Повозка Дэй-сэчена стояла в стороне от других, под кустом дикого персика. Прихрамывая (болели суставы), он подошел к ней, сел на оглоблю. Алджу опустился рядом на траву, тихо спросил:
      - Ну, что там?
      - Попали мы, сын, как зерна проса меж каменных плит. Если Джамуха осилит Тэмуджина, наша Борте и ее дети попадут в рабство. Легко ли будет вынести это! Если верх возьмет Тэмуджин, несдобровать нам с тобой. Мы сообщники его врага. Участь Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ ждет нас.
      - А если убежим?
      - Нельзя нам бежать, Алджу.
      - Почему?
      - Почему, почему... Я вынужден был дать клятву. Может быть, она и не имеет силы, но лучше ее не нарушать.
      - Тогда позволь уйти мне.
      - Тебе тоже нельзя. Ты исчезнешь, все сразу поймут - побежал предупредить зятя. У нас отберут стада и людей, оставят нагими. Могут и жизни лишить. Наши же соплеменники... Я свое прожил, Алджу, но помирать позорной смертью и мне не хочется. Да и о тебе я должен подумать.
      Он привалился спиной к колесу, вытянул больные ноги, принялся растирать колени, охая и вздыхая. Ну и время пришло! Своего зятя бойся, соплеменников бойся, какому-то Джамухе покоряйся... Куда несет людей? Чего они хотят, чего добиваются?
      Алджу травинкой гонял по земле зеленовато-черного жука. К повозке подошла лошадь, почесала морду о войлок крыши. Алджу пугнул ее, бросил травинку.
      - Отец, мы должны предупредить Тэмуджина.
      - Нельзя. Я дал клятву.
      - Но я не давал никакой клятвы! У меня есть ловкий нукер. Он пройдет там, где и сытая змея не проползет.
      - Ты мне ничего не говори. Зачем мне знать, что и как сделаешь? Лучше разведи огонь, принесем жертву духам, пусть они уберегут и меня, и тебя, и весь наш род. Потом поступай как знаешь.
      - Ты боишься, отец?
      - Такого еще никогда не бывало. Помоги, небо, пережить лихое время!
      Загремели барабаны. Под их торжественный рокот по стану поехал гурхан Джамуха. Белый конь приплясывал под ним, рвал поводья. С плеч Джамухи широкими складками ниспадала огненно-красная накидка. Юные звонкоголосые воины выкрикивали приглашение гурхана отведать его вина и кумыса.
      XII
      Вниз по Керулену на восход солнца быстро двигались тысячи воинов. Сухая земля гудела под копытами, как шаманский бубен. Колыхались хвосты тугов нойонов сотен и нойонов племен, покачивались копья. Далеко впереди и слева, справа рыскали дозоры на быстроногих конях. Черным потоком, неудержимым, неостановимым, катилось по долине Керулена войско Ван-хана и хана Тэмуджина.
      В простой одежде, с коротким мечом на широком поясе, неотличимый от воинов, хан Тэмуджин то мчался в голову войска, то скакал в хвосте, его глаза все видели, все замечали. Усталых подбадривал, ленивых подгонял суровым окриком, а то и плетью. К нему подлетали туаджи и, почтительно выслушав повеление, уносились передавать его нойонам. Хан Тэмуджин крепко держал в руках поводья, и войско было послушно ему, как хорошо объезженный конь.
      У него была и еще одна забота - Ван-хан. Кэрэиты были уже на пути в свои кочевья, когда хан Тэмуджин получил весть о сговоре нойонов племен и возведении Джамухи в гурханы. Едва выслушав посланца брата Борте, он вскочил на коня и поскакал догонять кэрэитов. Ван-хан остановил войско, созвал в своей юрте совет нойонов. Ничего хорошего это Тэмуджину не сулило. Нойоны были озлоблены на него за то, что не отдал им на разграбление курени тайчиутов, недовольны Ван-ханом, легко уступившим свою часть олджи - добычи. Но все оказалось даже хуже, чем он думал. Из того, как они восприняли весть об избрании Джамухи гурханом, он понял, что тут полно тайных доброжелателей анды. Прыщавый, желчный Арин-тайчжи что-то прошептал на ухо Нилха-Сангуну и Эльхутуру, громко спросил:
      - Мы собрались подсечь поджилки скакуну за то, что на скачках опередил других?
