- Можно мне не говорить его имя, синьор? Пусть это дело будет только между нами.
      - Как хочешь, - пожал плечами Верещагин. - Но помни: в твоих руках две жизни.
      - Так я могу обещать моему земляку целый дом? - Франческа от волнения сделалась еще красивее. - Это правда, синьор?
      - Даю тебе в этом мое честное слово! - торжественно уверил ее Василий Петрович.
      День побега обоих заключенных был уже определен и все подробности разработаны и самими узниками и друзьями на воле до последних мелочей. Побег был назначен на вечер, на то время, когда дежурный тюремщик по заведенному порядку обходил камеры и запирал их на ночь. Если бы удалось сговориться окончательно с земляком Франчески Монти, все сразу стало бы значительно проще, можно было бы избежать вооруженной борьбы. Заключенным осталось бы только быстро переодеться: Пелуццо - в сутану священника, а Марко Монти, похожему ростом и выговором на земляка Франчески, - в форму тюремщика, и выйти из тюремных ворот, где их будут ждать экипажи, запряженные самыми быстрыми конями. Кони домчат их до надежных убежищ у друзей, а после...
      Но о том, что будет после, никто из организаторов побега и не думал. Только бы удалась первая часть задуманного! Только бы не оборвалось даже самое маленькое звено в этой так тщательно продуманной цепи! Удастся ли Монти незаметно подпилить свои кандалы и проносить их подпиленными до минуты побега? Сумеет ли Франческа уговорить земляка? Успеют ли заключенные переодеться без помехи? Не обнаружат ли маскарад часовые во дворе? Отворят ли они заключенным тюремные ворота?
      Множество таких вопросов день и ночь тревожили и самих узников и участников заговора. Впрочем, один из заговорщиков - Александр Есипов, самый молодой, - был совершенно спокоен: "Ангел-Воитель" не считала нужным посвящать его в подробности, и он ничего не знал обо всех этих приготовлениях.
      После того как Есипов благополучно доставил "невесту" из тюрьмы в палаццо Марескотти и сдал с рук на руки ничего не подозревавшему Валерию Ивановичу, Александра Николаевна виделась с ним только урывками. Когда же при случайных встречах Александр пытался узнать у нее, скоро ли выйдет на свободу "жених", она шутливо зажимала ему рот:
      - Помалкивайте, тезка. Скажут, когда будет нужно.
      Так прошло несколько дней, но вот однажды "Ангел-Воитель", как бы невзначай, спросила Александра:
      - Лошадьми умеете править? Да не клячами какими-нибудь, а настоящими, горячими конями.
      Александр встрепенулся:
      - Приходилось у нас в имении.
      - Тогда разыщите и наймите на послезавтра две самые легкие коляски и две пары самых лучших коней, какие только сможете раздобыть. Да помните: одной из этих пар придется править вам.
      Так Александр Есипов получил еще одно задание и узнал день побега.
      Под вечер, накануне казни, улички и дорога близ тюрьмы Сан-Микеле были необычно оживленны. Какие-то босяки беспечно дремали, лежа на теплой земле. У перекрестка стоял продавец рожков, еще один продавец сластей устроился почти у самых ворот тюрьмы. Три подвыпивших крестьянина играли в кости, расположившись в лавчонке на углу. Рослая дама в модной большой шляпе прогуливала по пустырю неподалеку от тюрьмы собаку свирепого вида. Все это бросилось в глаза Александру, когда он, одетый в костюм веттурино, остановил коляску в улочке, примыкавшей к зданию тюрьмы. Еще одна коляска, с парой знакомых Александру кровных коней, дежурила поблизости. На козлах дремал совсем дряхлый, сгорбленный веттурино. Услышав голос Александра, успокаивавшего коней, старичок поднял голову. На секунду Александру почудились яркие глаза и усмешка Лоренцо Пучеглаза. Как, неужто он? Но в следующий миг веттурино снова сгорбился, покашлял по-стариковски и опять, видимо, заснул на своих козлах.
      Александр еще раз огладил коней, проверил сбрую, вожжи. Он старался занять себя каким-нибудь делом, но сердце стучало неровными ударами, и в горле пересохло. Попить бы! Да где там! Нельзя! Надо ждать!
