Браун почувствовал вдруг, что он очень устал. Дни и ночи, наполненные тревогой, стрельбой, неожиданными атаками, - в его возрасте это было тяжело. Ему шел пятьдесят девятый год, рваные сапоги и старая куртка совсем не грели его. Серое небо и холод наводили тоску, ему и неграм казалось, что они затеряны в огромном, бесприютном мире и никто не хочет им помочь. С трудом добрались они до Лоренса и передохнули в доме аболициониста, майора Аббота.
      Отсюда их путь лежал на Топику, где им должны были помочь местные аболиционисты. Но в дороге пришлось остановиться: из фургона раздавались громкие вопли. Салли рожала, и мужчинам пришлось уйти подальше в прерию, чтобы не мешать женщинам, хлопотавшим возле роженицы. Когда крики стихли и они вернулись, Брауна позвали в фургон. Там в углу, на связке соломы, лежала молодая негритянка и рядом с ней маленькое сморщенное существо.
      Джон Браун погладил Салли по голове; она с жаром схватила и поцеловала его руку.
      - Он родился уже свободным, - сказала она, осторожно притрагиваясь к младенцу, - и я назову его в вашу честь Джоном Брауном.
      Слух о новом выступлении Брауна дошел до властей. Губернатор Канзаса отдал полковнику Семнеру приказ во что бы то ни стало задержать беглецов. Он телеграфировал президенту Бьюкенену, и возмущенный президент приказал объявить о награде за поимку похитителя рабов - Джона Брауна Осоватоми.
      Как нарочно, Спринг-Крик, протекающая невдалеке от Топики, разлилась и преградила беглецам путь. Браун послал Тида в Топику за помощью, а сам остался ждать у реки. В это время на другом берегу появился конный полицейский отряд, посланный перехватить Брауна на пути. Полицейских было человек восемьдесят. Они рассыпались по берегу и ожидали, чтобы добыча сама пошла к ним в руки.
      Негры обратили посеревшие лица к Брауну:
      - Что вы думаете делать, капитан?
      - Перейти реку и двигаться на север, - невозмутимо отвечал Браун.
      Негры сразу повеселели: они беспредельно верили этому человеку.
      Быстро вооружив негров, Браун построил их двойной цепью перед фургоном. Первой цепи он приказал идти в воду и попытаться перейти реку вброд. К счастью, Спринг-Крик оказалась довольно мелкой: негры быстро очутились на другом берегу и с яростью набросились на полицейских.
      Командир отряда никак не ожидал, что его атакуют. Кроме того, неграми командовал Джон Браун, а это имя со времен войны в Канзасе было овеяно грозной славой. Командир пришпорил свою лошадь и поскакал прочь; за ним бросились и остальные полицейские. Люди Брауна преследовали их. Так окончилось это бескровное сражение, которое потом в Канзасе насмешливо называли "битвой шпор".
      В Топику Браун вступил как триумфатор. Фургон с неграми проехал по свободной земле Айовы, остановился на короткое время в Тейборе и в Спрингдейле, где Браун успел сообщить своим "студентам", что ждать осталось недолго, и, наконец, капитан посадил своих черных друзей на поезд, идущий в Чикаго. Оттуда аболиционистский комитет должен был переправить освобожденных негров в Канаду.
      По всем штатам были расклеены объявления с описаниями примет Джона Брауна: большой рост, нависающие брови, светлые глаза. Однако в списке примет не была указана борода; все в Канзасе помнили Брауна с бритым подбородком. И несмотря на то, что президент Бьюкенен обещал двести пятьдесят долларов, а губернатор Миссури три тысячи долларов за поимку Брауна, он неузнанным разгуливал по улицам Новой Англии и даже выступал на собраниях.
      Браун снова вездесущ и неутомим. Он снова хлопочет, добивается денег, оружия, внимания. Он рассказывает о негритянке Салли, он всем твердит о несчастных, обездоленных неграх. Наконец он появляется в Коллинсвилле, в кузнице Блейра. Готовы ли наконечники для пик, которые он заказывал?
