– Армию дуче мы все, за некоторым исключением, приняли как друга. Произошло несколько совсем незначительных стычек, так что о сопротивлении нельзя и говорить, мы встретили ее с цветами, с радостью и с распростертыми объятьями.
– Наше единственное желание – чтобы были гарантированы все наши обычаи и наше существование как нации. Все это упомянуто в протоколе – стало быть, гарантировано.
– Во многих городах Италии есть улицы, носящие имя Скандербега, так дадим же его корону королю Италии!
– Мне очень жаль, что я не оратор и не умею выразить свои чувства при осуществлении мечты увидеть Албанию соединенной с фашистской Италией.
– О аллах! Его сиятельство Якомони дожидается нашего решения, а мы тут развели канитель. Давайте поскорее проголосуем да и отдадим корону кому следует.
Аплодисменты.
– Албания связала себя неразрывными узами с фашистской Италией. Албания в сердце у великого дуче фашизма. Так воскликнем же: "Да здравствует дуче фашизма!"
Собрание единогласно постановило передать венец Скандербега Виктору-Эммануилу Третьему, назначило многочисленную делегацию для поездки в Рим и избрало нового премьер-министра. Им стал Шевтет-бей Верляци, несостоявшийся тесть Ахмета Зогу, крупнейший феодал Албании. Он взял слово последний.
– Король Зогу был тщеславен и правил страной, словно феодальный властитель, отныне же у нас будет царить истинная свобода…
Перед зданием парламента Вехби Лика наткнулся на патера Филиппа. Тот сиял торжествующей улыбкой.
– Мои поздравления, падре. Воистину историческое событие.
– О да, это великий день, Вехби-эфенди. Теперь Албания пойдет вперед.
– Да, падре, я тоже ждал этого дня, но при тираническом правлении сатрапа я не мог этого показать. Сколько раз хотел я открыть вам душу, падре! Однако я что-то не вижу патера Георгия.
– Он не приехал.
– Чрезвычайно.
– Да, господин Вехби, об этом мечтало все католическое духовенство.
– А вот и Нуредин-бей. Я вас приветствую, Нуредин-бей! Как вам заседание?
– Как видите, падре. Я эту рубашку приготовил еще много лет назад.
На следующий день делегация, выбранная на заседании парламента, поджидала в аэропорту посадки самолета. "Отцы нации", собравшись кучками, переговаривались.
– Да какое событие, Фейзи-бей! Я совсем не о том! Вы помните, ведь именно нас выбрали когда-то преподнести корону Ахмету Зогу? Или я ошибаюсь?
Фейзи-бей Ализоти удивленно оглядел членов делегации.
– А некоторые ходили когда-то и к князю Виду. Например, Шевтет-бей, Джафер-бей, Гафур-бей, ваша милость, я…
– Действительно, странное совпадение.
– Бог троицу любит.
Ах, венец Скандербега! Будь ты даже спортивным кубком, вряд ли ты переходил бы с такой легкостью из рук в руки!
XIV
Шпреса услыхала, как кто-то постучался во входную дверь, но открывать не пошла. Вдела нитку в иголку, нажала ногой на педаль швейной машины и склонилась, следя за швом. Потом прислушалась. Из прихожей доносились радостные удивленные восклицания. Мать, Агим, Вандё – все что-то громко говорили. Шпреса услыхала взволнованный голос отца:
– Где ты пропадал, сынок?
Шпреса бросила работу, подбежала к двери, рывком распахнула ее и замерла на пороге.
Вначале она не узнала рослого парня в новом плаще. Она, скорее, догадалась, кто это, увидев, как отец обнимает его, а мать, повиснув у него на шее, никак не хочет отпускать. Почему-то вдруг забилось сердце. Их глаза встретились, и Шпреса, не выдержав, кинулась к Лёни. Мягкие волосы защекотали ему щеку, его словно ударило током, когда он прикоснулся рукой к ее плечу.
– Пришел, сынок, слава богу! – приговаривала госпожа Рефия.
– Агим, запри дверь! – приказал учитель.
Лёни, подхватив на руки Вандё, вошел в гостиную. Госпожа Рефия присела рядом и снова обняла его.
– Знал бы ты, как мы тут беспокоились. Услыхали, что открыли тюрьму, а тебя все нет и нет, столько дней, – пожаловалась она.
– Я уж хотел было ехать в Тирану, да ведь не знаю, где тебя искать там. Где пропадал так долго?
– В Тиране, господин Демир. Меня товарищи задержали.
