Институтские дела немного оттянули Юрку от тоски. Рост велел на занятия не ходить - какие мозги после работы, - а как следует готовиться к сессии. И предложил, пока лежит в больнице, сделать Юрке контрольные. А с чертежами Юрка и сам справится - не первый год замужем...
      Через месяц от Габи пришло письмо. Кончалось письмо по-немецки без перевода: "Майне хенде зинд леер оне дихь". Михаил Васильевич, как ни напрягался, не мог расшифровать приписки, правда, вспомнил, что "хенде" не иначе как руки, потому что "хенде хох".
      На сегодня Юрка отпросился с работы - ехать за Ростом. Вчера вечером он ездил к нему домой на улицу Горького, купил продуктов, чтобы Рост вернулся не в пустой дом. Вита, та вообще настаивала, чтобы Рост пожил пока у нее. Но Рост ни в какую: домой.
      В больнице был карантин, и Юрка из пищеблока поднялся на четвертый этаж в грузовом лифте, благо его там знали.
      "Майне хенде зинд леер оне дихь..." Постучал в кабинет, где обычно обитала Вита.
      Заведующая отделением Ирина Павловна говорила по телефону. Вита листала историю болезни.
      - Ну, забираем Роста? - негромко спросил Юрка Виту.
      - Ага, выписали. Сейчас пойдем.
      - Не уходи, Вита. - Ирина Павловна положила трубку. - Давай закончим с расписанием.
      Они склонились над столом.
      - ...А мне что, больше всех надо?! - В дверь без стука вошла толстая медсестра. - Ирина Павловна, как хотите, я так больше не могу! Все Тарасова да Тарасова!..
      - К старшей сестре, - не обращая на Тарасову внимания, отчеканила Ирина Павловна.
      - Ее сегодня нет, а мне что, больше всех надо!.. - выкрикивала Тарасова.
      - К старшей сестре, - так же невозмутимо, как и в первый раз, сказала Ирина Павловна. - Закройте дверь.
      Тарасова просительно посмотрела на Виту, та на Ирину Павловну, а Ирина Павловна сказала, считая дверь уже закрытой:
      - У тебя получается четыре дежурства. Как ты?
      Дверь за сестрой захлопнулась.
      - Нет, Ириш, много. Ставь два.
      - Слава Богу, сообразила. Ставлю двенадцатого и двадцать третьего.
      - Давай. А я сейчас выписку закончу. - Вита села за стол. Ирина Павловна отложила расписание дежурств, улыбнулась.
      - Ну как ты, Юрик?
      Юрка неопределенно засопел, пожал плечами и потянулся к сигаретам Ирины Павловны.
      - Курим? - удивилась Вита. - Ну да, на нервной почве! Достань-ка мне "Ессентуки" из холодильника. Габи - девка-то неплохая, - пояснила она Ирине Павловне. - Истеричная только.
      - Вы не знаете, что такое "леер" по-немецки? - спросил Юрка, откупоривая "Ессентуки".
      - Леер, леер?.. Вроде веревка, нет? Черт ее знает. В словаре посмотри, Ирина Павловна кивнула на книжный шкаф.
      - У нее уж двое детей было с Юргеном, - не переставая писать, сообщила Вита, - а она все фордыбачилась, замуж за него не шла. Чувства проверяла. Он не Бог весть какой мужик. Кстати, главный врач клиники. Днем работа, вечером чего-то в подвале вырезает, потом один шнапс на ночь под музыку и дрыхнуть. А тем временем бабенку себе завел. Медсестру из клиники. Завел и молчит, стервец. Ждет, когда Габи сама на развод подаст. Чтоб на репутации не сказалось. Чем кончится, неизвестно...
      - Она уже подала, - вздохнул Юрка.
      Вита вскинула голову.
      - Ты смори, глупостей не напори! Она тебе устроит веселую жизнь. Шальная баба!
      - Она меня к вам ревнует...
      - Вот-вот, из той же оперы. Говорю: истеричка. Но все равно симпатяга. Мне такие нравятся.
      - На расстоянии, - скептически заметила Ирина Павловна и, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила:
      - "Леер"-то свою перевел?
      - Пусто, - сказал Юрка.
