* * *

Была середина июля. В начале второй половины дня солнце светило так, что на асфальте пожарилась бы яичница, догадайся кто-нибудь захватить сковороду. Правда, в машине у меня не жарко, она охлаждается кондиционером. И все равно не скажу, что я чувствовала себя комфортно, потому что внутри меня самой, в груди что-то ныло, давило, болело и жгло. Не знаю, кто сидел там во мне и издевался над моей душой, но почему он это делал, знаю — из-за моей нечистой совести. А может, это совесть и пытала меня?

Я остановила машину около своего дома, заглушила мотор, вышла из нее и, захлопнув дверцу, направилась к своему подъезду. Машина жалобно пискнула сигнализацией, я жалобно вздохнула.

Для часа дня вид у меня был еще тот: на мне было длинное вечернее платье и туфли на высоком каблуке. В таком виде возвращаться домой нужно или поздно ночью, или рано утром, и желательно, чтобы тебя провожал мужчина, тогда все нормально, все в порядке. Но раннее утро давно уже осталось в прошлом, как и мужчина, а заодно в прошлом и вечерняя прическа, и вечерний макияж.

Дома меня ждал Сережка, И я сейчас шла и мечтала только об одном: чтобы он меня избил (только не очень сильно), и простил, и забыл все.

Сережка не простит, и он меня пальцем не тронет, он просто уйдет."

От того, что я натворила, вчерашняя ссора мне уже не казалась даже маленькой неприятностью, а ведь получилось все из-за нее…

…Мы вместе собирались пойти в театр, на премьеру, а потом, возможно, и на банкет, который устраивал один мой знакомый в честь этой самой премьеры. Дело в том, что он дал деньги на постановку этого спектакля. Зовут его Феликс. Он вложил в постановку спектакля деньги, и ему очень нравилось называть себя меценатом, только какой он к черту меценат, если на этой постановке он устроил себе рекламу и если принять во внимание, что этот спектакль будет идти не только в Москве, но и в других городах — в тех, где находятся филиалы его фирмы — он торгует разными спортивными товарами, — то он такой же меценат, как я раскаявшаяся Магдалина.

Сергей к этому спектаклю делал декорации, только ни я, ни этот мой знакомый Феликс тут ни при чем, это просто случайное совпадение. Театры часто приглашают его делать декорации к их спектаклям, и я знаю, что эта работа ему нравится, он может даже за бесплатно или за символическую плату работать для театров, правда, в этот раз ему заплатили хорошо, потому что деньги на постановку Феликс отдал неплохие.

И вот вчера вечером мы должны были вместе с Сережкой пойти на премьеру, а потом остаться и на банкет — Сережка ясно почему, а я, потому что меня пригласили сразу двое: и он, и Феликс, который мне вроде как друг, во всяком случае, пытается своим поведением меня в этом убедить.

Я уже была почти готова выходить: одета, накрашена и теперь рассматривала себя в зеркало. Но в последний момент все вдруг полетело вверх тормашками.

Я была уже почти готова, когда зазвонил телефон. Я взяла трубку. Женский голос очень вежливо попросил меня позвать к телефону Сергея.

Если бы я знала.., да я ни за что бы его не позвала.

Я ушла дальше досматривать себя в зеркало, но и прислушивалась бессознательно. Слов я разобрать не могла, но мои нервы немного напряглись, на них подействовал Сережкин голос, в его интонации я стала улавливать нервозность.

Сережка вошел в комнату, я через зеркало посмотрела на него. Лицо его было задумчивое и серьезное, как у полководца, у которого остался маленький отряд, но он решился напасть на сильного противника. И так как никого, кроме нас, в квартире не было, мне стало понятно, что сильного противника он видит в беззащитной женщине, то есть во мне.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего, — сказал он сначала, но потом добавил:

— Мне нужно встретиться с одним человеком.

— С тем, который тебе звонил?

— Не знаю, — ответил он, — наверное.