      - Хан Тэмуджин чего-то испугался. А чего - я понять не в силах, рассудительно заговорил Эльхутур. - Нойоны племен вольны поступать как им хочется. Они захотели видеть над собой достойного - избрали Джамуху-сэчена. Могли бы поставить над собой и нашего Ван-хана, и тебя, хан Тэмуджин...
      - Могли бы, но не пожелали? Ты это хотел сказать? - Тэмуджин положил на колени подрагивающие руки, начал пригибать пальцы - раз, два, три...
      - Я не о том, - возразил Эльхутур, но так, словно хотел подтвердить: правильно, это и хотел сказать.
      - И я не о том, - едва сдерживая раздражение, сказал Тэмуджин. Пусть нойоны ставят над собой кого угодно! - Ему противно было хитрить, но что делать? - Суть не в том, что им захотелось иметь своего гурхана. И не в том, что гурханом стал мой анда Джамуха. - Конечно, для него имело значение - огромное! - и то, и другое. - Суть в том, что под тугом анды Джамухи наши зложелатели идут на нас. Ты это, Эльхутур, понять не в силах.
      - Может быть, идут, а может быть, и нет, - сказал Нилха-Сангун. Почему мы должны верить какому-то перебежчику?
      - Другому перебежчику ты почему-то поверил сразу. Меня это до сих пор удивляет.
      - Не часто ли напоминаешь о прошлом? - спросил Ван-хан.
      Слушая спор, хан шевелил блеклыми старческими губами, будто повторял слова говорившего или творил молитву, и было видно, что речи нойонов и Тэмуджина ему одинаково не по душе, что он смятенно ищет что-то одному ему известное и никак не может найти. Почтительно, но с обидой в голосе Тэмуджин сказал Ван-хану:
      - Я не хочу быть похожим на человека, который каждый день у порога своей юрты спотыкается об один и тот же камень. Еще не зажили старые ссадины, а мы можем получить новые или поломать ноги. Как же мне не напоминать о прошлом, хан-отец? Камень лежит у порога. Его надо или убрать или поставить юрту в другом месте.
      Ван-хан провел ладонью по задумчивому, печальному лицу.
      - Устал я. Сколько можно! Даже железо, если его сгибать и разгибать в одном месте, ломается... Все чего-то хотят от меня, чего-то требуют...
      - Хан-отец, я ничего от тебя не хочу, тем более не требую. Как бы я посмел! Все, что у меня есть, я получил с твоей помощью. Мое сердце переполнено сыновней благодарностью... Хан-отец, я только хотел предупредить тебя. А уж ты поступай по своему разумению. Я, конечно, буду защищать свой улус. Возможно, даже скорее всего, погибну. И, умирая, буду жалеть об одном - уже не смогу никогда, ничем помочь моему хану-отцу, отплатить за его великую доброту.
      Его слова растрогали старого хана.
      - Зачем так говоришь? Могу ли оставить тебя одного в это трудное время! Судьба нас связала навеки. Но Джамуха...
      - Хан-отец, Джамухой правят злые люди!
      Конечно, думал Тэмуджин совсем иначе. Он знал, сколько усилий прилагал анда Джамуха, чтобы натравить на него нойонов разных племен, правда, не предполагал, что ему удастся что-либо сделать. Джамуха - враг ловкий, умный, неутомимый. Но говорить об этом хану преждевременно. Не поверит.
      - Злые люди... - Ван-хан помолчал, разглядывая свои руки со взбухшими синими жилами. - Нойоны... - Он поднял голову, и взгляд его стал строгим. - Мы двинемся навстречу Джамухе. Но, я думаю, до сражения дело не дойдет. Сам поговорю с ним.
      Тэмуджину было пока достаточно и этого. В походе он умело взял управление войском в свои руки, благо что Ван-хан не желал утруждать себя мелкими заботами, а Нилха-Сангуна Тэмуджин сумел спровадить с дозорными. Все войско, покорное его воле, стремительно двигалось на восток. И там, где прошли всадники, оставалась полоса помятой спутанной травы, будто ее градом побило. Запах горячей пыли и горькой полыни смешивался с кислым запахом лошадиного пота. Тэмуджин не давал отдыха ни людям, ни коням. Короткий привал в полдень, остальное время от утренней до вечерней зари в пути. Он очень спешил. Надо было упредить Джамуху, не дать ему возможности собрать все силы, свести их в одно целое, подготовить к битве.
