Интересы семьи постепенно отодвинулись на второй план. Дайант молилась и жаловалась, что муж заставляет ее прислуживать неграм. День и ночь она ныла о корове, о доме, о цыплятах. Она сделалась болтливой, постоянно о чем-то беспокоилась и говорила, что брошена на произвол судьбы.
      Одни дети радовали Брауна. Они охотно возились с негритянскими ребятишками, а Джон-младший взялся учить грамоте двух взрослых негров. Пустяк? Но этот пустяк мог вырасти в большое дело.
      Джон Браун-старший писал отцу в Огайо, что просвещенные негры взорвут на воздух всю систему рабства. Вечером к дому почтмейстера прокрадывались черные тени. Салли и Сэмбо, сложив на коленях узловатые, похожие на сучья сухого дерева руки, с благоговением слушали этого большого, сурового с виду человека. Впервые белый говорил с ними, как равный с равными, горячим и живым языком. Он писал для них письма их близким, проданным "вниз по реке". Негры часто пели протяжно и уныло:
      Белому все дано,
      Черному - горе одно.
      Белый - хозяин земли и неба,
      Черный мечтает о корке хлеба.
      Белый родился и стал господином,
      Черный родился и гнет свою спину.
      Белому все дано,
      Черному - горе одно...
      В феврале 1831 года произошло солнечное затмение. На минуту стало совершенно темно, пронесся холодный и пыльный вихрь, согнувший деревья, скот заблеял и замычал в хлевах, домашняя птица, будто ослепнув, заметалась по углам. Закрывались чашечки цветов, и днем простым глазом можно было увидеть на небе звезды.
      Суеверные негры были охвачены каким-то мистическим восторгом. Браун пытался объяснить им причины затмения, но они твердили ему о знамении с неба, о знаке, о небесном голосе, который объявил им, что "последние будут первыми". Шли смутные слухи о каком-то негре, ораторе и проповеднике, который призывал негров взяться за оружие. Спустя несколько месяцев Америка узнала о восстании, поднятом в Виргинии невольником Натом Тернером.
      Нат принадлежал виргинскому плантатору. Тайком, самоучкой выучился он грамоте. Природное красноречие сделало его оратором. Он заговорил об освобождении негритянского народа и о том, что негры должны силой добыть себе свободу. Негры стекались со всех плантаций, чтобы послушать нового проповедника. Нат сказал неграм, что они получат знак, когда выступить. Затмение было принято за сигнал и подняло невольников в округе. Восстание черных неизбежно должно было сопровождаться резней белых. Тернер и семеро его ближайших товарищей убили своего хозяина и всю его семью. К отряду Тернера присоединились еще пятьдесят три негра. Нат захватил большую плантацию и некоторое время удерживал ее за собой. Было вырезано около шестидесяти белых. Весь Юг поднялся на ноги. Против Тернера и его сторонников были посланы правительственные войска. Более ста негров было убито. Тернеру удалось бежать, но вскоре его схватили и приговорили к смерти. Шестнадцать человек, включая Ната, были повешены, остальные подвергнуты различным суровым карам.
      Восстание Тернера было не первой попыткой негров силой сбросить с себя цепи. От старых времен сохранилась память о восстании 1740 года, когда погибло много белых и еще больше черных. Помнили также о восстании рабов под предводительством негра Габриэля на острове Гаити. В 1822 году свободный негр Денмарк Вези поднял восстание в Чарлстоне. К нему присоединилось всего несколько негров, но следствие обнаружило большой заговор. Вези и еще тридцать четыре негра были казнены.
      После выступления Тернера по всему Югу прокатилась волна террора. Законы о невольниках были возобновлены во всей строгости. Теперь негр мог появляться после захода солнца на улице только с пропуском, подписанным хозяином. Из "калабуза" то и дело выносили носилки с окровавленными телами черных. Пропаганда среди негров каралась смертной казнью, а пропагандой считалось даже чтение газет. Теперь по вечерам черные тени уже не скользили к дому почтмейстера. Негры не хотели подводить своего белого друга, к тому же дом Брауна был нужен им для другого.
