- Я не дам Пашке патроны. Пусть он идет лежать в военную турму. Ты будешь отдыхать два года. Папа будет отдыхать два года. Я буду отдыхать два года. И Васин будет отдыхать.
      - Миша, - простонала Алка, - не пускай ее в школу! Накапай мне кардиамин. Пашка, сейчас же верни деньги!
      - Нет, мама, - твердо сказал Пашка. - эти деньги мне нужны более. Ей их не надо. Сейчас я деньги не имею.
      Мишка накапал жене лекарство. И встал на страже у двери.
      - Что будем делать, сволочи? - проникновенно спросила Алка.
      - Я иду в свою школу, - предложила Мири, - Пашка едет с Васиным смотреть дом. Потом Пашка идет лежать в военную турму. Два года.
      Пашка рыдал, но за деньгами, гад, не шел.
      - Пашка, не доводи мать, - не выдержал Петр Иванович. - Отдай бабки. Не отдашь, ей-Богу врежу. Непосредственно.
      Пашка взвился. От такой несправедливости у него даже слезы высохли.
      - Васин! - вскричал он. - Скажи мне, Васин. Я ношу тебе холодное биру на крышу? Соленые чипсы, горячий картофель и матрас с сигаретами? Я хочу сегодня носить для тебя тяжелые чемоданы. Я прошу тебя, Васин, не ходи в мою личную жизнь!..
      - Черт вас разберет... - Петр Иванович махнул рукой и побрел на кухню.
      - Алка, - робко подал голос Мишка, - опоздаю, у меня сегодня кафедра.
      - Мири, - тихо сказала Алка, - я могу умереть. Я не шучу. У меня нет больше сил вас разнимать.
      Мири, демонстративно не слушая ее, окликнула Петра Ивановича:
      - Васин! Я уезжаю с тобой в Москву. Я решиля, - и, обернувшись к матери, сообщила: - Патроны в помойке.
      Пашка вывалил помойное ведро на каменный пол кухни: масло от шпрот, остатки соуса, окурки, недопитый йогурт... С урчанием он извлек из общей пакости магазин с патронами и, подвывая от счастья, стал бережно омывать его над раковиной.
      - Ты забыл отдать сестре деньги. - Алка отобрала у него рожок, вытерла его вафельным полотенцем и машинально сунула в сушилку с тарелками. - Деньги верни.
      Пашка побрел к себе в комнату. Мири спокойно с ранцем за плечами ждала, когда он принесет награбленное. Пересчитала деньги, открыла дверь и уже с лестничной клетки влепила Пашке ногой поддых. Пашка с воплем завалился на пол.
      Петр Иванович, хотя и сидел перед открытым чемоданом, в зеркале углядел финал. И даже головой покачал.
      - Надо же: третий год всего в каратэ, а наловчилась! - Он перебирал инструменты. - Рубанок взял, зензюбель забыл. Ладно, прикупить придется. Ты, Павел, чем лежать, вставай помаленьку. Ехать пора. И не вой, ты свое заработал по-честному, как коммунист. В чем поедешь, в военном или гражданке? Лучше военное, у вас вояк уважают.
      Пашка, кряхтя, поднялся с пола. На шею повесил солдатский жетон, где, оказывается, вся о Пашке информация: кто он, откуда, какая кровь. Такой же жетон Пашка сунул в правый башмак в специальный кармашек. Башка отлетит - по башмачному жетону найдут, нога с жетоном уйдет - на шеяке бирка. Все предусмотрено.
      Воскресенье - ну, рабочий же день! - нет! Евреи опять с книгами под мышкой. Напротив автобусной остановки группа хасидов читала в ожидании транспорта свои талмуды. Подошел специальный автобус, и без того уже набитый до отказа, местные погрузились, поехали.
      - Куда опять? - Петр Иванович уныло проводил их взглядом. - Чего дома-то не сидится?
      - Учиться надо, - улыбнулся Пашка. - В иешиву поехали. Они всю жизнь учатся. Это ж наши мудрецы, - он хохотнул.
      - Не обоссысь, - очень серьезно и задумчиво посоветовал Петр Иванович. Куда ж их столько? Страна маленькая, я по карте глядел. Ископаемых нет. Вокруг арабы, того и гляди, война. Парни, девки под ружьем. А эти... Кто ж их кормит?
