Исай Калашников
      ЖЕСТОКИЙ ВЕК
      Исторический роман
      
      КНИГА ВТОРАЯ
      ГОНИТЕЛИ
      В стяжательстве друг с другом
      состязаясь,
      Все ненасытны в помыслах своих,
      Себя прощают, прочих судят строго,
      И вечно зависть гложет их сердца,
      Все, как безумные, стремятся
      к власти.
      Цюй Юань
      (340-278 гг. до н. э.)
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      I
      Притихла степь. Грохот боевых барабанов не поднимает с постели, не гудит земля под коньками конных лавин, тучи шелестящих стрел не заставляют гнуться к гриве коня. Долгожданный покой пришел в кочевья.
      Шаман Теб-тэнгри говорил Тэмуджину, что мир установлен соизволением неба. Который год подряд зимы малоснежны, без губительных буранов, ранние весны без страшных гололедиц - джудов, летнее время без засух и пыльных бурь-густы, сочны поднимаются травы, хорошо плодится скот, и у людей вдоволь пищи. А что еще кочевнику нужно? Когда он сыт сегодня и знает, что не останется голодным завтра, он тих и кроток, в его взоре, обращенном к соседним нутугам, не вспыхивает огонь зависти.
      Нукеры Тэмуджина праздновали свадьбы, устраивали пиры в честь рождения сыновей, харачу катали войлоки для новых юрт, нойоны тешили душу охотой, и никто не хотел помышлять ни о чем другом. Так было и в других улусах. Еще совсем недавно, соблазненные шаманом, к Тэмуджину от тайчиутов бежали нукеры, но теперь этот приток силы иссяк. В стане тайчиутов, раздобрев, люди не желали браться за оружие, не хотели смут, им теперь был угоден и Таргутай-Кирилтух.
      Однако Тэмуджин думал, что не в одной сытости дело. После того, как они с Ван-ханом растрепали татар, главные враждующие силы уравнялись. Ни меркиты Тохто-беки, ни тайчиуты Таргутай-Кирилтуха, ни Джамуха, собравший вокруг себя вольных нойонов, ни кэрэитский Ван-хан, ни он со своим разноплеменным ханством - никто не сможет одолеть в одиночку другого. Но стоит кому-то ослабнуть... Непрочен этот покой. Обманчива тишина.
      А пока идут дни, похожие друг на друга, как степные увалы, складываются в месяцы, смотришь, и год пролетел, за ним другой, третий. Тэмуджин стал отцом четырех сыновей. Все черноголовые. Это его мучило и тревожило: неужели никто из них не унаследует улуса? Почему? Еще не родился настоящий преемник? Или падет его ханство? Как угадать, где зреет беда?
      Тэмуджин сейчас думал как раз об этом. Он только что вернулся с охоты на дзеренов. Скачка по степи под палящим солнцем утомила его. Босой, голый по пояс, лежал на войлоке в тени юрты. От Онона тянуло легкой вечерней прохладой. На краю войлока, распаренная, с капельками пота на лице, сидела Борте, баюкала на руках младшего сына, Тулуя. Сыновья постарше, Чагадай и Угэдэй, втыкали в землю прутья, обтягивали их клочьями старой овчины получались юрты. Бабки превратились у них в стада и табуны, чаруки - в повозки. Старший, Джучи, и приемыш матери татарчонок Шихи-Хутаг плели из тонких ремешков уздечки для своих коней. Не игрушечных, настоящих. Конечно, кротких, смирных, но настоящих. Каждый монгольский мальчик в три года должен сидеть в седле, в шесть - уметь метко стрелять из детского лука.
      У пухлогубого, коренастого, как Борте, старшего сына был добрый нрав, открытая душа. Любимец и баловень нукеров, к нему сын относился с тайной боязнью. Будто чувствовал, что в сердце отца нет-нет и возникнет едкое, как солончак-гуджир, сомнение - сын ли? В такие минуты он становился холоден, груб с мальчиком, тот, ничего не понимая, моргал круглыми карими глазенками, искал случая, чтобы удрать подальше. Но сомнение проходило, Тэмуджину становилось стыдно, заглаживая свою вину перед мальчиком, он брал его на охоту, в поездки по дальним куреням. Оба были в это время счастливы, но даже и тогда Джучи не открывался перед ним до конца, в его глазах все время жила настороженность - вдруг все кончится и отец снова станет непонятно-жестким... Тэмуджин свои сомнения старался прятать от людей, особенно от Борте. Всегда ласковая, уступчивая, способная понять любую боль и унять ее, она, когда дело доходило до разговора о меркитском плене, теряла всякую рассудительность, голос ее срывался на крик. Однажды сказала прямо:
      - Меркитский плен не мой, а твой позор! Неужели до сих пор не понял?
      Понять то это он понял. Только что с того!
      К юрте подошел Тайчу-Кури, снял с плеча кожаный мешок, смахнул со лба испарину.
      - Хан Тэмуджин, я принес тебе подарок. - Присел перед мешком на корточки, достал пучок стрел, покрытых блестящей красной краской. Видишь, какие красивые! Никто тебе таких стрел не сделает. Древки я выстрогал из дикого персика, оперение сделал из крыльев матерого орла, наконечники калил в масле и затачивал тонким оселком. Было у меня немного китайской краски - покрыл их сверху. Это не только для красоты. Такая стрела под любым дождем не намокнет, не отяжелеет, даже в воду положи, вынешь - так же легка и звонка.
      Тэмуджин перебрал стрелы. Тайчу-Кури не хвастал, стрелы были хороши.
      - С чего ты вздумал мне подарки делать?
      - Ну, как же, хан Тэмуджин!.. Мы с тобой родились в один день, я рос в твоей одежде...
      Борте засмеялась.
      - Ты не считал, в который раз рассказываешь про это?
      - Я всегда буду рассказывать.. А что, не правда? Еще мы вместе с ним овчины мяли. И он меня стукнул колодкой по голове.
      Тэмуджину тоже стало смешно.
      - Худо, кажется, стукнул! Надо было лучше, чтобы болтливость выбить. Твой язык мешает тебе стать большим человеком. Посмотри, кем были Джэлмэ и Субэдэй-багатур? А кем стали? Ты не думай, что приблизил я их только потому, что вместе с ними ковал железо... говорил бы ты поменьше, и я сделал бы тебя сотником.
      - Зачем мне это, хан Тэмуджин! Я и своей Каймиш править не могу. Куда уж мне сотню! Не воин я, хан Тэмуджин. Вот ты правильно сделал, что Чиледу возвысил...
      - Это меркит, что ли?
      Нежданно сорвавшееся слово <меркит> вернуло к прежним думам.
      А Тайчу-Кури достал из мешка детский лук, тоже покрытый лаком.
      - Твоему старшему. Джучи, иди-ка сюда.
      Мальчик взял лук, натянул тетиву, прищурив левый глаз и чуть откинув голову. В этом движении головой, в прищуре глаза он увидел что-то от Хасара, когда тот был таким же маленьким, и сердце радостно толкнулось в груди: мой сын, мой! Привлек его к себе, понюхал голову.
      - Тайчу-Кури сделает тебе и стрелы. Такие же, как мне.
      - Таких не сделаю. Красок больше нет. Пошли человека к кэрэитам. У них часто бывают и тангутские, и китайские, и сартаульские' купцы.
      [' Сартаулами монголы называли мусульман.]
      - Пошлю. Краски у тебя будут.
      Сын спросил у Тайчу-Кури:
      - Еще один лук можешь сделать? Для Шихи-Хутага.
      Татарчонок через плечо Джучи разглядывал лук. Круглое лицо с утиным носом смышленое, в глазах любопытство, но не завистливое. Хороший парень, кажется, растет.
      - Сделай, Тайчу-Кури, лук и для Шихи-Хутага... Ну и скажи, какой подарок хочешь получить сам? Думаю, не зря же меня умасливаешь, а?
      - Хан Тэмуджин! - с обидой воскликнул Тайчу-Кури. - Мне ничего не надо. Меня кормят и одевают мои руки. Люди стали жить хорошо, хан Тэмуджин. Посмотрю на своего сына, на чужих детей - толстощекие, веселые. Посмотрю на свою жену, на чужих жен - довольные. Посмотрю на мужчин каждый знает свое место. Если все делаешь, как надо, никто тебя не обругает, не ударит. Ложишься спать и не боишься, что ночью тебя убьют, а жену и детей уведут в плен. Мы часто разговариваем об этом с Чиледу. И мы думаем - хорошую жизнь всем нам подарил ты, хан Тэмуджин. А что могу подарить я, маленький человек? Только стрелы. Потом я сделал лук своему сыну Судую и подумал: а кто подарит лук сыну нашего хана?
      Тайчу-Кури посматривал по сторонам - видит ли кто, как он хорошо говорит с ханом? Его простодушное лицо расплывалось от удовольствия. Забавный... Его болтовня ласкает слух. И легким облаком плывут благие думы. Но не долго. Облако незаметно уплотняется, становится точкой... Его ханство сшито, как шуба из кусков овчины, из владений нойонов - Алтана, Хучара, Даритай-отчигина, Джарчи, Хулдара. Обзавелись семьями братья, выделил им скота, людей - тоже стали самостоятельными владетелями. Подарил людей Мунлику и его сыновьям, и теперь они живут отдельным куренем, а все, что есть в курене, считают своим. Когда-то, повелев нукерам выдать табунами, юртами, повозками, воинами всего ханства, он думал, что сумеет урезать самостоятельность нойонов, но из этого ничего не выходит, сейчас нукеры ведают лишь тем, что принадлежит ему самому, нойоны же чинят всякие преграды, ревниво оберегая свою власть, и нет сил сломить тихое упрямство. Не будешь же казнить всех подряд... Война с татарами вознесла его над другими, а несколько лет покоя снова уравняли его со всеми. Только считается, что он хан, а если разобраться, всего лишь один из нойонов...
      - Тэмуджин, посмотри, какие гости приехали к нам! - сказала Борте.
      У коновязи спешивались всадники. Среди них он узнал брата Ван-хана Джагамбу. Давно из кэрэитских кочевий не приезжал никто. Видно, что-то важное затевает неугомонный Ван-хан, если послал Джагамбу. Нацелился на кого-нибудь? На тайчиутов? На меркитов?
      Лицо Джагамбу было серым от усталости. Не ожидая приглашения, он сел на войлок, ослабил пояс, расстегнул воротник мокрого от пота халата.
      - Большая беда, хан Тэмуджин... На улус брата напали найманы. Они свалились на нас, как горный обвал. Брат даже не успел собрать воинов. Где он сейчас и жив ли, я не знаю. Его место занял Эрхе-Хара.
      Борте перестала покачивать Тулуя, он заворочался, захныкал... Она передала его Джучи, шепотом приказала отнести в юрту бабки Оэлун. Тайчу-Кури, пятясь задом, сполз с войлока, стал в стороне, огорченно цокая языком. Тэмуджин сердито махнул рукой - исчезни с моих глаз!
      - А Нилха-Сангун жив?
      - Он был со своим отцом. О нем я тоже ничего не знаю. - Широким рукавом халата Джагамбу вытер грязную, потную шею.
      Тэмуджин медленно осознавал эту неожиданную и грозную новость. Если на месте Ван-хана утвердится его изгнанник брат, кэрэиты из надежных друзей превратятся в непримиримых врагов.
      - Ты бежал с этими нукерами?
      - Нет. Мой курень стоял на самом краю наших нутугов. Я не стал ждать, когда придут найманы. Снялся и с семьей, со скотом, со всеми своими людьми откочевал в твои владения.
      - Эрхе-Хара будет искать тебя? - не скрывая озабоченности, спросил Тэмуджин.
      - Не знаю. Скорей всего нет. Эрхе-Хара нужен не я, а наш старший брат.
      - И что вы за люди! Единокровные братья, а договориться не можете...
      Джагамбу посмотрел на него так, словно не понял сказанного.
      - Не так уж редко единокровные люди не могут договориться друг с другом.
      <Смотри какой, намекает... - подумал Тэмуджин. - Сейчас ему лучше бы помалкивать>.
      - Что думаешь делать?
      - Дай мне воинов.
      Тэмуджин долго молчал, торопливо прикидывая, что сулит его улусу внезапное падение Ван-хана, как уберечься от беды. Джагамбу снова повторил просьбу.
      - Воинов я тебе не дам и сам воевать с найманами не буду.
      - Такова твоя благодарность за все, что сделал для тебя мой брат? Спасибо!
      - Сделал брат, а помощи просишь ты - есть разница? Владение не твое, люди за тобой не пойдут. Мое войско будет разбито, и найманы окажутся здесь. Этого хочешь? И без того, боюсь, притащил за собой найманский хвост. Бежал-то, видать, не оглядываясь...
      - Ты безжалостный человек, хан Тэмуджин!
      - Жалостью можно держать в руках жену, но не ханство.
      - Я начинаю думать, что лучше бы остался на месте. Эрхе-Хара я не сделал ничего плохого, и он меня, уверен, не тронул бы. Может быть, мне вернуться?
      - Ты не вернешься, я принимаю тебя под свою руку. Эрхе-Хара враг хану-отцу, стало быть, враг и мне. За сношение с врагами, думаю, знаешь, что бывает...
      Возле них полукругом стояли хмурые, подавленные нукеры Джагамбу.
      - Борте, прикажи накормить этих людей, и пусть они отдыхают. Отдыхай и ты, Джагамбу. Потом я соберу своих нойонов и будем думать...
      II
      Едва плелись загнанные кони. Едва держался в седле Ван-хан. В короткой схватке с найманами его ударили мечом по голове. В первое мгновение ему показалось, что вылетели глаза и треснул череп. Но глаза остались на месте, ничего не сделалось и черепу - тангутский шлем с золотым гребнем спас ему жизнь. Только очень уж болела голова.
      Тьма душной ночи плотно обволакивала всадников. Он никого не видел рядом, а шум в ушах мешал и слышать, но ощущал, что сын все время держится рядом. Вот он притронулся рукой к его плечу, тихо окликнул:
      - Отец...
      - Что тебе?
      Сын наклонился, дыхнул в ухо:
      - Воины и нойоны поворачивают назад.
      Ни о чем не хотелось говорить, тяжело было даже думать. Лишь на короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же угасла, смятая неутихающей головной болью. Отозвался с равнодушием:
      - А-а, пусть...
      Навалился животом на луку седла, обнял шею коня, уткнулся лицом в гриву, пахнущую потом. Тук, тук - стучали копыта. Бум, бум - отзывалось в голове. И надо же было ставить коня на подковы... Он - ван, и конь у него должен быть на подковах. Он - Ван-хан... И убегает на подкованном коне.
      - Отец...
      - Ну, что опять?
      - Где мы остановимся?
      - Не досаждай мне, Сангун.
      Забытье, как влажный туман, наплывало на него, покрывало тело липкой испариной. Стук копыт отдалился, заглох.
      Его растормошил докучливый Нилха-Сангун. Осторожно, сжимая зубы, выпрямился. Они стояли в редком лесочке. Вершины деревьев дымились в пламени зари, были черны, как обугленные. Внизу, в сумраке, булькала вода. Кони хватали высокую сырую траву, торопливо жевали, гремя удилами. Кроме сына тут были и нойоны - Хулабри, Арин-тайчжи, Эльхутур и Алтун-Ашух.
      - Где воины и нукеры?
      - Ночь темна. Мы потеряли друг друга, - сказал Алтун-Ашух, виновато моргая глазами.
      Сын нахмурился.
      - Они сами хотели потерять нас. Отстали и повернули назад. Я же говорил тебе, отец!
      Верно, говорил. Но будь он даже здоров, ничего бы не смог сделать. Семьи и стада нукеров, воинов остались там. Эрхе-Хара не враг его людям, он враг ему. Сейчас Эрхе-Хара силен, а люди льнут к сильным и покидают слабых. Эти не могли покинуть его, слишком близко стояли к нему и не были уверены, что Эрхе-Хара их простит.
      Успокоительно булькала вода в корнях деревьев. Он сполз с седла, лег на траву, ощутил горячим затылком сырую прохладу земли, закрыл глаза. Нойоны расседлали коней, легли в отдалении. Но заснуть никто не мог. Беспокойно ворочались, разговаривали. Сначала ругали найманов. Держали предателя Эрхе-Хара, как заветную стрелу в колчане, и вот вынули на горе людям... Этот разговор был мало интересен, слушал его вполуха.
      Боль в голове стала тише. Он лежал расслабленный, неподвижный, боялся даже открыть глаза, чтобы не растревожить ее. Желанная дрема стала заволакивать сознание. Но что-то в разговоре нойонов беспокоило его, что-то новое уловил он в этом разговоре.
      - ...плохо жили! Со всеми перессорились - с найманами и меркитами, тайчиутами и татарами. Никто не захочет дать прибежища.
      По голосу узнал Эльхутура.
      - Хе, плохо жили! Ссорились... Возвеличили же хана Тэмуджина, оделили всем, чего он хотел. Когда за нас такой великий владетель и воитель - что найманы со всеми тайчиутами, татарами и меркитами! Тьфу!
      Это Арин-тайчжи. Прыщеватое, нездоровое лицо, злые глаза с желтыми белками... Арин-тайчжи всегда чем-нибудь недоволен, всегда кого-нибудь осуждает. Сейчас он, похоже, добирается до него. Неужели никто из них не даст ему подобающего ответа? Ага, говорит Хулабри. Умен, отважен...
      - Не то беда, что у нас мало друзей, а то, что недруг Инанча-хан. Было же у него желание примириться с нами. Не сумели. Не хватило ума...
      Тоже виновного ищет. А он любил Хулабри больше других, доверял ему многое...
      - Ничего... Только бы справиться с Эрхе-Хара! Ничего...
      Голос сына. Нилха-Сангун недоговаривает, но и так понятно: все будет иначе, чем было. Уж он об этом позаботится. Обещание дает. Эх, сын... Если бы жизнь человека слагалась по его замыслам! Она как колченогая лошадь: в любое время, на самом ровном месте может споткнуться и вывалить тебя из седла.
      - Пустые ваши разговоры! Трясете прошлое, как женщины пыльный войлок. Хану спать мешаете. Он один знает, как быть и что делать. Ему все это не в новинку...
      Обидно, что эти слова сказал не сын, а грубоватый, не очень речистый Алтун-Ашух. Он всегда в стороне от других, сам по себе. Из-за трудного характера держал его в отдалении. Надо будет отличить и приблизить...
      И сразу почувствовал горечь. Не много даст это Алтун-Ашуху. Еще не известно, что будет с ним самим. Жизнь не один раз опрокидывала его на землю. В семь лет попал в плен к меркитам. Собирал сухие лепешки аргала, толок в деревянной ступе просо вместе с рабами-харачу. Выручил отец. Отбил у меркитов. А через пять лет попал в руки татар. Из этого плена выбрался самостоятельно. Подговорил пастуха, украли с ним лошадей и бежали. Потом борьба с нойонами-предателями и братьями-завистниками, гибель жены, казнь Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Бегство от Эрхе-Хара и найманов. Как и сейчас Но тогда он был молод и не четыре ворчливых нойона, а сотня храбрых воинов шла за ним...
      Арин-тайчжи недоволен, что помогал Тэмуджину. Не мог он не помочь. В Тэмуджине он видел самого себя, повторение собственной судьбы. Боль Тэмуджина проходила через его сердце.
      Легкой бабочкой улетела дрема. Он хотел повернуться и не сдержал стона. Нойоны замолчали. Сын подошел к нему, опустился на колени.
      - Не спишь, отец? Куда мы поедем?
      - Куда-нибудь. Оставь меня в покое. Думайте сами.
      - От Тэмуджина мы отрезаны. Идти к нему надо через наши кочевья. Нас поймают.
      Давая понять, что не слушает сына, снова закрыл глаза. Под ногами Нилха-Сангуна хрупнул сучок - сын ушел к нойонам.
      - К Тэмуджину можно пробиться, - сказал Хулабри. - Пойдем ночами, будем держаться дальше от куреней.
      - Не пройдем, - вздохнул Эльхутур. - Они только и ждут, чтобы мы туда сунулись.
      - И пробиваться незачем. Всем известно, Тэмуджин любит брать, но не любит давать.
      Опять этот зловредный Арин-тайчжи. Видно, его жилы наполнены не кровью, а желчью... Тэмуджин как раз единственный, на кого можно надеяться. Но он не пойдет к нему. И не потому, что опасно пересекать свои кочевья, где полно найманов и людей, готовых выслужиться перед новым ханом - Эрхе-Хара. Если он найдет приют в курене Тэмуджина, найманы и Эрхе-Хара не преминут попробовать достать его там. И ханство Тэмуджина рухнет, как и его собственное. Нет, туда ему путь отрезан. Только крайняя, безысходная нужда заставит его направить коня в кочевья сына Есугея.
      У него остается два пути - на ранний полдень, в страну Алтан-хана китайского, и на поздний полдень - в Белое Высокое государство Великого лета. Так называют свою страну любители пышности тангуты. Куда направиться? К Алтан-хану? Он, конечно, может помочь. Или наоборот, прикажет связать и выдать Эрхе-Хара. Смотря по тому, что ему выгоднее. А кто скажет, что выгодно Алтан-хану сегодня и что будет выгодно завтра? Тангутских правителей он не знает. Но там, в городе Хэйшуй', есть община единоверцев-христиан. Купцы общины в последние годы, пользуясь его благосклонностью, с немалой выгодой торговали в кэрэитских кочевьях. У них можно переждать лихое время. В худшем случае. А может быть, тангутские правители захотят поддержать его воинами и оружием.
      [' Х э й ш у й - Хара-Хото, развалины которого были открыты П.Козловым]
      Путь в земли тангутов был долог и труден. Двигались, стараясь не попадаться на глаза редким кочевникам. Есть было нечего. Иногда удавалось убить пару-другую сусликов, один раз подбили дзерена. И все.
      Прошли степи, перевалили горы. Здесь была уже страна тангутов. Сухой, раскаленный воздух обжигал лицо. Над рыжими песчаными увалами проплывали миражи, над головой кружились черные грифы. Все качалось перед воспаленными глазами Ван-хана и казалось сплошным миражем. Истощенные, с выпирающими ребрами кони шли пошатываясь, часто останавливались, и Ван-хан ногами, сжимавшими бока. чувствовал, как отчаянно колотится лошадиное сердце.
      Пробираясь сквозь цепкие заросли саксаула,обогнули холм с крутыми, оглаженными ветром склонами и увидели первое тангутское кочевье. Три черных плосковерхих палатки, как три жука на тонких ногах-растяжках, стояли на зеленой траве у хилого источника. Неподалеку паслись верблюды. Залаяли собаки, из палаток высыпали ребятишки, вышли две женщины, и, увидев чужих, прикрыли лица тонкими бесчисленными косичками, испуганно попятились. Появились мужчины - старик и молодой тангут, оба в войлочных шапочках с полями, круто загнутыми вверх. Смотрели на них настороженно, но без страха. Старик что-то спросил на своем языке и тут же повторил вопрос по-монгольски:
      - Не устали ли ваши кони, не хотят ли они пить?
      Ван-хан слез с седла, ступил на раскаленную землю. Огненные бабочки запрыгали в глазах, жуки-палатки скакнули на него...
      Очнулся он в палатке. Лежал на мягкой постели, укрытый верблюжьим одеялом. Стемнело. Перед палаткой горел огонь. Возле него на земле, на кучках саксауловых веток, сидели его нойоны и хозяева. Ужинали. Он поднялся, вышел. Подскочил сын, поддерживая под руку, провел к огню. Молодой тангут подал ему чашку с крепким чаем, забеленным верблюжьим молоком, подал черствую просяную лепешку.
      - Ты очень болен и устал, - сказал старик. - Живите у меня. Я буду поить тебя травами. Мой сын хороший охотник. Он убьет дзерена, и ты напьешься свежей крови.
      Ван-хан пролежал в палатке несколько дней. Нойоны и Нилха-Сангун охотились на дзеренов с сыном старика. Сам старик безотлучно находился при нем. Он узнал, что старик с сыном, его женами и ребятишками все время кочует с верблюдами по окраине страны, часто рядом с кочевниками-монголами. У него и жена была монголка. Только она давно умерла.
      Старый тангут быстро поставил его на ноги. Отдохнули и кони. Ему хотелось поскорее попасть в Хэйшуй. Радушие старика он считал добрым знаком и отправлялся в неведомый город полный надежд. Ему нечем было отблагодарить доброго человека, снял с себя саадак с лукам и стрелами.
      - Прими этот маленький подарок. Приезжай в гости в мои владения.
      Когда отъехали от палаток, за своей спиной он услышал ворчливое:
      - Пригласила лиса гостей в барсучью нору.
      Будто кипятку за воротник плеснули - резко обернулся. Рябое лицо стало крапчатым.
      - Кто сказал?
      - Ну, я. А что, уже и говорить нельзя? - Арин-тайчжи отвернулся, сложил губы трубочкой, стал посвистывать.
      Он хлестнул его плетью по прыщеватой, как лицо, шее. Арин-тайчжи отшатнулся, закрыл лицо руками - ждал второго удара. Но он опустил плеть. Пока достаточно и этого.
      - Ты можешь повернуть коня и ехать, куда тебе вздумается. Я никого не звал с собой.
      И вновь плыли в горячем воздухе миражи, дышала жаром земля. Двигались по равнине, изрезанной логами и высохшими руслами рек. Под копытами щелкали камни, хрустел песок. Трава была редкой, жесткой, колючей, она не прикрывала наготу земли, как не прикрывали ее и кусты тамариска и саксаула. От палящего зноя не было спасения. Иногда начинал дуть ветер. Он поднимал мелкую, невесомую пыль, забивал ею легкие, и тогда становилось нечем дышать. На этой равнине совсем не плохо чувствовали себя тангутские верблюды. Завидев путников, они поднимали маленькие головы на гусиных шеях, не переставая жевать колючки, провожали путников равнодушными взглядами или медленно, важно, как сановники Алтан-хана, отходили в сторону.
      Стали встречаться тангутские селения. Они прятались за глинобитными стенами. Домики, тоже из глины, были крыты грубой шерстяной тканью. Толстые стены домов и несколько слоев ткани хорошо предохраняли от жары. Тангуты были неизменно приветливы, гостеприимны. Но Ван-хан спешил. Если бы не уставали кони, он ехал бы днем и ночью.
      Вскоре безотрадная равнина, выжженная солнцем, с верблюдами, селениями-крепостями кончилась. Впереди голубело огромное озеро, на его берегах росли камыши, в низинах, прилегающих к озеру, зеленела густая трава. Здесь паслись косяки высоких поджарых лошадей. Вода в озере была солоноватая, теплая, над ней кружились крикливые чайки. Дальше путь лежал по берегу реки, несущей в озеро мутные, илистые воды. По обоим ее берегам раскинулись поля пшеницы, проса, риса. Земля была изрезана каналами и арыками. Все чаще попадались селения и одинокие домики. От одного к другому бежала широкая, торная дорога. По ней двигались повозки, караваны верблюдов, шли рабы с тюками на плечах, за ними верхом на осликах или конях - надсмотрщики с длинными бамбуковыми палками.
      Дорога привела прямо в Хэйшуй. Над глинобитными домами предместья, в большинстве небольшими, как и в селениях, крытыми черной тканью, высились могучие стены с зубцами, узкими прорезями бойниц и белоснежными ступами-субурганами на углах. Стены подавляли своей величественной, несокрушимой мощью.
      В дворике с чистым глинобитным полом на пестрых коврах сидели именитые купцы общины несториан и, горестно покачивая головами, слушали Ван-хана. Они были огорчены его падением и не очень рады, что хан, как они правильно догадались, приехал просить помощи. Правда, прямо об этом пока не говорили, но, предупреждая его просьбу, наперебой начали жаловаться на собственные невзгоды. Трудно стало жить христианам. Правители-буддисты давят непосильными обложениями, забирают из рук выгодную торговлю, бесчестят и осмеивают, будто они какие-то чужеземцы.
      Раньше ничего такого не было. Страной пятьдесят лет правил мудрый император Жэнь-сяо. Он не притеснял инаковерующих, все тангуты, придерживались ли они учения Христа, Будды, Мухаммеда, Конфуция или Лао-цзы, были для него любимые дети. Но прошлой осенью великий государь почил и престол унаследовал его сын Чунь-ю. По наущению своей матери-китаянки, императрицы Ло, женщины не очень умной, но хитрой, Чунь-ю, дабы пополнить казну, начал разорять инаковерующих.
      Излив свои жалобы, купцы разошлись. Хозяин дома Фу Вэй провел Ван-хана во внутренние покои. Слуги принесли чай, хрустящее печенье, пахучий мед. Но горек был для Ван-хана чай с медом.
