Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дневники династии Дракула (№2) - Дети вампира

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Калогридис Джинн / Дети вампира - Чтение (стр. 6)
Автор: Калогридис Джинн
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Дневники династии Дракула

 

 


Герда приблизилась ко мне. В ее голосе звучала непоколебимая внутренняя убежденность.

– Ты ничем не хуже их, и тебе не надо быть ни на кого похожим. Ты лучше, чем они все!

– Нет, Герда Я – ужасный человек. Моя радость обернется страданиями для тех, кто мне дорог.

Она молчала. Затем едва слышно (я с трудом разбирал слова) она прошептала:

– Тогда, Стефан, я тоже – ужасный человек.

В ее взгляде было столько муки, что я не выдержал и заплакал. Горе утраты усугублялось невозможностью нашего с Гердой счастья.

Герда потянулась ко мне. Мы обнялись, но как брат с сестрой, без страсти. Она стала гладить меня по волосам, приговаривая:

– Ну не надо так. Успокойся.

Герда всегда говорила эти слова, утешая расплакавшегося маленького Яна.

Мне стыдно описывать то, что произошло потом... Выпитое вино? Острота горя? Близость ее тела? Не берусь гадать, что именно послужило толчком, сломавшим во мне последние преграды. Но мои губы прижались к белой щеке Герды, потом скользнули к шее, оттуда еще ниже. Теперь мною двигала прорвавшаяся страсть, и я, дрожа от возбуждения, набросился на жену своего брата, словно голодный – на корку хлеба. Шелковая ночная сорочка чудесным образом распахнулась и упала вниз, обнажив тело Герды.

Она прижалась спиной к теплой стене у камина. Обезумев от желания, я овладел Гердой. Или это она овладела мной? В тот момент она была львицей, богиней, полной огня и неистового желания. Без капли стыда она отдалась мне. Зубы и ногти Герды впились мне в плечо. Трудно поверить, чтобы в хрупкой женщине оказалось столько силы. Никогда еще я не испытывал такого ликования, как сейчас; ни в одной церкви я не подходил столь близко к ощущению чего-то непостижимого и неземного. Я вдруг понял: это не я, а мир сошел с ума, если любовный экстаз считается грехом.

Если рай действительно существует, я находился у самых его врат. Разве можно называть злом слияние двух душ, искренне любящих друг друга?

Наше соитие было молчаливым и стремительным. Мое возбуждение достигло высшей точки; я выплеснул в нее семя и мгновенно ослаб. Герда тут же высвободилась из моих объятий и побежала наверх. У меня подкашивались ноги. Держась за стену, я опустился на колени.

Мысли путались. Я верил и не верил в случившееся. Я пытался встать. Мне хотелось броситься вслед за Гердой, сказать ей о своей любви и услышать ее ответные слова Я чувствовал сильнейшую потребность просто быть рядом с нею.

Но не успел я встать, как громко хлопнула входная дверь и в передней послышались знакомые шаги. Вернулся Брам. Я кое-как застегнул на себе одежду и пригладил разлохмаченные волосы. Спрятавшись в дальнем темном углу, я всеми силами пытался утихомирить дыхание и молил небеса, чтобы Брам не зашел в гостиную.

Мои молитвы были услышаны – Брам направился на кухню. Я взлетел по лестнице и скрылся у себя в комнате.

Если бы не следы на плече, я бы счел случившееся хмельным сном или визитом инкуба[7]. Но на моем теле остался запах Герды (я не могу себя заставить его смыть), а исцарапанное плечо – зримое доказательство ее страсти.

Что теперь делать? Скоро наступит утро. Что возобладает во мне? Раскаяние или томительное ожидание новой встречи?Стану ли я делать вид, будто ничего не было, и подвергать себя ежедневным пыткам? Или постараюсь вновь встретиться с нею? Даже сейчас при мысли о Герде во мне вспыхивает огонь страсти. Я воображаю, как на цыпочках подкрадываюсь к двери их супружеской спальни, осторожно захожу внутрь и вижу крепко спящего Брама и ее – лежащую и ждущую меня...