      - Чего "пусто"? - не поняла Ирина Павловна.
      - "Леер" - "пусто", значит, - пробормотал Юрка и, поставив словарь на место, еще постоял так - лицом к стене.
      Вита приложила палец к губам. Ирина Павловна понимающе кивнула.
      По словарю Габины слова получались: "Мои руки есть пусты без тебя".
      - Пойдем-ка, Юрик, Роста забирать, - бодрым голосом сказала Вита.
      Бежало лето. Лида привезла сына. Вита почти каждый день ездила после работы на дачу. Она очень хотела, чтобы внук звал ее бабушкой, и даже покрикивала вначале, когда внук говорил ей, как все, - "Вита". Потом ей надоело одергивать ребенка, и она отцепилась от него, так и оставшись "Витой". Правда, мальчик, перестав называть ее бабушкой, перестал и слушаться ее. Виту это не очень беспокоило, она считала, что ребенку необходим продых в строгой системе Лидиного воспитания.
      А живот болел все сильнее. Вита стелила себе на веранде, чтобы никто не слышал, как она мается по ночам.
      Второй домик уже достроили, и Вита радовалась, что теперь у Лиды, когда она полностью переберется в Москву, будет и на даче свое изолированное жилье. Тем более что личные ее дела вроде налаживались - отец Мишеньки согласился наконец расписаться. Вите он очень нравился, вот только никак не могла запомнить его трудную фамилию.
      К Грише Соколову Вита не шла, решила подождать до осени, когда переедут с дачи, а Рост отправится в санаторий. И потихоньку стала попивать обезболивающее.
      Наконец дачу заколотили, Мишеньку увезли. Рост уехал в санаторий.
      - Ю-ю-рочка, ну как тебе еще объяснить? И можно, и нужно переживать, но только в том случае, если результаты переживаний могут повлиять на дальнейшие события. А так - то не переживание, а пережевывание. Ну, неужели непонятно?! Ну вот что ты: "Габи, Габи..." Давай спокойно подумаем: какие перспективы ваших отношений?
      - Она будет приезжать... - угрюмо пробормотал Юрка. - Я к ней съезжу.
      - Дальше.
      - Поженимся, - нерешительно пробормотал Юрка.
      - Чего?! В твою комнатку на проспекте Мира? С детками?
      - С милым рай и в шалаше.
      Ростислав Михайлович молча взглянул на него, накинул поудобней на плечи сползшую куртку и повернул в поле.
      - Я тебе сейчас такую Виту покажу, закачаешься, - обернулся он к Юрке. Ну, что ты ползешь, поспешай. Искупаться хочешь?
      - Не хочу, - ответил Юрка, хотя был полдень, стояла жара и окунуться было бы совсем неплохо. Юрка стеснялся раздеваться при Росте: тот всегда дразнил его. И даже начинал щипать за сало.
      - Гляди, девка, тебе жить... - сказал Рост и, словно перехватив Юркины мысли, добавил: - Я дочек спрашиваю: "Как вам, - говорю, - мой Юрка?" Они плечиками так поводят: "Он же толстый". Я говорю: "Ну, толстый-то толстый, ну, а как он вам понравился?" - "Ну, он же толстый". Кстати, покушать не надумал? А то обед скоро.
      Юрка плелся за Ростом и думал о своем. Сперва все вроде шло нормально. Шашлык купил - к Росту в санаторий. А на вокзале как сел в электричку Москва Загорск, и забрало, Габи!..
      - Может, вернемся, Ростислав Михалыч?
      Рост обернулся.
      - Тупой ты, дружок, в ходу. Ну, давай воротимся. Виту я тебе хотел показать.
      - В каком смысле?
      - В прямом. Музейчик маленький неподалеку. - Рост показал рукой за поле. Там баба из скифского кургана. Каменная. Кто ее приволок?.. Экскурсовода спрашивал, не знает. Ну, вылитая Вита. Жалко, фотоаппарата нет. Один в один Вита. Так и хочется погладить.
      - А может, мне все-таки пожениться с Габи? - не слушая его, пробубнил Юрка.
      - Тьфу ты, Господи. Я о деле, а он...
      - Ну, ведь может же получиться?..
