ПОБЕГ

– На чем же я остановилась в прошлый раз? – Бабушка наморщила лоб.

Вокруг нее под вязом лежали и сидели ребята. Для Чарли выкатили во двор кресло, а Тони примостился рядом с ним на низенькой скамеечке. По небу шли круто завитые облака, на Гудсоне кричали пароходы. Где-то там, за рекой, шумно дышал огромный город.

– Ирландец Кеннон нагнал Джима Бэнбоу и сказал ему: «Спокойней, не ерепенься, паренек!»

Беппо в точности повторил басом интонацию бабушки.

– Помню, помню! – обрадовалась она.

… Итак, значит, Кеннон подошел вплотную к Джиму; он глядел на него с пьяной усмешкой и звенел парой ручных кандалов.

– Бэнбоу, хозяин отправляет вас на свои восточные плантации. – Улыбающееся лицо О'Дей-на придвинулось к самому лицу Джима. – Мулы уже запряжены, не заставляйте нас ждать, сэр.

Кеннон ухватил мулата за плечо:

– Ну же, поворачивайся, черномазый!

Как! Его, Джима, хотят разлучить с Джен, с дочкой? Круглое шоколадное личико Салли встало перед глазами мулата. Нет, так просто он не дастся им в руки!

Ловко повернувшись, мулат вышиб из рук Кеннона кандалы, но О'Дейн, подстерегавший каждое его движение, набросился на него сзади и повалил на землю. Падая, Джим увлек его за собой. Два яростно борющихся тела катались по вспаханной земле, подымая клубы пыли. Кеннон бегал вокруг дерущихся, норовя ударить Джима ногой. И мулат и О'Дейн были одинаково сильными людьми, поэтому наверху оказывался то один, то другой. Наконец Джиму удалось высвободить одну руку. Он дотянулся до лежавшей в пыли мотыги. Одного удара было достаточно для того, чтобы оглушить О'Дейна. Увидев, что товарищу не повезло, Кеннон бросился бежать к дому, крича во все горло:

– На помощь! Убивают! Спасите!…

Джим поглядел кругом. Со всех сторон на крик бежали люди. Широкополые шляпы колыхались над бегущими.

– Джен, Салли… – пробормотал мулат и бросился в сырую чащу леса.

Были спущены все сторожевые собаки. Паркер вместе с лучшими стрелками обыскал каждый кустик в лесу, каждую канаву. Кеннон и очнувшийся О'Дейн рыскали, как гончие. Им обоим хотелось заполучить Джима и свести с ним счеты.

Хозяин съездил к судье и составил с ним объявление с подробным описанием примет Джима Бэнбоу. Но мулат исчез бесследно. Прошло несколько дней, и Паркер решил, что бежавший невольник утонул в лесном болоте.

– Собаке – собачья смерть! – сказал он.

Бедная Джен плакала не переставая. Салли ходила пришибленная, молчаливая. Она уже понимала, что случилось что-то страшное.

От огорчения Джен один раз пересолила суп, в другой – не положила соли вовсе. Паркеру это надоело. Он выбежал из-за стола разъяренный; салфетка болталась у него на шее.

– Довольно реветь! – заорал он. – Ты мне своими слезами портишь суп, проклятая плакса! И ты и твой муженек – одна шайка. Хорошо, что хоть одного черт унес!

Джен дрожала от негодования, у нее посерели губы, но она ничего не ответила и, опустив голову, вышла в кухню. Там у стола стоял рыжий мальчик лет десяти, с длинным кнутом в руках. Солома запуталась в его красных волосах, руки и босые ноги были исцарапаны, как будто мальчик продирался сквозь колючий кустарник, растущий в горах.

– Которая будет Джен-стряпуха? – спросил он простуженным голосом.

– Это я, – удивленно сказала Джен.

Мальчик поднялся на цыпочки и шепнул ей что-то на ухо.

Джен громко охнула.

– Тсс… ничего страшного… Есть для вас новости, – сказал мальчик.

Он оглядел кухню. Тетка Харри мыла кастрюли, две молодые негритянки стирали белье и зубоскалили.

– Выйдем куда-нибудь, – шепнул он Джен.

– Салли, посиди здесь, я скоро вернусь, – торопливо сказала негритянка и вместе с мальчиком скрылась за дверью.

Когда Джен вернулась, ее черное лицо сияло. Она на ходу поцеловала тетку Харри и зашептала ей что-то на ухо. Потом запела было какую-то песню, но тотчас же умолкла. Салли удивленно глядела на мать: с тех пор как исчез отец, мама так не улыбалась.