— Тогда я тоже никуда не поеду, — решила я.

Я так решила, потому что начинала злиться из-за того, что Сережка поступал не правильно.

— Маш, ты поедешь в театр, а я скоро освобожусь и приеду туда, заберу тебя после спектакля.

Во мне появилась какая-то детская обида, словно на детском празднике мне не достался кусочек торта.

— Ты хоть понимаешь, как ты не прав? — заговорила я, а самой захотелось заплакать. — И вообще, одной идти в театр — это так глупо, что глупее может быть только поехать одной отдыхать куда-нибудь к морю или пойти в ресторан.

— Ты там будешь не одна, у тебя там есть знакомые.

— Знаешь что, — сказала я, — ты туда тогда не приезжай. Ты жди, когда я приеду. Спектакль кончится в двенадцать, значит, я буду дома в час. Ты вернешься к этому времени?

— Вернусь. Мне нужно ехать. И тебе уже пора.

Мы вместе вышли из подъезда. ?

И все же я не выдержала, сорвалась в последний момент.

— Так нечестно, не правильно, так нельзя поступать. Ты сам меня пригласил и сам бросаешь.

— Маша, — Сережка взял меня за плечо, взял очень нежно и прижал к себе, тоже очень нежно, — мне самому очень хочется поехать с тобой, но мне нужно встретиться с этим человеком. Я буду ждать тебя после спектакля.

Он сел в свою машину, у него «восьмерка», цвет — бежевый металлик, а я в свою «БМВ», она у меня ярко-красного цвета.

Премьера прошла успешно, только настроение у меня от этого не улучшилось, но я дружно вместе с остальными похлопала артистам и режиссеру и собиралась уже пойти в гардероб, но тут передо мной, как Змей перед Евой, появился Феликс. Почему такое сравнение? Это будет понятно потом, а тогда я и сама ничего не понимала, потому что ничего не знала.

Феликс сделал очень удивленное, обиженное и даже испуганное лицо по поводу того, что я собралась уезжать домой. И естественно, он стал меня уговаривать остаться.

Времени было половина двенадцатого, значит, дома я буду в двенадцать, а я обещала Сережке, что вернусь в час — моя обида заставляла меня делать то, чего мне не хотелось.

А поэтому Феликсу не пришлось меня слишком долго уговаривать. Я даже решила, что приеду позже часа, пусть поволнуется.

У Феликса было много забот, ведь ему нужно было вместе с режиссером принимать поздравления по поводу удачно прошедшей премьеры, поэтому он тут же, с рук на руки, передал меня одному своему знакомому. Звали его Вадик.

Ему было лет двадцать пять — двадцать шесть, а что касается внешности, то это как будто кто-то оживил куклу Барби, только сначала сделал ее чуть застенчивой. Правда, потом я убедилась, что его застенчивость просто игра или имидж, который он себе очень удачно придумал. Он был очень женственный, я вначале даже приняла его за «голубого», чуть позже я изменила это свое мнение (и напрасно, потому что еще чуть позже снова изменила мнение на прежнее).

Через час я все-таки решила ехать домой. Вадик — он не отходил от меня ни на минуту — пошел меня проводить, а когда провожал, сказал, что тоже собирается ехать домой, Но возвращаться домой ему нужно было на метро, потому что он приехал с кем-то на машине. Он так жалобно сказал, что ехать ему придется на метро, хоть и живет недалеко совсем, что я не могла не предложить ему его подвезти.

Ну а потом, понятно, он в благодарность за мою доброту, когда мы подъехали к его дому, пригласил меня на чашечку кофе. А почему я должна была отказываться, когда со мной поступают так, как поступил Сережка?

Вадик казался очень красивым ребенком, кстати, и интеллект его был на этом же уровне. Но какую женщину волнует интеллект ребенка?

Из женского любопытства я встала на краешек ледяной горки, а как только чуть скользнула, то, конечно, попыталась удержаться, но любому понятно, что это бесполезно, да и кто откажется от удовольствия прокатиться с ледяной горки. И я его получила.