Абрахам, брат мой! Я жестоко обманул тебя – и с дрожью в душе думаю о том, как повторить свой подлый поступок!

Наконец-то я нашел свою любовь. И сердце отказывается внимать доводам разума о том, в каком немыслимом положении я оказался. Ну почему мое счастье должно быть сопряжено с ложью и чувством вины? Почему моя радость должна приносить другим только горе?

* * *

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

19 ноября 1871 года

"Дьявол и смерть" – так сказала Лилли и оказалась права. Дьявол явился и поразил меня в самое сердце.

А я-то по глупости думал, что ничего более страшного сегодня уже не случится... Утром мы похоронили отца. Тяжело видеть, как гроб с телом человека, сделавшего окружающим столько добра, опускают в холодную, сырую землю. Это ждет каждого из нас, но мысли о неизбежной кончине не тревожат душу, пока не увидишь смерть любимого человека. Отчасти меня утешает мысль, что о папиных добрых и благородных делах помнить будут еще очень долго.

Похороны дались мне нелегко, но необходимость утешать других отчасти притупляла собственную боль. Мама держалась на удивление стойко, хотя ее горе куда сильнее и острее нашего с братом. Зато бедняга Стефан все время находился на грани обморока. Когда гроб опустили в могилу и мы бросили туда по горсти влажной земли, брату стало совсем плохо. Думаю, если бы не моя поддержка, Стефан наверняка потерял бы сознание. Я стоял между ним и Гердой. Как и Стефан, она плакала, не стесняясь слез, лившихся, словно осенний дождь, из ее больших темных глаз. Чтобы не заплакать навзрыд, она плотно сжимала побелевшие губы.

Герда, моя дорогая, измученная горем жена. Я знаю: в твоей душе нет ни обмана, ни жестокости. Почему же я не сумел дать тебе той любви, какой ты от меня ждала?

После похорон мы вернулись домой, чтобы еще несколько часов подряд выслушивать соболезнования от знакомых и незнакомых людей. Гостиная, наполняющаяся цветами, тарелки с поминальным угощением. Можно без преувеличения сказать, что Яна Ван-Хельсинга знал весь Амстердам. Его любили и бедные, и богатые. Стефан не выдержал еще и этого испытания и ушел к себе. Мама, Герда и маленький Ян остались на мне. Отчасти я был рад этому, поскольку мог отвлечься от собственных горестных переживаний. Мой сынишка, названный в честь деда, еще слишком мал – ему не понять, куда же исчез Ян-старший. Нам было никак не увести его из передней. Едва только открывалась входная дверь, малыш, громко топая, бежал к ней и с надеждой спрашивал:

– Деда?

Со временем какие-то подробности сегодняшнего дня померкнут и забудутся, но эта картина навсегда останется в моей памяти.

Уже к вечеру, когда ушел последний посетитель, я, чтобы хоть как-то рассеять свое тягостное состояние, отправился навестить больных. Задним числом сознаю: каким же глупцом я был! Работа и долг – превыше всего. Даже в такой день.

Из всех моих пациентов наибольшее опасение у меня вызывала пожилая женщина по имени Лилли. Она не помнила ни своей фамилии, ни адреса, по которому жила. За все время, что она находилась у нас в больнице, никто не приходил, чтобы справиться о ней. Наши попытки разыскать ее родственников тоже не увенчались успехом. Скорее всего, Лилли жила одна, в каком-нибудь бедном квартале. Два месяца назад ее подобрали на улице в невменяемом состоянии. Женщина размахивала руками и повторяла бредовые фразы о призраках, не дающих ей ночью покоя, и о красных глазах, светящих из темноты. Причина ее болезни крылась не столько в расстройстве рассудка, сколько в сильнейшей анемии, так что правильнее было бы отправить Лилли в обычную больницу. Увидев ее во время врачебного обхода, я понял, что эту женщину незачем держать в лечебнице для душевнобольных. Мне удалось снять для нее комнатку в дешевом пансионе. Питание и отдых сделали свое дело: видения и бред у Лилли прекратились, но зато выяснилось, что она воображает себя ясновидящей и целые дни проводит за картами Таро.