Джен взяла дочку за руку и повела ее в сад, к кустам шелковицы, росшей у изгороди. Здесь их никто не мог увидеть. Она села на траву и посадила Салли на колени.

– Послушай, дочка, – сказала она серьезно, – ты теперь уже большая и должна мне помогать.

Салли насторожилась. Мать еще никогда не говорила с ней таким тоном.

– Я должна уйти из дому, – продолжала Джен. – Сейчас я не могу взять тебя с собой, понимаешь? Но через два дня я и еще кто-то, кого ты любишь, придем за тобой.

– Папа! – вскрикнула Салли. Джен зажала ей рот:

– Тсс… молчи… Ты будешь пока жить у тети Харри, я с ней обо всем договорилась. А потом тетя Харри скажет тебе, что надо сделать, чтобы увидеться со мной.

Джен глядела на дочку. У девочки было задумчивое и спокойное лицо.

– Ты понимаешь меня? Ты не будешь плакать?

– Не буду, мама, – серьезно сказала Салли. – А ты вернешься за мной?

– Конечно, вернусь, смешная моя дурочка. – И Джен принялась без конца целовать дочку.

Вдруг из кустов раздалось отчаянное кудахтанье.

– Это меня зовут, – сказала Джен. – Смотри же помни, что ты мне обещала.

Она в последний раз поцеловала Салли и убежала.

СТО ПЯТЬДЕСЯТ ДОЛЛАРОВ НАГРАДЫ

Было уже темно, когда Салли решила выйти из своего убежища. Девочка на цыпочках подошла к открытой кухонной двери. В кухне никого не было, огонь в очаге погас, на столе стояла немытая посуда. На крыльце, съежившись, сидела старая негритянка тетка Харри и тихо всхлипывала.

Увидев Салли, она взяла ее за руку:

– Пойдем, бедняжка моя, я тебя уложу спать вместе с моими ребятами. Живи пока у меня, только смотри не попадайся хозяину, а то он всех нас сживет со свету.

Хижина тетки Харри была такая же, как у всех негров на юге Америки: несколько кольев, воткнутых в землю, а поверх них – пальмовые листья, набросанные для защиты от дождя и солнца. Прямо на земле валялись одеяла, и тут же стояла каменная ступка, в которой толкли кукурузные зерна; к одному из кольев были подвешены связки красного перца.

Дети тетки Харри спали: из-под одеял торчали только черные курчавые головы.

Старая негритянка взяла из очага щепотку золы и бросила ее на порог.

– Это чтоб не пришел к нам злой человек, – объяснила она Салли, – самое верное средство.

Салли улеглась рядом со старшей девочкой и тотчас заснула. Ей снилось перекошенное злостью лицо Паркера, и ночью она несколько раз вскрикивала. Тетка Харри подходила к ней и испуганно бормотала какие-то заклинания.

Утром Салли проснулась печальная. Ей нельзя было попадаться на глаза хозяину, поэтому она бродила на задворках усадьбы. Здесь были конюшни, где стояли мулы и лошади хозяина, сараи, где хранились косилки, машины для выжимания сахара, упряжь… В старом амбаре осенью помешался склад табака. Вокруг амбара росла высокая трава, и Салли уселась в тени. Где-то неподалеку надсмотрщик ругал негра. Девочке хотелось плакать. Где папа и мама? Почему они не взяли с собой Салли?

Но девочка вспомнила свое обещание и мужественно удержалась от слез.

Медленно тянулся день. В обед тетка Харри дала Салли пару кукурузных лепешек.

– Это все, что у меня есть. Кушай, детка. Только, когда откусишь первый кусочек, скажи громко: «Ем не я, ест старый Дун». Это чтоб тебя не сглазили.

– Ем не я, ест старый Дун, – машинально повторила Салли.

Она удивленно глядела на негритянку. Ее родители не были суеверны и смеялись над приметами старых негров.

После обеда прискакал посланный от шерифа. Он привез еще сырое, пахнущее типографской краской объявление:

Одно объявление Паркер повесил у входа на веранду. Каждый проходящий останавливался и читал.

Полтораста долларов – это была огромная сумма для бедняков. Но ни тетка Харри, ни другие негры, знавшие или подозревавшие о том, куда скрылись Джен с мужем, не выдали их хозяину.

Наступила ночь, темная, беззвездная. Все небо было покрыто тучами. Тетка Харри, с вечера поглядывавшая на небо, сказала обрадованно:

– Такая погода для нас самая подходящая. Еще дождичка не мешало бы: тогда все собаки собьются со следа.

Она дала Салли темный сухой корешок:

– Надень это на шею. Это корень воскового мирта. Я сорвала его в новолуние. Он помогает от сглаза, и от зубной боли, и от лихого человека, и от ячменя…

Салли с недоумением поглядела на сморщенный кусочек дерева: она никак не могла поверить, что этот кусочек обладает таинственной силой. Ей хотелось его бросить, но из уважения к старой Харри она тихонько опустила корешок в карман.

Между тем тетка Харри накинула на девочку одеяло и, взяв ее за руку, вышла из хижины.

Было душно, тяжелый, теплый воздух не шевелился. В темноте смутно белели стволы эвкалиптов. Тетка Харри шла большими шагами. Салли видела, что они идут к пустырю. Наконец показался табачный амбар, около которого она сидела днем.

Тетка Харри тронула какую-то доску в стене амбара. Доска легко отогнулась, и обнаружилось отверстие, достаточное для того, чтобы пролезть даже взрослому человеку.

– Тсс… Я полезу вперед, а ты держись за меня, – шепнула тетка Харри и, вздернув юбку, пролезла в амбар. За ней проскользнула и Салли.

В амбаре было прохладно, пахло мышами. Салли натыкалась на какие-то повозки, ящики, кадки…

– О-оставайся здесь… – У тетки Харри стучали от страха зубы. – Я пойду посмотрю, спят ли ирландцы и хозяин. Надеюсь, ты не боишься остаться?

– Н-не боюсь, – пробормотала Салли, также стуча зубами.

Она больше всего в жизни боялась темноты. Но девочка видела, что старая негритянка испугана чуть ли не больше ее, и это заставило ее подтянуться.

– Ты умная девочка. – Тетка Харри пошарила в углу. – Вот здесь солома. Ложись. Только боже тебя сохрани кричать или звать меня. Паркер всех нас убьет, если пронюхает. Я скоро приду за тобой.

НАВСТРЕЧУ СВОБОДЕ

Салли лежала на соломе, глядя широко раскрытыми глазами в темноту. В углу скреблась мышь, солома шуршала.

Каждый ночной звук пугал девочку, вызывая в ней дрожь. Она старалась лежать не двигаясь, но ей чудилось, что кто-то большой дышит рядом. Какие-то крадущиеся шаги… Лай собак… Уж не Паркер ли идет сюда искать ее?

Прошло, наверно, не больше часа, но Салли была уверена, что она лежит здесь уже очень долго.

Вдруг что-то заскреблось в дощатую стенку позади девочки.

Раз… другой… Мышь? Нет, для мыши слишком громко. Салли приподнялась и, дрожа, села на соломе. Невольно она ощупала в кармане корешок воскового мирта.

В стенку заскребли еще настойчивее.

– Кто там? – дрожащим шепотом спросила Салли.

Царапанье стихло.

– Ты здесь, дочка? – тихо спросил знакомый голос. – Это я. Открывай скорей.

– Папа!!!

Салли бросилась отодвигать сломанную доску, натыкаясь в темноте на грабли и оглобли. Через минуту Джим Бэнбоу – живой и невредимый – держал дочку на руках и целовал ее шоколадную рожицу. Рядом с ним ждала своей очереди обнять дочку Джен. Салли почувствовала на лице ее радостные слезы.

– После нацелуетесь, – заторопил их Джим, – нельзя мешкать ни минуты. Кажется, по дороге сюда я напоролся на О'Дейна, а этот ирландец узнает меня даже в аду… Джен, я посажу девочку на плечи.

– Папа, а куда мы пойдем? – спросила вдруг звонким голосом Салли.

Отец и мать были с ней, и теперь она никого и ничего не боялась.

– Мы пойдем, Салли, к нашим друзьям, – сказал отец, – они ждут нас и помогут нам стать свободными.

Джен закутала Салли в одеяло.

– Сними сандалии, – сказал Джим. – Они слишком стучат. Иди лучше босиком. Мы скоро будем отдыхать в лесу.

Неслышно выскользнули они из амбара. За углом караулила тетка Харри.

– Кто? Кто? Кто идет? – забормотала она в ужасе.

– Это мы, тетя Харри. – Джим похлопал ее по сгорбленной спине. – Жди нас скоро в гости, – шепнул он ей, – мы придем не одни, и тогда Паркеру не поздоровится.

– Бог да благословит вас! – Тетка Харри обняла Джен. В голосе у нее послышались слезы.

– Не плачь, тетя Харри, – серьезно сказала Салли. Она сидела на широких плечах отца, как в удобном кресле. – Вот возьми эту штуку. Она поможет тебе от зубной боли, и от лихого человека, и от ячменя.

И Салли протянула негритянке сморщенный корешок.

– А тебе разве он больше не нужен? – удивленно спросила тетка Харри.

– Нет, – сказала Салли, – теперь со мной мама и папа, и я не боюсь никакого лихого человека.

Джим обхватил дочку рукой и большими шагами направился к лесу. За ним семенила босыми ногами Джен.

ССОРА

Из домика вышла миссис Аткинс в маленькой соломенной шляпе и коричневых перчатках.

– Флора, ты опять уходишь? – прервала бабушка свой рассказ.

– Да, матушка.

– Ох, Флора, доведут тебя до беды эти собрания! Пожалей хоть детей. Ведь у тебя сыновья растут…

– Я знаю, матушка, но именно потому, что я их жалею, я должна идти, – тихим, но твердым голосом сказала учительница. – Пожалуйста, не удерживай меня.

Она торопливо поцеловала старую негритянку.

– Я не могу и не хочу, чтобы они жили в неволе.

– Вспомни нашего Эла! Вспомни, что они с ним сделали! – закричала ей вслед бабушка. – Отчаянная твоя голова!

Но Флора Аткинс шла не оборачиваясь. Вот она повернула за угол, а там, наверно, спустилась в подземку. Ее уже не было видно, а старая негритянка все продолжала смотреть ей вслед скорбными глазами.

– Бабушка, куда это ушла мама? – спросил Чарли.

Ребята насторожились. Но бабушка как будто не слышала вопроса.

– Бабушка, я тебя спрашиваю, куда ушла мама? – еще настойчивей повторил Чарли.

Бабушка отвела глаза.

– Она ушла… ушла, – пробормотала она, – к тем людям, которые хотят сделать всех нас счастливыми…

– Я знаю, мой папа тоже к ним ходит, – вмешался Стан, – он работал с ними, когда они проводили забастовку на заводе Сиднея и Чи.

Мэри разглаживала складочки на своем платье.

– А мама говорит, что нужно бояться таких, как твой отец, – сказала она ехидно, – мама говорит, что все они добиваются беспорядков.

– Твоя мама – толстая корова, вот она кто, – заорал вдруг Тони, – и у нее и у тебя мозги не варят!…

– Почини свой котелок, умница, – прибавил Нил.

– Эх ты, младенчик, много ты понимаешь! – Стан угрожающе подступил к Мэри. – Мой папа, еще когда был совсем молодой, боролся за свободу, а твоя мать всю жизнь подлизывается к своему сенатору… Мэри захныкала.

– Полегче, полегче, джентльмены, – примирительно сказала бабушка, – помните, что это девочка.

– Бабушка, они сейчас передерутся, честное слово, передерутся! – Чарли с тревогой смотрел на ребят. – И чего это Мэри вздумала глупить?! Рассказывай, бабушка, дальше, это их отвлечет.

Но бабушка сказала, что на сегодня довольно:

– Уже поздно, да и я что-то не в духе. Только, пожалуйста, не вздумайте драться.

Но ребята уже остыли, и только Стан еще ворчал что-то насчет глупых девчонок. Бабушке помогли перенести в дом кресло Чарли. За Тони Фейном пришла мать. Все гурьбой пошли по домам, переговариваясь и громко прощаясь:

– До завтра, Стан.

– Алло, Нэнси, не забудь мне принести чего-нибудь вкусного.

– Спокойной ночи, Сэм.

И только одна белая фигурка одиноко брела по тротуару, ни с кем не разговаривая. Это была Мэри Роч. В этот вечер не оказалось ни одного школьника, которому было бы с ней по пути.

Дорога к домику миссис Аткинс сделалась привычной. Не сговариваясь, ребята после уроков шли к старому вязу и находили там остальных. Тони был уже совсем здоров и назавтра должен был идти в школу. Чарли бродил по дому, перелистывал учебники, помогал бабушке мыть посуду, подметал пол и очень скучал. Но его еще не пускали в класс: ранка на лбу только начинала затягиваться, и миссис Аткинс боялась, что мальчик ее разбередит.

Последние вечера учительница почти не бывала дома. К ней являлись какие-то люди в комбинезонах или в синих рабочих куртках, и она поспешно уходила с ними. В нью-йоркском порту бастовали докеры. Бастующие ходили с плакатами по улицам.