      Открытая борьба сделалась на время невозможной. Тогда негры начали иным способом избавляться от рабства: они бежали. Бегство в свободные штаты и в Канаду стало массовым. Дом Брауна в Крофорде сделался пристанищем для беглецов.
      Как некогда в Огайо, Джон готов был защищать каждого беглого своей собственной жизнью. Он давал приют неграм, и дети его пекли для них пшеничные лепешки. Потом, обогрев и накормив измученных и напуганных гостей, он провожал их до безопасной дороги. Однако жизнь в Крофорде становилась невыносимой. Сотни глаз следили за каждым движением почтмейстера. Ему не простили выходки в церкви, он был под подозрением. Кончились времена либерализма. Юг больше не желал играть с огнем.
      Браун ощущал почти физически эту растущую вокруг него стену враждебности и подозрительности. Шериф как бы случайно заходил к нему и шарил глазами по углам. Инспектор полиции будто мимоходом приводил собак, которых специально дрессировали для ловли негров. Это были "дружеские визиты", от которых всем в доме становилось не по себе. Нет, из Крофорда надо убираться, это ясно.
      Браун написал отцу, что намеревается вернуться в Огайо. Но тут заболела воспалением мозга Дайант. Больная пела псалмы и не узнавала окружающих. Пятеро детей, из которых старшему было одиннадцать лет, стояли у ее постели. Браун сумрачно глядел на тонкие пальцы жены, беспокойно теребящие одеяло. Через три дня он закрыл ей глаза. Еще через неделю, взяв детей, он уехал назад в Огайо.
      10. СКИТАНИЯ
      Последующие годы жизни Брауна наполнены судорожными и безуспешными стараниями заработать хоть немного денег, чтобы прокормить и воспитать детей. Он берется за всякое подвернувшееся дело. Кругом него - блестящие примеры быстрого обогащения. За десять лет, что он не был в родном штате, население Огайо возросло с девятисот тысяч человек до полутора миллионов. С каждым годом продолжают прибывать эмигранты из Европы. Идет бешеная спекуляция земельными участками.
      Со сказочной быстротой растут города. Чикаго, который в 1832 году был простым фортом, в 1840 году представляет собой большой благоустроенный город. Все в этой молодой стране бурлит, рвется вперед, стремится завоевать первые места, лучшие позиции. Люди охвачены жаждой наживы, опьянены легкими деньгами.
      Браун не может уберечься от этой волны. Она захватывает и его. Он то покупает саксонских овец и стрижет их шерсть на продажу, то нанимается пасти овец богатого скотопромышленника.
      Пять голодных ртов требуют от него пищи. Пять неразумных голов требуют материнского присмотра. Пока Браун с овчарками и пастухами сторожит стадо, в доме хозяйничает шестнадцатилетняя дочь соседа-кузнеца Мэри Дэй.
      Мэри - смуглая и сероглазая, с большими руками и тихим голосом. Она быстро и ловко управляется с хозяйством, и дети смотрят на нее с обожанием. При ней они всегда умыты и накормлены. Когда Джон Браун, усталый, возвращается домой, над очагом уже висит начищенный до блеска медный чайник и жареная грудинка стоит на столе. Он устал, но глаза его ищут смуглую девушку-хозяйку.
      Она в сенях сбивает масло. Ее сильные руки крепко держат маслобойку. Темные пряди волос выбились из-под чепца и упали на разгоряченное лицо. Он долго смотрит на нее из-за двери. Мэри Дэй не замечает его, губы ее по-детски выпячены от усилия.