У каждого человека есть свои странности. Я считаю ее чудачество вполне безобидным, хотя и несколько эксцентричным. Лилли не обижается и даже шутит со мною насчет своего пристрастия к картам. Но сейчас меня волнует не душевное, а физическое состояние пациентки. Несмотря на все наши усилия, у нее опять обострилась анемия. Однако болезнь протекает каким-то нетипичным образом, и я подозреваю, что на фоне анемии у Лилли появилось еще какое-то другое заболевание. Мне обязательно нужно определить, какое именно, чтобы лечение было успешным.

Я собирался навестить нескольких пациентов, но Лилли была первой, и это придало вечеру особую, драматическую окраску. Как всегда, я постучал в приоткрытую дверь ее комнатки и, услышав приглашение, вошел.

Она сидела в постели. Редкие седые волосы были убраны под ночной чепец, а костлявые плечи укутаны платком. Карты Лилли раскладывала прямо на одеяле. По обе стороны от кровати стояли простенькие канделябры, и в каждом горело по полудюжине свечей. Их колеблющееся пламя придавало комнате совершенно нереальный и отчасти даже жутковатый вид. Да и сама Лилли со своей бледной кожей, серыми губами, морщинистым лицом (свечи еще сильнее подчеркивали дряблость старческой кожи) вполне сошла бы за ведьму из детской сказки. Услышав, как я вошел, она подняла голову и посмотрела на меня живыми черными глазами, белки которых с возрастом приобрели желтоватый оттенок.

– Смерть, – голосом прорицательницы произнесла Лилли. – Смерть и дьявол придут к вам этой ночью.

Услышь я это раньше, я бы снисходительно улыбнулся. Но после недавних похорон отца ее слова неприятно меня задели. Стараясь все же не обидеть старуху, я ответил:

– Карты здесь ни при чем, Лилли. Не сомневаюсь, вы уже знаете, что мой отец умер и сегодня мы его хоронили.

На лице Лилли я прочитал сочувствие, однако ответ ее был совсем не таким, как я ожидал.

– Ах да... Да, мой дорогой доктор, я это знаю. Простите, я своими глупыми словами разбередила свежую рану. Это вам-то, кому я обязана жизнью.

Лилли почтительно склонила голову, а затем сказала:

– Ваш отец был замечательным человеком. А скольких больных он лечил бесплатно! Не сомневаюсь, его душа отправилась прямо в рай.

– Я тоже так думаю, – пробормотал я.

Не знаю, заметила ли она оттенок горечи, которую мне не удалось скрыть. Как было бы здорово верить в Бога и рай и утешаться мыслью, что теперь мой отец пребывает в вечном блаженстве. Но правда жизни гораздо непригляднее. Любовь, доброта, знания – все то, что делало моего отца тем, кем он был, исчезло, как свет погашенной свечи. Его открытое, приветливое лицо и ласковые, заботливые руки стали теперь пищей для могильных червей. Я не осмеливаюсь говорить об этом дома, и не потому, что боюсь осуждения со стороны близких. Я не имею права наносить маме удар в самое сердце. Она горячо верит во все христианские религиозные предрассудки. Так пусть они принесут ей хоть какое-то утешение.

Лилли махнула высохшей рукой, чтобы я взял стул и сел возле постели. Я исполнил ее просьбу. Старуха коснулась меня своими холодными пальцами с неровными, пожелтевшими ногтями.

– Дорогой молодой доктор, еще раз простите меня. Конечно, вначале я должна была бы сказать, что соболезную вам. Но карты... сегодня они говорят со мной очень настойчиво. И не про вашего отца, а про вас!

Ее веки дрогнули. Лилли закрыла глаза, сжала пальцами виски и откинулась на подушки.

– Лилли, я думаю, вам сегодня просто нездоровится.