      - На что они вам теперь, когда все в Канзасе кончилось? - удивляется Блейр, но все-таки достает из сарая давно готовые пики.
      Это смертельное оружие шестифутовой длины, острое как бритва и легкое как тростник: даже ребенок может держать его. Браун любуется им, как знаток. Это как раз то, что ему нужно. Он просит кузнеца:
      - Запакуйте их в ящики и отправьте на имя Исаака Смита в Чеймберсберг.
      26. "МАТЬ ШТАТОВ"
      Должно быть, первые поселенцы в Виргинии сложили эту старую песню:
      Виргиния - счастливый штат,
      Здесь поселиться каждый рад,
      Здесь всюду реки и леса
      И голубые небеса...
      В те блаженные времена Виргиния действительно была раем для тех, кто прибыл сюда из Тощих Земель. Прутик, воткнутый в виргинскую землю, расцветал. В лесах росли самые ценные породы деревьев: красное, орешник-гикори. Множество дичи водилось в чащах. Скот тучнел на горных пастбищах, и от душистой "синей" травы молоко коров пахло цветами. По изумрудным долинам рек росли пшеница, кукуруза, табак, фруктовые деревья.
      Табак был главным богатством штата. Осенью его снимали и сушили на солнце. Огромными тюками он шел в портовые города, а оттуда расходился по всему миру.
      Виргиния, основанная в 1607 году группой переселенцев из Англии, была старейшей колонией, в которой пустили корни английская помещичья аристократия и бежавшие из Франции дворяне-гугеноты.
      Когда в Англии началась революция, знатные дворяне, захватив свои ценности, бежали к родным и друзьям в Виргинию, приобретали там земли и оседали навсегда. При этом не последнюю роль играла надежда обогатиться на табачных плантациях, обрабатываемых черными невольниками. Некоторые помещики в Виргинии имели до тысячи негров. Нечего и говорить поэтому, как кровно они были заинтересованы в сохранении рабства.
      Негры составляли одну треть населения Виргинии. Закон этого штата гласил, что "все черные, которые уже живут или будут жить в области (кроме освобожденных), со всем своим нынешним и будущим потомством признаются рабами и останутся таковыми навеки; они будут подлежать захвату, передаче и присуждению в качестве движимого имущества по самой природе своей". Господин не может освобождать рабов. Раб-негр не имеет права наниматься, брать в аренду плантацию, держать скот или торговать за свой счет. Он не подлежит обучению грамоте; он должен носить только грубое платье.
      В Виргинии господин мог освободить раба лишь за исключительные услуги и только с согласия губернатора и совета. Смерть раба после побоев или во время самого наказания не считалась убийством, если не находилось свидетелей, что раб убит сознательно и злонамеренно. Плантаторы крепко стояли на страже своих общих интересов, и, конечно, такого свидетеля невозможно было найти. Жестокость в обращении с рабами умерялась только тем, что они были дороги и жизнь их надо было беречь в интересах хозяина. Освобожденные негры оставались в особом, худшем, положении и вызывали враждебное к себе отношение, как низшая раса. Браки между белыми и черными были воспрещены, на них смотрели как на нечто постыдное. В штате было много детей белых, рожденных рабынями, но закон требовал, чтобы они "следовали положению матери".
      Несмотря на эти законы, Виргиния - старейший штат - считалась культурнейшей колонией Америки. Ее называли "Матерью штатов" или "Матерью президентов".
      Из среды граждан Виргинии был избран первый президент Соединенных Штатов, Георг Вашингтон, отсюда же вышли Джефферсон, Монро - творец доктрины "Америка для американцев", и Мэдиссон. Многих прославленных государственных деятелей дала Виргиния в законодательные учреждения Соединенных Штатов.
      Но в начале прошлого столетия, с изобретением хлопкоочистительной машины, значение "Матери штатов" начало постепенно снижаться. Становилось более выгодным вкладывать деньги уже не в табачные, а в хлопковые плантации других южных штатов. Кроме того, разведение табака истощило многие плантации, их пришлось бросить, и в Виргинии появились целые поля, заросшие сорняками и колючим кустарником.