      Поздно вечером Джон Браун пишет Мэри Дэй письмо. Он вдов и стар, ему тридцать два года, стало быть, он ровно вдвое старше Мэри. Он был женат, но прожил жизнь без любви. Так случилось. Он просит Мэри Дэй быть женой ему и матерью его сиротам. Если Мэри не хочет - пусть ничего не говорит, он сам все поймет.
      Мэри Дэй долго носит письмо за корсажем. Ей страшно прочесть его, потому что она заранее знает, что в нем написано. Она любит Джона Брауна и боится его. Он не такой, как все фермеры, которых она знает. Он читает большие непонятные книги, якшается со всеми неграми в округе; никогда не повышает голоса, и все-таки все его слушаются. Он называет себя стариком, но у него детская улыбка, и Мэри любит даже его холодные, "каменные" глаза.
      Джон Браун уже решил про себя, что она отказывает ему, когда вдруг она сказала ему "да".
      С этих пор его старания заработать побольше денег для семьи еще усиливаются. Пастбища, стада, овцы, шерсть - он берется за все. Но ум его абсолютно лишен коммерческой изворотливости, торгашеской сметки. В нем нет ни капли купеческой крови. Лето 1846 года застает его компаньоном Перкинса, богатого скотопромышленника и дельца. Перкинс приходит в отчаяние от прямоты и честности своего компаньона. Браун готов каждому отдать товар по себестоимости.
      Но такого знатока овец не скоро отыщешь, и Перкинс скрепя сердце делает Брауна участником в прибылях.
      Когда они открывают в Спрингфилде (Массачусетс) контору по сбыту и покупке шерсти, Перкинс умоляет своего компаньона предоставить ему все переговоры с клиентами. Пусть Браун ведет книги, ездит осматривать стада, а Перкинс как-нибудь сумеет договориться с покупателями. Браун легко уступает ему эту честь. В сущности, дело его мало интересует, он занимается им ради семьи. Теперь в доме прибавилось множество ртов. Сначала это были мальчики: Уатсон, Сэлмон, Оливер, потом пошли девочки. Когда старшие сыновья от Дайант кончали школу и уже подумывали о самостоятельной жизни, младшие дети Мэри только начинали ходить.
      Но, хотя в доме часто не хватало самого необходимого, Браун радовался каждому ребенку. Он сам нянчил маленьких и знал нрав и привычки каждого из них. И дети любили отца. Он никогда не бранил их за беготню и разорванную в драке одежду; они знали, что он будет беспощадным, только если они солгут. Ложь, зависть, ябедничество в доме Брауна считались наихудшими из пороков. В этих случаях Мэри Дэй всегда поддерживала мужа.
      Частые переезды приучили семью мужественно выносить бытовые невзгоды. Приехав на новое место, Мэри с детьми тотчас же принимались за работу. Из жалкой хибарки они умели создавать уютное жилье. В них всех жило молчаливое упорство и способность применяться к обстоятельствам. Виргиния, Огайо, Массачусетс - они всюду бодро вили гнезда, и никто из них даже мысленно не упрекнул отца за эти постоянные скитания.
      Где-то на бесчисленных дорогах Севера фургон Брауна повстречался с щегольской каретой. На миг из кареты мелькнуло лицо с курчавой бородкой и внимательными глазами. То был Чарльз Диккенс, почетный гость Америки, совершавший путешествие по Соединенным Штатам.
      Американцы, падкие до знаменитостей, долго зазывали его к себе. Теперь этот всеми признанный и прославленный знаменитый писатель двух материков осматривал молодую республику. Его мнением дорожили, перед ним заискивали, ему старались показать все самое лучшее, чем в те годы располагала Америка: больницы, университеты, железные дороги, убежища для слепых и престарелых. Американцы лезли из кожи, чтобы доказать знаменитому англичанину, что Новый Свет лучше, культурней и опрятней его старой родины.
      Но у гостя был острый, насмешливый и проницательный взгляд. Он проникал дальше, чем хотелось бы радушным хозяевам; позади прибранных нарядных гостиных он обнаружил другие комнаты, "для себя": неряшливые, запущенные, темные.
