- Кто? - сорвавшимся голосом выдавил Костя, вспоминая почему-то губу.
      Валерка оставил гирю в покое, вытер пот с жирного бабьего подбородка, пожал плечами:
      - Как кто? Блатные. Вторая рота.
      - Кого - вас?
      - Как кого?.. Всех. Всю вашу роту. Живете больно красиво. А может, и не будут. Меня не щекотит... Слышь, земеля, у вас в роте тоже колотун? Не топят, что ли? Кочегару пойти рожу настучать?..
      Валерка молол что-то про кочегара-салабона, про завтрашнее партсобрание, на котором его должны были переводить из кандидатов... Костя уже не слушал. На одеревеневших ногах дошел он до своей тачки и тупо покатил ее сквозь ворота по бетонке.
      На плацу шел утренний развод. Приближалась зарплата, и Быков орал, как делал это каждый раз перед деньгами, чтоб не нажирались, а если и нажрутся, чтоб не бросали друг друга. А если уж бросят пьяного, то чтоб на живот переворачивали, чтоб блевотиной не захлебнулся...
      Костя не стал слушать известные уже слова, он катил тачку к последнему недоработанному туалету. А может, ничего? Мало ли что Валерка треплет! Идиот жирный!..
      Нуцо выкидывал на поверхность уже не вонючую чернь, а обыкновенный восточносибирский грунт второй категории, то есть песок, лишь кое-где в нем предательски чернели вкрапления прошлогоднего перегноя. Фиша выбирал из раскиданных вокруг обрезных досок, какие поровнее, - для пола.
      Костя подвез тачку ближе к яме и стал загружать.
      - Молодой! - хохотнул снизу Нуцо. - Скажи что-нибудь.
      - Молчи, салага, - пошутил Костя. - До обеда побуду, потом отвалю.
      - Куда? Уши резать?
      - Паши давай!..
      - Костя, - укоризненно сказал Фиша, - надо больше работать, а ты все куда-то убегаешь. Надо уборную доделать. Мы же в воскресенье домой уезжать хотим. Давай хоть пол начнем, потом отвалишь.
      Насчет ушей Костя действительно ездил в область, в косметическую поликлинику. Со школы не давали ему покоя эти уши, торчали, заразы, под прямым углом в стороны. Кончил десятилетку, волосы отрастил - вроде ничего, а в армии опять проблема.
      В поликлинике сказали, что уши исправить можно, но надо полежать три дня в больнице, а потом еще каждый день ездить на перевязку. Короче, уши Костя решил оставить до Москвы.
      Из динамика грянул марш. Стройбат, отпущенный с развода, разбредался с плаца по рабочим точкам.
      Вторую роту - осенний призыв, набранный целиком из лагерей, - увозили в грузовиках на комбинат. Блатные работали пока на земле. Приживутся, оборзеют, тоже найдут непыльную работенку. Стройбату без разницы, где воин пашет, лишь бы доход в часть волок. Вон двое из первой роты на трамвай сели - инженерами на комбинате работают.
      Марш окончился, стало тихо и пусто. Теперь Коля Белошицкий запустит битлов. Потом пойдет "Роллинг стоунз". Эту кассету Костя знал наизусть позавчера взял ее с переписки у парней в городской студии звукозаписи. Сделали, как-никак коллеги: Костя в Москве на улице Горького звукооператором работал.
      Мать мечтала, чтоб он стал музыкантом. Отчаявшись отыскать у сына абсолютный слух, купила скрипку и часами заставляла его пиликать на ней под присмотром пожилой музыкальной маразматички с первого этажа. Костя пиликал, пиликал и допиликался: от долгого стояния стала слетать коленная чашечка. Тогда мать разнесла по дому, что Костя переиграл ногу, как пианисты переигрывают руку. Наконец музыкальная маразматичка умерла, но поскольку мысль о Костиной музыкальности по-прежнему не давала матери покоя, она определила его после школы в студию звукозаписи. А чашечка коленная через год определила Костю в стройбат.
      Повспоминал Костя родной дом и в который раз с тоской убедился, что не тянет его домой. А куда тянет, и сам не знал. Никуда. Если только на студию. Веселая жизнь! Попивай потихоньку да клиентов пощипывай. А вечерами что делать?..
