Это увлечение не прошло и в армии. Считаю, что во многом благодаря ему я неожиданно вырос в глазах старшины нашей роты. Однажды, получив наряд вне очереди уже не помню за какую провинность, я вымыл полы в казарме и подошел к товарищам, выпускавшим на злобу дня боевой листок. Они мне показали записку старшины со словами: "Изобразить предпоследнего на занятии по строевой подготовке". Речь шла обо мне, нескладно действовавшем в тот день на строевом плацу.
      Взял я тогда листок бумаги, карандаш, присел на подоконник и с вдохновением написал самокритичное стихотворение на заданную тему. На другой день курсанты полукольцом окружили старшину роты, читавшего нараспев под их заразительный хохот сатирические куплеты, относившиеся к "предпоследнему в строю". Каково же было его удивление, когда он узнал, что автор куплетов сам критикуемый. Он каким-то особенным взглядом глянул на меня, уважительно протянул руку для пожатия. С той поры, кстати, на меня было возложено редактирование боевого листка.
      Несколько моих стихотворений позже опубликовала окружная военная газета "Красная Армия". В последний предвоенный год пришло приглашение для поездки в Киев на семинар молодых армейских литераторов. Разбор нашего творчества вели известные украинские прозаики и поэты. Однажды зал содрогнулся от хохота, когда мы услышали, как один из нас сравнил свою любимую девушку, ее красоту с дорогим его сердцу тульским самоваром (до службы красноармеец жил, оказывается, в Туле). Общение с профессиональными писателями обогатило меня. Однако беседы с ними еще и убедили во мнении, что литературное творчество - не мой удел. Я в то время уже все больше тянулся к технике. В моих тетрадках стихи вытеснялись чертежами.
      Впрочем, в школьные годы я любил мастерить с той же упоенностью, как и писать стихи. Строил из дерева домики, от которых катились тележки к ветряным мельницам. Познавал изменения форм, следил за прикосновением плоскостей, улавливал переходы кривизны, соотносил динамику отдельных частей и предугадывал кинематику целого. Конечно, ни одного из этих терминов я тогда не знал, но сами понятия уже жили во мне интуитивно. Просто удивительно, почему вдруг мне прочили в селе будущее литератора, а не технаря. Ведь к "железкам" я тянулся у всех на виду.
      Один за другим, словно в калейдоскопе, прокручивались в моей памяти эпизоды из довоенной жизни. Они казались мне далекими, даже нереальными: столь сурово выглядела военная действительность за окнами вагона. Подходил к концу 1941 год. Страна напрягала все усилия, чтобы остановить немецко-фашистские войска, рвавшиеся к Москве.
      В тылу шла героическая напряженная работа по обеспечению фронта всем необходимым для борьбы с врагом.
      И все чаще приходила мысль: имею ли я право ехать домой, когда могу внести посильный вклад в создание нового образца стрелкового автоматического оружия? То, что левая рука плохо слушается, еще не повод для отдыха, пусть и по ранению. А если остановиться на железнодорожной станции Матай, в депо, где начинался мой рабочий путь? Там хорошие мастерские, добротные станки, есть необходимый инструмент, материалы. Наверное, остались и некоторые из тех рабочих, с кем рядом довелось в свое время трудиться.
      Так думалось мне в пути, пока поезд уносил меня в родные места. Состав уже шел по Казахстану. И, чем ближе подходил он к станции Матай, тем больше крепла во мне уверенность сойти именно там. Но не исчезало и желание повидать родных, хотя бы на несколько дней заглянуть в родную Курью, узнать, как живут мои близкие, где и как воюют братья, односельчане..