Еще одна деталь. Уже утром, перед самым моим уходом, Вадик произнес фразу, которую я не поняла тогда. Он сказал, что денег не надо, что за все заплачено. Я не только не разозлилась, я даже внимания не обратила. Не этим была занята моя голова…

Я вышла из лифта, открыла дверь и вошла в квартиру.

Сережки не было. Мой страх по поводу объяснения с ним сначала сменился облегчением, но ненадолго, всего на минуту, а вот потом появилась нехорошая растерянность и тревога — Сережка пообещал меня ждать, а его нет.

Но тут же я подумала, почему он мне не звонил, и сразу вспомнила, что я отключила свой мобильник, как только пришла в театр, и так его и не включала.

Я подошла к телефону, который стоял у меня на столе, и набрала номер Сережкиного мобильного.

Вместо Сережки мне ответил женский голос, и он, этот голос, сказал мне, что Сережка временно недоступен. В общем, он отключил свой телефон.

Я набрала его домашний номер, там никто не подошел к телефону.

Что это все могло значить? Могло значить все, что угодно, но ничего хорошего для меня, в этом я не сомневалась.

Прошло два дня, Сережка так и не появился.

Понятно, кто-то ему все рассказал и он решил меня бросить. Но я с этим не согласна, нельзя бросать человека за одну-единственную ошибку, ведь такое в моей с ним жизни случилось только один-единственный раз, поэтому он не должен меня бросать, а должен простить, потому что я больше так не буду.

И я знаю, где его найти. Когда у Сережки плохое настроение или какие-то неприятности, то он может быть только в своей мастерской.

Мастерская находилась в центре, во дворе девятиэтажных кирпичных домов, в полуподвальном помещении, как это называется. Чтобы попасть туда, нужно сначала открыть железную дверь, к которой ведут три ступеньки, за ней маленькая площадка, и сразу влево вниз кирпичные ступени, примерно десять, точно не знаю, не считала, а когда спустишься, то там еще одна дверь, и вот за ней уже мастерская.

Я въехала через арку во двор и остановила машину рядом с железной дверью.

Сережкиной машины поблизости не было, но это ничего не значило: жил он недалеко и, если заезжал домой, потом мог пешком прийти сюда.

Я заглушила двигатель, вздохнула и вышла из своей «БМВ».

Ключи у меня были не только от Сережкиной мастерской, но и от его квартиры.

Я поднялась по трем ступенькам и вставила ключ в замок.

Ключ почему-то никак не хотел поворачиваться в замке.

Я так старалась, что пальцам стало больно, а он не поворачивался.

Если так, нужно стучать в дверь. Но прежде чем ударить по ней, я взяла и дернула ее. И дверь открылась.

Лампочка, освещавшая лестницу, горела. Значит, Сережка здесь.

Приготовив себя к слезам раскаяния и словам обвинения, я спустилась по приблизительно десяти кирпичным ступенькам и толкнула следующую дверь. Она открылась.

В мастерской было темно.

Я нащупала на стене выключатель. Мастерская осветилась ярким светом.

В первую секунду я ничего не сообразила, во вторую секунду растерялась, а ближе к третьей ощутила бешенство — прямо передо мной, в пяти шагах от меня, на старом, местами вытертом до серого цвета, кожаном диване, лицом к стене, лежала женщина. И она была совершенно голая! Я видела только ее спину, ну и все остальное, что можно увидеть с этой стороны. Честно признаться, фигурка у нее была не хуже моей, правда, ростом она поменьше, как мне кажется, сантиметров сто пятьдесят пять — сто шестьдесят, и, судя по этой фигуре, она была довольно молоденькой, и она мирно спала. И хоть бы простынка на ней какая-нибудь была, хоть тряпочка, которой вытирают кисти. Только длинные темные волосы прикрывали ее лицо, шею и плечо.