Я наклонился к ней, взял руку и осторожно прощупал пульс. Как я и ожидал, он был вялым и неровным. Об остальном говорила холодная, посеревшая кожа Лилли.

– Похоже, анемия вновь двинулась на вас войной... Как вы себя чувствовали в эти дни?

Не открывая глаз, она загадочно усмехнулась, потом сказала:

– Мне снились странные сны. Думаю, я скоро умру.

Прежде чем я успел возразить, Лилли открыла глаза и порывисто зашептала:

– Молодой доктор, вы должны мне поверить! Мне безумно тяжело говорить вам об этом, прямо сердце разрывается, но лучше предупредить вас заранее. Прошу вас, поверьте мне. Вы ведь для меня что родной сын.

Я погладил ее холодную руку.

– Вот в это, дорогая Лилли, я охотно верю. Но почему вы так расстроились? Событие, конечно же, тяжелое, однако оно уже произошло. Отец умер, и его не вернешь.

– Нет, – прошептала она, глядя на меня полными жалости глазами. – Простите, молодой доктор. Но я говорю не о вашем отце. Две смерти... еще две смерти подстерегают кого-то из тех, кто дорог вам. Видите девятку Мечей?[8]Она предупреждает о надвигающемся кошмаре. А вот это, – Лилли указала на обтрепанную карту, – сам Дьявол[9]. Смерть и Дьявол придут к вам сегодня ночью. Слышите? Они уже рядом, они рыщут...

– Довольно! – резко оборвал я старуху.

Лилли вздрогнула, как от удара. Мне стало стыдно: я никогда не позволял себе грубо разговаривать с пациентами. Спохватившись, я продолжил уже более мягким тоном:

– Поговорим лучше о чем-нибудь другом. У меня и моих близких сегодня был очень тяжелый, полный печали день. Давайте побеседуем о более приятных вещах.

Лилли не возражала. Из всех пациентов, кого я навещаю на дому, она – самая одинокая. Я знаю, что Лилли остро нуждается в общении и регулярные дружеские беседы нужны ей больше, нежели пилюли и микстуры. Потом я уговорил старуху принять снотворное и выпить несколько глотков красного вина, способствующего кроветворению. Я вдруг понял, что мне тягостно находиться рядом с нею. Разумеется, причина была не в ее предсказаниях. Я отчетливо видел ее угасание. Наверное, она и в самом деле чувствует приближение смерти.

Не желая меня сердить, Лилли собрала злополучные карты и больше не заикалась о них. Вскоре ее веки отяжелели, глаза закрылись, а голова склонилась на подушку. Решив, что Лилли уснула, я встал и направился к двери. Неожиданно она окликнула меня звонким, мелодичным, совсем не своим голосом:

– Это ваша судьба, Абрахам! Дьявол уже почти отыскал ваш дом. Постарайтесь, чтобы он туда не попал.

Я обернулся, разозлившись, что Лилли позволяет себе играть на моих чувствах, когда у меня такое горе. Но ее глаза были закрыты. Лилли не притворялась, она действительно крепко спала. Я ушел от нее в смятении, стараясь не поддаваться отчаянию и гневу, а думать о других пациентах, которым требовалось мое внимание.

Я рассчитывал навестить трех-четырех человек, живших в противоположном конце города. Когда я вышел от Лилли, уже стемнело. Противный дождь, моросивший с самого утра, прекратился. Я не стал брать извозчика, а решил пройтись пешком. Ходьба и свежий воздух помогли мне успокоиться. Путь мой пролегал через квартал, где стоял наш дом Я не заметил, как очутился возле него, и тут вдруг мне нестерпимо захотелось увидеть родных, и ноги сами понесли меня к крыльцу. В душе нарастала смутная тревога. Я забыл про пациентов, про привычку слушать голос разума. Меня обуревало только одно желание: убедиться, что с женой и сыном все в порядке.