      И все-таки до Курьи я не доехал. Сошел на станции Матай и сразу направился к начальнику железнодорожного депо. Он оказался моим однофамильцем, человеком на первый взгляд довольно неприветливым, хмурым, с красными от недосыпания глазами. Меня поначалу, как только зашел к нему, даже робость охватила. Выглядел я, наверное, не очень браво: в помятой в дороге шинели, с перебинтованной рукой на перевязи, с тощим вещмешком за плечом. Но больше всего его поразила моя просьба: оказать незамедлительно помощь в создании макетного образца задуманного мною в госпитале, пистолета-пулемета.
      По меркам военного времени, как сейчас представляю, за одну только эту просьбу он мог направить меня в некоторый из наших компетентных органов, чтобы разобрались" откуда такой "фрукт" взялся, для чего ему понадобилось оружие изготовить. Но, видно, у моего однофамильца был по-настоящему разумный взгляд на действия каждого человека, и он не принимал решения сгоряча. Узнав, что я еще до армии работал в депо учетчиком, Калашников совсем растаял, усадил меня на стул, стал расспрашивать о фронтовых делах.
      Внимательно выслушал все, что я рассказал ему о моих планах создания образца оружия. Посмотрев эскизные наброски, начальник депо, видимо, уловил главное: человек, сидевший перед ним, одержим поставленной перед собой целью, стремлением сделать все от него зависящее для достижения победы над врагом.
      - А где же я тебе людей возьму? - тяжело вздохнул начальник депо. - Многие у нас прямо в цехах, на паровозах, ночуют, чтобы время на дорогу домой не тратить. А у тебя всего одна рука рабочая. Выход вижу один: оказать тебе помощь, не отрывая специалистов от основного производства. Но тут уж нам надо поговорить с людьми: кто какие может резервы времени найти.
      Порешили мы с ним, что в опытную группу необходимо ввести слесаря-сборщика, токаря-фрезеровщика, электрогазосварщика, испытателя. Мне казалось, такого количества людей будет достаточно для работы над образцом. Представлялось, техническую, инженерную сторону дела выполню сам. Это была наивность человека, еще не отдававшего себе отчета в том, насколько сложна, трудна именно та часть, которая называется у конструкторов отработкой чертежей. После беседы с начальником депо представился районному военкому и доложил о цели моего приезда.
      Рабочие депо с энтузиазмом откликнулись на просьбу - помочь солдату-отпускнику в создании оружия. Многие из них готовы были трудиться и ночью. Особую радость я испытал, когда в одном из рабочих узнал своего давнего знакомого Женю Кравченко. Еще до войны вместе с ним трудились в депо. Хотя мы не были близкими друзьями, но он запомнился мне как отзывчивый, добросовестный человек, умевший на токарном и фрезерном станках творить чудеса. Мы нередко встречались и позже, после моего перехода в политотдел железной дороги, куда я был направлен по рекомендации деповской комсомольской организации. Там я работал техническим секретарем. Женя был активным комсомольцем, общественником.
      И вот трудности - как разрабатывать рабочие чертежи на отдельные детали, узлы, в целом на образец? Обратились в техническое бюро. А там работали одни женщины, не имевшие ни малейшего представления о конструкциях оружия. Тем не менее они были полны желания как-то нас выручить и делали все возможное, чтобы чертежи появлялись.
      Женщины есть женщины. Они и наименования деталям, на которые выполняли чертежи, давали ласковые, домашние, исходя из конфигурации, - "ласточка", "зайчик". Одну из деталей назвали "мужичок": у многих ведь мужья, сыновья, любимые парни сражались на фронтах Великой Отечественной. Тоска по ним, тревога, неизбывная грусть прорывались постоянно.
      Давали деталям и паровозные названия: сказывалась специфика железнодорожников. В конце работы над образцом я уже заменил наименования деталей, узлов на настоящие, оружейные, но еще долго большинство из нашей группы пользовались теми, что родились в ходе работ.
