40. Суд

Здание стон-пойнтовского суда, построенное в строго классическом стиле, с колоннами и внушительным фронтоном, считалось одним из красивейших в городе.

Следствие по делу о «заговоре против существующего строя» велось в таком быстром темпе, что уже в полдень ближайшего понедельника можно было назначить судебное заседание.

В первых рядах сидела публика из Верхнего города со своими великосветскими приятелями, специально приехавшими на процесс знаменитого негритянского певца. Тут было несколько представителей и представительниц «тринадцати семейств». Парк Бийл восседал со всем своим семейством и приготовлялся смотреть на судебную процедуру как на интереснейший матч. Он мысленно прикидывал силы прокурора и защитника. Разумеется, защитнику — скромному бледному человеку со сдержанными движениями — не выстоять против щеголеватого, уверенного в себе прокурора.

Последние ряды были заняты Горчичным Раем. Здесь находились все друзья обвиняемых, и настроение на задних скамьях было совсем другое. Прижавшись к Салли Робинсон, сидели мальчики — сыновья обвиняемых: Василь и близнецы Квинси. Все дни перед судом они провели в доме Салли, и она стала для них как бы второй матерью. Общая беда еще больше сблизила их.

В этой маленькой, сильной духом женщине мальчики старались почерпнуть силу и для себя. Василь еще кое-как крепился и старался сохранить хоть видимость спокойствия. Зато Вик и Бэн Квинси выглядели совсем несчастными, и, когда полисмены ввели подсудимых, Бэн не выдержал и закричал сквозь слезы:

— Папа, папа, мы здесь!

Сотни глаз уставились на подсудимых.

Джим Робинсон, на которого устремились в первую очередь все взгляды, вошел так, как, вероятно, входил он на все эстрады мира: полный самообладания, готовый овладеть вниманием зала и покорить его своим талантом. Только вместо фрака его высокую усталую фигуру облегал простой серый костюм.

Тотчас же за Джимом, стараясь во всем подражать ему, спокойно и бесстрашно глядя на публику, вышел Чарли.

В зале пронесся гул. Газеты описывали племянника певца как дюжего парня разбойничьего вида, с повадками гангстера, а перед публикой стоял тонкий, вытянувшийся, как тростинка, мальчик с живым, привлекательным лицом, с высоким, умным лбом, над которым вились блестящие черные волосы.

У Ричи в тюрьме отросли маленькие усики, и это придавало ему бравый вид.

Иван Гирич шел хмуро, неподвижно глядя перед собой, и когда кто-то из передних рядов кинул ему: «Большевик!», он даже не повернул головы. Зато Квинси озирался по сторонам с самым безмятежным видом, как будто именно он пришел поглазеть на интересное зрелище. Он сразу насторожился, услышав голос Бэна, и ободряюще помахал сыновьям рукой.

Фотографы и кинооператоры проворно выскочили вперед, защелкали объективами, закрутили ручки киноаппаратов. Заняли свои места секретари, стенографисты и судебный распорядитель.

— Суд идет! Прошу встать! — громко объявил он.

Все встали. При общем молчании вошел Сфикси. Он занял приготовленное для него на возвышении кресло под скрещенными флагами. Заняли свои места и прокурор с защитником. С шумом расселись присяжные заседатели.

Секретарь — худосочный юноша — зачитал гнусаво и неразборчиво постановление суда о вызове свидетелей: Ньюмен, его помощник Кольридж, директор школы Мак-Магон, преподаватель Хомер, миссис Кристина Причард, мисс Патриция Причард…

Чарли вздрогнул. Пат здесь? Он ее увидит? Значит, она хочет выступить и защитить его, сказать об их дружбе, о том, что он всегда старался всем помогать и быть справедливым старостой!. Она хочет опровергнуть ту гадкую ложь и клевету, которую писали некоторые газеты! О Пат, молодец, дорогая девочка! Значит, Чарли не ошибся в ней! И какая она смелая! Какая честная!

В своем возбуждении Чарли не обратил внимания на то, что все названные представляли свидетелей обвинения. Он не слышал, как секретарь произнес фамилии Мэйсона и младшего Мак-Магона и добавил, что этих свидетелей суд вызвал в порядке исключения, только чтобы добавить кое-какие факты, способствующие выяснению личности обвиняемых.