      Диккенс, путешествовавший в 1842 году по Виргинии, считал, что обеднение "Матери президентов" явилось следствием системы рабства.
      "В этом штате, - писал он, - как и во всех других, где существует рабство (я часто слышал это даже от его защитников), видны истощение и упадок, неразлучные с этой системой. Житницы и кладовые разваливаются, сараи наполовину без крыш, хижины до последней степени гадки и грязны. Жалкие станции железной дороги, огромные дровяные дворы, где поезда запасаются топливом, негритянские ребята, валяющиеся перед лачугами вместе с собаками, рабочие, похожие на двуногих животных, сгибающиеся под тяжестью труда, - на всем лежит печать уныния и скорби.
      В нашем поезде, в вагоне для негров, находилась только что купленная мать с детьми; муж ее остался у прежних владельцев. Дети плакали всю дорогу, а мать была воплощенным изображением горя. Поборник жизни, свободы и счастья, купивший их, ехал в том же поезде и каждый раз, как мы останавливались, ходил проверять, цела ли его покупка".
      Но ко времени появления в Виргинии седобородого человека, по имени Исаак Смит, то есть к 1859 году, "Мать штатов" нашла новый источник обогащения. Виргиния начала поставлять негров на хлопковые плантации Юга. Все виргинские помещики занялись "разведением" негров. Новая отрасль хозяйства оказалась значительно выгоднее разведения скота или птицы. Дети негров являлись выгоднейшим помещением капитала. Но и скот и птицу при правильном ведении хозяйства ставят в хорошие условия, о них заботятся, их вдоволь кормят. Негры же должны были работать от зари до поздней ночи на полях, питаясь полусырыми маисовыми лепешками и живя в тростниковых конурах. Плантаторы проклинали негритянок, которые рожали хилых, недоразвитых детей.
      Джон Браун недаром выбрал именно Виргинию для своего выступления. В этом штате человеческое достоинство негров попиралось сильнее, чем где бы то ни было в Америке.
      "Угольный банк открылся. Старые шахтеры, возвращайтесь".
      Короткие записки приходили в Бостон, в Канаду, к друзьям в Северную Эльбу и Нью-Йорк. Эти, казалось бы, незначительные слова вызывали в людях сильнейшее волнение. Прочитав записку в своем покойном кабинете в Питерборо, Геррит Смит отер платком выступивший на лбу пот. Ему захотелось, как в детстве во время грозы, спрятаться под одеяло и там ждать, пока пройдет вся эта громовая кутерьма.
      Было начало июля 1859 года. "Старый шахтер" в сопровождении своих сыновей: Оливера, Уатсона и Оуэна - и негра Андерсона неутомимо шагал по белым от зноя дорогам Виргинии и Мэриленда. У него были крепкие и легкие ноги пастуха, он без труда взбирался по крутым каменистым тропинкам на горы, и спутники его, запыхавшиеся, вспотевшие, еле поспевали за этим почти шестидесятилетним человеком. В кармане у Брауна лежала карта местности, истертая по краям, знакомая до мельчайших черточек. Карандашом он отмечал те горы и ущелья, которые казались ему наиболее удобными для обороны и нападения. Он напоминал своим спутникам страницы из "Жизни Веллингтона", где рассказывается, что тридцать человек смогли в узком ущелье задержать целую армию.
      Иногда, забравшись в какую-нибудь зеленую щель в горах, он давал им наглядный урок. Кругом было тихо, никто не мешал им. Вспугнутая белка стремительно взбиралась на дерево. Черный дрозд вылетал из-под самых ног. Вьюнки опутывали стволы чинар и каштанов. Из земли торчали похожие на кинжалы кипарисовые отростки, те самые, из которых виргинские негры делают ульи для пчел. Пахло медом и сыроватой землей.
      - Здесь каждая гора, каждое ущелье - естественная крепость, - говорил Браун сыновьям и Андерсону. - Это место как будто специально предназначено для партизанской войны.