      Фиша положил первую доску и приживил ее гвоздями.
      - А ты иди покушай, - прервал Костины раздумья Нуцо. - Селедки принеси. С черняшкой!
      Жрать хотелось страшно: завтракали в пять утра, а сейчас одиннадцать. Но пошел Костя не в столовую, а в баню - в загаженном состоянии есть он бы не смог. А Фишке и Нуцо хоть бы что. Сзади к столовой подойдут, пожрут в биндейке на скорую руку и опять вкалывать.
      Костя еще и потому шел в баню, что твердо решил не пахать больше сегодня. Сегодня они с Женькой поедут в третий микрорайон, в общежитие четвертого НПЗ, навещать Таню-вонючую. Вообще-то никакая она не вонючая просто, моется хозяйственным мылом, а Косте это простое мыло... Ну, не переносит. А так она баба красивая.
      - Открой! - Костя уверенно постучал пальцем в окошко обувной мастерской, помещавшейся в одном полубараке с баней.
      Сапожник, он же зав. баней, открыл дверь, впустил Костю и снова закрыл: мало ли кто еще припрется.
      Костя мылся, как стал золотарем, каждый день. По личному распоряжению Лысодора. Невелика радость, а все-таки. Фишка с Нуцо под это дело - под вонь в свинарник спать переместились. Свиньи-то свиньи, зато покоя больше.
      Костя помылся, установил на подоконнике карманное зеркальце, внимательно поглядел на себя, приподнялся на цыпочках - посмотреть, каков он в нижней части. Ничего. Поджарый, длинноногий, ни тебе шерсти особой, ни прыщей... Нормальный ход. Еще бы уши...
      Он уже заканчивал бритье, когда вдруг сообразил, что дембельское его пэша с лавсаном и сапоги дембельские, яловые, в каптерке.
      Костя с треском отодрал оконную створку, потом вторую, наружную, замазанную белилами, и высунулся в холод: может, кто из своих рядом? Везуха! возле клуба на перекладине корячился Бабай.
      - Бабай! Кил мында! - заорал Костя и свистнул, чтоб тот лучше услышал.
      Бабай услышал, свалился с турника, покрутил башкой, соображая, откуда крик, и наддал к бане.
      Бабай чудом оказался в армии - скрыл, что у него ночное недержание. Взяли в конвойные войска, куда весь Восток берут, но сразу же выкинули, как унюхали. В госпитале Бабай взмолился, чтоб не комиссовали - дома засмеют: не мужик. Так Бабай и оказался в стройбате. Не здесь, в нормальном. А в прошлом году, как очищали стройбаты, вытурили его. В Город, куда всю шваль скучили.
      Теперь Бабай целыми ночами сидел возле тумбочки под переходящим знаменем и пустым огнетушителем. На тумбочке под треснувшим стеклом лежала шпаргалка, что он обязан докладывать при посещении роты офицерами. Днем Бабай немного спал, а остальное время старался накачать силу. На турнике он докручивался до крови из носа и тогда ложился на спину в песок, а сейчас, весной, - на лавку рядом с турником.
      - Чего тебе? - с готовностью затарахтел Бабай, грязными ручонками подтягиваясь к высокому подоконнику.
      - Принеси из каптерки пэша, сапоги, носки и плавки. В чемодане моем. У Толика спросишь. Повтори. Что такое пэша?
      Бабай задумался, но повторил правильно:
      - Полушерстяное.
      Не успел Бабай умчаться, мимо бани процокала полненькими кривыми ножками Люсенька. Люсенька не скрывала, что пошла работать в армию в поисках жениха. У нее уже был один - из позапрошлого дембеля, и от него даже остался у Люсеньки сынок. Жених уехал в Дагестан, а Люсенька по-прежнему работала в библиотеке. Быков хотел было погнать ее за блуд с личным составом, а потом сжалился. Быков вообще мужик клевый. Всех жалеет. И солдатье, и вот Люсеньку. И Бабая. А здоровенный - штангу тягает! По воскресеньям его ребята на реке видят с этюдником, рисует чего-то. На войне был, потому и мужик классный. Все офицера, кто воевал, нормальные мужики, незалупистые.