      - Америка. Она богатая.
      Подошел еще автобус. Оказалось - их, годится. Доехали до центрального автовокзала, пошли по подземному переходу, чтобы пересесть на загородный. В переходе Петр Иванович еще издалека заметил смуглую красавицу, которая шла навстречу. Шла, не меняя курса, шла рассеянно и устало, но одновременно и томно, не забывая ни на секунду, что она красавица. Спешивший на работу люд расступался перед нею, мужики оборачивались, бабы фыркали. Когда она прошла, обернулся и Петр Иванович. Красавица, покачивая бедрами, удалялась на длиннейших ногах, воздетая дополнительно на огромные каблуки. В минимальной юбчонке, грудь, конечно, большая, как здесь, на Востоке, принято, но без признаков лифчика. И с гаманком - кошельком на ремешке вокруг талии. Черные волосы распущены по спине до самой попы. Петр Иванович по мере удаления девушки все больше выкручивал голову, пока не врезался во встречного хасида. Тот уронил книгу, но ругаться не стал.
      - Красавица, - пробормотал Петр Иванович, когда девушка скрылась из вида.
      - Проститутка, - согласился Пашка, кусая мороженое. - Марокканка. Пятьдесят шекелей. Я у нее был. Ты хочешь, чтоб я с ней говорил для тебя? Пашка собрался было дернуть вдогонку за девушкой, но Петр Иванович придержал его.
      9
      Автобус три часа катил меж полей. Один раз только речку переехали, выяснилось - Иордан. Иордан оказался узеньким, шустрым и коричневым на цвет. Никакой солидности в священной реке Петр Иванович не узрел. Пейзаж походил на наш среднерусский. Даже лесочки кое-где проносились мимо. Правда, приглядеться, лесочки все выровнены по струночке - посаженные лесочки. Так же пальмовые рощи: разбиты на квадраты, шашечками. Но поля-то, поля какие!.. Даже отсюда, из окна видно, как кусты ломятся от помидоров. А вот людей не видать не шибко корячатся.
      А где поля нет, бедуины скот пасут. Где пасут, там и живут - в огромных драных шатрах, похожих на залатанные солдатские палатки. Жилища необихоженные, на живую нитку. Хотя антенны телевизионные торчат над халабудами. И машины иномарки. А рядом осел стоит, о бампер чешется. Грузовик без колес, раскуроченный вон загорает... Под него баба из таза помои выплеснула...
      У самого шоссе высокий дед в белом балахоне с белой, обжатой обручем тряпицей на голове пас овец. Дед-пастух постоял, потом сел на бугорок, развернул газету. Что твой Иисус Христос. Поднял голову - и этот в очках! как сговорились! - проводил взглядом автобус и снова уткнулся в газету. Тут к шалашу их цыганскому подкатил желтый автобус, из него россыпью прыснула пацанва с яркими ранцами за плечами, как у Мири...
      Да-а... виллочка оказалась, как на картинке. Маленькая, одноэтажная, ощекатуренная розовой шершавой шубой. По приметам, понятным только ему, опытному строителю, Петр Иванович, еще не заходя во двор, определил, что дом в идеальном порядке, ловить здесь нечего. Взять хотя бы оградку. Кованая, из крученого квадрата. А цоколь! Без единой выбоинки, раковины. А черепички на крыше: глянцевые, прямо пряники тульские глазированные...
      Рядом с домом голубой бассейн в форме кляксы, вокруг него - гаревая площадочка, красные цветки по периметру, качалка под голубым навесом. Столик круглый пластмассовый, креслица... Тут не заработок ему, тут санатория!.. И прекрасно это Ирина Васильевна знала. Отправила она его, выходит, погулять в Израиль на свой кошт. Мир в семье закрепить. Сделать его вечным своим должником и в себя влюбить навсегда. Ох, хитрая баба! А он и не против. Он согласен.
      Пашка открыл калитку, вошли за ограду. Под каждым кустом по выжженной каменистой земле змеились мокрые шланги, из которых сочилась вода. Петр Иванович уже знал, что это не простая вода, а витаминизированная, управляемая компьютером чуть ли не по всему Израилю. Знал, но уразуметь эту фантастику не мог.