Но мне было не до того, чтобы ее рассматривать, мне очень хотелось увидеть Сереженьку — вот, значит, куда он отправился и с кем провел двое суток, вот его важная встреча с каким-то человеком.

А я, идиотка, мучалась, страдала из-за того, что случайно, по глупости у меня что-то такое было. Сволочь он!

Но где он сам? Мне нужно сказать ему все, что я о нем думаю, перед тем как уйти. Прятаться в мастерской особенно негде, кроме этого помещения, есть еще совсем маленький чуланчик. Я подошла к этому чуланчику и открыла низенькую, сбитую из досок, как в деревенском сарае, дверь.

Там никого не было.

Значит, Сережка куда-то вышел.

Я подошла к девушке, взяла ее за плечо, чтобы разбудить.

Мне же нужно ее расспросить о чем-то — о чем, я еще пока и сама не знаю. Я взяла ее за плечо и сразу отдернула руку.

Мне стало не по себе, потому что плечо девушки было каким-то неестественно холодным.

С полминуты я простояла, уставившись на холодную женщину, и за эти полминуты хоть бы одна мысль появилась у меня в голове. Потом одна появилась: может быть, это совсем не женщина, может, это просто манекен какой-нибудь синтетический?

Я снова взяла ее за плечо и потянула на себя. Она медленно опрокинулась на спину.

Нет, она была настоящая. И она была красивая, но это меня сейчас не волновало, потому что я поняла: эта девушка — мертвая!

Я это поняла потому… Ну, в общем, потому, что это было понятно с первого взгляда.

Что здесь случилось? И где Сергей?

Всякие обиды я вдруг сразу забыла. Во мне появилось другое чувство — страх за Сережку.

Что случилось и где он, все это мне нужно знать, но сейчас, в данную минуту тоже есть важное дело, очень важное. Никто никогда не заставит меня поверить, что это он сделал, язык не поворачивается выговорить «убил эту девушку».

Но попробуй докажи это другим. Значит, я должна сделать так, чтобы никто никогда не связал смерть этой девушки с Сережкой.

Я стала обдумывать, как бы мне это лучше сделать.

Сейчас не получится. Я не смогу днем вытащить ее и усадить в машину, это сразу привлечет внимание. Это нужно сделать, когда станет темно. И все равно, даже тогда нужно, чтобы она была одета.

Ее одежда должна быть здесь, не в таком же виде она пришла сюда?

Я стала искать ее одежду. Летом, да еще в такую жару на женщинах минимум одежды. Только куда этот минимум мог деться? Я осмотрела всю мастерскую и ничего не нашла.

Рядом с диваном валялись пустые ампулы, похоже, из-под лекарств, на одну я наступила, она, нежно хрустнув, раздавилась у меня под ногой. Я не обратила внимания, потому что это совсем не было удивительным: мало ли что художник может добавлять в краски, чтобы получился нужный ему цвет или чтобы картины сохранились на века?

Постепенно я перестала нервничать и начала лучше соображать.

Нет, это не тот случай, когда можно справиться одной, кто-то должен мне помочь. И я знала, кто мне поможет и ничего не скажет и ничего не спросит — Витька Косарев, или Косарь, как его еще называют, Сережкин приятель, муж моей лучшей подруги Леночки. Я и с Сережкой познакомилась благодаря Леночке. Она моя самая близкая подруга, и она работает со мной, моя главная помощница, не знаю, что бы я без нее делала.

Я вытащила из кармана телефон (сумочку я оставила в машине, а телефон захватила с собой на всякий случай) и стала набирать домашний номер Вити, я его помнила, потому что это был и номер телефона его жены и моей подруги Леночки.

Я слушала гудки в телефоне и нервно ходила по мастерской. Никто не взял трубку. Я нажала на кнопку отбоя. Надо позвонить Леночке и узнать у нее номер Витиного мобильного телефона. Я стала набирать свой рабочий номер, потому что ясно, он был и Леночкин тоже.