      Ему показывали центр Нью-Йорка, блестящий город банков и магазинов, он шел в боковые улицы и находил там убогие лачуги и свиней, пожирающих городские отбросы.
      "Здесь много переулков почти таких же грязных, как переулки Лондона, - пишет Диккенс о Нью-Йорке. - Камни мостовой до того истерты от ходьбы, что блестят; красные кирпичи зданий сухи донельзя. Омнибусам здесь нет числа. Множество пролеток, карет, колясок и тильбюри на высоких колесах. Кучера - и белые и негры - в соломенных, черных, белых, лакированных шляпах, в драповых пальто черного, коричневого и синего цвета. Есть еще кучера в ливреях: это, должно быть, какой-нибудь южанин одевает своих черных слуг в ливреи и ездит с пышностью султана.
      Хорошо содержимых газонов и лужаек здесь нет. Все предметы носят отпечаток новизны. Все строения имеют вид выстроенных и окрашенных в это самое утро. Свиньи - блюстители чистоты в городе. К вечеру они спешат целыми стадами домой".
      Диккенс отдает должное деловой предприимчивости американцев, но ему претит неукротимое чванство, лицемерие, грубость, внезапные переходы от одной крайности к другой. На американских пароходах пассажиры поют священные гимны и развлекаются стрельбой из пистолетов, в каждом городе идет непробудное пьянство и существует несколько обществ трезвости. На улицах раздают печатные приглашения посетить богослужения бесчисленных церквей. Но главное, что возмущает Диккенса в этой новенькой, с иголочки, стране, - это политическое лицемерие.
      "Я нашел здесь много людей, говорящих о свободе, но мало действующих в ее пользу, - пишет он. - Я увидел в них мелочность, портящую всякое политическое здание, необыкновенное мошенничество при выборах, тайные стычки с полицией, трусливые нападения на противников под прикрытием какой-нибудь газеты, с подкупленным пером вместо кинжала, позорное пресмыкание перед наемными плутами, сеющими еще более раздоров и гадостей, - словом, бесчестные сделки в самом обнаженном виде выглядывали здесь из каждого угла.
      У них всюду - игра для обращения политики в нечто хищное и разрушительное для самоуважения каждого человека. И таким образом идет эта низкая борьба партий..."
      Великий писатель посетил сенат, и в "Американских очерках" появляется насмешливое описание сенатских "бдений":
      "На первый взгляд кажется, что лица у всех членов сената припухли, но причиной этого флюса оказывается табак, которым они набивают обе щеки. Странно также, что очень почтенный джентльмен сидит на председательском месте, положив для большего удобства ноги на письменный стол, и спокойно приготовляет себе при помощи перочинного ножа новую табачную заклепку в рот и, когда она готова, заменяет ею прежнюю. Я был удивлен при виде того, что люди, опытные в деле жеванья и плеванья, не умеют хорошо прицелиться, куда плюнуть: некоторые из джентльменов не могли попасть в плевательницу на расстоянии пяти шагов, а один так даже не попал в окно на расстоянии трех шагов".
      В рабовладельческих штатах Диккенсу готовили торжественный прием. Но вид негров-невольников возбудил такое негодование в писателе, что он отказался от чествований.
      Ничто в заокеанской республике не ускользает от взгляда Диккенса. Портреты Вашингтона на вывесках, морские виды на стенах кабаков, бесцеремонные и самоуверенные американские юноши с холеными бакенбардами, красные занавески на окнах, золоченая отделка на паровозах, праздничные шествия членов общества трезвости с зелеными шарфами, эмблемами зеленого змия, - он все видит, все замечает.
      В "Американских очерках", книге остроумной, едкой, густо пересыпанной юмором, Диккенс изобличает подлинную, а не показную Америку сороковых годов - страну безжалостную и напористую, страну-кормилицу для ловких пройдох и страну-мачеху для тех, кто, подобно Брауну, стремился честно заработать свою кукурузную похлебку.
