- Наверное, - неопределенно пожал плечами Мишка. - А где им еще?
      - А я думаю - поодаль где. С нянькой. Здесь-то всю мебель попортят. Слышь, а где у него эти дела - кухня, санузел?..
      Мишка снова пожал плечами.
      - Ну, ты даешь! Кто же знать-то должен? Я бы таких служителей - поганой метлой...
      Зазвонил телефон. Мишка взял трубку. Воробей придвинул кресло поближе, чтобы послушать, о чем говорят.
      Разговор был пустой: мать просила, чтобы Мишка съездил на дачу, вскопал огород. Мишка мямлил, а Воробей внимательно слушал, даже руку к уху приложил. Покачал головой недовольно.
      - Хреново ты с мамашей говоришь. Помрет - жалеть будешь.
      - Да она еще молодая.
      - Все равно помрет когда-нибудь... У ней день рождение скоро?
      - В августе.
      - Ты ей золотые часы подари и торт с фигурой.
      - Да есть у нее часы.
      Воробей махнул рукой.
      - Не понимаешь!.. Чего ты лыбишься? Ты не смейся, я верняк говорю. Ты, думаешь, кому-нибудь нужен, кроме мамаши? Вот увидишь. Попомнишь еще мои слова.
      Воробей встал и еще раз прошелся по вестибюлю, рассматривая картины на стенах. Особенно долго - похороны Герцена во Франции. Ночью. С факелами.
      - Слышь, - обернулся он к Мишке. - Вот эту - с захоронением - сразу рисовали или после по памяти?
      - Ночью красок не видно. А потом, они же двигаются, не позируют специально.
      - Если уж такой знаменитый, могли бы чуток и постоять. Пока он их намечет для затравки... Карандашиком.
      Воробей сел к столу, притянул к себе книгу отзывов.
      - Слышь, Миш, нам тоже такую надо у себя. Выражаем благодарность ученому сотруднику кладбища Воробьеву Алексею Сергеевичу за добросовестное захоронение нашей... тещи, к примеру, а?
      Мишка заржал. Воробей тоже было намерился похохотать, но вовремя вспомнил, что нельзя из-за головы.
      Он встал, взял портфель.
      - Двигать надо. Валька небось уж бесится.
      -Да спи здесь, куда ты пойдешь, поздно... - сказал Мишка.
      Воробей вздохнул и поставил портфель на пол.
      4
      Воробей стряхнул с табуретки мусор, вытер ладони о робу и присел к столу. Взял с печки высохший трафарет. Очиненным черенком кисточки разбил на три полосы: для фамилии - пошире, для имени-отчества - поуже, а в самом низу - для когда родился-умер.
      Фамилия попалась - нарочно не придумаешь: Жмур Михаил Терентьевич. Воробей хмыкнул. На кладбище чего-чего, а этого добра - посмеяться - хватает: Пильдон, Улезло, Молокосус, Бабах...
      Воробей клюнул кисточкой в баночку с краской, выжал лишнее о край, оправил волоски.
      Писать начал, как всегда, с середины - для симметрии: "МЖ" в одну сторону, "УР" - в другую, "ЖМУР" хорошо лег на сухой теплый от котла трафарет. Буквы получились широкие, разлапистые. Короткая фамилия всегда лучше - не жмешься, что писать некуда, хоть на другую сторону залезай. Один раз так и сделал: на оборотной стороне дописывал - не рассчитал, а переделывать настроения не было. Тетка-заказчица все удивлялась: понятно ли будет. Будет, еще как будет - и всучил ей хитрый трафарет.
      Обычно трафаретов на складе не было, а в бюро за ними машину гонять целая история. Обходились.
      Собирались старые трафареты из мусора, на худой конец, с бесхозов дергали. Безымянные от дождя, снега и времени. Сваливали их за котлом - пусть сохнут. Ребята с часовни заносили, подберут где - и занесут. Знали, что дефицит.
      Высохшие трафареты Воробей с Мишкой жирно красили тусклой серебрянкой и снова клали сушить - теперь уж на котел. Через день-два трафарет шел в работу.