      Он взглянул на часы. Прошло уже пятнадцать минут. Что ж они там? Из лавчонки доносились азартные выкрики игроков, зарычал на кого-то пес. Шаги? Нет, это гравий заскрипел под ногами у дамы. Минуты всё ползут и ползут. И все еще никого нет...
      А в это время на тюремной башне прозвонили старинные часы и тюремщик Вадди, молодой, рослый парень очень похожий общим типом лица на Марко Монти, начал обходить камеры.
      Услышав звон часов, Бруно Пелуццо зубами распорол тощий соломенный тюфяк, лежавший на койке, и вытащил запрятанную в солому сутану священника.
      Однако он не надел ее на себя и даже спустя несколько минут вновь спрятал: кто знает, удалось ли Вадди получить нынче дежурство, не придет ли запирать его камеру совсем другой, незнакомый тюремщик? Пелуццо приник ухом к двери. Все в нем было напряжено. Вот где-то далеко послышались шаги, зазвенели ключи. Все ближе, ближе... Уже слышен голос тюремщика, приказывающий заключенному отойти от двери.
      Голос Вадди? Нет, кажется, совсем незнакомый, Бруно вне себя. Он стоит у самой двери. Если сейчас окажется, что это незнакомый тюремщик, Бруно готов на безумство, он готов кинуться на незнакомца, растерзать его, а потом будь что будет! Все равно казни не миновать!
      Но тут дверь камеры приоткрывается, и Пелуццо видит добродушное лицо Вадди.
      - Живей, вяжи меня! - шепчет Вадди, скидывая с себя одним движением мундир.
      Он сам садится на койку, сбрасывает брюки, прислоняется к стене и закладывает руки за спину.
      Бруно молча, яростно обкручивает веревкой его ноги и руки.
      - Кляп, - чуть слышно говорит Вадди.
      - Что?
      - Засунь мне в рот что-нибудь. Рубашку, что ли. Только поосторожней, чтоб я не задохнулся, пока меня найдут.
      Бруно послушно засовывает в рот тюремщика рукав его собственной рубашки. Сам он поспешно накидывает на себя сутану, надвигает на лицо капюшон. Теперь он точь-в-точь тюремный капеллан.
      - Что же мешкает этот дьявол Монти!
      В самом деле, Монти нет. У Вадди испуганные глаза: вот-вот явится кто-нибудь из товарищей тюремщиков, удивленный долгим его отсутствием. Бруно еле удерживается от громкого ругательства. Что случилось? Что, черт возьми, случилось?!
      В эту минуту в камеру, как тень, проскальзывает Марко Монти.
      - Чуть не подвели кандалы, - шепчет он. - Еле снял.
      Он хватает брошенное на пол платье Вадди, натягивает сапоги, брюки, куртку. Вадди кивает - все в порядке, форма надета как нужно. Монти берет в руки связку ключей, фонарь тюремщика.
      - Спасибо тебе, Вадди, - шепчет он.
      Капеллан и мнимый тюремщик выходят из камеры Пелуццо, запирают за собой дверь. Потом неторопливым шагом минуют коридор уголовного отделения, спускаются по лестнице в нижний этаж, где стоит недавно сменившийся часовой.
      - Вот провожаю святого отца. Он давал напутствие смертникам. Ведь их обоих завтра порешат, ты знаешь, - говорит Монти часовому.
      Тот кивает и подходит под благословение капеллана: часовой уверен, что капеллан явился в тюрьму в дежурство его предшественника и потому не спрашивает пропуска.
      Монти - он же Вадди, тюремщик, - облегченно вздыхает и украдкой смотрит на капеллана. Однако Пелуццо так ушел в свой капюшон, что даже глаз его не различишь.
      Во дворе тюрьмы лежат глубокие тени: солнце низко, скоро сумерки, и это радует узников. Они пересекают двор, приближаются к воротам. Двое часовых и тюремный стражник о чем-то болтают, пользуясь тем, что поблизости нет никого из начальства.
      - Вот провожаю святого отца, он давал последнее напутствие тем двум. Завтра их казнь, - повторяет Монти заученные слова.