В этом доме я жил с самого рождения и знал его до мелочей. Но сейчас он показался мне незнакомым, даже зловещим. И в этот момент я увидел черную тень, которая, словно огромная птица, кружила возле нашего дома. "Чепуха, – мысленно одернул я себя, – дурацкие шутки восприятия. Нервы расшатались, вот и мерещится неведомо что".

Однако эта тень совершенно очевидно не являлась плодом не к месту разыгравшегося воображения. Она была величиной с обезьяну и двигалась. Тень парила в воздухе на высоте второго этажа – напротив окна маминой спальни.

Во мне шевельнулся страх. Тень была живой, в этом я не сомневался. Естественно, я не знал, кому она принадлежит, но какое-то шестое чувство мне подсказало: она угрожает нашей семье. Я словно попал в кошмар наяву. Не сводя глаз с тени, я взбежал на крыльцо. Неожиданно тень исчезла, растворилась в холодном вечернем воздухе. Одновременно я заметил какое-то движение внутри маминой комнаты. Возможно, это была просто игра света и тени, ибо спальня, насколько я мог судить, освещалась лишь тлеющими в камине углями. Логические умозаключения я отложил на потом, главное сейчас – удостовериться, что в доме тишина и покой. Я отдышался и медленно, очень медленно стал открывать дверь. Она распахнулась без единого скрипа.

В доме было тихо и сумрачно. Как всегда, мама оставила для меня в передней зажженную лампу, по обыкновению сильно прикрутив у нее фитиль. Я на цыпочках прошел в коридор, вдохнул побольше воздуха, чтобы затем неслышно подняться наверх и, занявшись неблаговидным подслушиванием, выяснить, все ли у мамы в порядке. Если в спальне что-то происходит, я сразу же услышу и вбегу в комнату. Я разрывался между необъяснимым ощущением опасности, которое никоим образом не связывал с фантастическими предсказаниями Лилли, и мыслями о том, что все мои волнения могут оказаться пустыми и смехотворными.

Пока мой разум сражался с интуицией, я боковым зрением заметил, как в гостиной что-то мелькнуло. Отступив в тень, я стал приглядываться. Рядом с мерцающими углями камина извивалось что-то черное и жуткое.

Таким было мое первое впечатление. Я продолжил наблюдать и вскоре понял, что в гостиной не одно существо, а два, и между ними происходит нечто вроде молчаливой, но яростной борьбы.

Потом я услышал тихий стон, и меня охватил ужас: я узнал голос жены. Затем она подняла руки, мелькнули рукава шелковой ночной сорочки, которую я привез жене из Парижа, и легкая ткань упала на пол. Тот, кто находился рядом с Гердой, резким движением прижал ее к стене возле камина. Я уже был готов броситься на негодяя, но очертания его тела показались мне до боли знакомыми. Я хорошо знал этого человека.

То был мой брат Стефан.

Когда умер отец, я впервые узнал, что такое нестерпимая душевная боль. Но в то же время я осознавал, что чем дальше, тем все меньше обстановка в доме будет напоминать о нем. А потом в памяти потускнеет и его образ.

Я никак не думал, что вскоре меня ожидает еще одно потрясение, новая мучительная боль. И она не ослабнет. Стефан и Герда будут каждый день напоминать мне о ней.

Я несколько раз пытался заставить себя войти в нашу спальню. Возвращаясь поздним вечером домой, я любил тихо лечь в постель и потом долго слушать, как дышит во сне Герда, а рядом сопит в своей кроватке маленький Ян...

Как я теперь посмотрю Герде в глаза? Ей несвойственно хитрить и обманывать, по ее лицу можно прочесть все, что у нее на сердце. Я не хочу видеть Герду виноватой и несчастной.

Теперь я понимаю: ей не хватало моей любви. Все годы нашей совместной жизни я вел себя, как полнейший глупец, уделяя больше внимания пациентам, чем своей жене. Уже давно я замечал, с каким восторгом Герда смотрит на Стефана, но всегда отмахивался от этой мысли, считая, что во мне говорит ревность.

И надо же, судьба не нашла другого дня, чтобы показать мне страшную правду!

