11

– Хоздвор, часовня… В контору! Всех собрать! Через пять минут кого нет – уволю!

Петрович носился по кладбищу, собирая попрятавшийся по сараям штат. Кинутый на плечи, как бурка, плащ не поспевал за его бегущими ногами, косо свистел сзади.

Но уволить он уже никого не мог. Припух Петрович.

Вышло вот что.

Месяц назад в кабинет заведующего зашел солидный южного типа мужчина со свидетельством о смерти брата. Он просил захоронить брата в родственную могилу и выложил перед Петровичем заявление, заполненное по всей форме. Удостоверения на могилу у него не было. Стали искать по регистрационной книге: тоже пусто. Однако южанин уговорил Петровича «своими глазами смотреть могилу». Петрович согласился.

Южанин привел его к «декабристам» и ткнул пальцем в стертый холмик: «Суда хочу!» Петрович удивленно посмотрел на мужчину: в своем ли уме?

Южанин оказался вполне.

Они вернулись в контору и заперлись в кабинете. Петрович согласился «в порядке исключения» и велел Воробью быть в семь без опоздания.

Воробей перед прокуратурой раскрыл бесхоз, могила получилась лучше новой. Захоронили, как положено по-южному: до глубокой темноты над кладбищем носились стоны, играли гортанные незнакомые инструменты, бил длинный, непохожий на обыкновенный барабан…

Все бы ничего, да бесхоз этот три года назад – в юбилей декабристов – Управление культуры наметило к сносу. А на месте бесхоза – ступеньки к «декабристам» проложить как часть мемориала. Да беда-то в том, что Петрович тогда здесь еще не работал. Другой работал, которого посадили. И знать ничего Петрович не знал насчет ступенек.

И теперь закрутилась вся эта катавасия.

Петрович бросился уламывать верха. Уломал: дело кончилось увольнением «без права работы в системе похоронного обслуживания». Без суда.

Заслушивать сообщение замуправляющего трестом он и созывал свой бывший штат.

– Тебя что – не касается? – Петрович рванул дверь сарая. – В контору живо!..

– Чего орешь?.. – Воробей сидел в глубине сарая, не зажигая света. – Разорался…

– Иди, Леш… Носенко приехал.

– Ладно, приду.

Воробей ждал Мишку. Понимал, что тот больше не придет, а все-таки ждал.

Он прикрыл дверь сарая: успеется. Закурил. Посидел минут двадцать.

За дверью послышались шаги.

«Пришел». Воробей дернулся открыть дверь, но заставил себя сесть.

Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.

– Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.

– Пошел он!.. Скажи: голова болит…

– Ну, смотри, Леш. Болит – не ходи, не война… А чего тебя утром не было?

– На электричку опоздал.

– Тут студент твой был…

Воробей подался вперед.

– Ключ занес от сарая. Ты чего, Леш? А, Леш? Башка?.. Ну сиди, сиди! Я побег…

– Погодь, Кутя. – Воробей тяжело поднялся с табуретки. – Вместе пойдем.

…Штат расселся, кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.

– Контору на ключ! Никого не пускать! – Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду. – С ним ясно, – он мотнул головой в сторону Петровича, – а вот с вами? Кто бесхоз долбал?!

– Какой бесхоз? – невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.

– Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих… – Носенко постучал себя по плечам, – проедете! Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! – не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. – Не понял? Те, по собственному. Ну?

Петрович нырнул в кабинет.

– Минуту даю. Не скажете, половину увольняю! Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было.

– Так, минута… – Носенко надел очки и протянул руку назад, не оборачиваясь, к Петровичу: – Первое давай сверху.

Тот протянул листик с неровным обрывом.

– Охапов, – прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. – Та-а-ак, уволен.

– Чего я! – взвился Охапыч, – бесхоз не мой…

– Молчать! Следующего! Новиков…

– Меня-то за что? – задергался на полу Финн. – За Гарика таскали. Теперь за бесхоз чужой отдуваться, я жаловаться буду…

– Кому, финнам? – Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. – Тихо будь. Сопли жуй!

– Раевский.

– Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!.. – Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.

Носенко взял следующее заявление. Воробей следил за его губами.

– Ве-ли-канов. – Носенко разбирал Кутину фамилию. Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал. Воробей шагнул вперед.

– Это… Он ветеран…

– Тебя забыли спросить! – рявкнул Носенко. – Это еще что за чмо?

– Тут у нас один… – промямлил Петрович. – Куда лезешь? – обернулся он к Воробью. – Заступник! Сидишь – сиди, пока не спрашивают. Знаю я вас, герои…

Воробей посмотрел на него:

– Я бесхоз копал.

Носенко обернулся к нему, потом к Петровичу:

– Заявление!

– Он в больнице был, не писал…

– Сейчас пусть пишет! – рявкнул Носенко.

– В кабинете бумага, Леш, – тихо, глядя в пол, сказал Петрович.

– Громче говори.

Петрович принес кабинета лист бумаги. Протянул Воробью.

– Чего писать?

– Неграмотный?! – заорал Носенко. – Диктуй ему! – приказал он Петровичу.

Петрович в ухо Воробью начал диктовать.

– Не с пятнадцатого, а с сегодняшего дня! – перебил его Носенко.

Кутя, Воробей и Валька сидели за столом. Одна «Старка» стояла пустая. Воробей пил «Буратино».

– Леш, а ты-то полез куда? Ведь вторая группа… – ковыряя вилкой в тарелке, тихо проговорил Кутя.

– Не тронь его, – заволновалась Валька. – Он и так, погляди, не в себе. Леш, как голова?

– А-а, – отмахнулся Воробей.

– Тебе, может, «скорую» позвать? – вскинулся Кутя.

– Ладно, Куть… Ты это… Ты вот что… Ты сарай себе бери, заказы какие недоделанные, напишу – доделаешь. За работу возьмешь сам знаешь сколько, остальное привезешь. Под полом три доски гранитные, габро, для памятников. Нарубить, золотом выложить – по полтыщи уйдут не глядя. А пасхи дождешь – и дороже. Бабки – пополам. Ясно?

– Само собой…

Воробей взял «Старку», открыл, налил по стакану Куте и Вальке.

– Ни то ни се… – Он покрутил бутылку. – На троих надо.

– Ты что?! Ты не удумай! – забеспокоился Кутя. – Бога побойся! Сироту оставишь?!.. Лешка, не озоруй!

– Не ной, – оборвал его Воробей. – Авось не подохну. Чекнем.

– Воробе-е-ей! – заверещал Кутя.

Валька вцепилась в бутылку.

У Воробья стали закатываться глаза. Кожаная вмятина над бровью задышала в такт пульсу. Воробей поймал Вальку за руку.

– А-а!.. – приседая от боли, заорала Валька и отпустила бутылку.

Воробей, промахиваясь, лил «Старку» в стакан. Желтое пятно расползалось по скатерти. Валька скулила где-то вну, у ножки стола. Кутя вытаращил глаза, не двигался. Воробей поднес стакан ко рту.