      - Так и есть, завтра конец беднягам, - говорит один из часовых.
      Все трое набожно крестятся и целуют руку мнимому священнику. С лязгом открывается железная створка ворот. Капеллан, а за ним тюремщик переступают страшный порог.
      Секунда. Вторая... Сильная фигура в священнической сутане прыгает в коляску Александра.
      - Pronto! - говорит сквозь зубы капеллан. - Pronto! Скорее!
      Есипов ударяет по лошадям. Горячие кони с места берут вскачь. Александр машет кнутом, земля летит под лошадиными ногами, сухие комья бьют в коляску. Быстрее! Еще быстрее!
      Позади топот. Александр оглядывается. Там скачет вторая пара коней. На козлах - старенький веттурино. Но теперь он уже не старенький, он стоит во весь рост на козлах и что-то кричит, и Александр легко узнает в нем Лоренцо. Летят, как птицы, кони. Скорее, скорее к друзьям, в безопасное место!
      ГЕНУЯ
      23. ДОЧЬ ПРОФЕССОРА
      "Левушка, милый, у вас, верно, уже в цвету роскошная итальянская весна, солнце и зелень, а у нас Нева в белых барашках, небо хмурится и сырой ветер гонит рябь по лужам. На сердце тоже темно по-осеннему. Не могу сообщить Вам ничего радующего. У нас то и дело пожары. Говорят, поджигают те, которым выгодно пугать начальство, и это дает повод полиции преследовать невиновных. Началось гонение на воскресные школы для народа и на тех, кто в них преподает. Хотят ввергнуть народ в вечную закоснелость, в стоячее болото, и когда? - когда ему уже пообещали свободу, поманили счастьем! Все наши - в волнении и негодовании страшном. Все Вам завидуют, мечтают о настоящем большом деле, а я - сильнее всех. Милый Левушка, если б я только могла быть рядом с Вами! Если б... Ну, не буду, не буду...
      В прошедшую пятницу собрались у меня наши общие друзья (по понятным причинам не хочу называть их), и все сговорились выпить шампанского, если победит Ваш предводитель итальянского народа, если удастся ему изгнать Бурбонов и добыть свободу Италии..."
      Лев Мечников читал косые, ломкие строки и с тоской думал о том, что дома, в России, все застыло на мертвой точке. Никакого просвета, все потонуло в казенных бумагах, в прожектерстве. "Все Вам завидуют, мечтают о настоящем большом деле", - пишет Наташа. Значит, Александр с его мальчишеским нетерпением, с его жаждой подвигов прав. Руки просят дела, большого, справедливого, гуманного. Здесь, в Италии, такое дело начато. И нельзя, непростительно оставаться в стороне, когда все лучшие люди присоединяются к Гарибальди!
      Милый нервный почерк! Задумчивое, мягкое лицо Наташи Осмоловской виделось, как будто она была здесь, рядом. Лев встряхнулся, провел рукой по волосам: полно, сейчас не время предаваться воспоминаниям! Не для воспоминаний приехали они с Александром в Геную и вот уже третий день достают оружие, походные сумки, сапоги. Уже решен поход Гарибальди в Сицилию, уже собираются сюда волонтеры со всей Италии, и вот-вот будет назначен день отправления.
      Но захочет ли Гарибальди взять их с собой? Ходят слухи, что он особенно придирчиво отбирает на этот раз людей. Правда, у обоих русских сильная поддержка: госпожа Шварц и Александра Николаевна Якоби тоже приехали в Геную и обещают представить их генералу. Это они познакомили Льва и Александра с близким другом генерала - профессором Претори и его дочерью. Нынче обе дамы и профессор уехали спозаранку, чтоб увидеть Гарибальди и узнать, на какое именно число назначен отъезд в Сицилию.
      Вот почему Лев Мечников и Александр Есипов с утра явились в сад профессора и с нетерпением ожидают его возвращения.
      Пока Мечников, прислонясь к балюстраде террасы, читал письмо Наташи Осмоловской, Александр разговаривал с семнадцатилетней дочерью профессора Лючией. То есть разговаривала главным образом Лючия.