Свидетелей, вызванных защитой, оказалось смехотворно мало. Защитник не мог рассказать залу о том, как отводил судья всех, кого он просил вызвать, с каким трудом удалось ему отвоевать в качестве свидетелей доктора Рендаля, почтальона Хэрша, Темпи Бронкс и вице-президента школы Принса.

Вице-президент долго не соглашался выступить на суде, уверял, что его отца уволят за это с работы, но потом вмешался сам отец. Принс старший сурово приказал сыну идти в суд, сказать все то хорошее, что он думает о младшем Робинсоне, и не заботиться о дальнейшей судьбе своей семьи. Кроме этих свидетелей, защитник возлагал большие надежды на прибывших на процесс двух представителей конгресса мира и одного импрессарио, работавшего много лет с Джемсом Робинсоном и хорошо знавшего всю его жизнь. Эти три свидетеля должны были говорить о благородной деятельности певца, о его высокой человечности.

Но все обернулось вовсе не так, как предполагал молодой и горячо желающий выручить своих подзащитных адвокат.

Обвинительное заключение прозвучало так, как будто на скамье подсудимых находились не знаменитый певец, мальчик, молодой учитель и двое рабочих, а по крайней мере матерые политические диверсанты, вооруженные до зубов: измена, тайный заговор, покушение на убийство…

Сфикси повернулся к подсудимым:

— Признают ли подсудимые себя виновными? Вы, Джемс Робинсон?

— Нет, сэр. — Певец поднялся со своего места и с усмешкой смотрел на судью.

— Вы, Ричардсон? Вы, Чарльз Робинсон?..

— Нет, сэр, не признаю, — прозвучал звонкий голос мальчика.

— Нет… Нет… Нет…

— В таком случае, приступим к опросу свидетелей, — сказал Сфикси, надевая очки в тяжелой оправе.

Судью лихорадило. Со вчерашнего дня тысячи писем завалили столы в конторе Сфикси. Писали и телеграфировали из комитета при конгрессе сторонников мира, из каких-то прогрессивных организаций, из союзов музыкантов, художников, писателей, ученых, с крупнейших заводов и фабрик, из лабораторий и научных институтов. Все в один голос требовали освобождения Джемса Робинсона и его товарищей, все твердили о том, что певец — один из передовых борцов, сражающихся за счастье простых людей. «Моя карьера, все мое будущее висит на волоске, — угрюмо думал судья. — Хорошо распоряжаться Милларду, диктовать свои условия. В случае чего, он останется в стороне, а вся ответственность ляжет на меня».

Однако менять курс было поздно, и судья со смесью испуга и радости видел, как ловко допрашивает свидетелей обвинения приглашенный Большим Боссом прокурор и как все туже и туже стягивается сеть обвинительных доказательств вокруг подсудимых.

Прокурор Кук предъявил суду вещи, найденные при обвиняемых: билет делегата на конгресс сторонников мира, выданный на имя Джемса Робинсона; письмо на имя того же Робинсона, «содержащее зашифрованные сведения»; географический атлас, обнаруженный у обвиняемого Гирича, и книга, содержащая сплошь коммунистическую агитацию, отобранная у школьника Чарльза Робинсона и носящая название «Как закалялась сталь». По словам школьника Чарльза Робинсона, книгу привез ему в подарок дядя, что служит еще лишним доказательством подрывной деятельности Джемса Робинсона в штатах.

Несколько присяжных заседателей просили дать им ознакомиться с вещественными доказательствами, и по рукам пошли все «документы», включая книгу.

Когда книга перешла к аптекарю, он только посмотрел на переплет и поспешно передал ее дальше, как будто в прикосновении к этой книге уже заключалась опасность.

Один за другим выступали свидетели.

Первым за свидетельским барьером появился Эйнис — репортер «Стон-пойнтовских новостей».

Эйнис показал, что искусно поставленными вопросами принудил Робинсона сознаться во время интервью, что за свое выступление на конгрессе сторонников мира он, певец, получил крупную сумму. Правда, подсудимый пытался замаскировать это заявлением, что будто бы получил деньги в качестве платы за концерты, но всякий понимает: он отправился в Советский Союз после конгресса именно для того, чтобы получить условленную сумму.