      - При отсутствии достоверности правилом умного должна быть наибольшая вероятность. Цицерон. Смотри когда жил, а уже понимал. Все, Юрочка, хватит, ей-Богу, хватит, прекращай. Ты лучше со своей прежней женой сойдись, с этой, с Лидой. Виту порадуешь.
      - Не-е-е, - потряс головой Юрка.
      - Ну и дурак, - спокойно сказал Рост и повернул к санаторию. - Что у Виты?
      - Болит... - вздохнул Юрка.
      - Здорово?
      - Она же не скажет.
      - Мда... - произнес Рост.
      - А Габи звонит... - пробубнил Юрка. - Часто...
      - Скажи, чтоб не звонила! - с нажимом произнес Рост. - Запрети. Нельзя же деревянной пилой пилить. Бессмысленно и больно.
      Они подошли к зданию санатория.
      - А может, это и есть любовь?.. - канючил Юрка.
      - Дорогая редакция, любовь это или дружба?.. - Рост вошел в подъезд, обернулся: - Подожди здесь!
      Юрка сел на лавочку и, пока Рост не видел, закурил. Рост не любил, когда Юрка курит.
      - Лови! - раздался сверху голос Роста.
      Рост высунулся в окно и кинул что-то белое. Парашютик медленно опустился в клумбу.
      - Вите передашь! - крикнул Рост. - Дуй быстрей, на электричку опоздаешь!
      Юрка метлой достал парашютик из цветов. Обжал его пружинящий каркас, замотал и, как зонтик, сунул в сумку.
      7
      Сегодня Вита на работу не пошла, потому что вчера вечером позвонила все-таки Грише Соколову.
      - Гринь, - сказала она уже под конец. - Знаешь, у меня живот болит, да так противно как-то...
      Гриша, весело болтавший, вдруг смолк.
      - Ты чего, Гринь, молчишь? - окликнула его Вита. - Ты уж сейчас не молчи.
      - Приезжай завтра к десяти, - негромко сказал Гриша. - Посмотрим.
      - Гринь, ты меня уважаешь? - шутливо спросила Вита. - Скажи, уважаешь?
      - Я тебя, Вита, уважаю очень, - медленно проговорил Гриша.
      - Это хорошо-о-о. Так вот, Гринь, ты мне завтра скажи все как есть, понял? Мне надо знать, если что... понимаешь? У меня семья, вернее, даже семьи... Мне надо... чтобы точно. Чтоб все было по-деловому. Ты понял меня, Гриня?..
      ...Вита осмотрела свою квартиру: все было прибрано, чисто, глазу радостно. Живи здесь другой человек, квартира, может, казалась бы безвкусной: обои в огромных оранжевых цветах, такие же яркие кресла, тахта... Но здесь жила она, и все было прекрасно.
      Раньше Вита квартиру особо не холила, а последнее время ей доставляло удовольствие ходить, не торопясь, по комнатам и притрагиваться к вещам... И даже когда она, чуть живая, приползала после дежурства, стоило включить свет в прихожей - ей улыбалась полуголая японка из позапрошлого календаря, и на душе становилось легче.
      Сейчас она поедет к Грише Соколову... Вита села в кресло и стала ждать Юрку.
      - Карета подана! - запыхавшись, объявил он, распахивая дверь.
      Вита усмехнулась:
      - "Скорой помощи" карета пролетела, как комета..." Ну, встали...
      - Вот... - Юрка расстегнул молнию на сумке. - Парашютик.
      Он подкинул парашютик к потолку, и тот плавно опустился к Витиным ногам, увлекаемый вниз тяжелой гайкой.
      - А-а-а, тот самый?
      - Рост велел отдать...
      Вита огляделась по сторонам:
      - Где ж тебя повесить? А давай его пока сюда! - Она сложила парашютик и убрала в сумочку.
      Внизу просигналило такси.
      - Двинулись?
      - Пошли... - вздохнул Юрка.
      - ...А ты очень-то не вздыхай, - сказала Вита, когда они сели в такси. Охчет, как старый еврей, ох, ох!.. У нас соседка была, Роха, - я тебе рассказывала. Хорошая такая бабка. Так вот, она все ходит: "Ох, ох", а потом остановится, палец - в лоб: "А что, собственно, - ох, ох?"