      Часто на объяснение формы детали уходило много времени, не все понятно было рабочим и в ее чертеже, выполненном кем-либо из женщин. Поэтому мы стали пользоваться простыми набросками-эскизами, а уж потом, после изготовления самой детали, делали с нее чертеж. Прочтя эти строки, кто-то наверняка улыбнется: вот это "инженерное мышление", вот это кустарщина! Да, знаний конечно же не хватало, многое изготовлялось вручную. Но каждый вносил в изделие все, что мог, что умел выполнить. Выручали глубочайшая самоотдача, стремление дойти до сути, не отступить. Вспомним.- и время какое было. Везде висели плакаты: "Все для фронта! Все для победы!"
      Настоящие сюрпризы то и дело преподносил Женя Кравченко. Скажем, поздним вечером мы обсуждали, как лучше выполнить ту или иную деталь. Чертежа на нее еще не было. А утром Кравченко подходил к нашему столу, клал на верстак готовую вещь, застенчиво улыбался и говорил: - По-моему, что-то похожее получилось... Получилось не просто "что-то похожее", а как раз то, что было задумано.
      Золотые рабочие руки были у Жени Кравченко! Он и мыслил почти на инженерном уровне. Доходил до всего сам, своим пытливым умом, самоотверженным трудом. Женя имел завидную способность воплощать в металл то, что на наших эскизных набросках представлялось путаницей линий, размерных стрелок и цифр.
      Все больше становилось деталей, уже готовых к сборке. На двери комнаты, куда раньше мог свободно заходить каждый работник депо, появилась табличка: "Посторонним вход воспрещен". Мы все-таки работали над образцом оружия, время военное, и должен был соблюдаться определенный режим.
      При первой подгонке деталей обнаружилось немало неточностей в размерах и даже грубых отступлений от задуманного. И вновь выручили умные рабочие руки на этот раз электрогазосварщика Макаренко. К сожалению, имя его забыл. Но не забыть никогда, как своей ювелирной работой при наплавке металла он спасал, казалось бы, напрочь забракованные детали.
      Так постепенно складывались узлы, шла сборка по частям. Трудно передать,.сколько сложностей и непредвиденных препятствий встречалось в нашей работе. Долго сопротивлялся затвор - никак не хотел совершать положенные ему при стрельбе действия. Пришлось несколько раз переделывать чертеж ствольной коробки. Оказалось, маловат был ход затвора. Устранили недоработки. Как-то Женя Кравченко спросил меня:
      - Правда ли, что изобретатель Максим выпиливал свой пулемет в течение пяти лет?
      - Не пулемет он выпиливал, а детали автоматики. Да и учти, что у него и станков таких не было, как у нас, и о сварке он мог только мечтать, - сказал я. - К тому же нам пять лет никто не отпустит на создание пистолета-пулемета. Армии он нужен сейчас...
      Такие разговоры об оружии у нас возникали не только с Кравченко. Каждый болел за то, чтобы наше советское оружие было самым надежным, самым мощным, самым удобным для бойцов.
      Рабочие, отработав две смены, подходили ко мне и предлагали посильную помощь. Все жили одной думой: сделать все, чтобы быстрее разгромить врага.
      Прошло три месяца упорной работы. Кажется, мы добились невозможного. Наш первый опытный образец пистолета-пулемета лежал на промасленном верстаке. Каждый, кто входил в опытную группу, по очереди и не один раз брал его в руки, с каким-то изумлением гладил металл, отполированный приклад, нажимал на спуск, слушал работу подвижных частей.
      Накануне мне удалось получить в местном военкомате несколько сот патронов. Испытывали мы автомат тут же в комнате, где шла сборка. Поставили большой ящик с песком и проводили отладочные стрельбы. Ох и влетело нам от начальника депо. От выстрелов всполошились все рабочие в цехе, побросали работу, ринулись к нам. Мы вынуждены были установить специальную световую и звуковую сигнализацию и проводить отладочные стрельбы только по ночам. Оставшимися патронами проверили кучность одиночного и автоматического огня. Нам показалось, что полученный результат неплохой.