      С Люсенькой в настоящее время занимался Женька Богданов, собирался, вернее, обещал жениться. Это было на руку Косте: Люсенька всегда держала для него "Неделю", "За рубежом" и журнал "Радио". Более того, на дембель обещала списать для Кости все журналы "Радио" за последние десять лет.
      Бабай обернулся мигом.
      - Ничего не забыл? - спросил Костя, принимая амуницию. Строго спросил, но Бабай не только ничего не забыл, но и притащил Костину шапку, меховую, офицерскую - для увольнительных, - и дембельский ненадеванный бушлат.
      - Костя, Костя! - залопотал Бабай. - Деньги сегодня дадут, сегодня дадут! Зарплату. Не ходи к бабам, завтра иди к бабам!.. Ты уйдешь - мне деньги отберут старики. Я тебе отдам, ладно? Тебе отдам, ты мне потом тоже отдашь. Ладно, хорошо, ладно?
      - Ладно! - кивнул Костя и закрыл окно.
      Бабай как постоянный дневальный получал шестьдесят рублей. После вычета харчей, обмундировки и так далее на руки ему выдавалось пятнадцать, еще пятнадцать ложилось на лицевой счет. Год назад Бабай упросил Костю отбирать у него получку - тогда другие старики не будут зариться. Костя согласился. Не за так, конечно, - троячок ему Бабай отстегивал из каждой зарплаты.
      Костя довел себя до кондиции. Причесался, максимально напустив волосы на уши, надушился любимыми своими духами "Быть может", польскими, с полынным запахом. Спасибо, мать посылает. Надо, кстати, написать ей, с тоской подумал Костя. Нудит: в институт, в институт... Какой тут институт... Костя достал из нагрудного кармана крохотную щеточку для сапог, завернутую в лоскут бархата, отрезанный от клубной гардины, навел глянец на сапоги, изнутри кулаком оправил меховую шапку с недовытравленным на засаленном донце именем бывшего владельца и легкой журавлиной походкой, благоухая, вышел из бани.
      Карманы его дембельской гимнастерки слегка оттопыривались.
      В карманах у Кости находились конверты, шариковая ручка, бумага для писем и маленький, но толстенький дневничок в клеенчатой обложке, куда Костя записывал события дней и по обкурке стихи. Были там еще арабская зубная паста "Колинос", которую Костя применял специально для свиданий, упомянутые уже щетка для сапог, духи, а также зубная гэдээровская щетка. Упаси бог, в роте увидят - тот же Коля Белошицкий заныкает, и выявится его щеточка в виде наборного браслета для часов. Коля может даже и сознаться в пьяном виде. Понурит голову, отягощенную большим переломанным носом. "Ну, прости, - скажет и разведет в стороны свои длинные жилистые руки. - Спер. А браслетик по люксу вышел. Хочешь, возьми. Простишь?" Ну кто ж после таких слов не потечет? Потому-то Колю никто в жизни и пальцем не тронул - рука не подымалась. А что нос перебит, так это еще до армии, на зоне, по недоразумению и в темноте.
      2
      - Слышь, земеля! - Валерка Бурмистров орал прямо с крыльца КПП. - Ну, ты, в натуре, вчера хорош был, я те дам!..
      Костя остановился перевести дух, вытер рукавом липкий похмельный пот, скривил улыбку:
      - Да-а?..
      - Будь здоров! - Валерка заржал. - Тебя мой молодой на себе до роты пер... Дрозд!
      На крыльцо выскочил здоровенный, стриженный налысо молодой.
      - Вот этот, - сказал Валерка.
      - Ага. - Костя кивнул, благодаря не молодого, а Валерку, поскольку молодыми распоряжался он. - Ничего такого, Валер?.. А?
      - Нормальный ход. Тебя Рехт, дружок твой, заловил, хотел на губу. Еле отбил... Москвичей не любит только так!
      - Спасибо, Валер... - пробормотал Костя, берясь за тачку.
      - Земель! Погоди...
      Молодой с интересом наблюдал за ними.