      Из соседней дачи с тряпкой в руках вылезла тетка. Без парика растрепанная, нормальная. Пашка покричал ей, тетка улыбнулась, смахнула упадшую на лицо седую прядь, помахала рукой...
      - Они нам в бассейн воды сделали, - перевел Пашка. - Можно плавать.
      Вошли в дом. Пашка отпер двухстворчатую дверь, на которой вместо ручки была приделана бронзовая львиная морда с кольцом в зубах, включил свет в передней. Потом - в салоне. Раздраил окна. Одно - огромное - выходило на Тивериадское озеро. По озеру порхали разноцветные бабочки - молодняк резвился на серфингах. Барышня без лифчика неслась вдоль берега на водных лыжах. Все, как у нас на Икшинском водохранилище. Только кроме лифчика, ну, в смысле, с лифчиком. Картинка была так хороша, что даже сожженный катер, пришедший на память, ее не испортил.
      Между ног белого рояля в корзине на искусственных яйцах сидела искусственная утка. На единственной без окон стене висел портрет Ирины Васильевны - молодой еще, в полный рост. А напротив, в проеме между окон, детская картинка в скромной рамочке: кривобокий гусь тащит мужика носатого с книгой под мышкой по желтому небу. Ущемил его клювом за ворот пиджака и прет по небесам. Машкина, скорей всего, работа. Такие точно рисовала она, когда шел дождь и нечем было заняться.
      Рядом с музыкальным агрегатом - полочка, на полочке пластинки. Петр Иванович вытянул одну. Мерцалова. Все пластинки с Мерцаловой. Ишь ты, как ее еврей любит.
      Тараканов он не обнаружил нигде. Почему-то именно они более всего беспокоили Петра Ивановича. Не мог он сопоставить вальяжную, белую, в драгоценностях Ирину Васильевну и здоровую усатую пакость, которая вдобавок еще и летает.
      Пашка уже разделся и, тряся жирами, искал плавки. Плавки он, как выяснилось, забыл, а потому затрусил в бассейн в белых растянутых трусах.
      - Слышь, Павел! - крикнул Петр Иванович. - У вас в религии жертвоприношения есть?
      - Раньше были. Авраам сына своего хотел принести...
      - Принес?
      - Бог передумал, сказал: не надо сына.
      - Ясно. Я вот что подумал: может, Наум ей как приношение дом отписал?
      Пашка согнулся на краю бассейна, намереваясь нырнуть, солдатский жетон на цепуре, раскачиваясь, хлопал его по сиське.
      - Ox, Пашка, ты и жирен! К Рождеству колоть будем...
      - Я пойду скоро жир срезать.
      - Ты что! Я пошутил! Сойдет со временем, рассосется...
      - Он ее любит! - крикнул Пашка. - Он скоро умрет! - и нырнул в бассейн. Вынырнул. - Она будет сюда приезжать! И ты будешь сюда приезжать! Васин, принеси, пожалуйста, покушать.
      Петр Иванович взял из холодильника ледяную биру для себя, Пашке воду коричневую, паштетик открыл индюшиный, сухарики достал, стружку эту ихнюю чипсы, и маслинку подцепил к пивку. Благодать!..
      И пошел купаться.
      Он долго сидел на дне бассейна, задержав дыхание, сколько мог охолождался. Когда воздух кончился, вынырнул, поплавал, снова нырнул. А когда вынырнул окончательно и открыл глаза, увидел, что от дома к бассейну мелкими шажками, опираясь на палочку, медленно движется крохотный старикан - ну, прямо, гном из Машкиной сказки...
      - Приветствую! - сказал Петр Иванович и полез на берег.
      - Купайтесь, купайтесь на здоровье! - Наум Аронович замахал на него палкой, загоняя обратно в воду. - Мы ж никуда не спешим...
      Но Петр Иванович вылез-таки и, слегка стряхнувшись, направился к старичку здороваться. Тот протянул руку.
      - С приездом вас, Петр Иванович! Рад познакомиться. Вы уж извините, что так сразу: у Ирочки все в порядке?
      - Нормально, Наум Аронович.
      - Ну, и слава Богу. Присаживайтесь...