      Этот поход был в тягость Ван-хану. Задумчивый, невеселый, в черном халате и черной войлочной шапке похожий на старого ворона, сидел он в широком, покойном седле, опустив поводья на луку, поверх голов воинов, поверх коней и боевых тугов смотрел на голубые сопки, плывущие в мареве, как караван льдин по весенней реке. О чем он думал? Что видел за голубыми далями? Хан, видимо, всерьез верит, что может примирить его и Джамуху. Возможно, Джамуха даже и согласится на примирение. А что будет потом? Кто сможет спокойно спать в юрте, зная, что в ней ползает змея? Даже переговоры затевать с Джамухой никак нельзя. Такие переговоры все равно что удар ножа по натянутой тетиве лука.
      На дню несколько раз Тэмуджин подъезжал к Ван-хану, на ночевках спал в его юрте - ограждал старика от соприкосновения о нойонами и Нилха-Сангуном, был с ним по-сыновьи ласков и почтителен. Такое обхождение, видел, было по сердцу хану, он оттаивал, становился разговорчивым, начинал вспоминать трудные годы своего детства, отрочества.
      - Ты все время благодаришь меня, - говорил он. - Кто падал сам, тот всегда поможет встать другим. А когда помог и человек окреп, набрался сил на твоих глазах, становится он близок твоему сердцу. Вот ты... И Джамуха! Оба вы мои сыновья...
      И он ждал, что Тэмуджин откликнется, подхватит разговор. Но Тэмуджин не хотел и единым, даже вскользь оброненным словом поддержать надежды хана на мир и согласие между его назваными сыновьями. Скоро тот почувствовал это, спросил прямо:
      - Почему не любишь Джамуху?
      - Где, когда я говорил, что не люблю?
      - Поживешь с мое, многое будешь понимать и без слов.
      Пыль набилась в морщины, глубже прорезала их, оттого лицо хана казалось болезненным, а сам он сильно постаревшим. Седые косицы за ушами резко выделялись белизной и усугубляли тусклость лица.
      - Плохо все, хан Тэмуджин... Оба вы молоды и часто не ведаете, что творите.
      - Не так уж и молоды, хан-отец. Но ты жил больше, твои глаза многое видели. Потому я всегда делал так, как ты скажешь. Но ты, хан-отец, почему-то не всегда и не все говоришь мне. Думаю об этом, и скорбью наполняется моя душа.
      - О чем ты?..
      - Прости, хан-отец, что снова напоминаю старое. Но я до сих пор не могу понять, почему ты покинул меня на растерзание найманам. Ты говорил мне, что найман-перебежчик исчез. Кто охранял его? Как он мог убежать?
      - За ним смотрели нукеры Джамухи...
      - Джамухи? - Тэмуджин внутренне напрягся - об этом слышал впервые. А почему нукеры Джамухи?
      - Потому что они привели его ко мне. Он к ним перебежал.
      - Вот как!
      Стало многое понятным. Скорей всего все дело рук хитроумного Джамухи. Одно из двух: или он сносился с найманами и совместно с Коксу-Сабраком замыслил зло, или сам, один все подстроил. Может быть, и в сговоре с Нилха-Сангуном. Нет, в этом случае Нилха-Сангун сумел бы увернуться от Коксу-Сабрака. Скорей всего сам, один. Ну, Джамуха, ну и хитрец!.. Сказать об этом хану? Пока не стоит.
      - Хан-отец, ты спрашивал, почему я не люблю Джамуху. После тебя больше всех других людей, больше кровных братьев я любил его. Чем он ответил мне? Когда я был еще малосилен, он покинул меня. Потом его брат Тайчар воровал коней в моем улусе. Потом Джамуха запер меня в ущелье Дзеренов и едва не лишил живота. Сейчас хочет отобрать мой улус. А за что? Ты, хан-отец, по своей доброте не замечаешь что это человек с испорченным нутром. Легко рушит клятвы, предает друзей...
      - Не знаю, Тэмуджин... Мне он ничего плохого не сделал.
      - Но и хорошего тоже! Где он был, когда на твое место уселся Эрхе-Хара? Кто ходил с тобой воевать татар? Не Джамуха, а я. Разве не так?