Все это Эйнис проговорил без малейшей запинки, глядя в переносицу прокурора и стараясь не поворачиваться к подсудимым.

Присяжные заседатели зашептались. В зале начался сильный шум: волновался Горчичный Рай.

Сфикси постучал молотком по столу:

— Если шум не прекратится, я прикажу освободить последние ряды от публики.

Холодно блистая очками, на свидетельском месте появился директор школы Мак-Магон.

Да, сэр, он может дать характеристику двум подсудимым: учителю Ричардсону, преподававшему у него в школе и недавно уволенному за свои антиамериканские воззрения и поступки, и ученику Робинсону, помещенному в школу благодаря великодушию мистера Милларда.

Подсудимый Ричардсон использовал свое положение преподавателя для того, чтобы внушать молодому поколению вредные идеи и всячески разлагать его, В своем кабинете он держал портрет Джона Брауна, внушал детям, что прошел век благородных деятелей, которые боролись за равноправие всех угнетенных. Среди учеников у Ричардсона были любимцы и ненавидимые, причем отличал он цветных, а преследовал способнейших белых. Он постоянно посещал рабочие районы города, в частности Горчичный Рай, и вербовал там единомышленников. Во время войны он завязал прочные связи с коммунистами, и в своем общении с народом выполнял их оказания. Попечительский совет школы, которому Мак-Магон доложил о вредной, изменнической деятельности учителя, немедленно принял меры и уволил Ричардсона, поэтому в настоящее время школа больше не несет ответственности за его поступки.

— Благодарю вас, мистер Мак-Магон, — необычайно любезно отнесся судья к директору — Вы дали суду исчерпывающую характеристику обвиняемого.

Свидетель Ньюмен появился перед судом с забинтованной шеей. Ньюмену хотелось показать, что он только чудом остался жив.

Сыщик располагал самыми точными данными относительно всех пяти обвиняемых. Джемс Робинсон? Пожалуйста, ваша честь! Робинсон приехал в город, и тотчас же в рабочих районах началось волнение Этот концерт в «Колорадо» был задуман давно. Его программу, разумеется отнюдь не музыкальную, ваша честь, вырабатывали сообща: сам Робинсон, учитель Ричардсон и оба других подсудимых — Гирич и Квинси — на собрании в доме Робинсона. Предварительно рабочие Гирич и Квинси пытались вызвать волнения на заводе Милларда, но им это не удалось благодаря своевременному вмешательству администрации и его, Ньюмена. Что касается Чарльза Робинсона, то это законченный бунтовщик, ваша честь. Мальчишка не зря отказался от дактилоскопирования. Он и тогда уже знал, что отпечатки его пальцев рано или поздно пригодятся следственным органам. Ньюмен может показать суду свою шею. Врач сказал: еще секунда — и Ньюмен отправился бы прямо на небо.

Вы только подумайте: негр бьет белого! Что же это такое, джентльмены? На юге их за это линчуют, а здесь мы спокойно смотрим, как черный мальчишка набрасывается на белого, чтобы его убить! Негр думает, чтоможет покушаться на убийство и остаться безнаказанным!

— Однако вы ударили мать мальчика, и мальчик вынужден был вступиться за нее, — вмешался защитник, перебирая бумаги на своем столе. — Разве в ваши обязанности входило бить женщин?

Ньюмен принял глубоко оскорбленный вид:

— Бить женщин? Нет, сэр, я никогда еще не бил их. Женщина просто мешала мне пройти, и я слегка отстранил ее.

— Отстранили так, что она со стоном упала наземь? — продолжал защитник.

Ньюмен пожал плечами.

— Почем я знаю, может, негритянка была просто пьяна! — нагло возразил он.

— Это ложь! — вскричал, вскакивая, Чарли. — Он лжет, заставьте его замолчать!

— Это ложь! — эхом откликнулась Салли.

Последние ряды разразились возмущенными криками. Многие от негодования топали ногами.