      Они сидели с Наумом Ароновичем на краю голубого бассейна, отделанного мрамором, и вели неспешную беседу - два солидных, умудренных жизнью человека. Пашка все еще бултыхался в бассейне. Наум Аронович уселся под грибком от солнца в удобном пластмассовом белом креслице, Петр Иванович расположился рядом, только не под грибком, а на солнышке. На столике перед ними стояло пиво, орешки, еще какая-то дребедень. Как в кино. Благодать!..
      - ...Ну, какой я ей был муж, Петр Иванович, посудите сами?.. - продолжал Наум Аронович свой рассказ об их с Ириной Васильевной молодости.
      Хороший старикан, это Петр Иванович сразу усек. А что разоткровенничался так сразу с незнакомым человеком, тоже понятно - из Москвы человек, от Ирочки, с кем еще поделиться? Не с этими же, как их... хасидами. Да и осталось уж ему, видно, недолго...
      - Я Ирочку-то практически и не видел: днем на работе, по ночам все сижу печатаю. Почерк у меня ужасный, машинистки не разбирали, приходилось самому, пояснил Наум Аронович. - Допечатался до того, что пальцы стер до крови. Ходили с Ирочкой в "Галантерею", наперсток покупали. В наперстке и печатал. Какая ж это семейная жизнь?.. - Старик вздохнул. - А потом она на гастроли уезжать стала...
      Помолчали.
      - А как у Ирочки с ногами? Когда сюда приезжала, я заметил, бинтует?
      - Бинтует, - подтвердил Петр Иванович. - На концертах стоять тяжело... Но не смертельно.
      - Это у нее давно, еще после родов... А Наташенька, я слышал, второго ребенка ждет?.. Я еще и первого-то не видел, Машеньку... Как она?
      - Красивая, - пробасил Петр Иванович. - В бабку. И на пацана похожа. Хомяк вот у нее помер. Я ей петуха подарю, правда. Достойного, не клювачего...
      - Значит, в доме все более или менее?
      - Нормально... А ведь мы с вами тоже, выходит, родня, Наум Аронович? Петр Иванович подмигнул старику. - Родственники непосредственно...
      - Самые натуральные, - кивнул тот. - Сваты, - он прикрыл глаза. Долгая дорога сюда сильно, видать, его утомила. Хоть и ехал он не в автобусе, как они, а в такси. Прямо из больницы. Самое главное - сидела в нем страшная болезнь, о которой он все знал по ихним израильским врачебным правилам. Скоро он, по всему видать, и правда того... С крыльца двинется... Да...
      Петр Иванович поднялся, постоял, выпил пива.
      - Пойти, что ли, еще купнуться?.. - подумал он вслух негромко.
      Но Наум Аронович услышал.
      - Конечно, купайтесь, не обращайте на меня никакого внимания! - сказал он, открывая глаза. - Мне так приятно смотреть на вас с Павликом...
      Петр Иванович поставил стакан на столик и присоединился к Павлу, который так и не вылезал из бассейна. Не вылез, и когда Петр Иванович, всласть накупавшись уже по второму разу, стал выбираться на берег, чтобы опять присоединиться к Науму Ароновичу. Неудобно все-таки.
      Но тут он неожиданно столкнулся нос к носу с павлином, невесть откуда возникшим.
      - Цып-цып... - Петр Иванович протянул нерусской куре сложенную в щепоть мокрую ладонь.
      Павлин закричал благим матом, с негодованием отвергая такое обращение, и с легким шелковистым треском распустил хвост опахалом. Петр Иванович испуганно отдернул руку.
      Старик в кресле согнулся пополам.
      - Наум Аронович! - заорал Петр Иванович. - Плохо тебе? Лекарство?
      Наум Аронович распрямился, лицо его было в слезах.
      - Смешно, не могу!.. - дохохатывал он, по-стариковски мешая смех с кашлем.
      - Ну ты, Ароныч, ей-Богу... - Одним махом выдохнув испуг, Петр Иванович подошел к столику и налил себе ледяного пива. - Напугал.
      - Вот так бы и помереть от смеха, - сказал старик. - Как вы говорите, непосредственно. Это же счастье.
      Павлин тем временем наорался и важно отступил к забору, в колючие кусты. Петр Иванович за ним - посмотреть, - чего у него там, гнездо? Гнезда не было. Павлин, не торопясь, сквозь решетку пролез на соседний участок, оставив на земле нежное волнистое перо. Петр Иванович подобрал его...
