Эрвин Каин
      ТРИ РОМАНА
      
      Электрон так же неисчерпаем, как и атом...
      В. И. Ленин
      + ПСИХИАТРИЯ ПО ТЕЛЕФОНУ
      + ПЕРЕВОД СО СЛОВАРЕМ
      + ПРИХОДИЛА МАРИЯ
      + НА ТОМ СВЕТЕ
      + ПОСЛЕДНИЙ РОМАН * ПСИХИАТРИЯ ПО ТЕЛЕФОНУ
      "Он хотел туда, куда не дойдут мои часы. Золотая стрелка пробежит по кругу сто миллиардов раз и сотрется в порошок и будет использована в порошковой металлургии Золотого века, а он все еще будет спать..."
      Так начинался роман Эрвина Каина, лежащий на столе рядом с телефоном. Еще на столе лежала красная пачка сигарет и маленькая электрическая зажигалка в форме черепа. За столом сидел дежурный. Дежурного звали Денис Александрович. На дежурном был белый медицинский халат с зеленой лягушкой, вышитой на кармане. Лягушка держала во рту золотую стрелу, похожую на стрелку часов из романа. Эту лягушку вышила на халате любовница Дениса Александровича - Мария. Мария его очень любила, хотя и считала плебеем. Она хотела от него ребенка и больше ничего.
      Электронные часы над дверью показывали три часа сорок четыре минуты, а механические часы на руке Дениса Александровича - два часа сорок четыре минуты. Лишний час на официальных часах ему подарило, как, впрочем, и всем гражданам, государство. Была осень, но это не чувствовалось, потому что портьеры плотно закрывали окно. Шел дождь, и об этом можно было догадаться по шороху из-за портьеры. Могло показаться, что под окном кто-то очень тихо, крадучись ходит.
      Денис Александрович читал роман Эрвина Каина уже во второй раз, но тот ему продолжал нравиться. В романе говорилось, что один сумасшедший решил пропутешествовать в далекое будущее, туда, где будет хорошо. Что такое хорошо. Эрвин Каин не объяснял, зато он объяснял, как будет плохо. Этот псих заморозился на двести миллионов лет, но его разбудили через два года, потому что через два года с Землей все уже было кончено.
      Человек в грязном медицинском халате (не таком, как у Дениса Александровича, и без зеленой лягушки на кармане) рассказал на двадцати пяти страницах, что теперь все могут все, все сделались волшебниками, и показал, как можно двигать по своему желанию предметы, творить эти предметы из ничего, и не только предметы, а и животных, и домашних и диких, и даже людей. Можно было, например, изготовить себе женщину на ночь. Он сказал, что так могут абсолютно все, достаточно двумя цветными карандашами заштриховать эллипс на чистом листе обыкновенной бумаги. На вполне законный вопрос: "Зачем вы меня разбудили?" - он отвечал, что очень приятно сегодня поговорить с человеком, который ничего не может.
      Когда Денис Александрович прочел о том, что очень приятно поговорить с человеком, который ничего не может, телефон на столе зазвонил.
      - Психиатрия по телефону, - сказал в трубку Денис Александрович. Он вообще сидел здесь для того, чтобы снимать трубку и говорить: "Психиатрия но телефону!" - и вне зависимости от того, что ему скажет абонент, несколько раз повторить вкрадчиво: "Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь!"
      Служба психиатрии по телефону, разработанная пятьдесят лет назад и пришедшая к стадии клинического эксперимента только полтора года назад, уже успела формализоваться до такой степени, что потеряла всякий смысл, и поэтому проект о повсеместном введении уже был готов к утверждению.
      Первоначально предполагалось, что круглосуточно у телефона должен дежурить опытный психиатр и этот психиатр успокоит, ободрит любого человека, позвонившего ему, будь то беременная женщина, сексуальный маньяк или подросток. Вместо психиатра сидел студент-стажер, и он говорил вне зависимости от того, кто ему звонит, - беременная женщина или сексуальный маньяк: "Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь!" Ему платили семьдесят рублей в месяц, и по натуре своей он любил поговорить только в хорошей компании после хорошей выпивки.
      Я сейчас умру! - сказала трубка женским голосом. - Доктор, что мне делать?!
      - Успокойтесь! - посоветовал Денис Александрович. Ему хотелось вернуться к роману, к человеку, который ничего не может.
      - Я сделала аборт! - сказала женщина и заплакала.
      Эта женщина делала уже тринадцатый аборт. Она любила аборты и считала их своим спасением. Происходило это так: до восьмого месяца страдалица и будущая мать ходила с плодом в чреве, потом снимала маленькую квартирку на два дня, где знакомый медик делал ей укол, в результате которого получался вполне натуралистический выкидыш. Ее увозили в роддом. где, счастливый тем, что не явился на свет, младенец отправлялся в морг, а она в свои тридцать пять расцветала так, что ей нельзя было дать больше шестнадцати. Все силы, приготовленные природой для ребенка, расходовались на любовников.
      Теперь она звонила в службу психиатрии, изображая несчастную мать, потому что рядом сидел очередной любовник и несостоявшийся отец. Он жалел ее.
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович. - Успокойтесь!
      Он повесил всхлипывающую трубку, прикурил лицензионную "Мальборо" от зажигалки в форме черепа и опять взялся за Эрвина Каина.
      "Человек в грязном халате не пожелал научить проснувшегося, как рисовать этот эллипс, а вместо этого повел его на экскурсию. Они пошли по городу. сделавшись невидимыми и проходя сквозь стены.
      Сначала они попали к человеку, который читал одну и ту же любимую книгу, каждый раз заставляя себя забыть все содержание. Отдыхая от книги, а это была булгаковская "Мастер и Маргарита", он смотрел один и тот же футбольный матч, каждый раз заставляя себя забыть о результатах поединка.
      Потом они оказались в комнате-тире, где маленький мальчик в каске расстреливал из тяжелого шестидесятимиллиметрового пулемета своих престарелых родителей. Он показывал красный язык и блестел глазами, а в ванной комнате у него плескался трехметровый чешуйчатый аллигатор, говорящий на трех языках.
      Аллигатора предполагалось выпустить на в очередной раз оживленных родителей после пулемета.
      - Дети! Сама непосредственность! - сказал человек в грязном халате. Но опять зазвонил телефон, и Денис Александрович снял трубку.