      - Не сюда мне надо было ехать!
      Фу Вэй был молод. Он еще не умел скрывать смущения.
      - Нам сейчас очень трудно. Мы говорим тебе правду.
      Стены дома были расписаны яркими золотыми красками, в причудливых бронзовых подсвечниках горели витые восковые свечи. На лакированных полочках поблескивал дорогой фарфор. Жалуются на бедность, а живут получше любого из степных ханов.
      Хозяин на вытянутых пальцах держал чашечку с чаем. По тангутскому обычаю голова спереди и на затылке выбрита до синевы, волосы оставлены только посредине, от уха до уха, но не заплетены в косы, как это делают степные кочевники, а зачесаны вверх, торчат высокой грядой.
      - Все, что вы дадите мне, Фу Вэй, возвратится к вам умноженным вдвое.
      - Мы тебе почти ничего не можем дать. А кроме всего, надо сначала поговорить с правителем округа Ань-цюанем. Не могу заранее сказать, как он тебя примет... Ань-цюань - сын младшего брата покойного императора и двоюродный брат нынешнего. Он поссорился с Чунь-ю и был отправлен сюда, на край государства. Свои обиды вымещает на подданных... Особенно пристрастен к нам, инаковерующим... Не знаю, что будет с нами, если этот человек надолго останется тут.
      Добиться приема у Ань-цюаня оказалось нелегко. Фу Вэй возвращался вечерами домой в великом смущении, неумело оправдывался. Ань-цюань на охоте... Ань-цюань занят государственными делами...
      Дом Фу Вэя был в предместье. Ван-хан вместе с сыном и нойонами, переодетые в тангутское платье, ходили в крепость. За могучими стенами,как определил Ван-хан на глаз, толщиной в три-четыре алдана' и высотой в пять-шесть алданов - тесно стояли глинобитные домики, крытые шерстяной тканью. Над ними поднимались маленькие дома-кумирни. Они были крыты красной черепицей. Внутри кумирен сияли позолотой жертвенные чаши и изваяния божеств с хрустальными глазами, на стенах висели полотна с изображением все тех же божеств. Они сидели величаво-спокойные, в сиянии нежно-голубых и розовых красок, равнодушно взирали на монахов в широких одеяниях, перебирающих сухими пальцами костяшки четок.
      [' А л д а н (алда) - маховая сажень.]
      Самым большим зданием Хэйшуя был дом правителя. Горделиво загибались углы ажурной черепичной крыши. С них свешивались колокольчики. От малейшего дуновения ветра они позванивали. Дом стоял в углу крепости. От него на крепостную стену вела лестница. Перед красными расписными дверями в две створки всегда толпились чиновники в головных повязках и коричневых или темно-красных халатах с дощечками для записей на поясах, военные в золоченых или лакированных шлемах, подпоясанные узкими серебряными или широкими шелковыми поясами. По цвету одежды, по поясам и головным уборам легко было отличить не только военных от чиновников, но и установить звание, степень каждого. Люди неслужилые, независимо от состояния, если они не принадлежали к знати, носили черную одежду, знатные ходили в зеленой.
      Вникая в хитроумное устройство государства, где для удобства правителей все так четко определено и разграничено, Ван-хан временами забывал свои горести настолько, что начинал прикидывать - нельзя ли кое-что перенять для своего ханства? Но стоило глянуть на пасмурные лица нойонов, и все эти думы таяли, будто льдинки в кипятке. После того как он проучил Арин-тайчжи, нойоны не отваживались говорить вслух о своих мыслях, но он догадывался, что ничего хорошего они о нем не думают.
      Фу Вэю после долгих хлопот удалось-таки протолкать его на прием к Ань-цюаню. Стоило это ему немалых усилий и затрат, о чем он, конечно, не счел нужным умалчивать.
      И вот перед ним распахнули двустворчатые двери...
      Правитель округа и двоюродный брат императора оказался совсем молодым человеком. Он сидел на подушках, подвернув под себя ноги, как бурхан на полотнах кумирен, двое слуг держали над его головой шелковый зонт с пышными кистями. Углы властного рта были капризно опущены, круглые коричневые глаза смотрели на хана с любопытством.
      Фу Вэй в своем черном одеянии среди цветных халатов приближенных правителя был как галка в табуне фазанов. Он отвесил три глубоких поклона Ань-цюаню и отошел в сторону, словно бы уступая место Ван-хану. В глазах правителя появилась ленивая поволока - взгляд камышового кота - манула, увидевшего добычу перед своим носом. Он ждал, когда Ван-хан поклонится ему. Но Ван-хан только выше вздернул седую голову и вцепился руками в пояс.
      - Ты хан кэрэитов? - словно бы удивился Ань-цюань.
      - Да. Я хан кэрэитов и ван государства Алтан-хана.
      - Счастлив видеть такого высокого гостя! - Ань-цюань улыбнулся, свежо блеснули белые зубы. - Я еще никогда не видел владетеля людей, живущих в войлочных юртах. Это правда, что у вас совсем нет домов из глины и городов?
      - Мы кочевники, и нам не нужны дома, которые нельзя перевезти на телеге.
      - Где вы укрываетесь, когда нападает враг?
      - От врагов мы не укрываемся, а встречаем лицом к лицу.
      - О, вы храбрые люди! Что вас привело в наше государство?
      Ань-цюань, конечно, все знал, но ему, кажется, очень хотелось послушать, как будет об этом рассказывать гордый хан. Он что-то сказал своим приближенным, и те дружно засмеялись. А Ван-хан подумал, что слишком большая власть делает человека бесчувственным. Хмурясь, коротко, скупо рассказал о своих бедах.
      - Выходит, все твое ханство при тебе? - Ань-цюань показал на нойонов, сочувственно покачал головой. - Я бы даже усомнился, что ты хан, но купец, что переводит наш разговор, подтвердил твои слова. Мне жаль тебя, хан. Однако ты должен понять, что мы не пошлем своих воинов отвоевывать тебе ханство.
      - Так думаешь ты? А что на это скажет император?
      Говорить так ему не следовало. Ленивая поволока исчезла из круглых глаз Ань-цюаня, его усмешка стала недоброй.
      - Волею императора тут правлю я!
      - Разве вам невыгодно иметь друзей в сопредельных землях?
      - Что выгодно, что нет, мы знаем сами. И не будем говорить об этом! Я могу принять тебя и твоих людей на службу. Ты получишь звание туаньляньши - начальствующего отрядом. Станешь обладателем... Что у нас дают туаньляньши?
      Один из чиновников с готовностью перечислил:
      - Одну лошадь и пять верблюдов. Обоюдоострый меч, лук и пятьсот стрел к нему. Знамя и барабан. Железный крюк для подъема на крепостные стены и веревки к нему. Заступ и топор. Шатер и шерстяной плащ. Все.
      - Не так уж мало для того, кто ничего не имеет. А? Твоим людям и твоему сыну я дам звание чуть меньше - цыши. Что получает цыши?
      - Одного верблюда. Лук и триста стрел. Одну легкую палатку.
      - Тоже немало...
      Ань-цюань забавлялся. У Фу Вэя было несчастное лицо. Ван-хан страшился повернуться и посмотреть в глаза своим нойонам. Великий боже, за что же унижение?
      Ань-цюань не унимался.
      - Вы храбрые люди и не всегда будете терпеть поражение. Побеждая врагов, вы обогатите себя. Что у нас получают победители этого ранга?
      Чиновник снова начал перечислять:
      - Чашу золотую стоимостью в тридцать лан серебра. Одежду от шапки до сапог. Пояс с семью украшениями на пять лан серебра. Чаю пятьдесят мер. Шелку пятьдесят штук. И повышение в звании на один ранг.
      - Видите, мы щедро награждаем победителей. Но и сурово наказываем провинившихся. Перечислите наказания.
      - За утерю знамени и барабана - битье палками. За отступление без повеления - клеймение лица. За допущение гибели старшего военачальника смертная казнь.
      - Разве это не справедливо? Везде и всюду, хан, - Ань-цюань назидательно поднял палец, - победителю слава и награда, терпящему поражение-позор и наказание. Или у вас иначе?
      Вечером в доме Фу Вэя собрались купцы. Говорили не столько с Ван-ханом, сколько между собой. Но из того малого, что было сказано ему, понял: купцы считают, что он навлек на них еще одну беду и желают, чтобы поскорее оставил их. Он не стал спорить - что выспоришь! Утром заседлали коней. Сердобольный Фу Вэй набил седельные сумы едой.
      В последний раз оглянулся на неприветливый Хэйшуй. Лучи солнца высекали огонь из золоченых верхушек субурганов, надменно высились стены крепости, и длинная, густая тень ложилась на долины предместья. Когда живешь за такими стенами, что тебе хан без ханства!
      Снова звенела под копытами каменистая пустыня и горячий воздух иссушал тело. По дороге украли из табуна по две заводных лошади. Земли тангутов пересекли вдвое быстрее. А что дальше? Что? Возвращаться в свои кочевья нельзя. Куда же направиться? В стороне заката лежат владения кара-киданьского гурхана Чжулуху, Там тоже много христиан.
      Основал государство кара-киданей родственник последнего императора династии Ляо Елюй Даши. Когда чжучржэни разгромили <железную> империю, молодой Елюй Даши, ученый, знаток древней китайской поэзии, храбрый воин, увел на запад сорок тысяч воинов, обосновался в Джунгарии, подчинил себе раздробленные племена, покорил крепости Кашгар и Хотан. Мусульмане встревожились. Махмуд-хан, правитель Самарканда, собрал большое войско. Но счастье сопутствовало не ему, а Елюй Даши. Под Ходжентом Махмуд-хан был разбит наголову.
      После этого мусульманские владетели много раз пытались вытеснить пришельца, но ничего не добились. Им пришлось смириться с властью гурхана и уплачивать ему дань.
      Гурхан Чжулуху был внуком прославленного Елюй Даши. Ван-хан понимал: он для такого великого владетеля - ничтожество. Но Ван-хан знал, что кара-кидане не могут ужиться в мире и дружбе с найманами. Может быть, ради того, чтобы досадить своим старым противникам, гурхан Джулуху окажет ему помощь и поддержку?
      На пригорке, обдуваемом ветром, стояли шатры. Полоскались шелковые полотнища знамен. Охотничья ставка гурхана Чжулуху была похожа на воинский стан. Маленький человек с округлым, добродушным лицом передал сокольничьему кречета, скатился с лошади, положил мягкую руку на плечо Ван-хана.
      - Ты доволен охотой?
      - Да, мне было интересно. - Ван-хан вздохнул.
      Уж много дней он мотался по степям следом за Чжулуху. Днем охотились с кречетами на птицу, вечером пили вино и услаждали слух музыкой. Однако стоило Ван-хану заикнуться о деле, Чжулуху махал короткими руками.
      - Потом, потом... - Смеялся: - От дел я бегу из дворца. А дела бегут за мной. Пощади меня, хан!
      Чжулуху любил вино, музыку и охоту. Все остальное отметал от себя. Но Ван-хан не мог бесконечно предаваться вместе с ним удовольствиям - до того ли?
      - Выслушай меня, великий гурхан...
      - Потом...
      - Я не могу больше ждать.
      - А что тебе нужно?
      - Разбить найманов.
      - Так бы сразу и сказал. Найманы нам надоели. Беспокойные люди. Танигу, Махмуд-Бай, мы должны помочь этому хорошему человеку. Надо поколотить Инанча-хана.
      - Государь, мы в прошлом году условились с ними о мире. Чернобородый Махмуд-Бай склонил перед гурханом голову в чалме, приложил к груди руки.
      - Какая досада! - всплеснул руками гурхан. - И ничего нельзя сделать?
      - Нет, государь, - сказал Танигу, недобро глянул на Ван-хана узкими глазами. - У нас хватает врагов и на западе. Мы сами просили мира с найманами.
      - Ну, раз нельзя... Видишь, хан, я ничего не могу сделать. - Гурхан Чжулуху был огорчен. - Но не горюй. Потом, может быть, что-то и получится. Хочешь, я подарю тебе своего кречета? Лучшего кречета нет в моем государстве. Ну, не хмурься, хан. Идем в шатер, вино отогреет твою душу.
      Часто перебирая короткими ногами, Чжулуху покатился в шатер.
      III
      Перелесками, глухими тропами, пробитыми зверьем, пробирался Чиледу на север, в земли своих соплеменников хори-туматов. Недавно сын Оэлун вспомнил о нем, пригласил в свою юрту. Он был один. Озабоченно хмуря короткие брови, спросил:
      - Это верно, что хори-туматами правит твой родственник?
      - Раньше - да, а кто там сейчас, я не знаю.
      - А хочешь узнать? - Тэмуджин испытующе посмотрел в глаза. - Хочешь побывать у них?
      Чиледу вспомнил, как много лет назад они с Тайр-Усуном ездили к хори-туматам, просили воинов у Бэрхэ-сэчена. Воинов тогда старик не дал... Бэрхэ-сэчена давно нет в живых. Его место занял Дайдухул-Сохор. Жив ли он?
      - Я хотел бы побывать там.
      - А возвратишься? Не останешься?
      - Если нужно вернуться, я вернусь.
      - На тебя возлагаю трудное дело... Пусть хори-туматы потревожат тайчиутов. Сейчас, когда Ван-хан пал, тайчиуты посматривают в нашу сторону и ждут случая, когда удобнее ударить. Если же хори-туматы стукнут их по затылку, им будет не до нас.
      - Они не пойдут на это, хан Тэмуджин.
      - Откуда ты знаешь?
      - Они не любят встревать в чужие драки, хан Тэмуджин.
      - Сделай так, чтобы эта драка стала их дракой. Сможешь?
      - В моем возрасте, хан Тэмуджин, люди стараются создавать, а не рушить покой.
      Тэмуджин недовольно хмыкнул. С короткой рыжеи бородой, не закрывающей тяжелого подбородка, светлоглазый, Тэмуджин был мала похож на свою мать, все в его лице - нос, уши, короткие брови - было другое, в то же время, особенно когда улыбался, что-то неуловимое было и от нее, когда же сердился и во взгляде возникала угрюмость, он становился чужим для Чиледу.
      - Ты не так уж и стар, чтобы говорить о возрасте.
      - Не стар... Но ты мог бы быть моим сыном. - Он вложил в эти слова свой, одному ему понятный смысл и горько усмехнулся: слаб человек, тешит себя тем, что могло быть.
      - Тем более ты должен понимать, что наш покой недолог. Мы не можем допустить, чтобы на нас обрушился подготовленный удар. Тайчиутам не надо давать спокойно спать. Но и это не все. Твои хори-туматы все время пригревают меркитов. Чуть что - Тохто-беки бежит в Баргуджин-Токум. Если ты поссоришь хори-туматов с тайчиутами и меркитами, окажешь моему улусу великую услугу. Сколько воинов возьмешь с собой?
      Чиледу понял, что это не просьба, а повеление. На душе стало тоскливо.
      - Не нужны мне воины. Я поеду один.
      - Одному удобнее остаться там?
      Подозрительность Тэмуджина показалась обидной.
      - Здесь мой сын Олбор. Он - твой заложник.
      - Зачем же так! - Тэмуджин поморщился. - Заложников берут у врагов, а разве ты мне враг?
      Чиледу не торопил коня. Не по душе ему было то, с чем ехал. Сын Оэлун как будто и верно судит. А все же...
      Лето было на исходе. Днем солнце хорошо пригревало, но не жгло. Легкая желтизна охватила березняки и осинники, листва стала шумной. Чуть потянет ветерок - плывет шорох по лесу. На солнечных косогорах, сплошь застланных мягкой хвоей, желтели маслята. В лесу Чиледу чувствовал себя в безопасности, но тропа, петляющая в чаще, в зарослях ольховника и багульника, была трудна и неудобна для коня, привыкшего к просторам степи. Чиледу все чаще выезжал в открытые долины, скакал, зорко вглядываясь в даль. Курени и айлы объезжал стороной. Иногда, укрывшись на возвышенности, подолгу смотрел на чужую жизнь. Паслись стада, у огней хлопотали женщины, сновали ребятишки, скакали всадники, ползли повозки. Тайчиуты. Враги. Временами очень хотелось спуститься к уединенному айлу, поговорить с людьми, выпить чашку свежего кумыса. Это желание его удивляло. Всю жизнь он защищался или нападал, никогда не въезжал во владения других племен просто так, как гость.
      Но неожиданно ему пришлось искать помощи у людей, которых он так старательно сторонился. Однажды ехал по узкой пади. По ее каменистому дну бежал прозрачный ручей. На мшистых берегах росли густые кусты смородины. Ветви гнулись под тяжестью крупных ягод. Конь, осторожно ступавший по едва заметной тропе, вдруг вскинул голову, запрядал ушами. Затрещали кусты смородины, из них бурой копной вывалился медведь, рявкнул и бросился в сторону. Конь с храпом рванулся в чащу. Чиледу еле усидел в седле, натянул поводья. Конь побежал, резко припадая на левую переднюю ногу.
      Обеспокоенный Чиледу слез. Конь все еще испуганно храпел, косил диким глазом на кусты. Нога была поднята, с нее бежала кровь. Острым сучком нога под коленом была развалена до кости. Чиледу отрезал полу халата, перевязал рану и повел коня в поводу.
      Он горько пожалел, что отправился в путь без заводной лошади. Пешком до хори-туматов добраться трудно. Если его кто-то заметит, он пропал. На его беду лес вскоре кончился. Дальше лежали голые серые сопки. Конь хромал все сильнее, часто останавливался, поднимал негу и тихо, будто жалуясь, ржал.
      На краю леса Чиледу дождался ночи. В сумерках отправился в дорогу. Шел в темноте по косогорам, мелкие камешки осыпались под гутулами, катились вниз. Впервые мелькнул огонь. Он неудержимо привлекал к себе Чиледу. Вдруг это одинокая юрта? Может быть, возле нее пасутся кони...
      Огонь горел между двумя небольшими юртами. Возле него сидели женщина и четверо ребятишек. Рядом с ними лежал остроухий пес. Это плохо, что есть пес. Шум подымет. Если лошади пасутся не стреноженными, пешему не поймать... И пешему не уйти. А где же мужчины? Может быть, нет мужчин...
      Женщина сняла котел с огня. Кого-то позвала. Из юрты вышел пожилой человек и подросток. Все сели ужинать. Больше, значит, никого нет. А что ему могут сделать пожилой человек и подросток? Чиледу направился к юртам. Собака учуяла его, злобно лая, побежала навстречу. Мужчина вскочил на ноги.
      - Не бойтесь! - сказал Чиледу. - Я один.
      Мужчина отогнал собаку. Он ни о чем не спрашивал. Подросток расседлал коня. Мужчина достал из котла кусок жирного тарбаганьего мяса, пригласил ужинать. Чиледу не знал, что это за местность и чьи это люди, и не мог придумать, как лучше объяснить свое появление здесь.
      Подсказал сам хозяин.
      - Наверное, на охоте был?
      - Да-да, на охоте. Конь у меня обезножел. Распорол ногу.
      - Сильно?
      - Очень.
      - Давай посмотрим.
      Он подвел коня к огню, развязал ногу. Хозяин юрты зажег светильник, пошел в степь, нарвал листьев, приложил их к ране и снова туго затянул повязку.
      - Рана не опасная. Но ездить на нем долго не будешь.
      - Как же мне добраться до дому?
      - А далеко ли твой дом?
      - Далеко. - Чиледу неопределенно махнул рукой.
      - Поживи у нас.
      - Ну, нет!
      Хозяин почесал затылок.
      - Я могу обменять тебе коня. Он у меня не очень резвый, но здоровый и выносливый.
      Такая готовность помочь показалась Чиледу подозрительной. Он не пошел спать в юрту, улегся у огня, положил под руки саадак и обнаженный меч. Долго прислушивался к разговору в юрте, где ночевали хозяин и жена. Ночь прошла спокойно. Утром хозяин привел серого мерина.
      - Седлай.
      - Спасибо тебе, добрый человек!.. Ты пасешь свое стадо?
      - Свои у меня ребятишки да этот конь. Остальное принадлежит нойону. Ты в какую сторону едешь? В эту? Там будет курень. Как перевалишь вон ту двугорбую сопку, так сразу за ней...
      Чиледу показалось: хозяин догадывается, что ему совсем не нужен их курень. Решил проверить.
      - А если я не ваш, чужой?
      - Я вижу, что не наш.
      - Как узнал?
      - По говору. В наших краях говорят чуть иначе.
      Чиледу долго думал над этим удивительным случаем. Но в конце концов решил, что ничего удивительного и нет. Люди же... Это зверье шарахается друг от друга... А что бы подумал этот хозяин, если бы узнал, что он едет к хори-туматам, чтобы направить их на эти земли, на эти юрты?
      Дайдухул-Сохора он нашел живым н здоровым. Сын мудрого Бэрхэ-сэчена, когда-то тонкий и гибкий, как тальниковый прутик, стал крепким, сильным воином. Лицо огрубело, переносье рассекли две строгие морщинки, только взгляд остался прежним, внимательно-пытливым, с затаенной усмешкой в глубине зрачков. Он нисколько не удивился, увидев Чиледу.
      - Я знал, что когда-нибудь ты вернешься на землю предков.
      - А я, Дайдухул-Сохор, снова лишь в гости...
      - Где ты теперь живешь?
      - Откуда знаешь, что не у меркитов?
      - Тайр-Усун сказал мне, что от меркитов бежал.
      - Хотел бы я, чтобы этот пучеглазый бежал так же!
      В юрту вошла женщина. Чиледу уставился на нее. До чего же здоровенная! На могучих грудях халат того и гляди лопнет.
      - Моя малютка Ботохой, - со смехом сказал Дайдухул-Сохор, - Не могу понять, почему ее люди прозвали Толстая.
      Женщина улыбнулась. Ее румяное круглое лицо со смелым разлетом бровей над узкими глазами показалось привлекательным.
      - Мой муж не устает подшучивать надо мной, - сказала она. - А почему? Да все потому, что из лука я стреляю лучше любого мужчины. Чтобы не звать меня Ботохой-мэрген, он прицепил к имени - Толстая. Такой у меня муж!
      Ботохой-Толстая говорила и двигалась быстро, живо, в ней была внутренняя стремительность, редкая для полных женщин.
      - Так где ты живешь? - снова спросил Дайдухул-Сохор.
      - Я служу хану Тэмуджину.
      - Вон куда тебя занесло! - удивился Дайдухул-Сохор. - Чего хорошего нашел у хана?
      - Хорошего? Его люди взяли меня в плен. Могли зарезать - сохранили жизнь. Могли сделать рабом - под моим началом сотня воинов.
      - Ты был сотником и у меркитов.
      - Был. И служил Тайр-Усуну верно. А что они сделали со мной? Живьем хотели скормить блохам. Я ненавижу меркитов!
      Это было правдой - он ненавидел Тайр-Усуна и Тохто-беки. Но не за то, что они держали его в собачьей яме. Если бы они не будоражили степь, не сеяли в ней зло, кто бы тронул его, когда вез Оэлун?
      - Чиледу, ты помнишь разговор с моим отцом? - спросил Дайдухул-Сохор. - Давно это было. Тогда ты, кажется, говорил о ненависти к тайчиутам...
      Чиледу напряг память. Увидел юрту, молодого Дайдухул-Сохора, поджаривающего на углях кусочки печени, Бэрхэ-сэчена с худым, болезненным лицом, услышал его глуховатый голос...
      - Я все помню. Твой отец говорил мне: ненависть не самый лучший спутник человека... Соль - гуджир, выступающая в низинах, делает землю бесплодной, ненависть - степь безлюдной. Это я хорошо понял, Дайдухул-Сохор. Трудна была наука, но я понял... Но можно ли любить людей, вечно сеющих зло?
      - Ты служишь Тэмуджину потому, что он хочет добра людям?
      Чиледу хотел ответить утвердительно, но, вспомнив, зачем приехал, осекся, замолчал. Ботохой-Толстая уловила его душевное смятение, перевела разговор на другое.
      - Ты любишь охоту?
      - Раньше я был хорошим охотником.
      - Мы с мужем каждый год в эту пору ездим добывать изюбров. Поедешь с нами?
      - Конечно, поедет, - сказал Дайдухул-Сохор.
      Чиледу думал, что это будет облавная охота. Но в лес они выехали втроем. К седлу Дайдухул-Сохора была приторочена труба, скрученная из полосы бересты.
      Долго петляли по глухим распадкам, заросшим пышным мхом и багулом. Густое сплетение гибких веточек багула и мха было похоже на толстый, слабо укатанный войлок, прогибающийся под копытами коней. Остановились у ключика с ледяной водой, расседлали лошадей, отпустили пастись. Дайдухул-Сохор разложил небольшой огонь, принес жертву духам леса и гор, потом затоптал головни, и они пошли пешком. Перевалив через гору, на другом ее склоне, в густом мелком сосняке, остановились. За сосняком была широкая плешина, покрытая редкой, низкой кустарниковой порослью и зелеными пятнами брусничника.
      - Здесь будем ждать вечера. - Дайдухул-Сохор сбросил с себя саадак, трубу, привалился спиной к сосне. - Ночь будет тихая, ясная. Хорошо...
      Ботохой-Толстая легла животом на землю, принялась собирать спелые, темно-красные ягоды брусники. Набрала горсть, протянула мужу.
      - Ешь. - Перевернулась на спину - груди как горы. - Не уснуть ли до вечера?
      Солнце уже закатывалось. Густела, наливалась темнотой зелень леса под горой. Оттуда потянуло ощутимым холодком. Лес молчал. Но в его глубинах, чувствовалось, таится жизнь.
      - Дайдухул-Сохор, ты эти годы ни с кем не воевал?
      - Воевал. - Он взял в рот несколько ягод, скосил глаза на жену. - Вот с ней. Вся сила на нее уходит.
      - Я всерьез спрашиваю.
      - Стычек с охотниками до чужого добра было немало. Но войн, какие вы ведете, нам удавалось избегать...
      Темень поднималась все выше. Освещенными оставались только вершины гор. В том месте, где скрылось солнце, небо было сначала золотисто-розовым? краски медленно выгорали, розовый цвет густел, вскоре он превратился в малиновый, а потом и в красный. Дайдухул-Сохор обломил ветки, мешающие обзору, тенькнул тетивой лука, пробуя, туго ли она натянута.
      Из-за гор выползала луна. Белый свет залил тихие леса, высветлил плешину перед ними.
      - Пора! - едва слышно сказал Дайдухул-Сохор, поднес трубу к губам.
      Из широкого раструба вырвался рев, похожий на мычание вола, но много резче. Звук взломал тишину, покатился над лесом, медленно замирая. Выждав, когда звук умрет, Дайдухул-Сохор протрубил еще раз. После этого он и Ботохой-Толстая взяли луки. Чиледу тоже положил стрелу на тетиву, прижал ее пальцами.
      Лунный свет струился над вершинами деревьев. Вновь было тихо. От напряжения заныли пальцы, сжимающие стрелу. Ответный рев изюбра заставил Чиледу вздрогнуть. Густое утробное мычание возникло где-то в глубине леса, подрагивая, поднялось выше, раскатилось над деревьями.
      Изюбр возник на плешине бесшумным видением. Остановился, наклонив голову с белыми поблескивающими рогами, серый лоснящийся бок, казалось, был покрыт изморозью. Чиледу начал натягивать лук. Его остановил Дайдухул-Сохор. Кивком головы он показал в сторону. Чиледу повернул голову. Справа в черноте сосняка похрустывали сучья. Оттуда рысью выскочил второй изюбр, круто оборвал бег. Мгновение животные стояли неподвижно, потом разом, как по сигналу, ринулись друг на друга. С костяным треском сомкнулись рога, защелкали копыта, взрывая землю.
      В этой битве было столько яростной запальчивости, бешеной неустрашимости, что Чиледу стало не по себе. Животные то расходились, то кидались в битву вновь. Из ноздрей вместе с горячим паром вырывался надсадный крик, он становился все более громким и тяжким. Оба изнемогали в драке. Но больше уже не расходились, толкали друг друга, сминая кустики. На короткое время замирали. И все начиналось сначала.
      - Все! - неожиданно громко сказал Дайдухул-Сохор. - Они намертво сцепились рогами.
      - А разве так бывает? - спросил Чиледу.
      - Бывает. Правда, редко... Не люблю я, когда так получается. Пойду прикончу. А вы разводите огонь.
      ...От яркого огня исходило тепло. Голова Дайдухул-Сохора лежала на мягких коленях жены. Он смотрел на летящие в черное небо искры, на ветку сосны, покачиваемую жаром огня.