      Итак, макет пистолета-пулемета готов. А дальше что? Куда его везти, кому показывать? Размышляли долго. Наконец приняли решение направить меня в Алма-Ату, в областной военкомат. Все-таки организация военная, подскажут, куда обратиться дальше, чтобы продолжить работу над образцом.
      Провожали меня на поезд все, кто входил в нашу, как ее называли, спецгруппу, все, кто в совершенно необычных условиях создавал образец оружия. Чтобы меньше волновался, каждый старался сказать, что все, мол, сработано добротно и краснеть мне в Алма-Ате не придется. Совали мне на дорогу какие-то сверточки. До глубины души я был растроган этим сердечным отношением.
      Несколько перегонов простоял у окна, никак не мог отойти от расставания с людьми, ставшими мне близкими за время совместной работы. Еще больше растрогался, когда, возвратившись на свое место в вагоне, увидел рядом с чемоданчиком большой сверток с вложенной в него запиской: "Это тебе, Михаил, от нашей бригады..." И стояли подписи членов всей нашей спецгруппы. Если смотреть по фамилиям, то настоящий интернационал - русские, казахские, украинские, татарские... Вот ведь как - сами недоедали, жили на скудном военном пайке, но считали, что мне продукты будут нужнее.
      Соседями по вагону были в основном военные. Многие с костылями, у некоторых пустые рукава заложены за поясной ремень. У меня у самого в то время левая рука все еще была забинтована: рана заживала с трудом.
      Алма-Ата... Столица Казахстана в моем сердце занимает особое место. Здесь до призыва в армию мне посчастливилось часто бывать, когда я работал в третьем отделении политотдела железной дороги. Отсюда начался мой тернистый путь в конструирование стрелкового оружия. В годы войны город принял много заводов, научных учреждений и учебных заведений, эвакуированных из европейской части нашей страны. В одном из таких высших учебных заведений - Московском авиационном институте мне помогали доводить пистолет-пулемет, оказали содействие, чтобы я с образцом попал для консультации к специалистам-оружейникам.
      Но это будет позже. Сначала же, как только приехал в Алма-Ату, мне довелось пережить немало неприятных минут, даже отсидеть несколько суток на гауптвахте.
      В военное время появление раненого старшего сержанта с самодельным пистолетом-пулеметом у многих, тем более у человека с профессиональной военной косточкой, могло, естественно, вызвать некоторое подозрение: откуда оружие, для какой цели? Именно так прореагировал на мое появление адъютант областного военного комиссара. Когда я доложил, что, находясь в отпуске по ранению, изготовил и привез с собой новый образец пистолета-пулемета, он был совершенно обескуражен.
      Так что к самому военкому я не попал, а по команде адъютанта немедленно был взят под стражу. Изъяли у меня и образец пистолета-пулемета и ремень отобрали. Словом, была проявлена высокая бдительность, и обижаться тут было не на кого. Оставалось ждать, что все прояснится и решится быстро.
      Но адъютант, по всей вероятности, не торопился с докладом. У меня по этой причине оставалось в избытке времени для размышлений. И вспомнилось мне, как из-за такого же взятия под стражу я вынужден был в середине учебного года, не закончив десятый класс, покинуть родную свою Курью. И тогда мой арест по иронии судьбы оказался тоже связанным с оружием.
      Был у меня школьный приятель. Звали его Сережей. Зная мою любовь к "железкам", принес он однажды показать мне браунинг, весь в ржавчине, неизвестно как сохранившийся. Нашел он его, копая землю в одном из огородов.
      Забравшись на чердак и прихватив с собой битого кирпича, я как мог удалил ржавчину с деталей. Несколько раз разобрал и собрал пистолет. Он казался мне чудо-машиной, простой и изящной по форме исполнения.
      Очень хотелось попробовать, каково оружие в действии, пострелять где-нибудь в укромном месте. Однако патронов к браунингу не оказалось. Еще раз полюбовавшись им, я завернул его в промасленную тряпицу и спрятал.