      Положено: захоронили, и трафаретик готовый - фамилия, имя, отчество, даты - в свежий холмик, чтоб не путались родственники без привычки и не прихорашивали чужую могилу, и такое бывало. А плата за него, за трафарет, в оплату могильную входит. Там все учтено. Да толку-то, что учтено. Отродясь никто не писал их загодя. На других кладбищах - отрытых, серьезных - писали, а здесь нет. Загодя писать - на окладе сидеть будешь, на пиво не заработаешь, не то что...
      Хитрили: вылавливали возвращавшихся после захоронения заплаканных родственников и безразлично напоминали про трафарет... Родственники покорно плелись в трафаретную. А там Воробей или Мишка показывали один на другого: "Вот с художником говорите". Художник нехотя - "Уж так и быть" - соглашался сделать к завтрему: "Что ж вовремя не заказали, сейчас даже и не знаю, смогу ли, - работы много".
      Благодарили по-разному: от полтинника до червонца. Однажды золотозубая в драгоценном каракуле ассирийка дала Мишке четвертак: "Выпей, парень, помяни... Какой айсор был!.." Воробей, восемь лет лопативший могилы, глазам не поверил.
      Этой зимой он попытался усовершенствовать систему: вылавливать клиентов у кладбищенских ворот или у церкви до захоронения. Задумать-то задумал, да против кладбищенских правил, что и дало вскорости себя знать. Часовня скопом приперлась в трафаретную выяснять отношения. Выяснили по-хорошему: до захоронения - атас, сначала мы клиентов трясем, потом вы трафареты ловите. И чтоб в последний раз. Ребята обижаются. Ссориться нам, Воробей, с тобой ни к чему. И своему студенту скажи, чтоб больше не лез...
      Воробей окрысился, но больше для вида - бесстрашие заявить. А какое там, к матери, бесстрашие, когда над правым ухом впадина в два пальца, кожицей вместо кости затянутая, и слуха нет. Подойди сзади да щелкни пальчиком - вот и нет Воробья, пиши ему самому трафарет! Спереди, правда, подходить не стоит...
      ...- С ним рассчитывайся, он бригадир. - Воробей показал на Мишку.
      Женщина протянула трешку.
      - Хватит?
      - Вполне, - ответил Мишка и сунул бумажку в карман.
      - До свидания, - женщина взяла свежий трафарет и вышла из котельной.
      Мишка вышел следом - ловить клиентов.
      Никого не было. Сытые голуби у церкви лениво поклевывали пшено и теребили хлебные крошки.
      Яковлевна прихорашивала могилу молодого подполковника милиции, улыбавшегося с полированного высокого черного памятника.
      - Анна Яковлевна, чего с ним случилось? Молодой... - Мишка вычел рождение из смерти. - Тридцать восемь, совсем молодой. Ребята говорят, застрелили...
      - А то они знают! Выступал на собрании поговорил, сел и помер. Сердце... так, сижа, и помер.
      - А вам сколько лет, Анна Яковлевна?
      - Мне, Мишенька, восемьдесят два в июне будет, если доживу. Уж больно на ноги тяжело ходить стала. Пять могил своих даже Розке отдала, на девятнадцатом у забора. Далеко ходить.
      - Да хватит вам работать, поотдыхайте...
      - Это что ж, на пенсию? Дома сидеть? Да без работы я скорее помру. А здесь благодать. Природа...
      Яковлевна вздохнула, веником огладила памятник, смела сор с полированного цветника, посыпала песком у оградной калитки. Потом собрала инструмент: лопату, веник, метлу, ведерко с песком - и двинулась по своему многолетнему маршруту дальше к уборочным могилам.
      К воротам кладбища подкатил кургузый автобус. Из него вышла группа пожилых людей. Высокий старик крикнул:
      - Молодой человек! Не поможете?
      Мишка подошел. Вдвоем с шофером они вытянули из машины гроб и занесли в церковь. Старик сунул Мишке два рубля.
      В церковь занести можно, если хозяева просят, а вот из церкви ни-ни: тут уже часовня управляется. И хозяева хоть оборись - никто с хоздвора за гроб не возьмется. Все по закону.
