Виски ломило.
      Испарина на лбу. Дрожь в пальцах.
      Закрыть глаза, прижаться лбом к холодному стволу.
      Мумии… Мигающий свет люминесцентных ламп… Отливающий черной кровью бассейн… Рваные джинсы, вельветовые джинсы, шорты… Рубашки, кофточки, юбки… Оголенные животы, прячущиеся глаза… Что я тут делаю? Провалы в памяти… Но кто-то должен ответить, это точно… Распущенные кишки… И опять нежные полоски обнаженных женских животов… Зачем тут эти люди? Пришли любоваться трупами?… Не явись вы сюда, я бродил бы по улицам… Прижать ствол к виску, пусть балдеют… Не дождутся… Кто-то должен ответить… Кто-то обязательно ответит за все…
      Вдруг вспомнилось, как пьяный Калинин приволок к нему доморощенного буддиста. Года три назад. Не меньше. Оранжевый балахон, ровный голос. В руках мри-данг– барабан, похожий на оранжевую дыню. «Мы говорим – мойдом, моясобака, мояжена, моиденьги. Мы говорим – нашаземля, нашдом, нашедело, нашамашина. Мы говорим – нашеСолнце, нашаЛуна, нашмир, нашажизнь. А они не наши. Они нам не принадлежат. У нас ничего нет. Голыми приходим в мир, голыми уходим. Даже не знаем, зачемживем, для чегоживем? Знали бы, жили иначе…»
      — Витя…
      Шивцов поднял голову.
      Боль мутно билась в висках.
      Шепот осторожный, опасливый:
      — Как ты себя чувствуешь?
      — Не боись, в норме.
      — Чего мне бояться? – шепот с оглядкой.
      — А вдруг запишут в сообщники?
      — А мы с тобой и есть сообщники, – непонятно ответил Калинин, левой рукой нежно приобнимая Ксюшу. Будто боялся ее потерять. Как бы и утешал девку, и одновременно как бы показывал всем, что не боится террориста, даже пытается заговорить с ним. Благо, никто его шепота расслышать не мог. Клевая отмазка, даже для «Антитеррора».
      — Хлебнешь? – протянул плоскую фляжку. – Мартель. Ты знаешь, я дешевку не люблю.
      Шивцов хлебнул.
      — Вот уж не думал встретить…
      — Да ладно. Все только к лучшему.
      — Всегда?
      — У меня – всегда.
      — А у них? – кивнул Шивцов на заложников.
      — Теперь поздно жалеть, Витя, – уже увереннее зашептал Калинин. – Захват галереи… Я о таком не слыхал… Это раскрутить надо…
      — Считаешь меня шизом?
      — Гением, – возразил Калинин.
      Шивцов хмуро перевел на него взгляд.
      Ксюша ему всегда не нравилась. Похотлива на вид, не жалко.
      Вот Андрея Ведакова жалко – хорошим парням везет на дерьмо. Или сами такое ищут? По запаху? Девка точно трахалась всю ночь, такой у нее вид, сил никаких нет, а Калинин несет…
      — О чем это ты?
      — О славе, Виктор.
      — О какой еще славе?
      — Ну, экраны. Страницы газет. Обложки журналов.
      — И сколько человек надо положить, чтобы попасть на самые известные экраны и обложки?
      Шицов медленно повел головой.
      Ксюша попятилась, прикрылась рукой. Мутные больные глаза Шивцова ее пугали.
      — Я в Чечне, знаешь, сколько навалял трупов, только ни одна обложка, ни один экран не откликнулись.
      — Здесь не Чечня.
      — Хочешь большого шума?
      — А ты сможешь?
      Калинин зря это спросил.
      Грохнул выстрел. Ксюша взвизгнула.
      Калинин охнул и присел, тяжело навалился на мраморный бортик бассейна.
      — За шиза меня держишь? – мутные глаза Шивцова наливались кровью. – Шума большого хочешь? Славу ищешь?
      — Витя!
      Белое, почти алебастровое лицо.
      — Саша! – визжала Ксюша. – Уйдем, уйдем отсюда! – и все пыталась поднять, потащить Калинина за руку.
      — Заткнись!
      Ксюша заткнулась.
      — Обмотай рану, – Шивцов бросил Калинину бинт. – Кость не задета?
      — Кажется, нет…
      — Вечно тебе везет.
      — Ты же не хотел попасть?
      — Не знаю…
      — Ладно, молчу, молчу!
      Калинин, морщась, обматывал бинтом ногу.
      Рана действительно оказалась плевой – пуля скользнула и ушла в пол.