      ...В августе 1849 года из гавани Галифакса отправлялась к берегам Англии "Кэмбрия". Это было большое товаро-пассажирское судно с красной дымящейся трубой и красными занавесками на окнах кают-компании. Ветер шевелил снасти, и в темноте резко выделялся силуэт рулевого с освещенной перед ним морской картой. "Кэмбрии" предстояло идти до Ливерпуля восемнадцать дней. На борту судна было восемьдесят пассажиров и среди них высокий, уже седеющий человек, который значился в списке под именем мистера Джона Брауна.
      Браун ехал в Англию по поручению Перкинса - узнать, нельзя ли сбывать готовую шерсть на английском рынке. Дела "фирмы" шли неважно, и Перкинс хотел завязать сношения с лондонскими купцами. Он вручил компаньону образцы шерсти. Разгуливая по палубе, Браун поминутно натыкался на ящики с назойливой жирной надписью: "А. Перкинс, Спрингфилд. Массачусетс". Надпись лезла в глаза, и Браун в глубине души ощущал нечто вроде угрызений совести. Он ехал в Европу с радостью, он нетерпеливо ждал британского берега, но не о шерсти он думал, вглядываясь в морскую даль. В Англию его тянуло желание увидеть родину Кромвеля. Он мечтал побывать во Франции и Германии. Книги, прочитанные им, влекли его посмотреть своими глазами на те места, где происходили великие события, землю, которая хранила следы Наполеона и Веллингтона.
      Когда "Кэмбрия" появилась у английского берега, гавань Ливерпуля была празднично расцвечена флагами всех стран мира. Но в самой Англии было невесело: народ только еще начинал оправляться после неурожайных лет. По всей Европе шло восстановление реакционных правительств, реставрация монархии и подавление всего, что хотя бы отдаленно напоминало свободную мысль.
      Джон Браун пришел в уныние от лондонского тумана и от лондонцев. Английские купцы не желали даже взглянуть на образцы: американская шерсть их не интересовала. Хлопок и только хлопок котировался на лондонской бирже. Английский скот был хорош, но плохо кормлен: на фермах не хватало хлеба. Браун сообщил Перкинсу, что едет на континент. Компаньон, если угодно, мог думать, что он ищет покупателей во Франции, Германии или Австрии. Но он быстро миновал большие города - Париж и Берлин - и направился к Ватерлоо.
      Зачем понадобилось фермеру и скотоводу ехать туда, где некогда решалась судьба Европы и где слава Наполеона получила последний решительный удар? Зачем шагал он под проливным дождем в Кайю - жалкую, маленькую деревушку, где была ставка Наполеона? Что за лихорадочное возбуждение гнало его по глинистому полю к холму, откуда император-полководец наблюдал сражение?
      Высоко подняв плечи под непромокаемым плащом, Браун глядел на желтый горизонт, на стога раскиданного там и сям мокрого сена.
      Седеющий фермер припоминал столько раз читанные подробности.
      Наполеон готовился к решительному штурму, он приказал укрепить батареи перед Бель-Альянсом, вон за тем серым холмом. А за этим возвышением стоял со своей артиллерией Ней. Под Неем убило трех лошадей. Центр армий Веллингтона был смят, и если бы Наполеон получил подкрепление, судьба Европы повернулась бы совсем иначе. Но Наполеона подвел Груши, этот робкий и нерешительный полководец. Нет, полководцам не пристала нерешительность, у полководца должен быть твердый план и, главное, несгибаемая, железная воля.
      С этой мыслью Браун спускается с холма и идет в деревню обогреться. Он пишет домой письмо: ему удалось присутствовать на военных учениях австрийцев. Он полагает, что австрийских солдат легко победит армия, привыкшая быстро маневрировать. Французские солдаты, которых он также видел, очень хорошо обучены, но это все мелкий народ и, кажется, не очень-то рвущийся в бой...