      Ван-хан промолчал. Пусть пережует пока это. Потом можно подбросить и еще кое-что. Понемногу поумнеет. Но когда это будет? А ждать никак невозможно. Алгинчи - передовые - уже соприкоснулись с караулами Джамухи. Не далее как завтра войска встанут друг перед другом. И если Ван-хан затеет переговоры с Джамухой - быть беде.
      Своими тревогами и размышлениями он поделился с Боорчу, Джэлмэ и Мухали. Его друзья стали прикидывать, как без урона для дела помешать Ван-хану встретиться с Джамухой. К ним подъехал шаман Теб-тэнгри. Прислушался к разговорам, сочувственно усмехнулся:
      - Тут не ваш ум нужен. Зайти на врага слева, справа - вот ваше дело.
      - Ты знаешь, как мы должны поступить? - спросил Тэмуджин с надеждой.
      - Знаю. Кто мешает, того убирают. Ван-хан мешает...
      - Не говори глупостей, Теб-тэнгри! - рассердился Тэмуджин.
      - Я глуп. А вы умны? Пусть будет так. - Шаман понукнул низенькую смирную лошаденку, потрусил прочь, выпрямив узкую спину.
      Тэмуджин догнал его и, подавляя желание стукнуть кулаком по острому лицу, сказал:
      - Я тебя не отпускал - куда бежишь?
      - Я ветер, гуляющий по степи. Одним ласкаю лицо, с других сбрасываю шапки. Кто удержит меня? Только вечное синее небо.
      <Убить тебя мало, мангус остроносый!> - подумал Тэмуджин.
      - Не обижайся, Теб-тэнгри. Помоги мне.
      - А как? - Шаман резко повернулся к нему, в бездонной черноте глаз всплеснулась насмешка. - Ты умный, я глупый... Приложи ум к глупости выйдет неразбериха, глупость к глупости - посмешище, только ум к уму мудрость.
      - У нас совсем мало времени, Теб-тэнгри...
      - Ты хочешь убрать Ван-хана на время или совсем?
      Несносный человек! Вечно влазит в потемки твоей души, и тычет перстом указующим, и смотрит, как ты корчишься, уворачиваешься, - у-у, змей ползучий! Глотая слюну, комом застрявшую в горле, Тэмуджин выдавил из себя:
      - На время...
      - Так бы и говорил. А то хочешь реку перебрести и в воде не замочиться. - Неожиданно передразнил: - Хан-отец, хан-отец...
      - Замолчи, или я ударю тебя!
      Тэмуджин оглянулся - не слушает ли кто их разговор? Но воинов поблизости не было, а Боорчу, Джэлмэ и Мухали приотстали, о чем-то бурно спорили меж собой.
      - Ты можешь меня побить, даже убить. - Теб-тэнгри чуть выждал, продолжил: - Но чего этим достигнешь? Я хочу от тебя одного: будь со мной честен и прям. Мне надо знать все, о чем ты думаешь. Для твоей же пользы... Я помогу тебе. Бей своего брата Джамуху, не оглядываясь на хана-отца. Он тебе не помешает.
      - Что ты сделаешь?
      - Я сказал: Ван-хан тебе не помешает. Сведи меня с ним и делай свое дело.
      Вечером Тэмуджин привел его в юрту Ван-хана, попросил погадать о будущем. Шаман жег бараньи лопатки, рассказывал, что ждет их, Тэмуджина и Ван-хана, впереди. Будущее сулило обоим мир, покой, благоденствие, уважение племен и преклонение подданных. Застуженная душа Ван-хана отогрелась, он повеселел, подарил Теб-тэнгри голубую фарфоровую чашу. Потом вместе поужинали. А утром хан занемог.
      Он не жаловался ни на какие боли, кутаясь в мерлушковое одеяло, полулежал на повозке. Взгляд был тусклым, равнодушным. Когда Тэмуджин начинал говорить о делах, Ван-хан безучастно махал рукой. Шаман неотлучно находился при нем, поил хана настоем трав, произносил заклинания. Но лучше хану не становилось...
      - Что же делать, хан-отец? - Тэмуджин соскочил с седла, пошел рядом с повозкой, поймал взгляд Теб-тэнгри.
      - Хан Тэмуджин, - сказал шаман, - пусть печаль не терзает твоего сердца: хан поправится. Но ему нужен покой.