      - Разве у нас плохо, Чиледу?
      - У вас хорошо.
      - Оставайся.
      - Я бы и остался... Но...
      - А-а, ты служишь Тэмуджину, и у тебя дела!- В голосе Дайдухул-Сохора прозвучала насмешка.
      - Не только дела. Ну, и дела тоже... Знаешь, зачем я приехал?
      - Наверное, что-нибудь просить. Нас, лесные племена, считают бедными. Но мы ни у кого ничего не просим. Чаще просят у нас.
      - Ты не угадал, Дайдухул-Сохор. Я должен поссорить тебя с тайчиутами и меркитами.
      - Вон что! И как ты это сделаешь?
      - Не знаю.
      - Не ломай себе голову. Не получится. Мой отец завещал мне лучше, чем стада, оберегать мир. Это я и делаю. Тайр-Усун и Тохто-беки, которых ты так ненавидишь, много раз пытались втянуть меня в драку. Не получилось. Он сел, кривым сучком поправил головни. - У нас есть леса, полные дичи, долины для выпаса скота. Нам нечего искать в чужих нутугах. И мне непонятно, чего ищут степные народы?
      - Они тоже хотят мира и покоя.
      - И твой хан Тэмуджин?
      - И он... - неуверенно подтвердил Чиледу.
      - Он хочет сидеть в лесочке, как мы сейчас сидим, и выжидать, когда враги сплетутся рогами. Я тебе уже говорил: не люблю, когда так получается. Но еще меньше мне хочется быть одним из этих изюбров. Понимаешь?
      - Чего тут не понять!
      Над огнем взлетели искры и исчезли в черном небе без следа.
      IV
      Тянулись тревожные дни и ночи. Тэмуджин ждал найманов, ждал удара со стороны меркитов, тайчиутов, татар. Временами сам себе казался заоблавленным зверем. Угроза спереди и сзади, слева и справа. Уйти некуда. Остается сидеть и, натопырив уши, вертеть во все стороны головой, чтобы вовремя увернуться от смертоносной стрелы. Под видом шаманов, слабоумных бродяг разослал во все кочевья ловких люден-его глаза и уши. Вооружал, обучал, снаряжал воинов.
      А тут еще люди Алтан-хана китайского. Он-то думал, что о нем давно забыли. Но его помнили. Привезли жалованье джаутхури - расшитые халаты, шелковые ткани, чашу из серебра. Обрадовался было: невелика прибыль, а все же прибыль. Но взамен люди Алтан-хана потребовали коней. Не попросили, а нагло потребовали. Как же, джаутхури-слуга сына неба! Но что было делать? Дал коней, во весь рот улыбался посланцам, заверял их, что счастлив отдать великому хуанди не только несколько сотен коней, но и все, что у него есть. Посланцы тоже улыбались и жмурили глаза - своими руками выдавил бы эти глаза!
      Больше всего он боялся нападения найманов и властолюбивого брата Ван-хана - Эрхе-Хара. Но время шло, и найманы не поворачивали коней к его кочевьям. А вскоре и вовсе ушли из кэрэитских владений.
      <Глаза и уши> донесли: старый Инанча-хан на охоте упал с лошади, сильно расшибся. Лежит чуть ли не при смерти. А два его сына, Буюрук и Таян, сидят у постели и ждут, кому хан вручит власть над улусом.
      Эрхе-Хара без поддержки найманов притих - не тронь меня, и я тебя не трону. Неповоротливый Таргутай-Кирилтух почесывал бабью грудь, медлил, опасаясь, что в случае неудачи опять побегут его нукеры и нойоны. Татары, те дерзки и отважны, уж они бы не упустили случая, по побаивались повернуться спиной к Алтан-хану - охоч до ударов в затылок великий хуанди.
      Оставались задиристые меркиты. Они было выступили, но, узнав, что найманы возвратились, отложили поход, решили, видимо, лучше подготовиться. Самое бы время хори-туматам пошевелить Тохто-беки. Но Чиледу не оправдал надежд Тэмуджина. Прожил у своих соплеменников осень и зиму, возвратился по весеннему теплу ни с чем. Мало того, что не исполнил его повеления,- он еще начал рассуждать о том, как нехорошо и недостойно натравливать людей друг на друга.
      Услышав это, Тэмуджин даже на месте не усидел.
      - Учить меня вздумал?!
      - Не учить... Но я много старше тебя, хан Тэмуджин, мои глаза видели больше. Не становись таким, как все другие нойоны.
      - Так, так... Я было подумал, ты не смог выполнить мое повеление, а ты, смотрю, не захотел. В первом случае ты мог надеяться на снисхождение, но сейчас... Я извлек тебя из ямы, в яме же издохнешь. Доберусь и до твоих хори-туматов!..
      Очень удивился этому решению сотник Чиледу. Судорога пробежала по худому лицу, мукой налились глаза. Думал: упадет на колени, запросит пощады,- но он пробормотал невнятное и непонятное:
      - Ты сын Есугея... Я ошибался. - Сгорбился и, подталкиваемый нукерами, вышел из юрты.
      А потом случилось непостижимое. Чиледу бежал из ямы, прихватив своего подростка-сына, и скрылся неизвестно куда. Для них кто-то приготовил коней, оружие, кто-то связал караульного. Тэмуджина разгневал не столько побег, сколько этот неизвестный помощник.
      В юрту приволокли караульного. Он трясся от страха и твердил одно: <Не видел. Не знаю>. Вне себя от злости, приказал отрубить ему голову. Но неожиданно вмешалась мать. Она подошла к нему, строго сказала:
      - Не казни парня. Он не виноват. Я знаю настоящего виновника.
      - Кто он?
      - Это я скажу тебе одному.
      Он велел всем выйти из юрты.
      - Из ямы Чиледу освободила я.
      Не поверил. Усмехнулся, не разжимая губ.
      - Ты скрутила руки воину?
      - Я просто приказала выпустить... Руки связали уж потом, для отвода глаз.
      - Почему ты это сделала, мать? Зачем вмешиваешься в мои дела?
      - Ты был с ним несправедлив. Тебе тяжело, сын, я знаю. Но не ожесточай своего сердца. Жестокость всегда оборачивается против того, от кого исходит. Что дашь людям, то от них и получишь.
      Взгляд матери был строг и требователен. Давно уже она не говорила с ним так.
      Разговор оставил на его душе смутное беспокойство. Много раз он ловил себя на том, что меряет свои поступки глазами матери, и это сердило его. Человек не вольный в своих поступках - раб. А разум раба сонлив и немощен.
      Тэмуджин нутром чуял: затишью больше не быть. Снова над степью ходят тучи. Они не рассеются, не оросив травы кровавым дождем.
      В эту тревожную пору в кочевье Тэмуджина неожиданно пришел Ван-хан с сыном и четырьмя нойонами. На старого хана и его спутников страшно было смотреть. Одежда износилась в прах, висела клочьями, истрепанные гутулы обвязаны ремнями.
      - Ты ли это, хан-отец?
      На худой, морщинистой шее Ван-хана часто билась синяя жилка, глубоко запавшие глаза заблестели. Но он справился с собой, пригладил седые всклокоченные волосы.
      - Я пришел к тебе обессиленным, имея только то, что на мне. Скажи сразу, поможешь ли мне, или я должен уйти отсюда ни с чем, как уходил от других владетелей? - Горечь и ожесточение звучали в его голосе.
      - Излишне об этом спрашивать, хан-отец! Разве не столь же ничтожным я представал перед тобой? Ты принял меня и возвысил. Видит небо, я сделаю то же самое!
      Ван-хан успокоенно кивнул головой, с презрением глянул на своих нойонов.
      - Иного я не ждал от тебя, сын мой Тэмуджин. И все же... Многое пришлось пережить и понять за это время. Все мои надежды были растоптаны... Сын Нилха-Сангун, запомни этот день. Когда бог призовет меня и займешь мое место в улусе, не забывай, что сделал для нас хан Тэмуджин.
      - Отец, улус сначала надо отбить у Эрхе-Хара...
      - Отобьем, Нилха-Сангун, - сказал Тэмуджин. - Но не сразу. Нам сейчас нельзя идти на Эрхе-Хара.
      - Почему? - насторожился Ван-хан. - Найманы ушли.
      - Но есть еще и меркиты. Едва мы ввяжемся в войну с твоим братом, они будут здесь. Разграбят все мои курени. Я думаю, не нужно ждать, когда они придут. Надо ударить на них.
      Нилха-Сангун заерзал на месте.
      - Ты возьмешь нас в поход и дашь под начало отца сотню воинов...
      - Тангуты были щедрее, они давали хану три сотни, - пробормотал Арин-тайчжи.
      Тэмуджин понял, что они его подозревают в неуважении к Ван-хану, в хитроумии. Рассердился.
      - Резвость языка не всегда говорит о резвости ума. Я бы в войске хана-отца стал сражаться даже простым воином. Но я не сделаю хана-отца сотником. В моем улусе ваш Джагамбу со своими людьми. Возьми их, хан-отец, под свою руку. Дальше. Из десяти лошадей одну, из десяти волов одного, из десяти овец одну - такой хувчур' я налагаю на свой улус. И все это даю тебе, хан-отец. Ты можешь идти со мной на меркитов, но можешь и не ходить. Однако все, что будет там добыто, - твое. Сразу после этого мы возьмемся за Эрхе-Хара.
      [' Х у в ч у р - единовременное взимание, сбор.]
      Хан чуть не прослезился. Но его сын все-таки остался чем-то недоволен. Глупый человек!
      В степи едва зазеленела трава, отощавшие за зиму кони еще не отъелись, а Тэмуджин уже повел своих воинов в поход. Он рассудил, что в эту пору Тохто-беки не ждет нападения. А застать врасплох - значит победить. Об этом он никогда не забывал.
      Его нойоны снова не очень-то обрадовались походу. Но вслух возражать никто не решался - всем была памятна горькая участь Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ. В этом походе он понял, что люди в воинском строю - его люди. Любого из них он мог послать на смерть. Только тут, в седле, он чувствовал себя настоящим ханом, владыкой жизни своих людей. Вот если бы и в дни мирной жизни было так же...
      Все получалось, как он и ожидал. Меркитские курени только что перебрались на летние кочевья. Люди, измученные зимними холодами, радовались теплу, свежей зелени, были ленивы и неосмотрительны. Три первые куреня он захватил без всякого сопротивления. Но дальше дело пошло труднее. Меркитские воины начали быстро стягиваться в тугой кулак. За каждый курень приходилось сражаться с возрастающим ожесточением.
      Идти дальше было опасно. И хотя добыча, попавшая в его руки, оказалась невеликой и не шла ни в какое сравнение с тем, что захватили когда-то у татар, он благоразумно повернул назад.
      Провожая его, вдали на холмах маячили всадники. Тэмуджин послал к Тохто-беки пленного меркита.
      - Передай своему нойону: слышал я, что когда-то мой отец Есугей-багатур попортил тебе, Тохто-беки, шею. Я довершу то, что начал мой отец, - вернусь и сниму твою криво сидящую голову! Жди меня.
      Меркит уезжал на куцей хромоногой лошадке, колотил ее пятками в бока, со страхом оглядывался, а вслед несся хохот, свист воинов, смех нойонов.
      К Тэмуджину подъехал Нилха-Сангун, спросил:
      - Ты не забыл, что вся добыча принадлежит моему отцу?
      - Тебе велел напомнить о добыче отец? - сузил глаза Тэмуджин.
      - Я, кажется, могу спросить и сам.
      Спросить-то он, конечно, мог. Но эти расспросы раздражали Тэмуджина. Нилха-Сангун раньше был неплохим человеком, добродушным, покладистым, но за время скитаний по чужим владениям сильно изменился, стал беспокойным, недоверчивым, въедливым и все норовил подменить собою отца.
      - О добыче и о другом я хотел бы поговорить с ханом-отцом.
      - Он сейчас среди воинов Джагамбу...
      Это надо было понимать так: хочешь поговорить - поезжай. Хотя ты и хан, и победитель, но не отцу искать встречи с тобой. Тэмуджин опустил руки, начал пригибать к ладоням пальцы - раз, два, три, четыре...
      - Нилха-Сангун, я хочу отблагодарить хана-отца перед лицом своих воинов. Позови его сюда.
      Сын Ван-хана медлил. Его круглое, щекастое лицо (когда вернулся из скитаний, был худ и бледен, но быстро набрал тело) стало хмуро-задумчивым, должно быть, он решал, правильно ли будет, если отец поедет на зов Тэмуджина. Смотри, какой!.. Тэмуджин снова начал загибать пальцы, но небо вразумило Нилха-Сангуна, он повернул лошадь, поскакал назад, к воинам Джагамбу.
      Боорчу и Джэлмэ, слышавшие весь разговор, всяк по-своему оценили сына Ван-хана.
      - Гордец! - бросил немногословный Джэлмэ.
      - Моя бабушка говорила о таких: мерин, все еще думающий, что он жеребец! - сказал Боорчу.
      Они судили о сыне Ван-хана слишком уж вольно, по-доброму Тэмуджину следовало пресечь такие речи, но он промолчал.
      Ван-хан подъехал вместе с Нилха-Сангуном, Джагамбу и своими нойонами. Тэмуджин велел остановить войско, построить его в круг. В середину круга въехал вместе с Ван-ханом.
      - Мои верные воины! Я водил вас на злокозненных татар - мы сокрушили их. Я повел вас на меркитов, и они бежали в страхе. Однако было время - я держал в руках не разящий меч, а обломок железа для выкапывания корней. Мое имя и моя жизнь исчезли бы в безызвестности, но нашелся великодушный человек, который посадил меня на коня, вложил в руки оружие, поддержал отеческим словом. Этот человек - Ван-хан. Воины и нойоны, настал день, когда я могу за добро воздать добром, возместить хотя бы малую долю того, что получил от хана-отца. Всю добычу я отдаю Ван-хану.
      Воины молчали. И он понял, что воинская добыча принадлежит не только ему. Всяк должен был получить свою долю - таково древнее привило. Он грубо, неосмотрительно нарушил его, и это Могло плохо сказаться на его будущем. Отыскал глазами Боорчу и Джэлмэ. Но советоваться было некогда. Повернулся к Ван-хану:
      - Позволь, хан-отец, без награды не оставить отважных.
      - Делай, сын, как тебе лучше.
      Ван-хан, видимо, не хуже, чем он, чувствовал, что означает молчание воинов,- хороший старик все-таки. Тэмуджин привстал на стременах, и голос зазвенел с веселой силой:
      - Воины и нойоны, хан-отец не принимает всю добычу. Он великодушно уступает часть добытого вам. Пусть каждый возьмет то, что может увезти на своем верховом коне. Вы заслужили большего, и я буду помнить об этом. Я поведу вас в другие походы, и вы получите вдвое больше того, что отдали сегодня.
      Воинский строй рассыпался, люди устремились к повозкам с захваченным добром.
      Все получилось не так уж плохо, и Тэмуджин был доволен.
      - Ну что, хан-отец, сразу двинемся на твоего черного' братца, или дадим отдохнуть и людям, и коням?
      [' Х а р а - черный.]
      Мелкие морщинки собрались на рябом лбу Ван-хана. Тэмуджин догадывался, что у него сейчас на душе. Эрхе-Хара готовится к битве. Если они его разом не одолеют, война станет затяжной, а это опасно: очухаются меркиты или соберутся с духом тайчиуты... Придется отступить, а их отступление укрепит Эрхе-Хара. И сам Тэмуджин немало думал об этом...
      - Нам медлить нечего! - сказал Нилха-Сангун, непочтительно опережая отца. - Я не увижу покоя, пока не вышвырнем Эрхе-Хара из наших кочевий!
      - Экий ты торопливый, - с досадой упрекнул его Ван-хан, - Не подтянув подпруги, кто вдевает ногу в стремя?
      - Хан-отец, я, как и твой сын, думаю: на Эрхе-Хара надо идти сейчас.
      - Почему, сын мой Тэмуджин?
      - Мы побили Тохто-беки. Весть об этом сейчас летит по степи. Страх вселяется в наших врагов. Этот страх-наш лучший воин. Сам учил меня когда-то, хан-отец...
      - Ты слишком высоко ставишь набег на меркитов, Тэмуджин.
      - Хан-отец, все стоит на своем месте. Я знаю людей. Беда, которая идет, всегда кажется больше той, что прошла. Пошли в свои кочевья людей, пусть они шепотом устрашат нойонов и воинов.
      - Ты молод, дерзок, но не безрассуден - пусть же будет по-твоему.
      От обозов с добычей доносились крики, ругань. Воины метались, хватая что подвернется под руку. Один приторочил к седлу двух живых овец, второй - целую связку железных котлов, третий - молодую женщину, четвертый юртовый войлок. Мимо ехал Даритай-отчигин. Он нагрузил своего коня так, что из-за узлов еле видна была его маленькая голова.
      - Дядя, - окликнул его Тэмуджин, - ты почему так мало взял?
      Даритай-отчигин повернул к нему потное озлобленное лицо.
      - Постыдился бы, племянник мой хан Тэмуджин... Уравнял нас с безродными воинами...
      V
      Рыжий, белоногий красавец конь закусывал удила, круто выгибал шею. Эрхе-Хара левой рукой натягивал поводья, правой, стиснутой в кулак, потрясал над головой.
      - У-у, чесоточные овцы!..
      Нойоны стояли у входа в ханскую юрту, безучастно слушали его ругань. Поодаль толпились пешие нукеры с луками в руках. Неподвижно висели четыре белых туга на высоких древках. И эти четыре туга, и эта большая юрта, и эти нойоны с нукерами были его. У-у, проклятые нойоны... Легко и покорно склонились перед ним, когда шел сюда с найманами. А сейчас так же легко готовы склониться перед своим прежним повелителем Тогорилом-братоубийцей. Истребить надо было всех до единого! Стоят, как каменные истуканы, уверенные в своей неуязвимости. Рука потянулась к сабле, но, глянув на нукеров, он понял, что не успеет зарубить ни одного из этих трижды предателей. Закидают стрелами... Отпустил поводья. Конь вынес его из куреня в открытую степь. За ним скакали человек десять - пятнадцать его товарищей. С ними он был в изгнании, с ними пришел сюда, с ними уходит.
      То ли ветер, то ли пыль бьет по глазам. Расплывается родная земля, затуманиваются вершины сопок. Великий боже, где ты? Где твоя правда и справедливость? Почему не сгинул, не издох в песках пустынь, не утонул в реках, не пал от рук разбойных людей братоубийца хан?
      Страна найманов, его вторая родина, встретила Эрхе-Хара унынием и печалью народа: тяжело болел великий правитель, мудрый человек Инанча-хан. Что будет со страной, если он умрет? Кто сможет заменить его?
      В ханской ставке было тихо. У голубого островерхого шатра в скорбном молчании толпились люди. Эрхе-Хара пропустили в шатер. Инанча-хан лежал на толстых шелковых одеялах. Его лицо безобразно распухло, почернело, глаза заплыли, из круглого рта с хрипом вырывалось дыхание, колебля редкие седые усы. Возле хана с правой стороны на коленях стояли два его сына, Таян-хан и Буюрук, и юная наложница тангутка Гурбесу, с левой стороны сутулился длиннорукий, уродливо-нескладный Коксу-Сабрак, о чем-то шептались сын Таян-хана Кучулук, хмурый подросток, и главноначальствующий над писцами, хранитель золотой ханской печати молодой уйгур Татунг-а.
      Эрхе-Хара стал на колени в ногах хана, приложился губами к одеялу. Ему хотелось плакать. Жаль было хана. К нему он был добр... Ему хотелось плакать и от жалости к себе - кто теперь будет покровителем и заступником? Таян-хан? Старший сын умирающего повелителя косит узкие глаза на красавицу тангутку, незаметно ловит ее руку с длинными, гибкими пальцами, вздыхает, но, кажется, не скорбь выдавливает его вздохи. Таян-хан человек мягкий, не высокомерный, но с легким, ненадежным нравом. Ему, видимо, давно уже надоело сидеть у ложа умирающего. Его руки все настойчивее ловят пальцы тангутки. А Буюрук? Он сердито подергивает плечами и понемногу придвигается к Гурбесу. Придвинувшись совсем близко, ущипнул тангутку за бедро. Она медленно повернула голову, покрытую накидкой, гневно сверкнула большими черными глазами. До чего же красива! Маленький прямой нос, полные, немного вытянутые вперед и слегка вывернутые губы, грешные тени под глазами... Не зря старый хан возвысил ее над всеми своими женами и наложницами.
      Костистой рукой Коксу-Сабрак тронул Эрхе-Хара за плечо, знакам приказал следовать за собой. Они вышли из шатра. Коксу-Сабрак провел его в пустую юрту, сипло спросил:
      - Ну, что у тебя?
      - Нойоны сдавали курень за куренем. Пришлось бежать.
      - Эх, ты... - Коксу-Сабрак сел, подпер руками голову.
      - А что я? Не надо было уводить воинов.
      - Не надо было... - печально согласился Коксу-Сабрак. - Да что сделаешь... Эх... Подвел нас великий хан.
      В юрту вошел Буюрук.
      - Эрхе-Хара опять выгнали, - сказал ему Коксу-Сабрак. - И меркитов побил Тэмуджин. Этот маленький хан становится опасным.
      - Плохо. Все плохо...
      Буюрук ходил по юрте, подергивая крутыми плечами, взмахом головы отбрасывал распущенные волосы, но они тут же наползали на лицо. Коксу-Сабрак тоже поднялся, заложил руки за горбатую спину, поворачивал голову вслед Буюруку - узкая, похожая на хвост жеребенка, борода елозила по немощной груди.
      - Все плохо, - повторил Буюрук. - Отец еще не испустил последнего вздоха, а брат уже примеряет ханскую шапку.
      - Пропадет государство, - вздохнул Коксу-Сабрак. - Не по его голове ханская шапка. Без стыда липнет к отцовской наложнице у его смертного ложа. Как может править народом человек, не умеющий управлять собой?
      - Она, распутная, ему голову заморочила! - крикнул Буюрук, косоротясь. - Властвовать хочет!
      У юрты, послышалось Эрхе-Хара, прошумели и стихли легкие шаги. Он встревожился. Неизвестно, чем кончится ссора братьев. Ему лучше держаться подальше от того и другого...
      - Я пойду, - сказал он.
      - Погоди, - остановил его Буюрук. - Может быть, нам позвать сюда брата и все ему высказать? Неужели он не одумается?
      - Я уже говорил с ним. - Коксу-Сабрак безнадежно махнул рукой. - Не слушает.
      - Надо прикончить змею тангутку. Велю ее задушить! Тогда некому будет нашептывать...
      Полог юрты откинулся. В нее вошли Гурбесу и Кучулук. Остановились у порога. В тени от накидки горящими углями мерцали глаза Гурбесу. Сын Таян-хана нагнул голову, сжал костяную рукоять ножа. У Эрхе-Хара вспотели ладони - худы его дела, ох, и худы!
      - Ты очень громко говоришь, Буюрук, - усмехнулась Гурбесу. - Мы все слышали.
      - А почему я должен говорить тихо? Я дома, и мне нечего опасаться. Бойся ты, тангутское отродье, привезенная в мешке!
      - Завидуешь брату? Хочешь убить меня, а потом и до него добраться? Кучулук, они собираются извести твоего отца.
      - Заговорщики! - ломким голосом крикнул Кучулук, его лицо с мягким пушком на щеках залила краска. - Мой отец прикажет казнить вас!
      - Ну, змея... - удивился Буюрук. - Успела отравить и этого.
      - Поди-ка сюда, сынок, - позвал Кучулука Коксу-Сабрак. - Послушай меня, старого человека.
      - Я не желаю слушать шептунов! - Кучулук выскочил из юрты.
      За ним неторопливо вышла Гурбесу. Все подавленно молчали. Коксу-Сабрак сокрушенно качал головой.
      - Что теперь делать? - спросил Буюрук.
      - Уносить ноги.
      - Таян-хан не посмеет поднять на нас руку.
      - Э-э, Буюрук... Ты спроси у Эрхе-Хара, что способен сделать человек с единокровными братьями, если заподозрит, что они покушаются на его власть и на жизнь любимой им женщины. Собирайтесь, пока не поздно. Многие нойоны пойдут с нами...
      Они скрытно покинули ханский курень. По дороге к ним пристали нойоны с воинами. Таян-хан послал погоню. Но нукеры Инанча-хана, чтившие Коксу-Сабрака, тоже присоединились к нему. Тогда Таян-хан выступил сам. Но он опоздал. К этому времени под рукой Буюрука и Коксу-Сабрака оказалось достаточно воинов, чтобы противостоять Таян-хану.
      Два войска остановились друг перед другом. В небе над ними кружились стервятники. Они хорошо знали, что если в степи собирается много всадников и они идут друг на друга, быть богатому пиршеству. Но Таян-хан не решался нападать на младшего брата и прославленного Коксу-Сабрака. Чего-то выжидал. Буюрук и Коксу-Сабрак вызвали его на переговоры. Съехались между рядами воинов. Таян-хана сопровождали Кучулук и Гурбесу. Она красовалась в золоченых латах и шлеме с пышным султаном. Глянув на нее, Буюрук побледнел от ненависти.
      - Что же вы делаете, брат мой Буюрук и ты, Коксу-Сабрак, любимый воин моего отца? - с обидой и недоумением спросил Таян-хан. - Чем я вас прогневил? Почему ощетинились оружием, будто перед врагом? Возвращайтесь, и я все вам прощу.
      - Мы возвратимся, - сказал Буюрук, - если ты здесь, сейчас снесешь голову этой распутнице.
      - Что она такого сделала, чтобы сносить ей голову? Ты не в своем уме, Буюрук!
      - Я-то в своем уме... А вот о тебе этого не скажешь! Сластолюбивая тангутка оседлала тебя, сделала своим рабом. Ты опозорил наш род!
      - Ты лжешь, Буюрук! Черная зависть лишила тебя разума!
      Коксу-Сабрак поднял руку.
      - Сыновья великого Инанча-хана! Вы сегодня ни о чем не договоритесь. Но именем вашего отца заклинаю: не решайте спор оружием, не затевайте братоубийственную войну. Поворачивай, Таян-хан, назад. Оставь нас.
      До вечера воины так и стояли друг перед другом. А ночью Таян-хан тихо снялся и ушел.
      Государство найманское раскололось надвое. Но тогда мало кто знал, что этот день станет началом гибели ханства, что людям, так легко решившим судьбу наследия Инанча-хана, жить осталось не очень долго.
      VI
      За годы затишья Джамуха-сэчен свел дружбу с нойонами многих племен. Его большая юрта всегда была полна гостей. Состязались в острословии улигэрчи, звенели хуры... Это была жизнь, которую он любил, которую отстаивал, и ему казалось, что в степь вернулись старые времена, воспетые в сказаниях, а его анда Тэмуджин со своими властолюбивыми устремлениями иссохнет сам по себе, как болячка, вскочившая на здоровом, но ослабленном временной болезнью теле. Будущее сулило Джамухе добро, и он жил светло и открыто.
      И вдруг началось... Найманы прогнали Ван-хана. Тэмуджин разбил меркитов и прогнал Эрхе-Хара. Умер Инанча-хан, и поссорились его сыновья. Едва дошла до Джамухи эта весть, как за ней новая: Тэмуджин и Ван-хан пошли на Буюрука. Ринулись, словно коршуны на раненого детеныша сайги. Если они разобьют Буюрука, Тэмуджин вспомнит об ущелье Дзеренов и направит коней на его улус.
      В юрте умолкли голоса улигэрчей и звуки хуров и веселящий смех женщин. Притихли друзья нойоны. Трезвые и озабоченные, они судили-рядили о будущем. Только худоумный не мог бы предвидеть, что будет со всеми ими, если Ван-хан и Тэмуджин обессилят распавшийся улус найманов,- как деревья над травой, как сопки над равниной, возвысятся ханы над вольными племенами в самом сердце великой степи. Но, согласные в этом, нойоны, как и в недавние смутные времена, не желали искать совместного пути спасения. Одни подумывали откочевать к Тохто-беки, другие - к Таян-хану. Лишь немногие робко заикнулись, что надо бы, пока Тэмуджин в походе, напасть на его курени, захватить людей и скот. Джамуха молчал. В душе он презирал тех, кто надумал спрятаться за спину Тохто-беки и Таян-хана. Не хотел поддерживать и тех, кто желал показать свою доблесть в захвате беззащитных куреней анды. Захватить их легко, но удержать за собой... Возвратятся из похода Ван-хан и Тэмуджин - всем голову снимут. И возвысятся еще больше. Нет, тут нужно что-то иное.