      - Эта русская дама с золотыми волосами - ваша родственница?
      Глубокие, оттененные мохнатыми ресницами глаза вопросительно и настойчиво смотрели на Александра. Над балюстрадой террасы нависали розовые шапки цветущих тамарисков, и четкие тени лежали на каменных, позеленевших от времени ступенях. Бело-зеленые анемоны нежным ковром устлали землю в саду, душно и сладко пахли золотые крокусы. Генуэзская весна не пожалела красок: густо-синим обвела море, пурпуром - паруса рыбачьих лодок, лиловым - горы на горизонте. И шелковистых щек Лючии тоже коснулась весна, иначе они не были бы такими смугло-розовыми.
      - Н-нет, синьора Якоби мне вовсе не родственница, - отвечал с легкой запинкой Александр Есипов.
      Его смущала и сердила эта настойчивость. Помилуйте, всего неделя прошла с того дня, как его и Льва привели в этот дом "Ангел-Воитель" и госпожа Шварц, и вот пожалуйте - какая-то семнадцатилетняя смуглянка с растрепанной косой учиняет ему такой допрос!
      Однако не отвечать вовсе или отвечать невежливо Александр не мог: он слишком уважал отца этой девушки - смелого и неподкупного человека, о котором с восторгом рассказывали его друзья-гарибальдийцы. Профессор Претори был любимейшим лектором студентов Миланского университета. Он читал лекции по литературе, но лекции эти превращались в проповеди патриотизма и свободы. Претори смело говорил о том, как томится Италия под властью чужаков, как они разрывают на части всю страну, как церковь губит в Италии все живое. Однажды на его лекцию тайно пробрался ректор университета - ставленник австрийцев. Ни студенты, ни профессор его не заметили. В этот день Претори говорил об объединении Италии, о своем друге - Гарибальди.
      Внезапно на кафедру поднялась черная сутана, оттолкнула профессора.
      - Наконец-то, господин профессор, я сам, своими ушами, услыхал, какие идеи внушаете вы своим слушателям, в каком духе воспитываете молодежь! Сегодня же власти узнают об этом!
      Студенты ужаснулись: все понимали, что любимого профессора ждут долгие годы тюрьмы, может быть, пытки, и дочь его и все близкие тоже будут арестованы. Среди студентов были преданные гарибальдийцы. Они помогли бежать старому другу генерала с дочерью сначала в Швейцарию, а потом в Геную. В Генуе был Гарибальди, были друзья, и Претори почувствовал себя в безопасности. Впрочем, за себя он вообще никогда не боялся, его заботила только судьба Лючии. Жена Претори умерла, когда девочке было два года. С тех пор девочка росла, как дикое деревце: одна, без всякого присмотра. Она рано развилась, рано начала думать о мире, который ее окружал. Италию, ее прекрасную и несчастную родину, терзали монахи, священники, австрийцы, французы. Народ голодал, смелых и честных людей, таких, как ее отец, бросали в тюрьмы, казнили. Гарибальди, друг отца, стал ее героем. Лючия готова была рыдать от горя, что не родилась мальчиком: она мечтала сражаться за Италию, за ее свободу. Буйное воображение, пылкое, великодушное сердце, сильный, несдержанный характер - вот какова была девушка, стоявшая на террасе перед Александром Есиповым.
      - Послушайте, синьорина Лючия, я же не спрашиваю вас, почему ваш постоянный спутник, ваша тень, этот синьор Датто, если не ошибаюсь, не сводит с вас глаз, - раздраженно сказал Александр.
      Лючия нагнула голову, посмотрела на него исподлобья.
      - Энрико? Да потому, что Энрико любит меня, - сказала она просто. - А вы... вы... тоже любите синьору Якоби?
      Александр краем глаза увидел Льва, который стоял на ступеньках и внимательно изучал бутон глицинии. Слышал ли он?
      - Что за глупости вы выдумываете, Лючия! Синьора Якоби - жена известного русского художника.
      Шелковистые щеки зарозовели сильнее.
      - Правда? А я-то, глупая, думала... Когда она и синьора Сперанца пришли к нам и привели с собой вас и синьора Леоне, я думала сперва, что вы - муж и жена... Вот глупая я!