      - Извини, друг, что беспокою! - сказал в трубке немолодой мужской голос. - Понимаешь, только что проснулся, смотрю на часы, а футбол-то тю-тю! Скажи, друг, кто выиграл?! Какой был счет? Я, понимаешь, телек-то включил, но заснул, а всего-то и выпили!..
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович и вдруг добавил: - "Спартак" - чемпион!
      - "Спартак" - чемпион?! - обрадовалась трубка. - Ну, ты меня умаслил, друг! "Спартак" - чемпион, надо же, а?!
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович. - Успокойтесь!
      Человек на том конце провода повесил трубку и заснул. Через неделю на стадионе во время поединка "Спартака" и "Крыльев Советов" болельщики "Крыльев" сбросили его с ремонтирующейся трибуны. В больнице не соблюли необходимой стерильности, и ноги пришлось ампутировать. А через полгода он подъехал на своей инвалидной тележке к новому забору и вывел низко, как могут только дети: "Спартак" - чемпион!..". Мел крошился в его руках, а глаза были полны слез.
      Повесив трубку, Денис Александрович открыл книгу на другом месте. Здесь автор от первого лица описывал атомную катастрофу в мире, где каждый человек все может.
      "Прямо на моих глазах, - писал он, - выросли два бетонных бункера, и их через мгновение смело, как былинки. Основная масса народа (а мне все хорошо было видно) заметалась, заворачиваясь в истерической давке паники. Было много искаженных лиц, все они сгорели. То, что все погибли, не имело, конечно, никакого значения, потому что кто-то, начитавшийся Федорова, взял и оживил без исключения абсолютно всех погибших и умерших. Несколько человек построили над собой прозрачные колпаки силового поля, но и они не выдержали ядерного натиска. Я сам пожелал всего-навсего, чтобы то здание, в котором я нахожусь, никак не пострадало и не было подвержено радиации. Правда, я чуть не ослеп от вспышки, но вовремя успел пожелать сварочные очки.
      И представьте мое восхищение, когда в самом эпицентре взрыва сквозь эти очки я увидел изящного молодого человека в сером дорогом костюме, с пышной шевелюрой пшеничных волос. Улыбающийся и веселый, он смеялся над чем-то, предложенным ему газетой. С газетой в руках на скамеечке в эпицентре взрыва он не сделал себе даже колпака, а просто пожелал остаться цел и невредим.
      Минут через десять город уже кое-как восстановили, и над крышей, лавируя между зависшими над землей ядерными бомбами (их было много, круглые такие, черные), над крышей института опять закружились птички..."
      И опять зазвонил телефон.
      - Психиатрия по телефону! - сказал Денис Александрович в мембрану.
      - Что со мной было? - хрипло спросила трубка. - Проснулся - и ничего не помню!..
      - Успокойтесь! - посоветовал Денис Александрович.
      - Как же я могу успокоиться, если я ничего не помню?! - удивилась трубка.
      Человек этот действительно ничего не помнил. А напомнили ему, что произошло, только на следующий день, когда он пришел из родной завод. Его арестовали, и в кабинете следователя он услышал захватывающую историю о том, как один пьяный нанес другому пьяному семнадцать ножевых ран из-за пустой пивной кружки. Сделал это в гуще народа, в пивной и спокойно ушел домой, где лег спать и все забыл.
      - Что ж они, гады, смотрели-то?! - спросил он у следователя, быстро записывающего показания с его слов. - Что ж смотрели-то? Я-то уже хорош был, а они?! Люди называются теперь, после этого!..
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович. - "Спартак" - чемпион!
      Не успел он открыть книгу, как опять раздался звонок.
      - Мне приснился ад! - тихо сказал молодой мужской голос. - Мне только что, минуту назад, приснился ад!..
      - Успокойтесь. - сказал Денис Александрович. - Успокойтесь.
      В романе Эрвина Каина никто не мог никого убить. Человек, убивший другого человека, попадал в субъективную реальность. Ему самому казалось, что все продолжается и труп перед ним, тогда как на самом деле он сам становился практически трупом, впадая в бесконечную, совершенно реальную галлюцинацию. В объективном мире он лежал с окаменевшими мышцами. Герой пробовал рубить такого человека топором. Ничего не вышло. В конце романа все улицы были полны такими живыми трупами. Между галлюцинирующих ходили дети и несколько стариков, самым страшным ругательством было слово "гад", а на всех заборах было написано: "Не убий!:"
      - Психиатрия по телефону! - сказал он в трубку.
      - Вот те на!.. И действительно!.. - отозвался ехидный женский голос. - Клюнуло!..
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович - Успокойтесь!
      - А я думала, это все вранье! А нате вам, оказывается! - сказал женский голос, и было слышно, как еще кто-то рядом, на том конце провода, захихикал. - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович.
      - Знаете, не могу! - отозвалась абонентка.
      - Почему? - спросил Денис Александрович.
      - Смешно, - и она прыснула в трубку. - Нет, ей- богу, вы существуете и советуете успокоиться!.. И вот интересно, успокаиваются?
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович. Ему чертовски хотелось познакомиться с обладательницей ехидного голоса, но инструкция строго запрещала использование служебного телефона в личных целях.
      - А сколько вам платят? - спросила она.
      - Семьдесят, - неожиданно признался Денис Александрович, закуривая очередную "Мальборо". - Семьдесят рублей в месяц.
      И так на семьдесят рублей и живете? - поинтересовалась девушка.
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович. - Успокойтесь!
      Вернувшись к началу романа, он прочел следующее: "Анабиоз. Две тысячи лет! Как это сложно! - писал Эрвин Каин. - Ведь ты будешь лежать и ничего не чувствовать. А вокруг тебя, чтобы ты лежал, должно суетиться несколько сотен людей. Сменяясь в поколениях, они будут обслуживать спящего. Ну кто на это согласится? Нет ничего дороже абсолютного покоя в том, конечно, случае, если его можно прервать по желанию!..
      Но выход нашелся. огромный анабиозный центр приютил безумца. За ящик водки слесарь-сантехник пристроил его в самую глубокую правительственную ванну. Ванна напоминала склеп, но сделанный из непрозрачного стекла. Ванна, предназначенная для главы правительства. всегда пустовала. Либо правитель был у власти и ванна была ему ни к чему, либо он был уже не при власти, и в ванну его ни за какие коврижки никто бы не пустил. А она, пустая, переходила по наследству следующему силачу мира сего".
