– И чего ты этим добьешься? Если Ван Хельсинга не станет, Влад рассыплется в прах. Нет, дорогая, нам пока нужен живой Ван Хельсинг. Он, как магнит, притянет к нам Влада. Я хочу увидеть гибель их обоих, а перед этим – заставить их испить такую же чашу страданий, какую по их вине пришлось вкусить тебе!

– Что ж, согласна, – кивнула я, хотя втайне все равно намеревалась разделаться с доктором прямо в Амстердаме. – Когда поедем?

– Милая моя, нам совсем ни к чему ехать туда вдвоем. Ты поедешь одна, поскольку знаешь Ван Хельсинга в лицо, а также, где он живет. Я останусь здесь. Во-первых, мне лучше, чем тебе, известны некоторые особенности Влада, а во-вторых, кто-то ведь должен наблюдать за купленными им домами.

Мне было тягостно и тревожно оставлять Элизабет одну. Еще в замке, когда она с вожделением смотрела на Дуню, я поняла, что она может быть неверной. Почему-то я вновь подумала о "подземной тюрьме" в подвале нашего дома. Может, Элизабет не терпится пустить в ход все эти страшные орудия пыток, а мое присутствие ей мешает, отсюда и раздражительность? Она клялась мне, что ничего подобного делать не собирается, все эти "игрушки" она собирает исключительно ради развлечения. И потом, разве я видела, чтобы она хотя бы раз пустила их в ход?

Я все равно ей не верю.

Как бы то ни было, в предложении Элизабет имелось рациональное зерно, и я отправилась в путь. Выехав рано утром, к вечеру я уже стояла перед дверью амстердамского дома Ван Хельсинга. Я не стала гримироваться, а лишь надела шляпу с вуалью. Если Ван Хельсинг увидит меня, то узнает не сразу. Все, что мне требовалось, – это слегка приоткрытая дверь. Достаточно щелочки. Я проникну внутрь и нанесу ему смертельный удар (пока я ехала, желание расквитаться с ним за малыша взяло верх).

Я позвонила. Дверь долго не открывали. Я уже собиралась позвонить еще раз, но тут дверь приоткрылась, и в проеме возникла женщина в чепце. Первой моей мыслью было: "Неужели Мери так изменилась?" Потом я поняла, что это не Мери, женщина была выше и значительно толще. Может, я ошиблась домом? Или Ван Хельсинг переехал?

Тоже нет. На медной табличке значилось: "А. Ван Хельсинг, доктор медицины". Ниже по-голландски было написано что-то еще, но этот язык мне совершенно не знаком. И я ничего не поняла.

– Я хотела бы видеть доктора Ван Хельсинга, – сказала я по-английски.

Женщина не слишком дружелюбно взглянула на меня и покачала головой. Я произнесла ту же фразу по-французски – и снова никакого результата. Зато услышав ее на немецком, женщина просияла.

– Как вы замечательно говорите по-немецки! – воскликнула она, и я сразу поняла, что передо мной немка. – Но у доктора в это время нет приема.

Она указала на медную табличку, потом усмехнулась.

– Конечно, вы ведь не понимаете по-голландски!

Я тоже улыбнулась и откинула вуаль, чтобы изумить немку своей красотой и подчинить своей воле.

– Но я не пациентка, а родственница, и хотела просто навестить доктора.

Женщина огорченно покачала головой.

– Боже, как вам не повезло! Надеюсь, вы ехали сюда не издалека?

– Нет, что вы. Всего-навсего из Вены, – пошутила я, хотя мне было не до смеха.

Ван Хельсинг уехал. Скверно.

– Он уехал, – сообщила немка и тут же спохватилась.

Понятно. Ван Хельсинг запретил ей говорить кому-либо о своем отъезде. Я попыталась погрузить женщину в транс, но она упорно отводила взгляд. Упрямая особа.

Я не стала скрывать своей досады, тем более что она была совершенно искренней и в данном случае вполне уместной.

– Позвольте спросить, а куда уехал доктор?

– За границу, – нехотя выдавила из себя немка.

– Надеюсь, не в Африку? – съязвила я.