      Мишка постоял, обошел от безделья церковь, заглянул в контору. Клиентуры не было. У батареи томился Ваня - дежурный милиционер, на боку у него висела пустая сплющенная кобура, а в окошке позевывала косая Райка, приемщица. Увидев Мишку, она подалась вперед и, глядя не на Мишку, а на Ваню, попросила:
      - Мишка, все равно без дела, груши околачиваешь. Сбегал бы в самбери. Яковлевна говорит: колбасу ливерную выбросили... Сбегаешь?
      - И мне чего-нибудь пожевать, - отлип от окна Ваня. - Утром стакан чаю выпили. А жрать - не лезет. Бултыхается, как в помойной яме. Вчера сестра с мужем приезжала...
      - Денежку гоните, дорогие граждане! У меня голяк.
      - Знаем мы твой голяк, - засмеялась Райка. - С Воробьем небось лучше всех живете.
      - Живет клиентура, - с расстановкой, серьезным голосом сказал Мишка. - А мы с товарищем Воробьевым работам.
      - Погода хорошая, вот она и живет, - с некоторым опозданием отреагировал на клиентуру Ваня и полез за деньгами.
      До обеда Воробей развез все цветники, распустил очередь. Мишку отловил Петрович, послал грузить мусор на центральную аллею.
      Воробей сидел в сарае, заложив дверь на крючок, пересчитывал деньги, раскладывая их по старшинству. Потом разделил: себе и Мишке. Сам ли работал, оба - раскрой один: мелочевку в котел (гранит, мрамор, цемент, инструмент), остальное на три части. Две себе, одну Мишке. Пускай он теперь и не "негр" (Петрович на той неделе его в штат взял), а все равно до могильщика настоящего ему сто лет дерьмом плыть. Тем более и мрамор и гранит, которыми они сейчас работают, его, Воробья. Значит, и бабки не поровну.
      Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и провел ладонью по прохладной сливочной поверхности мрамора, по гравированной "бруском", внутрь надписи, выложенной щедро, без экономии сусальным золотом:
      ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА
      5.2.21-26.8.59
      Спи спокойно, милая мама
      От родных и сыновей
      Обвел пальцем окно под керамическую фотографию, веточку, крестик... "Сука гребанная..." - об отце, избившем больную мать так, что перед соседками, обмывавшими через неделю тело, стыдно до сих пор, сплошняком синяки...
      Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со Средней Азии насморка.
      Была б жива - в золото одел бы, кормил бы из рук... Эх, мама! Умерла ты какую же гадину он приволок! Фотку твою снять заставила, нас с Васькой травила... Васька посмирней, терпел, а я деру дал. Сперва по садам околачивался - садов-то тогда полно было. Поймали раз, поймали два... Отец, сука, сам просил, чтоб в колонию. Она, тварь, присоветовала. Кому сказать, не поверят: варенье со стеклом слала - гостинчик!.. Эх, мама, мама!..
      Воробей сопанул носом.
      ...Говорят, приметы не сбываются. Мишка вон болтает: Бога нет. Знает он много, соплесос образованный... А Татарин, выходит, сам собой убрался? Два года назад.
      Тогда из-за домино заспорили, Татарин бутылкой сзади его, Воробья, и вырубил в часовне и топтал со своими, всей хеврой навалились, сколько их тогда с Мазутки пришло? Человек пять...
      В больницу Воробей себя везти не дал - домой еле, неделю лежал, до уборной дойти не мог, в банку все... И портрет мамы молодой над кроватью просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину...
      Через три недели - а то, ишь, Бога нет! - тетя Маруся, что у церкви подметает, мать Татарина, хоронила забитый гроб с измятой головой Татарина остального не было: разобрали Татарина товарищи по лагерю, зацепился с ними когда-то. Вспомнили. А все - мама...
      На поминках - тетя Маруся хорошо выставила - Воробей вдруг испугался своей нечаянной веры в несуществующего Бога. Татарину потом почти за бесплатно памятничек маленький из лабрадора сделал. Маленький не маленький, а рублей двести тете Марусе сберег.
      Или вот еще.
      В прошлом августе после Гарикова дня рождения Васька, братан, убивал его ночью пьяного, топориком рубил ржавым. До смерти хотел - три раза по башке тюкнул.
      В больнице (сосед по койке потом рассказывал) врачи даже кровь добавлять не стали, жижу одну, плазма называется, лили: чего литры зря переводить? Ждали - помрет.