И вдруг я услышала шаги.

Я испуганно замерла на месте, как кошка, которая шла по своим делам, но вдруг услышала подозрительный шорох, и я так же с испугом и недоверием уставилась в ту сторону, откуда он раздался, — на деревянную дверь.

Кто-то не спеша спускался по кирпичным ступенькам.

И это был не Сережка.

В последнюю секунду я очнулась и, как та же самая испуганная кошка, бросилась убегать. Только убегать здесь особенно некуда, единственное место, куда можно спрятаться, — это чуланчик. В него я и заскочила.

Почему я была уверена, что это не Сережка? Да потому что это была не его походка, он всегда быстро спускался по ступенькам, а здесь шаги были неторопливые, тяжелые, к тому же, кажется, не одного человека.

Я услышала, как открылась дверь.

С четверть минуты вошедшие оценивали ситуацию, я хоть и не видела, но ясно представляла себе, как кто-то стоит у двери и любуется обнаженной мертвой девушкой.

Тут я заметила между верхней горизонтальной частью двери, за которой я стояла, и ее притолокой узкую щель, просвет.

Сунув телефон за пояс, я приподнялась на пальцах, прислонившись руками к притолоке. Теперь я увидела все, что меня интересовало: их было двое — они стояли у двери, ведущей к лестнице, и осматривали помещение. Они не засуетились, не занервничали, не растерялись при виде лежавшей на диване девушки, лица у них были спокойные и даже деловые. Может, они еще не поняли, что перед ними мертвая, а, как и я вначале, решили, что девушка просто спит?

— Ну и где она? — заговорил один.

У него было лицо с очень маленькими глазками и очень маленьким приплюснутым носом, но сам он был высокий и очень широкий в плечах, нет, такое описание будет не правильным, потому что он казался не высоким и широким в плечах, а огромным и бесформенным.

А я подумала: они что, слепые, в нескольких шагах от себя ничего не видят? Не видят девушку на диване, да к тому же совсем голую?

— Ты меня спрашиваешь? Ты сам сказал, что сюда какая-то телка зашла. — Второй был небольшого роста и худой, с узким, вытянутым лицом, рядом со своим товарищем казался совсем ребенком. А вместе они смотрелись как носорог и козел, вышедшие попастись, только носорогу как будто кто-то отбил его рог.

Что все это было не важно, а важно было, что в Сережкиной мастерской появились какие-то люди и что рядом с ними убитая кем-то девушка. А еще важно, что говорили они сейчас не о ней, а, как я теперь поняла, обо мне.

— Сказал, а че? Пока ты в кустах там отливал, она заскочила сюда, — подтвердил свои слова носорог.

Надо выйти и объяснить им все, подумала я, только вот что сказать, чтобы они поняли, что ни я, ни Сережка не виноваты в том, что здесь лежит эта девушка.

Я так подумала и только собралась выйти из чуланчика, как тот, что был небольшого роста и худой, молча направился прямо к двери, за которой я стояла. Я немного замешкалась со своей выходной арией, а худенький уже подошел к двери. Я бессознательно схватилась за ее ручку и потянула на себя, и в это же время почувствовала, как тот, с другой стороны, тоже дернул ее — один раз, потом второй, посильнее, потом в третий раз еще сильнее. Дверь приоткрылась, а потом хлопнула, закрывшись.

Я поняла, что поступаю глупо, не давая ему ее открыть, и отпустила ручку.

Наверное, в четвертый раз он дернул дверь со всей силы, какая у него была.

Дверь открылась так резко, словно мгновенно растворилась, и я появилась перед ними, как сказочная фея.

А этот, который дергал дверь, отскочил от нее, будто спринтер со старта, только спиной вперед, и тут же наткнулся пятками на низенькую табуреточку — ноги его взлетели вверх, и весь он поднялся в воздух, но не надолго, через секунду он шлепнулся на пол, на свой худенький и, надо полагать, костлявый зад. Он заныл протяжно и болезненно, словно от сильного оргазма.