– Нет. Доктор говорил, что ему нужно побывать во многих местах. Он не посвящал меня в подробности своей поездки.

Отвечая на мои вопросы, она все время смотрела в сторону. Наверное, чтобы удобнее было врать. Когда она вновь повернулась ко мне, в ее взгляде я вдруг почувствовала подозрение.

– Простите, а кем вы доводитесь доктору?

– Невесткой, – вырвалось у меня.

Немка прищурилась.

– Я давно живу в Амстердаме и хорошо знаю доктора. У него не может быть невестки, поскольку он остался бездетным.

Чертова кукла! Мне хотелось вцепиться в ее толстый загривок, но вместо этого пришлось играть в учтивость.

– Ах, простите, – непринужденно усмехнувшись, сказала я. – Моими попутчиками оказались англичане, и мне пришлось несколько часов подряд говорить по-английски. Представляете, в их языке жена сына и жена брата считаются одной и той же степенью родства, а потому их называют одинаково. Наверное, я еще продолжала думать по-английски, когда я отвечала на ваш вопрос. Конечно же, я не являюсь невесткой доктора. Я – жена его дяди, младшего брата его матери. Мой муж намного моложе Марии и...

Хорошо хоть, что я не произнесла по привычке "Мери", а то для жительницы Вены это был бы недопустимый промах.

Подозрительность в глазах немки погасла. Ее лицо потеплело и почему-то приобрело скорбное выражение.

– Ах, бедная, бедная Мария...

Я тут же изобразила искреннюю взволнованность.

– Что с ней? Неужели она умерла? Брам терпеть не может отвечать на письма. Наверное, он думает, будто состояние его матери нас не касается. Представляете, я еще давным-давно написала ему, что собираюсь приехать, а он даже не ответил.

– Боже мой, представляю, как тяжело вам узнать печальные новости от чужого человека. Госпожа Ван Хельсинг... я привыкла называть ее фрау Мария... еще жива. Но боюсь, дни ее сочтены. У нее рак.

Я поднесла обтянутую кружевной перчаткой руку ко рту и, имитируя ужас, прошептала:

– Мы так боялись... Она, должно быть, находится в больнице.

– Нет. Она лежит здесь. Может, желаете ее увидеть?

Я не торопилась отрывать ладонь ото рта, поскольку мои губы кривились в улыбке.

– Конечно. Я так давно не видела Марию.

Да, Мери. Давно мы с тобой не встречались. Надеюсь, сейчас ты мне расскажешь, куда отправился твой сыночек. Немка, надо полагать, исполняла обязанности сиделки и, естественно, ничего не знала о том, чем двадцать с лишним лет занимается наш дорогой Брам.

Наконец сиделка соизволила впустить меня внутрь дома и, едва закрыв дверь, стиснула мою ладонь (в Англии такое рукопожатие сочли бы верхом неприличия) и несколько раз сильно встряхнула, попутно представившись как фрау Келер. Прихожая вела в полутемный коридор, заваленный книгами. Книг было больше, чем полок, и потому часть их лежала просто на полу, образуя башни и пирамиды. Любезная фрау провела меня через довольно пыльную комнату (там тоже господствовали книги) к лестнице. У ступеней немка обернулась ко мне:

– Я вначале взгляну, не спит ли фрау Мария. А как вас представить?

"Миссис Уиндем", – чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя спохватилась. Едва ли скрытный Ван Хельсинг рассказывал сиделке об английском происхождении своей матери. Не желая попасть впросак, я сказала:

– Фрау Келер, не надо меня никак представлять. Давайте сделаем Марии маленький сюрприз. Я войду, и она меня узнает.

"А теперь иди и не мешай мне", – мысленно приказала я фрау Келер.

– Конечно, конечно, – согласилась немка. – Думаю, ей будет очень приятно.

Приподняв мясистыми пальцами подол своего платья, фрау Келер стала грузно подниматься по ступенькам. Потом открылась и мягко закрылась дверь наверху. Я осталась одна.