      Армия, маневры, боевое учение - что за темы для американского фермера, который должен интересоваться скотом, шерстью и земледелием?
      В октябре Джон Браун с ящиками образцов был на обратном пути в Америку.
      11. ОБЩЕСТВО БОРЬБЫ С РАБСТВОМ
      "М-р Геррит Смит приглашает всех достойных негров селиться на его земле и заняться различными ремеслами. М-р Геррит Смит выделил в северной части штата Нью-Йорк сто двадцать тысяч акров специально для неимущих черных семей".
      Такое объявление появилось в середине 1850 года в различных газетах Севера. Имя Геррита Смита было известно далеко за пределами штата Нью-Йорк. Это был либерально настроенный предприниматель, охотно жертвовавший деньги на благотворительные учреждения для негров, и один из наиболее выдающихся аболиционистов.
      Еще в XVIII столетии квакеры, поселившиеся в Соединенных Штатах, высказывались за отмену рабства, приводя в качестве сильнейших аргументов библейские тексты. В начале XIX века либеральная буржуазия Севера также начинает агитировать против рабства, и по мере промышленного роста страны эта агитация усиливается. Созываются конгрессы, возникают целые организации, созданные буржуазной интеллигенцией. Но, когда на арене появляется хлопок, увлечение буржуазии внезапно проходит. Если бы не существовало рабства, не было бы и такого оживления торговли и промышленности. Так рассуждает буржуазия и примиряется с существованием невольничества.
      Однако в тридцатых годах движение против рабства снова возрождается и принимает широкие размеры. Теперь к нему примыкают писатели и журналисты Юга. Появляются статьи и книги, посвященные негритянскому вопросу.
      В тридцатых годах XIX века эта борьба против рабства приняла характер организованного национального движения. В стране уже существовали антирабовладельческие организации, объединявшие не только белых, но и негров. В 1826 году в Балтиморе состоялись конференции обществ борьбы с рабством, которых было уже около полутораста. В 1828 году такая же конференция была проведена в Вашингтоне.
      Официальным началом расцвета аболиционизма в Америке считают выход первого номера журнала "Либерейтор", появившегося 1 января 1831 года. Владельцем и издателем этого журнала был Уильям Ллойд Гаррисон - один из выдающихся людей прогрессивной Америки. Еще двадцатитрехлетним юношей Гаррисон примкнул к аболиционистам. Вся его жизнь, весь его талант острого публициста, энергичного организатора, политического оратора и журналиста были отданы борьбе с рабством. Тридцать пять лет возглавлял он журнал "Либерейтор", его подписчиками были сотни негров и белых людей, его слово вдохновляло аболиционистов не только в Америке, но и в Англии. Надо было обладать большим политическим мужеством в те годы, чтобы быть активным аболиционистом. Гаррисон подвергался жесточайшим преследованиям. В 1835 году в Бостоне толпа расистов протащила Гаррисона на веревке по улицам города и намеревалась его линчевать. Его спасли женщины: они встали вокруг него цепью, крепко взявшись за руки, и не подпустили к Гаррисону линчевателей. По свидетельству историка, многие аболиционисты жертвовали своим домом, дружбой, состоянием и иногда даже жизнью за рабов.
      Борцов против рабства избивали, арестовывали, обмазывали дегтем и вываливали в перьях.
      В первом номере "Либерейтора" Гаррисон писал: "Пусть трепещут южные угнетатели, пусть трепещут их северные защитники, пусть трепещут все враги гонимых черных... Не призывайте меня к умеренности в таком вопросе, как этот. Мои намерения серьезны, я не стану увиливать в трудную минуту, не буду прощать, не отступлю ни на шаг - и м е н я у с л ы ш а т".