      Через несколько дней к нам в дверь постучался милиционер. Он долго допытывался, есть ли у меня оружие и где я его прячу. Признания милиционер не добился. Уж слишком не хотелось мне расставаться с пистолетом, да и Сережу не мог, не имел права подвести. Тогда меня арестовали и препроводили в комнату с решетками на окнах.
      Вновь уговаривали сдать оружие. Приходила сестра, приносила передачи и, плача, просила признаться. Я упорно молчал. Не знаю, от кого в милицию дошла весть, что у меня имеется пистолет. Сережа клялся, что никому ничего не говорил. "Заключение" длилось несколько дней. В милиции предупредили об ответственности по закону. Не добившись ничего, отпустили и сказали, чтобы я осознал содеянное и признался.
      Дома начались попреки, уговоры. Я был в отчаянии, понимая, что покоя мне теперь не будет. Да и село есть село: на человека, посидевшего в "кутузке", уже, как правило, смотрели с опаской, особенно в те времена, во второй половине 30-х годов. Скажем прямо: и вину за собой я чувствовал немалую оружие-то действительно хранилось у меня.
      Вот тогда-то и пришло решение немедленно покинуть Курью, устроиться где-нибудь на работу. Вечером встретились с Сергеем и договорились о выезде в Казахстан, на станцию Матай, где в депо трудился его старший брат. В наши планы посвятили мою сестру. Она стала отговаривать нас от неразумных действий, тем более что в разгар зимы нам предстояло прошагать пешком не один десяток километров по морозной и пуржливой степи. Кто жил и живет на Алтае, в районах, примыкающих к степному Казахстану, хорошо знает, насколько буранны и суровы здесь зимы.
      Но мы оставались непреклонными в своей решимости уехать. Сестра, вытирая фартуком слезы, стала собирать нас в дальний путь. Отдала свои валенки, напекла блинов, которые я очень любил. Мы решили выйти утром, и сестра несколько раз выбегала ночью на улицу посмотреть, не разыгрывается ли пурга.
      И вот мы в дороге. Метет небольшая поземка. Кругом сплошная снежная белизна. От мчащихся навстречу низких темных туч становилось не по себе. Рукой в кармане нащупал прохладный металл браунинга, ставший для меня и радостью познания ранее неизвестного устройства, и причиной неожиданной беды, из-за которой пришлось покинуть родительский дом.
      Я достал оружие и передал его Сергею. Мы остановились. Слева от нас извилистой лентой раскинулись овраги. Здесь мы и решили распрощаться с пистолетом. Я разобрал последний раз его на части, на детали и собирать больше не стал. Мы раскидали детали по степи, некоторые из них забросили в овраг и зашагали дальше.
      А тучи все больше мрачнели, грузнели. Усиливался ветер. На лице от налипающего снега образовывалась ледяная корочка, избавляться от которой было очень трудно. Одежда коробилась, словно панцирь. Мы уже с трудом различали дорогу, а вскоре и совсем потеряли ее из виду. Буран усиливался.
      Коварство зимней алтайской степи проявлялось в полную силу. Мы решили тогда найти сугроб и зарыться в него, чтобы переждать разыгравшуюся непогоду. Сергей сказал, что где-то вычитал об этом способе сохранения жизни. Уже порядком окоченевшие, нашли в какой-то впадине рыхлый снег и попытались в него зарыться. Едва прижались друг к другу, как начало клонить ко сну.
      Понимаем: если уснем - конец. Стали спасаться песнями. Что уж мы там пели, трудно сказать. Да, скорее, и не пели, хрипели, потому что голос пропадал. Однако не отступали, словно на бис, по многу раз повторяли одно и то же. Это нас, видно, и выручило. Сергей наконец прервал пение и начал подниматься, чтобы взглянуть, не утихает ли ветер. Теперь еще и ноги перестали слушаться: мы их уже не чувствовали. Но все-таки вылезли из сугроба. И каково же было наше изумление, когда метрах в ста мы увидели изгородь, за ней в мутной снежной пелене проглядывались очертания дома.
