- Встать! Суд идет! - проорал Бурят. На рукаве у Бурята была красная повязка дежурного по части.
      Толстый, брюхатый прокурор засел за левый стол, пару раз привстал и наконец утвердился обстоятельно. Маленькая, легонькая адвокатеса порхнула за правый стол. И за центральным столом уселись. Все свои - спецсуд-40, вот они, голубчики! А еще говорят: стройбат - армия. Какая же это, на хрен, армия, если даже судят по-граждански.
      Конвойный, стриженый губарь из молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью развернулся к суду, а не полубоком стоял.
      - Маму твою, пэтух комнатный! - громко сказал Амиран Георгадзе, заступаясь за неблатного своего подельника.
      Конвойный лениво огрызнулся.
      Костя пошарил глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет. У Люсеньки, наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет.
      Пока главный судья говорил свое, адвокатеса достала из сумочки косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы.
      Костя теребил в руках листок с текстом обвинения, которым пользовались все общественные обвинители для ориентации. Текст Дощинин напечатал на машинке.
      Володьку Соболева пригнали сюда после Кости. И тоже сунули землю копать на комбинате. У Володьки тогда деньги водились - товарищи по фарцовке из Мурманска слали, - и он ни с того ни с сего стал выручать Костю, ни разу не отказал. Нравилось ему, что Костя из Москвы, звукооператором работал центровой, короче. Или просто от широты души. Потом Костя и с Амираном познакомился. Амиран - другой коленкор. Первый кавалер Города. Костя его специально в бане разглядывал: с виду обыкновенный, усатый, как все грузины, тело обычное, не волосатое. Но как только Амиран снял плавки, стало очевидно: репутация эта Георгадзе заслужена, что дополнительно подтверждало и слово "нахал", выколотое на самой секретной части тела.
      Брюхатый прокурор попросил у суда пять лет для Амирана, судившегося повторно, и три - для Володьки.
      - Карамычев! - крикнул Брестель. - Где Карамычев?!
      - Не ори. - Костя встал, оправил гимнастерку.
      - На сцену! - Брестель сегодня за старшего, боится, как бы оплошки не вышло.
      Костя, опустив глаза, поплелся на сцену. Проходя мимо оркестровой ямы, услышал:
      - Привет, Констанц! - Володькин голос. Костя кивнул и, запнувшись на ступеньках, влез на сцену. И встал возле кулис, чтоб особо не отсвечивать.
      Глядя в бумажку, он пробубнил положенное. Последнюю фразу: "Прошу строго наказать подсудимых, порочащих честь Советской Армии", - он пробормотал так тихо, что председатель суда заставил повторить:
      - Громче!
      Когда Костя спустился со сцены в зал, Амиран подморгнул ему:
      - Здарово, Масква! Я думал, тэбя нэт.
      Хрупенькая адвокатесса проверещала, что подсудимые молоды, а матери их ждут, она просит суд о снисхождении и считает три и два достаточными сроками наказания. Личико у адвокатесы было маленькое и морщинистое. Садясь на место, она взглянула на часы и нетерпеливо забарабанила пальчиком по столу.
      В последнем слове Амиран попросил себе лагерь, а Володька в последний момент решил не портить биографию, и если можно, то лучше дисбат. Дисбат не судимость. Просто продлили человеку службу. Задерживается как бы.
      Амиран знал, что делал, когда лагерь просил. Хотя сидеть теперь ему в Сибири, а не у себя в Кутаиси, как в прошлый раз, где он весь срок машины швейные налаживал в женской зоне.
      В перерыве подсудимым разрешили покурить прямо здесь, в оркестровой яме. Подошли Сашка Куник, Миша Попов. Поболтали. Отошли. Володька Соболев высмотрел Костю и поманил:
      - Констанц, выручи денежкой.
      Костя набух краснотой, вывернул карманы.
      - Нету денег. Понимаешь? Нет.
      Володька усмехнулся, сплюнул не по-своему.