      - Кыш! - прошипел Валерка, и молодой исчез. - Вчера обстриг их налысо, обросли, как деды. Тебя как зовут, забываю?
      - Константин, - как можно спокойнее ответил Костя.
      - Слышь, земеля, трояк не займешь? Молодым осетрины прислали с Оби. Я считаю, им вредно. А?
      - Вредно, - небрежно, по-дедовски кивнул Костя.
      - Короче, трояк займи, рассыпухи берем, и вечерком приходи. Телек позырим. "Братья Карамазовы".
      Костя с трудом понимал Валерку. Деньги нужны. Денег нет.
      - Денег-то, Валер...
      - Ну, здрасте, приехали! - Валерка хлопнул себя руками по ляжкам. - Как бухать - есть, как земелю выручить - от винта! Хреновый ты земеля! Я таких в гробу видал!..
      Надо бы объяснить, что денег у него с тех пор, как залетел с кренделями глазированными, вообще нет, только Бабаев трояк, который он вчера тоже упустил, потому что деньги у Бабая отобрали другие, пока они с Богданом киряли у Тани-вонючей.
      Но как сказать, если язык чуть шевелится, обожженный вчерашним слабо разведенным спиртом? Найдет. Найдет он Валерке трояк. Не ясно где, но найдет. И больше достанет: сколько скажет Валерка, столько он ему и достанет. Потому что даже подумать страшно, как бы он мог служить без земляка на КПП. Вон вчера Валеркин молодой на себе его волок, а ведь всех бухих Валерка сперва сам отоваривает на КПП, а потом сдает на губу.
      - Подожди-ка... - Костя потер рукавицей лоб. - Ты здесь будешь?
      - А куда я, на хрен, денусь? - обиженно пожал плечами Валерка.
      Костя с трудом соображая, где взять денег, покатил тачку прочь. Другие-то старики с Валеркой вообще не здороваются, за падло считают. Им что, Валерка их сам побаивается. У Миши Попова в Городе серьезные друзья по наркоте, с ним все учтивы. У Женьки через комендатуру все зашоколадено. А у него, у Кости?.. Нету у него отмазки! Конечно, когда он с Мишей или с Богданом, никто не залупнется. А когда один?..
      "О чем, козел, думаю? - усмехнулся про себя Костя. - Какая отмазка, зачем отмазка?! Послезавтра в Москве гудеть буду!"
      - Слышь, земеля! Тогда уж пятерик бери для ровного счета, - по инерции обиженно крикнул Валерка. - Слышь?
      - Слышу, - отозвался Костя.
      Фиша выпиливал очко. Вернее, пол-очка в одной доске, пол - в другой.
      - Фиш, дай трояк до получки, в смысле пятерку, - нахраписто заявил Костя.
      Фиша не спешил давать деньги, и Костя понял: атака с ходу не удалась. Сейчас Фиша начнет нудить. Костя сел на доски и полез за сигаретами.
      Фиша не нудил. Фиша аккуратно выпиливал полукруг в доске по красной карандашной линии. Перед шмыгающими вверх-вниз зубьями пилы на линии нарастал холмил опилок.
      "Сейчас с чиры съедет!.."
      Костя, не поднимаясь с досок, изо всей силы дунул на Фишину работу. Фиша дернул головой вверх и стал остервенело тереть запорошенные опилками глаза.
      - Извини, - виновато сказал Костя.
      Пилил Фиша точно по линии. Он молча взглянул на Костю, как на убогого, ерзнул пилой еще пару раз и, аккуратно придерживая снизу, принял выпавшее полукружье.
      - Дай трояк, - сбавил Костя.
      - Получка, Костя, была вчера, - сказал Фиша. - У тебя получки вчера не было. И тебя не было. Ты вино пил. С Богданом.
      - Ну и что теперь? - устало сказал Костя. - Застрелиться?
      - Не пей вина...
      - Гертруда, - усмехнулся Костя, - дай денег, чего ты жмешься?
      - А ты помнишь, сколько мне должен? - склонив голову на плечо, со справедливой укоризной спросил Фиша. Точно так вот Костю допекала дома мать.
      - Много, Фиша, много, - закивал Костя. - Все отдам. Все. Бабки огребем в субботу...