Пока я ждала, я заметила в нише между книжных полок закрытую дверь и почувствовала, что мне необходимо оказаться по другую сторону этой двери. Мне было достаточно замочной скважины, чтобы проскользнуть внутрь. Я попала в кабинет нашего дорогого доктора. Разумеется, и здесь было огромное количество книг, но все оказались посвящены тайным знаниям. Да, храбрый истребитель вампиров не терял времени даром и серьезно подошел к изучению магии. Потом мое внимание привлек массивный дубовый письменный стол, точнее – лежащие на нем бумаги и несколько телеграмм. Возможно, они укажут мне местонахождение Ван Хельсинга. Увы! Дверь наверху открылась, и фрау Келер столь же грузно затопала по ступенькам вниз. Я успела выскользнуть из кабинета и очутиться там, где стояла.

– Простите, что заставила вас ждать. Пришлось ввести фрау Марии морфий. Сейчас она не спит, и вы можете к ней подняться. Только не удивляйтесь, если она вас не узнает. Такое с ней бывает. Говорит она мало и не всегда разборчиво, поэтому прошу вас, будьте терпеливы.

Я заверила щепетильную немку, что мне достаточно хотя бы взглянуть на "бедняжку Марию". На самом деле меня больше заботило, как потом выпроводить фрау Келер из комнаты и побыть с больной наедине. Будь я голодна, я не отказала бы себе в удовольствии насытиться здоровой немецкой кровью (по-моему, этой толстухе кровопускание пошло бы только на пользу). Но я была сыта, да и задерживаться в обиталище Ван Хельсинга мне тоже не хотелось. Когда-то я мстительно мечтала полакомиться кровью Мери. Вспомнив об этом, я лишь усмехнулась. Больная кровь противнее протухшей еды.

Спальня Мери встретила меня выразительными запахами старческой мочи и кала. Я даже несколько сникла. Фрау Келер сделала все, что было в ее силах. Окно спальни она распахнула настежь (судя по горящей свече, его до моего появления держали зашторенным или даже закрытым ставнями). В тазу, полном мыльной пены, лежало подкладное судно.

Мне захотелось заткнуть нос надушенным платком, но я удержалась. Фрау Келер, похоже, уже привыкла к этому зловонию. Она подошла к постели, дотронулась до вялой руки Мери и с заботливой улыбкой произнесла:

– Мария, к вам гостья.

Сиделка отодвинулась в сторону, и я заняла ее место, осторожно взяв холодную, костлявую руку умирающей. Когда мы вошли, глаза Мери были закрыты, но она явно услышала слова немки. Веки дрогнули, глаза открылись и остановились на мне. Узнав меня, Мери вполне могла закричать от страха и все испортить. Я приготовилась при первых же признаках опасности навести на нее чары и предстать перед ней в облике совсем другой женщины. Сиделка же подумает, что "фрау Мария" попросту меня не узнала.

Ах, Мери, Мери! Я не видела, какой ты была двадцать два года назад, когда я впервые оказалась в вашем доме (тогда мне было не до тебя). Зато я хорошо помню, как ты выглядела сорок восемь лет назад: молодая, красивая, с гладкой кожей и блестящими золотистыми волосами. И Брам тогда еще не охотился за вампирами, а дрыгал ногами в твоем животе, ожидая появления на свет. Я любила тебя, Мери, я любила тебя и потом, пройдя через преображение. Ты всегда была добра ко мне. Потом я поняла, что ты, Каша и отец – только вы и любили меня прежнюю: увечную застенчивую старую деву, вызывавшую в мужчинах исключительно жалость.

Когда-то ты сидела возле моей постели и искренне горевала, что я умираю. Но я знала, куда иду. А вот куда идешь ты? Или ты все еще веришь, что ангелы примут твою душу и проводят ее в светлый рай? Впрочем, мне нет дела до твоих верований. Смерть уже кружит над тобой. За эти сорок восемь лет я убила многих и часто видела смерть во всей ее неприглядности. Но до сих пор я не сталкивалась с тем, чтобы она так долго готовила свой последний удар.

"А ведь такая же участь ждала бы и меня, – вдруг подумалось мне. – Прожить несколько десятков никчемных лет в теле калеки и умереть уродливой, никому не нужной старухой".