      Но как ни мучил себя Джамуха, ничего придумать не мог. Слишком давно он не видел ни анду, ни хана-отца, слишком мало знал, что на уме у того и у другого. И он принял решение, которое нойоны сочли за шутку:
      - Я тоже пойду на Буюрука. Помогу хану-отцу и своему анде.
      Ему было опасно появляться в стане Тэмуджина. Но он рассудил, что анде сейчас выгодно будет не вспоминать старое, кроме того, Ван-хан вряд ли захочет поддержать прежние распри. Ван-хана всегда огорчала эта вражда...
      Во всем остальном он полагался на волю неба, на свою умудренность, на свое умение вдвигать клинья в трещины, разъединяющие людей.
      Собрав воинов, Джамуха-сэчен устремился навстречу своей судьбе.
      Буюрук со своим войском перевалил через Алтайские горы, двинулся вниз по реке Ургуну. Тэмуджин и Ван-хан преследовали его по пятам. А за ними шел Джамуха.
      За горами Алтая, покрытыми тенистыми лесами, лежала широкая равнина. Вся земля была усыпана острым щебнем, кое-где торчали кустики чахлой травы, и равнина была похожа на грязно-черный всклоченный войлок. Часто попадались овраги, промытые дождевыми потоками. Иногда гладь равнины, утомительно однообразную, чуть оживляли пологие увалы, в низинах дольше сохранялась влага, и там торчали саксаульные кусты-уродцы, зеленели листья ревеня и перья лука.
      Течение реки Ургуну за тысячелетия глубоко врезалось в пустыню, берега падали крутыми скатами или головокружительными обрывами. Внизу, у воды, узкой полоской тянулись заросли смородины, шиповника, высились серебристые тополя, темнели корявые стволы осокорей, зеленели лужайки. Джамуха, оставив на берегах дозоры, повел воинов возле воды. Воздух тут был затхлый, застойный, как в наглухо закрытой юрте. Над всадниками звенели надоедливые оводы, из-под копыт, пугая коней треском крыльев, взлетали куропатки, в кустах перекликались синицы.
      Ниже по течению береговые обрывы отодвинулись от реки, стало просторнее. Джамуха внимательно всматривался в следы Буюрука, Ван-хана и Тэмуджина. Сырая земля у воды, трава были истолчены множеством копыт, изредка попадались черные пятна огнищ, обозначающих места ночевок. Он не торопил своих воинов. Ему не очень хотелось соединиться с Ван-ханом и Тэмуджином до сражения. Пусть сами добывают себе победу.
      Буюрука Ван-хан и Тэмуджин настигли у большого озера. Дозорные донесли, что началось сражение. Джамуха повел воинов к месту сражения кружным путем, прячась за пологие голые холмы. Вскоре холмы кончились. Перед ними лежала солончаковая равнина, поросшая кустами саксаула, они тянулись широкой полосой и вдоль берега озера. Джамухе было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Буюрук терпит поражение. Его воины откатывались прижимаемые к кромке тростников, к топям. Еще немного - и ни одному найману не уйти живым.
      Джамуха заставил бить в барабан. Его появление за спиной воинов Ван-хана и Тэмуджина было полной неожиданностью, они ослабили напор на Буюрука, начали разворачиваться. Джамуха засмеялся, повернул коня к всадникам, стоящим в стороне от сражения. Издали заметил среди всадников Ван-хана и замахал руками.
      - Свои!
      - Свои, свои! - подхватили вокруг его крик.
      - Ты откуда взялся? - с радостным удивлением спросил Ван-хан.
      - Я летел следом за вами быстрее кречета! - Соскочил с коня, схватил полу халата Ван-хана, прижал к лицу. - Я думал, не доживу до счастливого дня встречи с тобой, хан-отец! А где анда Тэмуджин?
      - Он там, - Ван-хан показал в сторону сражения. - Смотри, Джамуха, бегут найманы! Бегут! Не все нам от них бегать.
      - У меня, хан-отец, усохла печень, пока на твоем месте сидел Эрхе-Хара... А ты на меня за что-то гневаешься. За что, хан-отец? Джамуха держался за стремя, снизу вверх смотрел в лицо хану. - Ты искал помощи у Тэмуджина, а не у меня! Или он лучше меня?
      - Вы для меня оба равны и дороги, Джамуха. Ты пришел ко мне без зова, и я рад этому.
      - Хан-отец, я пришел потому, что хочу быть всегда рядом с тобой. Но я боюсь за свою жизнь. - Джамуха понизил голос: - Если анда Тэмуджин вспомнит старые наши раздоры...
      - Смотри и вникай: бегут гордые найманы. Бегут, Джамуха! У нас теперь есть дела поважнее давних раздоров.
      - Я тоже так думаю, хан-отец. Но так ли думает мой анда? Боюсь, что нет.
      Подскакали Тэмуджин, Нилха-Сангун, Боорчу, Джэлмэ. С коней хлопьями падала мыльная пена.
      В глазах анды еще плескалась ярость, охватывающая человека в сражении. Этот взгляд задержался на лице Джамухи - словно жаром огня опахнуло щеки, но Джамуха не отвел глаз, только чуть опустил длинные ресницы.
      - А-а, это ты нам все испортил... - сквозь зубы проговорил Тэмуджин.
      - Что я вам испортил? Я спешил на помощь...
      - Ты помог бежать Буюруку, Эрхе-Хара и Коксу-Сабраку.
      - Они ушли? - Лицо Ван-хана разом поскучнело. - Не ожидал. Ну, как же так? Нилха-Сангун?
      - Я свое дело, отец, сделал как надо. Тэмуджин должен был охватить Буюрука с левой руки и перекрыть дорогу.
      - Я бы и перекрыл, если бы не Джамуха со своими воинами.
      - Видишь, хан-отец, во всем оказался виноват я... Анда Тэмуджин, я пришел искать мира с тобой, зачем же воздевшего руки пинать в живот?
      - Напрасно винишь Джамуху, Тэмуджин. Он ни в чем не виноват. Помиритесь... - Ван-хан толкнул пяткой коня.
      Он был недоволен исходом сражения и не скрывал этого. Сидел в седле прямой, строгий. Нойоны торопливо отъезжали в сторону, освобождая путь коню. И только Тэмуджин не тронул свою лошадь, стоял поперек дороги, глядел из-подо лба. Ван-хан резко натянул поводья.
      - Что, тут и будем стоять?
      Тэмуджин молча поднял плеть, поскакал к воинам, за ним-его нойоны. Джамуха с ненавистью посмотрел на сутуловатую, широкую спину анды. Ни перед кем не склонит головы. Возгордился, дальше некуда.
      Джамуха поехал рядом с Ван-ханом.
      - Хан-отец, я не слышал, чтобы до этого кто-нибудь побивал найманов.
      - Такого и я не помню.
      - Во всей великой степи теперь никто не сравнится с тобой в славе и могуществе, хан-отец.
      - Твои слова ласкают мой слух, Джамуха. Но нет ничего обманчивее, чем наша слава и наше могущество.
      - Мудро сказано, хан-отец! До тех пор, пока жив Эрхе-Хара, не видать покоя твоему улусу. А его упустили... Не с умыслом ли это сделано?
      - Какой может быть умысел? - Ван-хан круто обернулся. - Ты о чем говоришь?
      - Я просто думаю вслух. Пока Эрхе-Хара жив, тебе придется все время ждать нападения найманов. Одному против них не устоять. И ты, прославленный, могущественный, будешь зависеть от людей менее значительных, таких, как я или мой анда Тэмуджин. Может быть, я и ошибаюсь...
      - Тэмуджин не мог упустить моих врагов умышленно,- хмуро сказал хан.
      - От Тэмуджина можно ждать всего, - поддержал Джамуху Нилха-Сангун. Видел, как он заносится? Можно подумать, что он один разбил Буюрука.
      - Перестаньте! - грубо сказал Ван-хан. - Я вам не верю.
      Джамуха и не надеялся, что хан так легко и просто поверит его вымыслу. Крохотная искра, отскочившая от кремня, падает на трут и долго тлеет, прежде чем родить пламя. Пусть тихо, незаметно тлеет. Всему свое время. А к Нилха-Сангуну надо держаться поближе. Сын хана, кажется, не больно-то любит Тэмуджина.
      Объединенное войско медленно, небольшими переходами, стало возвращаться назад. Перевалив горы Алтая, на реке Байдарик остановились откормить коней. Здесь получили известие: Коксу-Сабрак, оставив Буюрука, отправился к Таян-хану, на коленях вымолил прощение, попросил войско и стремительно движется на них. Стали готовиться к сражению.
      Втроем объехали окрестные возвышенности. Лето кончилось. Утром на примерзшую землю упал первый снежок. Днем пригрело, и он растаял, остались небольшие клочья в тени за камнями и кустами дэрисуна. Копыта коней скользили по сырой земле.
      - Ну что, дети мои, как и где будем встречать Коксу-Сабрака? спросил Ван-хан,останавливая коня.
      - Я человек маленький, - сказал Джамуха, - где поставите, там и буду стоять.
      - Ты что-то очень уж часто говоришь о том, что маленький. - Тэмуджин приложил ко лбу ладонь, начал вглядываться в пологие серые сопки, испестренные клочьями снега. - Мала мышь, а убивает лошадь, забравшись ей в ноздри... Хан-отец, Коксу-Сабрак пойдет на нас по той лощине...
      - Ты говоришь так, будто сам Коксу-Сабрак поведал тебе, где он собирается пойти, - съязвил Джамуха.
      - А другой дороги у него нет, - спокойно возразил Тэмуджин. - Не станет же он прыгать с сопки на сопку, как лягушка с кочки на кочку. Главные силы он поведет по лощине, а боковое охранение двинется по гряде.
      - Так, наверное, и будет, - согласился с ним Ван-хан. - А мы перекроем лощину. Остановить его тут, я думаю, будет не так уж трудно.
      - Остановить, но не разбить, хан-отец. Лощина тесна, в ней нельзя развернуть все наше войско. Невозможно будет ударить и сбоку. Смотрите, какие там рытвины и овраги. Всадникам придется двигаться шагом. Лучники их забросают стрелами. Коксу-Сабрак будет сидеть в лощине, как я когда-то в ущелье Дзеренов. - Тэмуджин усмехнулся.
      Впервые он упомянул ущелье Дзеренов. И смотри-ка, усмехается. Думает, ловко тогда одурачил его, Джамуху. Ну-ну, пусть думает, пусть считает, что одурачил.
      - И что же ты хочешь? - спросил Ван-хан.
      - Надо выманить Коксу-Сабрака туда, на равнину. Как это сделаем? Мы перекроем лощину частью наших сил, дадим тут сражение, потом бросимся бежать. Коксу-Сабрак будет нас преследовать. И вот, едва он выскочит на равнину, на него с правой и с левой руки навалятся наши свежие силы.
      - Что-то очень уж просто, Тэмуджин. Коксу-Сабрак старый волк.
      - Вот и хорошо, что просто. Замысловатую хитрость порой разгадать куда легче, чем такую. Но если ты хочешь по-другому, хан-отец, давай подумаем...
      - По-другому... - Ван-хан повертел головой. - У нас нет времени долго раздумывать. Будь по-твоему. Теперь давай распределимся, кто где встанет, и займем всяк свое место.
      - В лощине, я думаю, надо встать тебе, хан-отец. Там вон встанет анда Джамуха, а я в другой стороне.
      Ван-хан задумчиво почесал за ухом, нехотя согласился с Тэмуджином.
      Вечером в его походном шатре Джамуха спросил у Нилха-Сангуна:
      - Ты почему не был с нами?
      - У меня другие дела... А что?
      Джамуха огляделся - не подслушивает ли кто? - понизил голос:
      - Вы встали в лощину по подсказке анды. На ваших воинов падет главный удар Коксу-Сабрака. Потом вы будете убегать, выманивая его на наши копья. Сколько же воинов твоего отца падет под мечами найманов? - Заметив, что их тихий разговор привлекает внимание нойонов, Джамуха громко сказал: - Я больше всего люблю охотиться на хуланов. Сейчас самое время... - И шепотом: - Ты молчи о том, что слышал от меня.
      Но молчать, как и рассчитывал Джамуха, Нилха-Сангун не стал. Он о чем-то тихо поговорил с прыщеватым нойоном Арин-тайчжи и своим дядей Джагамбу, сел рядом с отцом.
      В юрту вошел Тэмуджин. Его сопровождал молодой кривоногий воин в куяке и шлеме из воловьей кожи.
      - Нойон дозорной сотни Мухали. - Тэмуджин легонько подтолкнул воина в спину. - Говори.
      - Завтра найманы будут тут. Они остановились на ночевку недалеко от этой лощины.
      Погладив нагрудный крест, Ван-хан поднес руку к губам.
      - Помоги нам бог! Много ли найманов ведет Коксу-Сабрак?
      - На глаз - не меньше, чем у нас. К утру мы узнаем точное число.
      - Как? Посчитаешь? - недоверчиво спросил Нилха-Сангун.
      - Мы захватим двух-трех человек и все узнаем.
      Мухали сказал это так, будто собирался привести людей из соседней юрты, а не из вражеского стана. И все-таки никто не воспринял его слова как пустое бахвальство. Молодой сотник держал себя так, что не поверить ему было невозможно. И откуда Тэмуджин берет таких людей? Мухали скорее всего не родовит, и ростом не вышел, и статью не удался, а вот приметил же его анда.
      - Ну, иди, Мухали, - сказал Тэмуджин. - Я буду ждать твоего возвращения.
      Неторопливо поправив шлем и подтолкнув под пояс полы халата, Мухали вышел из шатра.
      Нилха-Сангун что-то начал говорить на ухо отцу. Лицо Ван-хана потемнело. Тэмуджин направился было к хану, но Джамуха остановил его:
      - Из какого племени Мухали?
      - Из джалаиров.
      - Его отец был нойоном?
      - Нет, он был нукером у Бури-Бухэ.
      Нилха-Сангун все еще разговаривал с отцом. Пусть все выскажет.
      - Анда Тэмуджин, может быть, ты мне подаришь этого сотника?
      - А ты, анда Джамуха, подаришь мне тысячу воинов?
      - Шутишь все, анда Тэмуджин...
      - Не шучу. Мухали стоит тысячи воинов.
      - Я когда-то просил подарить Чаурхан-Субэдэя. Ты мне тоже отказал. Или и сын кузнеца стоит тысячи воинов?
      - Стоит, Джамуха...
      - Ты ценишь своих нукеров, но не нашу старую дружбу. Ради этой дружбы я оставил неотомщенной кровь моего брата Тайчара. Ради дружбы поднял воинов и пошел к вам. А ты со мной и говорить не хочешь.
      - Сломанная кость, анда Джамуха, долго срастается и часто болит.
      - Тэмуджин! - окликнул его Ван-хан. - Надо еще раз подумать о завтрашнем сражении.
      - Но мы все обдумали, хан-отец. - Тэмуджин сел рядом с ханом. - Воины стоят на своих местах.
      - Может быть, нам передвинуть...
      - Кого? Куда? - Короткие брови Тэмуджина удивленно приподнялись.
      - Ты закроешь лощину, а я стану на твое место. Или Джамуха...
      - Ничего не понимаю, хан-отец! Зачем? Почему?
      - Хотя бы потому, что и ты, и Джамуха помоложе меня. Бегство, даже и обманное, не приличествует моим сединам.
      - Об этом надо было думать раньше...
      - Ты один за всех думал! - бросил Нилха-Сангун.
      - А-а, это ты сбиваешь с толку хана-отца...
      - Не правда разве, что все решаешь за всех нас? Чужими руками хочешь побить врага...
      - Нилха-Сангун... - Тэмуджин помедлил. - Нилха-Сангун, ты забыл, что найманы ваши враги. Я здесь только для того, чтобы помочь.
      - Кому? - въедливо спросил Нилха-Сангун.
      - Я с тобой не хочу разговаривать! Хан-отец, если ты хочешь разгромить Коксу-Сабрака, делай, как мы договорились. Передвигать людей поздно, и нет в этом смысла. Надо, чтобы Коксу-Сабрак увидел перед собой тебя. Иначе он все поймет.
      Ван-хан был в нерешительности.
      - Может быть, это и верно. Но с другой стороны... Не знаю, Тэмуджин.
      - Зато он все знает. Будет стоять в безопасном месте и посматривать... - проворчал Нилха-Сангун.
      Обозленный Тэмуджин поднялся.
      - Вступая в сражение, никто не может заранее предсказать, где будет безопасное место, - сумрачно сказал он. - Кто ищет безопасности, тому надо брать в руки не меч, а бич пастуха.
      - Перестаньте спорить! Пусть все останется как задумали.
      Тэмуджин вышел из шатра.
      - Много умничает, - сказал Нилха-Сангун.
      - Замолчишь ты когда-нибудь или нет? - набросился на него хан. Всегда впутываешься не в свое дело. Жужжишь на ухо о своих выдумках.
      - Я ничего не выдумываю, отец! Ты же сам слышал, как он сказал, что найманы ему не враги.
      Джамуха не упускал ни слова из этой перепалки. Он был доволен: все шло как надо.
      Сражение началось по замыслу Тэмуджина. Но Ван-хан, терзаемый сомнениями, не исполнил того, что ему предназначалось. Он не пытался сдержать Коксу-Сабрака, бросился бежать после короткой схватки. Поспешное бегство навело Коксу-Сабрака на подозрение. Он не кинулся за Ван-ханом, не вышел из лощины, и ловушка, подстроенная Тэмуджином, оказалась пустой.
      Пришлось вести невыгодное наступление на лощину. Сражение, вялое, без особого урона для той и другой стороны, продолжалось целый день. Вечером войска оттянулись на свои места, расположились на отдых. Небо было завалено облаками, падали редкие снежинки. Джамуха сидел в своей маленькой походной палатке перед огнем, жевал сушеное прогорклое мясо, запивая его кипятком из котла. К нему подходили нукеры, спрашивали то об одном, то о другом, но он раздраженно махая рукой. Они мешали думать. Кажется, выпал случай, когда можно расправиться с Тэмуджином, даже не вынимая из ножен меч. Если он правильно рассудил, все получится хорошо. Должно получиться.
      Поужинав, велел позвать сына агтачи Тобухая, молодого воина Хунана. Когда тот согнулся в поклоне, спросил, хитро усмехаясь:
      - Ты, кажется, хотел жениться?
      - Я просил в жены рабыню-татарку. Но ты не дал. - Хунан, хмурясь, отвел взгляд в сторону.
      - Не дал? И верно, не дал! Но, может быть, и дам. А пока слушай. и запоминай. Ты - найманский воин. Перебежал сюда...
      Хунан смотрел на огонь, кивал головой, но, кажется, не очень-то вникал в его слова.
      - Подыми голову! - приказал Джамуха. - На меня смотри! Исполнишь все как следует, получишь в жены татарку.
      - Правда? - Хунан недоверчиво глянул на него. - Я сделаю все, что прикажешь! Но зачем тебе это?
      - Меньше будешь знать, дольше проживешь... Запоминай, что я говорю. Если ты напутаешь и скажешь что-то не так, не увидишь не только татарки, но и завтрашнего рассвета.
      Под охраной двух нукеров он доставил Хунана в шатер Ван-хана. Хан и его сын молились перед сном. Кроме них, в шатре никого не было. Джамуха сказал испуганным голосом:
      - Нам грозит большая беда, хан-отец! Этот человек прибежал от Коксу-Сабрака. Ты только послушай, что он говорит!
      Пугливо озираясь, Хунан повалился перед ханом на колени.
      - Охраняю я шатер Коксу-Сабрака... Вижу воина...
      - Ты не заметил, какой он из себя? - спросил Джамуха.
      - Молодой. Небольшого роста. Ноги кривые...
      - Не Мухали его имя? - допытывался Джамуха.
      - Имени он не называл. А может быть, я не расслышал. Воин сказал Коксу-Сабраку: <Он с тобой согласен. Завтра, не вступая в сражение, уведет своих людей. Но за эту услугу найманы должны дать клятвенное обещание не трогать его улуса>.
      - А кто этот <он>? - спросил, напрягаясь, Нилха-Сангун.
      - Не знаю... - пробормотал Хунан. - Я больше ничего не знаю.
      - Если это был Мухали... - начал Джамуха.
      - А кому же быть другому? - перебил его Нилха-Сангун. - Конечно, это был он. И послал его Тэмуджин!
      - Не может быть! - На шее хана вздулись жилы, он резко наклонился вперед, сграбастал Хунана за воротник, с силой рванул, закричал не своим голосом - Врешь, раб!
      - И я думаю - врет, - сказал Джамуха, шагнул к Хунану, пнул вбок. Признайся хану-отцу - врешь?
      - Смилуйтесь, высокие нойоны! Зачем же мне врать? Я думал, заслужу награду, а вы меня бьете...
      - А может быть, и не врет, - сказал Джамуха.
      - Конечно, он говорит правду! - Нилха-Сангун вскочил на ноги. - Я давно подозреваю, что Тэмуджин переведывается с найманами.
      - Ты всех во всем подозреваешь! - сердито сказал Ван-хан.
      - А кто упустил Эрхе-Хара, Буюрука и этого самого Коксу-Сабрака? Тэмуджин. Кто подставлял наших воинов? Тэмуджин. Кто предупредил Коксу-Сабрака, чтобы он не вылезал из лощины? Тоже, думаю, Тэмуджин. Почему же ты, отец, закрываешь глаза?..
      - Подожди ты, подожди... - Непослушными руками Ван-хан растирал виски. - Я хочу видеть Тэмуджина. Я обо всем его спрошу.
      - Он никогда не признается в таком постыдном поступке!
      - А может быть, позвать? - вмешался в разговор Джамуха. - Я бы перед лицом хана-отца не смог утаить ничего. Только вот... Боюсь, если Тэмуджин поймет, что его двоедушие разгадано, ударит на нас в открытую. С одной стороны он, с другой - Коксу-Сабрак... И мы погибли.
      Ван-хан вскинул руки, поднял страдальческий взгляд вверх.
      - Боже великий! Что ты делаешь с людьми?
      - Отец, они разобьют нас! Я не хочу больше скитаться по чужим землям.
      - Но что делать, сын?
      - Надо уходить, - сказал Джамуха. - Пока никто ни о чем не догадывается, мы тихо снимемся и уйдем. Утром будем далеко отсюда.
      - Да, да... - Хан тяжело поднялся. - Будем уходить... Что же это делается, великий боже? Кому верить? На кого надеяться? - Он сморщился, будто от зубной боли.
      Джамуха возвратился к себе, ткнул Хунана кулаком в бок.
      - Не болит от моего пинка? Ничего, татарка вылечит.
      Хунан промолчал.
      Воины, сотня по сотне, уходили в темноту ночи. Падал снежок, заглушая стук копыт и тихие голоса. Джамуха поднял глаза к черному небу, засмеялся. Из тонких, невидимых другим паутинок он сплел крепкую сеть и кинул под ноги анде Тэмуджину - хорошо! Хотел бы он завтра увидеть лицо анды, когда тот поймет, что остался один на один с Коксу-Сабраком...
      VII
      - Разбудите хана!
      - Тише, Мухали, тише, - попросил Боорчу. - Тебе приказано не спать ночами для того, чтобы спали другие.
      - По пустякам я никого не бужу, Боорчу! - В голосе Мухали прозвучало сердитое нетерпение.
      Тэмуджин приподнялся на локте. В тесной походной юрте тлел аргал, по стенам ползали красные блики света. Перед дверями спали Джэлмэ и Субэдэй-багатур. Боорчу сидел на постели, зевая, почесывал босые ноги. У порога, упираясь шлемом в крышу юрты, стоял Мухали. На воротнике его халата белел снег. Заметив, что Тэмуджин проснулся, он перешагнул через спящих сыновей кузнеца.
      - Хан Тэмуджин, твой анда Джамуха и Ван-хан ушли.
      Боорчу замер с открытым в зевоте ртом, из его груди вырвалось восклицание, как у человека, на которого внезапно плеснули холодную воду.
      - Куда ушли Джамуха и Ван-хан? - спросил Тэмуджин.
      - Должно быть, в свои нутуги.
      - Как в свои нутуги? Ты что, набрался архи?
      - Ушли, хан Тэмуджин. Мы остались одни. Я сам все проверил...
      - Несешь какую-то глупость... - Он не верил Мухали, но руки сами собой натянули гутулы, набросили на плечи халат. - Взгреть тебя надо.
      Он вышел из юрты. Холод охватил согретое постелью тело. Плотнее запахнул халат, вгляделся в ту сторону, где стояли Ван-хан и Джамуха. Там мирно мерцали огни.
      - Мухали, ты что, ослеп, не видишь огней?
      - Огни-то горят, но у огней никого нет.
      И все равно он не верил, не мог поверить, однако холодок тревоги проник в грудь.
      - Коня!
      Вскочив в седло, помчался к огням. Конечно, подле них никого не было - ни одной живой души! Струился дымок, взлетали и гасли искры, взблескивали падающие снежинки. Что-то жутковатое было во всем этом. Услышав стук копыт, он вздрогнул. Из темноты вынырнули Субэдэй-багатур и Мухали.
      - Не понимаю, - сказал он, и губы задрожали от обиды. - Чтобы уйти от волчьей стаи, ей бросают паршивую овцу. Но разве я паршивая овца?
      - Хан Тэмуджин, времени до рассвета осталось немного. Надо уходить,сказал Мухали.
      - Да, надо уходить... Субэдэй-багатур, поезжай по следу, посмотри, куда они пошли. А ты, Мухали, поднимай людей.
      Он шагом вернулся к своему стану. Воины уже разобрали его юрту, сворачивали войлок. У огня толпились нойоны, тихо, словно опасаясь, что их услышат найманы, разговаривали.
      - Чего ждете? - угрюмо спросил он. - Когда проснется Коксу-Сабрак? Все - к своим воинам! Джарчи и Хулдар, вы пойдете последними, и пусть ваши глаза будут на затылке. Сборы без шума. Джэлмэ, проследи. Руби на месте всякого, кто разинет рот.
      Он все яснее осознавал грозную опасность, нежданно нависшую над его войском... Коксу-Сабрак, надо думать, бросится в погоню и рано шли поздно настигнет. Сил у найманов достаточно, чтобы свернуть ему шею. Потом настанет черед и Ван-хана - неужели это не понятно старому глупцу? И о чем он только думал!
      Прискакал Субэдэй-багатур.
      - По их следу я доехал до речки. Они направились прямиком в кочевья кэрэитов. Мы пойдем за ними?
      - За ними ходить нечего, - сказал Боорчу. - Коксу-Сабрак нагонит нас, мы будем драться, а они без спеха уйдут дальше. Для того и бросили нас.
      В темноте строились воины, тихо, без обычных разговоров, лишь сопели кони да изредка звякали стремена.
      - За Ван-ханом не пойдем, - сказал Тэмуджин. - Но мы не знаем, за кем увяжется Коксу-Сабрак.
      К ним подъехал шаман Теб-тэнгри.
      - Хан Тэмуджин, я могу отправиться к найманам. Попробуем договориться с Коксу-Сабраком.
      - Нет, - после короткого раздумья ответил он. - Мы потеряем время. На рассвете Коксу-Сабрак поймет, в чем дело, и мы окажемся в его руках. Надо думать о другом - как уйти.
      - Хан Тэмуджин, я, кажется, знаю, как можно уйти, не оставив следов. - Субэдэй-багатур наклонился к нему через луку седла, заговорил тише: - По следу Ван-хана мы дойдем до речки. Но переправляться не станем, двинемся вниз по течению. Вода скроет следы.
      В темноте белела степь, припорошенная снегом, на ней темнела широкая полоса - след, оставленный войском Ван-хана и Джамухи. По нему Тэмуджин привел воинов на берег речки, велел остановиться, сам спустился к черной лоснящейся воде. Конь нехотя ступил в реку, под его копытами захрустели донные камешки, всплеснулись, забулькали быстрые струи. Что ж, можно попробовать уйти так.
      - Позовите Мухали.
      - Мухали! Мухали! - понеслось по рядам воинов.
      - Я тут, хан Тэмуджин! - Его лошадь с ходу бросилась в воду, обдав Тэмуджина холодными брызгами.
      - Бери десяток воинов и скрытно следи за найманами. Понял? Джэлмэ, Субэдэй-багатур, скажите всем: кто вылезет из воды, будет утоплен.
      Снег пошел гуще, и это радовало Тэмуджина. К утру следы, оставленные на берегу его воинами, станут неотличимы от следов войска Ван-хана. Коксу-Сабрак ни о чем не догадается. Молодец, Субэдэй-багатур, умно придумал.