      И с серебристым смехом Лючия бросилась бежать куда-то вниз, в гущу сада.
      Александр подошел к Мечникову.
      - Смешная девочка! - сказал он ненатуральным голосом.
      - Советую вам получше присмотреться к этой девочке, - повернулся к нему Лев. - Не такая уж она смешная. И характер очень своеобычный. Эта девочка еще покажет себя, готов об заклад биться. - Он вытащил из кармана брегет. - Что-то долго нет профессора. Да и дамы наши обещались приехать, а их тоже нет как нет.
      - Они отправились навестить Пелуццо, - сказал с важностью посвященного Александр. - Он все еще не может оправиться после тюрьмы. Пролежал в горячке на ферме под Римом, стал было поправляться, а когда его переправили сюда, опять ему хуже сделалось. Александра Николаевна сама его выхаживает, - прибавил он с явной завистью.
      - Ага, наконец-то вы покончили с конспирацией! - усмехнулся Мечников. - Все последнее время в Риме я вас почти не видел. Пропадали по целым дням у Якоби, у вас завелись какие-то общие с Александрой Николаевной дела. Правда, я подозревал нечто, но спрашивать не хотел. "Сам, думаю, расскажет, когда придет время".
      - Это же не наши с Александрой Николаевной дела, а общественные, вспыхнул Александр. - Вы сами понимаете, Лев, в Риме я не имел права посвящать вас в это. Я очень мучился, поверьте, мне все казалось, что я плохой друг. А здесь все проще, и я тотчас рассказал, ничего, ничего не утаил от вас.
      - Гм!.. Ничего? - Лев с улыбкой взглянул на товарища. - Что ж, довольна теперь ваша душа, дружище? Ведь вы все жаждали подвигов, героики. Ну что ж, увезли из-под носа папской жандармерии важного государственного преступника, а заодно и бедного столяра, приговоренного к казни. Это ли не подвиг? И притом - добрейшее дело! Что ж, удовлетворены вы теперь?
      - Вы все смеетесь, Лев! - обидчиво пробормотал Есипов. - Я же не за этим приехал в Италию, вы знаете, но обстоятельства так сложились. А теперь и подавно вы должны меня понимать. Зачем вы сами так стремились в Геную? И зачем просили представить нас обоих Гарибальди? О, я знаю, вы так же, как и я, хотите сражаться, и сражаться не просто для подвигов, а за благородное дело. Я знаю. - Он внезапно оборвал речь и поспешно сказал: Сюда идет этот поклонник Лючии, капитан Датто. Мне не хотелось бы при нем говорить о наших делах.
      - Почему? - удивился Мечников. - Ведь он друг здешнего дома, верный человек, состоит, как говорят, для поручений при самом Гарибальди... Ага, вон остановился, осматривается, видно, ищет Лючию, - прибавил он, вглядываясь в гущу деревьев в конце аллеи.
      - Знаю. И все-таки... - неохотно промямлил Александр.
      - Почему вы так недоверчивы? - продолжал Лев. - Неужто на вас действует эта встреча под Римом? Да, может, вы ошиблись и это был не Датто? Ведь так легко иногда ошибиться.
      - Нет, нет, я его сейчас же узнал! - с горячностью воскликнул Александр. - Да и вы узнаете, стоит вам только хорошенько вспомнить встречу с Пучеглазом, мальчишку Луку, деревенскую тратторию и монахов, которые сидели за столиком в углу. Готов присягнуть: один из монахов был Энрико Датто. Тот же нос и глаза, а главное, тоже левша. Я отлично помню, как он левой рукой брался за флягу с вином. Но это еще не все...
      Александр не успел договорить: к ним уже подходил тот, о ком шла речь.
      Это был высокий, хорошо сложенный человек лет двадцати шести двадцати семи, с размашистыми движениями и надменной посадкой головы.