— Если шум не прекратится, я прикажу всех вывести, — заявил Сфикси. — А вам, молодой человек, — обратился он к Чарли, — вам я посоветую молчать, иначе вы только увеличите свою вину.

— Мой помощник Кольридж может подтвердить, что я только отстранил мать этого парня, — сказал Ньюмен, испуганный гневным откликом зала.

Вызвали Кольриджа. Убийца Цезаря появился, тяжело опираясь на костыли, еле дотащился до места за барьером, долго отдувался и, прежде чем заговорить, раза два тихонько, но явственно для всех простонал. Этот восьмидесятикилограммовый детина добросовестно играл свою роль изувеченного.

Он был страшно зол на всех обвиняемых. Еще бы! Из-за каких-то проклятых негров и жалкого учителишки проваляться две недели в постели и вместо благодарности начальства и повышения по службе с треском вылететь из полиции! Да еще на прощание и Ньюмен и майор Симсон орали на него так, что было слышно, наверно, на другом конце улицы.

Ну, если ему теперь плохо, то пусть этому сброду будет еще хуже!

И Кольридж старался вовсю.

Избегая упоминать об убийстве Цезаря, он рассказал, как на него в зале напали цветные, как он пытался от них освободиться, вырвался и побежал на сцену, и как здесь на него напал Ричардсон. Он — просто несчастная жертва, и почему именно его хотели убить — понятия не имеет.

— Так, значит, вы утверждаете, что не вы убили ветерана Бронкса? — задал вопрос защитник.

Кольридж, задыхаясь, простонал, что ему трудно говорить, но что если он и выстрелил в негра, то сделал это в целях самозащиты: негр хотел его убить, это всякому ясно.

Сфикси снова застучал молотком. Горчичный Рай решительно не хотел униматься. Слышались возмущенные крики и свист.

— Здесь некоторые возражали против усиленных нарядов полиции, — громко сказал судья, обращаясь преимущественно к ложе прессы. — Теперь вы видите, что это только необходимая мера предосторожности. Сегодня, когда я входил в здание суда, меня тоже освистали какие-то люди. Я больше не намереваюсь с боем пробираться через толпу, которая освистывает тех, кто не имеет защиты!

— Бедняжка, он жалуется на беззащитность! — раздался насмешливый голос.

— Продолжайте допрос свидетелей, — распорядился судья.

Хомер, вызванный прокурором, повторил почти все, что сказал директор школы. Да, сэр, бывший учитель Ричардсон злоупотребил своим служебным положением. Расовое равенство, левые идеи были его коньком, и он постоянно в классе пытался влиять на своих учеников. К счастью, сэр, американские дети не так-то легко поддаются подобной пропаганде! Только цветных удалось ему обратить в свою веру, в частности обвиняемого ученика Чарльза Робинсона. Хомер всегда предсказывал, что этот мальчик плохо кончит.

Робинсон был заносчив, чересчур много воображал о себе и держался слишком развязно. Кроме того, он был груб, сэр, очень груб и дерзок. Однажды, когда дело шло о его участии в живых картинах и свидетель сказал, что роль Робинсона выходит неудачно, этот мальчишка, сэр, набросился на него, свидетеля, с кулаками! Можете себе представить, джентльмены!

Публика взглянула на мальчика, тихо сидевшего на скамье подсудимых, потом перевела глаза на грузную фигуру с перебитым носом. Пронесся смешок, и Хомер без особой славы покинул свидетельское место.

Следующим свидетелем оказался президент школы Коллинз. Он быстро и невразумительно пробормотал, что ученик Робинсон ни в чем особенном замечен не был, но, впрочем, популярностью среди школьников не пользовался, так что даже в середине учебного года седьмой класс решил его отстранить и выбрать другого старосту. Кажется, однако, вся эта затея кончилась ничем по неизвестным для президента причинам. Больше он ничего по этому поводу сказать не может, так как все это время готовился к встрече с «петухом» Хентером из Гренджерсити и ничего не знает.

На вопрос защитника, известно ли президенту, что Чарльз Робинсон защищал честь школы на гонках «табачных ящиков» в прошлом году и взял бы первенство и в этом году, если бы не авария, Коллинз вяло отозвался, что это ему было известно, но, почему произошла авария, он еще не успел поинтересоваться.

От выступления президента школы у публики и у защитника было ощущение скуки и потерянного времени. Однако прокурор был очень им доволен.

41. Две девочки

За барьером свидетельского места появилась высокая, костистая фигура с туго-натуго завязанным на макушке седым узелком волос и мохнатыми седыми бровями, охраняющими пару маленьких серых глаз. Люди начали перешептываться. Все почувствовали, что от этого подобия женщины ничего хорошего ожидать для подсудимых нельзя. На свидетельском месте Образцовый Механизм был, как всегда, во всеоружии, и непривычная обстановка не только не смутила миссис Причард, но, напротив, заставила ее подтянуться, как часового на посту. Ведь сейчас она была призвана разоблачать вражеские козни, и она делала этим угодное богу!

Когда Чарли увидел домоправительницу Босса выступающей в роли свидетельницы, он впервые ощутил нечто вроде испуга. Темная волна ненависти шла от этой женщины, заливала его и его близких. И это мать Патриции, той самой Патриции, которая клялась всегда быть его другом! Он пытался успокоиться: вот выступит Патриция и скажет, что все это неправда, что она сама искала его дружбы, сама пригласила его к себе и пришла к нему в гости. «Спокойно, спокойно!» — повторял он себе.

Миссис Причард была немногословна. Однако из ее кратких и энергических слов можно было понять, что она и ее дочь Патриция явились жертвами преследования негритянского мальчишки и его семьи. Мальчишка дошел до того — страшно сказать! — что пробрался даже в замок самого мистера Милларда и, если бы не миссис Причард, неизвестно, что бы он себе позволил. Он совершенно забыл о расстоянии, отделяющем черных от белых людей, и держал себя на равной ноге с ее дочерью. Мало того: когда она, миссис Причард, запретила дочери общаться с негром, он обратился за помощью к своему родственнику — этому певцу, которого она не слушала и, разумеется, не желает слушать. Они позвонили в дом миссис Причард и объявили, что мальчишка при смерти и чтобы Патриция пришла сказать ему последнее «прости». Конечно, у Патриции нежное сердце, она не могла отказать и отправилась в этот ужасный дом и даже скрыла это от своей матери, чтобы мать не волновалась.

— Благодарю вас, миссис Причард, — ласково сказал Сфикси. — Суд понимает ваше возмущение и разделяет ваше негодование.

Прокурор обратился к судье:

— Ваша честь, я вызвал сюда еще нескольких свидетелей, но не знаю, захочет ли суд их выслушать. Дело в том, что они несовершеннолетние.

Сфикси сделал вид, что раздумывает.

— По закону это не полагается, — сказал он, — но, если это будет способствовать выяснению характеров подсудимых и обстоятельств самого дела, мы, разумеется, выслушаем этих несовершеннолетних и примем во внимание их заявления.

Где-то на одной из задних скамей произошло движение.

— Слышишь? Ты слышишь, что он говорит? — захлебываясь, прошептал Джой Беннет Василю. — А нас он не хотел допустить!

Пат была одета очень нарядно — в розовом кружевном платье и легких светлых туфлях. Мать старательно завила ее медные волосы, и они лежали пышными локонами на плечах и спине. Пат держалась скромно и достойно, как и полагается благовоспитанной молодой леди с Парк-авеню. Она была очень бледна, и Чарли с состраданием подумал, как ей должно быть страшно и трудно выступать перед таким залом и защищать своего друга от несправедливости судей. Все в нем было полно благодарности к Пат, он гордился тем, что дружит с такой смелой, благородной девочкой.

Но вот Пат заговорила:

— Да, сэр, я была в этот вечер в доме певца Робинсона… Нет, сэр, не своей охотой. Меня заманили обманом, сэр… Да, я предполагаю, что Чарльз Робинсон участвовал в обмане, хотя он меня и уверял, что нет.

Что?.. Что такое?

Чарли задохнулся. На секунду ему показалось, что он бредит, что все это просто страшный сон. Стоит только встряхнуться хорошенько — он проснется, и все станет на свое место…

Но свежий голосок с пробивающимися металлическими нотками звучал все так же отчетливо и хладнокровно.