      Петр Иванович стоял со стаканом ледяного пива в руке на краю голубого бассейна. Солнце палило вовсю, на небе не было ни облачка, вдали виднелся Кинерет. Пол-Евангелия, объяснили Петру Ивановичу, провел там Иисус Христос...
      - Хорошо здесь, - сказал он раздумчиво. - Лучше всякого Крыма.
      - Да, это так, - откликнулся Наум Аронович. Он все сидел в своем креслице, ковырял палочкой кирпичный песок. - Мы с Ирочкой и отдыхали-то один-единственный раз вместе в Пицунде, а я весь отпуск только и думал, как бы поработать... Так уж получилось, вечно времени не хватало. Так вот, были мы в Пицунде. Тридцать пять лет назад... Да, тридцать пять. Представляете себе Ирочку?
      - Тут и представлять нечего, хм, - сказал Петр Иванович.
      - ...И вот я ее спрашиваю, чего б ты, Ирочка, хотела? Дом, говорит, на море и яхту. А ты, думал, мороженое? И смеется. Вот, через тридцать пять лет и купил ей дом и яхту...
      - С мотором? - с повышенным интересом спросил Петр Иванович.
      - Разумеется.
      - Дизель?
      - Этого я вам не могу сказать... Да сами все увидите. Ключи у вас. Яхта там... - Он указал на озеро ветхой незагорелой рукой.
      - А у меня катер бандиты сожгли, - вздохнул Петр Иванович. - Узнаю кто, персонально, - а уж я узнаю! - бить буду беспощадно. Око за око!..
      - А зуб за зуб?.. - тихо продолжил Наум Аронович. - А знаете ли вы, Петр Иванович, что это значит? Этим законом Моисей много тысяч лет назад хотел освободить людей от мести неправедной. Ведь за обиду тогда убивали. Вот он и решил, что, грубо говоря, за выбитый зуб обидчик отвечает только одним выбитым зубом. Это - справедливость. За два - двумя. Не более того. Это потом уж люди из формулы Моисея закон мести выдумали. Так им удобнее кажется. А катер вы себе новый купите, Петр Иванович.
      - Ароныч! Извини, конечно, что я так называю...
      - Да не волнуйтесь вы, Петр Иванович, называйте, как нравится. Меня тридцать лет никто не называл по отчеству... Соскучился.
      - Вот ты говоришь - новый! - усмехнулся Петр Иванович. - Это нереальное явление. Я ж его десять лет строил сам. Своими руками, понимаешь. А купить?.. На какие шиши?
      - Я думаю, вы здесь можете неплохо заработать.
      - Ароныч, - Петр Иванович посмотрел на старика, как на слабоумного. - Ну у кого я тут заработаю? Ирина Васильевна говорит: может, дом надо поправить... Починить чего. А дом у тебя с иголочки. И яхта небось тоже в ремонте не нуждается. Точно знаю: новая.
      - Новая, - виновато кивнул Наум Аронович. Пашка выбрался наконец из бассейна, погонялся за павлином, из любопытства опять припилившего с соседнего участка. Павлин с кудахтаньем бегал от него, но два пера Пашка из павлиньего хвоста изъял.
      - Павлик, - сказал Наум Аронович, - ты, наверное, меня так и не послушался: не учишь арабский язык?
      - Наум, ну... - Пашка переминался с ноги на ногу, теребя павлиньи перья.
      - Перья не мни, - проворчал Петр Иванович, - поставь в стакан на рояле. И русский не учит, Ароныч.
      - Я английский знаю и французский, - вяло отбрехивался Пашка..
      - А надо еще обязательно знать арабский. Ты же израильтянин. Иначе мира у нас с ними никогда не будет. Ладно, Петр Иванович, не будем его мучить, он мальчик способный, только... вот ленив немножко. А впрочем, все будет у него хорошо. Он добрый мальчик.
      Пашка прошлепал в дом.
      - Павлик! - слабым голосом крикнул вдогонку Наум Аронович. - Принеси, пожалуйста, телефон. И коньяк в шкафу. Пиво-то мне нельзя, - пояснил он Петру Ивановичу. И, помолчав, добавил: - Так вот. Работу я вам найду. Кругом виллы. Соседи то и дело спрашивают, нет ли хороших строителей.