      Всю реку, от берега до берега, заполнили воины. Живой поток катался вместе с водой. Прорываясь меж лошадиных ног, река глухо ворчала.
      Медленно занимался рассвет. Обозначились берега с редкими кустами тальника, клочьями желтой травы, свисающими к воде. На: счастье, река была без глубоких ям и омутов, на перекатах вода едва скрывала бабки коней, но от брызг были мокрыми и люди, и лошади. По спине Тэмуджина беспрерывно стучали тяжелые капли, халат промок - насквозь. По телу пробегала неудержимая дрожь, ноги тянула судорога. Рядом ехали Боорчу и Теб-тэнгри. Шаман с головой укрылся овчинным одеялом, брызги скатывались по длинной шерсти. Шаман, должно быть, не вымок и не замерз. А Боорчу посинел, сгорбился. Он пробовал засунуть мокрые руки за пазуху, но скрюченные пальцы цеплялись за отвороты халата.
      - Замерз, друг Боорчу?
      - Немножко. Снаружи. А внутри жарко. От благодарности Ван-хану.
      Заворочался в седле шаман, выглянул из-под одеяла, как филин из дупла, мрачно предрек:
      - Еще и не то будет. Нашли на кого надеяться!
      Прискакал первый вестник от Мухали. Он донес: Коксу-Сабрак переправился через реку и устремился за Ван-ханом. Тэмуджин направил коня на берег. Мокрые, продрогшие воины, выскакивая из воды, спешивались, собирали тальниковые палки и разводили огни. Для Тэмуджина поставили юрту, нашли сухое одеяло. Он сбросил с себя мокрую одежду, завернулся в одеяло и, пригревшись, крепко заснул. И опять, как ночью, его разбудил Мухали.
      - Найманы догнали Ван-хана и Джамуху.
      - Уже?!
      - Надеясь на нас, они не торопились. Хан и Джамуха разбиты. Коксу-Сабрак полонил много воинов и продолжает преследование. Он вошел в кочевья кэрэитов и ограбил два куреня.
      Тэмуджин оделся в заботливо высушенную нукерами одежду, вышел из юрты. И очень удивился - солнце село, на проясневшем небе зажглись первые звезды. Долго же он спал... По всему берегу горели огни, возле них отдыхали воины. У огня возле его юрты спали Джэлмэ, Боорчу и шаман. Он растолкал их, велел Джэлмэ собрать всех нойонов.
      Известие о поражении Ван-хана все встретили с радостью.
      - Так ему и надо! - с мстительной злобой сказал Алтан.
      - Давно сказано: не бросай камень вверх-упадет на твою голову! изрек Даритай-отчигин.
      Он подумал, что эти двое да Хучар были бы еще более довольны, окажись он на месте Ван-хана. Хану кэрэитов они не прощают не предательство, а то, что с его помощью он, Тэмуджин, возвысился над всеми ними. До него доходили слухи, что и раньше, когда Ван-хана прогнал Эрхе-Хара, дорогие родичи распускали слухи, что хана кэрэитов покарало небо за пролитие родственной крови. Не трудно было догадаться, что, целясь в Ван-хана, они били по нему.
      - Я вас собрал не злорадствовать! - сказал он, - Надо подумать, как помочь Ван-хану.
      - Помочь? - изумился Даритай-отчигин. - Он чуть было не вовлек нас в беду...
      Тэмуджин не дал ему договорить, спросил нойонов:
      - Кто думает иначе?
      - Мы с Джарчи, - сказал Хулдар. - Мы пристали к тебе, хан Тэмуджин, не для того, чтобы бегать от врагов, а для того, чтобы враги бегали от нас. Так, анда Джарчи?
      - Так, Хулдар, так.
      - Я тоже думаю иначе! - отодвинув плечом Алтана, от чего тот скосоротился, вперед пролез говорун Хорчи. - Когда я увидел вещий сон, что ты станешь ханом, ты обещал мне в жены тридцать девушек. Я все жду... И вот сейчас думаю, если Коксу-Сабрак прикончит Ван-хана и мы останемся одни, не видать мне тридцать жен.
      - У пустоголового человека и речи пустые,- проворчал Алтан.
      - Совсем не пустые! - заступился за него Боорчу. - Через кочевья кэрэитов лежит дорога к нашим куреням. Но я не об этом... Совсем случайно получилось так, что мы можем крепко намять бока Коксу-Сабраку. Он не знает, что мы за его спиной. Его воины нагружаются добычей, становятся неповоротливыми, как тарбаганы перед спячкой. Ван-хан и Джамуха попробуют его остановить. В это время мы должны ударить.
      - Шаман Теб-тэнгри, что скажешь ты?
      Теб-тэнгри зажмурил глаза, словно прислушиваясь к чему-то в себе самом. Все повернули головы к нему. Тэмуджин встревоженно подумал: этот человек с узким лицом до сих пор не очень понятен ему, шаман, если только захочет, все может повернуть по-своему, с ним совладать будет труднее, чем с Алтаном и Даритай-отчигином, его слово ценят и нойоны, и простые воины.
      - Духи добра,- шаман открыл глаза, - довольны тобой, хан Тэмуджин.
      - Утром мы пойдем на Коксу-Сабрака. Готовьте людей, нойоны. Теб-тэнгри, зайди ко мне в юрту. - Пропустив шамана вперед, он закрыл дверной полог. - Ты говорил, что водить дружбу с Ван-ханом и Джамухой опасно. Но ты не против того, чтобы мы помогли им...
      Шаман разворошил жар очага, изломал через колено палку, бросил на горячие угли, подождал, когда вспыхнет пламя.
      - Тебе это не понятно? Но все очень просто, хан Тэмуджин. Из двух врагов первым уничтожай наиболее опасного.
      - Ван-хан мне не враг. Ты его не равняй с Коксу-Сабраком.
      - Он-то, может быть, тебе не враг...
      - Договаривай, Теб-тэнгри.
      - Ты будешь его врагом, хан Тэмуджин. Нилха-Сангун уже почувствовал это.
      - Я давал Ван-хану клятву быть его сыном - разве ты забыл?
      - Ты давал клятву и Джамухе... Но этот разговор преждевременный, хан Тэмуджин. Прими мой совет и не ходи сам на Коксу-Сабрака.
      - Почему?
      - Будет благословение неба, найманов разобьют твои воины и без тебя. Этим ты покажешь Ван-хану и всем другим, что не только ты сам, но и каждый твой нукер способен на великое дело... Ты возвысился над своими нойонами твоя семья и твои друзья живут спокойно. Ты возвысишься над ханами спокоен будет твой народ.
      - Так думаешь ты?
      - Не один я. Так думают те, у кого есть рабы-пастухи, табуны и стада.
      - А-а... - неопределенно протянул Тэмуджин. - На Коксу-Сабрака пошлю Боорчу и Мухали. Но врагом Ван-хану я не буду! - Он протестующе двинул рукой.
      По тонким губам шамана скользнула усмешка.
      - Оставайся его верным сыном. Вас трое у Ван-хана - ты, Джамуха да Нилха-Сангун. А наследником будет кто-то один.
      - Теб-тэнгри, в тебе сидит демон!
      - Мне с небесного соизволения открыты тайны человеческой души.
      Говорить с шаманом, как всегда, было трудно. Будто он и вправду проникал в глубины души и видел там те, что было скрыто не только от людей, но и от самого себя.
      VIII
      Мороз заставил Джамуху сойти с коня. Спешились и нукеры. Сухой снег звучно скрипел под подошвами гутул, и стылый воздух отзывался звоном. Джамуха был в тяжелой шубе и в теплой беличьей шапке. От дыхания на воротнике пушился мягкий иней. Иней оседал и на бровях, на ресницах. Холод и немота пустынной степи угнетали Джамуху. С сожалением вспоминал тепло очага своей юрты, заботливую Уржэнэ. Зимняя пора, пора спокойного отдыха и веселой охоты, превратилась для него в пору труда. После того как провалился хитроумный замысел убрать Тэмуджина, он понял, что бездействие гибельно. До тех пор, пока жив анда, ни один из нойонов не может чувствовать себя в безопасности. Была редкая возможность уничтожить его руками Коксу-Сабрака, казалось, никто не отвратит его гибели, но, видно, духи зла в сговоре с ним - увернулся от смертельного удара. Мало того, что увернулся,- извлек из всего этого великую выгоду.
      Коксу-Сабрак тогда захватил почти половину улуса Ван-хана, в его руки даже попали жена и дети Нилха-Сангуна. Собрав людей, каких только было возможно, Ван-хан решил дать последнее сражение. Но исход битвы был предопределен, и все знали это. Хан стал в строй простых воинов и поклялся умереть вместе с ними.
      Найманы легко опрокинули их и погнали по лощине. И тут случилось то, чего никто не ожидал. На Коксу-Сабрака, уже торжествующего окончательную победу, обрушились воины Тэмуджина. Они не дали найманам ни перестроиться, ни развернуться, били в спину стрелами, кололи копьями, рубили мечами... Боорчу и Мухали отняли пленных, стада, юрты, повозки и все это преподнесли Ван-хану как подарок. А разбитый Коксу-Сабрак снова едва успел уйти.
      Ван-хан прослезился от радости. Он плакал как старая баба, и клял себя за легковерие, толкнувшее на отступничество. Успокоившись, приказал из-под земли достать <наймана>, оклеветавшего Тэмуджина. Опасаясь, что обман может открыться, Джамуха велел удавить Хунана бросить труп в реку. Тайна осталась нераскрытой. Но Ван-хан и без этого охладел к нему. Может быть, что-то все-таки заподозрил.
      И это не все. Слава об уме, храбрости непобедимого Тэмуджина, умножаемая молвой, облетала степь. И вновь к нему из всех улусов повалили люди - лихие удальцы, чтобы использовать свое единственное достояние отвагу; владельцы стад, чтобы под его сильной рукой спокойно умножать богатство; обиженные, чтобы обрести защитника. Теперь к анде люди шли не только из куреней и айлов тайчиутов, но и многих других племен салджиутов, хатакинов, дорбэнов, хунгиратов, куруласов... Его силы росли, увеличивались, теперь уже ни одно племя не сумело бы совладать с ним в одиночку.
      Нойоны всполошились. Джамуха как мог, подогревал страсти, запугивал грядущими бедами. Но мало чего добился. Сильнее страха перед Тэмуджином оказалась неодолимая гордыня. Нойоны соглашались свести свои силы, не отказывались и от драки с андой, но никто не хотел никому подчиняться, все подозревали друг друга в скрытом стремлении под шумок возвыситься над другими.
      Измучившись, изуверившись, Джамуха обратил свой взор на улус Таргутай-Кирилтуха. Старый враг Тэмуджина, возможно, окажется дальновиднее других. Джамуха направился к нему.
      Стерев ладонью с бровей и ресниц иней, он сел на коня. Двадцать нукеров тоже вскочили в седла. Передохнувшие кони пошли быстрой рысью.
      В курень приехали под вечер. В мглистое небо поднимались столбы дыма, суля желанное тепло и горячую пищу. Утоптанный снег прозвенел под копытами, как лед, прокаленный морозом.
      В просторной юрте Таргутай-Кирилтуха горел огонь, камни очага раскалились докрасна. И только тут Джамуха почувствовал, как он промерз, устал и как голоден. Таргутай-Кирилтух встретил его без всякого радушия. Зажиревший, с мягким подбородком, свисающим на засаленный воротник шелкового халата, и заплывшими угрюмыми глазами, он чуть шевельнулся, будто хотел встать, что-то пробормотал, и Джамухе пришлось, не дожидаясь приглашения, раздеваться, без зова идти к этому бурдюку с жиром и гнуть в поклоне спину. Рядом с Таргутай-Кирилтухом сидел его сын Улдай, тоже упитанный почти как отец, Аучу-багатур и два молодых воина, позднее Джамуха узнал - сыновья Тохто-беки, Хуту и Тогус-беки. Джамуха сел спиной к очагу, вбирал тепло, обдумывал предстоящий разговор, предчувствуя, что он будет нелегким. Его ни о чем не спрашивали, молча рассматривали: Таргутай-Кирилтух и его сын - равнодушно, Аучу-багатур - с откровенной неприязнью, сыновья Тохто-беки - с любопытством. Молчание начинало тяготить, и он задал обычный вопрос:
      - Благополучно ли зимует ваш скот?
      - Благополучно, - буркнул Таргутай-Кирилтух.
      - Иное дело, кажется, у тебя, а? - спросил Аучу-багатур.
      - Почему тай думаешь?
      - Ну, как же... У кого благополучны стада и достаток пищи, тот сидит дома.
      - Ты всегда был очень догадливым, Аучу-багатур. Но на этот раз ошибаешься. Не забота о пище гонит меня по зимней степи. Пока что у меня есть и еда и питье. Только скоро, может случиться, ничего этого не будет. И у меня, и у вас.
      Таргутай-Кирилтух приподнял тяжелые веки, во взгляде появился интерес.
      - Не мор ли идет по степи?
      - Не мор. Много хуже. Хан Тэмуджин набивает колчан стрелами.
      - Раньше людей пугали духами зла, теперь Тэмуджином, - буркнул Таргутай-Кирилтух.
      - Он страшный человек!
      - Что он за человек, мы знаем не хуже тебя, - сказал Аучу-багатур.
      - Не думаю... Он еще не показал себя. Но покажет, и скоро. Всем нам надо быть заодно. Только так мы остановим Тэмуджина и отобьем у него охоту подминать под себя слабых.
      - Ты нас считаешь слабыми? - спросил Улдай.
      - Не будем заниматься пустым препирательством. Опасность велика, и хвастливость будет пагубной для всех.
      - Что ты за человек, Джамуха! - воскликнул Аучу-багатур. - Вспомни, как вел себя возле ущелья Дзеренов. Мы тогда накинули аркан на шею Тэмуджина. Осталось затянуть, а ты аркан перерезал. Своим своенравием спас Тэмуджина. И не кто-нибудь - ты побежал помогать ему и Ван-хану бить найманов, подпер их своей силой. Теперь приехал нас пугать - страшный человек.
      Джамуха не мог сказать о том, что правило им. Пришлось выдумывать, изворачиваться. И чем больше он говорил, тем, кажется, ему меньше верили. Не дослушав, Таргутай-Кирилтух велел подавать ужин. Слуги принесли корыто с мясом. Лучшие куски Таргутай-Кирилтух предложил Хуту и Тогус-беки, тем выказав пренебрежение и к самому Джамухе, и к тому, что он говорил.
      Сумрачно хлебая из чашки суп - шулюн, Джамуха пытался понять истинную причину недоброжелательности Таргутай-Кирилтуха. Они ему не доверяют. Это одна сторона дела. Но почему они не боятся Тэмуджина? Недооценивают его силу? Заплывшие жиром мозги Таргутай-Кирилтуха не способны охватить размеры угрозы? Может быть, и так. Но тут есть что-то и другое.
      Из пустякового разговора хозяина юрты с Хуту и Тогус-беки Джамуха выловил несколько слов, которые навели на мысль, что сыновья меркитов тут не просто гости. По-видимому, Тохто-беки и Таргутай-Кирилтух условились поддерживать друг друга. Возможно, даже собираются летом совместно выступить против Тэмуджина.
      На другой день Хуту и Тогус-беки уехали. С ними отправился и Улдай. Это подтвердило догадку Джамухи. Но все его попытки расположить к себе Таргутай-Кирилтуха и Аучу-багатура кончились ничем.
      Он уезжал из куреня обозленным не только на Таргутай-Кирилтуха и Аучу-багатура, но и на всех рольных нойонов. Сами для себя готовят гибель. Горько признать, но Тэмуджин избрал единственно верный путь. И победить его сможет тот, кто воспользуется его же оружием - подчинит своей власти племена. Как это сделать? Как заставить нойонов осознать опасность настолько, чтобы они поступились своим неистребимым честолюбием?
      Стылый воздух обжигал лицо. Коченели руки. Впереди стлалась бесконечная белая степь. Джамуха торопил усталого коня. Надо успеть. Надо опередить Тэмуджина.
      IX
      Хадан, дочь Сорган-Шира, приехала с мужем в гости к отцу. Жил Сорган-Шира недалеко от куреня Таргутай-Кирилтуха и, как в прежние годы, готовил для своего господина отменный кумыс. Возле большой белой юрты паслись дойные кобылицы. Тощий, невылинявший пес громко залаял, ощерил желтые зубы. Сорган-Шира, лысый, косолапый, выкатился навстречу дочери и зятю, принял из их рук поводья. Вслед за ним из юрты вышел младший брат Хадан Чилаун, принялся расседлывать коней.
      - Давно у нас не были, - сказал Сорган-Шира.
      - Почти год... Наш хозяин не любит нас отпускать.
      Сорган-Шира разостлал на траве войлок, принес бурдючок с кумысом, наполнил чашки.
      - А где Чимбай? - спросила Хадан.
      - Он живет теперь в курене. Справил ему юрту, дал четырех коней. Завтра увидите его. Он каждое утро приезжает за кумысом для Таргутай-Кирилтуха. Вы ничего не слышали? Говорят, сюда идет Тэмуджин с ханом кэрэитов?
      Хадан незаметно толкнула мужа - он кивнул головой.
      - Мы не слышали... До этого много раз говорили. А он не шел.
      - Это верно. Много разных разговоров о Тэмуджине... - Сорган-Шира поднял чашку. - Пейте кумыс.
      Длинноногий жеребенок с белой отметиной под челкой приблизился к ним, запрядал ушами. Муж Хадан сложил губы трубочкой, почмокал языком. Жеребенок сделал шаг вперед, но вдруг отскочил, и побежал, высоко вскидывая зад, вытянув хвост; ветерок трепал его короткую шелковистую гриву. Хадан сказала отцу:
      - Мог бы подарить и нам одного коня.
      Она знала, что отец ничего не даст. Все приберегает для Чимбая и Чилауна. Осуждать его за это нельзя: замужняя дочь - чужой человек.
      Сорган-Шира погладил лысину.
      - Я бы рад подарить, да где что возьму...
      - Вам надо бежать к Тэмуджину, - сказал Чилаун. - Я бы давно ушел, но отец не хочет... Ты, Хадан, наверно, помнишь Тайчу-Кури. У него ничего не было. А сейчас, говорят, живет в большой юрте и каждый день ест мясо. Даже летом.
      - Мы и приехали сюда... - начала Хадан, но Чилаун ее не слушал:
      - А Джэлмэ и Чаурхан-Субэдэя ты помнишь?
      - Сыновей кузнеца Джарчиудая?
      - Так вот они, говорят люди, стали большими нойонами. Тут они и сейчас ковали бы железо.
      - Мы с мужем думали...
      На этот раз Хадан перебил отец. Опасливо оглянулся, шикнул:
      - Тише. Дойдет до ушей Таргутай-Кирилтуха...
      - И все-то ты боишься, отец! - сказал Чилаун с раздражением, - Скоро будет конец твоему Таргутай-Кирилтуху.
      - Еще не известно. Таргутай-Кирилтух призвал меркитов. Они идут сюда. И татары...
      - И все же Таргутай-Кирилтуху не одолеть Тэмуджина. Уж если раньше не мог...
      - Ну что ты твердишь - Тэмуджин, Тэмуджин... Думаешь, стоит тебе предстать перед его лицом, как он даст тебе тумен воинов, золотое седло и юрту, обтянутую шелком?
      - Мы же спасли ему жизнь, отец. Шаман Теб-тэнгри говорил, что он все помнит. А тумена воинов мне не надо. Я хочу быть вольным человеком. Мне надоело целыми ночами вертеть колотушку для сбивания кумыса.
      Кажется, между отцом и сыном готова была вспыхнуть ссора, Хадан поспешно вмешалась:
      - Мой муж не верит, что хан Тэмуджин ходил в колодке и выделывал овчины.
      - Все это правда, - сказал Сорган-Шира. - Да что с того?
      - Ну как же, - стеснительно возразил муж Хадан. - Кто не оставался без еды, тот не поймет голодного. Притесняемый не станет притеснять других.
      - Э-э, зять, все не так. Нойон любит того, кто ему нужен. Почему Таргутай-Кирилтух благоволит мне? Никто не умеет приготовить такого кумыса, как я. Другого он просто пить не может. Моему Чилауну лень шевелить колотушкой. А того не понимает, что пока нойон пьет мой кумыс буду сыт и я. Он меня будет беречь, как воин боевого коня.
      - Ты мог бы остаться и тут. Но отпусти меня! Вместе с зятем и сестрой я уйду к Тэмуджину.
      Спор разгорелся вновь. И Хадан уже ничего не могла поделать с отцом и братом. Пошла в юрту, осмотрелась. Здесь не было ничего лишнего, но зато все - одежда, войлоки, котлы - добротное. Да, отцу жаловаться на жизнь не приходится. Он всегда умел ладить с сильными и не упускать из рук своего. Семья отца никогда не голодала, не бедствовала, как другие семьи. Хитростью, осторожностью отец отводил все беды и невзгоды. Просто удивительно, как это он решился тогда помочь Тэмуджину...
      Она села у порога. Солнце било прямо в глаза-еще не жаркое, ласковое весеннее солнце. Приспустила дверной полог, и тень упала на ее лицо. Мужчины спорили. Даже ее муж ввязался. Он говорил с неловкой улыбкой, будто извинялся за свои слова. В спорах, разговорах он всегда был неловок, стеснителен и чаще всего молчал, слушая других, не умел резко возразить, твердо отказать. От этого жили в бедности. Другие где выпросят, где украдут, где в бою добудут, а он может только свое отдать. В их курене к мужу относились с усмешечкой, будто к блаженному. Но она-то знала, что он может быть и бесстрашным и твердым, как камень. Все чаще он упоминал о Тэмуджине. Наслушался толков о его справедливости и загорелся желанием бежать от тайчиутов.
      Вечером Хадан помогла подоить кобылиц. После ужина при свете очага сбивали кумыс. Спать легли поздно. Никто не успел заснуть, когда послышался стук копыт. Залаяли собака. Чилаун поднялся, выглянул из юрты.
      - Чимбай приехал. Чего это он ночью-то?
      Старший из братьев вошел в юрту. На его поясе висел меч и колчан, полный стрел. Торопливо поприветствовав сестру и зятя, Чимбай сказал:
      - Нашли время по гостям ездить... Отец, слушай: Тэмуджин и Ван-хан перехватили идущих к ним меркитов, разбили и завернули назад. Татары, услышав об этом, возвратились в свои кочевья. Таргутай-Кирилтух остался один. А войска Тэмуджина рядом. Всем велено уходить.
      - О горе! - воскликнул Сорган-Шира. - Куда же мы пойдем?
      - Наверное, в сторону меркитов. Если успеем...
      - Нам и успевать не к чему, - сказал Чилаун. - Пусть Таргутай-Кирилтух бежит - жир растрясет.
      Чимбай снял с пояса оружие, повесил на стену у входа.
      - Я тоже подумал, что нам бежать от Тэмуджина не стоит.
      - А твоя юрта, кони, жена? - всполошился Сорган-Шира.
      - Жена коней приведет сюда. Юрта пусть пропадает.
      - Ты не в своем уме, Чимбай! - закричал Сорган-Шира. - Кто же бросает такое добро? Возвращайся назад!
      - Я с большим трудом вырвался из куреня. Если тебе юрта дороже моей жизни - вернусь.
      - И что за дети у меня! - Сорган-Шира схватился за голову. - Ничего не жалеют, ничем не дорожат. Сам поеду!
      Хадан испугалась - он поедет. Схватила за руки.
      - Одумайся, отец. Станешь искать юрту - потеряешь голову.
      И все дружно принялись его уговаривать. Сорган-Шира долго огрызался, наконец махнул рукой:
      - Делайте что хотите. Когда дети становятся умнее отца, жди несчастья.
      Он лег в постель, но не спал, ворочался, что-то бормотал про себя. Начищенным котлом блестела лысина. Не спали и все остальные. Чимбай часто выходил из юрты, прислушивался - ждал жену. Но было тихо. Над степью висела луна. Тяжелые тени облаков ползли по седой земле.
      Жена Чимбая приехала под утро. Устало сползла с седла, заплакала.
      - Где кони? - хмуро спросил Чимбай.
      - Без коней едва вырвалась...
      Всхлипывая, вытирая слезы, она рассказала, что люди не хотят никуда уходить, разбегаются, прячутся, а воины Таргутай-Кирилтуха бьют плетями всех подряд - детей, женщин, стариков.
      - До сих пор не снялись?
      - Нет. Я думала, меня убьют... Ой-ой!
      - Перестань хлюпать! - прикрикнул на нее Чимбай.
      - Какие кони были! Какая юрта была! - запричитал Сорган-Шира.
      Утром вдали проскакали и скрылись несколько всадников. Чуть позднее в той стороне, где был курень, поднялось облако пыли. Облако катилось над степью, затмевая солнце, Разрозненные кучи конных выскакивали из пыли и мчались кто куда. Некоторые проскакали совсем рядом о юртой, но вряд ли видели ее и людей, испуганно сбившихся перед входом.
      Хадан прижалась к мужу. Он обнял ее за плечи. Почувствовав силу его рук, она успокоилась. Внезапно от кучи всадников отделился один и направился к ним. Он резко осадил коня перед юртой. Шлем надвинут на брови, в руках копье. Хадан узнала воина - Джиргоадай, друг ее братьев.
      - Вы почему не уходите? Тэмуджин - вот он, рядом!
      - Куда мы уйдем! Нет ни повозки, ни вьючных седел. Пропали мы, пропали! - Сорган-Шира молитвенно сложил руки, закатил глаза: Милосердное небо, смилуйся над нами.
      - Эх вы! - Джиргоадай выругался, сплюнул.
      К юрте приближалось сотни две конных воинов. Джиргоадай дернул поводья, пригрозил воинам копьем и поскакал, оглядываясь, что-то выкрикивая. Вслед ему понеслись стрелы. Воины хана Тэмуджина!
      За первой сотней, рассыпавшись во всю ширь степи, катились рысью тумены. Земля гудела под копытами и шелестели травы. Воины налетели на одинокую юрту, как дикий вихрь на куст хурганы, как волчья стая на отбившуюся от стада овцу, - прыгали с коней, хватали что под руку подвернется - седло, котел, уздечку, бурдюк. Сорган-Шира метался от одного к другому, кричал, безумея от горя:
      - Что вы делаете? Что делаете, разбойники?!
      Его отталкивали, били плетью и, на ходу приторачивая к седлу добычу, мчались вперед. За ними подлетали другие. В миг от юрты остались одни решетчатые стены и жерди - уни. Тогда начали срывать одежду. Молодой, воин схватил Хадан за руку, потянул в седло. Она закричала, оглянулась. Увидела налитые яростью глаза мужа, оголенного по пояс. Он бросился на воина, ударил кулаком в лицо. Тот, охнув, свалился с седла. Конь, лягнув его, убежал. На мужа накинули аркан. Веревка захлестнулась на пояснице, прижав к туловищу руки. Его потащили за собой, и он бежал, высоко вскидывая босые ноги. Хадан бросилась следом, но сразу же потеряла его из виду. Однако продолжала бежать, задыхаясь от крика. Мимо рысили воины и, принимая ее за сумасшедшую, отворачивали коней.
      - Остановите эту женщину! - услышала она крик.
      И невольно подчинилась ему, стала. По лицу бежал едучий пот, смешивался со слезами и капал с подбородка. Перед ней остановился всадник на сером коне. На всаднике не было ни воинских доспехов, ни оружия, на дорогом поясе, стягивающем халат из грубой, шерсти, висел нож в простых кожаных ножнах. Из-под войлочной шапки торчали рыжие косицы. Всадник сидел, сутуля плечи, и спокойными глазами смотрел на нее.
      - Ты кто такая?
      Чья-то рука отбросила ее распущенные волосы, и удивленный голос сказал:
      - Это, кажется, Хадан, дочь Сорган-Шира.
      Она подняла глаза. К ней склонилось худощавое лицо с сурово насупленными бровями - Чаурхан-Субэдэй! Она вцепилась в его гутул.
      - Спасите моего мужа!
      - Дочь Сорган-Шира, ты помнишь меня? - спросил Тэмуджин.
      - Помню, хан. Спасите моего мужа! Его повели ваши воины. Туда.
      - Субэдэй-багатур, отыщите ее, мужа. Твой отец и твои братья живы?
      - Были живы...
      - Пусть они найдут меня.
      Тэмуджин уехал. К ней подскакал Субэдэй-багатур, приказал:
      - Иди за мной.