— Да, сэр, там были все подсудимые и еще много других. Сейчас я постараюсь вам их перечислить…

Чарли старался поймать взгляд Пат. Нет, здесь что-то нечисто! Ее, наверно, заставили так говорить. Возможно, мать наказывала ее, била.

Все прочитанные истории об инквизиции и пытках мгновенно промелькнули в памяти мальчика. Может, Пат вынудили говорить под страхом истязаний. Вон какое страшилище ее мать!

Но голос Патриции был слишком ясен, ее манеры, ее платье — все было безмятежно покойно, все говорило о полном самообладании.

— Расскажите нам, дитя мое, что же происходило на этом собрании в доме Робинсонов, — проворковал прокурор.

— Вначале вот они, — Пат, стараясь избежать взгляда Чарли, махнула рукой в сторону Гирича и Квинси, — они рассказали, что их уволили с завода, и можно было понять, что они там давно ведут тайную работу. Они очень жаловались на сыщиков, на то, что у них отобрали географический атлас, который им дал мистер Ричардсон…

— Так, так! — кивал Сфикси. — Продолжайте, мисс.

— А потом один такой страшный негр-калека сказал, что это очень хорошо, что они выручили мистера Ричардсона и что за мистером Ричардсоном давно идет слежка.

— Вы слышите, леди и джентльмены! — торжественно поднялся с места Сфикси. — Устами младенца глаголет истина, как сказано в писании. Это очень важное показание, и я прошу его записать дословно.

В зале снова начался шум.

— Ох, какая подлая дрянь эта Патриция! — бушевал Джой Беннет.

— Давно знал, что она такая, — пробормотал сквозь зубы Василь.

— Что теперь будет с ними! Их непременно засудят! — безнадежно повторяла Мери. — Она всех губит, эта Патриция!

Салли сидела молча, но если бы ее глаза могли жечь, они давно испепелили бы девочку в розовом платье. Нет, Салли не прощала предательства!

И как Чарли мог преклоняться перед этой бездушной куклой, восторгаться ею, делиться с ней всеми своими мыслями, поверять ей свои мечты!

Салли мельком взглянула на сына. Мальчик сидел весь серый, с побелевшими губами. Руки его устало повисли вдоль тела. Он, который ничего на свете не боялся и мечтал о славной судьбе Джона Брауна, теперь был ранен в самое сердце человеческой подлостью.

— Как долго вы оставались на вечере, дитя мое? — спросил прокурор Патрицию.

— Я… я хотела сейчас же уйти, как только поняла, что это собрание красных… Но… но я очень неудачно сидела за столом и смогла выбраться, только когда на меня перестали обращать внимание, — сказала Пат..

— Можно ли, по-вашему, дитя мое, назвать это собрание собранием антиамериканских заговорщиков? — обратился судья к девочке.

В зале мгновенно наступила мертвая тишина. Все понимали, как важен ответ Пат на этот вопрос.

— Конечно, сэр, — ни минуты не медля, сказала девочка.

Защитник откинулся на спинку стула. Лицо его покрылось лихорадочным румянцем. После такого ответа у его подзащитных оставалось мало надежды на оправдательный приговор.

— Негодяйка ты, Пат! О, какая ж ты негодяйка! — закричал Чарли со всей силой ненависти и презрения, которые переполняли его сейчас до краев.

Пат метнула на него злой взгляд и присела перед судьей.

— Я прошу, ваша честь, избавить мою дочь от таких оскорблений! — взревел Образцовый Механизм, внезапно вырастая перед Сфикси.

Судья застучал молотком:

— Подсудимый Чарльз Робинсон, если вы позволите себе оскорблять свидетелей, я вынужден буду наложить на вас дополнительное взыскание.

— Держи себя в руках, Чарльз! — прошептал со своего места Джим Робинсон и кивнул племяннику.

Между тем многочисленные фотографы и кинооператоры снимали Пат. Она имела решительный успех, и фотографы уже прикидывали, как эффектно будет выглядеть ее хорошенькое личико на страницах газет и журналов с жирными зазывающими заголовками: «Устами младенца глаголет истина», «Девочка разоблачает заговор», «Негры обманом заманивают белую девочку к себе».