      Никто не интересовался странной группой, появившейся в окрестностях Харперс-Ферри. Дороги были пустынны: все люди работали на полях.
      Только однажды их окликнул человек, ехавший в двуколке:
      - Эй, почтенные, чего вы здесь ищите? Золота или серебра?
      Браун подошел к двуколке и разговорился с фермером, которого звали Ансельд. Нет, они не ищут золота, они осматривают участки: хотят арендовать ферму и осесть здесь. Земля тут родит, как крольчиха, не то что у них в Нью-Йорке. Он назвал себя:
      - Исаак Смит, с сыновьями и... - тут он взглянул на Андерсона, нашим черным другом.
      Фермер поднял было брови, но рассудил, что у янки свои порядки, и на этом успокоился. Если мистер Смит ищет участок, он может указать ему недорогую ферму неподалеку отсюда. Вдова доктора Кеннеди отдает в аренду небольшой дом и фруктовый сад на берегу реки. Большой выгон, заливной луг, службы - словом, все, что полагается. Ансельд внимательно приглядывался к новому знакомому, седобородому высокому старику с властным лбом и густыми, нависающими бровями. Положительно этот янки нравился ему, он хотел бы иметь его своим соседом. Мистер Смит в тот же день зашел к фермеру, но распить стаканчик отказался. Зато его юноши с наслаждением проглотили холодный минт-джалеп - местную мятную настойку.
      Бревенчатые постройки Кеннеди-Фарм были расположены в стороне от дороги, в пяти милях от Харперс-Ферри. В доме была большая кухня, две спальни, кладовая и чердак. Спустя несколько дней мистер Исаак Смит показал Ансельду подписанный контракт: теперь он был арендатором фермы Кеннеди. Он сказал фермеру, что собирается выписать с востока жену и дочь.
      Браун и в самом деле намеревался это сделать. Присутствие женщины в доме отводило всякие подозрения, придавало всей обстановке хозяйственный, интимный характер. Надо было во что бы то ни стало соблюдать конспирацию. На Восток ползли неясные слухи о готовящемся восстании. Предательство Фордза, правда, не имело последствий, никто не поверил его доносу, но повторение таких писем могло показаться подозрительным, и в Вашингтоне, наверное, занялись бы делом, в котором так упорно упоминался Браун Осоватоми. К тому же люди начали уже съезжаться.
      Из Бостона приехали Кэги и Стевенс, из Спрингдейла - два брата Коппок, из Огайо явился свободнорожденный мулат Копленд. Его сосед - тоже мулат - Люк Парсонс, сражавшийся под командованием Джона Брауна в Канзасе, также решил приехать. В старом сером доме становилось тесно, постелей не хватало, и к ночи приходилось стелить матрацы прямо на пол. Браун написал жене, послал к ней Оливера, чтобы уговорить ее приехать. Мэри сказала:
      - Я желаю твоему отцу, Оливер, удачи во всех его трудах. Я молюсь за его жизнь и за то, чтобы его задача была выполнена так, как он ее задумал. Но мой долг остаться здесь, в доме, с детьми.
      Младшая девочка была больна лихорадкой и требовала ухода. Взамен себя Мэри послала дочь Энни и жену Оливера - веселую пышногрудую Марту, отличную стряпуху и песельницу.
      Браун обрадовался Энни; эту дочь он любил больше других. Высокая, как отец, сухощавая и сероглазая, она неслышно двигалась по дому, говорила мало - только если было нужно, а винтовки укладывала в ящики так же спокойно и безмолвно, как уложила бы белье.
      Женщины сразу поделили обязанности. Марта хлопотала в доме и на кухне, Энни с шитьем или вязаньем сидела на крыльце. Это был ее пост - не менее важный, чем пост любого часового. Ее обязанностью было отвлекать внимание соседей, отражать поток любопытных вопросов. Женщина, сидящая у порога с вязаньем, - разве это не лучший символ мирной жизни жилища и домовитых привычек его обитателей?