      - Во! Это то самое!.. - воскликнул Петр Иванович. - В точку, Ароныч.
      - Я вас порекомендую таким людям, которые говорят по-русски. Чтобы без сложностей. Но об одном прошу: жить только тут, в этом доме. Мне тогда будет казаться, что вроде Ирочка здесь... - Старик как-то замялся, снял очки, протер их... - Я прошу вас, Петр Иванович...
      - Как скажешь, Ароныч, так и будет, - присевшим голосом пробормотал Петр Иванович. Впервые в жизни видел он человека, который всю жизнь любил одну женщину. - Чего ж ты ее сюда не вывез, повторно с ней не сочетался, Ароныч? Может, я не в строчку, тогда не говори... Не обидюсь.
      - Ну куда ее сюда, Петр Иванович? Во-первых, она евреев не очень любит, это раз. Я, кстати, тоже. Во-вторых, она... Она же роскошная богемная женщина. Ей нужен шум, блеск, цветы, шампанское!.. Это не причуда ее! Это огромный компонент работы художника...
      - Она же вроде не рисует?
      - Я в широком смысле слова... - Наум Аронович виновато кашлянул. - Здесь ей, к сожалению, делать было бы нечего...
      Пашка принес бутылку коньяка и радиотелефон. Наум Аронович налил себе на донышко и основательно Петру Ивановичу.
      - А я? - спросил Пашка.
      - Виноват, - сказал старик и плеснул Пашке. - Будьте здоровы, друзья мои!
      Вопрос о трудоустройстве Петра Ивановича решился в момент. Наум Аронович позвонил соседям. Двое из окрестных хозяев ждали его хоть с завтрашнего дня. Наум Аронович говорил с соседями на иврите, потом с Пашкой перебросился парой фраз, тоже на иврите.
      Издалека доносились тихие ясные удары колокола.
      - Это в Капернауме, - сухим пальцем медленно указал себе за спину Наум Аронович. - По преданию, Христос переселился сюда из Назарета и совершил множество чудес... И апостол Петр там жил, - добавил он, улыбаясь. - Говорят.
      - Ароныч! Извини, я вот что хочу спросить. Что вы здесь так религии привержены? Даже жениться еврей на нееврейке не может...
      - Может... - пробурчал Пашка. - Только на Кипр надо ехать регистрироваться.
      - Во! На Кипр регистрироваться!.. А если я здесь хочу - с друганами, с семьей, с соседями?..
      - В общем-то, если говорить начистоту, - тихо сказал Наум Аронович, религия иудейская не сахар. И ханжеская в чем-то, подчас и жестокая без особой необходимости... Самое главное, не дает надежды на загробную жизнь. Грехи не прощает. Не дает возможности их отмолить... А раз так, то каждый шаг человека от рождения до смерти строго регламентирован. Все должно быть по правилам. А правил этих около тысячи. Вот правоверный еврей и тратит жизнь на то, чтобы неукоснительно следовать этим правилам. Ну, а когда человек живет по жестким правилам, то свободомыслие, творчество из его духовного рациона исключаются по определению. Конечно, я утрирую, но в принципе это так... Христианство, конечно, посимпатичнее, помягче, что ли, почеловечнее. Там и грехи отмолить разрешается, и в рай попасть, - он усмехнулся. - При хорошем поведении...
      Петр Иванович понял, что Наум, говоря это, думает о себе.
      - Да-да. А с другой стороны, Петр Иванович, именно эта тяжелая религия, иудаизм, заключенная в Библии, и объединяла всех евреев три тысячи лет - пока их гоняли с места на место. Да и государства Израиль не было бы... Только благодаря религии, Библии и древнему еврейскому языку ивриту и держится Израиль... Вы же видите: кого здесь только нет - марокканцы, европейцы... Негры тоже - евреи. И ничего общего: ни традиций, ни истории, ни уклада жизни - ничего... Религия, Тора и этот древний язык. Как обручи на бочке...
      - Клепки, - подсказал Петр Иванович. - Вот и у нас сейчас так. Социализм-коммунизм отменили - пустота. Начали везде религию совать!..