В женщине, лежащей передо мной, не осталось ничего от прежней Мери. Ее седые волосы больше напоминали суровые нитки, какими пользуются сапожники. Сиделка старательно заплела их в длинную косу, но на макушке они все равно торчали в разные стороны, придавая голове неопрятный вид. Мери показалась мне необычной птицей, умирающей от голода. Гладкая некогда кожа теперь приобрела пергаментный, а кое-где и землистый оттенок. Все лицо было в морщинах: на щеках, вокруг носа и в особенности под глазами. Белки синих, как море, глаз пожелтели. Сами глаза стали мутными от боли и страданий.

Но она узнала меня!

Я собиралась утихомирить Мери прежде, чем она закричит и в спальню вломится фрау Келер. Не так уж сложно было бы заставить ее увидеть во мне совсем другую женщину. Но меня почему-то смутил ее нынешний облик, и на мгновение я даже растерялась.

Я опустилась на стул, стоявший у изголовья, и напомнила себе, зачем сюда пришла. Прошлое есть прошлое, а сейчас я должна выведать у Мери, где находится ее сынок. Я приготовилась проникнуть в ее сознание... и вдруг остановилась. Поблекшие синие глаза Мери смотрели на меня, и в них не было страха, ненависти или отвращения. Они смотрели на меня тепло и с любовью. И тут я почувствовала, как у меня по щекам струятся слезы. То была не мимолетная любовь, разожженная плотской страстью, не привязанность по взаимной выгоде. Глаза Мери изливали любовь, которая была выше всяких там причин и условий.

– Здравствуй, Мери, – тихо произнесла я, совсем не ожидая, что мои щеки станут мокрыми от горячих слез.

Я погубила сотни людей и настолько притерпелась к чужому горю, что привыкла считать себя очерствевшей. Это когда-то я могла заплакать от любого участливого слова или взгляда. И надо же!

– Ты меня узнала? – спросила я.

– Жужанна, – прошелестела она в ответ.

От слабого, похожего на шуршание тростника, голоса Мери у меня зашлось сердце. А ее взгляд остался прежним.

– Какая ты красивая, – добавила Мери.

Я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Я вдруг поняла: Мери пребывала где-то в прошлом и помнила лишь ту, смертную Жужанну. Она забыла, кем я стала. Но все равно я была тронута ее удивительной добротой.

В это время в спальню весьма некстати вошла фрау Келер. Увидев мое залитое слезами лицо, она понимающе вздохнула.

– Дорогая фрау, я понимаю, как вам тяжело видеть все это. Может, вам принести бокал чего-нибудь подкрепляющего?

Я вытерла слезы и покачала головой.

– Благодарю вас, не надо. Но может... вместо этого вы приготовите мне чашку чая?

Я не оставляла надежды выведать у Мери, где сейчас находится Ван Хельсинг. Пока немка возится на кухне с чаем, у меня будет достаточно времени.

Фрау Келер послушно отправилась вниз. Я наклонилась к Мери и положила свою ладонь на ее тонкие пальцы.

– Дорогая моя, – прошептала я, – мне тяжело видеть твои страдания. Но я могу навсегда избавить тебя от боли.

Я подалась вперед и коснулась губами морщинистой шеи Мери. Откуда-то из недр постели ударил едкий запах мочи (я едва не поперхнулась). Но зловоние не помешало ощутить мне нечто другое – силу добра, которую Мери сохранила даже на смертном одре. Невзирая на боль и мучения, она боялась умирать, боялась оставить тех, кто ей дорог. Надвигающаяся смерть отняла у Мери красоту, приковала к постели, превратила ее тело в зловонный гнойник. Но присущая этой женщине сила добра сияла в своей первозданной чистоте.

Что-то удерживало меня от задуманного "поцелуя". Может, воспоминания о прежней Мери? И тогда, и сейчас эта женщина готова пойти на любые муки, но она не обратится ко злу.

Мери высвободила свою руку, потом уперлась слабыми ладонями мне в плечи и попыталась меня оттолкнуть. (Не представляю, каких усилий ей это стоило!)

– Нет, Жужанна... Я потеряла мужа и двоих сыновей. Неужели этого мало?

Она едва выговаривала слова, но произносила их без малейшего страха.

Я отстранилась.

– Мери... неужели ты хочешь страдать? И хочешь умереть?

Она спокойно выдержала мой пристальный взгляд. Мне показалось, Мери смотрела куда-то сквозь меня, и то, что она видела в неведомой мне дали, наполняло ее радостью, возвращая изможденному лицу отблеск былой красоты.

– Мои страдания – пустяки в сравнении с твоими, – прошептала она. – Мои страдания не продлятся вечно.

Меня пронзило острой болью, словно мне в сердце вонзили иглу. Я хотела возразить Мери. Как она смеет говорить, что я страдаю? Я наслаждаюсь всеми благами жизни и совершенно не ощущаю телесной боли. Уж если на то пошло, то это я заставляю страдать других.

Однако слова, которые я намеревалась произнести, буквально застряли в горле. Я вдруг увидела свою жизнь со стороны... изысканные наряды... изысканные кушанья и тонкие вина... самые обаятельные мужчины... прекрасная и жестокая Элизабет. Удовлетворенное тщеславие и... пустота. Пустота, растянувшаяся на века.

Я встала, взяла ладони Мери и потерла их, чтобы немного согреть. Потом коснулась ее губ.

– Да благословит тебя Бог, Мери.

– И да благословит Он тебя... если сможет.

Она вздохнула и закрыла глаза.

Снизу донеслось позвякивание блюдца, которое фрау Келер ставила на поднос вместе с чашкой. Потом она затопала по ступенькам наверх. Я не могла покинуть дом, не побывав в кабинете Ван Хельсинга, и лихорадочно искала предлог, чтобы туда вернуться. Как ни странно, мне помогла Мери.

Неожиданно она взвыла от боли. Наверное, так кричит попавший в капкан зверь. Я вскочила со стула (добавлю, что вампира не так-то легко напугать). Крики не смолкали. Я все спрашивала ее, что случилось, но Мери, кажется, начисто забыла о моем присутствии. Я ощущала полнейшую беспомощность и растерянность, в особенности когда она вдруг зажала между ног одеяло.

– Фрау Келер! – крикнула я немке, которая уже входила в комнату, гремя подносом.

Поставив поднос на ближайший столик, немка бросилась к постели.

– А, вот оно что, – с непонятным облегчением произнесла она. – Просто для фрау Марии настало время воспользоваться судном. Я должна буду ей в этом помочь. Вам лучше взять чай и спуститься вниз, там не так слышен шум.

– Шум?

– Сейчас отправление естественных надобностей стало для нее очень болезненным. Фрау Мария почти не пьет жидкости, и каждый раз это превращается для нее в пытку. Бедняжку как огнем обжигает. Вы уж меня извините, но вам такое видеть ни к чему. Пожалуйста, спуститесь вниз.

Почему иногда смерти хочется вдоволь наиграться со своей жертвой и отобрать у нее все, оставив лишь унизительную беспомощность, боль и зловоние мочи и испражнений?

Фрау Келер склонилась над тазом, где в мыльной пене плавало подкладное судно. Чтобы избавить себя от созерцания дальнейших подробностей, я поспешила взять поднос и спустилась вниз. Через считанные секунды я вновь была в кабинете Ван Хельсинга. Еще через несколько секунд (смертным такая быстрота недоступна) я просмотрела все бумаги на его столе, но не узнала ничего полезного, поскольку они были на голландском языке.

Зато в укромном местечке я обнаружила три телеграммы, посланные Ван Хельсингом из Парфлита в Амстердам и адресованные фрау Хельге Келер. Первую он отправил восьмого июля, вторую – шестнадцатого, а третья пришла сравнительно недавно – четвертого августа.

Я чуть не подпрыгнула. Парфлит! Место, куда мы с Элизабет наведывались ежедневно, карауля появление Влада!

Ван Хельсинг живет чуть ли не под самым носом у нас! И чтобы узнать об этом, нужно было совершить поездку в Амстердам! Комичнее ситуации не придумаешь, но мне почему-то было не до смеха. Пусть Ван Хельсинг смертный, он по-прежнему остается сильным противником, с которым нельзя не считаться. Он не просто так появился в Парфлите. Ван Хельсинг напал на след Влада и понял, где того искать.