      Придерживаясь за стремя, она побежала рядом с его конем. Спустились в лощину. У куста дэрисуна в луже крови лежал человек. У Хадан подсеклись ноги, она упала лицом в траву. Услышала над собой голос Субэдэй-багатура:
      - Опоздали. Не горюй, найдем тебе другого мужа.
      А мимо с гиканьем, свистом скакали всадники.
      Х
      Этого часа Тэмуджин ждал многие-многие годы. Ждал с того самого дня, когда Таргутай-Кирилтух отобрал у него скакуна - гнедого жеребчика. Шел к этому часу через унижения, заблуждения, через горечь потерь, душевную боль, преодолевая свое неверие и муки совести.
      Он остановил коня на сопке, овеваемой слабым ветром. Впереди жарко поблескивала излучина Онона. По широкому лугу, вытаптывая свежую зелень, неслись всадники. Одни сдерживали коней и поворачивали назад, другие кидались с берега в реку, переплывали на ту сторону и скрывались за грядой тальников.
      Ему казалось, что это то самое место, где он когда-то сбросил колодку, зайцем бежал по кустам, потом, как рыба налим, таился в воде под берегом.
      Слез с коня, присел на прогретый солнцем камень. За спиной столпились нойоны и туаджи - порученцы, ждали его приказаний. Он обернулся, подозвал Даритай-отчигина.
      - Скажи, дядя, вы с Таргутай-Кирилтухом пировали тут?
      В прижмуренных глазах Даритай-отчигина метнулось беспокойство.
      - Когда пировали?
      - Давно. Вы пили кумыс и архи, а я чистил котлы. Потом убежал...
      - А-а... Это не тут было. Выше по реке. Много выше. Совсем в другом месте.
      Тэмуджину почему-то не хотелось, чтобы это было в другом месте.
      - У тебя плохая память, дядя!
      - Память у меня очень хорошая.
      - А я говорю - плохая. Слишком многое забываешь.
      - Стар становлюсь, - охотно согласился дядя, попятился и вдавился в толпу нойонов - подальше от глаз племянника.
      Этот разговор на короткое время омрачил радость Тэмуджина. Отвлекаясь от него, он снова стал смотреть на берег Онона. Его воины заполнили весь луг, отжали от реки сдавшихся тайчиутов, сбили в кучу и погнали назад. Ниже через пологий увал перекатывались кэрэиты Ван-хана.
      Прискакал Мухали, подгоняя двух воинов-тайчиутов.
      - Хан Тэмуджин, в руках этих людей были Таргутай-Кирилтух и его сын. Они их упустили.
      Воины соскочили с коней и пали ниц.
      - Рассказывайте.
      Воины подняли головы.
      - Хан Тэмуджин, мы были нукерами Улдая. Наш господин и его отец покинули разгромленное войско и побежали в кочевья меркитов. Нас они взяли с собой. А зачем нам бежать в чужие земли? Подумав так, мы решили возвратиться. И прихватили с собой наших нойонов. Хотели доставить тебе. А потом отпустили...
      - Сами отпустили? Или они бежали?
      - Отпустили, хан Тэмуджин.
      Он нахмурился. Воины под его взглядом втянули головы в плечи. Спросил тихо:
      - Почему вы так сделали?
      - Хан Тэмуджин, мы хотим служить тебе. А кому нужен слуга, предавший своего господина?
      Тэмуджин чувствовал за своей спиной напряженное ожидание нойонов. И злость на чрезмерно добросовестных нукеров Улдая прошла.
      - Я выше всего ценю преданность. Вы поступили правильно. Если бы привели Таргутай-Кирилтуха, я приказал бы вас казнить. Предавший моего врага, завтра предаст меня... Верните им оружие.
      Подозвав Мухали, он тихо приказал расспросить нукеров, где они оставили Таргутай-Кирилтуха и Улдая. Далеко уйти они вряд ли успели. Их надо догнать и без шума прикончить.
      Раньше он поступил бы иначе. Он бы повелел поставить Таргутай-Кирилтуха перед собой и, прежде чем сломать хребет, высказал все свои обиды, насладился смертным страхом, разлитым по его широкому лицу, вынудил ползать на коленях и просить пощады. Сейчас ничего этого не хотел. Когда-то грозный Таргутай-Кирилтух, безжалостный мучитель, о мщении которому бредил ночами, Таргутай-Кирилтух, нависавший над ним гранитной скалой, больше ничего не значил: камешек в гутуле, снял гутул, вытряхнул-иди дальше. После разгрома Коксу-Сабрака и спасения Ван-хана он чувствовал в себе силу и способность сокрушить любого врага. Раньше он только .отбивался, теперь будет нападать. И не вложит меч в ножны, пока не искоренит врагов - всех до единого. Люди разных племен желают мира и покоя, их воля - его оружие. Такого оружия нет ни у одного нойона-владетеля.
      По склону сопки бежали трое полуголых мужчин. За ними скакали всадники, помахивая плетями. Мужчины уворачивались от ударов, кидались из стороны в сторону, как затравленные зайцы. Нойоны за спиной Тэмуджина засмеялись. Тэмуджин послал к всадникам порученца - туаджи узнать, что за людей поймали всадники. Воспользовавшись тем, что туаджи остановил воинов, трое кинулись в гору. Впереди бежали двое молодых мужчин, за ними, согнувшись, хватаясь руками за ковыльные кустики, косолапил пожилой. Еще издали пожилой закричал:
      - Спаси от гибели, хан Тэмуджин!
      Он подбежал к Тэмуджину, свалился у ног. Из груди рвалось хриплое дыхание, ходуном ходили ребра, на спине краснели рубцы-следы плетей, по лысине ручейками бежал пот; молодые тоже были исхлестаны плетями, но дышали не так трудно и не упали перед ним на колени. Вдруг догадка обожгла его. Он наклонился, тряхнул пожилого за плечо:
      - Кто такие?
      - Я... Сорган... Шира... Сорган-Шира.
      - За что вас так изукрасили?
      Сорган-Шира снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, на лице страх.
      - Н-не знаю.
      - Не бойся, Сорган-Шира. Я тебя в обиду не дам. - Обернулся к нойонам, отыскал дядю и Алтана. - Этот человек был слугой моего отца. Он всегда оставался верным. Когда другие боялись или не хотели пошевелить пальцем, чтобы облегчить мои страдания, Сорган-Шира спас мне жизнь. Разве так вознаграждается верность? Встань, Сорган-Шира. Отныне ты свободный человек. И никто в моем ханстве не дерзнет заставить тебя склонить голову. Я отличу и тебя, и твоих детей. Встань!
      Сорган-Шира медленно поднялся. Его ноги мелко подрагивали, но страха на лице не было, его сменили растерянность и недоверие.
      - Велика твоя милость, хан Тэмуджин! - скосил глаза на нойонов. - Над нами не будет господина? А как же...
      - Отныне у тебя один господин - я, хан. Ты волен, как эти нойоны.
      - Ага... - Сорган-Шира совсем пришел, в себя. - Пусть небо хранит тебя, хан! Но прости недостойного. Что человеку воля, если из всего нажитого осталось только это, - он поддернул штаны.
      - А что у тебя было?
      - У меня была хорошая одежда, новая юрта, железные котлы и чаши из дерева...
      - Куда же все это делось?
      - У меня было все до сегодняшнего дня, - увильнул от прямого ответа Сорган-Шира.
      - Мои воины ограбили тебя?
      Сорган-Шира отвел взгляд. За него ответил Чилаун:
      - Твои, хан Тэмуджин. Ограбили, избили, убили мужа Хадан.
      - Где стояла ваша юрта?
      - Недалеко отсюда. Вон там.
      Не оборачиваясь, спросил у нойонов:
      - Чьи воины шли там? - Нойоны притихли. - Твои, Хучар?
      - Не мои, а твоего брата Хасара, - пробубнил Хучар, нарочно растягивая слова: радовался случаю досадить хотя бы такой мелочью.
      - Хасар, иди сюда. Это верно?
      Брат подошел неспешно, широко расставил ноги в гутулах, расшитых цветными нитками от загнутых носков до края голенищ. Крутая грудь закована в поблескивающие латы, на голове золоченый шлем, начищенный так, что можно смотреться, как в китайское зеркало, на шелковой перевязи с пышными кистями кривая сабля, обложенная чеканным серебром,- вырядился, синеперый селезень! Хасар презрительно повел круто изогнутой бровью на Сорган-Шира:
      - Радовался бы, что в живых остался... Когда воины идут в сражение, им некогда разбирать, где враг истинный, а где затаились такие.
      - Когда воины идут сражаться, Хасар, они должны в обеих руках держать оружие. А что у вас? Одна рука держит меч, другая хватает добычу. Когда это кончится? У нас войско или шайка разнузданных разбойников? У тебя спрашиваю, Хасар! Я вас спрашиваю, нойоны!
      - Так было всегда, - с обидой сказал Хасар.
      - А теперь будет иначе. Битва - рази врага обеими руками, повержен враг - бери его добро. Поезжай к своим воинам и верни этому человеку все. Не утаивайте и обрывка веревки.
      Сорган-Шира наконец поверил в свое счастье, осмелел, начал бойко перечислять, сколько чего у него. похитили. К своим потерям добавил и коней Чимбая, оставленных в курене, и табун дойных кобылиц Таргутай-Кирилтуха. Хасар вскипел:
      - Может, и волосы с твоей головы похитили воины? Брат, я верну этому человеку все. Но почему мои воины должны оставаться без добычи? Чем они хуже кэрэитов Ван-хана?
      - А что кэрэиты?
      - Что... Курени грабят. Или чужим можно? Своих утесняешь...
      - Иди и делай, что ведено! Джэлмэ, Боорчу, скачите к кэрэитам. Пусть не смеют брать ничего!
      Он знал, что это вызовет недовольство воинов Ван-хана. Но не беда. Пусть и хан-отец учится уважать его волю. Хану до сих пор стыдно за свое отступничество. Когда впервые после разгрома Коксу-Сабрака встретился с ним, пришлось даже успокаивать старика - так он клял коварство найманов и свое легковерие. Они дали друг другу слово впредь не слушать, никаких наговоров...
      Ван-хан и его сын не замедлили явиться к Тэмуджину. В сопровождении своих нойонов поднялись на сопку, спешились. Тэмуджин приказал разостлать для хана войлок, сам остался сидеть на камне. Внизу на берегу реки воины разоружали пленных тайчиутов.
      - Ты посылал ко мне Джэлмэ и Боорчу? - спросил хан.
      - Посылал, хан-отец, с просьбой ничего не трогать в куренях тайчиутов.
      Нилха-Сангун накрутил на палец стебель дэрисуна, резко дернул стебель оторвался у корня.
      - По какому праву ты лишаешь нас добычи? - спросил он.
      - Нилха-Сангун, пора бы знать, что не все взятое в бою добыча.
      - Как так? Это что-то совсем новое...
      - Не новое. Боорчу отбил у Коксу-Сабрака твоих людей, твою семью. Почему-то он не посчитал это своей добычей.
      - То - другое.
      - Не другое, Нилха-Сангун. Улус тайчиутов - мой улус. Разве я могу допустить, чтобы его грабили?
      Ван-хан удивленно вскинул голову. А Нилха-Сангун зло засмеялся.
      - Твой улус! С какой стати? Мы все должны делить пополам.
      Тэмуджин был терпелив. Хотя наскоки Нилха-Сангуна и раздражали его, он старался говорить спокойно. Важно было убедить Ван-хана. Конечно, захваченные курени тайчиутов он мог бы присоединить к своему улусу и без согласия хана, даже вопреки его воле. Но ссориться с ханом нельзя.
      - Нилха-Сангун, ты спроси у своего отца, кто правил тайчиутами в давние времена? Мой отец Есугей-багатур. Скажи ему, хан-отец.
      - Так было, - не очень охотно подтвердил Ван-хан.
      Он, видимо, все еще не решил для себя, правильно ли сделает, если уступит свою добычу. Тэмуджин не дал ему времени па размышления. Предназначая слова Ван-хану, сказал Нилха-Сангуну:
      - Разбив меркитов, разве я не отдал вам свою долю добычи? А ты твердишь - пополам...
      Попал в цель. Рябое лицо Ван-хана стало пестрым от прилившей крови устыдился.
      - Нилха-Сангун, не уподобляйся китайскому лавочнику, торгующему глиняными горшками!
      - Отец, но мы же...
      - Я сказал свое слово - что еще? - прикрикнул на сына Ван-хан.
      Вздохнув с облегчением, Тэмуджин поблагодарил хана. Все-таки он славный старик. С ним можно всегда и обо всем договориться. Не то Нилха-Сангун. После возвращения из страны тангутов в него вселился дух зла. Сын хана стал заносчив, мнителен. Во всем усматривает козни. Что будет, когда он займет место отца?
      XI
      С великим трудом Джамухе-сэчену удалось уговорить нойонов собраться на курилтай. Съехались на реке Эргуне, в том месте, где в нее впадает река Кан. Прибыли нойоны хунгиратов, икирэсов, куруласов, дорбэнов, хатакинов и салджиутов. Среди них был и отец Борте старый Дэй-сэчен с сыном Алджу.
      Много выпили кумыса и архи, много говорили, но так ни до чего и не договорились. Стояли погожие дни. После недавних дождей пошли в рост травы, свежо зеленела листва ильма и дикого персика, цвела кудрявая сарана, сытые коршуны лениво парили в безоблачном небе. И никто не хотел верить грозным предостережениям Джамухи. К тому же приближался летний праздник. Нойоны больше думали о том, как не ударить в грязь лицом в состязаниях борцов, стрелков из лука и в конных скачках. Дэй-сэчен и Алджу радовались такому повороту дела. Тэмуджина они побаивались, пожалуй, даже больше, чем другие,- хорошо знали, что это за человек. Никто другой не смог бы подняться из нищеты в ханы, сокрушая на своем пути к власти людей могущественных и сильных. Их страшило честолюбие и непреклонность зятя. Они старались держаться подальше от него. Но он был их зятем. И они не хотели его гибели. А неистовый Джамуха призывал к тому, чтобы лишить Тэмуджина улуса, а его самого сделать бесправным боголом.
      Джамуха охрип за эти дни. Он, кажется, потерял всякую надежду склонить нойонов к поддержке своих замыслов. Вышел в круг с опущенной головой, обвел всех печальным взглядом, сказал с укором:
      - Эх вы, вольные нойоны, сыны великой степи, внуки отважных багатуров... Ваша кровь стала жидкой, как молочная сыворотка, ваше пузо налито кумысом, и вам трудно оторвать зад от мягкого войлока. Сидите, ублажайте свое чрево! Пусть ваши мечи ржавеют в ножнах. Я ухожу от вас... Но к вам придет Тэмуджин. Что вы от него дождетесь? Нойон племени салджиутов, вспомни, как много лет назад мой анда прислал к вам своего посланца с просьбой о помощи. Что ответили вы? Тэмуджин был для вас ничтожеством, а его просьба показалась смешной и глупой. Вы бросали в лицо посланцу внутренности овцы и надрывались от смеха. Ты, нойон салджиутов, забыл об этом. Но Тэмуджин помнит. Он тебя зашьет в сырую воловью кожу и бросит на солнце. А твои дети и дети твоих нукеров будут прислуживать тому посланцу, которого вы били кишками во лицу и над которым так весело смеялись... А чего ждете вы, хунгираты? - Джамуха отыскал глазами Дэй-сэчена. - Уговорами и посулами Тэмуджин уже пробовал подвести вас под свою руку. Вы отвергли его домогательства. И вы думаете, он снова будет вас уговаривать? Вы думаете, что если он зять вашего племени, то будет милостивым и снисходительным. Заблуждаетесь, хунгираты! Вспомните удалого Сача-беки, его молодого брата Тайчу, силача Бури-Бухэ. Они были одного рода, одной крови с Тэмуджином. Он предал их жестокой казни только за то, что они хотели жить по обычаю отцов и дедов. Как же можете надеяться на пощаду вы, хунгираты?
      Слезы навернулись на красивые глаза Джамухи, голос осел и прервался. Он вышел из круга, ни на кого не глянув, вскочил на коня и поехал. За ним потянулись его нукеры. Скоро все скрылись за ильмовыми деревьями. А нойоны все смотрели ему вслед и молчали.
      В этом молчании была растерянность. Кто-то попытался пошутить. Вот-де какой этот Джамуха, всех упрекает в недостатке мужества, а сам чуть не расплакался, будто стареющая девка, которую никто не хочет сватать. Но шутку никто не поддержал. Нойоны разошлись и у своих походных юрт стали держать совет с нукерами. Хунгираты после недолгих споров решили, что курилтай надо продолжить и на всякий случай договориться с другими племенами держаться друг за друга. Дэй-сэчен и его сын отмолчались.
      Другие нойоны пошли даже дальше. Они склонны были возвратить Джамуху на курилтай и собрались уже послать за ним людей. Но Джамуха вернулся сам. С ним были Аучу-багатур и сыновья Тохто-беки - Хуту и Тогус-беки. Весть о разгроме тайчиутов, гибели Таргутай-Кирилтуха и Улдая всполошила нойонов. Снова все собрались в круг. В середину вышли Джамуха, Аучу-багатур, Хуту и Тогус-беки. На этот раз голос Джамухи звучал не печально, а зло.
      - Я недавно был у Таргутай-Кирилтуха. Предлагал ему свой меч. Эти люди, - ткнул рукой в сторону Аучу-багатура, Хуту и Тогус-беки, - повели себя со мной чуть лучше, чем салджиуты с посланцем Тэмуджина. Они возомнили себя силой и отвергли мою помощь. Великая гордыня привела к великой беде. Таргутай-Кирилтуха и его сына нет в живых. Курени тайчиутов в руках Тэмуджина.
      Аучу-багатур поднял голову - огнем пламенел рубец на его перекошенном, измученном лице.
      - Он говорит правду. Мы были глупы. Небом заклинаю вас, нойоны, не повторяйте нашей ошибки, сверните коней с тропы, ведущей в пропасть! Мы пока еще в силах взнуздать Тэмуджина. Часть воинов Таргутай-Кирилтуха мне удалось увести. Целы основные силы Тохто-беки. На помощь нам идут ойроты и татары. Присоединяйтесь к нам. Навалимся на Тэмуджина. Потом покончим и с Ван-ханом.
      После него говорил Тогус-беки, старший из сыновей владетеля меркитов.
      - Мой отец велел передать вам, нойоны вольнолюбивых племен: <Я многие годы отстаивал свои нутуги в одиночку. Я падал и поднимался. Но пришло иное время. Тот, кто падет под Копыта коней Тэмуджина, уже никогда не подымется. Тот, кто встанет на его дороге в одиночку, будет смят, как куст сухой полыни. Забудьте, нойоны, старые распри. Не медлите. Или бесславная гибель ждет всех нас>. Так велел сказать вам мой отец. Вникните в его слова!
      Тогус-беки и Хуту, низкорослые, круглоголовые, поклонились нойонам и вышли из круга.
      - Ну, что будем делать? - спросил Джамуха.
      Поднялся нойон салджиутов.
      - Раз такое дело, раз Тэмуджин, презрев древние обычаи, убивает родовитых нойонов, будто собственных рабов, раз простирает свои руки к богатствам, которые ему никогда не принадлежали, мы, салджиуты, пойдем на него, ударим по рукам...
      <Хвастун!> - подумал Дэй-сэчен.
      Вслед за салджиутом примерно так же высказались и все другие нойоны. Джамуха слушал, хмурясь. Когда все выговорились, он сказал.
      - Вы одумались, и это хорошо. Но вы все еще жестоко заблуждаетесь, считая, что легко справитесь с Тэмуджином. Вдвоем с Ван-ханом он - сила. Да, нас много. Но у нас нет головы. Кто сольет ручьи в один поток?
      - Мы тебя изберем предводителем наших воинов!
      - Я не хочу быть предводителем. Наши враги - ханы. Может ли победить их предводитель более низкого достоинства, властный лишь над воинами, стоящими в строю?
      - Чего же ты хочешь, Джамуха-сэчен?
      - Я хочу, чтобы достойнейшего из вас возвели в ханы. И не просто в ханы. По своему званию он должен быть выше Ван-хана и Тэмуджина, избранного своими родичами. Мы должны избрать хана всех племен - гурхана'.
      [' Г у р х а н - всеобщий хан.]
      По кругу нойонов, словно ветер по траве пробежал шумок. Очень не хотелось им сажать на свою шею хана.
      - Нойоны! - возвысил голос Джамуха. - Вы же знаете: я всю свою жизнь отстаивал вольность племен. Из-за этого разошелся с Тэмуджином. Но горечь поражений заставила меня понять, что племена без хана - растопыренные пальцы... Сделав один шаг, неужели вы остановитесь и не сделаете другого?
      И вновь нойон салджиутов высказался первым.
      - А Джамуха-сэчен прав, - сказал он. - Раз настали такие времена, пусть будет у нас гурхан. Но не над нами, как Тэмуджин над своими родичами, а первым среди нас. Джамуха-сэчен высоко ставит вольность племен и не посягнет на нее. Джамуха-сэчен лучше других знает силу и слабость Тэмуджина. Ему и быть нашим гурханом.
      Очень сдержанно другие нойоны поддержали салджиута. Джамуха, все такой же хмурый, велел своим нукерам привязать к ильмам жеребца, барана, быка и кобеля. Он поклонился нойонам, поблагодарил за высокую честь, вынул из ножен меч.
      - Всякое начало великого дела, дабы ему не было ущерба от нашей неустойчивости в будущем, должно быть скреплено клятвой. - Джамуха подошел к жеребцу, положил руку на его холку. - Вечное синее небо, слушай нашу клятву. Кровью этих животных, которые корень и суть их пород, клянемся, что, если из выгоды или страха, по глупости или злому умыслу нанесем вред сообща начатому делу, если отступим от своего слова и нарушим наш уговор умрем, как умрут они.
      Коротким точным ударом Джамуха всадил меч в грудь жеребца. Дрожь пробежала по шелковистой шерсти, подломились стройные ноги, жеребец упал на землю с тяжким, утробным выдохом. Из раны брызнула кровь, окропив гутулы и полы халата Джамухи. Почуяв запах крови, бык замычал, рванулся с привязи. Веревка врезалась в кору ильма, сверху посыпались сухие веточки и листья. Джамуха ударил мечом по толстой бычьей шее. Неудачно. Меч лишь располосовал загривок. Но Джамуха даже не взглянул на быка, зарубил барана, раздробил голову кобелю. Нойоны следовали за ним, повторяли слова клятвы и секли мечами животных. По земле растекались лужи крови.
      Дэй-сэчен отправил сына к повозке, сам стал за спины нойонов своего племени, надеясь увильнуть от клятвы. Но взгляд Джамухи отыскал его. Дэй-сэчен неверной рукой вытянул из ножен меч, произнес слова клятвы и мысленно взмолился: <Вечное синее небо, тебя призываю в свидетели: не по доброй воле и охоте клянусь я, пусть же моя клятва не имеет силы>. Концом меча он потыкал окровавленное мясо и возвратился на свое место. Взгляд Джамухи неотступно преследовал его. Какой въедливый! Негодуя, Дэй-сэчен протолкался вперед, стал перед ним, заложив руки за спину,- на, смотри, весь тут, перед тобой.
      Клочком травы Джамуха вытер меч, опустил его в ножны.
      - Нойоны племен, время торопит нас. Сейчас же пошлите в свои курени нукеров, пусть они ведут сюда воинов. Ван-хан, я думаю, возвратится в свои кочевья. Тэмуджин будет один. Он радуется победе над тайчиутами и не думает, что его собственное поражение близко. Падем на него, как снег на зеленеющие травы, как орел на спящего ягненка.
      Непривычна была для нойонов такая торопливость, они хотели посидеть в кругу, еще раз все обдумать, еще раз обо всем поговорить, но Джамуха настоял на своем, и во все концы степи помчались всадники.
      Повозка Дэй-сэчена стояла в стороне от других, под кустом дикого персика. Прихрамывая (болели суставы), он подошел к ней, сел на оглоблю. Алджу опустился рядом на траву, тихо спросил:
      - Ну, что там?
      - Попали мы, сын, как зерна проса меж каменных плит. Если Джамуха осилит Тэмуджина, наша Борте и ее дети попадут в рабство. Легко ли будет вынести это! Если верх возьмет Тэмуджин, несдобровать нам с тобой. Мы сообщники его врага. Участь Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ ждет нас.
      - А если убежим?
      - Нельзя нам бежать, Алджу.
      - Почему?
      - Почему, почему... Я вынужден был дать клятву. Может быть, она и не имеет силы, но лучше ее не нарушать.
      - Тогда позволь уйти мне.
      - Тебе тоже нельзя. Ты исчезнешь, все сразу поймут - побежал предупредить зятя. У нас отберут стада и людей, оставят нагими. Могут и жизни лишить. Наши же соплеменники... Я свое прожил, Алджу, но помирать позорной смертью и мне не хочется. Да и о тебе я должен подумать.
      Он привалился спиной к колесу, вытянул больные ноги, принялся растирать колени, охая и вздыхая. Ну и время пришло! Своего зятя бойся, соплеменников бойся, какому-то Джамухе покоряйся... Куда несет людей? Чего они хотят, чего добиваются?
      Алджу травинкой гонял по земле зеленовато-черного жука. К повозке подошла лошадь, почесала морду о войлок крыши. Алджу пугнул ее, бросил травинку.
      - Отец, мы должны предупредить Тэмуджина.
      - Нельзя. Я дал клятву.
      - Но я не давал никакой клятвы! У меня есть ловкий нукер. Он пройдет там, где и сытая змея не проползет.
      - Ты мне ничего не говори. Зачем мне знать, что и как сделаешь? Лучше разведи огонь, принесем жертву духам, пусть они уберегут и меня, и тебя, и весь наш род. Потом поступай как знаешь.
      - Ты боишься, отец?
      - Такого еще никогда не бывало. Помоги, небо, пережить лихое время!
      Загремели барабаны. Под их торжественный рокот по стану поехал гурхан Джамуха. Белый конь приплясывал под ним, рвал поводья. С плеч Джамухи широкими складками ниспадала огненно-красная накидка. Юные звонкоголосые воины выкрикивали приглашение гурхана отведать его вина и кумыса.
      XII
      Вниз по Керулену на восход солнца быстро двигались тысячи воинов. Сухая земля гудела под копытами, как шаманский бубен. Колыхались хвосты тугов нойонов сотен и нойонов племен, покачивались копья. Далеко впереди и слева, справа рыскали дозоры на быстроногих конях. Черным потоком, неудержимым, неостановимым, катилось по долине Керулена войско Ван-хана и хана Тэмуджина.
      В простой одежде, с коротким мечом на широком поясе, неотличимый от воинов, хан Тэмуджин то мчался в голову войска, то скакал в хвосте, его глаза все видели, все замечали. Усталых подбадривал, ленивых подгонял суровым окриком, а то и плетью. К нему подлетали туаджи и, почтительно выслушав повеление, уносились передавать его нойонам. Хан Тэмуджин крепко держал в руках поводья, и войско было послушно ему, как хорошо объезженный конь.
      У него была и еще одна забота - Ван-хан. Кэрэиты были уже на пути в свои кочевья, когда хан Тэмуджин получил весть о сговоре нойонов племен и возведении Джамухи в гурханы. Едва выслушав посланца брата Борте, он вскочил на коня и поскакал догонять кэрэитов. Ван-хан остановил войско, созвал в своей юрте совет нойонов. Ничего хорошего это Тэмуджину не сулило. Нойоны были озлоблены на него за то, что не отдал им на разграбление курени тайчиутов, недовольны Ван-ханом, легко уступившим свою часть олджи - добычи. Но все оказалось даже хуже, чем он думал. Из того, как они восприняли весть об избрании Джамухи гурханом, он понял, что тут полно тайных доброжелателей анды. Прыщавый, желчный Арин-тайчжи что-то прошептал на ухо Нилха-Сангуну и Эльхутуру, громко спросил:
      - Мы собрались подсечь поджилки скакуну за то, что на скачках опередил других?
      - Хан Тэмуджин чего-то испугался. А чего - я понять не в силах, рассудительно заговорил Эльхутур. - Нойоны племен вольны поступать как им хочется. Они захотели видеть над собой достойного - избрали Джамуху-сэчена. Могли бы поставить над собой и нашего Ван-хана, и тебя, хан Тэмуджин...
      - Могли бы, но не пожелали? Ты это хотел сказать? - Тэмуджин положил на колени подрагивающие руки, начал пригибать пальцы - раз, два, три...
      - Я не о том, - возразил Эльхутур, но так, словно хотел подтвердить: правильно, это и хотел сказать.