      Но в этих местах не часто селились новые люди. Поэтому янки, обосновавшиеся в Кеннеди-Фарм, вызывали общее любопытство. Женщины забегали к Энни поболтать, соседка, которая раньше арендовала фруктовый сад фермы, приходила попробовать ранние яблоки да кстати поглядеть на хозяйство Смитов. Пока она стояла, босая, среди бобовых и салатных грядок, ее язык работал неумолкая: она ухитрялась задать столько вопросов, что Энни едва успевала отвечать. Да, мать скоро приедет, в прошлую пятницу они получили он нее письмо. Мужчины ушли на работу, отцу кажется, что здесь есть каменный уголь, может быть, они попробуют заложить шахту. А длинные ящики, которые брат привез вчера из Чеймберсберга, - это разные вещи матери, мать не хочет, чтобы их распаковывали без нее.
      Однажды острые глаза соседки разглядели в кухне незнакомого негра.
      - Вот как! У вас завелись невольники?! У кого же вы их купили?
      Энни впервые не знала, что ответить. За юбку неугомонной соседки цеплялось двое чумазых малышей. Она быстро перевела разговор на детей и на детские болезни, но с этого дня негры спускались вниз только при наступлении темноты. Остальное время они скрывались на чердаке.
      Молодежи на ферме Кеннеди казалось, что все они чрезвычайно искусные конспираторы и что если вместо имени своего вождя они поставят в письме "старый шахтер", а себя назовут "шахтерами", то ни одна полиция в мире не поймет, в чем дело. Негр Андерсон написал брату в Айову: "Наша компания шахтеров состоит из двадцати пяти - тридцати человек. Мы должны выиграть во что бы то ни стало. Если ты услышишь о провале, знай, что это будет после отчаянной борьбы и потери капитала с обеих сторон. Но об этом думают меньше всего. Все нам благоприятствует, и победа реет над нашим знаменем".
      Письмо Лимена еще прозрачнее: "Сейчас я нахожусь, ма, в рабовладельческом штате, но до моего ухода отсюда он станет свободным. Да, ма, я вступил с рабством в такую борьбу, какой еще не видывала Америка. Чтобы ты поняла мое столь долгое отсутствие, скажу тебе, что вот уже три года я принадлежу к тайной организации храбрейших людей, которые спускают курок с единственной целью - прикончить рабство".
      Узнав об этих письмах, Браун пришел в настоящее бешенство. Люди ни разу не видели своего капитана в таком гневе.
      - Лучше нам уж сразу дать объявление в "Нью-Йорк геральд" о том, что мы собираемся поднять негров Юга и свергнуть рабовладельческое правительство, - загремел он, негодующе глядя на смущенных "конспираторов".
      С этих пор письма из Кеннеди-Фарм говорили только о домашних или семейных новостях.
      Дни летели быстро. Почти каждый вечер Кук докладывал Капитану о настроениях виргинских негров. Он прибыл в Виргинию на полгода раньше других, нанялся шлюзовым сторожем на канал вблизи Харперс-Ферри и завязал знакомства среди невольников. Джон Браун знал, что с "полевыми" неграми, работающими в тяжелых условиях на плантациях, он быстро найдет общий язык и сумеет убедить их в необходимости восстания. Среди здешних негров еще живы были воспоминания о восстаниях Вези и Тернера.
      Но Кук не слишком удачно справлялся с работой агитатора. Он был тяжелодум, кроме того, боялся выдать капитана. Поэтому негры думали, что речь идет о каком-то спасении всего черного народа в далеком будущем. Некий белый капитан, неустрашимый и справедливый, должен прийти и освободить их. И они ждали этого освободителя, думая о нем как о чуде и не подозревая о том, что это "чудо" вооружено винтовками последней системы и находится уже у порога.
      Кук, однако, был убежден, что хорошо подготовил негров и в любой момент, по первому зову капитана, они придут, чтобы с оружием в руках завоевать свою свободу. Так он и докладывал Брауну.
      Джон-младший уехал в Бостон и Рочестер собирать добровольцев. В Бостоне и канадских поселках свободные негры ждали сигнала.
      Где находится в настоящее время Браун Осоватоми, никто из аболиционистов не знал. Деньги и оружие шли на имя Исаака Смита в Чеймберсберг. В середине сентября туда же направился и Дуглас, захватив с собой беглого негра Шильдса Грина, которого звали Императором. Грин непременно хотел увидеть "старого Брауна, защитника всех негров".
      Дуглас же ехал потому, что комитет поручил ему снова разузнать о планах Брауна и опять попытаться уговорить капитана действовать мирным путем.
      В Чеймберсберге, у негра-цирюльника, который был агентом "подпольной железной дороги", он узнал, где найти Исаака Смита. Вечером они сидели вчетвером - Браун, Дуглас, Император и Кэги - перед потухшим очагом в большой закопченной кухне Кеннеди-Фарм.
      В кухне пахло рыбой, соленой свининой и хлебом. Широкие дубовые балки, лоснящиеся от времени, подпирали потолок. К балкам были подвешены связки лука и сухой кукурузы, ведра, безмен, и большой медный таз, начищенный до блеска. Выделанные телячьи кожи лежали перед очагом, заменяя ковер. Возле очага были аккуратно сложены кочерга, щипцы для углей, несколько ухватов и мехи для раздувания огня. В широкое, с частым переплетом окно видны были большое незасеянное поле и белесый туман, подымающийся как будто над рекой.
      - Харперс-Ферри соединяет два штата: Виргинию и Мэриленд, - говорил Браун. - В Харперс-Ферри находится арсенал, в котором столько оружия, что его хватит на целую армию. Мы должны захватить арсенал и увезти оружие и боевые припасы в Мэрилендские горы. За эти месяцы мы облазили здесь все скалы, все ущелья. Я знаю одно надежное местечко, где может расположиться хоть целый полк. Туда я провожу весь наш отряд. Временно мы укрепимся в горах и там создадим первую свободную республику негров и белых. Там будет центр восстания. Из всех штатов к нам будут стекаться негры, мы сможем захватывать плантацию за плантацией. И лет через пять наша свободная республика объединит всех черных и белых сторонников свободы. И рабство в Америке будет уничтожено навсегда.
      Черный Император, не отрываясь, глядел восторженными глазами на капитана. Вот долгожданный, желанный вождь и освободитель! Это он пришел на смену Вези и Тернеру, это он призван и назначен судьбой дать черному народу свободу.
      Дуглас слушал точно во сне. Впервые он понял, с каким огнем пытались играть аболиционисты, какую силу таит в себе этот седобородый человек.
      Он не догадывался, что планы Брауна были еще обширнее, что капитан не все сказал ему. О горах он говорил тем, кого не хотел запугать окончательно.
      Дуглас предложил Брауну денежную помощь, сам же он должен был ехать обратно. Дела "подпольной железной дороги", митинги, корреспонденция - все это требует его присутствия в Бостоне. Он обратился к Императору:
      - Шильдс, как вы решаете, хотите остаться с капитаном или вернуться со мной?
      Император посмотрел на Дугласа, потом перевел взгляд на Брауна.
      - Кажется, я все-таки пойду со стариком, - сказал он.
      27. ОНИ ГОЛОСУЮТ
      "Я думаю о тебе весь день и мечтаю всю ночь, я бы хотел быть дома и всегда оставаться с тобой. Но меня привело сюда желание сделать что-нибудь для других, а не только жить для собственного благополучия. Сейчас с нами только четверо черных; у одного из них жена и семеро детей находятся в рабстве. Иногда, когда я чувствую себя не в силах жертвовать собой, я ставлю себя на его место. О, Бэлл, я так хотел бы повидать тебя и маленького, но я должен ждать! Здесь поблизости жил невольник, жену которого недавно продали на Юг; на следующее утро его нашли повесившимся во фруктовом саду Томаса Кеннеди. Я не могу вернуться домой, пока здесь происходят такие вещи. Иногда мне кажется, что мы больше не увидимся. Если это случится, у тебя есть для чего жить - быть матерью нашему маленькому Фреду. Сейчас он для меня не совсем реален. Мы уходим отсюда сегодня или завтра..."