      - Я тебе дам еще раз денег, если ты мне пообещаешь, что ты берешь у меня деньги не на вино. Разве ты не понимаешь! - Фиша возвысил свой обычный монотонный голос и соответственно воздел руки к небесам. - Ты можешь стать горчайшим пяницей! Как все! Как Нуцо!
      - Чего? - Из ямы показалась улыбающаяся небритая морда цыгана. - Оставь курнуть!
      Костя протянул ему бычок.
      - Фишка денег не дает.
      Нуцо, обжигая пальцы, досасывал окурок.
      - Дай Косте денег. И мне дай.
      - Тебе - таблетку! - отрезал Фиша, и Костя понял, что ему Фиша денег даст.
      - А чего вы, собственно, не пашете? - нахмурился Костя. Надо было добавить что-нибудь поосновательнее, и Костя выпалил не совсем свое, но в настоящий момент подходящее: - Приборзели?!
      - Лопатой больше не берет, - сказал Нуцо. - Клин нужен. И кувалдометр.
      - Что ж вы, гады, сразу не сказали? - Костя даже застонал. Переться теперь в кузницу, клянчить клин, кувалду... От одной мысли мозги скручивались. Костя страдальчески поморщился, поднял глаза на Фишу. - Пятерку дашь?
      - Дам, - торжественно объявил Фнша. - Иди за клином.
      Костя тяжело поднялся с досок.
      - Пойдем, - сказал он Нуцо. - Сам все попрешь. Я - дед. Понял?
      Когда вернулись с инструментами, Фиша читал книгу.
      - На, - строго сказал Костя. Нуцо синхронно его словам скинул с плеча на землю клин на приваренной арматурине и кувалду. - Пашите, гады... Фиш, ну?.. Костя протянул руку.
      - Ты мне подиктуешь сегодня? - с ударением на последнем слове спросил Фиша, не спеша расстегивая пуговицу на коленном кармане.
      Костя молча следил за второй пуговицей, которая оставалась нетронутой.
      - Часочек, - уточнил Фиша и протянул Нуцо завернутую в бумажку таблетку.
      - Нуцо! - чуть не плача, простонал Костя. - Он смерти моей жаждет. Меня блевать волокет, а он - "подиктуй"!..
      - Дай Косте денег, - вступился Нуцо. - Дай!
      - Хорошо, - сказал Фиша. - Вот мы позанимаемся, потом я тебе дам денег.
      - Слушай меня, Фишель, - сказал Костя, дыша в лицо Ицковичу перегаром, который Богдан называл перегноем. - Учти, Ицкович, вас, всю вашу масть, вот именно за это в народе не любят. Вот таким своим... некорректным поведением ты возбуждаешь в нашем народе антисемитизм. Я правильно говорю, Нуцо?
      - Точняк, сто процентов, - не поняв ни черта, кивнул Нуцо и на всякий случай хмыкнул.
      Фишель Ицкович, огромный, очень красивый, медлительный, еще некоторое время собирался с мыслями. Наконец он тяжело вздохнул и расстегнул вторую пуговицу на кармане. Костя перевел дух, стараясь дышать потише, чтобы не спугнуть Фишино решение.
      Фиша достал потертый бабий кошелек и долго выуживал из него пять рублей жеваными бумажками.
      - А теперь, Фиша, могу тебе сказать: подиктую. Иди в техкласс, я сейчас приду.
      Улыбка расплылась по Фишиному лицу. Он завалил инструмент досками, накинул телогрейку и потопал через плац к стоявшему на отшибе голубому бараку тех-классу.
      - Дуй на КПП, - скомандовал Костя Нуцо. - Деньги - Валерке.
      Веселый, жизнерадостный Нуцо помчался по бетонке к воротам, унося с собой легкую неотступную вонь.
      Костя пошел учить Фишу.
      - "...Лев Силыч Чебукевич, нося девственный чин коллежского регистратора... - медленно диктовал Костя, прохаживаясь перед Фишей, втиснутым в переднюю парту, - вовсе не думал сделаться когда-нибудь порядочным человеком..."