      Вита привычно-весело выпалила и умолкла - больше на веселость пороха не было.
      Юрка молчал.
      - Ну что ты глядишь, как побитая собака? - Она провела пальцем по переносице: - Заметил, у нас с Ростом у обоих носы сломанные?
      - Ему на прыжках, запасником при динамическом ударе.
      - А мне Артем, звонарь... Я не рассказывала?
      - Нет.
      - У нас во дворе церковь была Спас-во-Спасе...
      - Спас-во-Спасье, - поправил Юрка.
      - Не важно. Артем. Нормальный такой парень. Никакой не Квазимодо. Красивый, положительный. Даже спортивный, в пьесках всегда ходил. Как-то раз на пасху взял нас, всю шпану, на колокольню. Высотища!.. Колокольня получилась как бы в центре: здесь вокзалы, там Сухаревка, и со всех сторон к церкви платочки разноцветные движутся, тихо так...
      У Артема кресло деревянное - прямо трон. К полу прибитый. Садится, пристегивает себя - толстущий такой ремень! На руки чуть пониже плеча захваты такие специальные, потом еще - пониже локтя. И еще - на каждый палец. Берет в руки веревку от главного колокола. А ремни, что он нацепил, - они к другим колоколам идут, поменьше. И начал он этот здоровый раскачивать. Медленно так... До-он! До-он! И плечами чуть-чуть поводит, как цыганка. - Вита пошевелила плечами. - Нет, у меня так не получается. И те колокола загудели, а он все большой раскачивает. Тот гудит, от плеча который - тоже гудит, тогда он - нижние, которые к локтям. Эти - тоже, только потоньше. И потом всеми пальцами, как на пианино!.. И пошло!.. Мы к стенке прижались. Артем как дьявол: большой колокол его прямо из кресла рвет! Видно же: ремень до костей вдавился. Чувствуешь, ну.. кишки у человека рвутся, ребра хрустят, а рожа блаженная, глаза прикрыты... Все гудит! Все орет! Колокольня качается!.. Облака несутся!.. Страшно!.. Но так здорово!.. такая красота! Я осмелела, наклонилась к Артему - посмотреть, куда веревочки идут. Тут-то он мне и заехал по носу... Ты что - не слушаешь?
      - Слушаю, - отвернувшись к окну, буркнул Юрка.
      - Ну-у-у... - протянула Вита. - Так дело не пойдет. Один дурак стихи мне на старости лет взялся сочинять, нашел Лауру; этот - носом хлюпает...
      - Кто дурак, Рост? - оживился Юрка.
      - Кто же еще. Наш.
      - На самом деле?
      - Хм, - Вита передернула плечами. - Пожалуйста. - Она достала из сумочки сложенный пополам листок бумаги. - Очки забыла. Читай. Ладно бы веселенькие, а то уж совсем замогильные. Читай.
      - Когда, отшвырнув сапогом самолет, продираешься сквозь замирающий грохот, вырвав из сердца кремовый ком, ударяешься о безмолвие грота.
      Когда спокойной походкой мимо пестрой послеамьенской сволочи уходит любовь, уходит любимая, кивком на ходу поправляя волосы, вместо нее, вместо гибкого рта, вопросительных скул и зеленого пояса остается оконтуренная пустота, которая никогда не заполнится...
      Невесело все-таки знать заранее, что не предусмотрено ничего лучше чередования неощутимых граней прошедшего, настоящего, будущего...
      - Что такое, кстати, "послеамьенская сволочь"?
      Юрка пожал плечами.
      - Не знаешь? И я не знаю, - сказала Вита. - А спросить у Роста все руки не доходят, забываю. А что еще за "кремовый ком из сердца"?
      - Да это он парашют имел в виду: за кольцо дергаешь, слева на груди парашют раскрывается.
      - Так бы и написал, а то догадывайся... Петрарка... Слушай, чтоб не забыла: ты Росту ничего не говори про сегодня, про больницу. Хорошо?
      - Ладно, - кивнул Юрка, уставившись в окно. Показались ворота больницы.