Госпожа Рефия ласково погладила его по волосам.
– Как ты изменился! Я тебя сначала и не узнала, думаю, что это за тип кидается ко мне обниматься. Да сними ты плащ.
Шпреса взяла плащ. Непривычно было видеть Лёни в новом, хорошо сшитом костюме.
– Как живете, господин Демир?
– Хорошо, мы-то все хорошо, – ответила за мужа госпожа Рефия.
Лёни вспомнил Скэндера, захотелось что-то такое сказать, но он не находил слов. Глаза его погрустнели.
Шпреса села напротив, Агим прижался было к плечу Лёни, но тот, взяв мальчика за руку, вытащил его на середину комнаты.
– Как ты вырос, Агим! Скоро будешь совсем взрослым. Ну-ка скажи, ссоритесь с Вандё?
– Чего нам ссориться? Мы с ним друзья.
– Братья вы с ним, – поправила госпожа Рефия.
– Братья.
– А ты, Вандё, как учишься?
– Хорошо, скоро перейду в третий класс. – Он прижался к брату. – Я так соскучился! Ты мне даже приснился…
– И мне тоже, дядя Лёни, – сказал Агим.
– Ну а теперь идите-ка, ребята. Успеете еще наговориться.
– Да пусть посидят, – вступилась госпожа Рефия.
– Принесли бы нам бутылочку, а? Не грех выпить сегодня по рюмочке, правда, Лёни?
Шпреса вскочила, чтобы принести бутылку, но мать ее остановила.
– Ты бы пошла, Шпреса, да закончила работу.
– Да я устала, мама, руки уже не работают.
– За ней ведь завтра придут с самого утра.
– Получат попозже, – вмешался Демир. – Оставь ты Шпресу, она сегодня достаточно поработала. Принеси лучше сыру и оливок. И салат бы сделала.
Когда стол был накрыт, Демир поднял рюмку.
– За твое здоровье, Лёни! За благополучное возвращение!
– Спасибо!
– Принеси рюмку и для Шпресы!
– Не надо, отец, я не буду.
– Одну рюмочку. Чокнешься с Лёни.
– За тебя, Лёни!
Они расспрашивали его обо всем: как жил в тюрьме, как вырвался, где был последнее время. Лёни отвечал подробно, время пролетело совсем незаметно.
Демир вдруг опомнился.
– А не пора ли нам ужинать?
– О господи, я совсем и позабыла! – воскликнула госпожа Рефия. – А что будем есть на ужин?
Все рассмеялись.
– Да сделай что-нибудь, неважно. Тут все свои.
Лёни вдруг стало как-то не по себе. Ему вспомнилось опять, что нет с ними человека, столь любимого всеми. Стало грустно.
Учитель, угадав его мысли, тронул за плечо.
– Не надо, сынок.
– Мои товарищи в тюрьме, когда узнали про Скэндера, горевали очень, – сказал Лёни. – Даже Хаки – всегда так владеет собой, а тут ходил как в воду опущенный, ни слова не говорил.
Лёни тяжело вздохнул. Шпреса глядела на него сквозь слезы, госпожа Рефия вытирала глаза концом своего фартука.
– Ах, Скэндер, мой сыночек, если бы и ты был сейчас тут со своей матерью…
– Перестань, жена! О будущем надо думать. Что ты теперь собираешься делать, Лёни?
– Не знаю, господин Демир. Товарищи предлагают остаться в Тиране. И работу уже нашли.
– Значит, уйдешь из деревни.
– А что мне там делать? Халупы нашей давно нет. Поеду повидаюсь с отцом, пережду там несколько дней. Боюсь, не стали бы меня разыскивать.
– Не думаю. К чему им снова всех собирать? Придется им так или иначе объявлять амнистию.
– И товарищи в Тиране тоже так говорят. Но пока нет амнистии, лучше не мозолить им глаза.
– Пожалуй.
– Оставайся тут, – предложила госпожа Рефия.
– Спасибо, госпожа Рефия, не буду вас беспокоить. В деревне меня не найдут.
– Насчет деревни ты прав, – сказал господин Демир. – Но чтобы я больше не слышал о беспокойстве. Ты наш, ты у нас вместо… ты для нас как сын.
У него не хватило духу произнести имя погибшего сына.
– Когда отправляешься?
– Сегодня вечером.
– Нет, хоть сегодня побудь у нас, – запротестовала госпожа Рефия.
– Надо идти, – возразил Лёни.
– Налей рюмку Лёни, – сказал господин Демир.
Шпреса взяла бутылку, но Лёни придержал ее руку. Они взглянули друг на друга, и она словно только сейчас заметила, какие у него глубокие черные глаза.
– Не наливай, не надо больше.
– Только одну.
– А я так и решила в тот день, когда итальянцы пришли, – рассказывала госпожа Рефия. – Ну, теперь-то, думаю, выпустят Лёни.
– Так ведь итальянцы, госпожа Рефия, всю Албанию посадили за решетку, – сказал Лёни. – Кажется, будто тюремную решетку нарастили вширь и ввысь и все мы оказались за ней.
– Это так, – проговорил учитель.
– Ничего, и они сломают себе шею, – сказала госпожа Рефия.
– Будем сидеть сложа руки, так ничего с ними не случится, – отозвалась Шпреса.
– А мы не собираемся сидеть сложа руки, – возразил Лёни. – Против фашизма поднимутся даже те, кому и в голову не приходило выступать против Зогу. Теперь и до них дойдет, почему с фашистами надо бороться. Вот я, к примеру, спроси меня раньше, что такое Албания, так я бы и ответить не смог. Я думал, родина – это только моя деревня. Мне и дела не было до всяких там гегов,[88] а теперь они мне кажутся такими близкими. Теперь я знаю, что такое родина.
– Только, Лёни, действовать надо… с умом.
– Да уж иначе ничего не сделаешь.
Они проговорили допоздна. Уже почти под утро Лёни поднялся и надел плащ.
– Я пойду с тобой, – попросил Вандё.
– Нет, оставайся здесь. Я вернусь.
– Не волнуйся, сынок, Лёни еще придет. А вы, ребята, никому не говорите, что Лёни был здесь. Если кто спросит – вы ничего не знаете.
Лёни засмеялся.
– Слыхали? Пора и вам привыкать к конспирации.
Шпреса улыбнулась, услышав, как свободно он произнес это иностранное слово.
– Ну, до свидания!
– Что бы ни случилось, помни, здесь твой дом, – сказал господин Демир.
– В любое время приходи, – добавила госпожа Рефия.
Они попрощались с Лёни у калитки. Господин Демир медлил уходить.
– До свидания!
– Погоди-ка. – Господин Демир взял Лёни за локоть. Он быстро пошел к дому и исчез в подвале. Лёни, подняв воротник плаща, посмотрел на усыпанное звездами небо.
Но вот показался учитель. Лёни в темноте не мог рассмотреть, что у него в руках.
– Бери, – сказал учитель, – тебе пригодится.
Лёни ощутил ладонью холодное прикосновение металла и радостно вздрогнул, поняв, что это винтовка, да еще какая! Он же всю жизнь мечтал о такой винтовке!
– Бери, Лёни, – повторил учитель. – А вот и патронташ. С этой винтовкой я когда-то воевал, она стреляла только по врагам Албании. Я берег ее для Скэндера, а теперь… теперь ты вместо него. Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, – для освобождения нашей родины.
– Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, – в борьбе за свободу Албании, – неожиданно для себя ответил Лёни.
Учитель крепко пожал ему руку и обнял.
Лёни подпоясался патронташем, перекинул винтовку за плечо и отправился в путь, не чуя под собой ног от радости. Оружие словно окрыляло его, он чувствовал себя непобедимым. Пройдя по темным переулкам городка, он через поле вышел к мосту, там свернул направо, на проселок, что вел к его деревне Роде.
Сколько раз, сидя в тюрьме, вспоминал он этот путь. Сколько раз видел его во сне! Вот и река! Он шел, не касаясь земли ногами, словно летел.
У разветвления дороги Лёни остановился. Вот эта колея выведет его к Роде – его родной деревне… Там был его дом… Его родной дом…
Лёни постоял немного, сжимая в руке винтовку, словно стараясь унять боль в душе.
Нет. В Роде ему делать нечего. Надо навсегда забыть эту деревню и дом, который когда-то был там. Его с ними ничто уже не связывает, одни воспоминания. И он решительно направился по другой колее. Перед глазами вдруг встали лица товарищей – Хаки, Хамди, Халима, Хайдара… Жаль Хайдара! Это был настоящий человек! И как мы тогда не догадались! Не надо было его пускать! Был бы теперь жив. Но разве кто мог подумать такое!..
Издалека донеслись звуки музыки, кто-то пел. Лёни поднял голову: на том берегу реки, в доме бея, светились окна. Чем ближе, тем свет был ярче, тем слышнее становились музыка, смех и голоса. Что такое? Опять этот подлец гулянку устроил!
Лёни, не разуваясь, перешел речку вброд и приблизился к дому. Знакомые стены! Сколько раз поджидал он бея у этих стен!
Лёни остановился напротив балкона, не отрывая от него взгляда. Сквозь пронзительные звуки народного оркестра пробивался женский смех, разговор. Говорили не по-албански. Гафур-бей собрал своих шлюх и пирует как ни в чем не бывало.
Вдруг оркестр умолк. Снова стали отчетливо слышны голоса, смех Гафур-бея. Потом женский голос запел какую-то иностранную песню, кто-то неумело пытался подыгрывать на кларнете. Взрыв смеха, балконная дверь распахнулась.
Появился Гафур-бей. Он плюхнулся на стул, вытирая платком лоб. За ним вышел какой-то субъект с двумя полуодетыми женщинами. Одна из них прыгнула на колени к Гафур-бею, тот залился тонким, блеющим смехом.
Лёни передернуло от гнева и отвращения. Не помня себя, он вскинул винтовку. Перед его мысленным взором встало вдруг лицо сестры, как она лежала осыпанная цветами, с золотистой прядью волос на лбу.
"Убью пса! Рассчитаюсь за все! Уйди, шлюха!" – беззвучно приказал он.
Но она не уходила. Сидя на коленях у Гафур-бея и положив руки ему на плечи, она заслоняла его от Лёни.
Какой великолепный случай рассчитаться с Гафур-беем! Представится ли еще когда-нибудь такая возможность! Стоит лишь спустить курок, и враг рухнет замертво. Сколько раз он видел в воображении такую картину. Разве его кто-нибудь заподозрит! Ведь все думают, что он в тюрьме! Мгновение, и поди поймай его! Пока холуи бея опомнятся, он растворится в темноте.
Лёни целился в Гафур-бея, а сердце тяжело билось, словно собираясь выскочить из груди. Не промахнуться, уложить с одного выстрела! Как говорил один в тюрьме: "Бах! И наповал!" Ну уйди же ты, шлюха, хочешь, чтобы и тебя заодно уложили? Ну, Гафур-бей, теперь ты у меня в руках!
Женщина поднялась и ушла в комнату. Бей повернулся лицом к Лёни. Свет, падавший от двери, хорошо освещал его, и Лёни был уверен, что не промахнется. И в это мгновение в его ушах вдруг отчетливо прозвучал голос Хайдара:
"Мы с Лёни поторопились… ума не хватило".
"Нет, Хайдар, на этот раз я его прикончу!"
"Ну, убьем мы одного-двух, зло-то все равно останется!" – вспомнил он слова Рауфа.
И снова голос Хайдара:
"Только действовать надо с умом!"
Лёни опустил винтовку. На лбу выступила испарина, он был словно в лихорадке. "Верно ли я сделаю, если убью его? Что подумают товарищи? Скажут: вот, не успел отойти на шаг, как бросился мстить своим личным врагам! А учитель? Что он-то скажет? Зачем он мне дал винтовку – мстить бею?"
"Бери, сынок, и пусть она послужит тебе, как послужила бы Скэндеру или мне, будь я на твоем месте, – для освобождения нашей родины".
Размышления Лёни вдруг прервал смех Гафур-бея, жеребячий смех, который привел его когда-то в ярость у кофейни. Лёни снова вскинул винтовку.
"Даю тебе слово, отец, что использую ее, как ты наказываешь, – в борьбе за свободу Албании".
Тяжело вздохнув, Лёни стал медленно удаляться от балкона, не отрывая взгляда от ненавистного лица. До самой дороги смех бея преследовал его, молотом ударяя по голове. Но Лёни решительно продолжал путь. Легкий ветерок освежил его, боль в голове утихла. Спокойствие возвращалось к нему. Смех Гафур-бея был едва слышен, потом стих вовсе. В усталом мозгу Лёни отчетливо зазвучал вдруг ласковый голос Скэндера, слышанный так давно, в далеком детстве:
"А меня ты помнишь, Лёни?"
Лёни подумалось, что винтовка у него за плечом предназначалась Скэндеру. А он разве воспользовался бы ею для личной мести?
Особняк бея остался далеко позади.
Запрокинув голову, Лёни взглянул на небо. Сколько звезд! Вон Млечный Путь, вон Большая Медведица, Утренняя Звезда… Скоро рассвет…
"Звезды считаешь, Лёни?"
"Нет, Скэндер, думаю".