В городе становилось жарко. На всех углах торговали мороженым, и у Нэнси всегда были липкие руки. Мэри приходила хмурая: за поздние возвращения ей доставалось от матери. Она плакала, ежедневно божилась, что больше не опоздает, но приходил вечер, и ее снова тянуло к старому вязу слушать бабушкину историю.

Бабушка Салли стала рассказывать менее охотно, ее приходилось упрашивать. Она теперь по целым часам сидела под вязом, ничего не делая и думая о чем-то невеселом.

– Как здоровье, сестра Дотсон? – кричала ей, проходя, соседка Лове.

Бабушка рассеянно кивала головой.

– Алло, сестра Салли, как поживаете? – окликал ее со своего фургона возчик негр, но бабушка не слышала его.

Одни ребята немного отвлекали ее от грустных мыслей. Они приходили шумной гурьбой и требовали:

– Бабушка, дальше!

И в один из вечеров бабушка рассказала им о капитане Джоне Брауне, а мы записали эту историю.

КЕННЕДИ-ФАРМ

– Эх, вот славное ружьецо! – Негр Иосия прикинул на руке приклад. – Мне бы такое…

– Заработай сначала, – отозвался Гоу. – Я его вышиб в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году в Канзасе у одного плантатора. Мы с Джоном Брауном тогда разбили целую банду рабовладельцев. С тех пор пять лет прошло, а я помню все, словно это было вчера.

Оба собеседника – огромный негр в грязных белых брюках и в клетчатом жилете и маленький блондин, аккуратно одетый в куртку и короткие штаны табачного цвета, – сидели у потухшего очага в небольшой закопченной кухне.

В кухне пахло рыбой, соленой свининой и хлебом. Широкие дубовые балки, лоснящиеся от времени, подпирали потолок. К балкам были подвешены связки лука и сухой кукурузы, ведра, безмен и большой медный таз, начищенный до жаркого блеска. Выделанные телячьи кожи лежали перед очагом, заменяя ковер. Возле очага были аккуратно сложены кочерга, щипцы для углей, несколько ухватов и мехи для раздувания огня. В широкое, с частым переплетом окно видно было большое незасеянное поле и белесый туман, поднимавшийся как будто над рекой.

– Скажи, как заварилась тогда вся эта канзасская каша? – спросил Иосия. – Я ведь толком никогда ни от кого не слыхал.

Гоу не торопясь раскурил черную трубку.

– Как заварилась? – повторил он. – А слыхал ты когда-нибудь про Миссурийское соглашение?

Иосия отрицательно покачал головой.

Нет, где же мне слышать, – отвечал он. – А что это такое?

– Взяли наши плантаторы и фабриканты карту Северной Америки и провели через всю карту линию, – начал Гоу. – Одну сторону отдали Югу, другую – Северу. В одной половине, у южан, рабство, как ты знаешь, процветало. А в северной половине оно запрещалось. Граница проходила возле реки Миссури, потому и назвали всё это дело «Миссурийским соглашением».

И Гоу подробно рассказал негру о том, что было после этого соглашения.

Сначала все шло гладко: штаты жили между собой мирно, никто не лез в дела соседа. Однако такой раздел вскоре стал похож на дележку лисы с медведем. Север обогнал южан: у Севера были большие города, туда наехало множество народу; города стали богатеть, возникли новые штаты. Северу не к чему было держать невольников: плантаций там не было, зато были большие фабрики, и на эти фабрики северянам хотелось перетянуть к себе негров, потому что черным рабочим можно было меньше платить.

Южанам это вовсе не нравилось, они мечтали сделать весь Север рабовладельческим, чтобы увеличить свое влияние.

Сначала отменили Миссурийское соглашение и линию уничтожили. А потом южане подстроили так, что был издан новый закон. В этом законе говорилось, что каждый штат должен сам решать, быть ему свободным или рабовладельческим, а южане давно уже про себя решили, что они безусловно сумеют силой ввести в каждом штате рабство.

– Тут и началась война? – спросил негр, не сводя глаз с рассказчика.

– Да. – Гоу затянулся и пустил густое облако дыма. – Ох, какая же пошла карусель!

Первый штат, который должен был выбирать свой парламент и, значит, решать, будет ли он свободным или рабовладельческим, был Канзас. На выборы с Юга приехали плантаторы, с головы до ног увешанные оружием. Северяне тоже не дремали. На Севере тогда появилось много защитников негров, которые добивались свободы для черных рабов. Они называли себя аболиционистами. Прослышав, что в Канзасе идут выборы, аболиционисты тоже явились туда.