Второй, который был похож на носорога, так расхохотался, что его маленькие глазки куда-то исчезли, он привалился к дверному косяку и хохотал, трясясь и немного похрюкивая.

— Чего ты ржешь, как конь? — с болезненно кривящимся лицом и злостью в голосе проговорил худой, только вместо слова «чего» он сказал другое слово, непечатное.

— А че мне, плакать, что ли? — выговорил с трудом носорог с маленьким носом.

А я стояла, смотрела ни них, и мне все казалось ненормальным: они совсем не обращали внимания на мертвую девушку, ее для них будто и не существовало. Это было непонятно и странно, и я бы сказала, что и глупо, если бы рядом не лежала эта убитая кем-то девушка.

— Ну че, здесь разберемся с этой или повезем к себе? — спросил носорог, переставая смеяться и кивнув в мою сторону.

Тощий с трудом поднялся, потирая ушибленное место у себя за спиной, лицо у него было все еще страдающее.

— Ты кто такая, как здесь оказалась и что здесь делала? — спросил он, не глядя на меня, а выворачивая голову, как гусь: он пытался рассмотреть свой зад.

Я хотела посоветовать ему просунуть голову между ног, так ему должно было быть удобнее увидеть, что у него там, но сдержалась. И только глупо переспросила:

— Что?

— Как здесь оказалась? — посмотрел он на меня, а в голосе его вместо боли стало появляться раздражение.

— Я? — снова глупо спросила я.

— Ты, ты, не я же.

— Вошла сюда, как и вы, через дверь.

— Зачем?

— Ну, просто. Мне Сережа нужен, вот и пришла.

— Какой Сережа?

— Тот, чья это мастерская.

— Зачем пришла?

— Он мне нужен, поговорить хотела.

— О чем?

— Это мое личное дело.

— Ты, подруга, давай отвечай на вопросы, когда тебя спрашивают, — подал свой голос носорог, стоящий за моей спиной. — А в твоем личном деле прокурор будет разбираться.

— А что вы меня допрашиваете. А вы сами кто такие?

— А мы, может, из милиции, — обрадовался чему-то носорог.

— Тогда у вас должны быть документы.

— А мы тайная милиция, — продолжал веселиться здоровый.

— А у тебя самой документы есть? — спросил худой.

— Водительское удостоверение, оно в машине, в сумочке. Принести? — Я бессознательно шагнула к выходу.

— Куда? Стоять! — тут же скомандовал здоровый.

Я послушно остановилась.

— Ты эту знаешь? — кивнул худой на мертвую девушку, казалось, он только сейчас обратил на нее внимание.

— Я вот и хотела сказать, что Сережа, ну, хозяин этой мастерской, он тут ни при чем, потому что… — От растерянности я стала говорить так, будто передо мной действительно стояли какие-то милиционеры, нет, дело даже не в этом, а растерялась, потому что все это касалось Сережки, — если бы речь шла лично обо мне, я бы едва ли растерялась.

— Меня не волнует, кто тут при чем и кто ни при чем, — он перебил меня. — Я спрашиваю, знаешь ты ее или нет?

— Нет.

— Так, это хорошо, — сказал он.

— А почему хорошо, что я ее не знаю? — спросила я.

— Ты тут че, чтоб вопросы задавать? — снова вмешался носорог. — Когда тебя спросят, тогда и будешь задавать свои вопросы.

— Нужно позвонить, — сказал худой, и казалось, что больше он обращался к самому себе, чем к своему товарищу.

Но тот ответил:

— А вон у нее есть телефон, — и указал на мой, — чего свои деньги тратить.

— Слушайте, какое вы имеете право!.. — завозмущалась я, когда худой, по совету носорога, протянув руку, выдернул у меня из-за пояса телефон.

— Спокойно, не дергайся, — приказал мне носорог.