Мой брат и моя жена упоенно занимались любовью, и я не решился прервать их, понимая, что их обоюдный позор ничего бы не изменил. Вправе ли я винить их, зная, что у Герды со Стефаном намного больше общего, чем со мной? И потом, не я ли столь часто и беспечно оставлял их наедине друг с другом?

Я вернулся в переднюю и с силой хлопнул входной дверью, вложив в этот жест все свое отчаяние. Потом я нарочито громко прошел на кухню и стал ждать. Через какое-то время я услышал, как по лестнице поднялась Герда, а потом и Стефан.

Герда, Герда, моя падшая любовь! Как же мне вновь завоевать твое сердце?

А ты, Стефан, мой единственный брат! Как мне смыть это пятно и вернуться к полному доверию, какое всегда существовало между нами? Пусть мы выросли непохожими, но мы никогда не хитрили и не лукавили друг с другом. Мне, как старшему, постоянно приходилось вызволять моего младшего, чрезмерно эмоционального брата из разных житейских неприятностей. Но его смелость помогала мне преодолеть мою застенчивость, а моя уравновешенность не раз гасила его сумасбродные порывы.

Каждый из нас являлся необходимым дополнением другого. Даже моя врачебная практика без помощи Стефана не была бы такой успешной. Как и отец, устанавливая диагноз, я привык полагаться на логику. Чаще всего это приносило должный результат, но иногда все мои знания оказывались бессильны, и тогда я обращался к блистательной интуиции Стефана. Для меня медицина всегда была наукой, для него – искусством.

Кем бы я был без него? Ведь он искренне восхищался старшим братом и учил меня любить щедро и бескорыстно. Наверное, сумей я как следует усвоить его уроки, я бы не потерял Герду.

Лилли оказалась права. Дьявол пришел в наш дом, и первой его жертвой стало мое сердце.

Глава 5

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

20 ноября 1871 года

За минувшие сутки весь мир словно сошел с ума. Людей, которым я безоговорочно доверял, как будто охватила эпидемия безумия. Мне кажется, я уже и самому себе не верю.

Знаю только, что мой несчастный брат для меня потерян, и уже не имеет значения, чья это вина – его собственная или кого-нибудь еще.

Проще всего было бы попытаться убедить себя, что непотребная сцена в гостиной – просто кошмарный сон, посетивший меня после изнурительного дня. Но я не мог обмануть собственный разум. Эта сцена не давала мне покоя. Она стояла у меня перед глазами. Наконец я не выдержал и, поднявшись ни свет ни заря, раньше обычного отправился в больницу. Увидеть лицо Стефана, лицо Герды – это было выше моих сил.

Я с головой погрузился в работу и почувствовал некоторое облегчение. Рядом с чужими страданиями собственные теряют остроту, в особенности когда приходится иметь дело с больными из неимущих слоев. Имею ли я право сравнивать свои мучения с теми, что выпали на долю нищего старика? Избыток сахара в крови уже отнял у него зрение и теперь угрожает лишить ноги. А каково двенадцатилетней девочке-сироте, умирающей от чахотки?

Незаметно наступил полдень, и настало время возвращаться домой, поскольку помимо работы в больнице я занимаюсь частной практикой и принимаю больных в специально оборудованном для этих целей кабинете на первом этаже. Меня подмывало задержаться в больнице, а потом сослаться на несуществующую чрезвычайную ситуацию. Пациентов мог бы принять и Стефан – когда требовалось, мы подменяли друг друга.

Но лгун из меня никудышный. И потом, рано или поздно мне все равно придется встретиться и с братом, и с женой. Не в пример моему настроению, день был ясным и солнечным, хотя довольно холодным. Я отправился пешком и, как всегда, около часу дня уже был дома.

Обычно я сразу же шел на кухню, однако сегодня изменил своей привычке. Судя по звону посуды и характерному стуку каблуков (жена даже дома любила ходить в красивых туфлях), Герда заканчивала приготовление обеда. Я чувствовал, что не в состоянии оказаться наедине с нею, а потому миновал приемную, где собирались наши пациенты, и вошел в кабинет. Там сидел Стефан. Его окружали анатомические атласы, аптечные склянки с притертыми пробками и муляж человеческого скелета – свидетели сорокалетней врачебной деятельности нашего отца.