      Амиран удивленно покачал головой:
      - Эх, Масква, Масква... Нэ успел я тэбэ галаву разбить.
      После перерыва Амирану дали три года лагеря, а Володьке, как просил, два года дисбата.
      У КПП Валерка Бурмистров обнюхивал припозднившихся.
      - Зажрать успел! - с радостным удивлением отметил Валерка, внюхиваясь в кружку, после того как туда дыхнул подозреваемый. Не вынимая носа из кружки, протянул Косте руку. - Кто ж так зажирает, чучело? Ванилин? Это фуфло, а не зажорка. Скажи, земель? Ты сам-то чем заедаешь?
      - Ну, салол... - поежился Костя.
      - Понял? - Валерка поднял указательный палец вверх. - Салол. В КПЗ! кивнул он караульному. Тот с готовностью потянул "ванильного" за рукав.
      - Валер, отпусти, - пробасил "ванильный".
      - Не Валер, а товарищ старший сержант. Нажрались, суки, а зажрать толком не научились. В КПЗ.
      - За "суку" отвечаешь.
      - Чего? - Валерка приставил ладонь к уху, подался к "ванильному". Повтори.
      Тот молчал. Валерка дружески потрепал его по плечу.
      - Ссышь, когда страшно, значит, уважаешь. В КПЗ. Фамилию пометь, - кивнул он подручному. - Его губа полечит.
      К воротам подкатил "воронок". Валерка забежал на КПП - натужно заурчал мотор, ворота разъехались.
      - Повезли ребят на отдых, - сказал Валерка и спрыгнул с крыльца. Грузин-то, хрен с ним, а нашего жалко. Скажи, земель?
      - Жалко, - кивнул Костя. - Им дембель в мае.
      - Ишь ты. - Валерка сочувственно поцокал. - Под самый занавес... Следующий! Чья очередь, бухари?
      Валерка занялся следующим пьяным.
      - Вторая - все наколотые, я те дам! - базлал Валерка, не переставая обнюхивать солдата. - Я ж в Красноярск за ними ездил. В "Решеты". Привез. Быков пасть открыл, когда их увидел. Сто рыл - и все разрисованы. Струной колют, рисунок чистый. Я себе на дембель тоже наколочку сбацаю, маленькую.
      К воротам подошел Бурят. Фуражка у него, как обычно, была натянута глубоко - уши оттопыривались.
      - Здравия желаю, товарищ лейтенант! - козырнул Валерка, повысив Бурята на одну звездочку. - Записочки подпишите об арестовании.
      - Сколько? - спросил Бурят, вытаскивая из кармана ручку, не ручку даже, а стержень шариковый. Все не как у людей.
      - Пока трое, - пожал плечами Валерка. - Четыре подпишите на всякий случай.
      - Давай, - важно сказал Бурят. - По скольку суток?
      - По десять, как обычно. Нормалёк.
      - Завтра воскресенье, комиссия из дивизии будет, - строго сказал Бурят. Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать... Я проверю.
      - Вас понял, - козырнул Валерка. - Вытрухнем, как нечего делать. .
      Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть.
      Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо.
      - Пойдем, земеля, осетринки покушаем. Погоди, забыл, тебя ж Лысодор в штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.
      - А не надо воровать, - стоя у дверей штаба, по-домашнему увещевал майор Лысодор старшину срочной службы Рехта. - Чего ж теперь рыпаешься? Сколько ты задолжал стране и государству?
      - Триста восемьдесят, - ковыряя землю хромовым офицерским сапогом, промямлил Рехт.
      - Ну вот. А туда же - домой собрался, - развел руками Лысодор. - Ты сперва с казной рассчитайся... На земле поработай, покопай. На земле рублей шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!
      Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодору.
      - Ишь как ты пряжечку изогнул, по моде. - Лысодор почти без усилия разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. - Еще раз увижу - на губу... Понятно говорю?
      - Так точно! - отчеканил Рехт.