      Силачами мира сего Эрвин Каин называл всех: президентов, королей, генеральных секретарей, вождей племени, включая в их число также и с десяток мультимиллионеров и с полтора десятка глав разведок, таких, как ЦРУ, КГБ и "Интеллиджент сервис".
      Герой романа разделся догола, отдал одежду уже нагрузившемуся сантехнику и был залит в правительственной ванне жидким гелием. Он умер, чтобы ожить через два года, когда с Землей все уже было кончено.
      Когда Денис Александрович прочитал, что с Землей все было кончено, позвонил телефон.
      - Доктор, - сказала трубка с акцентом. - Доктор. я никак не могу понять, что происходит! Ал°, вы меня слышите, доктор?
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович.
      - Я попробую. - согласилась трубка. - Но они кусаются, честное слово, очень больно. Включу свет - их нет, все убежали, погашу - опять кусаются!
      - Сильно? - поинтересовался Денис Александрович.
      - Ужасно больно, - согласилась трубка. И добавила: - А я думал, вы женщина!..
      - Успокойтесь. - сказал Денис Александрович. - С Землей уже все кончено.
      Человек на том конце провода был философ, крупный ученый. Он жил в отдельной трехкомнатной квартире, и его мучили галлюцинации. Он ворочался от укусов, чувствовал на своем теле лапки микроскопических животны х... Он зажигал свет и звонил своей бывшей жене.
      - Ну вот что! - сказала она, когда он разбудил ее в седьмой раз. Попробуй их ДДТ, должно помочь! Этот человек полил свою кровать ДДТ, и больше видение не возобновлялось. Он спокойно заснул, и ему приснился Карл Маркс.
      Эрвин Каин писал: "Многие создавали себе женщин, но человек не господь бог, и женщины получались с тремя руками или в зеленую крапинку. Орды чудовищ, созданных воображением мужчин, медленно заселяли город".
      - У меня нет абсолютно никого в городе, кому бы я мог позвонить! признался Денису Александровичу очередной больной. - Представляете, никого! - голос у больного был солидный, но не столичный, выговор выдавал провинциала. - Очень хочется скорее домой, я из гостиницы звоню, из номера!.. Хороший номер, с телефоном!..
      - Успокойтесь. - сказал Денис Александрович. - Успокойтесь!
      С этим человеком произошла следующая история. Он и еще один провинциальный инженер приехали в столицу впервые по делам. Им был забронирован номер. Все было волшебно! Никогда не видевшие сооружения выше пожарной каланчи, соперничающей с водонапорной башней, провинциалы впали в умиление, поверив в любые чудеса.
      - Коньячок в номер? - спросила их горничная.
      - Конечно! - хором сказали они.
      - Не желаете женщину, развлечься? - спросила горничная.
      - Желаем! - согласились они.
      Женщина явилась минут через сорок, она была в шубе и валенках. На голове женщины красовался меховой берет, из-под берета выбивались крашеные волосы, круглые глаза и полные губы тоже были накрашены. Эта женщина закрыла за собой дверь и скинула шубу, под которой не было ничего, кроме ее сорокалетнего тучного тела.
      - Давайте, только быстро! - сказала она. - А то мне ребенка из садика забирать надо, муж скоро придет.
      Когда она ушла с пятьюдесятью рублями, положенными в карман шубы, командированные, вдруг заметив на полу мокрые следы от ее валенок, вспомнили, что на дворе осень.
      Сразу же после командированного позвонила какая- то женщина.
      - Сколько хромосом у английского дога? - спросила она.
      - Успокойтесь! - посоветовал Денис Александрович.
      - Нет, мне нужно точно установить, это очень важно! - настаивала она.
      - Позвоните в собаководство или ветеринарию! - посоветовал Денис Александрович.
      - Ты что, дурак? - сказала женщина. - Сейчас ведь три часа ночи, там никого нет!
      - Ну, тогда звоните 09, - сказал он и повесил трубку.
      Эта женщина, выручая своего любовника, проворовавшегося наголо (ему грозил год), залезла в такие долги, из которых нормальный человек вылезти не может. Терять ей было нечего ("Слава богу, не девочка!") - и она решила подработать общепринятым для "недевочек" способом.
      Клиент оказался пожилой, с сединой на висках, но очень ничего. Они посидели в ресторане и пошли к нему домой. В доме было много хрусталя, ковров, золотых побрякушек. и там был английский дог.
      - С ним! - сказал этот человек.
      - Нет, никогда! - ответила она. - Триста, - сказал этот человек. Нет, - сказала она. - Пятьсот, - предложил он. И она согласилась.
      - Приходите еще, - говорил он на прощание. И теперь, обложившись школьными учебниками по биологии, она пыталась выяснить, сколько же у дога хромосом?
      В конце романа Эрвин Каин утверждал: "В мире. где все все могут, самым ценным сделаются идеи. Ученые займут наиглавенствующие места, ведь можно придумать не только новую марку утюга, но и новый вид вселенной. Некоторые из этих ученых утверждали, что Земля - большая космическая помойка. Некоторые говорили, что, напротив, - это чудесный вселенский санаторий. Были и такие, что называли наш мир тюрьмой. В гору пошла хирургия. Хирурга занимала уже не жизнь человека - каждого можно было спасти одним словом, - а сам процесс операции. Операции транслировались по телевидению по всей стране, на уровне художественных фильмов, хирургия сделалась родом искусств. Люди лезли из кожи вон, чтобы придумать себе такую болезнь, с которой не справится хирург, только для того, чтобы их показали по телевизору".
      - Это больница? - спросил женский голос.
      - Успокойтесь! - сказал Денис Александрович.
      - Я спокойна. - сказала женщина и повесила трубку.
      Эта женщина пять часов назад пришла домой после вечерней смены, она была врач, и обнаружила очень странную, но в медицинском плане вполне объяснимую картину на коммунальной кухне. Благо, коммунальных соседей по странному стечению обстоятельств дома никого не было.