      - Да-да, покой, - подтвердил хан. - Где Нилха-Сангун? - спросил и, кажется, тут же забыл о вопросе. - Я скоро встану. Пока прими на себя мои заботы, Тэмуджин.
      Больше Тэмуджину ничего и не требовалось. Он подивился поистине непостижимой силе шамана, а когда удивление чуть прошло - испугался: такой человек опаснее любого врага.
      Войска побратимов встретились между озерами Буир-нур и Кулун-нур в урочище Куйтэн. Вокруг не было ни гор, ни высоких сопок, ни кустарников, ни деревьев, насколько хватало глаз тянулись пологие увалы. Зеленовато-серые вблизи, увалы, отдаляясь, словно бы наливались голубизной, словно вбирали в себя синь безоблачного неба. Многотысячное войско Джамухи оградилось повозками. Оно собиралось защищаться, а не нападать, и это говорило о неуверенности новоявленного гурхана. У Тэмуджина, прибравшего к своим рукам и кэрэитов, воинов было меньше, но они уже привыкли действовать сообща, войско было единым целым, а не сбродом, поспешно стянувшимся под боевой туг анды. Нойоны племен, скорее всего, будут трубить всяк в свою трубу и, если хорошо ударить, побегут, как дзерены от весеннего пала.
      У Тэмуджина не было ни колебаний, ни страха. Он разделил войско на десять частей, расслоив кэрэитов своими воинами (на всякий случай), торопливо совершил обряд жертвоприношения и приказал начать сражение. Первая из десяти частей под началом Субэдэй-багатура сорвалась с места, проскочила низину с засоленной лужей, с воем и визгом понеслась на, стая Джамухи. Перед станом она рассыпалась, как горсть дресвы, брошенная на ветер, воины, уворачиваясь от стрел, на ходу постреляли и почти без потерь возвратились обратно. И тут же на стан повели своих воинов Хулдар и Джарчи. Отошли они, настала очередь Нилха-Сангуна...
      Словно волны взбесившейся реки - на крутой берег, катились на стан Джамухи воины Тэмуджина. Удар за ударом. Пока одни обстреливали стан, другие приводили себя в порядок, отдыхали. А у воинов Джамухи не было ни мгновения передышки. Но держались они стойко; Перед станом увеличивалось число трупов, садилось солнце, а Тэмуджин не видел признаков того, что стан анды дрогнет, попятится...
      С наступлением темноты сражение пришлось прекратить. Но едва забрезжила утренняя заря, Тэмуджин поднял воинов. И вновь волна за волной покатилась на стан. И так целый день. К вечеру воины гурхана Джамухи не выдержали напряжения, разметали проходы в ограждении, бросились навстречу нападающим, потеснили их, Тэмуджину пришлось ввести в сражение запасную тысячу отборных воинов. Воины Джамухи дрогнули, стали отходить. Среди них он увидел ненавистное лицо Аучу-багатура и, забыв обо всем на свете, начал пробиваться к нему. И почти пробился. Помешал молодой воин. Он преградил дорогу к Аучу-багатуру, поднял меч, и Тэмуджин всем телом отпрянул назад. Удар пришелся по передней, окованной железом луке седла, меч со звоном переломился. Воин остался безоружным. Но не бросился убегать, не показал затылок, вертелся в седле, и все попытки Тэмуджина достать его мечом оказались пустыми, удалось лишь смахнуть с головы кожаный шлем. В иссиня-черных, коротко обрезанные волосах воина белела седая прядь.
      - Сдавайся! - крикнул Тэмуджин. - Убью!
      В ответ воин показал ему кулак, отскочил в сторону, выхватил из саадака лук и стрелу. Удар пришелся в предплечье-будто кузнечным молотом стукнули. Тэмуджин с сожалением подумал, что напрасно не надел доспехи. В глазах потемнело. Кровь теплым ручейком побежала по руке. Повернул коня и, с трудом удерживаясь в седле, не думая об опасности, поехал обратно. К нему подлетел Джэлмэ, обхватил за плечо.
      - Ранен? - И заорал на кого-то: - Куда смотрели, ротозеи? В куски изрублю!
      Его положили на повозку. Прискакал Теб-тэнгри, туго перевязал рану. Боль сразу стала тише. Он сел, спросил Джэлмэ:
      - Как там?
      - Угнали за ограждение.