      Спазмы перехватили горло, по щекам катились и тут же замерзали слезы. Кое-как добрались до избы. Когда нам открыли дверь, мы, обессиленные, опустились на пол. Хозяева тут же стали раздевать нас. Осторожно сняли заледеневшую одежду, обувь, растерли нам руки, ноги, щеки. От жгучей боли хотелось кричать, но мы, сцепив зубы, молчали. С тех пор руки и ноги у меня чувствительны к малейшему холоду - дает о себе знать обморожение, полученное в юности.
      Трое суток мы приходили в себя, отогревались в тепле. Когда установились ясные солнечные дни, двинулись в дальнейший путь. На этот раз до станции добрались без особых приключений. А там сели на поезд - и в Матай. Брат Сергея вместе с семьей жил в вагончике на колесах. Мы перевочевали в этой коммунальной квартире, разделенной на комнаты одеялами, и пошли к начальнику депо. Поскольку у Сергея было свидетельство об окончании бухгалтерских курсов, его направили в бухгалтерию, а меня определили учетчиком. Дали нам койки в общежитии, находившемся в списанном плацкартном вагоне. Так началась моя трудовая биография...
      Все это я вспоминал, сидя в душной военкоматовской комнатке, временно приспособленной для задержанных. Уже шли третьи сутки, а судьба моя все не решалась. И вдруг ближе к полудню открылась дверь и на пороге появился явно удрученный адъютант военкома, по воле которого пришлось столько перешить. Он подал мне ремень, пистолет-пулемет и вежливо сказал:
      - Идите вниз, товарищ старший сержант. Вас там ждет машина. Только приведите сначала себя в порядок.
      И вот спускаюсь по лестнице, У подъезда, на улице действительно вижу черную эмку. Адъютант показывает рукой на нее, советует открыть дверцу. Теперь пришлось изумляться мне: за что же такая честь и кто обо мне позаботился?
      Сев в машину, спросил об этом сопровождающего. Он ответил однозначно:
      - Приказано доставить вас в Центральный Комитет Компартии большевиков Казахстана, к секретарю ЦК товарищу Кайшигулову.
      И больше, ни в какие объяснения не вступал. Только позже я узнал, кто вызволил меня и доложил обо мне и моей работе над пистолетом-пулеметом секретарю ЦК КП(б) республики. По дороге в военкомат счастливая случайность свела меня с Иосифом Николаевичем Коптевым, до войны работавшим помощником начальника политотдела железной дороги по комсомолу. Несколько месяцев до призыва в армию мне довелось встречаться с ним в политотделе. Мы обрадовались, увидев друг друга. К сожалению, Иосиф Николаевич не располагал временем торопился на поезд, и мы не смогли подробно поговорить обо всем. Правда, я успел ему сказать о цели своего приезда в Алма-Ату, о том, что направляюсь в областной военкомат.
      Возвратившись из командировки, Коптев стал меня разыскивать. Работал он тогда в комиссии партконтроля при ЦК КП(б) Казахстана. Позвонив в облвоенкомат, выяснил, что я нахожусь под арестом "за незаконное изготовление и хранение оружия". И Коптев пошел к секретарю ЦК республики по оборонной промышленности, рассказал обо мне, о том, над чем работаю и в какую историю попал. Тогда и была дана команда доставить создателя пистолета-пулемета вместе с образцом оружия к товарищу Кайшигулову.