      А вот хрен им! Живой! Хоть и дышит кожа пустая над ухом. И горло еще потом проткнули прямо в койке. Рубленое - то еще путем не залечив, когда припадок случился после краснухи этой...
      Так живой же. О!
      А то, ишь, специалисты: Бога нет... Кому нет...
      Воробей опять погладил мамин цветник. На днях Толик-рубила должен появиться, фотографию мамину керамическую принесет. Съездим тогда с Мишкой в Лианозово к маме, цветник фигурный отвезем, кронштейн поставим. Ой, мама, мама... Только вот сейчас, в тридцать дошли до тебя руки. С пятьдесят девятого так и лежишь. Могилка неприбранная... А все сивуха, сволочь! Ладно, теперь уж намертво завязал.
      Воробей высморкался, взглянул время, вышел из сарая.
      - Сынок! - наскочила на него маленькая старушонка. - Ты здешний?
      - Чего тебе? - рявкнул на бабку Воробей. - Заикой сделаешь!
      - Землицы бы мне чуток... Болела я, давно не была, вся могилка заглохла. Не привезешь? Я б тебе рублик дала на водочку...
      - Слушай сюда. - Воробей доверительно склонился к старухе. - Нету земли, ясно?
      - А я видела - возят...
      - Да не земля это, дрянь. Наскребут где-нигде и везут! Иди гуляй лучше.
      - Нет, милок, ты чего-то мудришь... не хочешь помочь бабке... - Покачала она головой в платочке и поплелась с хоздвора.
      - Не верит, зараза, - взвился Воробей. - А врешь им - верят! Сволочи!
      - Леш! - негромко сказал подошедший с вилами на плече Мишка. - Может, привезти ей от Шурика пару ведер, у него есть за сараем. Ну, дадим ему трояк. Мы и так сегодня заработали неплохо.
      Воробей неожиданно успокоился.
      - Хрен с ней! Давай вези. Гляди только, чтоб наши кто не увидал, засмеют.
      Мишка привез хорошей земли, оправил холмик, помог воткнуть цветочки разуважил бабку. Хотел идти.
      - Сынок! Погоди, милый, денежку-то! - бабка заковырялась, развязывая узелок на платке. - На-ка. - Она ткнула ему сухой кулачок.
      - У меня руки в земле, бабуль. Сама положи, вот сюда, в карман. - Мишка приподнял локоть.
      - Спасибо, милый, дай Бог тебе...
      - Отвез? - спросил Воробей.
      - Рублец.
      - Кидай в казну.
      Мишка стряхнул с ладони грязь, полез в карман. Трешка.
      - А говорил - рубель? - Воробей замер.
      - Да я не смотрел... Сказала, рубль...
      - Чего дуру гонишь? - вдруг заорал Воробей. - Что она, в карман к тебе лазила?!
      - Да. Я ж говорю: руки грязные были...
      - Бабке своей расскажи! Воробью мозги пудрить не хрена! Ловчить начал?!
      Воробья понесло. Он припомнил бутылку коньяка - презент клиента-грузина, которую Мишка по недомыслию отнес домой. Завязавший Воробей всегда сам совал "освежающее" ему в сумку. Лицо его побелело, он тяжело дышал. Видно было: из последних сил старается не запсиховать. Даже прикрыл глаза и сжал зубы так, что губы превратились в прорезь. Стал кусать ноготь, рванул так яростно, что на пальце выступила кровь, а сам он дернулся и затряс рукой в воздухе.
      - Чего орешь, Алеша? - раздался за дверью веселый голос Стасика.
      Воробей ногой отпихнул дверь сарая.
      - Притырить решил! Дали трояк, а брешет - рупь!
      - Кто? Этот? - Стасик смерил Мишку нехорошим улыбающимся взглядом. Говорил: не приваживай "негр?в".
      - Так ведь думаешь, человек, а он - сука! Знает, что я глухой...
      - А чего ты, собственно, шумишь, Алеша? - ласково и тихо сказал Стасик. Дело-то простое: недодал "негр" монету - все! Разберемся...
      Мишка почувствовал, как сразу похолодели ноги. Одно разбирательство он уже видел.