      — Ты не торопись, Витя. Дырка в ноге – это чепуха, я не в обиде, в моем положении каждое лыко в строку, сам знаешь. Ты вот о чем подумай… – Калинин шептал негромко, слегка наклоняясь к Шивцову. Заложники его не слышали. Непонятное, запутанное эхо, как шелест, бродило по залу среди позеленевших мумий. Со стороны все выглядело безумно просто. Разъяренный террорист выстрелил, но одумался… Раненый заложник бинтует простреленную ногу… – Витя! – шептал Калинин. – Я знаю. У тебя контузия. Головные боли. Ты крепись. Я ведь знаю. Тебя в Назрани грохнуло. Я и это знаю. «Норфолк-12». Да? Своя авиация зацепила.
      Шивцов угрюмо усмехнулся.
      В общем, Сашка профессионал.
      Падла, конечно, но профессионал.
      Не боится, не дрожит. Страх ведь не перетянешь бинтом, не протрешь спиртом. «Норфолк-12», кроме взрывной, дает еще инфразвуковую волну. Он и это знает? Откуда он все это знает? Такая волна напрочь сносит крыши бойцам. Саша много чего знает, чего ему бы не полагалось знать. А знает он, что выжившие после такого удара обязаны давать подписку о неразглашении.
      — Витя, я добьюсь…
      — Инвалидности для меня?
      — Ты не понял. Какая, к черту, инвалидность. У тебя теперь жизнь изменится.
      — Ну да, изменится. Тюрьмой запахло? – мрачно усмехнулся Шивцов. – Есть еще коньяк?
      — Будет. Куда денется. У тебя теперь все будет, только прикажи. Ты банкуешь, – нервно и быстро бормотал Калинин, отворачивая бледное лицо от уставившихся издали заложников. – Мы – твоя сила. Мы – заложники. Ты на нас теперь, как на трех слонах стоишь или на той черепахе. Мы, может, и скоты, придурки, падлы, сам видишь, какое дурачье с утра сюда набилось, но государство обязано нас спасать. Может, оно и не хотело бы, а должно. Иначе мировое сообщество не простит. Политкорректность. Ты не подумай… – шептал Калинин. – Я не злюсь, Витя. Это даже хорошо, что ты в меня пальнул. Урок для других.
      — Добить тебя?
      — Брось. Я всерьез.
      Вместо ответа Шивцов навскидку выстрелил из обреза.
      Пуля с визгом срикошетила, кто-то вскрикнул, с потолка посыпалась известка, куски побитой лепнины.
      — Правильно, Витя, – быстро и подло подмигнул Калинин. – Сила убеждает.
      О раненой ноге Калинин почти забыл, шептал и все подмигивал, будто у него там в глазу что-то заело:
      — Мне только на связь выйти, Витя, тогда о нас сразу везде узнают. Мое имя – гарантия. Я всегда попадаю в нужное место и в нужное время. – Глаз у него дергался. – Я тебя знаменитым отсюда вытащу. Ты только не подкачай, торгуйся… Сегодня ты держишь кассу…
      Он вдруг прищурился:
      — А может, Ксюху хочешь?
      И подмигнул, не оборачиваясь. Знал, что Ксюша ничего не слышит.
      — Ты вчера на нее зверем глядел…
      Шивцов медленно покачал головой.
      Он опять не понимал, что собственно происходит, как он попал сюда?
      Эти распущенные кишки, зеленые мумии, лоскуты содранной кожи, голые женские животы, испуганные глаза, бассейн с фальшивой кровью, плоской, тяжелой, как ртуть. Что за черт? Что происходит?

      «Калинин на связи».
      Главный негромко рассмеялся:
      — Как ты, Саша? Там опасно?
      Кажется, и Калинин там рассмеялся.
      Ну, что такое опасность? Едешь в метро, видишь напротив себя оставленную кем-то сумку. А вдруг рванет? Вдруг прямо сейчас рванет? Открываются двери вагона, и ты разрываешься между нестерпимым желанием выскочить как можно быстрей из ставшего ловушкой вагона и стыдливой мыслью о том, что, возможно, зря паникуешь… Что правильнее? Стыдно ведь… Не один… А сердце страшно колотится и испарина на висках…
      — Как обстановка? Пострадавшие есть?
      А ведь главреду хочется, чтобы пострадавшие были, неожиданно понял Ведаков. По голосу ясно, что хочется. И Калинину снова пруха пошла: он первым сообщит в эфир и в газеты о происходящем в художественной галерее. Он внутри событий. Как всегда. Как-то странно все это… Захвачен не самолет, не корабль, а художественная галерея… И почему-то Калинин… Да нет, он ведь еще вчера собирался… Все равно странно… Ситуация необычная. Такого, вроде бы, нигде пока не случалось. Поэтому главред и томится. Чем ужаснее происходящее, тем острее интерес. Большие цифры бьют по мозгам.
      Открыл почту.
      « У вас в почтовом ящике одно новое сообщение».
      — Ага! – увидел и главред. – Саша, получено! – крикнул в трубку. – Будь спокоен, ни слова не потеряем. На обработке у меня Ведаков. Он умеет. Он с твоими материалами много работал. А на TVтвоя постоянная напарница. Саша, ты там осторожнее, – главный сжал кулак в каком-то не совсем ясном жесте. И тут же озаботился: – Имя Ведакова пойдет под основными материалами?
      «Не в этот раз!»
      — То есть ты хочешь, чтобы…
      «Только мое имя, что тут неясного?»
      — Понимаю, понимаю, Саша. Эксклюзивный материал. Мы потом книгу сделаем».
      — Тогда к черту вас, – обиделся Ведаков. – Сами и доводите текст.
      — Андрей, ты что? Это же двойной гонорар! – умоляюще зашептал главный, зажимая трубку ладонью. – Ты что, не понимаешь? Саша там под прицелом!
      — Вот и связывайтесь с «Антитеррором».
      — Никакого «Антитеррора», ты что! Это нашдень! «Газета» на коне! Мы обошли всех на корпус! Вытаскивай из почти фотки. Саша нам фотки сбросил. Ты что не понимаешь – мы сейчас идем в гору!
      Ведаков стукнул по иконке.
      Он не сомневался, кого увидит.
      И, конечно, не ошибся. Нет, не ошибся.
      На фоне беззубых мумий, тяжелых, зеленоватых, оплывающих, рыхлых, густо, как огородные пугала, расставленных по всему залу, а вокруг бассейна так вообще особенно густо, как таинственные растения, среди обвисающих лохмотьев серой человеческой кожи, среди слизи какой-то, больше придумываемой, наверное, чем настоящей, чуть наклонившись вперед, глядел в камеру сам Александр Федорович Калинин – знаменитый журналист. Другие заложники в кадр не попали.
      Мумии.
      Сумеречность.
      И Александр Федорович Калинин.
      Снято с собственной вытянутой руки – искажения бросались в глаза.
      В ближайшие минуты снимок обойдет все самые известные газетные и телевизионные агентства мира, подумал Ведаков. Вот звездный час Калинина. Только так это и делается.
      Он не завидовал.
      Он нисколько не завидовал.
      Скорее, был ошеломлен, даже сломлен.
      Потому что вторая фотография развивала заданную тему.
      На полу перепуганные люди. Женщины и мужчины. Какой-то верзила с наручниками, нацепленными на руку… Плачущая девушка… Как бы отдельно, на бортике бассейна… Блин, он, Ведаков, и думать не хотел о таком! Откинутая красивая голова, сложенные одна на другую длинные ноги… Могла бы, черт ее побери, надеть юбку подлиннее… Золотистые завитушки волос… « Приятно видеть пыхтящую русалку, выползшую из леса»… Голубые глаза…
      Вот так бывает, когда доверяешься знаменитому журналисту…
      Фоном для верстальщицы Малышевой, для нежной Ксюши, золотистой глупой русалки, все утро не отвечавшей на отчаянные телефонные звонки, Калинин почему-то выбрал особенно мерзкий труп с располосованным, выпотрошенным до чиста животом, с распущенными по полу кишками…

      — Товарищ капитан!
      — Снова сигнал? Сеть?
      — Мобильник, завязанный на Интернет.
      — Адрес сообщения?
      Арутюнян стремительно прошелся по клавиатуре.
      — « Gazett… собака… fart… ru…»
      — Редакция «Газетты»?
      — Так точно!
      — Набери!
      Арутюнян отщелкал номер.
      — Декельбаум на связи…
      — Это какой Декельбаум?
      — А какой вам нужен?
      — Говорит капитан Петунин. Представьтесь, пожалуйста».
      — Главный редактор… – И после секундного размышления: – Вам, наверное, надо в секретариат…
      — Не вздумайте класть трубку, – быстро предупредил Петунин. – И про секретариат забудьте. Я не просто капитан Петунин. Я – «Антитеррор»!
      — Чем могу быть полезен?
      — Точными и правдивыми ответами.
      — А собственно… – Декельбаум явно колебался. – Что вас интересует?
      — Звонки на ваш телефон. Вам только что звонили. А так же сбросили на адрес «Газетты» несколько электронных сообщений. Кто звонил? Откуда? По какому поводу?
      — Давайте, пожалуйста, без этого напора. Нам многие звонят. Это же редакция популярного издания.
      — Меня интересует звонок из художественной галереи «У Фабиана Григорьевича».