А если он успел узнать и про нас с Элизабет?

Я внимательно перечитала все три телеграммы (к счастью, они были на немецком). В каждой Ван Хельсинг благодарил фрау Келер за отчеты о самочувствии его матери и добавлял, что "состояние госпожи Ван Хельсинг, к сожалению, остается прежним". В последней телеграмме он сообщил, что вынужден задержаться в Парфлите еще на некоторое время, однако если Мери вдруг станет значительно хуже, пусть фрау Келер незамедлительно даст ему знать.

Упоминание о "госпоже Ван Хельсинг" отозвалось у меня дрожью во всем теле. Я не сразу поняла, о ком идет речь, но потом сообразила: он писал о жене. А ведь я, кажется, ее даже видела, когда двадцать с лишним лет назад явилась сюда, чтобы увезти с собой его брата Стефана и маленького Яна. Я стала вспоминать... Робкое, испуганное существо с огромными глазами. Она мне мешала. Я укусила ее, но убивать не стала. Я попробовала вспомнить имя этой "серой мышки" – одно из легко забывающихся голландских имен. Вроде оно начиналось на букву "Г", которую голландцы почему-то умудряются произносить, как резкое, гортанное "х".

Странно, мне как-то не приходило в голову, что она все еще жива. А оказалось, не только жива, но и находится вместе с Ван Хельсингом в Англии. Это обстоятельство меня сильно встревожило, если не сказать – испугало.

А вдруг он с помощью жены получает сведения обо мне? Вампир и его жертва связаны пожизненно. Лишившись ребенка, эта женщина, скорее всего, лишилась и рассудка. Она стала настолько бесцветной, что за эти годы я даже ни разу не вспомнила о ее существовании. А психическая связь между нами оставалась. Какой же дурой я была! Я же могла все обратить себе на пользу и с ее помощью контролировать каждый шаг Ван Хельсинга!

Ничего, я исправлю свою оплошность.

Наверху душераздирающе кричала Мери. Немка суетилась, пытаясь ей помочь (я слышала тяжелые шаги фрау Келер). Потом крики стихли. Послышался шум льющейся воды. Я поспешила покинуть кабинет и встала около лестницы, дожидаясь появления сиделки.

Фрау Келер, тяжело дыша, спустилась ко мне. На лбу у нее блестели капельки пота, который она торопливо отерла краем фартука.

– Слава Богу, облегчилась, – тихо проговорила она. – Теперь будет спать. Бедняжка очень устала.

Увидев нетронутый чай, немка вопросительно уставилась на меня. Я изобразила виноватую улыбку.

– Простите, фрау Келер, но, слыша, как мучается Мария, я просто не смогла пить чай.

– Да, – вздохнула сиделка. – Ей сегодня досталось.

Она снова вытерла лоб.

– А можно мне вас спросить?

Ко мне моментально вернулась была настороженность.

– Конечно, фрау Келер. Что вас интересует?

– Откуда у вас такое странное имя – Шушанна?

Звук "ж" ей не давался. Я облегченно вздохнула.

– Это венгерское имя. У меня в роду были венгры.

Фрау Келер удовлетворила свое любопытство и уже больше из вежливости спросила:

– Вы еще заглянете к нам?

Я покачала головой. Мне хотелось как можно скорее уйти из этого дома, полного скорби, и навсегда забыть слова Мери. Не знаю почему, но они застряли у меня в памяти, как заноза.

– Увы, фрау Келер. Я здесь проездом. Пора возвращаться домой, к семье. Главное, я повидала Марию и простилась с нею.

– Я почувствовала, насколько сильно вы любите Марию, а она – вас.

Не желая показывать немке свои слезы, я молча повернулась и пошла к выходу. Когда она открыла дверь, я ненадолго задержалась на пороге и как бы невзначай коснулась пальцами ее щеки. Фрау Келер устремила на меня глаза. Сейчас бдительность сиделки была ослаблена, и я легко сумела погрузить ее в транс.