      Ее муж в этот день защитил докторскую диссертацию и приехал домой после банкета с двумя товарищами, все трое совершенно пьяные. И когда зашла у них речь о талантливых и неталантливых хирургах, приятели быстро и умело доказали свою состоятельность в этом вопросе, препарировав до бесчувствия пьяного диссертанта. Они разложили по кастрюлькам и баночкам его аккуратно отчлененные сердце, печень, почки, желудок и еще много всевозможных внутренних принадлежностей и составили посуду на кухне. Эту посуду и обнаружила жена покойного диссертанта.
      "Нужно менять квартиру на отдельную?" - думала она, выливая в унитаз селезенку мужа, сваренную на медленном огне.
      Успокоив очередную клиентку, Денис Александрович взял роман и открыл его на том месте, где было написано: "Приятно поговорить с человеком, который ничего не может?"
      ...Человек в грязном халате рассказывал размороженному историю истинного чуда. Как мир из беспробудно отсталого вдруг превратился а беспробудно прогрессивный. Все началось с того, что какой-то австралийский мальчик, лишенный ног, нарисовал двумя цветными карандашами на цветном листе эллипс и заштриховал его определенным образом. Закончив рисунок, он тут же обнаружил у себя возможность сотворить из воздуха все, что пожелает. Он начал с того, что вернул себе ноги, и кончил революцией в Гандалупе. На большее фантазии его не хватило. В Гандалупе его убили, и один американский журналист, поняв всю прелесть заштрихованного эллипса, сделал на своей сенсационной статье шестьдесят тысяч долларов. Потом он повесился, узнав, как прогадал. "Я мог быть самым богатым человеком в мире? - написал он в предсмертной записке. - Я мог бы купить "Тайме" и клеймить в ней всех, кого захочу, каленым словом демократической журналистики?"
      Сразу после выхода статьи большинством правительств был наложен запрет на бумагу и цветные карандаши, но это не помогло. Кто-то пожелал, чтобы все живущие на Земле и без цветных карандашей и бумаги обрели полную свободу. Через миг после того, как он этого пожелал, все и обрели. Началась атомная война, повторился потоп, пополз ледник, упал метеор размером с пустыню Сахару, Земля сошла со своей орбиты и, пользуясь химическими двигателями, за полминуты установленными английским школьником на территории Антарктиды, стронулась и полетела к звездам...
      - Психиатрия по телефону! - сказал Денис Александрович, вяло перелистывая роман Эрвина Каина. Роман был переводной и назывался коротко и умно, одним глубоким словом - "Там".
      - Трудишься? - спросила Мария.
      - Тружусь, - согласился Денис Александрович.
      - Ну трудись-трудись! - сказала она и повесила трубку.
      Только что она приехала ночной электричкой с холодной дачи, где одна-одинешенька, находясь на шестом месяце беременности, мыла полы. Она страдала, и это было чрезвычайно приятно - страдать. "Ребенок от плебея! - думала она. - Дача холодная! Я умру, - думала она. - И меня похоронят! "
      Через год рожденная ею девочка была посажена нянькой, нанятой на деньги родителей, в железную ванночку. Ванночку, чтобы немного подогрелась вода, нянька на минутку поставила на газ. В этот момент зазвонил телефон. Аппарат там был такой же, как и тот, который стоял перед Денисом Александровичем. И нянька пошла говорить по телефону. Она заговорилась, и ребенок сварился. Няньке дали год условно, потому что на предварительном следствии она согласилась за шестьдесят рублей в месяц нянчить двухлетнюю двойню прокурора. У родителей Марии случился инфаркт, точнее два инфаркта, по одному на каждого из родителей. А сама она три раза напилась, ушла из театрального училища и пошла работать швеей-мотористкой на небольшую фабрику.
      Электронные часы над дверью показывали три часа ночи. Денис Александрович прикурил от зажигалки в форме черепа последнюю сигарету и отодвинул книгу. Потягиваясь, он прошелся по своему кабинету. Кабинет находился на первом этаже психиатрической больницы. Всего в больнице было тринадцать этажей. И сейчас тринадцать этажей сумасшедших мирно спали в своих палатах над его головой. Сидели в своих кабинетах тринадцать дежурных врачей. Двое из них читали книги, трое занимались онанизмом, один писал диссертацию, один писал донос на коллегу, четверо находились в состоянии эйфории, приняв то или иное лекарство, а один был просто пьян. Он разговаривал с рыжебородым больным в фиолетовой пижаме. Больной утверждал, что он профессор Гарвардского университета, и смачно плевался.
      Денис Александрович подошел к окну и прислушался. Шел дождь, и могло показаться, что под окном кто-то крадучись ходит. Он перевел свои механические часы на час вперед, приняв подарок государства, и, присев к столу, опять взялся за Эрвина Каина.
      "...Многие находили себе убежище в прошлом, потому что будущего не стало. Люди по собственному желанию переносились по времени назад и занимали в минувших эпохах места рыцарей, должности нищих, королей и преступников. Осваивали профессии алхимиков, рабов и ростовщиков. Каждый перевоплощался на свой вкус. Некоторые пытались заниматься политикой, но в мире, где все все могут, они быстро попадали в дурную бесконечность собственной галлюцинации..."
      Денис Александрович бросил читать и сам набрал номер. Он звонил домой своей матери, мать работала по ночам и не спала.
      - Это ты, Дениска? - спросила она как-то по-доброму.
      - Я, ма? - отозвался он.
      - Скучаешь небось, ну не скучай, не скучай, скоро уже все! А я, знаешь, никак не могу разобрать почерк одного идиота?..
      Мать Дениса Александровича была литконсультантом одного журнала. Родившись в профессорской семье, она удачно кончила школу, удачно вышла замуж. удачно устроилась на работу, удачно родила сына, по турпутевкам удачно объехала весь мир, была знакома с крупными писателями, художниками, композиторами, написала удачную книгу, и ее удачно издали, у нее было приготовлено даже удачное место на кладбище рядом с прабабушкой и прадедушкой.
      - Неудачный рассказ! - сказала она в трубку. - Понимаешь этот идиот пытается соблазнить читателя. описывая человека, у которого все в жизни хорошо!.. Ну, ладно, сын! - она подышала в трубку. - Приятного дежурства, не спи там.