Брат сидел за отцовским письменным столом, уперев локти в полированную крышку цвета старого красного дерева. Голова его была опущена, а пальцы беспокойно теребили темные волосы. Я сразу понял, насколько ему тяжело, и все мои тяготы отошли на задний план. Я смотрел на Стефана без неприязни, испытывая если не желание простить, то во всяком случае искреннюю жалость. Я не сразу решился заговорить, опасаясь, что голос может выдать мое состояние. И удивительно: вместо холодной ярости в моих негромких словах звучало искреннее беспокойство.

– Стефан, ты что, неважно себя чувствуешь? – спросил я.

Брат вскинул голову. Он гораздо лучше, чем я, умеет притворяться, но даже ему не удалось скрыть снедающее его чувство вины. Стефан отвел глаза.

– У тебя усталый вид, – добавил я.

Честно говоря, мне показалось, что брат постарел на целых десять лет. Сейчас он выглядел намного старше того любовника, который в сумраке гостиной...

Я мгновенно подавил болезненную мысль, но все же она отразилась на моем лице, ибо Стефан, бросив на меня косой взгляд, почти шепотом ответил:

– И у тебя не лучше.

Наконец наши глаза встретились, и очень многое стало понятно без слов. Не сомневаюсь, он почувствовал, что я знаю о вчерашнем. Однако мы оба оказались достаточно трусливыми, чтобы говорить без обиняков.

Потянулись минуты. Молчание становилось все более тягостным, и оно непостижимым образом делало меня невольным соучастником вчерашнего прелюбодеяния. Если у Стефана не хватает духу, придется начать мне. Но не успел я открыть рот, как в дверь позвонили. Вот и первый пациент.

– Я сам приму больного. Я уже поел. Иди обедать, Брам.

– Ты уверен, что справишься?

Вместо ответа он пошел к двери.

Я задержался в коридоре и увидел, как Стефан ведет в кабинет посетительницу. Я лишь мельком увидел эту женщину, но отметил, что она молода и недурна собой. Только зачем она так вырядилась, собираясь на прием к врачу? Парча, меха, бриллианты. Одна рука пациентки все еще была засунута в соболью муфту, а на голове красовалась шапочка из того же меха. На плечи ниспадал каскад рыжих вьющихся волос. Женщина была достаточно рослой, почти вровень со Стефаном. Небесно-голубые глаза, подведенные краской для век, и накрашенные темно-красные губы подсказали мне, что она – актриса, скорее всего, певица.

Брат о чем-то спросил ее, и она ответила глубоким, чувственным голосом. Акцент выдавал в ней француженку. "Шансонетка", – подумал я. Обычная гастролирующая шансонетка. Должно быть, перенапрягла голос, вот и решила обратиться к врачу.

Оставив эту мадемуазель на попечение брата, я пошел на кухню. Герда расставляла тарелки. Маленький Ян восседал на своем высоком стуле. Увидев меня, сын радостно закричал и потянулся ко мне, чуть не упав со стула Герда стояла ко мне спиной, будто не слыша, что я вошел.

Благодарный малышу за столь теплую встречу, я поднял его на руки. Ян засмеялся и начал дергать меня за бороду, громко пища от восторга. Какое счастье, что хоть его сердечко осталось постоянным в этом меняющемся мире! Малютка не хитрил и не лукавил, он действительно был рад меня видеть. Его смех стал целительным бальзамом для моей измученной души.

– Папа, летать! – потребовал Ян. – Папа, летать!

Мы оба любили эту игру. Я поднимал малыша все выше и выше, пока он не оказался у меня над головой.

– Ян, ты ангел? – как обычно, спросил я. – Папин ангелочек?

– Папа, летать! – уже настойчивее повторил Ян.

– Ну так лети же! – сказал я и подбросил его к потолку.

