытаться найти разумное объяснение происходящему, то следовало предположить, что, пока Ше-Киуно спал, некий таинственный благодетель незаметно проник в запертую квартиру, прокрался в спальню Ани, положил в стол кредитку и лекарство и так же тихо и незаметно ушел. Бред полнейший. Легче поверить в чудо. Или просто обо всем забыть.

Ше-Киуно поступил так, как делал на протяжении вот уже многих больших циклов, – захлопнул бумажник и сунул его в карман.

На кухне в микроволновке ждал остывающий завтрак, есть который Ани не собирался.

Глава 3

Свет делает тьму контрастной.

Наверное, именно поэтому, когда идешь со стороны окраины, кажется, что Предрассветная улица расширяется, подобно устью реки, перед тем как влиться в площадь Согласия. Расположенная неподалеку от центра города улица, на которой размещались по большей части мастерские фотохудожников, небольшие видеосалоны, аптеки, книжные магазины и дорогие – очень дорогие! – магазины одежды, оставалась тихой и спокойной. Двухрядное движение почти не мешало прогуливающимся по ярко освещенным тротуарам компаниям и парочкам. Горожанам нравилось то, что на Предрассветной много красивых витрин, нравились добрые, улыбающиеся лица прохожих, нравились ровные, вымощенные булыжником мостовые, нравилось, как после дождя растекаются по ним лужи, а в лужах мерцают отсветы фонарей. Даже само название улицы – Предрассветная – казалось, несло в себе некий высший смысл: каждый из тех, кто отбивал каблуками свой собственный ритм на ее звонких мостовых, мечтал, конечно, о чем-то личном, но все они надеялись дожить до рассвета.

Именно сюда, в секторное управление са-турата на Предрассветной улице, ехал порой через весь город Ше-Кентаро, чтобы сдать отловленного варка, хотя мог сделать это в любом другом месте. Причина была достаточно веской для того, чтобы жечь бензин: в секторном управлении на Предрассветной работал не сказать чтобы друг, но хороший знакомый Ше-Кентаро. Старшего инспектора са-турата Торо Ше-Марно Ону знал без малого пятнадцать больших циклов – почитай, с тех самых пор, как начал варков собирать. Благодаря этому знакомству Ше-Кентаро не приходилось подолгу просиживать в канцелярии управления, заполняя кучу никому не нужных форм только ради того, чтобы получить причитающееся по закону вознаграждение.

В силу жизненной необходимости Ону то и дело приходилось иметь дело со служащими, приписанными к тем или иным деталям, а то и вовсе к запчастям впечатляюще огромной и дико неповоротливой государственной машины. В результате длительных наблюдений за этой особой породой людей Ше-Кентаро пришел к выводу, который вряд ли можно назвать оригинальным: чем ниже должность госслужащего, чем меньшими полномочиями он наделен, тем больше у него гонора и тем труднее иметь с ним дело нормальному человеку, привыкшему разговаривать на языке живых людей и ничего не смыслящему в канцелярской тарабарщине. Подсунет эдакий канцелярский чмур ничего не подозревающему посетителю анкету из ста сорока восьми пунктов, которую требуется аккуратно заполнить печатными буквами в строгом соответствии с образцом, а между тем заляпанный чернилами и затертый едва не до дыр образец упрятан под мутным поцарапанным листом плексигласа, так что разобрать на нем что-то практически невозможно, да к тому же вокруг толкутся еще человек десять, каждый с такой же анкетой в руках. Что, спрашивается, бедолаге делать? Естественно, идти на поклон все к тому же чмуру, вообразившему себя Ку-Тидоком новоявленным: кого хочу – казню, кого хочу – милую. И ведь хочешь не хочешь, все время приходится иметь дела то с бумажками, бесполезными и бессмысленными, то с людишками никчемными, бумажками этими распоряжающимися, поскольку все в целом это называется системой государственного управления, ма-ше тахонас ее к Нункусу!

В довершение всего рядовые са-тураты здорово недолюбливали таких, как Ше-Кентаро. Пареньки из глухих провинций, лишь недавно ступившие на мостовые Ду-Морка, почему-то были уверены в том, что премиальные ловцов – это деньги, которые могли бы оказаться в их карманах. Ясное дело, считать чужие деньги все мастера. Вот только взялся бы кто из этих умников в униформе по доброй-то воле за ту работу, что тащили на себе ловцы? То-то и оно! Одно дело – начистить физиономию мальчишке, стащившему радиоприемник из машины, и совсем другое – с варком дело иметь, которому по сути-то и терять уже нечего. Не одному Ше-Кентаро доводилось слышать истории о ловцах, подцепивших болезнь Ше-Варко. Одних варки кусали, других царапали, а Ше-Лойхо, с которым Ону был знаком семь больших циклов, заболел после того, как слюна плюнувшего ему в лицо варка попала на слизистую глаза.