      Роман кончался так: "Размороженный пожелал, чтобы все все забыли, и никто ничего не мог, и чтобы время, переместившись назад на два года, начало развиваться по другому, не этому руслу. Пожелав это, он тотчас оказался голый рядом со склепом в ванной из непрозрачного стекла, рядом стоял пьяный водопроводчик, комкая его одежду. Под ногами мелко дрожал, выражая свое мнение по поводу работы моторного агрегата, пластмассовый ящик с русской водкой.
      - Нет, - сказал этот человек, - я не буду, не хочу в будущее, нечего там делать. - И они выпили с сантехником весь ящик в соседнем помещении.
      На следующее утро человек этот проснулся с жуткого похмелья и понял, что нужно идти на работу. Он открыл глаза, повернулся в своей постели на спину, положив под голову руки.
      "Чего я хочу? - подумал он. - Что я могу сделать единственно у меня оставшимся могуществом?! Сделать истинно хорошее для себя и мира?" Через тридцать пять страниц он понял, что может сделать так, чтобы его не было. Не было совсем ни души его, ни тела, ни памяти, ни памяти о нем. Чтобы его не стало абсолютно.
      "Материалисту такая мысль и не пришла бы в голову, - писал Эрвин Каин. - Но мой герой был глубоко верующим человеком".
      Денис Александрович захлопнул книгу, у нее был ярко-красный переплет. На переплете было прописью вытиснено: "Там", над ним печатно: "Эрвин Каин".
      Дав телефону позвонить подольше (было двадцать семь минут четвертого, и за шторами кто-то явно ходил. там, на улице) Денис Александрович снял трубку. В трубке было пусто, только где-то очень далеко раздавались какие-то невнятные голоса. Потом трубка ожила и мембрану сотряс длинный гудок. За гудком послышался еще один и еще два.
      "Наверное, что-нибудь на станции?!" - подумал Денис Александрович.
      На том конце сняли трубку, и он услышал до странности знакомый голос:
      - Психиатрия по телефону?
      - Вас неправильно соединили, повесьте трубку, - сказал Денис Александрович.
      "Успокойтесь, - послышалось на том конце. - Успокойтесь, успокойтесь". * ПЕРЕВОД СО СЛОВАРЕМ
      "Эрвин Каин начал свой творческий путь нашумевшим романом "Там" и мгновенно окончил его после возникновения так и не увидевшего свет романа "Здесь". Он оставил бы огромное творческое наследие, если бы наследие это не было безвозвратно утеряно. Он прожил бы поистине великую жизнь, если бы о жизни этой было хоть что-нибудь известно. После появления второго романа писатель бесследно и славно исчез. Произошло это ясным июньским днем в центре города, на планете, находящейся в центре галактики, и, в свою очередь, в галактике, занимающей центральное место во вселенной..." - так писал об этом он сам.
      "Я погиб мгновенно, а по мнению некоторых критиков, и безвозвратно!" - писал он в небе горящими буквами. Феномен могли наблюдать сто миллионов человек, но поскольку восемьдесят миллионов в этот момент были утомлены алкоголем, десять миллионов занимались другими, не менее серьезными для государства делами, то наблюдали небесное явление только семь. Три миллиона не откликнулись на призывы редакции.
      "Но вот он - я перед вами, вовсе без тела здоровый дух!"
      Принято считать, что текст огненного послания трактуется разными гражданами по-разному. Например, утверждают, что фраза: "Вовсе без тела здоровый дух" - звучала иначе. Редакция берет на себя смелость предложить подписчикам только три наиболее вероятных варианта, а именно: "Вовсе без духа и без тела свободен!..", "Только в теле я счастлив был судьбою своей!", третье уже приведено.
      Статья была на английском и Денису Александровичу давалась с огромным трудом. Упорствуя, он шел по ней от буквы к букве, перелистывая по тысяче раз четыре словаря: англо-русский словарь московского издательства "Русский язык", словарь матерных английских выражений, привезенный из Гонконга, рукописный сленговый словарик и знаменитый словарь Петуза-Ивановского. В предисловии к своему словарю Петуз-Ивановский нагло утверждал, что, пользуясь его словарем, можно прочесть любую книгу на любом иностранном языке. Возможно, система его и была верна, но автор скромно умалчивал, сколько времени понадобится читателю на преодоление "любой книги". По всей вероятности, это была одна книга на целую жизнь.
      Хотя чтение и давалось Денису Александровичу с большим трудом, но было оно несравненно легче чтения предыдущего. Месяц назад на спор с товарищем Денис Александрович пытался освоить роман на родном, русском языке. Роман носил серьезное название "Гидравлика" и размещался в десяти переплетенных в серый ледерин томах. Спор был проигран. Дальше пятой страницы дело не пошло. Не помогли здесь ни водка стаканами, ни йоговские тренировки по системе Сидорова.
      Несколько лет назад, прочитав первый роман Эрвина Каина "Там", Денис Александрович попытался достать еще хотя бы одно произведение полюбившегося автора И вдруг обнаружил, что не только произведений нет, а нет и упоминаний о них. И вот теперь он обнаружил статью, статью на английском языке, но проливающую свет на великого писателя.
      Теперь Денис Александрович работал рядовым хирургом в рядовой поликлинике. Он уже давно научился не раздражаться ни на этих дурацких больных, ни на медицинскую сестру, сидящую напротив, по другую сторону стола и не способную связать по латыни ни слова. Рецепты изобретать всякий раз приходилось самому. Спасали книги - читал он, как и все люди, в рабочее время.
      С трудом осилив строку, оканчивающуюся словами: "третье приведено", Денис Александрович раздосадовано посмотрел на ввалившегося в кабинет больного. Больной - огромный мужчина, со сломанной рукой, в вельветовом костюме и без номерка, вдруг подмигнул ему и спросил:
      - "Кроникл"? Эрвин Каин?
      - Я вас слушаю - Денис Александрович не стал отвечать посетителю. Что у вас болит?
      По образованию психиатр, он теперь прекрасно справлялся с обязанностями низкооплачиваемого хирурга и по старой памяти как-то на встрече выпускников меда с группой первокурсников даже удачно прооперировал лягушку.
      - Да вот, рука у меня не в порядке, болит. Тройной перелом с защемлением нерва, - послушно сообщил больной.
