V

Целую неделю после свадьбы его высокого величества по всей Албании творилось нечто неописуемое: сплошные обеды и ужины, завтраки и коктейли, приемы и банкеты, встречи и проводы… Газетам не хватало страниц, чтобы описать происходящее. Обед во дворце, ужин в городском управлении, soiree[76] в офицерском собрании, банкет в отеле «Интернациональ», вечер в кафе «Зорра». Ужины и обеды устраивались в министерствах, префектурах, субпрефектурах, в общинных управлениях, в отделениях жандармерии, в миссиях, консульствах, в кофейнях, в домах у беев и аг…

После зимнего наводнения Албанию захлестнул весенний разлив шампанского и пива. Но на сей раз "пострадавшей" оказалась "элита" страны: министры, сановники, депутаты, префекты, субпрефекты, офицеры, журналисты, торговцы, богачи, знать. Они вставали и ложились хмельные, а если и трезвели немного, то ровно настолько, чтобы разузнать, где следующий прием и как раздобыть приглашение. Они уверяли, что даже сам король не прочь угоститься на даровщинку, а потому вперед! Не пропустим ни одного "дарового стола"!

Вехби Лика подбил директора управления по делам печати тоже устроить ужин по случаю бракосочетания его высокого величества. Он убедил его, что надо воспользоваться приездом известного албанского журналиста Ферид-бея Каменицы и представить ему "элиту страны". Директор по телефону заказал ужин владельцу отеля "Интернациональ", а расходы велел записать на тот же счет, что и за ужин, устроенный накануне для иностранных журналистов.

– Куда тысяча, туда и сотня, – заключил директор.

– Именно так, – поддакнул Вехби-эфенди, подумав про себя: "Куда сотня, туда и тысяча".

Ему очень хотелось показать высокочтимому гостю, что и в Албании есть свой избранный круг, поэтому, кроме журналистов, он пригласил нескольких молодых писателей, группу преподавателей гимназии – их тогда называли "профессорами" – и достопочтенных духовных пастырей из Шкодры во главе с патером Георгием, национальным поэтом. Однако он не пожаловал. Вместо него приехал патер Филипп.

Ферид-бей Каменица подкатил на машине вместе с Нуредин-беем. Вехби Лика подвел к нему директора и некоторых гостей.

– Разрешите представить вам патера Филиппа. Я уверен, вы слыхали о нем!

– Очень рад, падре. Я читал ваши стихи. Они мне понравились.

– Мне тоже, господин Ферид, весьма понравились ваши сатирические стихи.

– Эти стишки, падре, я написал спьяну и совсем не думал, что кто-то будет их читать на трезвую голову.

– Ну почему же, Ферид-бей? Стихи прекрасные, такие острые.

– А я и не говорю, что они дрянь, просто рассказал вам, как они были написаны.

– Разрешите представить вам издателя газеты. Он из "молодых".

– Очень рад. А что это за "молодые", господин Вехби?

– Небольшая группа интеллигентов, Ферид-бей. Мы стремимся к духовному пробуждению народа.

– Вы меня удивляете!

– Чем?

– Да ведь, насколько я могу судить, в Албании нет молодых и старых, просто некоторые родились раньше, другие позже, а душой они все сплошь старики.

– Мы говорим так символически, – пояснил Вехби Лика. – "Молодые" – те, которые борются против "стариков". Мы хотим сделать Албанию западной страной.

– Что-то я слышал об этом, только, знаете, мне кажется, что они сразу лезут в генералы, не отведан солдатской каши.

Вехби Лика растерянно замолчал.

– Разрешите представить вам издателя газеты…

– Очень рад! Вы с кем – с молодыми или со стариками?

– Со стариками. Как вы нашли нашу столицу? – поинтересовался издатель, заводя светский разговор и сам себе отвечая: – Тирана становится современным городом.

– Тирана – современный город? – удивленно воскликнул Ферид-бей.

Издатель замер.

– В цивилизованной стране столицу характеризуют три вещи – оригинальная архитектура зданий, система канализации и культурная атмосфера: театры, художественные галереи, известные учебные заведения, где люди искренне и без боязни посвящают себя служению красоте и поискам духовных ценностей. В Тиране же нет и намека на что-либо подобное. Новые здания безобразны. Канализации нет. А что касается культуры, то в Албании, может быть, и слыхали это слово, да только думают, что речь идет о культивировании капусты, которая им уже надоела.

Вехби Лика досадливо поморщился. С эксцентричным беем совершенно невозможно вести светскую беседу. Все вывернет наизнанку.

– Может, и так, Ферид-бей, – вмешался он, – только не забывайте, Тирана всего десять лет назад была деревушкой и…

– Деревушкой и осталась, – перебил его Ферид-бей.

– Но ныне, в славную эпоху нашего августейшего короля, Тирана приобретает столичный вид, – не сдавался Вехби-эфенди, надеясь упоминанием о короле заставить собеседника замолчать. – У нас действительно пока нет величественных зданий, нет канализации, но интеллигенция, которую вы имели в виду, у нас есть. За последнее время в Албании оживилась литературная жизнь…

– Вы меня удивляете, Вехби-эфенди, – не унимался Ферид-бей. – Да не чувствуется здесь никакой литературной жизни. Произведения албанских авторов убоги, переводов нет, а то, что издается, – не литература, а позор.

– Я с вами не согласен, Ферид-бей. Я вас сейчас познакомлю с несколькими молодыми поэтами и писателями, которые…

– Простите, что перебиваю. – Ферид-бей взял издателя под руку. – Вот только посмотрите на ту толстуху, слышите, как она гогочет, кобыла да и только!

– Это моя жена, – сердито пробормотал издатель.

– Очень рад! Такая очаровательная женщина! А кто вон та, блондинка?

– Жена издателя журнала…

– У издателя журнала – и вдруг такая прелестная жена!

– А что тут удивительного?

– Просто издатели журналов обычно люди неглупые.

– Он как раз очень неглупый человек.

– Вы знаете, красивая женщина не должна выходить замуж, так как она принадлежит всему обществу. Прежде чем жениться на красавице, мужчина, если он не дурак, должен хорошо подумать, чтобы потом не жаловаться, если жена явится домой на рассвете или в спальне вдруг обнаружится пара чужих мужских ботинок. К сожалению, об этом как-то не думают, и вместо красавиц незамужними остаются уродины.

– Женщине красота нужнее, чем ум, – заметил Вехби-эфенди. – Ведь у мужчин глаза работают лучше, чем мозги. Разрешите представить вам молодого писателя, – ва ходу перестроился он.

– Очень рад!

Ферид-бей внимательно посмотрел на юношу, его внешность не внушала симпатии – щупл, остролиц, сероглаз, волосы цвета соломы.

– Я читал кое-что из ваших вещей, – заговорил Ферид-бей. – Но скажите, почему вы пишете о таких мелочах?

– Потому что нам не позволено писать о более важном.

Ответ пришелся по вкусу Ферид-бею.

– Верно подмечено, молодой человек, но ведь нынче нужны глубокие произведения – шедевры, так сказать.

– Шедевров не ждите, Ферид-бей.

– Почему же?

– Потому что у нас критиков развелось больше, чем писателей.

– Вы уверены?

– Сейчас только дураки уверены, а умные сомневаются.

Ферид-бей удивился. Острое слово было его коньком, он привык обескураживать собеседников своими ответами. Но вот стоит человек, который по этой части может вполне состязаться с ним. Ферид-бей открыл было рот, собираясь спросить еще о чем-то, но в этот момент Вехби Лика произнес:

– Дон Луидь, редактор католического журнала… Йовани Лима, молодой журналист.

Представив Ферид-бею еще нескольких, Вехби Лика повел наконец всех к столу, усадив маститого гостя, "знаменосца албанской культуры", на почетное место.

Ферид-бей оказался рядом с патером Филиппом и Нуредин-беем. Вехби Лика, как устроитель ужина, занял место во главе стола, напротив расселись издатели со своими женами, остальные разместились кто где.

Провозгласили тост за счастливых молодоженов, потом за здоровье аса албанской журналистики и культуры. Какое-то время был слышен лишь звон вилок да резкие выстрелы пробок от шампанского. Ферид-бей произнес краткую речь, подняв бокал за "королевскую чету".

– Один вы у нас остались неженатым, Ферид-бей! – сказал Нуредин-бей, чокаясь с ним.

– Господин Вехби тоже холостяк, – заметил издатель газеты.

– И падре тоже, – вставил Вехби Лика.

– Ну ладно мы с господином Ликой, – заговорил Ферид-бей. – Мы, так сказать, холостяки по убеждению, не женимся просто потому, что не хотим, а вот вы почему не женитесь, католическое духовенство?

У патера заблестели глаза. Он любил побалагурить.

– А я вам объясню, Ферид-бей, как было дело. Бог сразу после Адама и Евы создал священнослужителей: попа, ходжу и патера, ну и решил дать всем троим по жене. А они в драку – каждый хотел взять самую красивую. Тогда бог повелел: кто бегает быстрее, тот и будет выбирать первым. Первым прибежал ходжа, да и захватил себе не одну, а сразу две жены. За ним прибежал поп, ему досталась третья. Патер остался ни с чем. Начал он плакаться, а господь говорит ему: "Не расстраивайся, падре, ты прекрасно устроишься с женами обоих".

Все засмеялись, и громче всех толстая дама.

– Замечательно, падре! Ах, я так люблю веселых людей! Падре рассказал нам, почему он не женат, ну а теперь ваша очередь, Ферид-бей, поведать, почему вы до сих пор ходите в холостяках! – потребовала она.

– Я не женюсь потому, что стар, – начал Ферид-бей. – Господь бог, создавая человека, слукавил: когда мы молоды и способны любить – нет ума, а когда умнеем – увы, уже нет молодости.

– Любовь вовсе не зависит от возраста, – раздался вдруг голос прелестной блондинки. – Любовь кружит даже самую гениальную голову. Так Шопенгауэр сказал. – Она явно стремилась показать свою образованность.

– А я вообще не верю в любовь, – заявил Вехби-эфенди. – Что такое любовь? Сказка, которую выдумали поэты и распространяют художники.

– Я с вами не согласен, – вступил в разговор издатель журнала, супруг прелестной блондинки. – Если так, то тогда чем же объяснить, что некоторые нары живут счастливо и дружно долгие годы.

Говоря это, он смотрел на жену, желая показать, что имеет в виду именно себя. Он был уже в очень почтенном возрасте, она – совсем юная.

– Живут, потому что привыкают друг к другу, как привыкаешь, например, к соседям, к друзьям, – не уступал Вехби-эфенди.

– Или как мы привыкли к нашим женам, – добавил супруг дородной дамы.

– Любовь – это просто синоним желания, – сказал Ферид-бей. – Это могучее веление природы, а вовсе не божественный глас души. Сегодня ты любишь одну, проводишь время с ней, а завтра? Где и с кем ты будешь?

– Вот именно. Если любовь существует, то как тогда объяснить, почему люди за свою жизнь имеют несколько любовных привязанностей? Как объяснить, почему муж и жена изменяют друг другу?

– Люди смешивают любовь и брак, в этом все дело, Вехби-эфенди, – ответил Ферид-бей. – А ведь брак не имеет никакого отношения к любви. Жену нам дают, а любовницу мы выбираем сами.

– Ферид-бей, мы, холостяки, абсолютно некомпетентны в проблемах брака, у нас нет аналогичного опыта.

– Не слишком ли много иностранных слов, господин Вехби? – упрекнул Ферид-бей, переводя разговор на другую тему. Его всегда раздражали албанцы, плохо знавшие родной язык и засорявшие его иностранными словами. – Абсолютно, компетентный, аналогичный! Уж говорили бы лучше по-французски.

– Позвольте возразить, Ферид-бей, эти слова уже вошли в наш язык.

– Вот это-то и должно нас беспокоить, господин Вехби. Отвратительные иностранные слова проникают и укореняются в нашем языке с поразительной легкостью и быстротой. Как говорил Франо Барди, здесь одна из причин, почему наш язык все больше засоряется.

– Истинная правда! – поддержал его падре. – Наш язык превращается в какой-то винегрет, албанский пополам с французским.

– А самое ужасное, падре, в том, что большинство наших нынешних служащих и газетчиков не знают ни албанского, ни французского. В этом отношении Албания походит на толпу сумасшедших – всяк несет свое. Есть только один путь – заняться обсуждением языковых вопросов так же серьезно, как мы занимаемся продажей сыра, кражей кур, убийствами из-за угла и доносами. Но это все разговоры. Мы не умеем работать, думать, учиться, у нас все на "авось", нам бы только по кофейням сидеть, в книжной лавке нас не увидишь. Потому-то и ценим плевелы выше зерна.

– Совершенно верно.

– К сожалению, у нас нет единого языка, – извиняющимся тоном сказал Вехби Лика. – Нужен королевский указ, который бы регламентировал языковые нормы.

– Язык указами не создать, – возразил патер Филипп. – Его создают великие писатели. В Италии, например, официальным языком стал язык Данте, в Англии – Шекспира. Так же должно быть и у нас. Нашей нормой должен стать язык величайшего национального поэта Георгия Фишты!

– Почему Фишты, а не Наима? – воскликнул молодой писатель.

В зале стояла тишина, все с большим вниманием следили за разговором.

– Вы что же, считаете Наима поэтом? – удивился Ферид-бей.

– Не просто поэтом, а великим поэтом!

Ферид-бей покачал головой.

– Наим – простой рифмоплет, – отчеканил он так, словно выносил приговор поэту. – Его не то что великим, а даже рядовым стихотворцем и писателем не назовешь! Он вообще не умел писать! Его стишки – сплошная политическая пропаганда, и ничего больше. Образцом для него служили песенки побирушек с Севера, язык какой-то путаный, тягучий – словом, детский лепет.

– Я не согласен с вашей милостью, – настаивал молодой писатель. – Наим – великий стихотворец и прозаик. Недаром его называют албанским соловьем. Его стихотворения разжигали огонь патриотизма, будили албанца от вековой спячки. С его песнями выросло два поколения албанцев, и сколько еще вырастет. Поэзия его и сейчас вдохновляет: читая его, гордишься, что ты албанец. "Имя гордое албанца мне Албания дала". Вот каков Наим!

– Кто хочет позабавиться, пусть прочтет "Рай" Наима Фрашери. – Ферид-бей повернулся к патеру, давая понять, что больше не удостаивает своим вниманием этого молокососа. – Это все равно что пообщаться с сумасшедшими, мысли и слова такие же бессвязные, абсолютно ничего не означающие. Представьте себе, он утверждает, будто албанцы были созданы раньше самого Адама!

– Наим хотел подчеркнуть древность нации, – живо возразил юноша, не обращая внимания на своего приятеля, который дергал его за полу пиджака. – Для стихотворца это позволительно. Он же не Ветхий завет писал! А потом, ведь и Адам – плод фантазии, легенда, не подтвержденная наукой, так что…

Патер Филипп, побагровев, вскочил на ноги.

– Вы, молодой человек, я уверен, не читали Священное писание, поэтому не говорите о том, чего не знаете!

– Я его читал.

– Оставьте, падре, не связывайтесь с ним, – успокаивал Ферид-бей. – Я знал, что в Албании есть люди, не умеющие писать, но, теперь вижу, некоторые здесь даже и читать не умеют!

Юноша вспыхнул, но не сдался.

– В Албании, господа, много людей, умеющих не только писать и читать, но и думать! – отпарировал он. – Просто иногда, как я вижу, люди на склоне лет снова начинают вести себя как дети. Les extremes se touche.[77]

В зале воцарилась напряженная тишина. Вехби-эфенди растерялся. И зачем только он пригласил этого заносчивого мальчишку? Что делать – прогнать его или доложить завтра Мусе Юке, пусть проучит его как следует?

Положение спас Нуредин-бей. Он поднялся с бокалом шампанского в руке, веселый, словно ничего не произошло.

– Господа! Давайте оставим этот спор. Ферид-бей любит поспорить, ты ему слово, он тебе два, но сегодня мы собрались, чтобы повеселиться и выпить за здравие новобрачных. Выпьем же за них! До дна!

Все встали, принялись чокаться.

– Собирай вещички, готовься в Порто Палермо, – прошептал дерзкому юноше приятель.

– Ну почему ты такой простофиля? – сердился второй.

– Простофиля, говоришь? Это потому, что я говорю вслух то, что вы думаете про себя, да боитесь сказать?

– Совсем нет, но куда тебе тягаться с ним! Ведь он же умница, каких мало!

– Да уж действительно, был бы умницей, если бы не был так уверен, что он редкостный умница.

– Ты своими подковырками ничего не добьешься. У него меткий глаз и острый язык.

– Ну и что? Должно же у человека быть что-то святое, убеждения, которые он не станет высмеивать! А если у него ничего нет за душой, если ему все равно, над чем насмехаться, то он ничего не стоит, пусть он самый умный-разумный!

– Ты прав. Высмеивать, конечно, можно, но для нас это не самоцель. А он ради острого словца сам себя поднимет на смех.

– Ну, над собой-то пусть смеется, а над Наимом не позволю!

– Правильно ты его! – одобрительно сказал приятель, что сидел напротив.

– Правильно, неправильно, а сегодня вечером собирай вещички! – засмеялся другой.

– Давайте выпьем за наше здоровье, за королевскую чету и так уже много пили.

Во главе стола разговор принял иное направление.

– Я слышал, Ферид-бей, вы помирились с епископом.

– Да, падре. Мы с епископом всегда сможем понять друг друга, потому что говорим на одном языке. Оба мы убеждены, к примеру, что человек, написавший музыку к "Дон-Жуану", сделал для людей гораздо больше, чем изобретатель телефона.

– Вы глубоко правы. Духовные ценности выше материальных. Вот этого не может уяснить современная молодежь Албании.

– Потому и необходимо создать круг избранных, интеллектуальную элиту, чтобы она повела народ к духовному возрождению, – проговорил Вехби Лика.

– Наших интеллигентов больше покер интересует, нежели вопросы культурного возрождения, – посетовал издатель журнала, супруг очаровательной дамы.

– Надо как можно скорее создать организацию зогистской молодежи. Она займется такими интеллигентами, – сердито заявил издатель газеты, супруг полной дамы.

– Такие проблемы не решаются насильственным путем, – возразил Ферид-бей. – Больше школ, больше книг – вот что нам нужно.

– Ну, что касается школ, то здесь мы тоже не сидели сложа руки, – снова заговорил Вехби Лика. – Ныне, в славное время нашего августейшего короля, у нас стало больше школ и больше книг, не так ли, падре?

– Так-то оно так, господин Вехби, – с иронией ответил патер Филипп. – Только что же получается? То у нас школ не было и, естественно, было много безграмотных. Теперь школы есть, а безграмотных стало еще больше. Возьмем книги. Раньше не читали, потому что нечего было читать, сейчас есть, что читать, да не читают!

– Браво, падре! – засмеялся Ферид-бей. – Вообще, мне кажется, господа, Албания больше всего нуждается в юморе. Нужна атмосфера свободного общения, обмена мыслями.

– По ведь у нас под покровительством его высокого величества царит именно такая атмосфера. Вот, например, у нас полная свобода печати, – затараторил Вехби Лика. – Запрещается лишь затрагивать короля, королевскую фамилию, критиковать правительство и его внешнюю политику, а обо всем остальном можно писать сколько угодно.

– Когда Насреддина собирались казнить, ему сказали: "Мы только голову с тебя снимем, а до остального и не дотронемся!" – неожиданно вмешался молодой писатель.

Все прыснули со смеху.

– Ну все, Порто Палермо тебе обеспечен, – прошептал приятель.

– Да оставь ты Порто Палермо, подумаешь, это тоже Албания, – возразил другой, сидевший напротив.

– За правду я готов в ад, не то что в Порто Палермо.

Когда с ужином было покончено, между "молодыми" и "стариками" вновь разгорелся спор о жгучих проблемах албанского народа. Хотя можно ли сказать "разгорелся"? Говорили так спокойно и мирно, словно и не были решительными противниками.

Разговор начал Вехби-эфенди, не упускавший случая выразить свой верноподданнический восторг.

– Мы в последнее десятилетие движемся гигантскими шагами по пути цивилизации. Его высокое величество трудится не покладая рук, пытаясь вывести из отсталости нашу страну. Но что поделаешь, народ – это темная, забитая масса. А если добавить к этому все те пороки, которые мы получили в наследство от Турции, то можете себе представить, как трудно нашему августейшему монарху. Я прочел как-то статью Люмо Скэндо, он хорошо сказал о пашем положении: "Многовековое турецкое господство умножило наши пороки и уменьшило достоинства. Оно усугубило такие качества, как леность, грубость, фанатизм. Мы продавали себя за грош и губили других за еще меньшее вознаграждение. Албанец деградировал совершенно…"

– Неправда! – перебил патер Филипп. – Албанцу свойственны прекрасные качества: верность слову, мужество, гостеприимство…

– Сказки! – вмешался супруг полной дамы. – Где вы нашли верность слову? Да будь у албанца хоть тысяча расписок, заверенных нотариусом, все равно извернется, а слово нарушит. Он ни с кем не считается, кроме самого себя, а нищета его только от лени.

– Вот и надо встряхнуть его, вывести из многовековой отсталости и цивилизовать, – сказал Вехби-эфенди.

– От цивилизации еще больше вреда албанцам, – заметил супруг очаровательной дамы. – Она подавляет народные обычаи. Все наши пороки мы в основном импортируем из-за границы.

– В этом вы правы, – согласился патер Филипп. – Необходимо сделать все, чтобы сохранить национальные обычаи. Законы наши должны соответствовать обычаям, традициям и неписаным законам горцев.

– На обычаях да неписаных законах далеко не уедешь, – заметил молодой журналист Йовани Лима. – Быстрее приобщаться к европейской цивилизации – вот что нам нужно.

– Цивилизация – дело времени, – возразил издатель газеты. – К чему спешить? Чуть раньше, чуть позже – какое имеет значение? Главное – терпение и выдержка. А то, пожалуй, и шею недолго сломать.

– Но ведь Албания так отстала. Если двигаться, как мы…

– Я вас понимаю, молодой человек. Албания действительно отсталая страна, но вперед она может идти, только совершенствуя органы управления. А без старых, опытных чиновников с места не сдвинешься. Без них Албания пропала бы.

– Мы, "молодые", не согласны с вами. Ведь мы не знаем, что старых чиновников ничто не волнует, кроме жалованья, – заговорил Йовани Лима. – Idareyi maslahat[78] да сидеть сложа руки – вот весь их опыт. Кому только они не служили за последние тридцать лет! Любому, кому удавалось здесь обосноваться! Люди боятся обращаться в государственные учреждения, потому что наши чиновники любое дело завяжут в такой узел, что и не развязать. Молодежь – вот кто нам нужен, только она может привести страну к цивилизации.

– Истинная цивилизация – цивилизация духа, и с этой точки зрения в Албании среди старого чиновничества больше просвещенных людей, чем в любой другой стране, – гнул свое издатель газеты.

– Какая может быть просвещенность у людей, которые тридцать лет тому назад закончили университет в Стамбуле и с тех пор ни разу не взяли в руки книгу?

– Если вы подразумеваете под цивилизацией оголенных женщин, как в Европе, то такая цивилизация нам не нужна. Паранджа для наших женщин теперь не символ бесправия, а заслуживающий уважения обычай…

– Вы глубоко правы! – поддержал патер Филипп. – Нам надо сохранять наши обычаи и традиции. Албанец по природе своей консервативен, именно традиция и спасла его от ассимиляции.

– Я согласен, традиции надо оберегать, но против ориентализма надо бороться! – энергично заявил дон Луидь, редактор религиозного журнала.

– Что вы имеете в виду?

– Это целое мировоззрение, жизненная философия, кратко выраженная в трех пословицах.

– В каких же?

– Первая: "По-собачьи живем, зато песни поем". Вторая: "Я пихнул тебя, ты пихнул меня – все равно из грязи не вылезти".

– А третья?

– "Где бы ни упасть, лишь бы не убиться".

– На этот счет есть латинская пословица, еще выразительнее: "Ubi bene ibi patria",[79] – добавил патер Филипп.

– Хотите, расскажу, какие наказы давал сыну один председатель общинного управления? Ты, говорит, сынок, все, что читал в книжках, позабудь навсегда. Если хочешь, чтобы тебя считали хорошим чиновником, чтобы тебя хвалили и повышали, корми просителей одними обещаниями, а дела клади под сукно – пусть себе ходят. Apres moi le deluge[80] – таково общее настроение.

– Самое ужасное у нас – полное равнодушие, даже апатия интеллигентной молодежи, – вступил в разговор Нуредин-бей.

– Это оттого, что у нас настоящее вавилонское столпотворение, – заметил супруг полной дамы. – Наша интеллигенция делится на группы по странам, где получила образование. Вот у нас и появилась дойчкультура, римская культура, парижская…

– Большинство наших специалистов – всего лишь недозрелые плоды европейских университетов, – поддержал супруг очаровательной дамы. – Они и учились-то с единственной целью – получить диплом "bon pour l'Albanie".[81]

– Вся беда в том, что мы переживаем переходный период, наши вчерашние идеалы устарели, а новых еще нет, – сказал редактор религиозного журнала.

– Идеалы короля – вот наши идеалы, – отчеканил Вехби-эфенди. – Дать нации единую душу – наша главная задача. А это может сделать только элита.

– Уж лучше духовная анархия, чем такое единство взглядов и помыслов, которое не обеспечивает никакого прогресса, – заметил издатель газеты.

– Ну, что касается анархии, так этого у нас хоть отбавляй, – сказал патер Филипп.

– Вы правы, падре. А что касается взглядов, то Албания – настоящая психиатрическая больница, – опять ухватился за свое Ферид-бей.

– Единство в вере. Только вера может объединить албанский народ, – заявил патер Филипп.

– Она может лишь разделить нас на три части, – возразил Йовани Лима. – Экономический подъем – вот что нам нужно. Народ голодает.

– Народ чувствует физический голод лишь потому, что обнищал духовно. А ведь духовная пища важнее плотской, – продолжал патер Филипп.

– Надо брать пример с немцев, – сказал редактор религиозного журнала. – Немецкий народ тоже находится в состоянии деградации, пока не пришел Гитлер, который возродил его и вылечил. Теперь немцы совершают чудеса.

– Народ, как ребенок, требует заботы мудрых воспитателей, иначе он пойдет по плохой дорожке.

– Да-да. Историю делают выдающиеся личности. Судьбу Албании должна взять в свои руки избранная молодежь.

– Почему же именно молодежь?

– Потому что старики давным-давно свыклись с нашей затхлой атмосферой, с лицемерием, иначе они уже не могут. А пока во главе стоят рутинеры, Албания не сдвинется с места.

– Совершенно верно, – поддержал Вехби-эфенди. – Надо раз и навсегда сдать в музей эти живые трупы, этих заплесневевших типов, которые повинны во всех бедах Албании.

– Прошу без оскорблений, – обиделся супруг полной дамы.

– Господа, не забывайте, что мы собрались по случаю торжественного события, а посему давайте еще раз поднимем бокалы за новобрачных! – И Нуредин-бей снова встал с бокалом в руке.

Все выпили, и спор утих. Согласие было восстановлено.

– Судя по всему, дебаты закончились, – заметил приятель молодого писателя.

– Я так и не понял, в чем они несогласны друг с другом? – сказал другой.

– А с чего ты взял, что несогласны? – спросил молодой писатель.

– Из-за чего же тогда сыр-бор?

– Из-за кости – кому достанется.

Ужин кончился глубокой ночью. Ферид-бей, хотя немало выпил, держался на ногах вполне устойчиво.

– Давай попрощаемся, – протянул он руку молодому писателю, проходя мимо него. – Хотя мы и расходимся во взглядах, это не значит, что мы против друг друга. Пусть гомеровские герои служат нам примером – они бранились и снова сходились как ни в чем не бывало. У тебя, молодой человек, закваска настоящего плута, и, помяни мое слово, ты или станешь большим человеком, или окажешься в тюрьме за какую-нибудь проделку.

– Скорее всего, за свой язычок, – сказал Нуредин-бей.

– Почему же?

– Да потому, что я не желаю идти против совести и чести, – ответил им молодой писатель.

VI

Атмосфера праздника проникла даже в стены тюрьмы. Ахмет Зогу и в самом деле не объявил амнистии, что еще сильнее озлобило заключенных, клявших его на чем свет стоит. Но кто-то прислал в тюрьму подаяние: жареного мяса, муки и сахару, так что в день бракосочетания заключенные наелись досыта. Некоторые даже шутили, что-де и они попробовали угощения со стола его высокого величества. Вечером сквозь зарешеченные окна смотрели фейерверк, слушали галдеж на улицах, где маршировали строем учащиеся тиранских школ, – потом разошлись по своим камерам, и в тюрьме воцарилась будничная тишина.

Около полуночи в камере Лёни вдруг услышал стоны и крики деда Ндони, все повскакали и сгрудились около несчастного старика. Тот кричал от боли, скорчившись и прижав руки к животу.

– Помогите, умираю!

– Что с тобой, дед Ндони?

– Живот скрутило! Ох!

– Может, объелся?

– В рот ничего не брал! Ох, я несчастный!

– Он и вправду ничего не ел, – вспомнил Тими. – Даже не притронулся, ему уже тогда было невмоготу. Я его спросил, почему не ест, а он мне в ответ: "Живот болит". Я ему говорю: "Нашел время болеть животом". А он мне говорит: "Как раз по праздникам у бедняков и болит живот".

– Надо бы сообщить начальству, – предложил Рамазан.

– А что оно сделает, начальство-то?

– Доктора позовет.

– Верно, сходите кто-нибудь, скажите начальнику, – распорядился Хайдар.

Ильяз из Скрапара направился к двери и на пороге столкнулся с Хаки, Хамди и адвокатом.

– Что случилось?

– Дед Ндони.

Адвокат подошел к больному и стал ощупывать у него живот.