– Ты полностью забудешь все, что связано с моим приходом сюда, – внушала я ей. – Ты забудешь кто я, как меня зовут, как я выгляжу и откуда приехала. Если фрау Мария вдруг заговорит обо мне, ты посчитаешь ее слова бредом. И запомни: до конца своей жизни ты ни словом не обмолвишься обо мне доктору Ван Хельсингу. Ты поняла?

– Я все поняла, – безжизненным голосом произнесла немка.

Я вывела ее из транса и улыбнулась.

– Благодарю вас, фрау Келер, – сказала я, поцеловав ее в пухлую щеку.

– Счастливого пути, фрау Шушанна.

Итак, я плыву в Англию. В пустом салоне (все пассажиры на палубе, наслаждаются солнечным днем и морским воздухом) я перво-наперво подробно описала визит в дом Ван Хельсинга. Затем, пользуясь случаем, ввела себя в глубокий транс и прощупала свою связь с его женой. Нити, связывающие нас, не очень-то прочны, но это легко можно исправить. Тороплюсь записать все то, что мне удалось увидеть во время транса.

Небольшая, скромно обставленная комната с белыми стенами. Окно забрано толстой металлической решеткой, сквозь прутья видны красивые цветочные клумбы. Над окном – небольшое золотое распятие.

Слышу, как за спиной открывается дверь. Кто-то входит. Негромкий мужской голос нежно произносит:

– Герда, дорогая моя...

Герда! Вот как ее зовут.

Картина разворачивается на сто восемьдесят градусов. Теперь я гляжу на человека лет пятидесяти, его светлые волосы изрядно тронуты сединой. Седина припорошила даже густые брови. Под улыбкой он пытается спрятать глубокую тревогу, она так и сквозит из его синих глаз. Похоже, он давно не брился, – подбородок и щеки заросли серебристой щетиной. Кажется, что этот человек, подобно мифическому Атланту, несет на своих плечах тяготы всего мира. Его глаза излучают доброту, да и простое, круглое лицо мужчины я бы тоже назвала добрым.

В его лице есть что-то знакомое, и это меня сильно тревожит. Я смотрю на него и думаю о своем умершем брате. Он чем-то напоминает Аркадия, хотя внешне они совершенно непохожи. Я знаю этого человека и в то же время не верю собственным ощущениям. В последний раз мы с ним встречались более двадцати лет назад. Его состарили не столько годы, сколько жизненные невзгоды.

"Брам", – ловлю я мысль Герды и понимаю, что болезнь почти лишила ее возможности говорить. Все встает на свои места. Добрый седой человек – не кто иной, как Ван Хельсинг, мой злейший враг, убийца моего маленького Яна (я мечтала о "вечном ребенке", и если бы не злодей Ван Хельсинг, малыш и сейчас был бы рядом со мной).

Значит, Ван Хельсинг привез Герду в лечебницу для душевнобольных (иначе чем объяснить зарешеченное окно?). В этот момент Ван Хельсинг начинает задавать ей вопросы:

– Что ты сейчас видишь?

– Я не совсем понимаю, где я. Вижу много зеленой воды. За спиной берег. Он быстро удаляется, и вет...

Здесь я обрываю Герду, не дав ей произнести "ветряные мельницы", хотя она уже меня выдала. Теперь Ван Хельсинг догадается, что я ездила в Амстердам. Только ему никак не узнать, когда я вернусь в Лондон.

Ван Хельсинг задает Герде другие вопросы, но та упорно молчит. Наконец он убеждается в бесполезности своих усилий и уходит.

Выйдя из транса, я сразу же все записала. Элизабет я скажу, что Ван Хельсинг обитает в Парфлите, где-то неподалеку от дома Влада. Конечно, она будет сердиться, ведь мы столько времени потратили впустую! Но я ни в коем случае не расскажу ей про свою оплошность с Гердой, ибо этого она мне не простит.

А если провалится наш замысел, этого уже я себе не прощу.

И все равно на душе у меня неспокойно. Стоит мне подумать о Мери, в моем ледяном сердце вспыхивает жаркий огонь, который она разожгла своей слабой рукой. Она вновь наполнила мою некогда трепетную душу состраданием и любовью. Неужели я решусь убить ее единственного сына?

Довольно подобных мыслей! Они слишком опасны. Я все равно должна отомстить Ван Хельсингу...