      Его нос с характерно римской горбинкой и острые глаза под широкими бровями невольно притягивали взгляд. "Красивый и высокомерный", - думалось при первом взгляде на Энрико Датто. "И есть в нем что-то тревожное и как будто неуверенное в себе", - думалось при втором. На капитане был старый мундир альпийских стрелков, бывалых боевых товарищей Гарибальди: коричневая куртка с зелеными обшлагами и серые брюки. Костюм этот оживлялся только красным галстуком да зеленым плащом, небрежно накинутым на плечо.
      Он поклонился обоим русским и устремил взгляд на Александра:
      - Синьорина Лючия у себя?
      - Синьорина только что была здесь, - отвечал за Александра Мечников. - Кажется, она сейчас в саду.
      Энрико Датто собирался вернуться в сад, но тут его окликнул Александр:
      - Простите, капитан Датто, я с самого нашего знакомства собираюсь спросить у вас кое-что...
      Датто обернулся.
      - К вашим услугам, синьор русский, - любезно поклонился он.
      - Видите ли, я хотел вас спросить... - немного неуверенно начал Александр. - Мне все кажется, что мы с вами уже встречались... Только тогда вы были, как это ни странно, в другом обличье... в другом костюме, я хотел сказать, - поправился он. - Словом, я хотел спросить, не были ли вы в окрестностях Рима в конце марта и не могла ли быть на вас сутана монаха?
      Оба, и Александр и Лев, пристально глядели на Датто. В ответ он добродушно рассмеялся.
      - То-то я вижу, синьоры, вы оба не сводите с меня глаз и в глазах у вас такое выражение, словно вы уже напали на след самого Ринальдо-Ринальдини, знаменитого разбойника. Так, значит, вы обнаружили мой маленький маскарад? Верно, меня выдала моя левая рука. Так? Ведь я от рождения левша. Но разуверьтесь, синьоры, - продолжал он с веселым выражением лица. - Я не Ринальдини. Вы, верно, слышали, что нам, соратникам Гарибальди, часто приходится проникать во враждебные области Италии. Вот вам и причина моего маскарада. У нас есть дела, которые требуют особой сноровки и... соблюдения тайны. - Он опять поклонился. Удовлетворены вы, синьоры?
      - О, конечно, конечно! - поспешил уверить его Мечников. - Вот видите, Александр, все и объяснилось, - обратился он к другу, - и сутана монаха на синьоре Датто, и его появление в окрестностях Рима.
      Александр был явно смущен.
      - Я... я хотел спросить еще одно, капитан Датто, - сказал он извиняющимся тоном. - Не мог ли я видеть вас в начале апреля в приемной коменданта тюрьмы Сан-Микеле?
      Брови Датто чуть сдвинулись над переносьем.
      - Как хотите, это странный допрос, синьоры, - сказал он с принужденным смехом. - То я должен объяснить вам, почему переоделся монахом, то вы вдруг видите меня или моего двойника где-то в совсем несуразном месте. Позвольте вам сказать, чтоб уж раз навсегда покончить с этими вопросами, - обратился он уже прямо к Александру. - Для интересов нашего дела мне однажды действительно понадобилось надеть сутану. Но с конца марта я здесь, в Генуе, исполняю поручения генерала и никак не мог бы одновременно находиться в Риме, да еще у коменданта тюрьмы Сан-Микеле. - Он усмехнулся. - Я мог бы тоже спросить вас, каким образом вы оказались там, у этого коменданта, синьор, но мне отлично известны дела, которые вас привели в Сан-Микеле.
      Датто снова легко поклонился и своей размашистой походкой направился в глубь сада.
      Александр и Лев молча следили за тем, как исчезала за деревьями его высокая фигура.
      - Не понимаю, откуда он мог узнать, что я был в деле с Пелуццо! взволнованно сказал наконец Александр. - Ведь об этом знали только Александра Николаевна, ваш приятель Лоренцо Пучеглаз да оба заключенных. А здесь, в Генуе, я рассказал об этом только вам. Откуда же он мог пронюхать!
      - Стало быть, только от кого-нибудь из нас, - пожал плечами Мечников. - И скорее всего - от женщины. Женщины обычно не умеют хранить тайн.
      Александр вспыхнул и с вызовом посмотрел на друга.
      - Александра Николаевна - необычная женщина. К ней ваши мерки не подходят!