      - Не крутись возле меня. Найди Боорчу. Деритесь так, будто я с вами.
      Его стало знобить. Звенело в голове. В этот звон вплетался отдаленный гул битвы, то утихая, то возобновляясь вновь. Казалось, порывы ветра гудят в вершинах деревьев. Шаман напоил его горячим и горьким снадобьем. Внутри разлилось тепло. Он заснул и проспал до утра. Разбудил его Ван-хан. Здоровый, бодрый, он сидел на коне, за ним теснились его нойоны. Наклонился к Тэмуджину, спросил:
      - Ну как ты?
      - Все хорошо. - Голова у него была ясной, свежей, не беспокоила рана, он чувствовал лишь жжение и толчки крови. - Что Джамуха?
      - Ночью все бежали. Джамуха уходит вниз по Эргуне. Аучу-багатур и сыновья Тохто-беки бегут в верховья Онона. Татары - в свои кочевья. Почему ты не снесся с Джамухой?
      - Он мог бы послушать тебя, но не меня, хан-отец. Да что теперь говорить об этом! Надо добивать врага. Джэлмэ, вели приготовить мне коня. Хан-отец, я попробую догнать Джамуху.
      - А нужно ли?
      - Хан-отец, недобитый враг как тощий волк - зол, нахален, от него можно ждать всего.
      Ван-хан долго молчал. Наконец нехотя сказал:
      - За Джамухой я пойду сам. Ты догоняй Аучу-багатура.
      Скакать на коне Тэмуджину было трудно. Каждый толчок отдавался болью, холодная испарина покрывала тело. Но он крепился.
      Аучу-багатура и сыновей Тохто-беки настигли через три дня. После короткой схватки враги рассеялись. Тэмуджин велел остановиться на отдых.
      Вечером в его походную юрту пришел Чилаун, сын Сорган-Шира.
      - Хан Тэмуджин, среди воинов тайчиутов был мой друг Джиргоадай. Он хочет служить тебе.
      - Зови его сюда.
      Переступив порог юрты, воин снял пояс с мечом и саадаком, положил к ногам Тэмуджина.
      - Почему покинул своего господина? Почему ушел от Аучу-багатура?
      - Он носит звание багатура, но отваги у него не больше, чем у старого тарбагана. Он замышляет битвы, но ума у него не больше, чем у степной курицы. - Ни в голосе, ни во взгляде раскосых глаз Джиргоадая не было обычной в таких случаях робости.
      Еще когда воин вошел в юрту и снимал пояс, в его лице, в порывистых, резких движениях Тэмуджин уловил что-то знакомое. Сейчас он все больше убеждался, что уже видел его где-то. Внезапно догадался, приказал:
      - Сними шапку!
      Воин обнажил голову - в черных волосах белела седая прядь. Тэмуджин поднялся и, кособочась от боли в потревоженной ране, подошел к нему, спросил:
      - Узнаешь?
      Джиргоадай качнул было отрицательно головой, но вдруг густо покраснел - узнал. Краска тут же отлила от лица, оно стало бледным. Но глаза смотрели без страха.
      - Узнаю. - И голос прозвучал твердо. - Я не знал, что ты хан.
      Его прямота и откровенность обезоружили Тэмуджина. Мстительное чувство колыхнулось и тут же улеглось. А вспомнив, как Джиргоадай показывал ему кулак, он даже улыбнулся.
      - Ну, а если бы знал, что я хан?
      - Не состоялась бы эта встреча.
      - Почему?
      - Один из нас был бы мертв.
      <Не каждый найдет в себе мужество ответить так, - подумал Тэмуджин. Убивать его просто жалко. Но и оставить в живых нельзя: он пролил мою кровь, кровь хана, и нет более тяжкого преступления. Однако кто знает об этом? Только двое. А может, не знает этого и он?>
      - Ты погубил моего коня. Смертельно ранил...
      - Коня? - удивился войн, - Мне казалось...
      Тэмуджин перебил его:
      - Красивый был конь! Саврасый, с черным ремнем на хребтине и белыми задними ногами. Ты хорошо владеешь копьем?
      - И копьем, и мечом, и луком. Я - воин.
      - Коня, такого же, какой был у меня, добудешь в сражении и вернешь мне. И еще. Человека по имени Джиргоадай больше нет. Теперь ты Джэбэ'. Мое копье.