      Такая декларация Гаррисона вызвала против аболиционистов взрыв яростной ненависти всех сторонников рабовладения. Особенно неистовствовали южане. В южных штатах начали действовать комитеты "бдительных". Некоторые рабовладельцы объявляли о том, что дадут от пятидесяти до ста тысяч долларов вознаграждения за труп или голову того или другого выдающегося аболициониста. На Севере также начались преследования аболиционистов. В 1837 году в штате Иллинойс был предан линчеванию редактор аболиционистской газеты "Иллинойс Обсервер" Лавджой.
      Сторонники рабовладения всеми способами пытались помешать пропаганде свободы. Они разгоняли митинги, препятствовали почтовым операциям аболиционистов: боялись, что пересланные аболиционистами печатные материалы попадут в руки негров Юга. Дело дошло до того, что президент Джексон внес в конгресс предложение: считать отправку аболиционистской литературы по почте федеральным преступлением. С тех пор почтмейстеры на Юге пользовались правом решать по своему усмотрению, какие печатные материалы задержать, а какие отправлять по почте.
      Разумеется, отныне никакие газеты и брошюры аболиционистов не попадали на Юг по почте. Однако "Либерейтор" и другие аболиционистские издания проникали туда нелегально. Редакции аболиционистов несколько раз громили. И все же, несмотря на всемерное противодействие, Общество борьбы с рабством вырастало в мощную организацию, потому что сама борьба эта была вызвана исторической необходимостью. Уже в 1835 году у общества было двести отделений в штатах с четкой структурой, с определенным количеством членов, которые обязаны были регулярно вносить взносы, с определенной дисциплиной всех участников. В 1836 году отделений было пятьсот, в 1840 году - две тысячи, а еще через десять лет не было поселка в свободных штатах, где не существовало бы кружка сторонников Гаррисона, то есть аболиционистов.
      Членами общества были в основном фермеры, интеллигенты, рабочие, среди них много негров и женщин. Фермеры, хорошо знающие, как борются за землю с крупными плантаторами, издавна ненавидели угнетателей. На Западе много людей, бежавших от гнета южных помещиков, проникались отвращением к системе угнетения и насилия. Все это были волевые, энергичные, преданные идее освобождения члены общества. В "Декларации принципов" общество так говорило о своих задачах и убеждениях:
      "Мы верим и утверждаем, что цветные люди, имеющие те же качества, которые требуются и от белых, должны быть допущены впредь к тем же привилегиям и пользоваться теми же правами, что и белые. Пути к служебному продвижению, к благосостоянию и к образованию должны быть открыты для них так же широко, как и для белых людей". До этой твердой "Декларации" некоторые аболиционисты придерживались взгляда, будто добиться освобождения негров возможно путем парламентской борьбы. Если бы аболиционистам удалось провести на выборах своего президента и получить большинство мест в сенате и конгрессе, уничтожение рабства, по их мнению, произошло бы в законодательном порядке.
      Другие сводили задачи движения против рабства просто к улучшению жизни рабов. Они полагали, что можно освободить рабов постепенно, а не единым актом, и при этом считали необходимым компенсировать рабовладельцев за их "убытки" при освобождении рабов, то есть предлагали вносить за рабов выкуп их владельцам.
      Третьи наивно считали, что освободить негров можно быстрее всего отделением северных штатов от южных. Когда, мол, рядом с рабовладельческим государством вырастет независимая свободная республика, плантаторам придется туго; негры тысячами побегут в свободную страну, и рабовладельцы станут уходить все дальше на юг, до тех пор, пока им уже некуда будет податься.
      Четвертые, наконец, верили, что рабовладельцев можно уговорить добровольно освободить негров. Они переоценивали силу морального увещания и воспитательной агитации. Правда, некоторые рабовладельцы действительно освободили своих рабов, но число таких "добровольцев" было настолько незначительным, что возлагать на них серьезные надежды было невозможно. Кроме того, излишнее увлечение моральной агитацией привело некоторых аболиционистов к тому, что они осуждали всякое "применение физической силы при отстаивании своих прав", то есть вооруженное восстание. Самостоятельное движение негров внушало им страх. Им уже чудилась расовая война и поголовное истребление белых.