      - Я скоро, - сказала Вита, выходя из машины. Она подошла к окну на первом этаже, постучала по стеклу пальцем: - Гриня, ку-ку!
      ДИПЛОМ НА КЛАДБИЩЕ
      Во время учебы в Литинституте я полтора года работал на Пятницком кладбище могильщиком. Не очень радостным приобретением этого периода жизни стал Александр Сергеевич Воробьев - могильщик экстракласса.
      ...Пришла пора защищать диплом. А защищать-то нечего. Я раз перенес защиту на год, другой... А на третий ко мне в Бескудниково приехала мать с кастрюлями, сковородками, чуть ли не с битой птицей и заявила: "Хочу узнать, не идиот ли ты окончательный, вшивого диплома сделать не можешь. Буду жить у тебя месяц, варить щи, стирать, короче, обслуживать. Не управишься за месяц, ставлю точку: идиот".
      Мне стало невесело, ибо уж очень всерьез все это мама залепила.
      - Тебе диплом мой нужен, ты и говори, о чем писать, - буркнул я.
      Мать подошла к окну, за ним дымила труба мусоросжигающей фабрики.
      - Ты вроде на кладбище работал?.. - задумчиво произнесла она.
      - Ну.
      - Прекрасная интересная тема, не застолбленная.
      - Это про покойников-то?! - искренне изумился я.
      - Великолепная свежая тема.
      - А сколько страниц надо? - вяло поинтересовался я.
      - Ну... скажем, пятьдесят.
      Я лениво отлистал пятьдесят страниц, на последней внизу зеленым фломастером жирно написал "П...ц". И сел писать.
      Как ни странно, к концу месяца я подобрался к пятидесятой странице, спешно поставил точку и показал маме наработанное.
      - Не идиот, - кивнула она, собирая скарб. - Неси в институт.
      ...смиренное кладбище,
      Где нынче крест и тень ветвей.
      А. С. Пушкин.
      "Евгений Онегин".
      1
      - Вроде здесь... Да, здесь. Окно открой и под вяз уходи. Топор возьми, корней много. Успеешь к одиннадцати? У них без отпевания. Смотри... Копай глубже, специально просили. Не морщись. Не обидят...
      Петрович показал Воробью чуть заметный заросший холмик. Торчал воткнутый в него ржавый трафарет. Фамилии на нем не было - сошла со временем.
      "Бесхоз толканули. Ясненько... - Воробей проводил взглядом заведующего, воткнул лопату в холм. - Пахоты хватит, подбой под вяз ковырять".
      - Воробей! У них колода, не забудь! - крикнул издалека Петрович. Вспомнив, что Воробей не слышит, вернулся. - Колода у них. Шире бери.
      - Мать учи, - с поддельным раздражением отмахнулся Лешка.
      - Ну давай, - заторопился заведующий. - Кончишь - в контору скажи. А где твой-то, Мишка?
      Воробей не расслышал, присматривался к месту. Не очень-то развернешься: сзади два памятника, спереди вяз чуть не из холма растет здоровый... Землю кидать только в стороны. Потом за досками к часовне идти. И Мишка еще запропастился, сучий потрох.
      Вчера вечером, правда, договорились, что Мишка с утра задержится: поедет на Ваганьково за мраморной крошкой - цветники заливать. Воробей знал, что быстро Мишка не обернется: пока купит, пока машину найдет, дай бог к обеду успеть. И все-таки психота закипела. И до больницы-то заводился с пол-оборота, ну а теперь до смешного доходило: спичка с первого раза не загоралась, или молоток где позабудет, или свет в сарае потух - глаза сырели, и начинала трясти ярость. И знал, что потом стыдно будет вспомнить, но поделать с собой ничего не мог.
      Воробей прикурил новую сигарету от первой, высосанной чуть не до фильтра, языком привычно кинул ее в угол рта: взялся за блестящий, полированный черенок лопаты. Взглянул на часы: полдевятого. Будет к одиннадцати яма, на то он и Воробей.