Я послушалась, тем более у меня стали появляться кое-какие догадки по поводу этих двоих.

— Как его включить? — спросил меня худой и протянул телефон.

Я нажала кнопку.

— Можешь набирать номер, — сказала я.

Худой набрал номер, приложил телефон к уху.

— Мишель, это Павел… — заговорил он, обращаясь, по-видимому, к какому-то Михаилу. — Да откуда?.. Короче, расклад такой, телочка тут нарисовалась… Ладно, не буду так называть баб… Ладно, не буду так называть женщин… Кто такая, пока не знаю… Угу, сейчас узнаю. — Он отстранил телефон от уха, посмотрел на меня и спросил:

— Тебя как зовут?

— Маша, — ответила я.

— Дальше.

— Что дальше?

— Фамилия.

— Год рождения, статья, срок, — хохотнув, добавил к пояснению худого Павла носорог.

— Климова, — ответила я.

— Климова? Маша? — почему-то удивился носорог и, продолжая резвиться, пропел (если это можно так назвать):

— Мурка, Мария Климова, прости любимого.

А Павел, как он сам представился кому-то, продолжал разговаривать по моему телефону:

— Климова, Маша… Да. А что?.. Угу, понял… Сейчас.

Скоро будем. — Он отключил телефон и положил его себе в карман.

— Это мой! — сказала я, показав на карман, куда он положил телефон.

— Разберемся, что здесь твое, а что принадлежит конфискации, — объяснил мне носорог.

А худой кивнул на дверь.

— Пошли, — сказал он.

— А она? — Я показала на лежавшую на диване.

— А она не убежит, она еще долго не сможет бегать, — снова усмехнулся худой Павел, но потом передумал. — Жека, эту возьми.

— Че, так голую и тащить ее средь бела дня? — В голосе носорога — кажется, его зовут Жека — появилось удивление.

— А зачем ты сюда приехал?

Жека пожал плечами и поморгал маленькими глазками.

— Заверни во что-нибудь, — распорядился Павел.

— В чего я ее заверну?

— Ты пока эту веди в машину, а я поищу, во что завернуть.

— Давай, Мурка, вперед и с песней. — И Жека-носорог рукой подтолкнул меня в то место, которое обтягивали шортики, он даже попытался ухватить там рукой, но шорты плотно обтягивали меня, и его толстые пальцы только скользнули по ним.

Но меня это взбесило. Будь это хоть милиция, хоть святая инквизиция, а обращаться с собой я позволяю людям так, как сама считаю нужным и возможным позволить, а там пусть хоть на костре сожгут, когда будут сжигать, может, и пожалею, но не раньше. И я часто поступаю не думая, как, впрочем, и каждая женщина, а еще мои эмоции часто пересиливают мой страх. Так получилось и сейчас.

Он попытался схватить меня своей лапой за мои шортики, точнее, за то место, на которое они были натянуты, и это стало его ошибкой.

Рядом со мной стоял весь выпачканный разными красками стол, а на нем были всякие нужные и ненужные вещи, и среди других — старинный кувшин, медный, бронзовый или латунный, не знаю, я в этом не разбираюсь, считаю, что вещь нужная, потому что если его отчистить, то туда можно ставить цветы; сейчас он тоже оказался очень к месту.

И вот как только рука этого носорога попыталась ухватиться за мою маленькую попу, то моя рука, не советуясь с моей головой, тут же ухватилась за узкое горлышко кувшина, и он, этот кувшин, вдруг с размаху со всей силы, какая у меня есть, шлепнул прямо по глазу этого Жеку. Тот громко хрюкнул, тоже шлепнул своей огромной ладонью по своему маленькому глазу, прижал ее к нему, а потом горестно, как обиженный детеныш носорога, замычал.

Но я не успокоилась. Размахнувшись, я швырнула кувшин в тощего Павлуху. Тот увернулся, отскакивая в сторону, снова зацепился ногами за уже знакомую ему маленькую скамеечку и снова грохнулся на пол.