      - Вот в том-то и дело... - Наум Аронович устало прикрыл глаза. - Хотя Израиль, который мы имеем сейчас, - это, конечно, не совсем то, что хотелось бы, - Наум Аронович опять открыл глаза, печально посмотрел на Петра Ивановича. - Если иронизировать по этому поводу, то можно так сформулировать: Израиль создали умные евреи для глупых евреев... Сейчас, конечно, религия наша в определенной степени тормозит прогресс. Надеюсь, в следующем тысячелетии иудаизм подредактируют. Павлик до этого доживет. Если только так много есть не будет... А теперь, друзья, давайте-ка выпьем немножко, и я тронусь. Поеду малой скоростью домой, в больницу к себе. Паша, дружочек, вызови-ка мне такси...
      - Плохо тебе, Ароныч?
      - Наоборот, хорошо. Просто старый я. И больной...
      Пришло такси. Петр Иванович с Пашкой проводили старика до машины. Наум Аронович шел медленно, приволакивая ногу. А когда стал садиться в машину, совсем беда - никак не мог затащить ногу внутрь.
      - Ты не болей, Ароныч, - Петр Иванович несильно пожал ему руку. - Глядишь, дети захотят приехать. Машка... Пацан народится. Я ведь говорил тебе, у Наташи мальчик будет - рентген определил. Соберутся да приедут.
      - Был бы счастлив...
      Водитель завел мотор.
      - Ароныч! У тебя там напротив Ирины Васильевны картинка висит, детская. Интересуюсь, не Машкина?
      Наум Аронович улыбнулся.
      - Нет. Это Шагал. Художник.
      Такси уехало. Стало грустновато. Ясно почему: дед болен крепко. Недолго ему...
      - Я их откомандирую! - решительно заявил Петр Иванович. - Как миленькие приедут!
      Снова послышался колокольный звон, но уже с другой стороны.
      - Где Магдалина, звонят, - сказал Пашка. - Васин, ты спагетти хочешь? С тертым сыром?
      - Как ее зовут? - невпопад спросил Петр Иванович.
      - Кого? Магдалину? Мария.
      - Да нет, эту... На автовокзале?
      - Проститутку? Шуламит.
      - А сколько ей лет?
      Пашка пожал плечами.
      - Двадцать...
      Петр Иванович поскреб затылок.
      - Маловато... Слушай, Пашк, а... постарше нельзя, лет под сорок?
      Пашка задумался, сморщил лоб.
      - Мне кажется, такие уже не работают.
      По дороге в дом Петр Иванович прихватил со столика бутылку коньяка. Пашка взялся варить макароны. Перевесившись через подоконник, Петр Иванович глядел вдаль. На Тивериадское озеро. Никто уже не катался на досках. Пусто. Самое время Иисусу с учениками рыбу удить...
      Справа от окна висел оранжевый живой апельсин. Петр Иванович, не отрывая взгляда от божественного озера, хлебнул коньяка, сорвал апельсин и, не очищая его, выкусил горбушку вместе с кожурой. Апельсин оказался полулимоном и с коньяком сочетался еще лучше.
      - Слышь, Павел! Покупались бы с барышнями... Шашлычки, то-се... На яхте можно покататься... А, Пашк?! Взять барышень и на шабат сюда. В шабат, я так понимаю, мне работать не дадут, где халтура?
      Пашка усердно кивал башкой: ни в коем случае нельзя в шабат работать. Хитрован!
      - Вот и я говорю: взять на выходные барышень. Харч, выпивка у вас дешево. Пивко, кстати, у Наума в заначке есть. Значит, харч да дорога?
      - Еще платить надо, - потупив глаза, сказал Пашка.
      - Хм, - Петр Иванович почесал затылок. - А может, они нам скостят? Тем более я постарше хочу, а ты солдат. Тебе сбавка официальная положена... Ладно, поглядим, это я так, предположительно. Уж больно здесь благодать стоит...
      10
      Автобус катил обратно в Иерусалим. Петр Иванович прикидывал в уме дела: во-первых, забрать инструмент, барахло свое, раз шабашка долгая предполагается. Мишку с Алкой поблагодарить, выпить на дорожку. И тараканов обещал травануть. Обязательно! Девочке Мири сказать пару слов, напомнить про лошадь для Барбия. Кто этот Барбий, так и не узнал.
      В автобусе Петр Иванович занял любимое место - переднее. Сбоку прикорнул Пашка. Петр Иванович вынул из кармана завернутую в газету банку пива холодное! И еще достал маленького подлещика, тоже в газетке, но уже не в еврейской, а в "Московском комсомольце".