      Он разметил будущую могилу: четыре лопаты - в головах, три - в ногах, и так, чтобы в длину метра полтора, не более. Это окно, чтоб копать меньше. На всю длину гроба потом подбоем выбирать надо. А раз гроб - колода - выше и шире обычного, то и подбой, чуть не с самой поверхности вглубь удлиняя, выбирать придется. И стенки отвесно вести: заузишь, не дай бог, колода застрянет в распор - назад не вытянешь. Летом, правда, еще полбеды: подтесать лопатами землю с боков, и залезет как миленький. А зимой - пиши пропало: земля каменная, лопатой не подтешешь. На крышку гроба приходится прыгать, ломами шерудить. Какое уж тут, на хрен, благоговение к ритуалу. Родичи выражаются, и на вознаграждении сказывается. А попозже и по башке огрести можно. От товарищей.
      Воробей с самого начала учил Мишку: когда колода - бери шире, делай лучше, плохо само выйдет, не гляди, что ребята до нормы не добирают, с них спрос один, а с тебя другой - ты временный. Сезон пойдет - друг друга жрать будут, хрящи захрустят.
      Без Воробья дорого бы стоила Мишке вся кладбищенская премудрость...
      Воробей выплюнул окурок, поправил беретку. Ну, давай, инвалид! Залупи им яму, чтоб навек Воробья запомнили! Жалко, одна могилка на сегодня задана: когда работы мало, и психуешь больше и сон дурной. Ладно. Решил Воробей, раз одна - я ее, голубушку, без ноги заделаю. Точно! Эх, не видит никто!.. Воробей даже распрямился на секунду, посмотрел по сторонам. Вроде никого, а может, он не видит, зрение-то... А, черт с ним! Погнали!
      Воробей поплевал на левую, желтую от сплошной мозоли ладонь, схватил ковылок лопаты, покрутил вокруг оси. Правой рукой цапнул черенок у самой железки и со свистом всадил лопату в грунт. И пошел! Редко так копал, только когда времени в обрез или когда уже гроб из церкви, а могила не начата.
      Ноги стоят на месте, не дергаются, вся работа руками и корпусом. Вбил лопату в землю и отдирай к чертовой матери! Вбил, оторвал и наверх - все единым махом, одним поворотом. Только руками, без ноги. Вот так вот!
      И на других кладбищах никто так - без ноги - не может. Воробей всяких видел, но чтоб за сорок минут готовая яма - нету больше таких. И не будет. Только он один. Воробей!
      Это начало; потом вот корни, доски гробные да кости мешать начнут.
      По бокам ямы были навалены кучи красно-бурой глины; копать дальше без досок нельзя - осыпается земля внутрь, а кидать далеко - закапывать потом трудно: холм ровнять надо, а земли-то и не соберешь.
      Воробей вылез наверх. Время - девять. Успеет и без Мишки. Все же Мишка не ля-ля разводит, крошку везет.
      Он положил лопату на край могилы и припорошил выработанной землей: свои-то, а уведут - с Молчком, бригадиром, рассоришься. Где он эти лопаты "официалки" - заказывает, одному богу известно. Но и верно, хороши лопатки: корень, доски да и камень в другой раз - все рубят. Штык до полуметра длиной, выгнут по сечению чуть не в полкруга, на черенок насажен через резиновые кольца стальными обхватами, блестит зеркалом.
      Мишка, как увидел, губешки раскатал: потерять захотел, на дачу. Опять Воробью спасибо: "Молчок тебя за нее потеряет. И не удумай".
      Возле древней, красного кирпича часовни в центре кладбища лежали доски. Воробей выбрал две самые длинные, уложил на плечо одну на другую и поспешил обратно.
      В часовне давал прокат инвентаря ветхий, беззубый дядя Жора, хулиганящий в пьяном виде и тихий так. На втором этаже переодевались, ели, пили, спали жили землекопы. Впрочем, землекопами они только звались, а оформлены были как подсобники. Штатным землекопом был один Молчков, Молчок, бригадир. На него-то и писались наряды. Сам же он копал редко, в сложных случаях или при запарке. Копали ребята - часовня - да изредка желающие с хоздвора. За яму Молчок платил по сезону: летом пятерка, зимой вдвое. Если сам не захоранивал, весь сбор все равно кроил он. С этим было строго. Жук тот еще, самому под пятьдесят, а с покойниками лет двадцать трется. Последние десять, как вылечился, капли в рот не брал.