Я, как испуганная несчастная маленькая антилопа, бросилась к двери, к выходу.

Я слишком спешила, этого нельзя делать никогда, ни в каких делах, даже когда убегаешь. Почти в конце, в самом верху лестницы, в которой до сих пор и не знаю сколько ступенек, я споткнулась и так больно ударилась коленом и руками о кирпичи, что даже вскрикнула. А меня уже догонял худенький Павлуха, на этот раз он, видимо, не так сильно ударился.

Я повернулась к нему лицом и, когда он уже протянул ко мне руки, поступила, как и любая антилопа поступила бы на моем месте — сидя на верхней ступеньке, я лягнула его ногой. Попала я ему в грудь. Он отклонился назад, одной рукой стараясь ухватиться за стену, а другой махая и пытаясь удержать равновесие, но не ухватился и не удержал, а загремел по ступенькам вниз.

И Жека тоже уже пришел в себя. Ругаясь и обзываясь всякими словами, как старый опытный пират (ругал и обзывал он меня, но я не обижаюсь, я понимаю, что ему было жалко свой глаз, ведь если с ним что случится, то останется один, и такой маленький), он через ступеньку заскакал вверх по лестнице. Но на несколько секунд ему пришлось остановиться и прижаться спиной к стене, чтобы пропустить прокатившегося мимо своего приятеля.

Я была уже у металлической двери, и, толкнув ее руками, я выскочила на небольшую площадку, с которой вниз вели три ступеньки.

Зачем я стала захлопывать дверь, я не знаю, наверное, инстинктивно хотела отгородить себя от опасности. Я повернулась и со всей силы обеими руками толкнула ее. Но именно в это время в проеме появился носорог Жека, и дверь ударила ему прямо по лбу. Звук был такой, как будто ударили в треснутый колокол, вот только дверь так зазвучала или голова Жеки, не знаю.

Я спрыгнула с площадки на землю и, как только могла быстро, побежала к своей машине, вынимая на ходу из кармана ключи.

Как я проскочила узкую арку и не зацепила ее ни одним крылом, не знаю, но я выскочила из дворов на улицу и, быстро набирая скорость, помчалась, куда — сама не знаю.

Но нескольких секунд мне хватило, чтобы прийти в себя.

Я затормозила, остановив машину у тротуара, посмотрела назад сначала в зеркало, потом обернувшись. Никто не бежал за мной, не догонял.

С минуту я сидела, обдумывая все, потом снова тронула машину с места, теперь уже спокойно, свернула в ближайший переулок, заехала в какой-то двор и заглушила двигатель.

Захватив с собой свою сумочку, я выбралась из машины, захлопнула дверцу и пошла обратно к Сережкиной мастерской.

Я прокралась к кустам, которые загораживали меня от входа в мастерскую. Мне было все хорошо видно, а меня оттуда увидеть было нельзя.

Ждать пришлось не долго. Минут через десять, даже меньше, железная дверь открылась, и из нее вышел маленький худой Паша.

Он стал спускаться по ступенькам, их хоть и было всего три, но они были довольно крутые, и я видела, как этому Павлику не очень легко переступать по ним. И когда потом он пошел уже просто по земле, то так сильно хромал, припадая на правую ногу, что казалось, вместо ноги у него протез, и очень неудачно сделанный.

Через минуту появился и второй — Жека. У него на плече лежало что-то, словно скатанный в толстый рулон ковер. Мне и догадываться было не нужно, что это такое он несет — они нашли в мастерской большой холст и завернули в него мертвую девушку.

Голова у меня вдруг заработала необычно быстро: если они совсем не обращали внимания на эту девушку там, в мастерской, значит, для них в этом не было ничего удивительного, они, когда пришли, знали уже, что она там, а теперь они ее уносят, а все вместе это может значить только одно — это они ее и убили.

К железной двери подъехал темно-серый, потрепанный «форд-эскорт», за рулем сидел Паша.