      Письмо было написано, по-видимому, второпях. Но маленькая Бэлл, жена Уатсона Брауна, все же сумела прочесть то, что писал ее муж, и даже то, чего он намеренно не писал. Она прочла между строк, что там, в далекой Кеннеди-Фарм, все истомились от ожидания, что Уатсон далеко не уверен в успехе и что, может быть, это последний его привет.
      Но женщины дома Брауна привыкли ждать, не жалуясь и не болтая. И маленькая Бэлл в Северной Эльбе ничего не сказала своим домашним. В день, когда пришло письмо, она только больше обычного возилась со своим сынишкой и, гладя его белую головенку, думала, что, может быть, теперь он уже сирота.
      Негр, о котором говорилось в письме Уатсона, повесился накануне ночью, и все невольники в окрестностях были взбудоражены. Браун считал, что необходимо воспользоваться этим происшествием, чтобы начать восстание.
      Стояла уже поздняя осень. Заговорщики в Кеннеди-Фарм начинали ощущать растущую вокруг них подозрительность. Мельник с Большой запруды приходил осведомляться, намерены ли они засеять восточное поле. Соседки обижались на необщительность Энни. В Чеймберсберге были вывешены объявления о награде за поимку беглого негра Шильдса Грина, по прозвищу Император.
      Лири, Андерсон и другие безвыходно сидели на чердаке.
      Браун продолжал без устали бродить по окрестностям Ферри. Он осунулся, у него теперь был ищущий, беспокойный взгляд. Беспрестанно наведывался он в почтовую контору. Капитан ждал подкрепления - людей и денег. Наконец пришло письмо от Джона Брауна-младшего - унылое, полное неопределенных надежд. Аболиционисты не решались перейти от слов к делу. Их удерживал страх. Люди придут, как только победа осенит знамя брауновцев. Они явятся, едва заслышат ликующий зов свободы. Пока же ему не удалось сорганизовать отряд, и он один приедет через несколько дней в Кеннеди-Фарм.
      Браун разорвал письмо на мелкие клочки. Не такого ответа он ждал.
      Вместе с Брауном в доме теперь собралось двадцать человек, не считая женщин. Люди отчаянно томились, некоторые не могли уже больше выносить этого бездеятельного сидения на чердаке. Кук, приехавший из Чеймберсберга, сообщил Кэги, что в городе начинают сильно интересоваться фермой, в которой не видно никаких сельскохозяйственных работ. Руда? Но почему же компания рудокопов не добывает никакой руды? Недавно Оуэн, возвращавшийся из Чеймберсберга вместе с Императором Грином, чуть было не попал в руки южан. Пробираясь глухими тропами к ферме, он натолкнулся на прохожих и спрятался с Императором в кустах. Южане заметили их, заподозрили, что негр беглый, и стали требовать его выдачи. Оуэн Браун пригрозил, что будет стрелять. Однако за ними стали охотиться, и только с большим трудом им удалось добраться к утру до фермы. Конечно, их всех скоро обнаружат.
      А Браун все медлит, все не дает сигнала. Он целыми днями пропадает в горах.
      Как негры, хотел бы он увидеть какое-нибудь знамение с неба, чтобы окончательно уверовать в божественную волю. Но знамения не было, и он возвращался домой изжелта-бледный, с ввалившимися глазами и бескровным ртом. Люди задыхались на чердаке, и ропот все возрастал. Теперь они опасались даже спускаться вниз, и, только когда внезапно над горами разражалась гроза, они высыпали гурьбой под ливень и бегали, сорвав с себя рубашки, опьянев от воздуха и давно не виданной свободы. Браун наблюдал за ними, стоя у окна. Дольше медлить невозможно! Теперь или никогда!
      Кэги - самый дальновидный - настаивал, чтобы капитан поговорил с людьми, объяснил им наконец свой план в подробностях. Люди думают, что капитан собирается уводить негров в горы, и не понимают, почему он медлит. Надо сказать им, что задача куда более грандиозная, что их ждут гораздо большие опасности, что они будут рисковать своими жизнями. Надо рассказать им все, как это задумал Джон Браун.