      Знал, кому побольше дать, а кто и так хорош. Воробья выделял. "Копнешь две, Воробей?" - "Ну, Володя". Воробей откладывал все дела и шел за маленьким кривоногим Молчком. И потом его не искал, знал, что за Молчком не пропадет...
      Воробей протянул доски ребром вдоль по краям ямы. В головах вставил доски меж прутьев неснятой ограды - пригодилась, в ногах обхватил досками толстый ствол вяза, привалив снаружи комья покрупнее. Теперь свободно можно снизу кидать на самые края - доски держат осыпь. Корни пошли. На то топор есть. Обкромсал их заподлицо со стенкой.
      А с глубиной ковырялся подольше; если б не наказ заведующего, давно б дно притаптывал. Незнающий взглянет - яму чуть не в рост увидит, ну а на внимательного нарвешься - пеняй на себя: сверху-то сантиметров на тридцать от земли грунт простой по контуру ямы выложен и прибит умело. Видимость одна, а не глубина.
      Но раз специально приказ глубже брать, значит, на все положенные метр пятьдесят заглубляться надо.
      Воробей выбирал дальше: пошли черные, трухлявые гробы. Их было два, один на другом, они легко распадались. А раз гробы, то и без костей не обойтись. Кости наверх - упаси бог! Родственники увидят - валидолу не напасешься..
      Кости Воробей сложил в ногах, в головах подкопал, потом в голову их передвинул. А уж как до глубины добрался, в ямку посередине, где земля податливей, уложил кости, землей прикрыл и утоптал - готова могила.
      Летом копать - дурак выкопает. А вот зимой, да если еще могила уборочная, за которой ходят, без снега, простужена на метр, - это да. Ломом здоровым "гаврилой" - всю дорогу, лопата не берет. Вдвоем в могиле пашут: один долбит, другой крошево отгребает и наверх. Работка потная, ничего не скажешь. А летом - детский сад.
      Рыжих - зубов золотых - он и не искал. В бесхозе какие рыжие? Если родственники лет двадцать, тридцать на могилку не наведываются, забыли или сами перемерли, то и покойник у них соответствующий - без золота. Рыжие - те в ухоженных, с памятниками. Года два назад зимой на пятнадцатом участке Воробей одиннадцать рыжих взял, прямо в кучке, как по заказу. Торгаша одного яма, Воробей и родственников, навещавших его, знал хорошо: цветник им гранитный делал и доску мраморную в кронштейн заливал. Ободрал их тогда лихо.
      Воробей потоптался в могиле, ширкнул лопатой выбившийся сбоку недорубленный корешок, выкинул наверх инструмент и вылез сам. Обошел могилу огрехов не увидел: копано по-воробьевски, без халтуры.
      "Петрович, змей, знал, где бесхоз долбить". Справа свежую могилу от дороги заслоняли широкие памятники двум декабристам, слева - толстый вяз. Бесхоз расковыренный ниоткуда не приметен.
      Странно только: не часовне Петрович копать поручил. Значит, не хотел с Молчком делиться. Со вчера еще предупреждал, приди, Воробей, пораньше - дело есть. И сам не забыл, к семи приехал. Морда шершавая с похмелья, а приполз, не поленился. Да, приборзел Петрович малость за последнее время. Все бабки все равно не собьешь, а нарваться можно... тем более с бесхозами. Бесхоз толкануть - не выговор, тюряга...
      Воробей дошел до своего сарая, поставил лопату и топор в угол, взглянул на часы. Время почти не двигалось - одиннадцать, в прокуратуру еще не скоро, в повестке сказано в три...
      - Чего ты в темноте сидишь? - В сарай влез Мишка, подручный Воробья, включил свет. - Пожевать у нас есть? - зашарил на харчевой полке.
      - Котлеты вон в целлофане... крошку привез?
      - Полтора мешка, красивая, мелкая...
      - "Ме-е-елкая", - передразнил Воробей. - Толку-то? Мелкая - промывать труднее... А чего поздно? В музее своем дежурил?
      - В музей вечером.
      Мишка выдавил на котлету майонез из пакетика.
      - В прокуратуру скоро поедем?