      - Ну, золотая рота, - Лысодор обернулся к притихшим на всякий случай дембелям, - заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.
      И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.
      Костя оправил гимнастерку, проверил указательным пальцем звезду - на месте ли пилотка.
      - Костя, я тебя очень прошу! - Рехт ухватил Костю за рукав. - Выручай! Он запоздало сунул руку, здороваясь.
      Костя принял в сторону, хотел было удержать руку в кармане, но рука сама собой вытянулась наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя. Когда старшина Егор Остапыч Мороз был в отпуске, их четвертой ротой месяц командовал старшина срочной службы Рехт. Костю он тиранил за то, что москвич. Месяц не вылезал Костя с полов и через ночь чистил на кухне картошку.
      Рехт - отдать ему должное - сейчас покраснел.
      К штабу подошел Валерка.
      - Записок не хватило, бухих полно.
      - Запиши на себя пяток простыней, а?.. - канючил Рехт. - Будь другом! Ведь на полгода тормознут... Запиши, а?..
      Валерка ковырялся в зубах, ожидая, что скажет Костя. Костя медленно достал пачку "Опала", вытянул сигарету, протянул пачку Валерке, тот, хоть и не курил, взял сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.
      - Ну, три простынки...
      - Ты человеческий язык понимаешь, да? полувопросительно-полуутвердительно ласково спросил Костя, снял несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.
      Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.
      - Ты сам-то откуда? - спросил Костя, вытирая пальцы. - Из немцев?
      Рехт закивал расчесанной на пробор головой.
      - А великий русский язык понимаешь?..
      Рехт заволновался, побледнел...
      - Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда?
      Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то.
      - Падла, - сквозь зубы процедил Рехт.
      - А ты чем недоволен, в натуре? - Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах.
      Рехт зашагал прочь по бетонке.
      - Кусок паскудный! - вдогонку ему крикнул Валерка. - Чеши репу - и скачками! Слышь, земеля, - Валерка уже перескочил на другую тему, - ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
      - Спрошу, - с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. - Куда ты его вешать-то будешь?
      Валерка с трудом нагнул голову - мешал жирный подбородок - и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: "Воин-спортсмен", "Первый класс", "Мастер спорта", "Отличник Советской Армии", комсомольский значок на пластмассовой подкладке, "Ударник коммунистического труда".
      - Спрошу, - еще раз пообещал Костя. - Как у тебя с собранием, приняли?
      - Приняли! - Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. - По уставу гоняли - я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. - Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. - Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли.
      - Карамычев! - крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. - Костя! Заходи!
      Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
      - Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
      Костя ошалело уставился на него.
      - Иди, чего встал?
      Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери.
      - Ну, все закончили?
      Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
      - А бабий?.. Бабий-то гальюн забыли.
      - Вы не говорили, - оторопел Костя.
      - Сейчас говорю, - посерьезнел Лысодор. - Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?
      - Послезавтра хотим.
      - Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе. - Лысодор открыл сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
      - Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
      Лысодор встал, надел фуражку.
      - Ну так, Константин Михайлович. Держи! - Он протянул Косте пакет. - С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
      - Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
      Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?"
      Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
      - Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор.
      - Тут вот... - Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик. Лысодор на весу расправил четвертак.
      - Разменять, что ль?
      - Да-а-а, - проблеял Костя.
      3
      Костя чихнул. Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ёк.
      - Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
      Костя встал, поплевал на ладони - провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!
      Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу "Время" хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал...
      Казарма храпела.
      Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.
      Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
      И тот заметил, свистнул тихонько:
      - Ко-отик!..
      Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банке горела свечка.
      - Сколько времени, Котик? - улыбнулся Женька и протянул Косте часы. Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
      - Перед поездом. - Костя застегнул часы.
      - Ты фосфор-то стери с циферблата, - посоветовал Коля Белошицкий. - Вредно для здоровья.
      - Богдан, - простонал Миша Попов, - не мурыжь, кайф проходит.
      - Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся. Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина из кружки, стал раскуривать.
      - Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю.
      - Марик Мильготин подвез.
      - От какой Танюшки? - проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.
      - Люся? - Костя смешался. - Вы?
      - На, дембель! - Женька протянул ему раскочегаренный челим. - На посошок. Все сделали?
      Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.
      - Почти. К утру кончим - и отвал.
      - А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?
      Костя проверил в записной книжке: на месте.
      - Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.
      Костя помотал головой.
      - По люксу пойдет.
      - Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
      - Тебе звездюлей надо, а не колесико! - мрачно изрек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал - бегал ото всех в одном сапоге и орал, змей.
      - Tсc! - прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. - Показалось?..
      - Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов.
      - Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
      На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
      - Проехали, - буркнул Миша Попов.
      Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону следующему.
      - Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал.
      Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.
      - Богдан, - из сонного омрачения возник голос Миши Попова, - ты новье будешь брать на дембель?
      Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
      - Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. - Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..
      Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
      - Дам в лоб - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Попов.
      - Та-ащится! - радостно отметил Эдик Штайц. - Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...
      В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное - его замысла.
      Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах - длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать. Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще... Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно - снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.
      Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил - и торчи!..
      - Богдан, - уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, - пихни колючего...
      Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще - стихи посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом...
      "Шарашится по роте свет голубой и таинственный... - сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. - Шарашится по роте свет голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя единственный..."
      - Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки.
      - Чего тебе?
      - Пихни колючего...
      - Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет. - И снова приобнял библиотекаршу.
      Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".
      Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"
      От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился - разбудили.
      Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
      - Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? - спросил Костя.
      - При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул Косте челим. - Не хочу. А Дощинин не отпустит.
      Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
      - Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый. - Тебе зачем?..
      - О чем говорить! - кивнул Костя. - Заметано.
      Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.
      - Чего ты? - спросил Женька.
      - Пойду помогу, ребята возятся. Фишка с Нуцо...
      - Сиди! - Женька за ремень потянул его вниз. - Только кайф сломаешь. Сиди.
      Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
      Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
      - Не надо, Жень... - вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.
      - Егорка, Максимка!..
      Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
      - Подъем, подъем! - повторял Женька, похлопывая их по плечам. - Задача: одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.
      Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
      - Не здесь, не здесь. - Женька вытолкал тех на проход.
      - Торчит! - Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. Людмила Анатольевва!
      - А-а... - донеслось из Люсеньки.
      - Насосалась, кеша кожаная... - проскрипел Миша Попов. - Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
      - Ты давай, давай! - отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.
      - Же-еня-я... - прошептала Люсенька.
      - Что с тобой? Плохо?
      - Тошнит...
      - Сукой быть, ктой-то ползает под окнами - бухтел свое Миша Попов.
      - Мам-ма... - простонала Люсенька. - Тошнит...
      - Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц. - Точняк - блевать будет!
      - Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый. - На свежачок...
      - Не надо... - стонала Люсенька. - Ма-ма.
      Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.
      - Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он.
      Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в колодное стекло.
      - Ага-а... - простонала она. - Лучше-е...
      - Блевать будет, - уверенно повторил Эдик. - Сейчас бу...
      Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.
      - Тряпку! - рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.
      - Богдан! - прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец из второго взвода. - Кончай базар!
      - Отдыхай лежи! - заорал Женька, ощерившись.
      В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал.
      - Я кому сказал: тряпку! - Женька хлопнул в ладоши.
      За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.
      - А-а! - закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
      - Свет! - взвыл Женька на всю роту. - Бабай! Свет!
      - Рота, подъем! - спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.
      4
      Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.
      - Куда?! На место! - Куник затолкал Костю в проем между койками. Подъе-ем! - орал он тонким голосом, не соответствующим его огромному волосатому тулову. - Подъем!..
      Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
      - Люся, Люся, - задыхаясь, бормотал Женька. - Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька... Давай посмотрим...
      Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.
      Бабай метался по роте.