      Секретарь ЦК КПб) республики внимательно выслушал меня. Он, конечно, сразу же понял, что оружие, изготовленное в кустарных условиях, требует большой доработки и на него надо подготовить основательную техническую документацию, может быть, сделать еще несколько, но уже более совершенных, образцов. Только где? Товарищ Кайшигулов снял телефонную трубку и попросил его с кем-то соединить. Потом повернулся ко мне и сказал;
      - У нас есть отличный знаток оружейного дела, правда авиационного, военный инженер второго ранга Казаков - декан факультета Московского авиационного института. Я пригласил его сейчас приехать ко мне. Вот и поработаете с ним, На факультете студенты старших курсов помогут вам познать технику проектирования, черчения, расчетов. Там сможете лучше освоить все, что связано с отработкой и изготовлением опытных образцов. У них в этом деле богатый опыт. Да и мастерские оснащены хорошим оборудованием. Я там не раз бывал. Знаю многих специалистов, ученых, работающих в институте.
      Разговор шел искренний, доброжелательный, доверительный. Даже не верилось, что несколько часов назад я горько размышлял о своей неудавшейся работе, о том, что судьба моя могла повернуться совсем иначе. Действительно, повороты в жизни бывают порой просто удивительные. Но а тогда был и сейчас уверен, что, поставив перед собой цель и начав делать что-то полезное для общества, ты не потеряешься, тебя обязательно поддержат. Такова уж природа нашего социалистического Отечества.
      Открылась дверь, и в кабинет вошел военный в летной форме. Секретарь ЦК КП(б) республики представил меня, подвел к нему.
      - Андрей Иванович, прошу взять старшего сержанта под свою опеку. То, что он вам представит, на мой взгляд, интересно и перспективно. Поработайте над образцом вместе, помогите молодому конструктору. Информируйте меня о ходе работ. Когда начнутся отладочные стрельбы, непременно сообщите. Хочу быть первым испытателем пистолета-пулемета. Желаю успеха.
      Если сказать, что меня охватила тогда радость, этого, наверное, будет недостаточно. Я словно крылья обрел. Хотелось петь. Но я молча сидел в машине и смотрел, как Андрей Иванович Казаков делал какие-то пометки у себя в блокноте. Мы ехали в институт. Уж теперь-то, думалось мне, все сделаю как надо, и с моим пистолетом-пулеметом фронтовики еще будут бить врага.
      В институте была создана рабочая группа (в обиходе ее называли "спецгруппа ЦК КП(б) Казахстана), которой поручили заниматься дальнейшей доводкой пистолета-пулемета. В нее вошли старший преподаватель Евгений Петрович Ерусланов и несколько студентов старших курсов, работавших по совместительству в лаборатории кафедры. Молодость, увлеченность делом не просто сблизили, но и сдружили нас. Душой, заводилой в группе, неуемным в работе и дотошным в решении всех технических вопросов был Сергей Костин, позднее ставший профессором, вырастивший немало учеников. Большую помощь в овладении техникой проектирования, черчения мне оказывал Вячеслав Кучинский, впоследствии тоже профессор, кандидат технических наук. Мы стали с ним добрыми товарищами. Наша дружба продолжается и по сей день. Помню темпераментного, импульсивного Ивана Саакиянца...
      В учебно-производственных мастерских института работали мастера своего дела с большим стажем. Многие из них, знаю, подавали не один рапорт с просьбой отправить на фронт. Слесарь-лекальщик Михаил Филиппович Андриевский (он изготовлял лекала, штампы, специнструменты, участвовал в сборке образца), фрезеровщик Константин Акимович Гудим, токарь Николай Игнатьевич Патутин, медник Михаил Григорьевич Черноморец оказали неоценимую помощь в доводке образца. Ближе к концу работы над пистолетом-пулеметом подключились и работники кафедры "Резание, станки и инструменты" - начальник лаборатории Василий Иванович Суслов и Карл Карлович Кацал (латыш по национальности).