      Прошлой осенью, когда неизвестный еще Мишке Воробей лежал в больнице с разрубленным черепом, кладбище разбиралось с его напарником Гариком.
      Мишка тогда пахал на Гарика. Был у него в "неграх".
      Раньше за главного был Воробей. При нем обязанности в бригаде были четко распределены. Гарик "проясняет" с клиентами и нарубает доски. Воробей руководит, ведает казной и отмазывает Гарика, если кто из кладбищенских против того хай поднимет. И при них еще один-два "негра" на подхвате: таскать цветники, мешать раствор, крошку мраморную промывать. Короче, ишачить.
      Гарик навестил Воробья в больнице, увидел - не выживет, и уверенней взялся за дела. Без Воробья, а держится, как и раньше при Воробье: с часовней сквозь зубы цедит. А часовня и хоздвор - два разных "профсоюза". Клиент ведь сразу на хоздвор сворачивает, до часовни полкладбища пилить; хоздвор всех клиентов и перехватывает. Часовне только и остается - во время захоронений "прояснять". А много ль "прояснишь", когда родственники не в себе. Вот и получается, что у часовни заработок меньше, чем на хоздворе.
      И народ там, в часовне, наоборот, позабористее, чем на хоздворе, меньше двух раз никто и не сидел. А Гарик гребет и гребет, да еще, дурак, вслух хвалится. Да тут еще пьяная Валька притащилась у Гарика деньги требовать; Воробьеву, мол, долю. А Гарик ей: накрылся твой Воробей и доля его. А сам его кулаками прикрывался все это время: они, мол, и дохлого Воробья сто лет бояться будут. И, главное, громко изъяснял, так, чтоб слышали.
      Не учел, что часовня не так Воробья боялась, как его, Гарика, не любила с его бородой, образованностью и ленивым нездешним разговором.
      С клиентами Гарик обращался с повышенной деликатностью, но без подобострастия, проще говоря, с достоинством держался, собака. Карьеру делал без Воробья.
      Накрылась его карьера. Через две недели после Воробья Гарик сам оказался у Склифосовского. И случилось это днем, в открытую, в рабочий день.
      Мишка с Финном в тот день сидели в глубине хоздвора на штабеле длинных труб: Петрович менял водопровод по всему кладбищу. За свой счет, кстати, менял, иначе его б поменяли.
      Финн, как обычно, был без работы, а Мишка ждал Гарика. Две мраморные доски - Гарик вчера велел - были залиты в кронштейны. Окрепший за три дня сушки цветник Мишка отшарошил прямо здесь, на хоздворе, еще до девяти, до оживления.
      Гарик обещал подойти к двенадцати: полтора часа кури да Петровичу на глаза не показывайся - увидит, ткнет на мусор. А чужой мусор ворочать - хуже нет. Оттого и поглядывал Мишка на ворота хоздвора: от Петровича прятался. Тем более Гарик давно в контору не посылал, все жмется: завтра, завтра... Из-за этого "завтра" с Борькой-йогом кипеж на весь базар подняли. Уж на что Борька с Гариком чуть не приятели - Борька тоже с хоздвора и тоже образованный, - а вот сцепились. Борька его жидом обозвал: вцепился, говорит, в монету, сам жрешь, а в контору - хрен, смотри, доиграешься...
      Вот и поехал Гарик сегодня японский магнитофон Петровичу для машины доставать. Чтоб одним разом всю вину свою перед ним покрыть. Стереофонический, с колонками. На обратном пути хотел еще к Воробью в больницу заглянуть, может, помер уже.
      В полдвенадцатого со стороны железной дороги не торопясь на хоздвор вошел Игорь Мансурович Искандеров, он же Гарик. Не поворачивая головы, кивнул Мишке с Финном, открыл сарай. Вышел оттуда переодетый, с чемоданчиком-"дипломатом". В "дипломате" он держал скарпели - инструмент для гравировки по граниту и мрамору. И молоток специальный. Под мышкой нес полированную доску белого мрамора. Нес в угол двора. Там вместо граверной мастерской на перевернутой вверх дном пустой бочке из-под бензина он вырубал заказанный клиентами текст. Работа выгодная, цены за знак по местному прейскуранту: на мраморе полтинник, на граните - рубль.
      Крест, веточка, окно под фотографию - как десять знаков. Залить доску в цементный кронштейн - двадцать или тридцать рублей в зависимости от размеров доски.
      Гарик был дотошный, рубить сам научился, обзавелся классным инструментом. Все заказы в воробьевской бригаде делал, на сторону ничего не давал.
      Гарик вдруг остановился и, не глядя на Мишку, сказал как бы между прочим:
      - Работы нет - у конторы клиентов лови. Устал - домой иди, здесь высиживать нечего.
      Мишка мрачно поднялся. Финн злорадно улыбался.
      Гарик расположился на бочке, надел очки, чтоб крошка в глаза не летела, и начал рубить короткими легкими очередями.
      Но с хоздвора Мишка не ушел, в ворота зашли несколько незнакомых нарядных крупных парней. Впереди в замызганной робе весело вышагивал Шурик Раевский из часовни.
      Шурик сунул Мишке жесткую короткопалую ладонь, кивнул Финну.
      - Гарика не видели?
      Мишка мотнул головой: там.
      Компания сосредоточенно двинулась в глубь хоздвора. Через пролом в заборе просочились еще несколько незнакомых парней. У этих впереди был Охапыч, тоже из часовни.
      Обе компании сгрудились вокруг работающего Гарика. Отсюда, от Мишки с Финном, видно: стоят спокойно, беседуют, руками водят... Дела решают. Скорей всего ребята эти с проспекта: достали чего - толкать пришли. А Раевский им коммерцию клеит: показал кого побогаче.
      На хоздвор зарулил Борька-йог на разбитом грузовом мотороллере. В кузове на куче грязных листьев трясся Морда в бабьей, искусственного меха желтой шапке. Мусорные вилы свешивались из кузова. Мотороллер проехал мимо шумящих и остановился метрах в пяти от них, возле свалки.
      Чужие ребята вдруг резко задергались, замахали руками. И через несколько секунд стало ясно: Гарику выдают. Выдают серьезно и всем кагалом. Гарик что-то кричал. Типа угроз.
      Борька-йог с Мордой, недоразгрузив мотороллер, спешно подались с хоздвора.
      Странно, что Гарик пока держался на ногах: парням, наверное, мешала их многочисленность. Но потом они все-таки его сбили. Гарик упал и начал орать просто, без угроз. Становилось страшно даже отсюда.
      - Убьют так...
      - Могут... позвать надо... - ответил Мишке Финн, не подымаясь с места.
      - А-а-а-а!!! - тянул Гарик на одной ноте.
      Один из нарядных подобрал с земли блестящую широкую железку и, нагнувшись, с длинного замаха стукнул Гарика по голове.
      Гарик замолчал.
      - Шпателем, - прокомментировал Финн.
      Нарядные успокоились и тихо стали расходиться, переговариваясь между собой.
      Проходя мимо Мишки с Финном, Раевский кивнул и, добродушно улыбаясь, обронил:
      - Пока, пацаны!
      Над пустым двором повисла тишина.
      Гарик зашевелился, тихо рыча, встал на карачки. И на карачках медленно пополз на них - на Мишку с Финном.
      - "Скорую"! - неожиданно громко для своего положения взвизгнул он и ткнулся красной головой в утрамбованную щебенку (хоздвор готовили под асфальт).
      Вокруг его головы по щебенке медленно расползалось черное пятно...
      ...Мишка сидел в сарае на канистре с олифой. Открытая дверь поскрипывала на ветру. На грязном полу валялись грязные деньги: трешки, пятерки - Воробей в лицо швырнул. "Бабки свои забирай и катись, чтобы ноги твоей!.."
      Мишка, не вставая с канистры, нагнулся и подобрал с пола деньги, до которых дотянулся. Встать не мог - дрожали ноги. Что же делать?! Он встал, закрыл дверь на крючок, включил свет. Так. Надо переодеваться. Где же одежда? Вот она. Часы не забыть. Сверла победитовые... Он нагнулся было к ящику с инструментами... Черт с ними, уходить надо. Как? Через ворота? А может, они уже его поджидают? Через хоздвор? Нет, лучше через ворота, там контора, милиция...