Ян огласил кухню новыми восторженными криками и принялся махать в воздухе пухлыми ручками и ножками.

– Летай, ангелочек! Летай! – повторял я, ловя и подбрасывая его снова.

Герда никогда не одобряла нашей игры и всякий раз предостерегала: "Осторожней, Абрахам! Так недолго и ребенка уронить!" Однако сегодня она лишь следила за нами, улыбаясь уголками губ, а когда я взглянул на нее, быстро повернулась и отошла к плите.

– А где мама? – спросил я под аккомпанемент криков малыша, требовавшего продолжения ангельских полетов.

Герда сделала вид, что следит за кипящей кастрюлей. Не поворачиваясь ко мне, она коротко ответила:

– Отдыхает. Сказала, что будет обедать позже.

Я оставил дальнейшие попытки завести разговор, понимая всю их тщетность. У Герды и раньше бывали дни, когда она замыкалась в себе. Я научился спокойно пережидать эти моменты. Не будь я свидетелем вчерашней сцены, я бы нашел вполне правдоподобное объяснение – скорее всего, решил бы, что она по-своему переживает смерть Яна-старшего. Но я знал: причина совсем в другом, и это не давало мне покоя.

Герда наполнила мою тарелку, но я не мог проглотить ни куска. Она тоже села к столу и принялась кормить малыша. Сын превратился в щит, защищающий нас друг от друга. Я был даже рад, что непоседливый Ян целиком завладел вниманием Герды, поскольку при одном взгляде на жену мне хотелось плакать.

Сегодня она была удивительно красивой и казалась совсем юной. Ее каштановые волосы, стянутые на затылке лентой, причудливыми волнами ниспадали ей на спину, кончиками прядей почти касаясь талии. Ее сердце было таким же чистым и бесхитростным, как у маленького Яна. Она не умела хитрить и притворяться, и сейчас ее сердце переполняли неутихающие страдания. Герда ощущала мою боль так, словно моя душевная рана была ее собственной. Мне захотелось взять ее за руку и спросить напрямую: может, она любит Стефана больше, чем меня, и наш брак тяготит ее? Может, она мечтает о свободе?

Нет, Герда ни за что не позволит себе разрушить нашу семью. Она воспитана в католических традициях. Разъехаться мы еще можем, но только не развестись.

В кухне установилась гнетущая тишина, даже Ян перестал верещать. Из кабинета раздавался смех пациентки, явно кокетничающей со Стефаном.

Герда напряженно повернулась в сторону кухонной двери, через которую доносился этот смех, и впервые за все время заговорила со мной:

– Как по-твоему, она красивая?

Ее вопрос застал меня врасплох.

– Ты говоришь про пациентку Стефана?

Герда кивнула.

– Я видела ее в окно.

Я развернулся, сев таким образом, чтобы жене было не отвести от меня взгляд (не станет же она закрывать глаза!), и сказал:

– Хорошенькая, пожалуй, но слишком вульгарная. Это не настоящая красота.

Я взял Герду за руку. На ее лице едва мелькнула робкая улыбка и тут же погасла. Мне подумалось, что она сейчас расплачется.

Я не угадал. Герда встревоженно посмотрела в сторону кабинета, прислушалась и спросила:

– Ты ничего сейчас не слышал?

Кажется, мне и в самом деле послышался какой-то странный, глухой звук.

Герда порывисто встала.

– Кто-то упал.

Она произнесла это с такой уверенностью, что я бросился к лестнице и позвал маму. Она тут же вышла из комнаты: осунувшаяся, заметно постаревшая. Ее вид встревожил меня сильнее, чем непонятный шум в глубине дома.

– Что случилось, Брам?

– Герде показалось, будто кто-то упал. Я испугался, что ты. Должно быть, пациентке Стефана стало плохо. Пойду взгляну, не нужна ли ему помощь.

В это время со стороны приемной послышались тяжелые шаги, затем раздался испуганный крик, после чего хлопнула входная дверь, ведущая из приемной на улицу.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18