      Фиша писал, низко опустив голову к тетради. Над курчавыми его волосами шевелился, не уплывая, легкий дымок, потому что в зубах у Фиши торчала папироса. С куревом у него были странные отношения. Вообще Фиша считал курение недопустимым, хотя и не в такой степени, как вино и женщин, но во время особо сильных переживаний разрешал себе закурить. Занятия русским языком требовали от него большого напряжения, и смолил он сейчас без перерыва - папироска так и ерзала из одного угла рта в другой. Курил Фиша самые дешевые папиросы "Север".
      На стене техкласса висел двигатель внутреннего сгорания с обнаженными разноцветными внутренностями. За окном на плацу, пригретом весенним полуденным солнышком, в подтаявшей лужице дрались воробьи. "А ведь дембель-то вот он", подумал Костя и, сладко потянувшись, открыл рот зевнуть.
      - Евре-ей? - вдруг спросил Фиша.
      - Чего? - недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.
      - Он евре-е-ей?
      - Кто? - Костя наморщился и заглянул в учебник, отыскивая сомнительное место. - Лев Силыч?.. Ты что, Ицкович, спятил? - Костя взглянул на обложку сборника. - И где ты ахинею такую выискиваешь?.. Это ж для филфаков!
      Фиша пожал плечами, вытащил окурок изо рта, напустив в него слюны, и кинул в закрытую форточку. Окурок отскочил от стекла и шлепнулся на раскрытую тетрадь, цыкнув на текст желтоватой слюной.
      - Очки надо носить. Глаза посадишь.
      - Разбил.
      - А новые заказать - трешку жалко? Ладно, поехали. "...Во дни получения он хаживал в кухмистерскую, где за полтину медью обедал не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом".
      - Ты не забыл, что ты должен мне пятьдесят восемь рублей? - не поднимая головы от писанины, тихо напомнил Фиша.
      Костя шваркнул сборник диктантов об стол, как разгневанная учительница.
      - Еще раз о деньгах - и все!
      - Почему ты так волнуешься? Ты не волнуйся. Ты диктуй мне помедленнее. "...Не только гастрономически, но даже с бешеным восторгом".
      - "...После такого обеда, - хмуро продолжил Костя, - ему снились суп со свининой..."
      - Не так быстро! - взмолился Фиша.
      - Ладно, - буркнул Костя. - Проверяй ошибки.
      Он захлопнул сборник и подошел к окну. Стройбат был пустой. Почерневшие сугробы вокруг плаца даже на вид были шершавыми.
      Солнце заваливалось за штабной барак, дело к обеду. А после обеда и покемарить можно, ни одна собака не пристанет. Это тебе не у подполковника Чупахина на Урале. Тот уже с семи утра мучил. Ночь еще, можно сказать, минус сорок - а он их на разводе по часу держал. Наставлял, как нужно трудиться. И уши у шапок опускать не разрешал. Правда, и сам, гад, стоял мерз. Потом оркестр вылазил, и под музыку - на работу. "С места с песней". А до работы три километра.
      А ту-ут?.. За полтора года - одна тревога. И ту Лысодор сдуру учудил. Прикатил на своем "Запорожце" ночью: "Тревога!" Ну, побежали. До губы добежали и обратно, а Лысодор уже укатил досыпать. Такая вот армия. Спесифическая, как Райкин скажет. А политзанятия?.. Тут у руководства одна политика: не перепились бы в зарплату, не передрались бы, не подохли...
      Раз, проходя мимо, Костя услышал, как старшина их роты Мороз да Лысодор дружки закадычные - горевали, закрывшись в каптерке, выпивали потихоньку. "Какая ж это умная голова придумала, - сокрушался Лысодор, - создать в Городе неуправляемую часть. Больше тыщи головорезов! В Городе! Посреди баб, детишек... При Сталине бы..."
      А кто их слушать будет? Один майор, другой старшина. Не сообразили после войны, куда податься, вот и застряли в стройбате. Сиди теперь в каптерке да начальство втихаря поругивай...
      После обеда Костя сразу заснул и очнулся только к вечеру совершенно трезвым. Помотал головой: не кружится. Не подташнивает, пакость во рту исчезла. Ожил.