      Настороженно оглядываясь, Мишка пошел к воротам.
      Навстречу Воробей.
      - На, - тихо сказал Мишка, протягивая ему ключ от сарая.
      - Чего "на"? - Воробей поморщился, отпихивая Мишкину руку. - Пошел ты!.. Ну, попсиховал малость. Тем более - болезнь... и юбилей у меня. - Воробей хрипло засмеялся. - За шашлыком поедешь. Пон?л?
      - Пон?л, - с тем же ударением пробормотал Мишка.
      5
      В среду Воробью исполнялось тридцать лет.
      Во вторник Воробей со Стасиком сходили в гастроном к Люське. Стасик Люське, директрисе, памятник для мужа делал из габро, черного мелкозернистого гранита. Директриса говорила про мужа: от сердца умер. "Ясно, от сердца, да только сердце-то, наверное, от сивухи заклинило". Люська оскорбилась. "Ну, не обижайся это, я так; сердце так сердце, всяко бывает". Простила директриса Стасику непочтительную версию. Потом, когда Люська познакомилась с ним поближе, вплотную, не раз признавалась вислоносому нахалюге Стасику, до чего осточертел ей бесполезный по супружеству муж, покойник. Раньше ни одной бабы не пропустит, а к сорока стало подходить - все, выдохся.
      В магазине Стасик оставил Воробья возле кассы, а сам с двумя портфелями пошел, куда посторонним вход воспрещен, к Людмиле Филипповне, к Люське.
      Через полчаса Стасик вышел. Портфели тянули к земле.
      - Чего взял? - спросил Воробей на улице.
      Стасик открыл портфель.
      - "Посольская", - прочел Воробей. - Хорошая?
      Стасик взглянул на него жалостным взглядом и не ответил. Воробей понял: хорошая.
      С утра в среду Мишка поехал за шашлыком в центр и на рынок купить зелени.
      Воробей в это время ставил цветники. Дождь не намечался, народу за цветниками собралось много.
      Воробей брал квитанцию, отмечал на ней: "Цветник установлен", расписывался и лез в сарай, где стояли плотно прижатые друг к другу цветники бетонные рамы, внутри которых высаживались на могиле цветы.
      Не так возить тяжело - он их накладывал для экономии времени сразу по три штуки на тележку, - как таскать тяжело одному среди разношерстных мешающих оград.
      На открытых кладбищах, где по целине роют, установка оград вовсе запрещена, а тут все могилы в разнокалиберных оградах, некоторые еще и с пиками - для красоты. Мало кто из кладбищенских не посидел на них. Особенно зимой, когда гроб по узкому на головах двое несут, чуть соскользнул - задом на пику. И терпи, упирайся - не товар же кидать.
      За свои восемь лет при мертвых освоил Воробей цветники в одиночку ворочать и горбылей - нестандартных цветников, тяжелей обычных килограммов на тридцать, - тоже не пугался. Знал, где кантовать, где тащить волоком, а где и на шее, как хомут, пронести.
      После больницы, правда, на шею не вешал: попробовал как-то - сознание дернулось, чуть не грохнулся. И на голове гробы таскать, само собой, не пытался. Когда Мишка под рукой, легче, сочувствует, больше сам ворочает, а если один, приходится...
      Установка цветников шла резво, заказы попадались все на близких участках возить недалеко и возле дорожек. Потел Воробей, но скоростей не сбавлял, только клиентов подгонял: "Передом идите, показывайте!" - и пер перегруженную тележку, по оси увязавшую в непросохших дорожках. "Мамаша, шустрей давай, потом отдышишься! Очередь видала?.." Клиенты поспешали. Домчавшись до нужной могилы, Воробей привычными ударами лопаты сносил до необходимого размера холм, шлепал сверху цветник, подбивал под него землю, шуровал лопатой внутри ровнял землю под цветы: "Готово!" Клиент стыдливо тыкал ему нагретые в кулаке деньги; Воробей не глядя совал их в карман: "Спасибо". И гнал дальше. Сам не просил; когда не давали ничего, чуть постояв, уходил и увозил свою таратайку без "спасибо".