      - Я сам вижу, что у вас защемление! Все про себя знают, - посетовал Денис Александрович, обращаясь к сестре. - Да вы, наверное, на перевязку?
      - На перевязку, на перевязку, - покивал больной. Но знаете, доктор, побаливает, зараза, вы бы посмотрели, доктор.
      - Ну, чего ж тут смотреть-то! - Денис Александрович заглянул в лежащую слева от журнала карту больного. - Вот, пожалуйста, все написано, вот, сами посмотрите! - Он отчеркнул ногтем латинское слово, которое сам не мог толком прочесть. - Все же ясно.
      Больной в карту смотреть не стал, а отчего-то опять хитро подмигнул.
      - Могу предложить русский перевод, - вдруг сказал он.
      - Чего перевод?
      - А вот этой самой статьи! Зачем вам мучиться-то? Лет семь назад готовили к печати, но текст не пострадал.
      - Ну ладно, не хотите по-человечески лечиться, идите к платному! углубляясь в словарь матерных слов, сказал Денис Александрович. - Сестра, сделайте ему перевязку!
      В студенческие годы, подрабатывая в системе "Психиатрия по телефону", Денис Александрович пользовался только одним словом: "успокойтесь". И теперь во время самостоятельной работы, когда приходилось много говорить, испытывал неудобства. Сестра перебинтовывала больного, больной постанывал. В распахнутые окна кабинета лился солнечный свет, проникал аромат больничного парка. Денис Александрович переворачивал страницы.
      "И во мраке пылали на небе огромные буквы, - сообщала "Кроникл". - Я Эрвин Каин - гражданин вселенной".
      "Однако космополитика какая-то пошла. - подумал Денис Александрович. - Космополитика - это нехорошо, за это дело по головке не погладят!"
      Он оторвался от статьи, посмотрел, как на железном столе медсестричка Верочка снимает бинт с руки больного, и, подумав, спросил:
      - Вы что, сами это переводили?
      Больной опять застонал и проговорил с трудом:
      - Ну, не надо?.. Больно же так!..
      - Сделайте ему обезболивающее! - велел Денис Александрович и надавил кнопку вызова на своем столе. - Следующий!
      Над кабинетом снаружи мигнула лампочка. Слово "следующий" было почти как слово "успокойтесь", оно возвращало к реальности.
      - Сам, сам! - простонал больной. - Я специалист по нему!..
      Вошла бесшумно маленькая черная старушка, аккуратно прикрыла за собой дверь в кабинет.
      - Что болит? - спросил у нее Денис Александрович.
      - А ничего, сыночек, не болит! - прошамкала старушка.
      - Это не ко мне, это к психиатру! Впрочем... - Он заглянул в карту. Так, говорите, сами переводили?.. Бабуль, да у тебя травма черепа!
      "Да, - подумал он. - Космополитика и травма черепа - в этом что-то есть!"
      Следующий абзац статьи перевелся очень легко и как бы сам собой. Денис Александрович просмаковал его, не отрываясь от медкарты старушки.
      "Я встретился с богом, глаза в глаза! - плыли фиолетовые буквы. Как, спросите вы? Это доступно каждому, я посмотрел в зеркало... Это случилось во время бритья, когда электрическая компания неожиданно отключила ток за неуплату!.. И моя электробритва громко сказала "Нет!" моей недобритой щеке!"
      - Как случилось-то? - спросил Денис Александрович, жестом предлагая старушке садиться на стул.
      - В храме Христовом прикалечили! - тихо-тихо сказала она.
      Действительно, старушке проломили череп в церкви. Шла служба, давали святую воду, и, как водится, за святой водой стояла очередь. Священник, опаздывающий в Театр на Таганке (давали "Дом на набережной"), в обход всех правил объявил, что святая вода кончается и всем желающим не хватит...
      - В бога, значит, веруем? - спросил Денис Александрович.
      - За то и пострадала, за веру свою!..
      - Чем это вас?
      - Да бутылкой прикалечили!..
      Больной в перевязочной опять застонал и сказал громко, перебивая старуху:
      - Это был великий человек, нам с вами не чета! Не оставил, правда, после себя почти ничего!..
      Денису Александровичу захотелось спросить у специалиста по Эрвину Каину, верит ли он, как переводчик и популяризатор, в реальное существование автора романа "Там", но воздержался, потому что, хоть и был психиатром по образованию, все же выполнял обязанности хирурга.
      - Да, к слову сказать. Запад проклятый, - скрипел зубами переводчик, медсестра затягивала его руку бинтом. - Запад проклятый! Кроме вот этой самой публикации, что у вас в руках, ничего больше нет!
      "Отличный случай! - думал Денис Александрович, осматривая яйцевидный череп старушки. - Диссертацией пахнет?"
      - Еще недельки три на перевязки походишь, - сказал он ей, - а потом к психиатру, я направление выпишу?
      - Так вы интересуетесь русским художественным переводом? - уже у дверей спросил специалист по Эрвину Каину.
      - Нет, знаете, я уж и по-английски как-нибудь прочитаю. - вздохнул Денис Александрович. Он надавил кнопку вызова, вспыхнула лампочка. Следующий?
      В кабинете, прыгая на костылях, появился рыжий парень, тоже в вельветовой куртке. Достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что имеешь дело с медиком.
      - Ты уж извини, коллега, - сказал парень. - Я хотел у себя, но не положено, сам ведь знаешь, как это у нас? - Он по-свойски перелистал журнал, лежащий на столе. - Понимаю-понимаю, медицина требует знания французского языка?..
      С большим трудом Денис Александрович скрыл улыбку.
      Этот парень работал хирургом в больнице и утром. приняв смену, пошел осматривать маленький морг. В этой больнице были большой морг и морг маленький. В большом бывшие люди некоторое время сохранялись посредством рефрижераторов, в маленьком же после неудачной операции больше суток не задерживались. На железной каталке, напоминающей перевязочный стол, лежал, как и положено, труп - красивая голая женщина. Не потрудились даже прикрыть ее простыней.
      Постояв некоторое время и полюбовавшись идеальным сложением мертвого тела, рыжий хирург вдруг решил поцеловать покойницу, он не был извращенцем. он просто был восхищен. И когда труп не только ответил на поцелуй, а со стоном: "Павлик, милый!" - обвил шею врача руками, тот выскочил из морга с такой прытью, что сломал себе обе ноги на лестнице из четырех ступенек.