      Костя засел в бытовку и начал сосредоточенно загонять в погон гимнастерки фторопластовую пластину, чтоб плечи не обвисали. Чего другого, а фторопласта в Городе навалом - нефтекомбинат под боком. Крупнейший в Европе. Все в этом Городе через наоборот. И нефтекомбинат - чистый яд - чуть не в центр Города воткнули. Ветерок подует, да и ветерка не надо, и при хорошей погоде до Четвертого поселка достает. И дети рахитами рождаются, гражданские сами говорят. Как эта пьеса-то называлась? Про комсомольцев... "Иркутская история"? "Город на заре"?.. Чего-то в этом роде. Город, кстати, не комсомолисты строили, а зеки - обыкновенные, нормальные зеки.
      Костя тыкал белую маслянистую ленту в погон, лента не лезла. До половины дошла и уперлась. Костя легонько резанул по напрягшимся швам перочинным ножичком. Ножичек у Кости особый, выпрыгивающий, в брюшину кому засадить ништяк, наверное. Коля Белошицкий подарил на рождение.
      Коля Белошицкий до посадки шофером работал в городском парке. Раз в день приехал, листья нагрузил - и на свалку. А машина без дела не стояла, работала. Вот и заработал Коля на ней пять лет. Но Коля себе цену знал и приговора не испугался: уверен был, что выйдет "по половинке". Рассказывал, у него и в лагере полная свобода была. Ни подъема, ни отбоя. И приехал в зону пересуд. И надо же, узнала Колю баба-судья, та, что его в Одессе судила. Припомнила ему, как он, под следствием, в тюрьме брагу в огнетушителях изготовлял. Так и отсидел Коля пять лет. От звонка до звонка. Правда, после этого на государство уже ни дня не работал. И здесь, в армии, - тьфу, в стройбате, - не работает. Числится киномехаником, а так и не найдешь: то в роте ночует, то в кинобудке, то в поселке у бабы... Кино за него молодой крутит. На вечерних поверках Колю уже и выкликать перестали.
      ...Со стен бытовки круглоглазые, стриженные под довоенный полубокс солдатики учили Костю шить, штопать, латать и гладить обмундирование, показывали, как надо оборачивать на ночь сапог портянкой для просушки последней. Раньше Костя недоумевал: зачем белую портянку на голенище наматывать, оно же в гуталине? Ан нет, прав был довоенный солдатик: начищенный сапог не марался. А вот мазь в жестяной посудине перед их ротой маралась. Поначалу жаловались на нее Буряту (он мазью заведовал): мол, и не мажется, к сапогу шмотками цепляется, и щетка в колтун. А Бурят свое талдычил: "Мазя утвержден в моськовский институт". И все дела.
      А как сам Бурят, младший лейтенант Шамшиев, оказался в армии - одному богу известно. Приперся он сюда с женой, перекошенной какой-то, с четырьмя детьми мал мала меньше. За неимением другой жилплощади Быков поселил его в санчасти. Перед санчастью теперь на веревках все семейство сушится: лифчики голубые, трусы Бурята, детское... Хорошо хоть старших двоих на пятидневку взяли, при нем только грудной да еще рахит лет двух. В дни получки Бурят старался носу из санчасти не высовывать: пришибут ненароком по бухоте. Быков и Лысодор его ни в копейку не ставят - уж больно не любят недоделанных. Такой этот Шамшиев поганенький, гимнастерка не ушита, на морде прыщи, штаны на заднице провисают, каблуки скособочены, не офицер - недоразумение.
      Короче, у всех стариков в роте свой гуталин. А молодым, как Нуцо, или таким дедам, как Фиша, им красота без надобности. Фише бы только учиться, а Нуцо - песни петь. Он их и пел всю дорогу, пока его на губе не "расстреляли". Теперь редко поет. А вот кто его персонально стрелял, не рассказывает. Заклинило цыгана. Только Фише сказал. А мог бы и Косте сказать, Костя не из трепливых, даже по обкурке. Контролирует себя. За это мужики и уважают.