      Не забывал Воробей и о земле невзначай напомнить: "Сюда чернозему б неплохо, на глине-то что вырастет. Глина, еще света от деревьев мало". Клиент обеспокоивался: "Вы думаете, надо?" - "Глядите, дело ваше, мне что..."
      Как правило, действовало. "А есть на кладбище земля?" - "Найти можно, если поискать... Кому есть, кому нет. Мы для себя из Загорска возим, смесь огородная - навоз там, торф. Сюда ведер пять зайдет. Ведро рубель".
      "Огородная смесь" разила наповал.
      Уловив согласие, Воробей скидывал с тележки неразвезенные цветники, очередникам бросал: "Ждите!" - и катил верную тележку за смесью. Бежал, брал в сарае корыто и набитое доверху доставлял заказчику: "Шесть ведер". И высыпал землю в цветник.
      "Смесь", как и "эфиопский" мрамор, придумал Гарик. "Смесь" была везде: на могилах, под деревьями, под ногами. Обычная по составу и цвету земля.
      ...Наконец Воробей заволок на хоздвор пустую тележку.
      - Все! Обед!
      Очередь загалдела.
      Воробей примкнул тележку цепью к сараю и, стянув робу, пошел под кран мыться.
      - Сказано, обед. После часа приходите.
      Он вернулся в сарай и закрылся изнутри.
      Народ потоптался у двери, потом стихло. Воробей достал из портфеля кефир, отпил из горлышка. Наедаться не стал: через два часа праздничная жратва, чего зря харчи изводить. Закурил. Голова от возни с цветниками чуть гудела.
      - Кого? - прорычал Воробей, скидывая крючок. - Ах, ты... Я думал, эти опять... Купил?
      - Протекло все... - Мишка поставил тяжелую сумку на пол. - шашлыка нигде нет, всю Москву объездил. Баранины взял... Замаринуем, лучше покупного будет. Лук у нас есть, соль-перец есть, уксус есть...
      - Сам сделаю, поди мойся, взопрел вон. Стасик, знаешь, чего у Люськи вчера взял? - Воробей вытянул из-под верстака припрятанную "Посольскую".
      - Ого! Лихо! Обалдеют мужики.
      - Вот так. Пойду часок прошвырнусь, а, Миш? Тридцать лет - какого хрена!
      Возле церкви звонарь дядя Леня размешивал палкой в ведре белила. Бурая олифа тяжелой струей тонула в краске.
      Воробей подошел к нему, поздоровался.
      - Сейчас красить придут, а белила встали, - ворчал дядя Леня. - Олиф кончился. У тебя нет литра два?
      - Пусти на колокольню, дам.
      - Опять за рыбу деньги! Сколько раз говорено: забудь про колокольню. Без тебя олиф найду, ступай... - Старик махнул рукой.
      - Ты погодь, дядь Лень. Смотри! - Воробей протянул звонарю раскрытый паспорт. - У меня сегодня тридцать лет. А олифы все равно, кроме меня, на кладбище нет.
      Звонарь положил палку на ведро, взял паспорт.
      - Точно, тридцать. На колокольню-то тебе зачем?
      - Посмотреть. Глянуть разок сверху, а то внизу всю дорогу. С покойниками.
      - А за колокол заденешь? Или гробанешься сверху? Чего тогда?
      - Да не пью я! Год уже... Дядь Лень!..
      - Пить-то не пьешь, а башка колотая. Вдруг чего сверху примерещится.
      - Дя-я-ядь Лень...
      - Колокол не заденешь?
      - Ну ты чего, дядь Лень!
      - Ладно. Олиф с тебя. Пять литров.
      Спотыкаясь о высокие щербатые ступени лестницы, Воробей добрался до звонницы. Колокола висели у самых глаз, их было три, самый маленький в полметра. Черные болванки языков были зачалены за кольцо огромного рыма, вделанного в каменную кладку барабана.
      Воробей облокотился о чугунное витиеватое ограждение в одном из проемов звонницы.
      Внизу был город, кладбища не было.
      По ту сторону проспекта опрокинутыми лестницами тянулись на запад железнодорожные пути, пролезая кое-где под одинокими не собранными в составы вагонами. "Бесхозы", - определил Воробей.
      В той стороне за телебашней на Алтуфьевке его дом. Там и до колонии жил. Туда и после колонии вернулся.