      Ничего мистического в происшествии не было. Прошлой ночью санитары и санитарки много пили и развратничали в помещении по соседству, а потом в шутку закатили бессознательную пьяную свою подружку на трупной каталке в маленький морг.
      - Чудо, что не убили-то! - вдруг сказала медсестричка Верочка. - Здорово-то как, бабуль, тебя треснули!
      - Чудо, чудо! - согласилась та. - А как же без чуда-то жить можно?! Господь наш, Иисус Христос, он завсегда чудо пошлет верующему человек у...
      Старушка вышла, сестра принялась за следующую перевязку, а Денис Александрович дал себе перерыв. Он не надавил кнопку вызова, а опять углубился в чтение статьи.
      "Больше великий человек не давал о себе знать! - пытаясь покорить воображение ста миллионов подписчиков, писал неведомый журналист. - Только одну ночь пылали буквы, и только над одним местом. Но наша редакция из семи миллионов писем сделала семь миллионов различных выводов и теперь имеет возможность представить широкому читателю последние предсмертные записки Великого Эрвина. Они фрагментарны и афористичны, стоило немалого труда привести записи на небе к какой-то приемлемой земной форме.
      "Подвиг - это величайшая глупость, - писал великий человек, привлекая внимание граждан. - Подвиг возможен в любой момент времени и пространства, но в историю подвиг входит лишь тогда, когда совершается в момент подходящий. Подвиг - это движение не только души, но, как правило, и тела. Обычно движение это происходит снизу вверх, но случается и наоборот, и оно происходит сверху вниз". Следующий больной был тоже на костылях.
      - Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана? - неожиданно и весело спросил он.
      "Или я уже совсем свихнулся, или свихнулся весь окружающий мир, - подумал Денис Александрович. - Ведь этого тоже к психиатру следует направить!
      Кивнув больному, Денис Александрович погрузился в историю болезни.
      Средь бела дня в воскресенье (у будущего калеки был веселый, покладистый характер), сильно поругавшись с женой, он крикнул в запальчивости:
      - Если ты не прекратишь, я выброшусь в окно, а это девятый этаж!
      - Давай, бросайся! - крикнула в ответ жена, женщина тоже не лишенная чувства юмора.
      Весельчак распахнул дверь на балкон, вскочил на перила и кинулся вниз. Приземлился он, ничуть не пострадав, в середине клумбы. Нисколько этому не удивившись, он взбежал обратно на девятый этаж (лифт не работал в тот страшный день) и позвонил в квартиру.
      - Как?! Ты жив?! - воскликнула его жена.
      - Ах, я жив?! - рассвирепел он и, распахнув дверь балкона, кинулся вниз вторично.
      - Вам нужно ложиться в больницу, - сказал Денис Александрович, осматривая ноги больного. - Вам предстоит, не скрою, тяжелая операция.
      - Не верьте ему, он, скорее всего, врет! - сказал рыжий на перевязочном столе. - Я сам медик, это точно!
      - Это точно? - спросил больной. - Точно, - кивнул Денис Александрович, - скорее всего, ампутируют.
      "На сей раз буквы были красными. Мазками цвета бычьей крови, они залепили светлеющее небо. Читать, казалось, невозможно, но тринадцать миллионов, пятьсот тысяч глаз читали, пятьсот тысяч граждан, видевшие великое чудо, были одноглазыми.
      "В моем романе "Там" я писал о людях искусства и о творческом процессе во вселенной, но уже здесь, пересмотрев свои взгляды, вынужден заявить просвещенному человечеству: истинное искусство глубоко случайно, оно результат движения сил, о которых человек и представления не имее т..."
      Каких именно сил, Денис Александрович выяснить не успел, потому что без вызова в кабинет вошел высокий седой человек в солидном сером костюме. Как грудного ребенка, он аккуратно нес левой рукой свою перебинтованную правую руку.
      - Я народный художник, я имею право! - повелительным басом сообщил он.
      - А я, к примеру, член женсовета, - возмутилась медсестра, - и я не могу перевязывать одновременно двоих, у меня только две руки!
      - И у меня было две руки! - горько сказал народный художник.
      - А что, левой рукой и рисовать уже нельзя! - не унималась Верочка. Есть люди, вообще зубами карандаш держат, и ничего, получается!..
      - Увы, девушка, не рисовать, а ваять! Я, по сути дела, не живописец, а скульптор, и я не могу лепить ногами!
      - Неужели вы товарищ Задний?! - бросая ноги рыжего медика, залебезила Верочка.
      - Он самый. Задний-младший. Задний-старший умер двенадцать лет назад. - В голосе народного человека было столько скорби, что можно было подумать, будто он сам умер двенадцать лет назад.
      Михаил Михайлович Задний проводил обычно время свое в мастерских увеличительного комбината. Здесь из пластилиновых его макетов, ростом не более десяти сантиметров, воспроизводились частями стометровые обелиски. Михаил Михайлович Задний садился перед вырастающим на глазах своим произведением и пил коньяк стаканами, пока суетящиеся на лесах рабочие делали все как надо. Если народному человеку что-нибудь не нравилось, он хватал рупор и кричал в него.
      В очередной раз накачавшись коньяком, он с удовольствием обозрел свою работу и, умилившись до слез, сообщил в рупор:
      - Мужики, это же гениально?
      Выпил он много и поэтому задремал, положив голову на стол. Что-то явилось ему во сне, что-то не то. И, очнувшись, Михаил Михайлович так же в рупор и так же со слезами поставил рабочих в известность. что он, Задний, - бездарь и халтурщик, а это конкретное произведение - просто говно. Немного поразмыслив, он приказал:
      - Мужики, ломайте этой дуре голову! Не усидев на месте, народный человек хватил еще стакан коньяка и полез руководить лично. Падая с лесов, он приземлился в кучу ветоши и сломал правую руку.
      - Производственная травма, - прочел в карте Денис Александрович. Это как же вышло-то при вашей, извините, профессии?
      - А вы со мной так не разговаривайте! С лесов упал... Со строительных... Вы, между прочим, ценить должны, у нас ведь свои специальные народные врачи есть. А я, так сказать к вам, по месту прописки.
      "Вот и шел бы к своим "народным", - вздохнул про себя Денис Александрович.