      - Возможно. - Мечникову не хотелось обижать Александра. - Послушайте, дружище, а вы вправду уверены, что у начальника тюрьмы видели именно Датто? Смотрите не взведите напраслину на невинного.
      - К сожалению, не могу сказать наверное, - со вздохом признался Александр. - Там было очень темно, видны были только брови да нос. Но мне показалось, что этот человек подал коменданту левую руку.
      - В тот момент вы были напряжены, вам всюду чудились, наверное, враги и шпионы, - сказал Мечников. - Доказательство ваше шаткое. Однако, - он помедлил, - однако и мне этот человек не очень-то нравится.
      24. ГАЛУБАРДО
      По садовой ограде кто-то по-мальчишески забарабанил палкой. Захрустел гравий.
      - Кажется, профессор? - встрепенулся Александр.
      В самом деле, от калитки по садовой дорожке к ним приближался профессор Претори.
      Сухощавый, по-молодому стройный, он неторопливо шагал, опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости. В юности профессор недолгое время служил в кавалерии, и это до сих пор сказывалось в постановке его головы и плеч, в подтянутости и щеголеватости всего его облика. Белые, отливающие металлом волосы пышной волной лежали над высоким лбом. Лицо было узкое, нервное, с двумя глубокими усталыми морщинами, идущими от крупного носа к женственно доброму рту. Сквозь стекла очков блестели темные пламенные, как у дочери, глаза.
      - Ага, мои молодые друзья уже здесь! - воскликнул он, увидев обоих русских. - Это очень кстати: кажется, сегодня я наконец смогу выполнить то, что обещал вам.
      - Что, профессор?
      - Представить вас генералу. Он обещался нынче заехать ко мне. Боже праведный, какая сила и энергия у этого человека! - с восторгом сказал Претори. - Двадцать часов в сутки на ногах, во все входит сам: набирает людей, оружие, снаряжает корабли, пишет воззвания, заботится о продовольствии, разрабатывает весь план наступления.
      - Сказал он вам, когда думает отправляться? - нетерпеливо осведомился Мечников.
      - Как только прибудет еще отряд бывших альпийских стрелков. Кажется, это будет очень скоро. Видели бы вы, что сейчас делается в гавани! Настоящий бивуак! Эх, был бы я на пятнадцать лет моложе, тотчас взял бы в руки ружье и пошел за Гарибальди! - Претори повертел в руках свою трость, стукнул ею по земле. - А теперь вот ноги немощные мешают. Фу, какая это гадость - быть стариком!
      Александр и Мечников с улыбкой взглянули на него.
      - Да вы куда моложе всех нас, профессор, - сказал Мечников. - Мы с Александром просто завидуем вашему энтузиазму, вашей приподнятости над обыденным. Синьорина Лючия говорила нам...
      - Кстати, где Лючия? - перебил его Претори. - В саду? Ага, и Датто здесь? Сейчас я их обрадую. - И он принялся звать: - Энрико! Лючия! Идите скорее сюда! Нынче у нас дорогой гость! Надо приготовить для него что-нибудь прохладительное!
      Из глубины сада прибежала запыхавшаяся Лючия с неизменным Датто.
      - Отчего же вы, отец, не предупредили меня, что приедет генерал? бурно набросилась она на Претори. - Чем же теперь прикажете его угощать? У меня в доме нет ничего особенно хорошего.
      - Генералу и не нужно ничего особенного, - вмешался Датто. - Вы же знаете, это сама скромность. Он и нас, своих соратников, учит...
      - Ну, вас-то, Энрико, он так и не выучил скромности, - бросила ему Лючия и поспешно скрылась в доме - готовиться к приему гостя.
      Датто передернулся: он принимал очень близко к сердцу резкие выходки Лючии.
      - Синьорина всегда шутит, - пробормотал он, пытаясь усмехнуться.
      - Э, не обращайте на нее внимания, милый Датто, - махнул рукой профессор. - Лючия - настоящий мальчишка по манерам. Иногда я думаю, что у меня не дочь, а сын растет. Но сердце у нее добрейшее. - Он не договорил и стал прислушиваться.