      Американское общество борьбы с рабством хоть и не имело очень ясной программы, однако требовало безоговорочного освобождения рабов без всякого выкупа. И умеренные аболиционисты и так называемые "воинствующие" встречали такое бешеное сопротивление рабовладельцев, что вся борьба их сразу приняла революционную окраску. Особенно повлияло на характер этой борьбы то, что аболиционистское движение объединилось с аграрным движением мелких фермеров и что в нем принял участие рабочий класс Соединенных Штатов.
      Наиболее активные аболиционисты усиленно собирали средства для материальной помощи неграм, а наиболее состоятельные из них жертвовали в фонд аболиционистских комитетов не только деньги, но и земли. К таким постоянным благотворителям принадлежал и Геррит Смит.
      Приглашение Смита, адресованное неграм, не было новинкой для северян. В те годы в различных свободных штатах часто создавались негритянские общины. Доходы в этих общинах распределялись поровну между ее членами. По воскресным дням в общинах происходили так называемые "моральные чтения". В общине "Нашоба", организованной аболиционисткой Фрэнсис Райт, ставили своей целью просвещение негров и объединение их с белыми. Во всех этих общинах белые брали на себя роль педагогов, охотно обучали негров и помогали им строить жизнь на новых началах.
      Поэтому Геррит Смит не слишком удивился, когда в ответ на его объявление пришло письмо от некоего мистера Джона Брауна, который предлагал свои услуги для помощи и обучения негров, для организации негритянских колоний на новых местах. Он обещал приехать переговорить обо всех подробностях с самим благотворителем.
      Был снежный вечер, когда Джон Браун сошел с поезда на полустанке в городе Питерборо штата Нью-Йорк. Слуга Геррита Смита уже ожидал его с санями. В двух милях от полустанка среди холмов стоял богатый, обширный помещичий дом, такой, в каких еще не приходилось бывать Джону Брауну.
      Геррит Смит, розовый, благожелательный, утонувший в расчесанных бакенбардах, уже ждал гостя в холле. Джон Браун увидел дубовые блестящие панели, громадные кресла и медвежьи шкуры на полу - все то благополучие и уют, которого он никогда не знал в своей собственной жизни. И здесь, в этом богатстве думают о черных бедняках?
      Он обратил к хозяину бледное, резко очерченное лицо с крепко сомкнутыми губами, и Геррит Смит, увидев это лицо, ощутил какую-то смутную еще робость. Гость заговорил сухо, кратко, энергично. Он читал объявление мистера Смита. Он и его семья готовы помочь неграм устроиться на новом месте и бесплатно их обучать. У него, Джона Брауна, уже есть некоторые опыты работы с неграми.
      Геррит Смит обрадовался: такой человек был нужен ему, чтобы возглавить новую негритянскую общину. Что-то в госте, в его сжатых губах и крепком подбородке продолжало пугать Смита и вместе с тем привлекало. Он был слаб и нерешителен, ему хотелось опереться на сильную волю, передоверить все хлопоты и переложить ответственность на чьи-то чужие плечи. Теперь такой человек стоял перед ним и сам предлагал свои услуги.
      Однако земли в Северной Эльбе, выделенные для негров, были тощи и давали скудный урожай. Зимы там были суровы, с бесснежными, пронзительными ветрами, которые срывали крыши с амбаров и мчали по полям тучи серой пыли. Смит честно сказал об этом Брауну.
      - Но ведь вы считаете, что они годятся для негров? - гневно возразил гость. - Стало быть, они годятся и для меня.
      12. "ПОДПОЛЬНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА"
      Браун не был создан для торговли; это становилось с каждым днем все очевиднее.