      [' Д ж э б э - копье.]
      XIII
      Узнав, что за ним гонится один Ван-хан, Джамуха решился на смелый шаг. Без нукеров и оружия он выехал ему навстречу. Была надежда, что Ван-хан не захочет пятнать свое имя его кровью. Он скакал к нему безбоязненно, и все же, оказавшись перед лицом кэрэитского войска, идущего крепко сбитым строем, один, безоружный и беззащитный, он стиснул зубы от страха, захотелось повернуть коня и быстрее ветра улететь к своим. Поднял руки. Его узнали и остановились, по рядам воинов, как огонь по сухой траве, полетело:
      - Джамуха, Джамуха...
      Передаваясь из уст в уста, весть мгновенно достигла ушей Ван-хана. Вместе со своими нойонами он рысью подъехал к нему. Нойоны окружили со всех сторон, смотрели с любопытством, но без враждебности. Джамуха слез с коня, подошел к Ван-хану, взялся одной рукой за стремя, прислонился лбом к тощей ханской ноге.
      - Я пришел, хан-отец... Не губите людей, не гоняйте по степи племена, жаждущие покоя, возьмите мою жизнь.
      Ван-хан осторожно отодвинул ногу.
      - Ты кого собрался воевать?
      Сверху вниз он смотрел на Джамуху, хмурился, но в глазах была жалость.
      - Я? Воевать? - воскликнул Джамуха. - Это вы обложили меня, будто кабана на облавной охоте. Вы пришли сюда. Вы гонитесь за моим народом. Вы заставляете меня сражаться. И с кем? С этими людьми, - Джамуха обвел рукой круг нойонов. - С ними я ходил в походы, пил из одной чаши, согревался у одного огня.
      Он услышал одобрительный шумок нойонов. Теперь он знал, что добьется своего, заставит хана повернуть назад и уйти в свои кочевья. Повышая голос до крика, раздернул на груди халат.
      - Убей меня, хан-отец, если я виноват перед тобой или перед твоими нойонами!
      - Ну что ты кричишь? - с укоризной сказал Ван-хан. - Я не собираюсь губить тебя.
      - Зачем же ты здесь?
      - Не кричи! - уже сердито сказал Ван-хан. - Для чего ты собрал такое войско?
      - Где хан Тэмуджин, мой анда? - Джамуха обернулся, будто не знал, что Тэмуджина тут нет. - Я хочу спросить у него - для чего он отовсюду переманивает людей? Для чего ему большое войско? Хан-отец, ты и анда несправедливы ко мне. Было время, когда я и анда жили душа в душу. Но он сам разрушил нашу дружбу. Он задумал возвеличиться и в звании сравниться с тобой. И стал ханом. Ни я, ни ты, хан-отец, не гоняли его за это по степи, не убивали его воинов. Почему же сейчас, когда нойоны племен возвели меня над собой, вы набросились на меня? Хотите моей крови - я перед вами.
      Ван-хан велел расседлывать коней. Воины разостлали на траве войлок, он пригласил Джамуху присесть, тихо сказал:
      - Оба вы с Тэмуджином дороги мне и оба терзаете мое сердце. Ты винишь его. Он тебя. И оба теряете разум, совесть, не страшитесь гнева небесного.
      - Если говорить о совести, то у Тэмуджина...
      - Молчи, Джамуха, ты тоже хорош! Я не стану преследовать тебя. Живи как знаешь. Но и помощи у меня не проси. Не буду я больше помогать - ни тебе, ни Тэмуджину.
      - Обидно мне, хан-отец. За что такая немилость? Почему ты равняешь меня с андой?
      - Не знаешь? Нет, все знаешь и понимаешь, Джамуха. Многое я тебе прощал. Умен ты, ловок, отважен и этим люб моему сердцу. И Тэмуджин... Но сегодня я отворачиваюсь от вас. Об одном прошу: не можете ладить держитесь друг от друга подальше. Вот мое слово.
      - Отец, ты слишком суров с Джамухой, - сказал Нилха-Сангун. - Только говоришь, что для тебя и он и Тэмуджин одинаковые...
      - Джамуха не распоряжался нами, как своими нукерами, - подхватил Арин-тайчжи. - А Тэмуджин...
      - Перестаньте! - болезненно сморщился Ван-хан. - Джамуха, ты ночуешь тут или поедешь к своим?