      За дверью загалдели. Значит, народ с работы возвращается. Сейчас погалдят - и в клуб, на суд... Костя закончил второй погон и надел готовую гимнастерку. Выходить на народ не хотелось. Его и на гражданке не особо на люди тянуло лучше книжечку почитать, музыку послушать. Кстати, насчет музыки - не потерял ли схему высокочастотного генератора для подогрева резца? Коллеги из местной студии презентовали.
      Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал из кармана конверт. Нет, не то. Письмо какое-то. От Таньки?..
      Костя с отвращением взглянул на конверт и вспомнил: когда он спал, молодой с КПП принес письмо - Танька привезла. Посомневался: может, выкинуть?.. Вскрыл конверт.
      "Здравствуйте, Константин! Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел уже поддатый, Евгения с собой зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему. Я ж не виновата, что Женя ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А в прошлый раз ты меня к нерусскому приревновал, к болгарину, который в общежитие пельмени принес для реализации..."
      - К цыгану, дура, - проворчал Костя, кинув разорванное письмо в корзину. Нуцо раньше в холодильнике работал - грузчиком.
      - Строиться! - раздался за дверью голос командира первого взвода Артура Брестеля. Когда начальства в роте не было, он был за старшего. - Командиры взводов - в канцелярию! - орал Брестель, подражая капитану Дощинину.
      Только когда Дощинин вызывал взводных в канцелярию, он им чего-нибудь да говорил там, а Артур Брестель орал так, для порядка. Брестель не только говорить не умел, он и понимал-то по-русски плохо. Не потому, что эстонец, а потому, что тупой. Год назад вместе с Костей копал землю на комбинате. Норму никто не выполнял, и гонял их Дощинин вечерами с песнями по плацу до отбоя. А после отбоя без песен гонял. Брестель был как все: норму не выполнял, водку пил, вместо работы купался. И вдруг Дощинина осенило: поставил Брестеля командиром отделения. И на следующий же день картина изменилась. Артур пахал как пчелка и других шугал. Попервости на него не обратили внимания. Тогда он заложил наиболее злостных паразитов.
      Вечером злостные, в том числе и Костя, до ночи стучали сапогами на плацу, а потом до утра чистили картошку. Такая же картина повторилась и на следующий день. Через неделю, когда Брестель стал младшим сержантом, Женька Богданов и Миша Попов начали думать, как быть. Миша Попов пошел в первую роту и привел своего друга по наркоте Нифантьева, комсорга отряда. Вот он и возник - в плавках, слегка торченый, обкайфованный, с вафельным полотенцем, намотанным на кулак. Брестеля вызвали из роты, и прямо под окнами санчасти Нифантьев его отоварил. Брестель улетел за штакетник - жена Бурята спешно задернула занавеску.
      На следующий день Брестель, заклеенный пластырем, снова заложил неработающих, а вечером снова улетел за штакетник. А на третий день Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля в командиры взвода. Не ихнего, а первого, в другой даже половине казармы. И что интересно, отношения с Брестелем и у Женьки, и у Мишки Попова, и у Кости снова наладились.
      На двери клуба с утра висело объявление: "Спецсуд-40. Слушание уголовного дела о самовольном оставлении части военными строителями, рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна".
      Из их роты ребята. Пошли в увольнение, а поймали их через неделю в Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели...
      На суд Косте не хотелось идти. А не идти нельзя: подошла его очередь выступать общественным обвинителем.
      У входа в клуб стоял "воронок". Привезли. Костя почувствовал неприятное дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа.
      Володька Соболев стоял в оркестровой яме, опираясь на декоративный плюшевый парапетик, и глядел в зал. Бритая серая голова его лениво и незаинтересованно поворачивалась, озирая клуб. Время от времени Володька слегка наклонялся вниз и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще...
      Володька сплюнул, плевок лег возле ноги конвойного, тот рявкнул. Володька харкнул еще раз, в сторону. Костя удивился: не Вовкино поведение. Волнуется, вот и расплевался для понта.
      На сцену солдаты таскали столы: один - для членов суда, другой - для прокурора, третий - для адвоката.
      Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой высматривал его по рядам.
      Костя пригибался от его взгляда.
      Из правых кулис вышла шумная группа улыбающихся людей в форменных черных мундирах.