      - К трем. Один поеду, ты здесь сиди; погода путная, клиент будет.
      - Ты же не услышишь один.
      - Услышу. А не услышу, переспрошу.
      - Как хочешь, могу и здесь.
      - При чем здесь "хочешь"? Бабки ловить надо; суд судом, а деньги своим чередом. Давай пока вот чего: мрамор глянем еще разок. - Воробей полез на карачках в угол сарая, под верстак, где в тряпье хранились полированные мраморные доски. - Чего стоишь? Принимай...
      Доски были давно перемеряны и переписаны Мишкой в блокнот.
      Воробей сел на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.
      - Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые - коелга. Вот эта, белая. Только доставать успевай. Да их и доставать особо не надо: ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, знай: доска - бутылка. Больше не давай, не сбивай цену. А толкать начнем - ноль приписывай. Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще попросят! - Воробей вытянул из угла вторую доску. - Газган вот - эти не покупай. С виду хороши, красивые, а крепче гранита: скарпели победитовые садятся, три буквы вырубил - и аут. Искра прям лупит... Гарик - ты его застал еще, когда я в больнице лежал... Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха... Я его и в пару за это взял, за язык. Гарик этот мрамор - газган - эфиопским окрестил. Лучший товар, говорит, из Эфиопии, для правительственных заказов. Клиенты-то все больше о-о-о! - Воробей постучал себя по уху, - олухи. Им чего ни скажи - всему верят. Раз эфиопский - все. Давятся, полудурки. - Воробей сунулся было снова под верстак, но вдруг раздумал и вылез. - Там еще доски есть, да лазить далеко... Потуши-ка свет, на глаза давит.
      Мишка щелкнул выключателем.
      - Теперь размеры. Самый лучший - сорок на шестьдесят. Можно сорок на пятьдесят. Уже не бери - дешевка, шире - тоже плохо: в кронштейн заливать станешь - с боков мало крошки уместится. Шире шестидесяти гони сразу. В высоту до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не глядится, правда: цветник сам метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн, чуть не такой же... Еще, - Воробей потряс пальцем, - запомни и другое: выпить не отказывайся никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с ними лень... Сам вот не проси, некрасиво, а помянуть нальют - не отказывайся. Это нам можно. Ни Петрович, ни кто еще ругать не будут. Горе разделил, по-русски...
      Летом одного захоранивали. Нам наливают, а тут Носенко идет, из треста, заместитель управляющего. Мы стаканы прятать... Раевский сунул в штаны, а у него там дыра.. стакан пролетел, а он стоит, как обсосанный. И стакан котится...
      Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в контору. Когда, говорит, официально предлагают помянуть, это не возбраняется, только не слишком.
      Воробей открыл портфель, достал бутылку "Буратино". Глянул на Мишку, тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки в кулак, ногтем большого пальца (специально один ноготь оставил - не грыз) поддел крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела. Воробей криво усмехнулся:
      - Это ж надо - "Буратино" хаваю! Кому сказать, не поверят.
      Понюхал бутылочку: не скисло ли? - после больницы градусов боялся даже в газировке. Сунул бутылку Мишке:
      - Нюхни. Ничего?
      Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.
      - А если, говорит, кого увижу - по углам распивают, пеняйте на себя... Его слова, Носенко... А ты, раз не пьешь, отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне оставьте. Понял? Воробей всему научит.
      Лешка не спеша переодевался в чистое.
      - Ну, это... держи, на всякий случай. - Он протянул ладонь Мишке. - Не люблю за руку сам знаешь, но мало ль...
      - Что "мало ль"? - отвел его руку Мишка. - Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!
      - Короче, Валька позвонит вечером, если что, - упрямо сказал Воробей. Пошел я... Не боись, прорвемся!
      Воробей подошел к конторе, заглянул в окно. Петрович был в кабинете, сидел за столом и ничего не делал.
      Воробей вошел без стука, ему можно и без стука.
      - Вскопал я...
      - Пойдем выйдем.
      Петрович вылез из-за стола. Они отошли от конторы.
      - Леша, слушай... Слышишь?
      - Ну?
      - Такое дело: забудь, что бесхоз копал. Понял? Нормальная родственная могила, понял?