      В процессе отработки образца немало деталей переделывалось по нескольку раз (сказывалась неопытность самого конструктора и чрезмерная напористость членов спецгруппы). Но никто не упрекал нас в том, что мы бывали торопливы и нетерпеливы. Тактично поправляли, подсказывали. Да и Андрей Иванович Казаков был рядом. Артиллерист по образованию, выпускник Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского, ученик А. А. Благонравова, он слыл образованнейшим специалистом в области вооружения. К тому же до перехода в МАИ А. И. Казаков длительное время был на практической работе на оборонных заводах военпредом (военным представителем) по приемке автоматического оружия. Так что, предоставив нам немалую самостоятельность в решении инженерных вопросов, Андрей Иванович всегда вовремя вмешивался, если видел, что нас начинало заносить и мы уходили не в ту сторону.
      Для работы нам выделили небольшое помещение площадью в 18 квадратных метров в одноэтажном саманном домике с отдельным входом и застекленным крыльцом. Для Костина, Кучинского, Саакиянца и меня крыльцо служило и местом отдыха, там стоял топчан. Мы, по сути, находились на казарменном положении и территорию учебно-производственных мастерских покидали лишь раз в неделю, чтобы сходить в баню.
      Доводка образца шла довольно быстро. Этому, безусловно, способствовала высокая квалификация рабочих, выделенных нам в помощь. Когда требовалась проверка пистолета-пулемета стрельбой, проводили ее по ночам в инструментальном цехе. Для этого в свободном углу цеха ставили вертикально штабель досок, ящик с песком, оружие закрепляли в тисках, а от спускового крючка протягивали веревку в соседнюю комнату. Производили несколько выстрелов. Если после этого требовалась какая-то доводка (в основном припиловка деталей), то делали ее сами, в тех же тисках. После чего вновь стреляли. И так до утра.
      Конечно, сейчас такая работа покажется примитивной. Но учтем и другое: шла война, да к тому же авиационный институт и его учебная материально-техническая база не располагали испытательным полигоном для стрелкового оружия. Приходилось приспосабливаться, что-то придумывать. Помню, в первую ночь, когда мы пришли в инструментальный цех, случился небольшой казус. Помещение его, хотя и было небольшим по площади, но с высоким потолком, стены кирпичные, слегка побеленные. Первые выстрелы - и заходим в цех. Противоположной стены не видно от густой пыли красно-белого цвета. Впечатление такое, будто стена рухнула, превратилась в пыль. Пришлось срочно сооружать некое приспособление из досок...
      В конструкцию пистолета-пулемета в ходе доводки вносили существенные доработки. В железнодорожных мастерских станций Матай был сделан образец, работавший по принципу свободного затвора. Мы добивались этим максимальной простоты устройства. Но тут обнаруживался и ряд недостатков - не обеспечивалась высокая кучность боя из-за массивного затвора, нарушалась устойчивость оружия при автоматической стрельбе. В Алма-Ате мы разработали схему образца с полусвободным затвором, облегчили его массу, отказались от заднего шептала. Словом, изрядно потрудились, чтобы конструкция пистолета-пулемета была завершенной и надежной в действии.
      И вот испытания вынесли за город, в горы. Убедившись, что автоматика работает хорошо и кучность боя неплохая, приняли решение доложить о готовности образца секретарю ЦК КП(б) республики. Правда, никаких изменений по параметрам больше не проводилось из-за отсутствия на стрельбище необходимого оборудования и приборов. Кайшигулов приехал с каким-то генерал-майором, который первым проверил функционирование и безотказность работы пистолета-пулемета, или, как его называли в нашей спецгруппе, ППК. Генерал-майор выразил свое отношение к работе оружия одним словом:
      - Хорошо.
      - Что ж, оценка, данная военным, довольно высокая, - подошел поближе секретарь ЦК КП(б) Казахстана Кайшигулов. - Соответствует ли она истине, хочу убедиться лично. Как на это смотрит молодой конструктор? Не возражает?
      Он испытывал образец с каким-то упоением. Видимо, ему очень понравился пистолет-пулемет в действии. Он так увлекся стрельбой, что мы не заметили, как кончились все привезенные нами патроны. Секретарь ЦК КП(б) республики поднялся с земли, поблагодарил всех за работу, а мне сказал: