По образованию психиатр, он теперь прекрасно справлялся с обязанностями низкооплачиваемого хирурга и по старой памяти как-то на встрече выпускников меда с группой первокурсников даже удачно прооперировал лягушку.
      - Да вот, рука у меня не в порядке, болит. Тройной перелом с защемлением нерва, - послушно сообщил больной.
      - Я сам вижу, что у вас защемление! Все про себя знают, - посетовал Денис Александрович, обращаясь к сестре. - Да вы, наверное, на перевязку?
      - На перевязку, на перевязку, - покивал больной. Но знаете, доктор, побаливает, зараза, вы бы посмотрели, доктор.
      - Ну, чего ж тут смотреть-то! - Денис Александрович заглянул в лежащую слева от журнала карту больного. - Вот, пожалуйста, все написано, вот, сами посмотрите! - Он отчеркнул ногтем латинское слово, которое сам не мог толком прочесть. - Все же ясно.
      Больной в карту смотреть не стал, а отчего-то опять хитро подмигнул.
      - Могу предложить русский перевод, - вдруг сказал он.
      - Чего перевод?
      - А вот этой самой статьи! Зачем вам мучиться-то? Лет семь назад готовили к печати, но текст не пострадал.
      - Ну ладно, не хотите по-человечески лечиться, идите к платному! углубляясь в словарь матерных слов, сказал Денис Александрович. - Сестра, сделайте ему перевязку!
      В студенческие годы, подрабатывая в системе "Психиатрия по телефону", Денис Александрович пользовался только одним словом: "успокойтесь". И теперь во время самостоятельной работы, когда приходилось много говорить, испытывал неудобства. Сестра перебинтовывала больного, больной постанывал. В распахнутые окна кабинета лился солнечный свет, проникал аромат больничного парка. Денис Александрович переворачивал страницы.
      "И во мраке пылали на небе огромные буквы, - сообщала "Кроникл". - Я Эрвин Каин - гражданин вселенной".
      "Однако космополитика какая-то пошла. - подумал Денис Александрович. - Космополитика - это нехорошо, за это дело по головке не погладят!"
      Он оторвался от статьи, посмотрел, как на железном столе медсестричка Верочка снимает бинт с руки больного, и, подумав, спросил:
      - Вы что, сами это переводили?
      Больной опять застонал и проговорил с трудом:
      - Ну, не надо?.. Больно же так!..
      - Сделайте ему обезболивающее! - велел Денис Александрович и надавил кнопку вызова на своем столе. - Следующий!
      Над кабинетом снаружи мигнула лампочка. Слово "следующий" было почти как слово "успокойтесь", оно возвращало к реальности.
      - Сам, сам! - простонал больной. - Я специалист по нему!..
      Вошла бесшумно маленькая черная старушка, аккуратно прикрыла за собой дверь в кабинет.
      - Что болит? - спросил у нее Денис Александрович.
      - А ничего, сыночек, не болит! - прошамкала старушка.
      - Это не ко мне, это к психиатру! Впрочем... - Он заглянул в карту. Так, говорите, сами переводили?.. Бабуль, да у тебя травма черепа!
      "Да, - подумал он. - Космополитика и травма черепа - в этом что-то есть!"
      Следующий абзац статьи перевелся очень легко и как бы сам собой. Денис Александрович просмаковал его, не отрываясь от медкарты старушки.
      "Я встретился с богом, глаза в глаза! - плыли фиолетовые буквы. Как, спросите вы? Это доступно каждому, я посмотрел в зеркало... Это случилось во время бритья, когда электрическая компания неожиданно отключила ток за неуплату!.. И моя электробритва громко сказала "Нет!" моей недобритой щеке!"
      - Как случилось-то? - спросил Денис Александрович, жестом предлагая старушке садиться на стул.
      - В храме Христовом прикалечили! - тихо-тихо сказала она.
      Действительно, старушке проломили череп в церкви. Шла служба, давали святую воду, и, как водится, за святой водой стояла очередь. Священник, опаздывающий в Театр на Таганке (давали "Дом на набережной"), в обход всех правил объявил, что святая вода кончается и всем желающим не хватит...
      - В бога, значит, веруем? - спросил Денис Александрович.
      - За то и пострадала, за веру свою!..
      - Чем это вас?
      - Да бутылкой прикалечили!..
      Больной в перевязочной опять застонал и сказал громко, перебивая старуху:
      - Это был великий человек, нам с вами не чета! Не оставил, правда, после себя почти ничего!..
      Денису Александровичу захотелось спросить у специалиста по Эрвину Каину, верит ли он, как переводчик и популяризатор, в реальное существование автора романа "Там", но воздержался, потому что, хоть и был психиатром по образованию, все же выполнял обязанности хирурга.
      - Да, к слову сказать. Запад проклятый, - скрипел зубами переводчик, медсестра затягивала его руку бинтом. - Запад проклятый! Кроме вот этой самой публикации, что у вас в руках, ничего больше нет!
      "Отличный случай! - думал Денис Александрович, осматривая яйцевидный череп старушки. - Диссертацией пахнет?"
      - Еще недельки три на перевязки походишь, - сказал он ей, - а потом к психиатру, я направление выпишу?
      - Так вы интересуетесь русским художественным переводом? - уже у дверей спросил специалист по Эрвину Каину.
      - Нет, знаете, я уж и по-английски как-нибудь прочитаю. - вздохнул Денис Александрович. Он надавил кнопку вызова, вспыхнула лампочка. Следующий?
      В кабинете, прыгая на костылях, появился рыжий парень, тоже в вельветовой куртке. Достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что имеешь дело с медиком.
      - Ты уж извини, коллега, - сказал парень. - Я хотел у себя, но не положено, сам ведь знаешь, как это у нас? - Он по-свойски перелистал журнал, лежащий на столе. - Понимаю-понимаю, медицина требует знания французского языка?..
      С большим трудом Денис Александрович скрыл улыбку.
      Этот парень работал хирургом в больнице и утром. приняв смену, пошел осматривать маленький морг. В этой больнице были большой морг и морг маленький. В большом бывшие люди некоторое время сохранялись посредством рефрижераторов, в маленьком же после неудачной операции больше суток не задерживались. На железной каталке, напоминающей перевязочный стол, лежал, как и положено, труп - красивая голая женщина. Не потрудились даже прикрыть ее простыней.
      Постояв некоторое время и полюбовавшись идеальным сложением мертвого тела, рыжий хирург вдруг решил поцеловать покойницу, он не был извращенцем. он просто был восхищен. И когда труп не только ответил на поцелуй, а со стоном: "Павлик, милый!" - обвил шею врача руками, тот выскочил из морга с такой прытью, что сломал себе обе ноги на лестнице из четырех ступенек.
      Ничего мистического в происшествии не было. Прошлой ночью санитары и санитарки много пили и развратничали в помещении по соседству, а потом в шутку закатили бессознательную пьяную свою подружку на трупной каталке в маленький морг.
      - Чудо, что не убили-то! - вдруг сказала медсестричка Верочка. - Здорово-то как, бабуль, тебя треснули!
      - Чудо, чудо! - согласилась та. - А как же без чуда-то жить можно?! Господь наш, Иисус Христос, он завсегда чудо пошлет верующему человек у...
      Старушка вышла, сестра принялась за следующую перевязку, а Денис Александрович дал себе перерыв. Он не надавил кнопку вызова, а опять углубился в чтение статьи.
      "Больше великий человек не давал о себе знать! - пытаясь покорить воображение ста миллионов подписчиков, писал неведомый журналист. - Только одну ночь пылали буквы, и только над одним местом. Но наша редакция из семи миллионов писем сделала семь миллионов различных выводов и теперь имеет возможность представить широкому читателю последние предсмертные записки Великого Эрвина. Они фрагментарны и афористичны, стоило немалого труда привести записи на небе к какой-то приемлемой земной форме.
      "Подвиг - это величайшая глупость, - писал великий человек, привлекая внимание граждан. - Подвиг возможен в любой момент времени и пространства, но в историю подвиг входит лишь тогда, когда совершается в момент подходящий. Подвиг - это движение не только души, но, как правило, и тела. Обычно движение это происходит снизу вверх, но случается и наоборот, и оно происходит сверху вниз". Следующий больной был тоже на костылях.
      - Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана? - неожиданно и весело спросил он.
      "Или я уже совсем свихнулся, или свихнулся весь окружающий мир, - подумал Денис Александрович. - Ведь этого тоже к психиатру следует направить!
      Кивнув больному, Денис Александрович погрузился в историю болезни.
      Средь бела дня в воскресенье (у будущего калеки был веселый, покладистый характер), сильно поругавшись с женой, он крикнул в запальчивости:
      - Если ты не прекратишь, я выброшусь в окно, а это девятый этаж!
      - Давай, бросайся! - крикнула в ответ жена, женщина тоже не лишенная чувства юмора.
      Весельчак распахнул дверь на балкон, вскочил на перила и кинулся вниз. Приземлился он, ничуть не пострадав, в середине клумбы. Нисколько этому не удивившись, он взбежал обратно на девятый этаж (лифт не работал в тот страшный день) и позвонил в квартиру.
      - Как?! Ты жив?! - воскликнула его жена.
      - Ах, я жив?! - рассвирепел он и, распахнув дверь балкона, кинулся вниз вторично.
      - Вам нужно ложиться в больницу, - сказал Денис Александрович, осматривая ноги больного. - Вам предстоит, не скрою, тяжелая операция.
      - Не верьте ему, он, скорее всего, врет! - сказал рыжий на перевязочном столе. - Я сам медик, это точно!
      - Это точно? - спросил больной. - Точно, - кивнул Денис Александрович, - скорее всего, ампутируют.
      "На сей раз буквы были красными. Мазками цвета бычьей крови, они залепили светлеющее небо. Читать, казалось, невозможно, но тринадцать миллионов, пятьсот тысяч глаз читали, пятьсот тысяч граждан, видевшие великое чудо, были одноглазыми.
      "В моем романе "Там" я писал о людях искусства и о творческом процессе во вселенной, но уже здесь, пересмотрев свои взгляды, вынужден заявить просвещенному человечеству: истинное искусство глубоко случайно, оно результат движения сил, о которых человек и представления не имее т..."
      Каких именно сил, Денис Александрович выяснить не успел, потому что без вызова в кабинет вошел высокий седой человек в солидном сером костюме. Как грудного ребенка, он аккуратно нес левой рукой свою перебинтованную правую руку.
      - Я народный художник, я имею право! - повелительным басом сообщил он.
      - А я, к примеру, член женсовета, - возмутилась медсестра, - и я не могу перевязывать одновременно двоих, у меня только две руки!
      - И у меня было две руки! - горько сказал народный художник.
      - А что, левой рукой и рисовать уже нельзя! - не унималась Верочка. Есть люди, вообще зубами карандаш держат, и ничего, получается!..
      - Увы, девушка, не рисовать, а ваять! Я, по сути дела, не живописец, а скульптор, и я не могу лепить ногами!
      - Неужели вы товарищ Задний?! - бросая ноги рыжего медика, залебезила Верочка.
      - Он самый. Задний-младший. Задний-старший умер двенадцать лет назад. - В голосе народного человека было столько скорби, что можно было подумать, будто он сам умер двенадцать лет назад.
      Михаил Михайлович Задний проводил обычно время свое в мастерских увеличительного комбината. Здесь из пластилиновых его макетов, ростом не более десяти сантиметров, воспроизводились частями стометровые обелиски. Михаил Михайлович Задний садился перед вырастающим на глазах своим произведением и пил коньяк стаканами, пока суетящиеся на лесах рабочие делали все как надо. Если народному человеку что-нибудь не нравилось, он хватал рупор и кричал в него.
      В очередной раз накачавшись коньяком, он с удовольствием обозрел свою работу и, умилившись до слез, сообщил в рупор:
      - Мужики, это же гениально?
      Выпил он много и поэтому задремал, положив голову на стол. Что-то явилось ему во сне, что-то не то. И, очнувшись, Михаил Михайлович так же в рупор и так же со слезами поставил рабочих в известность. что он, Задний, - бездарь и халтурщик, а это конкретное произведение - просто говно. Немного поразмыслив, он приказал:
      - Мужики, ломайте этой дуре голову! Не усидев на месте, народный человек хватил еще стакан коньяка и полез руководить лично. Падая с лесов, он приземлился в кучу ветоши и сломал правую руку.
      - Производственная травма, - прочел в карте Денис Александрович. Это как же вышло-то при вашей, извините, профессии?
      - А вы со мной так не разговаривайте! С лесов упал... Со строительных... Вы, между прочим, ценить должны, у нас ведь свои специальные народные врачи есть. А я, так сказать к вам, по месту прописки.
      "Вот и шел бы к своим "народным", - вздохнул про себя Денис Александрович.
      - А вы подождите в коридоре, - предложил он человеку, теряющему ноги. - Я направление на госпитализацию напишу, сестра вам вынесет.
      - Может, и меня в больницу положишь, а, коллега?! - спросил рыжий медик, прыгая на костылях к двери. - А то надоело дома сидеть, на работу очень хочется!
      Отмечая очередной больничный лист, Денис Александрович неожиданно для себя подумал, что листок этот, такой же голубой и безоблачный, как ясное небо за окном, чем-то дорог его сердцу, дорог каждый, и что он с удовольствием выписал бы себе такой на всю оставшуюся жизнь.
      - Вы забыли свой больничный лист!
      - Ну, сам себе удивляюсь! - рыжий медик вернулся от двери и взял, неловко опираясь на костыли, протянутый ему листок. - Чао, бамбино!
      - Простите. Михаил Михайлович, а трудно творить? - стесняясь, спросил Денис Александрович.
      - Про Ваньку Каина читаете? - неожиданно улыбнулся Задний, аккуратно укладывая правую руку на столе и протягивая левую к журналу со статьей. - Утка это! Но, честное слово, как они, шельмы, умеют веселить! Вот посмотрите, посмотрите! - И он прочел вслух: "Каждый человек в нашей стране имеет право на жизнь! Это право - неотъемлемое право граждан, однако, не распространяется на уголовные элементы и на иностранных рабочих... буквы пылали. - "Нет, нет, нет, нет! Нет - миру, нет - войне, нет - жизни, нет - смерти!"... Вы хорошо читаете по-английски? Вот, дальше, смотрите: "Все мы - налогоплательщики во вселенной! Глупо думать, что налог - это только процент с дохода! Налог постоянен? Ложась спать, мы платим своей энергией за свое право на жизнь, тем самым жизнь укорачивается! Каждая ночь - это наша последняя ночь, и нельзя забывать об этом!.. Все мы сидим на неудобных стульях в бесконечной очереди перед закрытой голубой дверью. И каждый из нас ждет, когда же его наконец вызовут!"
      Денис Александрович смотрел на голые коленки Верочки, смотрел в окно на голубое, как больничный лист, небо с маленьким штемпелем тучки, заполненное аккуратным почерком проводов с заглавными буквами антенн.
      - Там большая очередь? - спросил он у скульптора.
      - Знаете, когда я прорывался, было человек пять, но они все думают, что прием окончен, достаточно сказать...
      - Хотите, возьмите статью себе! - предложил Денис Александрович. - Я все равно по-английски очень плохо читаю, можно сказать, не читаю вовсе, не умею я читать.
      - У меня есть свой экземпляр, - отозвался скульптор. - Вот еще прочту, уж разрешите, абзац: "Случаются во вселенной, конечно, и праздники, но в сути своей она полна скрипящими стульями, длинными белыми коридорами и тяжелым дыханием!.." Каково, а?
      - Верочка, скажите там, что прием на сегодня окончен?..
      - Хорошо, Денис Александрович, я скажу? Но мне все равно их жалко? Всех жалко.
      "Все, никого больше не приму, ни одного человека?" - подумал Денис Александрович и лениво потянулся, вытянув руки вверх.
      В раме окна, под кровавым париком дрожащего солнца, над медленно мрачнеющей зеленью больничного парка (он ясно различил их) в воздухе обозначились светящиеся красные буквы.
      - Вы видите? - спросил он скульптора.
      - Да, мистика, но факт, вижу?
      - Что там написано, вы действительно видите?
      - Ну, конечно, вижу, по-русски написано...
      - И что же? - Денис Александрович все же надавил кнопку, в коридоре вспыхнула лампочка.
      - Там написано: "Следующий!" * ПРИХОДИЛА МАРИЯ
      Приходила Мария... Мария с младенцем на руках.
      "А младенцу-то уже тридцать три! - медленно, как январское облако, проплыла сквозь видение живая мысль. - Впрочем, когда после восьмого они идут в ПТУ. очень трудно посчитать возраст".
      Мария кормила дитя белой, как облако, свежей грудью, и у него изо рта все время вываливалось красное живое солнышко.
      Денис Александрович открыл один глаз. Край подушки, над которым повисала белая черта подоконника, тоже ему что-то напоминал.
      Ощутив над белой чертой непробиваемое стекло, он опять закрыл глаза, запуская руку глубоко под подушку. Рукопись была на месте. Сложенные вчетверо листы приятно скользнули в пальцах. И Мария окончательно исчезла.
      Навалилась тьма без кошмара. Во тьме стоял храп двадцати сумасшедших. Он, Денис Александрович, теперь сам оказавшись в психиатрической больнице на излечении, никак не мог определить этих людей как нормальных в силу своей предыдущей профессии. У себя патологических отклонений он не обнаруживал, хотя иногда приходило сомнение, особенно в моменты коротких просветлений, вызывающих колики в желудке и рвоту.
      Сколько дней и ночей провел он здесь, Денис Александрович с уверенностью сказать не мог. Он хорошо помнил кабинет, яркие лампы, белые стены. Несколько лысых людей. тоже, кажется, знакомых. Один из этих людей, сверкнул черепом, подскочил к нему и, щелкнув пальцами перед носом бывшего медика, крикнул задиристо:
      - Ярко выражено!
      - Ярко... ярко... - заколыхались остальные лысины. - Патологический синдром!
      После чего Денису Александровичу выдали мягкую пижаму и отвели в палату. Он знал, что это ошибка. но не сопротивлялся, хотя и предполагал уже, опираясь на собственный опыт, что так просто его отсюда не выпустят. Зав. отделением оказался однокашником и, крепко сдавив руку приятеля, на ухо громким шепотом сообщил:
      - Ты, брат, не обижайся, я сам сумасшедший!
      Завтрак, шахматы. укол, сон, обед, шахматы, укол, личное время, ужин, укол, сон - были они, эти дни, одним и тем же миллион раз повторенным днем, вложенным в конечное пространство больничного коридора. С одной стороны, коридор завершался туалетами без замков и воды, с другой был кабинет врача и процедурный кабинет, посередине - столовая, напротив столовой - палата. В палате кроме него еще девятнадцать человек. Это был второй день его жизни. Первый день был немного веселее, коридор там казался длинным, по одну сторону рабочее место, по другую квартира, а вместо процедурки маленький винный магазинчик с грязной витриной. Там даже в шахматы не играли, но там были четыре времени года, которые здесь отсутствовали. Там не было снов, в том дне, только по утрам головная боль. А здесь каждую ночь приходила Мария. Мария с младенцем на руках.
      Денис Александрович лежал во мраке и слушал храп, ласково поглаживая рукопись под подушкой. Всего тридцать два машинописных листа с большим интервалом. Он искал эту рукопись всю свою жизнь. И вот она с ним, она лежит под его головой, подпольный перевод романа дал ему зав. отделением, бывший коллега и однокурсник.
      - Возможно, это и мистификация, точно сказать не берусь! - предупреждал он Дениса Александровича. - Дали всего на одну ночь, и что успел перевести, то и перевел! Здесь, понимаешь, только начало, немного середины и конец, остальное, если хочешь, я тебе так, на словах перескажу.
      - Перескажи! - попросил Денис Александрович.
      - Времени нет! Это у тебя его навалом, а у меня билеты на хоккей пропадают!..
      - А какое время года сейчас?
      - Нет, все-таки тебя правильно сюда ко мне положили! Говорю же, на хоккей опаздываю!..
      - Значит, лето?
      - А ты думал?
      - А я думал, зима.
      - Лето, лето!.. - он накинул пиджак и, выставив Дениса Александровича, запер дверь кабинета. - На траве хоккей, - добавил, подумав. - С мячом.
      Ночью, тайком выбравшись в туалет, Денис Александрович впервые развернул листы. Его охватила дрожь предвкушения. Но роман оказался фантастическим, следовательно, его можно было читать и днем на людях.
      Эрвин Каин не умел творить реализм. На первой титульной странице размашисто и жирно красными чернилами было выведено: "Здесь" - и ниже мелкими буковками, похожими на тараканчиков: "Эрвин Каин".
      Выходило, что в тридцати страницах машинописного текста спрятался сам великий человек, и если не он целиком, то хотя бы его душа, на худой конец, его огромная мысль. Как и многие авторы, Эрвин Каин не смог уйти от своего героя. Не без удивления и радости Денис Александрович обнаружил, что умерщвленный в конце первого романа полюбившийся персонаж вовсе не погиб. В небольшом прологе практически полностью цитировался уже прочитанный эпилог. Когда герой наконец понял, что единственно у него оставшимся могуществом он может сделать лишь одно доброе дело. А именно, чтобы лично его не стало, не стало совсем, ни души его, ни тела, ни памяти, ни памяти о нем. Понял и не сделал. В конце концов, не все рождены для того, чтобы творить добрые дела.
      Герой поднялся с постели, в которой размышлял. и отправился на работу. Но лишь несколько дней (занимающие в романе только несколько оптимистических строк) удалось герою посвятить себя производительному труду.
      Захлебываясь. Денис Александрович перечитывал, зазубривая наизусть текст романа.
      "Тяжело хлопали на рассветном ветру черные праздничные флаги. С флагов сыпались на асфальт капли", - Денис Александрович обсасывал каждую букву. - "Капли эти падали и падали, и падению этому не было конца".
      Денис Александрович ликовал. Он знал, что видит только наружную праздничную сторону романа, фасад с финтифлюшками, что проникновение внутрь, в анфилады полутемных мистических комнат его смысла предстоит еще и еще, при седьмом, при двенадцатом прочтении.
      "Гибрид траурного и праздничного знамени остановил героя. "Боже, подумал он. - Что это?" Рокотал черный диск громкоговорителя, гремел на весь город. "Сегодня наконец человечество вступило в первый контакт с иноземной цивилизацией? - кричал диктор. - Это произошло в семь часов три минуты утра. Но уже в семь часов семнадцать минут человечество вступило во второй контакт, в семь двадцать пять - в третий, в семь тридцать - в четвертый!.. Сейчас к полудню контактов с иноземными цивилизациями мы насчитываем около восемнадцати тысяч, и они все продолжаются! Правительством срочно организованы ускоренные дипкурсы, в семнадцать ноль-ноль объявляется всеобщая мобилизация работников культуры и искусства..."
      "Ну, уж, хрен! - подумал герой. - Не хочу!" - и единственным у него оставшимся могуществом отмотал время немного назад и пустил его по другому бесконтактному руслу".
      Денис Александрович не удержался и пролистал страничку.
      "Только одни сутки удалось герою насладиться трудом у своего ревущего станка, как опять затрепетали празднично траурные флаги и заревел репродуктор. Герой опять все вернул в бесконтактное русло, и опять контакт состоялся. Он опять отменил, и контакт не дал ему доработать даже до обеда. "Боже, у меня нет больше сил все это отменять, при всем моем всемогуществе я устал!"
      "Я устал", - подумал тогда Денис Александрович. И, будто почувствовав его плотно трудившуюся мысль, зашуршали тапочки, заскрипели двери. Было два часа ночи. Началось обычное паломничество в туалет. Сумасшедшие вообще любили ходить друг за другом. Пришел и уселся рядом генерал, явился профессор, ворвался в тихую до того туалетную комнату гогочущий Сидоров. Выстроилась очередь. Денис Александрович был огорчен. Не в силах изгнать своих последователей, он сам ушел от толпы обратно, в покой палаты, лег и закрыл глаза. Перед глазами плыли строки романа.
      "Цивилизаций оказалось бесконечное множество, они роились вокруг людей, как пчелиный улей, кусали планету лазерными жалами и давали мед знаний, - без труда читал он на обратной стороне век. - И вскоре выяснилось, что, во-первых, не нужны никакие космические корабли, чтобы попасть в иной мир, а достаточно просто попить водички вволю, и, во-вторых, что количество разумных цивилизаций бесконечно.
      Человечество ошибалось, - сообщал Эрвин Каин. - Ошибалось, думая, что пространства вселенной бесконечны, а разумы крайне ограничены в своей численности. Все оказалось наоборот. Хитрым образом свернутое пространство было весьма небольшим, зато разумы бесконечны в своих количественных и качественных характеристиках..."
      Потом строки погасли, и пришла Мария. Младенец на руках ее мирно спал, и Денис Александрович в эту первую ночь знакомства с великой книгой тоже заснул. Мария улыбалась, и младенец, не просыпаясь, помочился ей прямо на руки.
      Когда Денис Александрович впервые прочел рукопись до конца, неизвестно, но теперь он читал ее каждый день, выкапывая из чахлых на первый взгляд недр все новые и новые сокровища мысли. Перелистывая страницы, он ощущал во рту привкус истины и облизывал пересохшие губы.
      В течение пяти ночных дежурств врач-однокурсник пересказывал по памяти недостающие в рукописи куски, и, хотя не сразу, с трудом картина романа, романа-истины, романа-предостережения сложилась перед внутренним взором Дениса Александровича, нарисовалась на внутренней черной бумаге сомкнутых век.
      Зав. отделением укусил одного из своих пациентов, вполне обоснованно вообразив себя собакой-фокстерьером. Он разрабатывал новую методику, но его все равно забрали. Так тридцать три листа сделались единоличной собственностью Дениса Александровича. Писать в личное время не запрещалось, и, чтобы не забыть, он своими словами в тетрадь вписал недостающий текст. Постепенно текста становилось все больше и больше, всплывали упущенные или забытые подробности. Рукопись лежала под подушкой, а тетрадь в тумбочке рядом с кроватью. В ней мелким почерком (половина текста по-латыни, четверть по-английски) набралось уже сто две страницы рукописного текста.
      Иногда приходили сомнения: "А не пишу ли я лишнего? Не искажаю ли великий текст своей корявой рукой? - Но Денис Александрович отметал их. Великую книгу невозможно исказить, она владеет тобою, а не ты ею! Что ни напиши, все прибавит ей истинности!"
      В то последнее утро своей жизни, когда Мария окончательно растворилась во мгле скрученной, как мокрое полотенце, вселенной, проплыло белое облако, встало и зашло маленькое мокрое солнышко. Денис Александрович открыл один глаз. Он сразу обратил внимание, что белая черта подоконника сделалась еще белее и еще тяжелее. Она походила на мраморную плиту, хотя была деревом, выкрашенным в белый цвет масляной краской. Всплыла цитата: "Не суть предмета - его вид, а вид его - суть!" Денис Александрович неожиданно для себя открыл и второй глаз и сразу сел на кровати, потянув за собой одеяло. Босые ноги уперлись в твердый теплый линолеум. Он открыл тумбочку, достал тетрадь с вложенным в нее карандашом и быстро записал восстановившийся в памяти кусочек текста из начала романа. Перечитал, добавил еще пару слов, получилось верно.
      "Как мало и скудно пишем мы и думаем о Великих. А они не чета нам, их число бесконечно в бесконечной массе обитаемых миров. Но наше число простых потребителей бесконечнее неизмеримо? Мы пытаемся оправдаться, размножая портреты, скульптуры и высказывания Великих до собственной численности!.."
      Прямо напротив лицом к Денису Александровичу на кровати сидел Профессор. Глаза у Профессора немного отекли, стекла очков запотели, из ноздрей торчал рыжий мох.
      - Доброе утро, - сказал Профессор.
      - Доброе! - кивнул Денис Александрович.
      - Очень доброе, - плаксиво сказал Профессор и спросил: - Чувствуете запах?
      - Да, чем-то, несомненно, пахнет.
      - Чем-то, чем-то!.. Профаны, недоучки, разгильдяи? Сказать! Чем-то! он поднял вверх тонкий сухой палец. - Это экскременты!
      Профессор был крупным пушкинистом. Изваяв десятую книгу о поэте, он в поездке по Нечерноземью обнаружил где-то нацарапанную гвоздиком на стене еще одну строку и попытался выпустить одиннадцатую книгу. Но книга в печать не пошла. Пятнадцать лет потратил ученый на доказательство подлинности строки. Дело в том, что оригинал погиб. Профессор захворал, а старательный маляр замазал шедевр литературы белой масляной краской. Еще через семь лет книга все же увидела свет. Очищенный от краски кусок стены поместили в музей, а строку включили в дополнительный том академического издания. Но Профессор уже готовил к изданию двенадцатую книгу.
      Сохраняются все вещи Пушкина, старые ботинки, галстуки, нижнее бель е... Профессор пошел дальше. Он разобрал пол совершенно новенькой пристройки в Болдине, в кабинетах дирекции. По старинному плану он вычислил предполагаемое отхожее место.
      "Вещи, это вещи и не более того! - говорил Профессор, когда два огромных санитара тащили его в машину, - а тут не вещи, тут плоть самого Поэта, его сокровенная часть!"
      Пушкинист был неизлечим. Ему постоянно чудился запах божественных экскрементов. И чем больше его кололи и кормили таблетками, тем запах становился сильнее. Он сделался настолько сильным, что его начали ощущать даже врачи.
      - У вас мания преследования, - сказал Денис Александрович. - Вас преследует запах. Вот, извольте! - Денис Александрович полистал свою тетрадку и, конфузясь, прочел: - "Объединенным комитетом ста тысяч миров воздвигнут как плод вдохновения заповедный мир гениев. Сюда на цветущую благоуханную планету свозилось все, начиная от мыслей и кончая запахами гениев. Герой, проникший сюда в поисках хоть частичного ответа на свой неизменный вопрос, задыхаясь во мраке и зловонии, с трудом протиснулся между книжным стеллажом и штабелем могильных плит, прихватил с какой-то полки несвежие носки и через минуту бежал".
      Профессор нашел ногами шлепанцы, повозил ими по скользкому линолеуму и встал. Он накинул на плечи пестрый халатик и пошел в туалет.
      "Воду, что ли, включили? - подумал Денис Александрович. - Пойду напьюсь!"
      На четвертой странице машинописного текста Эрвин Каин открывал тайну перемещения во вселенной. Нужно было пить воду. "Человек в основном состоит из воды, и барьером, непреодолимой преградой, мешающей ему втекать в океаны вселенной, служит лишь горстка так называемых минеральных солей".
      Денис Александрович не верил Эрвину Каину, но последние годы его мучила жажда, и при любой возможности он пил столько, сколько успевал выпить, пока его не оттаскивали от животворящего источника.