      - И я не о том, - едва сдерживая раздражение, сказал Тэмуджин. Пусть нойоны ставят над собой кого угодно! - Ему противно было хитрить, но что делать? - Суть не в том, что им захотелось иметь своего гурхана. И не в том, что гурханом стал мой анда Джамуха. - Конечно, для него имело значение - огромное! - и то, и другое. - Суть в том, что под тугом анды Джамухи наши зложелатели идут на нас. Ты это, Эльхутур, понять не в силах.
      - Может быть, идут, а может быть, и нет, - сказал Нилха-Сангун. Почему мы должны верить какому-то перебежчику?
      - Другому перебежчику ты почему-то поверил сразу. Меня это до сих пор удивляет.
      - Не часто ли напоминаешь о прошлом? - спросил Ван-хан.
      Слушая спор, хан шевелил блеклыми старческими губами, будто повторял слова говорившего или творил молитву, и было видно, что речи нойонов и Тэмуджина ему одинаково не по душе, что он смятенно ищет что-то одному ему известное и никак не может найти. Почтительно, но с обидой в голосе Тэмуджин сказал Ван-хану:
      - Я не хочу быть похожим на человека, который каждый день у порога своей юрты спотыкается об один и тот же камень. Еще не зажили старые ссадины, а мы можем получить новые или поломать ноги. Как же мне не напоминать о прошлом, хан-отец? Камень лежит у порога. Его надо или убрать или поставить юрту в другом месте.
      Ван-хан провел ладонью по задумчивому, печальному лицу.
      - Устал я. Сколько можно! Даже железо, если его сгибать и разгибать в одном месте, ломается... Все чего-то хотят от меня, чего-то требуют...
      - Хан-отец, я ничего от тебя не хочу, тем более не требую. Как бы я посмел! Все, что у меня есть, я получил с твоей помощью. Мое сердце переполнено сыновней благодарностью... Хан-отец, я только хотел предупредить тебя. А уж ты поступай по своему разумению. Я, конечно, буду защищать свой улус. Возможно, даже скорее всего, погибну. И, умирая, буду жалеть об одном - уже не смогу никогда, ничем помочь моему хану-отцу, отплатить за его великую доброту.
      Его слова растрогали старого хана.
      - Зачем так говоришь? Могу ли оставить тебя одного в это трудное время! Судьба нас связала навеки. Но Джамуха...
      - Хан-отец, Джамухой правят злые люди!
      Конечно, думал Тэмуджин совсем иначе. Он знал, сколько усилий прилагал анда Джамуха, чтобы натравить на него нойонов разных племен, правда, не предполагал, что ему удастся что-либо сделать. Джамуха - враг ловкий, умный, неутомимый. Но говорить об этом хану преждевременно. Не поверит.
      - Злые люди... - Ван-хан помолчал, разглядывая свои руки со взбухшими синими жилами. - Нойоны... - Он поднял голову, и взгляд его стал строгим. - Мы двинемся навстречу Джамухе. Но, я думаю, до сражения дело не дойдет. Сам поговорю с ним.
      Тэмуджину было пока достаточно и этого. В походе он умело взял управление войском в свои руки, благо что Ван-хан не желал утруждать себя мелкими заботами, а Нилха-Сангуна Тэмуджин сумел спровадить с дозорными. Все войско, покорное его воле, стремительно двигалось на восток. И там, где прошли всадники, оставалась полоса помятой спутанной травы, будто ее градом побило. Запах горячей пыли и горькой полыни смешивался с кислым запахом лошадиного пота. Тэмуджин не давал отдыха ни людям, ни коням. Короткий привал в полдень, остальное время от утренней до вечерней зари в пути. Он очень спешил. Надо было упредить Джамуху, не дать ему возможности собрать все силы, свести их в одно целое, подготовить к битве.
      Этот поход был в тягость Ван-хану. Задумчивый, невеселый, в черном халате и черной войлочной шапке похожий на старого ворона, сидел он в широком, покойном седле, опустив поводья на луку, поверх голов воинов, поверх коней и боевых тугов смотрел на голубые сопки, плывущие в мареве, как караван льдин по весенней реке. О чем он думал? Что видел за голубыми далями? Хан, видимо, всерьез верит, что может примирить его и Джамуху. Возможно, Джамуха даже и согласится на примирение. А что будет потом? Кто сможет спокойно спать в юрте, зная, что в ней ползает змея? Даже переговоры затевать с Джамухой никак нельзя. Такие переговоры все равно что удар ножа по натянутой тетиве лука.
      На дню несколько раз Тэмуджин подъезжал к Ван-хану, на ночевках спал в его юрте - ограждал старика от соприкосновения о нойонами и Нилха-Сангуном, был с ним по-сыновьи ласков и почтителен. Такое обхождение, видел, было по сердцу хану, он оттаивал, становился разговорчивым, начинал вспоминать трудные годы своего детства, отрочества.
      - Ты все время благодаришь меня, - говорил он. - Кто падал сам, тот всегда поможет встать другим. А когда помог и человек окреп, набрался сил на твоих глазах, становится он близок твоему сердцу. Вот ты... И Джамуха! Оба вы мои сыновья...
      И он ждал, что Тэмуджин откликнется, подхватит разговор. Но Тэмуджин не хотел и единым, даже вскользь оброненным словом поддержать надежды хана на мир и согласие между его назваными сыновьями. Скоро тот почувствовал это, спросил прямо:
      - Почему не любишь Джамуху?
      - Где, когда я говорил, что не люблю?
      - Поживешь с мое, многое будешь понимать и без слов.
      Пыль набилась в морщины, глубже прорезала их, оттого лицо хана казалось болезненным, а сам он сильно постаревшим. Седые косицы за ушами резко выделялись белизной и усугубляли тусклость лица.
      - Плохо все, хан Тэмуджин... Оба вы молоды и часто не ведаете, что творите.
      - Не так уж и молоды, хан-отец. Но ты жил больше, твои глаза многое видели. Потому я всегда делал так, как ты скажешь. Но ты, хан-отец, почему-то не всегда и не все говоришь мне. Думаю об этом, и скорбью наполняется моя душа.
      - О чем ты?..
      - Прости, хан-отец, что снова напоминаю старое. Но я до сих пор не могу понять, почему ты покинул меня на растерзание найманам. Ты говорил мне, что найман-перебежчик исчез. Кто охранял его? Как он мог убежать?
      - За ним смотрели нукеры Джамухи...
      - Джамухи? - Тэмуджин внутренне напрягся - об этом слышал впервые. А почему нукеры Джамухи?
      - Потому что они привели его ко мне. Он к ним перебежал.
      - Вот как!
      Стало многое понятным. Скорей всего все дело рук хитроумного Джамухи. Одно из двух: или он сносился с найманами и совместно с Коксу-Сабраком замыслил зло, или сам, один все подстроил. Может быть, и в сговоре с Нилха-Сангуном. Нет, в этом случае Нилха-Сангун сумел бы увернуться от Коксу-Сабрака. Скорей всего сам, один. Ну, Джамуха, ну и хитрец!.. Сказать об этом хану? Пока не стоит.
      - Хан-отец, ты спрашивал, почему я не люблю Джамуху. После тебя больше всех других людей, больше кровных братьев я любил его. Чем он ответил мне? Когда я был еще малосилен, он покинул меня. Потом его брат Тайчар воровал коней в моем улусе. Потом Джамуха запер меня в ущелье Дзеренов и едва не лишил живота. Сейчас хочет отобрать мой улус. А за что? Ты, хан-отец, по своей доброте не замечаешь что это человек с испорченным нутром. Легко рушит клятвы, предает друзей...
      - Не знаю, Тэмуджин... Мне он ничего плохого не сделал.
      - Но и хорошего тоже! Где он был, когда на твое место уселся Эрхе-Хара? Кто ходил с тобой воевать татар? Не Джамуха, а я. Разве не так?
      Ван-хан промолчал. Пусть пережует пока это. Потом можно подбросить и еще кое-что. Понемногу поумнеет. Но когда это будет? А ждать никак невозможно. Алгинчи - передовые - уже соприкоснулись с караулами Джамухи. Не далее как завтра войска встанут друг перед другом. И если Ван-хан затеет переговоры с Джамухой - быть беде.
      Своими тревогами и размышлениями он поделился с Боорчу, Джэлмэ и Мухали. Его друзья стали прикидывать, как без урона для дела помешать Ван-хану встретиться с Джамухой. К ним подъехал шаман Теб-тэнгри. Прислушался к разговорам, сочувственно усмехнулся:
      - Тут не ваш ум нужен. Зайти на врага слева, справа - вот ваше дело.
      - Ты знаешь, как мы должны поступить? - спросил Тэмуджин с надеждой.
      - Знаю. Кто мешает, того убирают. Ван-хан мешает...
      - Не говори глупостей, Теб-тэнгри! - рассердился Тэмуджин.
      - Я глуп. А вы умны? Пусть будет так. - Шаман понукнул низенькую смирную лошаденку, потрусил прочь, выпрямив узкую спину.
      Тэмуджин догнал его и, подавляя желание стукнуть кулаком по острому лицу, сказал:
      - Я тебя не отпускал - куда бежишь?
      - Я ветер, гуляющий по степи. Одним ласкаю лицо, с других сбрасываю шапки. Кто удержит меня? Только вечное синее небо.
      <Убить тебя мало, мангус остроносый!> - подумал Тэмуджин.
      - Не обижайся, Теб-тэнгри. Помоги мне.
      - А как? - Шаман резко повернулся к нему, в бездонной черноте глаз всплеснулась насмешка. - Ты умный, я глупый... Приложи ум к глупости выйдет неразбериха, глупость к глупости - посмешище, только ум к уму мудрость.
      - У нас совсем мало времени, Теб-тэнгри...
      - Ты хочешь убрать Ван-хана на время или совсем?
      Несносный человек! Вечно влазит в потемки твоей души, и тычет перстом указующим, и смотрит, как ты корчишься, уворачиваешься, - у-у, змей ползучий! Глотая слюну, комом застрявшую в горле, Тэмуджин выдавил из себя:
      - На время...
      - Так бы и говорил. А то хочешь реку перебрести и в воде не замочиться. - Неожиданно передразнил: - Хан-отец, хан-отец...
      - Замолчи, или я ударю тебя!
      Тэмуджин оглянулся - не слушает ли кто их разговор? Но воинов поблизости не было, а Боорчу, Джэлмэ и Мухали приотстали, о чем-то бурно спорили меж собой.
      - Ты можешь меня побить, даже убить. - Теб-тэнгри чуть выждал, продолжил: - Но чего этим достигнешь? Я хочу от тебя одного: будь со мной честен и прям. Мне надо знать все, о чем ты думаешь. Для твоей же пользы... Я помогу тебе. Бей своего брата Джамуху, не оглядываясь на хана-отца. Он тебе не помешает.
      - Что ты сделаешь?
      - Я сказал: Ван-хан тебе не помешает. Сведи меня с ним и делай свое дело.
      Вечером Тэмуджин привел его в юрту Ван-хана, попросил погадать о будущем. Шаман жег бараньи лопатки, рассказывал, что ждет их, Тэмуджина и Ван-хана, впереди. Будущее сулило обоим мир, покой, благоденствие, уважение племен и преклонение подданных. Застуженная душа Ван-хана отогрелась, он повеселел, подарил Теб-тэнгри голубую фарфоровую чашу. Потом вместе поужинали. А утром хан занемог.
      Он не жаловался ни на какие боли, кутаясь в мерлушковое одеяло, полулежал на повозке. Взгляд был тусклым, равнодушным. Когда Тэмуджин начинал говорить о делах, Ван-хан безучастно махал рукой. Шаман неотлучно находился при нем, поил хана настоем трав, произносил заклинания. Но лучше хану не становилось...
      - Что же делать, хан-отец? - Тэмуджин соскочил с седла, пошел рядом с повозкой, поймал взгляд Теб-тэнгри.
      - Хан Тэмуджин, - сказал шаман, - пусть печаль не терзает твоего сердца: хан поправится. Но ему нужен покой.
      - Да-да, покой, - подтвердил хан. - Где Нилха-Сангун? - спросил и, кажется, тут же забыл о вопросе. - Я скоро встану. Пока прими на себя мои заботы, Тэмуджин.
      Больше Тэмуджину ничего и не требовалось. Он подивился поистине непостижимой силе шамана, а когда удивление чуть прошло - испугался: такой человек опаснее любого врага.
      Войска побратимов встретились между озерами Буир-нур и Кулун-нур в урочище Куйтэн. Вокруг не было ни гор, ни высоких сопок, ни кустарников, ни деревьев, насколько хватало глаз тянулись пологие увалы. Зеленовато-серые вблизи, увалы, отдаляясь, словно бы наливались голубизной, словно вбирали в себя синь безоблачного неба. Многотысячное войско Джамухи оградилось повозками. Оно собиралось защищаться, а не нападать, и это говорило о неуверенности новоявленного гурхана. У Тэмуджина, прибравшего к своим рукам и кэрэитов, воинов было меньше, но они уже привыкли действовать сообща, войско было единым целым, а не сбродом, поспешно стянувшимся под боевой туг анды. Нойоны племен, скорее всего, будут трубить всяк в свою трубу и, если хорошо ударить, побегут, как дзерены от весеннего пала.
      У Тэмуджина не было ни колебаний, ни страха. Он разделил войско на десять частей, расслоив кэрэитов своими воинами (на всякий случай), торопливо совершил обряд жертвоприношения и приказал начать сражение. Первая из десяти частей под началом Субэдэй-багатура сорвалась с места, проскочила низину с засоленной лужей, с воем и визгом понеслась на, стая Джамухи. Перед станом она рассыпалась, как горсть дресвы, брошенная на ветер, воины, уворачиваясь от стрел, на ходу постреляли и почти без потерь возвратились обратно. И тут же на стан повели своих воинов Хулдар и Джарчи. Отошли они, настала очередь Нилха-Сангуна...
      Словно волны взбесившейся реки - на крутой берег, катились на стан Джамухи воины Тэмуджина. Удар за ударом. Пока одни обстреливали стан, другие приводили себя в порядок, отдыхали. А у воинов Джамухи не было ни мгновения передышки. Но держались они стойко; Перед станом увеличивалось число трупов, садилось солнце, а Тэмуджин не видел признаков того, что стан анды дрогнет, попятится...
      С наступлением темноты сражение пришлось прекратить. Но едва забрезжила утренняя заря, Тэмуджин поднял воинов. И вновь волна за волной покатилась на стан. И так целый день. К вечеру воины гурхана Джамухи не выдержали напряжения, разметали проходы в ограждении, бросились навстречу нападающим, потеснили их, Тэмуджину пришлось ввести в сражение запасную тысячу отборных воинов. Воины Джамухи дрогнули, стали отходить. Среди них он увидел ненавистное лицо Аучу-багатура и, забыв обо всем на свете, начал пробиваться к нему. И почти пробился. Помешал молодой воин. Он преградил дорогу к Аучу-багатуру, поднял меч, и Тэмуджин всем телом отпрянул назад. Удар пришелся по передней, окованной железом луке седла, меч со звоном переломился. Воин остался безоружным. Но не бросился убегать, не показал затылок, вертелся в седле, и все попытки Тэмуджина достать его мечом оказались пустыми, удалось лишь смахнуть с головы кожаный шлем. В иссиня-черных, коротко обрезанные волосах воина белела седая прядь.
      - Сдавайся! - крикнул Тэмуджин. - Убью!
      В ответ воин показал ему кулак, отскочил в сторону, выхватил из саадака лук и стрелу. Удар пришелся в предплечье-будто кузнечным молотом стукнули. Тэмуджин с сожалением подумал, что напрасно не надел доспехи. В глазах потемнело. Кровь теплым ручейком побежала по руке. Повернул коня и, с трудом удерживаясь в седле, не думая об опасности, поехал обратно. К нему подлетел Джэлмэ, обхватил за плечо.
      - Ранен? - И заорал на кого-то: - Куда смотрели, ротозеи? В куски изрублю!
      Его положили на повозку. Прискакал Теб-тэнгри, туго перевязал рану. Боль сразу стала тише. Он сел, спросил Джэлмэ:
      - Как там?
      - Угнали за ограждение.
      - Не крутись возле меня. Найди Боорчу. Деритесь так, будто я с вами.
      Его стало знобить. Звенело в голове. В этот звон вплетался отдаленный гул битвы, то утихая, то возобновляясь вновь. Казалось, порывы ветра гудят в вершинах деревьев. Шаман напоил его горячим и горьким снадобьем. Внутри разлилось тепло. Он заснул и проспал до утра. Разбудил его Ван-хан. Здоровый, бодрый, он сидел на коне, за ним теснились его нойоны. Наклонился к Тэмуджину, спросил:
      - Ну как ты?
      - Все хорошо. - Голова у него была ясной, свежей, не беспокоила рана, он чувствовал лишь жжение и толчки крови. - Что Джамуха?
      - Ночью все бежали. Джамуха уходит вниз по Эргуне. Аучу-багатур и сыновья Тохто-беки бегут в верховья Онона. Татары - в свои кочевья. Почему ты не снесся с Джамухой?
      - Он мог бы послушать тебя, но не меня, хан-отец. Да что теперь говорить об этом! Надо добивать врага. Джэлмэ, вели приготовить мне коня. Хан-отец, я попробую догнать Джамуху.
      - А нужно ли?
      - Хан-отец, недобитый враг как тощий волк - зол, нахален, от него можно ждать всего.
      Ван-хан долго молчал. Наконец нехотя сказал:
      - За Джамухой я пойду сам. Ты догоняй Аучу-багатура.
      Скакать на коне Тэмуджину было трудно. Каждый толчок отдавался болью, холодная испарина покрывала тело. Но он крепился.
      Аучу-багатура и сыновей Тохто-беки настигли через три дня. После короткой схватки враги рассеялись. Тэмуджин велел остановиться на отдых.
      Вечером в его походную юрту пришел Чилаун, сын Сорган-Шира.
      - Хан Тэмуджин, среди воинов тайчиутов был мой друг Джиргоадай. Он хочет служить тебе.
      - Зови его сюда.
      Переступив порог юрты, воин снял пояс с мечом и саадаком, положил к ногам Тэмуджина.
      - Почему покинул своего господина? Почему ушел от Аучу-багатура?
      - Он носит звание багатура, но отваги у него не больше, чем у старого тарбагана. Он замышляет битвы, но ума у него не больше, чем у степной курицы. - Ни в голосе, ни во взгляде раскосых глаз Джиргоадая не было обычной в таких случаях робости.
      Еще когда воин вошел в юрту и снимал пояс, в его лице, в порывистых, резких движениях Тэмуджин уловил что-то знакомое. Сейчас он все больше убеждался, что уже видел его где-то. Внезапно догадался, приказал:
      - Сними шапку!
      Воин обнажил голову - в черных волосах белела седая прядь. Тэмуджин поднялся и, кособочась от боли в потревоженной ране, подошел к нему, спросил:
      - Узнаешь?
      Джиргоадай качнул было отрицательно головой, но вдруг густо покраснел - узнал. Краска тут же отлила от лица, оно стало бледным. Но глаза смотрели без страха.
      - Узнаю. - И голос прозвучал твердо. - Я не знал, что ты хан.
      Его прямота и откровенность обезоружили Тэмуджина. Мстительное чувство колыхнулось и тут же улеглось. А вспомнив, как Джиргоадай показывал ему кулак, он даже улыбнулся.
      - Ну, а если бы знал, что я хан?
      - Не состоялась бы эта встреча.
      - Почему?
      - Один из нас был бы мертв.
      <Не каждый найдет в себе мужество ответить так, - подумал Тэмуджин. Убивать его просто жалко. Но и оставить в живых нельзя: он пролил мою кровь, кровь хана, и нет более тяжкого преступления. Однако кто знает об этом? Только двое. А может, не знает этого и он?>
      - Ты погубил моего коня. Смертельно ранил...
      - Коня? - удивился войн, - Мне казалось...
      Тэмуджин перебил его:
      - Красивый был конь! Саврасый, с черным ремнем на хребтине и белыми задними ногами. Ты хорошо владеешь копьем?
      - И копьем, и мечом, и луком. Я - воин.
      - Коня, такого же, какой был у меня, добудешь в сражении и вернешь мне. И еще. Человека по имени Джиргоадай больше нет. Теперь ты Джэбэ'. Мое копье.
      [' Д ж э б э - копье.]
      XIII
      Узнав, что за ним гонится один Ван-хан, Джамуха решился на смелый шаг. Без нукеров и оружия он выехал ему навстречу. Была надежда, что Ван-хан не захочет пятнать свое имя его кровью. Он скакал к нему безбоязненно, и все же, оказавшись перед лицом кэрэитского войска, идущего крепко сбитым строем, один, безоружный и беззащитный, он стиснул зубы от страха, захотелось повернуть коня и быстрее ветра улететь к своим. Поднял руки. Его узнали и остановились, по рядам воинов, как огонь по сухой траве, полетело:
      - Джамуха, Джамуха...
      Передаваясь из уст в уста, весть мгновенно достигла ушей Ван-хана. Вместе со своими нойонами он рысью подъехал к нему. Нойоны окружили со всех сторон, смотрели с любопытством, но без враждебности. Джамуха слез с коня, подошел к Ван-хану, взялся одной рукой за стремя, прислонился лбом к тощей ханской ноге.
      - Я пришел, хан-отец... Не губите людей, не гоняйте по степи племена, жаждущие покоя, возьмите мою жизнь.
      Ван-хан осторожно отодвинул ногу.
      - Ты кого собрался воевать?
      Сверху вниз он смотрел на Джамуху, хмурился, но в глазах была жалость.
      - Я? Воевать? - воскликнул Джамуха. - Это вы обложили меня, будто кабана на облавной охоте. Вы пришли сюда. Вы гонитесь за моим народом. Вы заставляете меня сражаться. И с кем? С этими людьми, - Джамуха обвел рукой круг нойонов. - С ними я ходил в походы, пил из одной чаши, согревался у одного огня.
      Он услышал одобрительный шумок нойонов. Теперь он знал, что добьется своего, заставит хана повернуть назад и уйти в свои кочевья. Повышая голос до крика, раздернул на груди халат.
      - Убей меня, хан-отец, если я виноват перед тобой или перед твоими нойонами!
      - Ну что ты кричишь? - с укоризной сказал Ван-хан. - Я не собираюсь губить тебя.
      - Зачем же ты здесь?
      - Не кричи! - уже сердито сказал Ван-хан. - Для чего ты собрал такое войско?
      - Где хан Тэмуджин, мой анда? - Джамуха обернулся, будто не знал, что Тэмуджина тут нет. - Я хочу спросить у него - для чего он отовсюду переманивает людей? Для чего ему большое войско? Хан-отец, ты и анда несправедливы ко мне. Было время, когда я и анда жили душа в душу. Но он сам разрушил нашу дружбу. Он задумал возвеличиться и в звании сравниться с тобой. И стал ханом. Ни я, ни ты, хан-отец, не гоняли его за это по степи, не убивали его воинов. Почему же сейчас, когда нойоны племен возвели меня над собой, вы набросились на меня? Хотите моей крови - я перед вами.
      Ван-хан велел расседлывать коней. Воины разостлали на траве войлок, он пригласил Джамуху присесть, тихо сказал:
      - Оба вы с Тэмуджином дороги мне и оба терзаете мое сердце. Ты винишь его. Он тебя. И оба теряете разум, совесть, не страшитесь гнева небесного.
      - Если говорить о совести, то у Тэмуджина...
      - Молчи, Джамуха, ты тоже хорош! Я не стану преследовать тебя. Живи как знаешь. Но и помощи у меня не проси. Не буду я больше помогать - ни тебе, ни Тэмуджину.
      - Обидно мне, хан-отец. За что такая немилость? Почему ты равняешь меня с андой?
      - Не знаешь? Нет, все знаешь и понимаешь, Джамуха. Многое я тебе прощал. Умен ты, ловок, отважен и этим люб моему сердцу. И Тэмуджин... Но сегодня я отворачиваюсь от вас. Об одном прошу: не можете ладить держитесь друг от друга подальше. Вот мое слово.
      - Отец, ты слишком суров с Джамухой, - сказал Нилха-Сангун. - Только говоришь, что для тебя и он и Тэмуджин одинаковые...
      - Джамуха не распоряжался нами, как своими нукерами, - подхватил Арин-тайчжи. - А Тэмуджин...
      - Перестаньте! - болезненно сморщился Ван-хан. - Джамуха, ты ночуешь тут или поедешь к своим?
      - Я поеду, хан-отец. Меня ждут.
      Ван-хан не стал его задерживать. И, чувствуя неловкость перед ним, стыдясь смотреть в его опечаленное лицо, Джамуха сел на коня, шагом поехал в степь.
      Наплывали синие спокойные сумерки, вдали засверкали огни его стана. Мир был тих, безмолвен. Мягкая трава гасила стук копыт, и Джамухе казалось, что он не едет, а плывет над землей, таящей скорбное ожидание. Прошлое молодечество, разные хитрые проделки за спиной хана - все виделось сейчас иначе. Тоска и запоздалая боль совести теснили сердце Джамухи. К чему все это - обман, ложь, сражения, походы? Не живешь, а идешь по топкому болоту: пока вытаскиваешь из липкой грязи одну ногу, вторая увязла еще глубже. Где твердь? Куда можно безбоязненно поставить ногу? Почему жизнь так немилостива к нему? Он любил Тэмуджина - тот стал непримиримым врагом, уважал Ван-хана - старик отвернулся от него, отстаивал волю нойонов - сам стал гурханом и потому принужден укорачивать эту же самую волю. Что случилось? Была же когда-то жизнь иной. Добры и совестливы были люди, умели вместе горевать и радоваться, чтили доблесть и мудрость, отвергали двоедушие и скудоумие. Еще живут отзвуки былых времен в трепетном слове улигэрчей, но и они скоро умрут вместе с последними сказителями, поверженными под копыта боевых коней. А если и останется кто-то в живых, что славить им? Свирепую непреклонность анды, порожденного злом и зло же сделавшего своим оружием?
      Перед станом его встретили дозорные. Начали встревоженно расспрашивать, чем окончились переговоры. Они вспугнули его думы, он с раздражением сказал:
      - Вы что, глупые? Видите, я живой, возвращаюсь к вам. Значит, все хорошо.
      С теми же расспросами пристали к нему и нойоны. Они обрадовались, что сражения не будет, устроили пир, веселились, возносили хвалу его отваге и мудрости. Пылали огни, жарилось нанизанное на прутья мясо. Джамуха пил вино, молчал. Ему больше всего хотелось сейчас оказаться в своей юрте. Может быть, бросить все, уйти со своим племенем куда-нибудь в дальние дали, где нет ни властолюбивого анды, ни его покровителя Ван-хана, ни сражений, ни воинов, туда, где растут высокие травы, бегут светлые реки и тишину не тревожит звон оружия и стон раненых. Но есть ли такие земли? И почему он должен покинуть свои кочевья, землю отцов и дедов? Только потому, что анда Тэмуджин, как взбесившийся волк, рыщет по степи и рвет горло всем, кто слабее его? Он, наверное, только того и ждет. Останется здесь единственным хозяином... Нет, не бывать этому!
      Нойоны становились разговорчивее. От жара огня, от выпитой архи раскраснелись лица, заблестели глаза. Они совсем забыли о нем, расхваливали друг друга, хвастались друг перед другом. Но кто-то на кого-то обиделся, вспыхнула ссора, в нее сразу же втянулись все. От ссоры до драки - один шаг. У огня началась свалка. Колотили друг друга, выкрикивали ругательства, размазывали по лицам слезы пьяной обиды и кровь из разбитых носов. Джамуха поднялся, его качнуло - еле удержался на ногах.
      - Прекратите!
      Но его, наверное, даже не услышали. Вокруг дерущихся собрались воины, посмеивались, глазели на драку. Джамуха позвал нукеров.
      - Несите воды! Больше!
      Нукеры принесли десятка два бурдюков, наполненных грязной, с зеленой слизью водой из высыхающего озера, начали обливать нойонов. Мокрые, в тине, они расползались в стороны. Джамуха лег на залитый водой войлок, обхватил голову руками и забылся тяжелым, как бред, сном.
      Утром нойоны собрались вновь и как ни в чем не бывало, посмеиваясь, начали вспоминать вчерашнее. Ничтожные людишки! Разве можно с ними одолеть хана Тэмуджина... Надо искать друзей. У анды теперь осталось три врага татары, меркиты и найманы. Татары - рядом, но они слабы. Остаются найманы и меркиты. Надо идти к ним. Теперь для него друг тот, кто враг анде Тэмуджину.
      Поначалу все складывалось удачно. В кочевьях Тохто-беки Джамуха застал найманского Буюрука. Он прибыл к владетелю меркитов за тем же, что и Джамуха. И все трое быстро нашли общий язык - надо объединить силы. Не возникло споров и о том, кто возглавит эти силы. Поскольку у Буюрука воинов было больше, его и поставили во главе войска. Спор непредвиденно возник из-за того, что Буюрук, Тохто-беки и нойон Тайр-Усун начали настаивать: первым из двух врагов надо разгромить Ван-хана, а Джамуха звал их прежде на Тэмуджина. Говорил же Ван-хан, что не станет помогать ни одному из них, это значит, что анда останется один и справиться с ним будет не так уж трудно. Но Буюрук, Тохто-беки и Тайр-Усун отвергли доводы разума. Буюрук был зол на кэрэитов за два своих поражения, жаждал захватить, уничтожить Ван-хана, на его место снова посадить Эрхе-Хара, помочь ему утвердиться, тогда Тэмуджин сам снимет шапку и пояс. Джамуха не верил, что Эрхе-Хара сможет завладеть кэрэитским ханством. У него было немало способов и возможностей сделать это раньше. Не сумел, не смог. Почему же Буюрук думает, что дело, не удавшееся дважды, удастся в третий раз?
      Тохто-беки и Тайр-Усун, как и Джамуха, считали, что содружество Ван-хана и Тэмуджина превратилось в содружество всадника и лошади Тэмуджин едет, а Ван-хан везет. Но они почему-то решили, что надо прежде всего лишить всадника его лошади (<пеший монгол - пропащий монгол>), а потом уж браться и за самого всадника.
      В поход Джамуха отправился с тяжелым сердцем. Людская молва о выступлении, наверное, давно достигла Тэмуджина. И Тэмуджин, конечно, не ждет, когда они навалятся на хана кэрэитов. Он слишком хорошо понимает, что конец Ван-хана приблизит и его собственную гибель.
      Так оно и вышло. Едва они покинули кочевья меркитов, получили известие, что хан Тэмуджин со всем своим войском отправился к Ван-хану.
      - Ну что, я был не прав? - спросил он у нойона Тайр-Усуна.
      Костлявый, лупоглазый нойон презрительно сплюнул.
      - Две лисы в одной норе - две шкуры у охотника.
      - Мало, видать, вас били! - зло проговорил Джамуха.
      - Нас били и с твоей помощью тоже. Но не убили. - Тайр-Усун надменно глянул на Джамуху. - Мы твоего Тэмуджина и Ван-хана ногами затопчем. Посмотри, сколько нас! Я прожил жизнь, но никогда не видел, чтобы под одним тугом собралось столько воинов сразу.
      Хвастливая самоуверенность нойона и его неуместные намеки на то, что он когда-то с андой и Ван-ханом ходил на меркитов, покоробили Джамуху.
      - Много волос на голове, но все их можно сбрить! Велико стадо, но овцы, мала стая, но волки.
      - Если так думаешь, зачем идешь с нами?
      - Идти больше не с кем! - с горечью сказал Джамуха. - Оскудела великая степь, все меньше багатуров и мудрых вождей, все больше высокомерных дураков и пустых барабанов-хвастунов.- Джамуха хлестнул коня, поскакал к своим.
      Войско собралось и в самом деле огромное. Тысячи всадников, сотни повозок с запасом пищи, табуны дойных кобылиц, стада овец заполнили широкую долину, неумолчный шум движения разносился далеко окрест, пугая табуны хуланов и дзеренов, загоняя в норы сусликов и тарбаганов, - серая осенняя степь с засохшими травами казалась мертвой, под холодным небом тускло поблескивали солончаковые озерки с белым налетом гуджира на голых, безжизненных берегах и горькой, как отрава, водой. Вечерами в темном небе гоготали гуси, свистели крыльями утки - птицы летели в теплые края.
      Тэмуджин и Ван-хан, избегая битвы, беспокоя ночными налетами дозоры, отходили на полдень. Тяжелое, обремененное обозами, стадами и табунами, неповоротливое войско Буюрука медленно тащилось следом - вол, впряженный в повозку, догонял неоседланного скакуна. Буюрук, обозлившись, оставил обоз под небольшой охраной, попытался налегке настигнуть Тэмуджина и Ван-хана. Но они непостижимым путем оказались в тылу и чуть было не захватили обозы.
      Уверенность в легкой и скорой победе стала сменяться тревогой. Нойоны Джамухи все чаще шептались о чем-то за его спиной, и он затылком чувствовал их растущую недоброжелательность. Он попытался поговорить с ними.
      - Мы вступили на путь, с которого нет возврата. Или мы уничтожим Тэмуджина, или он нас. Надо идти до конца.
      В ответ - ни слова.
      Начались холода. Все чаще дули ветры. Воины в легкой летней одежде жались по ночам к жару огней, нередко обгорали, не высыпались, утром садились на коней угрюмые, злые. Между племенами все чаще вспыхивали ссоры.
      Степь кончилась. Впереди вставали крутые горы. Над скалами курились облака. Тэмуджин и Ван-хан по узкому ущелью поднялись вверх, укрылись в лесу. Дул пронзительный ветер, нес снег, смешанный с песком. Надвигалась ночь. Продрогшие воины по ущелью, по голому склону полезли к лесу - там было затишье, топливо. В гору, навстречу ветру, идти было трудно, лошади то и дело падали на колени, кровенили ноги. Едва приблизились к лесу - в них полетели тучи стрел. Много воинов, лошадей было убито, трупы покатились вниз, сбивая живых. Буюрук приказал остановиться. Быстро стемнело. Ветер гудел все сильнее. Песок обдирал кожу. По склону с грохотом катились камни, обрушенные воинами анды и Ван-хана. Джамуха потерял своих. Коченеющими руками нащупал углубление в земле, лег в него, уткнув лицо в ладони. Ветер рвал полы халата, сыпал за воротник песок и снег. В вое, грохоте раздавались крики людей, наполненные ужасом. Скоро Джамуху стала колотить дрожь. Он поднялся. Порыв ветра кинул его на землю. Он покатился по склону, задержался на чем-то мягком. Пошарил руками человек. Мертвый. Лихорадочно стащил с него халат, накинул на голову, сел и стал сползать вниз. Наткнулся на труп лошади. Он был еще горячий. Лег к лошадиному животу, укрылся халатом. Снег закручивался за трупом лошади, оседал на него сугробом. Понемногу он отогрелся, перестал дрожать, прислушивался к приглушенному снегом и халатом вою ветра, твердил обреченно:
      - Все пропало! Все пропало!
      К утру ветер ослабел. На рассвете воины стали сползать вниз. Но многие, очень многие навсегда остались лежать на склоне - убитые камнями, окоченевшие. Внизу, сбившись в кучу, стояли лошади. Воины ловили первую попавшуюся и уносились в степь, подальше от проклятых гор. Джамуха тоже вскочил на чьего-то коня, поскакал собирать своих воинов и нойонов. Собрались те, кто остался жив, довольно быстро. Оглянув воинов, Джамуха похолодел - такого урона не нанесла бы самая жестокая битва.
      - Ничего, нойоны и воины, за все взыщем с Ван-хана и Тэмуджина.
      Нойон салджиутов с обмороженными, почерневшими щеками сказал, простуженно кашляя:
      - Все, Джамуха. Ты нам не гурхан, мы тебе не подданные. Себе на горе возвели мы тебя!
      Он повернул коня и поскакал. За ним - все салджиуты. Потом и хунгираты, и дурбэны, и катакины... С ним остались его джаджираты. Джамуха догнал уходящих воинов, чуть не плача, закричал:
      - Остановитесь! Опомнитесь!
      Но воины грубо оттолкнули его и умчались. Он бросился к Буюруку и Тохто-беки. Но и они решили уходить. Его уговоров даже слушать не стали. Джамуха возвратился к своим джаджиратам - горстка обмороженных людей. Будьте же вы прокляты, вольные нойоны! Не драться за вас, а рубить, давить, вбивать в землю копытами коней!
      По дороге в свои кочевья он разграбил курени нойонов-отступников.
      XIV
      Зиму Тэмуджин провел у подножья Бурхан-Халдуна, недалеко от родного урочища. Бездельничать, отсиживаться в юртах никому не дал - ни друзьям, ни братьям, ни родичам, ни простым воинам. Одна облавная охота следовала за другой. Добыли много мяса и мехов, и женщины благословляли имя Тэмуджина. Но главное было даже не в том, что он дал своему народу много пищи. Важно было держать войско под рукой, не давать ленивой и сытой сонливости завладеть душами воинов. Облавы приучили воинов выполнять все его повеления точно, без промедления. Тэмуджин убеждался не раз, что сила войска не всегда в его многочисленности. Тысяча, если она обучена сражаться и едина, может стоить целого тумена, если он рыхл, малопослушен.
      Не забывал Тэмуджин и о расширении своего улуса. Слал гонцов к нойонам племен, отпавших от гурхана Джамухи, с прельстительными речами. Может быть, ему бы и удалось склонить их на свою сторону, но все испортил Хасар. Без его ведома сделал набег на курени хунгиратов, побил, похватал немало людей, отогнал табуны. Ограбленным оказался даже тесть Тэмуджина старый Дэй-сэчен. После этого его прельстительным речам нойоны перестали верить. Хасара он обругал самыми последними словами. А ему - хоть бы что! Остальные братья в его дела не лезут, живут тихо, а Хасар все время норовит показать, что он нисколько не хуже его, хана.
      Весной Тэмуджин стал готовиться к походу на татар. Послал Хасара к Ван-хану с приглашением принять участие в походе. Брат и там ухитрился напортить. С нойонами Ван-хана и его братом Джагамбу вел себя вызывающе, всячески возвеличивался перед ними да и хану не выказал достаточного почтения. Нойоны и без того не жаловали Тэмуджина, а тут не Тэмуджин Хасар начинает помыкать ими... Джагамбу, Хулабри, Эльхутур, Арин-тайчжи и Алтун-Ашух тайно сговорились скинуть Ван-хана, посадить на его место Нилха-Сангуна. Но Алтун-Ашух выдал их замысел Ван-хану. Джагамбу бежал к Таян-хану найманскому; Хулабри, Эльхутура, Арин-тайчжи успели схватить. Старый хан, вне себя от гнева, бил их по щекам, плевал в лицо. И все, кто в это время был в его юрте, тоже плевали на заговорщиков. А ночью кто-то помог им бежать. Они, как и Джагамбу, ушли к Таян-хану.
      Идти на татар Ван-хан, конечно, отказался. До войны ли с чужими племенами, когда такое шатание в своем собственном улусе.
      Рассерженный Тэмуджин сказал брату:
      - Еще раз окажешь мне такую услугу - отправлю коз пасти!
      Ни слова не сказав, Хасар горделиво вскинул голову и вышел из юрты.
      - Не давай ему таких дел - спокойно жить будешь, - сказала Борте.
      Жена и брат ненавидели друг друга. Борте опасалась, что, если что-то случится с Тэмуджином, не ее дети, а Хасар унаследует улус, и не упускала случая бросить тень на него, часто была несправедлива. Зная это, Тэмуджин, обычно веривший ее уму, не слушал Борте, когда она говорила о Хасаре. Поддаться ей, так она доведет до того, что брата будешь считать врагом, а их и без Хасара достаточно. Разобраться, Хасар не очень и виноват. Просто он высек искру, когда все было готово к пожару. И не нойоны, не Джагамбу главные противники Ван-хана. Из-за их спин выглядывает толстая морда Нилха-Сангуна. Никак не может примириться, что он, Тэмуджин, которому когда-то не в чем было показаться на глаза нойонам и который рад был напялить на себя тесное тангутское платье, возвысился до того, что с его волею приходится считаться не только Нилха-Сангуну, но и самому Ван-хану. Прав был шаман Теб-тэнгри: ханство кэрэитов станет враждебно ему.
      От похода на татар отказаться было невозможно. Они, по слухам, собрали большое войско и готовы ударить на него. Выступил в начале лета. Вновь прошли вниз по Керулену. Татары поджидали его в урочище Далан-нэмурге. Строй татарского войска был похож на птицу, широко раскинувшую крылья. Правое крыло своим концом упиралось в берег реки Халхи, левое простиралось по всхолмленной равнине, туловище составляли тысячи, поставленные в затылок друг другу. Тэмуджин, сутулясь, сидел на коне, думал и за себя, и за татарских нойонов, стараясь проникнуть в их замысел. Если его воины потеснят середину, крылья обхватят войско с двух сторон, стиснут в смертельных объятиях.
      Почему-то вспомнилось первое в жизни большое сражение - с меркитами за рекой Хилхо. Тогда он пялил глаза на строй вражеских воинов и не мог вникнуть в повеления Ван-хана, ничего не понимал из-за возбуждения, похмельной тяжести в голове и нетерпеливого желания прорваться к Борте. Давно он уже не тот. Холоден и трезв его рассудок, еще не начатая битва и раз, и два, и три проходит перед его мысленным взором, он расставляет свои тысячи то так, то иначе. И постепенно из всего этого вызревает решение.
      За спиной в ожидании замерли нойоны. Он повернулся в седле, остановил взгляд на Джарчи и Хулдаре.
      - Со своими урутами и мангутами пойдете прямо. Бейте, чтобы из. глаз искры сыпались. Пусть думают, будто тут мы и наносим главный удар. Тем временем... Алтан, Хучар, дядя, со своими воинами сломайте их правое крыло и по берегу реки прорывайтесь за спину татарам. С остальным войском я ударю на их левое крыло, сомну его и окажусь у татар сбоку. Всем все понятно?
      - А если мы не прорвемся? - спросил Даритай-отчигин.
      - Если задуманное не удастся, без суеты и страха отходите назад и вставайте на то место, которое занимаете сейчас. Отсюда не сдвигайтесь ни на шаг. Кто побежит, тому - смерть.
      - А если не удержимся?
      - Дядя, если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось, чтобы драться? Запомните и другое. Если враг побежит, гоните его до полного истребления. Не обольщайтесь добычей. Даже если слитки золота будут блестеть под копытами коней, не смейте останавливаться. Уничтожим врагов все будет наше.
      От татарского войска отделился всадник на вороном коне, галопом промчался по равнине, остановился на расстоянии полета стрелы, приложил ладонь ко рту, крикнул:
      - Эгей, рыжий кобель, выезжай сюда! Своим мечом я сбрею твою красную бороду!
      Татарин горячил коня, помахивал сверкающим мечом, Кто-то выпустил стрелу, но она не долетела, воткнулась в землю, взбив облачко пыли. К Тэмуджину подскочил Хасар, его глаза горели, ноздри хищно раздувались.
      - Дозволь снять ему голову!
      - Нечего заниматься глупыми забавами.
      - Эй, рыжий корсак, боишься? - надрывался татарский храбрец. - Мы отправили на небо твоего отца и многих людей твоего рода. Пришел твой черед, хан трусливых!
      - Хулдар, Джарчи, начинайте.
      Уруты и мангуты с визгом бросились вперед. Тэмуджин поскакал на левое крыло татарских войск. Его обогнал Джэлмэ, оглянулся, блеснув ровными белыми зубами. За ним мчались долговязый Субэдэй-багатур, маленький ловкий Мухали, веселый болтун Хорчи... Он натянул поводья, пропустил воинов, поискав глазами возвышенность, поднялся на пологий холмик. Рядом встали туаджи, готовые мчаться с его повелением в самую гущу битвы, подъехали Боорчу, Джэлмэ с его сыном Джучи и приемышем матери Шихи-Хутагом. Ребят он впервые взял в поход. Широко раскрытыми глазами смотрели они на битву. И гул ее, взлетающий к небу, заставлял их вбирать голову в плечи.
      Неустрашимые уруты и мангуты мертво вцепились в <туловище> птицы-строя, и оно, тучнея, стало отодвигаться, шевельнулись <крылья>, вкрадчиво расправились, готовясь к охвату. Тэмуджин выжидал. Пусть враги почувствуют вкус близкой победы, пусть возликуют. Теперь пора...
      По его сигналу на правое крыло навалились нойоны-родичи, растребушили, разметали татар и ринулись в тыл. Главные силы тем временем смяли левое крыло и начали теснить все татарское войско к реке. Сейчас нойоны-родичи ударят в спину, и замечется татарское войско стадом овец. Но почему медлят родичи? Куда они подевались? Он гнал к ним своих туаджи, привставал на стременах, вглядывался, вслушивался, и тревога закрадывалась в сердце, не обманули ли его татары?
      Нет, не похоже. Татары, побежали. Всадники переправлялись через речку, уходили в степь. Иные бросали оружие и сдавались. Тэмуджин поехал к берегу. На земле с выбитой травой темнели лужи крови, валялось оружие, шлемы, лежали трупы воинов и лошадей, стонали раненые. Приторно-сладкий, отвратительный запах смерти, казалось, пропитал все вокруг. Тэмуджин глянул на ребят. Джучи затравленно оглядывался. Он побелел, стиснул луку седла до синевы под ногтями, будто боялся упасть с коня. Шихи-Хутаг закрыл глаза и что-то беззвучно шептал сухими губами.
      - Эх, воины! Птенцы куропатки...
      Татар гнали до ночи. Полонили почти всех. Пришло известие и от нойонов-родичей. Прорвавшись в тыл татарам, они напали на обоз, разграбили повозки. Этого показалось мало, и, позабыв о битве, пошли по беззащитным куреням, хватая добро, Тэмуджин задохнулся от ярости.
      - Жадные волки! Мое слово для них - пустой звук! Ну, погодите...
      Утром к его походной юрте привели татарских нойонов.
      - Зарубите всех! - приказал он.
      После казни нойонов собрал большой совет. Надо было решить, как поступить с татарским народом.
      - Над ними поставим нашего нойона, - сказал Хасар. - Если позволишь, тут могу остаться я сам. У меня они будут смирными, как новорожденные ягнята.
      Тэмуджин не сдержал едкой усмешки. Чего захотел! С такими воинами, как татары, такой человек, как Хасар, быстро станет беспокойным соседом. А ему не нужны никакие соседи. Главная ошибка прежних нойонов-воителей была в том, что они, разгромив племена, нагружали телеги добром (вспомнил своевольство нойонов-родичей, стиснул зубы-ну, погодите!), уходили в свои курени, через несколько лет мощь разгромленного племени возрождалась, и вновь надо было воевать. Такого больше не будет. Земля, которую он попирал копытами своего коня, должна стать его владением навсегда.
      По его молчанию нойоны поняли, что с Хасаром он не согласен. Боорчу предложил:
      - Растолкаем татар по своим куреням. Пусть работают на нас. У каждого монгола будет раб. Разве это плохо?
      И это было не по нраву Тэмуджину. Слишком много рабов, да еще таких, как татары, держать нельзя. Когда воины уйдут в поход, курени могут оказаться в их руках. Возмутившись, они побьют жен и детей, угонят табуны. Потом бегай, лови...
      - Вы забываете, - сказал он, - что татары били, резали наших предков, выдавали их злому Алтан-хану. Они коварно погубили моего отца, и все беды моей семьи начались с этого! Разве после всего содеянного мы можем быть мягкосердечны? - Он распалился от своих собственных слов. - Повелеваю: татар, исконных врагов наших, лишить жизни. Всех! От немощных стариков до несмышленых сосунков.
      Немота изумления охватила людей. Он почувствовал, как высоко стоит над всеми, какой страх и трепет внушает его воля. Первым пришел в себя шаман Теб-тэнгри. Не глядя на Тэмуджина, заговорил ровным голосом, будто начал молитву небу:
      - Все имеет и начало, и конец, и свою меру. Мы не ведаем, кто положил начало вражде наших племен. Но люди надеются: этой вражде ты положишь конец. - Он повернул хмурое лицо к Тэмуджину. - Потому-то за тобой идут сегодня отважные сыны многих племен. Однако ты сворачиваешь с пути, предопределенного небом. После тебя обезлюдят степи, станут владением диких зверей. Ты говоришь о мести за кровь предков. Но такая месть превышает всякую меру, она противна душе человеческой.
      Тэмуджин хотел было прервать шамана, но одумался. Не натягивай лук сверх меры - переломится, и не грозное оружие окажется в твоих руках, а никуда не годные обломки. Сказал с натугой:
      - Мудра твоя речь, Теб-тэнгри. Только глупый упрямец станет отвергать то, что разумно. Детей, не достигших ростом до тележной оси, оставьте в живых.
      - А женщин? - спросил Хасар. - Тут есть такие красавицы...
      - До красавиц ты, известно, охоч. Успел присмотреть?
      Кто-то засмеялся.
      - Ну что смеетесь? - обиделся Хасар. - Я вам покажу, какие тут красавицы. Неужели не жалко губить?
      Он проворно вскочил, вскоре вернулся, втянул в юрту девушку в красном шелковом халате. Она не знала, куда девать свои руки. На щеках рдел румянец смущения, в глазах поблескивали слезы. Была в ней какая-то особенная чистота, свежесть - саранка-цветок, омытый росой.
      - Как тебя зовут? - спросил Тэмуджин.
      - Есуген.
      - Хочешь быть моей женой, Есуген?
      Девушка кротко взглянула на него, и все ее юное тело напряглось дикая коза, увидевшая перед собой разинутую пасть волка. Казалось, сейчас отпрянет назад и умчится, исчезнет бесследно. В своем испуге она стала еще более прекрасной. А почему бы и в самом деле не взять ее в жены? Он - хан. От пределов государства Алтан-хана до земель найманов и кэрэитов простирается теперь его улус. Много дней надо быть в пути, чтобы объехать его из края в край. Не приличествует ему иметь одну жену, как простому воину.
      - Что же ты молчишь, Есуген?
      - Я в твоей воле, повелитель чужого племени. Но более меня достойна моя старшая сестра Есуй.
      - Твоя сестра красивее тебя?
      - Красивее.
      - И ты уступишь ей свое место?
      - Уступлю, повелитель. Она была недавно просватана. Но вряд ли ее жених остался в живых.
      Посмеиваясь, он велел разыскать сестру девушки. Есуй была года на два постарше Есуген. И тоже очень красива. Но по-другому. Это была красота зрелой женщины, жаждущей материнства. У Есуй он не стал спрашивать, хочет ли она быть его женой.
      - Беру вас обеих. Отныне моя ханская юрта - ваш дом.
      Хасар завистливо посматривал то на сестер, то на старшего брата.
      А нойоны молчали. И в этом молчании было осуждение. Обычай не дозволял воину брать жену, покуда поход не завершен. Они молчали, но ни один не смел ему перечить. Тишина была тяжкой, как в предгрозовую ночь. И в этой тишине не к месту громко прозвучал разговор за порогом юрты. Кто-то спросил Бэлгутэя, где Есуген и Есуй.
      - Тебе что за дело? - надменно ответил Бэлгутэй.
      - Они мои дочери.
      - Тогда радуйся. Они станут женами моего брата, хана Тэмуджина.
      - Осчастливили! А что будет со всеми нами?
      - Готовься вознестись на небо. Под корень изведем все ваше злое племя.
      Тэмуджин расправил плечи, презрительным взглядом обвел нойонов. Как они смеют даже молча противиться его желанию, они, которых он привел к этому великому мигу торжества над некогда могущественным врагом.
      - Теб-тэнгри, сегодня же совершим обряд возведения этих достойных женщин в мои супруги. А весь татарский народ распределите и уничтожьте, как было уговорено.
      Снаружи донеслись крики. Они становились все сильнее. Казалось, весь стан пришел в движение. Уж не напали ли враги? Но кто? Откуда? Нойоны вскочили с мест, толкаясь, повалили в двери. Он вышел следом. Пленные татарские воины, до этого спокойно ожидавшие решения своей участи, вдруг возмутились, смяли немногочисленную охрану, и теперь толпой прорывались к юрте. Караул пятился. К Тэмуджину со всех сторон бежали воины, рубили татар мечами, кололи копьями, но они, зверея от крови, лезли вперед по грудам трупов, голыми руками хватались за мечи, истекая кровью, падали на землю вместе с его воинами, следующие подхватывали оружие, и сеча становилась все более яростной. Татар окружили и, туго сжав кольцо, посекли. Стаи оказался завален трупами, истоптанная трава, колеса, оглобли повозок забрызганы кровью.
      К Тэмуджину подбежал Джучи. Он был бледен, губы тряслись, с языка не могло сойти ни единого слова. Тэмуджин положил руку на его плечо.
      - Ну что ты, глупый?..
      - Кровь... Кровь... - выдавил из себя Джучи.
      - Ничего, привыкнешь, - строго сказал он.
      В это время к юрте подъехали нойоны-родичи. Все трое - дядя, Алтан и Хучар - были в новых шелковых халатах с серебряными застежками. Отобрали у татар...
      - Что тут случилось? - спросил дядя.
      Тэмуджин не удостоил его ни взглядом, ни ответом. Велел Боорчу подсчитать, сколько воинов пало в этой неожиданной битве с пленными татарами. И когда ему назвали число, вспыхнул от гнева, отыскал глазами Бэлгутэя, поманил его пальцем, размахнулся копьем, ударил брата по голове - древко переломилось надвое. Бэлгутэй выпучил глаза, схватился за голову обеими руками.
      - Болтливый дурак! Отныне и навсегда лишаю тебя права сидеть в юрте, когда мы держим совет. Будешь ведать караулом. И если еще раз случится что-то подобное, оторву твою глупую голову, как пуговицу! - Круто повернулся к нойонам-родичам: - Ну, много добра захватили?
      - Тут есть что брать, - спокойно, как ни в чем не бывало, ответил Алтан. - Богато жили несносные!
      - Всех троих, тебя, дядя, тебя, Алтан, и тебя, Хучар, я тоже лишаю права сидеть на совете. Джэлмэ, забери у них добычу всю до рва кой уздечки. Не забудь снять и эти шелковые халаты.
      Дядя хихикнул, будто ему стало очень весело, но в прижмуренных глазах вспыхнула ненависть.
      XV
      Одно видение наплывало на другое. То возникало сытое, с девически нежной кожей лицо князя Юнь-цзы, то он видел своего отца, славного багатура Мэгуджина Сэулту, - в дорогих воинских доспехах, в золотом искрящемся шлеме, то самого себя, пахнущего дымом, степными травами, босоногого и оттого легкого, как молодой дзерен, но чаще всего перед ним возникала его невеста Есуй. Она бежала к нему по зеленой луговой траве, но почему-то не приближалась, а отдалялась, в отчаянии протягивала руки, звала: <Тамча! Тамча-а!> Он кидался ей навстречу, но не мог сделать и шага, чернота затягивала его с головой. И все исчезало. Потом наплывала новая череда видений, и каждый раз все заканчивалось вязкой, как солончаковая грязь, чернотой. Он собрал все свои силы, дернулся, и что-то как будто свалилось с него, легче стало дышать. Липкая, холодная грязь стекала по лицу, по рукам. Тамча открыл глаза. Прямо перед лицом торчали чьи-то босые ноги с грязными ступнями и потрескавшимися пятками, на них навалилась голая шерстистая грудь. И Тамча сразу же все вспомнил. Ему стало страшно и тоскливо, что он не умер. Попробовал пошевелиться. Руками ощутил липкую и холодную - чужую - кровь. Во всем теле боль и слабость, внутри сухой жар. Мертвые крепко притиснули его к земле, не отпускали. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но вспомнил о врагах и стиснул зубы, прислушался. Было тихо - ни голосов людей, ни ржания коней. Превозмогая боль и слабость, уперся локтями в землю, попытался вытащить ноги из-под трупов. Ноги слегка подались, но усилие вызвало в затылке такую острую, режущую боль, что он долго лежал без всякого движения, опасаясь вновь впасть в забытье. Отдохнув, начал выбираться, соразмеряя с силами каждое движение. Выполз и долго лежал с закрытыми глазами. Гулко колотилось сердце, от внутреннего жара спеклись губы, высох язык. Осторожно повернул голову, ощупал затылок. Пальцы коснулись волос, ссохшихся от крови: чуть нажал, и боль пронзила до пяток. Подождав, когда она утихнет, медленно-медленно приподнялся, сел. Воронье и черные грифы с голыми змеиными шеями захлопали крыльями, закричали, поднялись невысоко и стали кружиться. Их тени прыгали по мертвецам, раскиданным в побитой траве, наваленным кучами. Давно ли эти люди укрощали скакунов, ходили за стадами, пели песни, смеялись, ссорились... Теперь никому ничего не надо. А солнце светит все так же, неощутимое дуновение ветра несет полынную горечь.