      Со стороны моря, точно прибой, донесся какой-то глухой гул, крики. Гул этот все нарастал, приближался, уже было ясно, что кричит целая толпа, вот уж можно различить, что кричат: "Вива Италия!", "Вива Галубардо!"
      - Он! - Александр кинулся к калитке. - Едет сюда!
      Из-за угла улицы почти тотчас вылетела коляска, запряженная парой круглых лохматых лошадок. Правил ими рослый, красивый негр с непокрытой головой. Это был Агюйяр, соратник и товарищ Гарибальди еще по сражениям в Америке. В коляске ехал человек в широком белом плаще и круглой венгерской шапочке. Шапочку эту он надвинул на самый лоб и сидел ссутулясь, как будто старался стать меньше ростом или вовсе спрятаться: Гарибальди терпеть не мог никаких оваций, и то, что сейчас за ним бежала восторженная пестрая и кричащая толпа; что вверх подкидывались шляпы и платки, ужасно его стесняло. Едва коляска остановилась у калитки, Гарибальди поспешно выпрыгнул и бросился в сад. За ним последовала, смешно переваливаясь, приземистая криволапая такса: одна из ее лап была прострелена еще в сражении при Сан-Антонио, когда она со своим хозяином была в Америке.
      - Бежим, Герелло, бежим, дружище, покуда нас не окружили! - повторял Гарибальди, но собака и без того не отставала от хозяина.
      Профессор Претори горячо обнял своего гостя.
      - Еле прорвался к тебе, Чезаре, - пожаловался Гарибальди. - Стоило мне показаться на улице, тотчас же собралась толпа народа.
      - И, наверное, как всегда, устраивали овации, хотели выпрячь лошадей и сами везти генерала, хотели на память разорвать на кусочки его плащ, вмешался Датто, явно желая польстить Гарибальди.
      Тот мельком глянул на него и повернулся к улице.
      - Бедный Агюйяр остался им в добычу.
      В самом деле, за неимением самого героя толпа за оградой атаковала негра. Он сидел на своих козлах, окруженный, точно морским приливом, густой массой народа. Его теребили, о чем-то расспрашивали, что-то кричали - Агюйяр был невозмутим.
      Александр жадно разглядывал Гарибальди. Раньше, когда ему случалось думать об итальянском герое, он воображал его высоким и плотным, черноволосым и длиннобородым - каким-то романтическим итальянским разбойником, который, по слухам, одинаково умело поет под гитару романсы своего сочинения и расправляется с неприятелем.
      Сейчас он видел перед собой крепко сбитого, очень широкого в плечах человека со спокойными, непринужденными манерами и удивительно красивым правильным лицом, обрамленным шелковистой бородой и длинными волосами золотистого отлива. Серо-синие грозно-ласковые глаза его смотрели на людей так, как будто сразу схватывали все их внутреннее существо. Никакой порывистости, нервозности, эффектных жестов: Гарибальди был предельно прост и естествен во всем, что делал и говорил.
      "Как права "Ангел-Воитель", - думал Александр, не сводя глаз с генерала. - Недаром она говорила, что у Гарибальди артистическая натура, что он во всем любит красоту: в костюме, в манерах, в обращении с людьми. Как хорошо он движется, какая в нем грация! И он никого не копирует, он неповторим. А поступки его, а вся его жизнь - да это целая поэма, и поэма не просто прекрасная, а именно художественно прекрасная!"
      Александру вспомнился девиз Гарибальди: "Alte impese non temo e l'imili non spezzo" ("Великих подвигов не пугаюсь, но и скромными не брезгую").
      "И как просто, почти бедно одет! - продолжал разглядывать Александр. - Под плащом - выгоревшая, полинялая красная рубаха, серые штаны раструбами книзу, а сапоги! Батюшки, какие же старые-старые, кажется, даже рваные сапоги!"
      Но тут его наблюдения прервал профессор Претори. Он ласково взял за руки его и Льва Мечникова и подвел обоих к Гарибальди:
      - Вот, генерал, те русские юноши, о которых я тебе говорил. Они мечтают сражаться за свободу Италии под твоим руководством. Возьми их с собой в Сицилию.