      - Я поеду, хан-отец. Меня ждут.
      Ван-хан не стал его задерживать. И, чувствуя неловкость перед ним, стыдясь смотреть в его опечаленное лицо, Джамуха сел на коня, шагом поехал в степь.
      Наплывали синие спокойные сумерки, вдали засверкали огни его стана. Мир был тих, безмолвен. Мягкая трава гасила стук копыт, и Джамухе казалось, что он не едет, а плывет над землей, таящей скорбное ожидание. Прошлое молодечество, разные хитрые проделки за спиной хана - все виделось сейчас иначе. Тоска и запоздалая боль совести теснили сердце Джамухи. К чему все это - обман, ложь, сражения, походы? Не живешь, а идешь по топкому болоту: пока вытаскиваешь из липкой грязи одну ногу, вторая увязла еще глубже. Где твердь? Куда можно безбоязненно поставить ногу? Почему жизнь так немилостива к нему? Он любил Тэмуджина - тот стал непримиримым врагом, уважал Ван-хана - старик отвернулся от него, отстаивал волю нойонов - сам стал гурханом и потому принужден укорачивать эту же самую волю. Что случилось? Была же когда-то жизнь иной. Добры и совестливы были люди, умели вместе горевать и радоваться, чтили доблесть и мудрость, отвергали двоедушие и скудоумие. Еще живут отзвуки былых времен в трепетном слове улигэрчей, но и они скоро умрут вместе с последними сказителями, поверженными под копыта боевых коней. А если и останется кто-то в живых, что славить им? Свирепую непреклонность анды, порожденного злом и зло же сделавшего своим оружием?
      Перед станом его встретили дозорные. Начали встревоженно расспрашивать, чем окончились переговоры. Они вспугнули его думы, он с раздражением сказал:
      - Вы что, глупые? Видите, я живой, возвращаюсь к вам. Значит, все хорошо.
      С теми же расспросами пристали к нему и нойоны. Они обрадовались, что сражения не будет, устроили пир, веселились, возносили хвалу его отваге и мудрости. Пылали огни, жарилось нанизанное на прутья мясо. Джамуха пил вино, молчал. Ему больше всего хотелось сейчас оказаться в своей юрте. Может быть, бросить все, уйти со своим племенем куда-нибудь в дальние дали, где нет ни властолюбивого анды, ни его покровителя Ван-хана, ни сражений, ни воинов, туда, где растут высокие травы, бегут светлые реки и тишину не тревожит звон оружия и стон раненых. Но есть ли такие земли? И почему он должен покинуть свои кочевья, землю отцов и дедов? Только потому, что анда Тэмуджин, как взбесившийся волк, рыщет по степи и рвет горло всем, кто слабее его? Он, наверное, только того и ждет. Останется здесь единственным хозяином... Нет, не бывать этому!
      Нойоны становились разговорчивее. От жара огня, от выпитой архи раскраснелись лица, заблестели глаза. Они совсем забыли о нем, расхваливали друг друга, хвастались друг перед другом. Но кто-то на кого-то обиделся, вспыхнула ссора, в нее сразу же втянулись все. От ссоры до драки - один шаг. У огня началась свалка. Колотили друг друга, выкрикивали ругательства, размазывали по лицам слезы пьяной обиды и кровь из разбитых носов. Джамуха поднялся, его качнуло - еле удержался на ногах.
      - Прекратите!
      Но его, наверное, даже не услышали. Вокруг дерущихся собрались воины, посмеивались, глазели на драку. Джамуха позвал нукеров.
      - Несите воды! Больше!
      Нукеры принесли десятка два бурдюков, наполненных грязной, с зеленой слизью водой из высыхающего озера, начали обливать нойонов. Мокрые, в тине, они расползались в стороны. Джамуха лег на залитый водой войлок, обхватил голову руками и забылся тяжелым, как бред, сном.
      Утром нойоны собрались вновь и как ни в чем не бывало, посмеиваясь, начали вспоминать вчерашнее. Ничтожные людишки! Разве можно с ними одолеть хана Тэмуджина... Надо искать друзей. У анды теперь осталось три врага татары, меркиты и найманы. Татары - рядом, но они слабы. Остаются найманы и меркиты. Надо идти к ним. Теперь для него друг тот, кто враг анде Тэмуджину.