Тамошний шериф попробовал возражать, но ему показали револьвер, и после того все пошло совсем гладко, если не считать убитых и раненых.

Иосия засмеялся. Гоу с довольным видом поглядел на своего слушателя.

– Пальба началась сразу, – продолжал он. – Молодые люди из Южной Каролины шатались по всем дорогам и спрашивали прохожих: «За рабство или против?» Если человек был против, они сразу приканчивали его… Хороший штат Канзас, честное слово! До сих пор вспоминаю, какой там скот, какие луга, а сколько рыбы в Голубой реке, ты и представить себе не можешь! Ну, да и повоевали мы там тоже не плохо! Оставили по себе память, нечего и говорить!

– А капитан что? – спросил Иосия.

– Браун носился по всему Канзасу, как ураган, – отвечал Гоу. – Здесь подожжет богатую плантацию, там освободит сотню негров. Все цветные сразу признали его своим вождем.

Он замолчал вспоминая. Он припомнил свою маленькую ферму в Огайо и равнину, где они вместе с Джоном Брауном некогда стерегли овец.

Тогда Джон Браун был тоже мелким фермером, бедняком и горячим парнем. Гоу еще помнил его родителей – религиозных и строгих пуритан [4]. Джона учили читать по библии, ему с малых лет Внушали, что без бога нельзя начинать ни одного дела. Родители хотели сделать из него священника, но, едва достигнув шестнадцати лет, Джон Браун взбунтовался и объявил, что он хочет работать, а не читать проповеди и что никогда в жизни он не станет попом.

Когда-то, еще в детстве, Браун увидел, как свирепый плантатор избил чуть не до полусмерти маленького негритенка, и с тех пор поклялся, что всю свою жизнь будет бороться за освобождение негров. И он выполнил свою клятву. Во всех восстаниях и войнах, где защищались интересы негров, участвовал Джон Браун. Он бросал свою ферму, брал с собой всех своих сыновей и шел сражаться за черных. В канзасскую войну имя Джона Брауна прогремело по всей стране.

В сражении под Осоатоми он с тридцатью бойцами разбил банду рабовладельцев в триста человек. Гоу вспомнил, как майор Пейт – южанин, взятый в плен, – сказал тогда, что Джон Браун – замечательный полководец. Именно в те дни капитана прозвали Брауном Осоатомским.

– Эх, хорошее это было времечко! – Гоу рассеянно поглядел на потухший очаг и поежился: – Брр… холодновато! Давай раздуем огонь. Понять не могу, куда провалилась Джен и другие!

– Они с матушкой Браун пошли к соседям, – отозвался Иосия. – Понесли яйца, чтоб подложить под наседку. – И негр засмеялся.

Это хорошо, – заметил Гоу, – надо же сделать вид, что мы настоящие фермеры. На нас и то глядят подозрительно.

Негр разгреб в очаге золу. Там еще тлело несколько угольков, и он, взяв мехи, принялся раздувать огонь.

– Я говорил капитану: нужно засеять поле, – сказал Гоу. – Встретил я тут как-то мельника с Большой Запруды, он меня и спрашивает: «Вы пахать собираетесь?» А я стою, как дурак, не знаю, что отвечать…

В очаге наконец вспыхнул огонь. Иосия бросил туда круглый сухой чурбан, и дрожащее пламя осветило стены кухни и заиграло на медном тазу. За окном стало как будто еще темнее.

Хлопнула дверь. Вошел молодой худощавый негр в широкополой шляпе и синей выгоревшей рубахе. Его желтые кожаные брюки были вправлены в охотничьи сапоги. Увидев сидящих у огня, он приветливо улыбнулся и помахал рукой. При этом осветилось все его лицо с выступающими скулами и глубоко ввалившимися глазами.

– А, это ты, Наполеон? С чего это ты вздумал натянуть сапоги? Разве идет дождь? – спросил Гоу.

Наполеон кивнул.

– Да, скоро придет. Ходил на холм, глядел, где он. Боюсь. Южане. Могут прихлопнуть. – Он говорил отрывисто, рублеными фразами. Голос у него был немного крикливый.

Гоу подмигнул Иосии.

– Малый глух, как тетерев, – сказал он громко, – можно палить у него над ухом из ружья, и он будет думать, что сосед щелкает орехи. Правда, Наполеон?

Молодой негр улыбнулся.