      И вот вечером на кухне фермы перед большим, жарко пылавшим очагом собрались негры и белые.
      За окном было черно и сыро. Энни и Марта, закутавшись в плащи, ходили вокруг дома на страже. Кто-то подбросил в очаг большое полено, искры взлетели вверх огненным фонтаном, сухая кора затрещала, и стало слышно, как ветер гудит в трубе.
      Браун оглядел своих товарищей. Всё это были молодые, полные сил люди, которых идея свободы заставила бросить их дома, мирный, привычный труд и пуститься навстречу опасностям. В случае неудачи их ждала гибель. Всем были известны суровые законы Союза, карающие за бунт против существующего строя. Они окружили теперь своего капитана: Кэги - ученый-латинист, писатель и философ, два брата Коппок - крепкие фермеры из Спрингдейла, свободный мулат Копленд, молодой боец Стевенс, беглый негр Андерсон, Лири, который мечтал освободить свою семью, Кук и три сына Брауна. Неровный свет свечей пробегал по их лицам - возбужденным, беспокойным. Все глаза с нетерпеливым ожиданием смотрели на капитана. И в далекой виргинской хижине, в глухой ночной час люди услышали наконец то, что задумал этот "старый отчаянный храбрец" Браун Осоватоми.
      В ближайшие дни, пользуясь ночной темнотой, они проберутся в соседний город Харперс-Ферри. По дороге перережут телеграфные провода, арестуют часовых на мосту через Потомак, поставят там свою стражу, а затем в городе захватят здание правительственного арсенала. Арсенал издавна охраняется очень плохо. Тамошнюю стражу надо взять, не подымая шума. Когда арсенал будет захвачен, в их руках фактически окажется не только весь город, но и весь штат. Из огромных запасов арсенала можно будет раздать оружие неграм, которые восстанут по всем окрестным плантациям. По всему Югу свобода распространится, как огонь по сухой траве. Конечно, будет и сопротивление, но они возьмут заложниками самых крупных здешних плантаторов, и, конечно, для выкупа этих людей виргинцы пойдут на любые условия.
      - Теперь вы знаете мой план. Вы можете идти за мной или оставить меня. Я не приказываю вам, я даю вам возможность решать самим... Мы призваны совершить высокое дело. Мы можем погибнуть и пролить чужую кровь. От нас отвернутся многие, мы потеряем, может быть, и друзей. Все это я говорю вам сейчас, чтобы вы знали, на что идете, когда будете решать.
      Громкий ропот пронесся по кухне.
      Оливер, младший сын Джона Брауна, весь пылал:
      - Опять кровь! Опять как в Поттавоттоми! Я не пойду!
      - Это безумное предприятие! - Средний сын Брауна, Уатсон, резко двинул скамейкой. Он был удивительно похож на отца: те же нависающие брови и светлые глаза, волевое лицо. - Отец, неужели ты серьезно решил выступать? - обратился он к Брауну. - Ведь это безумие, отец! У нас слишком мало людей. Если придут солдаты, нам не уйти. Харперс-Ферри настоящая ловушка. Город стоит на слиянии двух рек: Потомака и Шенандоа. Существует только один мост - через Потомак. Если этот мост будет от нас отрезан, мы окажемся в западне.
      - Ты забываешь Канзас, - отвечал Браун, - там нас тоже было немного, но мы справились с тремя сотнями негодяев. Поверь, как только мы возьмем Ферри, к нам придут со всех плантаций негры, сотни рабов, которые мечтают о свободе.
      Уатсон покачал головой.
      - Боюсь, пока негры хорошенько не узнают, кто мы такие, что мы делаем и зачем, они не придут. Мы все это время учились маршировать и мало заботились о том, чтобы сообщить им о наших планах. Здешние негры не знают о нас.
      - О, проклятые неженки! Вы хотели драться, а когда старик хочет вас вести, вы от него отрекаетесь! Вы спасаете свои проклятые шкуры! - заорал вне себя самый молодой, Хэзлет. - Проклятые шкурники!