      - Чего такое?! - Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. - Чего?!
      - Воды! - отшвырнул его Женька. - Воды дай!
      Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.
      - Вторая рота. Блатные, падла! - рычал он. - Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..
      Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.
      - Кому не касается?! - орал он. - Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!
      - Рота, отставить! - всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.
      - Кыш, шушера! - Куник дал ему по башке.
      - Дай ему, чтоб на гудок сел! - посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. - Раскомандовалась, сучка квелая...
      - Холодно без хэбэ! - вякнул кто-то.
      - Кому холодно?! - обернулся Куник. - Строиться! Рота, слушай мою команду!..
      За окнами с одной стороны казармы стало светло - врубили прожектора на плацу.
      - Уходят! - радостно заорал молодой у окна.
      Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.
      - Суки! - ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. - Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..
      Выход из казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.
      Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком.
      - Одесса! - заорал Куник. - Музыку вруби!
      Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку.
      Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.
      Белошицкий вниз не спустился.
      Костя лихорадочно перебирал глазами роту. "Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!.." От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает...
      "Господи, - стонал про себя Костя, - ведь убьют!.." Анашовый кайф вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша... Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой!
      А Нуцо был здесь. Выпорхнул из-под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался.
      - Фиша где?! - крикнул ему Костя. - Где Фишка?
      - За губарями побег! Валерка велел! - блеснул зубами цыган.
      Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.
      - Пошли! Чего стоим? Холодно!
      "Тебя кто звал?! - стонал про себя Костя. - У тебя ж отмазка!.."
      Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.
      Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: "Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!"
      - За мно-ой! - Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте.
      Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен.
      - Не бзди, мужики! - орал Куник. - Главное, всей хеврой навалиться!..
      - "О-о гё-ол!.." - стонали битлы.
      Куник был уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В расстегнутом кителе, в тапочках, Бурят судорожно цеплял на рукав красную повязку дежурного.
      - Четвертая рота! Стой на место!.. Приставить ногу к ноге! - Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь.
      - Мочи Бурята!
      Куник, не останавливаясь, отгреб Бурята в сторону. Тот отлетел, упал, заверещал что-то, фуражка покатилась по плацу. Рота валила дальше, за Куником.
      До казармы оставалось шагов тридцать. Вторая по-прежнему молчала. Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник.
      - Не бзди, мужики! - снова заорал он и орал так через каждые два-три шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь.
      Женька со Старым рванулись вперед, чтобы не отстать от Куника. Костя тоже пошел быстрее. Женька держал в руке арматурину. Старый просто шел, шел без всего, ссутулившись по-пожилому, похожий на мастерового из фильма "Мать".
      - Сука старая!.. - всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет - вины меньше.
      Женька хлопнул его по плечу:
      - Чего ты?
      - Ничего! - огрызнулся Костя, стряхивая его руку.
      - Не бзди, мужики! - взвился под небеса истошный визг Куника.
      И вдруг черная молчавшая казарма ожила. Вспыхнул свет. Кроме центральных дверей, распахнулись боковые. И из трех прорех казармы живыми потоками наружу ломанулись блатные.
      - Глуши козлов!
      - Сучье позорное!..
      - Петушня помойная!..
      - Мочи пидоров!..
      Костя увидел, как Куник, метнувшись навстречу толпе, сливающейся из трех потоков, увернулся от вспорхнувшего над его головой лома, и пряжкой, под свист ремня, уложил одного и, обернувшись, ловко достал первого, с ломом, уже врывавшегося в чужую толпу. Оба подмялись, звякнул о бетон покатившийся лом.
      - Минус два! - провопил Куник. - Мочи блатных!
      Драка расползлась по всему плацу.
      Костя сразу подался в тень трибуны, в темноту. Но и там было страшно: вдруг увидят, что прячется.
      На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу одетых и своих. Он крутил вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не трогали. И он снова отбежал в тень - передохнуть. Нуцо уделал одетого - лопатой плашмя.