      Над дорогой висела арбузная долечка месяца. Не по-нашему вертикально, а лодочкой. И звезды низко над самой крышей бежали. Прохладный автобус бесшумно несся по ночному остывающему Израилю.
      Господи, Боже ты мой!.. Всю-то жизнь твердили ему: жиды, жиды... Стращали Израилем этим, евреями-отравителями. Он и зубы-то, коренники, из-за этого потерял: не ходил лечить, отравы боялся. А выходит, все наврали, коммуняки паскудные! Когда ж им, тварям, конец-то придет? Своей бы рукой удавку намылил... Он посмотрел на Пашку - не догадался ли тот, о чем он думает, но Пашка тихонько посапывал. Петр Иванович сбавил душевные обороты. Вот, ей-Богу, родится у Наташи сын, Наумом велю назвать! А как же еще! Не послушают? Убедю. Скажу, ехайте в Израиль к деду своему Науму, пока он еще с крыльца не двинулся. Поглядите, потолкуйте с ним, на страну полюбопытствуйте! А уж потом решайте, как дите назвать, если у вас совесть есть!..
      Автобус несся в темноте. Вдруг справа от шоссе заметались спаренные фонарики... Ближе подъехали - антилопы-газели за сеточной изгородью. Глаза ихние так светятся.
      На одной из остановок в автобус вошла молодая красивая арабка в белом платке, в длинной одежде, как положено. На руках у нее был ребеночек, завернутый в легкое одеяльце. Она села за спиной водителя - рядом с Петром Ивановичем, через проход. Петр Иванович растолкал Пашку.
      - Поинтересуйся, чего она так поздно? Может, ребеночек заболел?
      Пашка вяло спросил: девочка у нее заболела, а машина сломалась.
      - Бог даст, оклемается. У вас тут с вашей лечебой толком и не помрешь.
      Ребеночек в кульке у матери негромко поскуливал. Та стала легонько укачивать его, подмурлыкивая песенку. У Петра Ивановича повлажнели глаза. От чувств, конечно, да и коньячок свое оказал - добавляет доброты, ясное дело, непосредственно.
      Пробил рыбий час. Петр Иванович укрыл газетой колени и аккуратно, чтобы шуршать потише, извлек рыбку из "Московского комсомольца". Подлещик лежал на фотографии министра. Тот развалился в кресле, а холуй в мундире, три звезды, полковник, надевал ему на ножку бареточку. Петр Иванович поспешно передвинул подлещика на лицо министра, чтобы, не дай Бог, кто из окружающих не узрел позор его родины. Потом вздохнул и стал безжалостно обдирать рыбку. Отодрал ребра, вытянул из брюшка икру с пузырем. Самые вкусные кусочки со спины протянул Пашке. Пашка, не открывая глаз, принял подношение и стал мерно жевать. Два аккуратненьких кусочка Петр Иванович протянул арабке. Та улыбнулась и помотала отрицательно головой.
      Мирное занятие по расчленению рыбки прервал какой-то глухой ропот. Петр Иванович поднял голову, обернулся. Ворчали пассажиры сзади, демонстративно зажимая носы.
      - Чего они? - Петр Иванович толкнул Пашку в мягкий бок.
      - Рыбой им пахнет. Ругаются.
      - Ну, рыбой! - с нажимом сказал Петр Иванович. - Не говном же!
      Ропот пассажиров волной пробежал вперед и достиг водителя. Он обернулся к Петру Ивановичу и что-то сказал.
      - Просит не есть рыбу, если можно терпеть, - перевел Пашка с закрытыми по-прежнему глазами.
      - А по закону я могу есть воблу или не могу?
      - По закону можно, но он просит.
      - Если просит, ладно, потерпим, - Петр Иванович завернул разделанного подлещика в газету.
      Женщина с ребенком молчала, убаюкала своего. Песенку спела и - отключился малой. Везде они одинаковы. И матеря, и дети. Взять вон Машку и Мири сестренки тоже...
      - Скажи, чтоб не орали - дитя разбудят!
      Пашка пробормотал просьбу назад. Остатки шума смолкли. Черт с ними! Может, правда, по природе рыбный дух не переносят?