      - А вы подождите в коридоре, - предложил он человеку, теряющему ноги. - Я направление на госпитализацию напишу, сестра вам вынесет.
      - Может, и меня в больницу положишь, а, коллега?! - спросил рыжий медик, прыгая на костылях к двери. - А то надоело дома сидеть, на работу очень хочется!
      Отмечая очередной больничный лист, Денис Александрович неожиданно для себя подумал, что листок этот, такой же голубой и безоблачный, как ясное небо за окном, чем-то дорог его сердцу, дорог каждый, и что он с удовольствием выписал бы себе такой на всю оставшуюся жизнь.
      - Вы забыли свой больничный лист!
      - Ну, сам себе удивляюсь! - рыжий медик вернулся от двери и взял, неловко опираясь на костыли, протянутый ему листок. - Чао, бамбино!
      - Простите. Михаил Михайлович, а трудно творить? - стесняясь, спросил Денис Александрович.
      - Про Ваньку Каина читаете? - неожиданно улыбнулся Задний, аккуратно укладывая правую руку на столе и протягивая левую к журналу со статьей. - Утка это! Но, честное слово, как они, шельмы, умеют веселить! Вот посмотрите, посмотрите! - И он прочел вслух: "Каждый человек в нашей стране имеет право на жизнь! Это право - неотъемлемое право граждан, однако, не распространяется на уголовные элементы и на иностранных рабочих... буквы пылали. - "Нет, нет, нет, нет! Нет - миру, нет - войне, нет - жизни, нет - смерти!"... Вы хорошо читаете по-английски? Вот, дальше, смотрите: "Все мы - налогоплательщики во вселенной! Глупо думать, что налог - это только процент с дохода! Налог постоянен? Ложась спать, мы платим своей энергией за свое право на жизнь, тем самым жизнь укорачивается! Каждая ночь - это наша последняя ночь, и нельзя забывать об этом!.. Все мы сидим на неудобных стульях в бесконечной очереди перед закрытой голубой дверью. И каждый из нас ждет, когда же его наконец вызовут!"
      Денис Александрович смотрел на голые коленки Верочки, смотрел в окно на голубое, как больничный лист, небо с маленьким штемпелем тучки, заполненное аккуратным почерком проводов с заглавными буквами антенн.
      - Там большая очередь? - спросил он у скульптора.
      - Знаете, когда я прорывался, было человек пять, но они все думают, что прием окончен, достаточно сказать...
      - Хотите, возьмите статью себе! - предложил Денис Александрович. - Я все равно по-английски очень плохо читаю, можно сказать, не читаю вовсе, не умею я читать.
      - У меня есть свой экземпляр, - отозвался скульптор. - Вот еще прочту, уж разрешите, абзац: "Случаются во вселенной, конечно, и праздники, но в сути своей она полна скрипящими стульями, длинными белыми коридорами и тяжелым дыханием!.." Каково, а?
      - Верочка, скажите там, что прием на сегодня окончен?..
      - Хорошо, Денис Александрович, я скажу? Но мне все равно их жалко? Всех жалко.
      "Все, никого больше не приму, ни одного человека?" - подумал Денис Александрович и лениво потянулся, вытянув руки вверх.
      В раме окна, под кровавым париком дрожащего солнца, над медленно мрачнеющей зеленью больничного парка (он ясно различил их) в воздухе обозначились светящиеся красные буквы.
      - Вы видите? - спросил он скульптора.
      - Да, мистика, но факт, вижу?
      - Что там написано, вы действительно видите?
      - Ну, конечно, вижу, по-русски написано...
      - И что же? - Денис Александрович все же надавил кнопку, в коридоре вспыхнула лампочка.
      - Там написано: "Следующий!" * ПРИХОДИЛА МАРИЯ
      Приходила Мария... Мария с младенцем на руках.
      "А младенцу-то уже тридцать три! - медленно, как январское облако, проплыла сквозь видение живая мысль. - Впрочем, когда после восьмого они идут в ПТУ. очень трудно посчитать возраст".
      Мария кормила дитя белой, как облако, свежей грудью, и у него изо рта все время вываливалось красное живое солнышко.
      Денис Александрович открыл один глаз. Край подушки, над которым повисала белая черта подоконника, тоже ему что-то напоминал.
      Ощутив над белой чертой непробиваемое стекло, он опять закрыл глаза, запуская руку глубоко под подушку. Рукопись была на месте. Сложенные вчетверо листы приятно скользнули в пальцах. И Мария окончательно исчезла.
      Навалилась тьма без кошмара. Во тьме стоял храп двадцати сумасшедших. Он, Денис Александрович, теперь сам оказавшись в психиатрической больнице на излечении, никак не мог определить этих людей как нормальных в силу своей предыдущей профессии. У себя патологических отклонений он не обнаруживал, хотя иногда приходило сомнение, особенно в моменты коротких просветлений, вызывающих колики в желудке и рвоту.
      Сколько дней и ночей провел он здесь, Денис Александрович с уверенностью сказать не мог. Он хорошо помнил кабинет, яркие лампы, белые стены. Несколько лысых людей. тоже, кажется, знакомых. Один из этих людей, сверкнул черепом, подскочил к нему и, щелкнув пальцами перед носом бывшего медика, крикнул задиристо:
      - Ярко выражено!
      - Ярко... ярко... - заколыхались остальные лысины. - Патологический синдром!
      После чего Денису Александровичу выдали мягкую пижаму и отвели в палату. Он знал, что это ошибка. но не сопротивлялся, хотя и предполагал уже, опираясь на собственный опыт, что так просто его отсюда не выпустят. Зав. отделением оказался однокашником и, крепко сдавив руку приятеля, на ухо громким шепотом сообщил:
      - Ты, брат, не обижайся, я сам сумасшедший!
      Завтрак, шахматы. укол, сон, обед, шахматы, укол, личное время, ужин, укол, сон - были они, эти дни, одним и тем же миллион раз повторенным днем, вложенным в конечное пространство больничного коридора. С одной стороны, коридор завершался туалетами без замков и воды, с другой был кабинет врача и процедурный кабинет, посередине - столовая, напротив столовой - палата. В палате кроме него еще девятнадцать человек. Это был второй день его жизни. Первый день был немного веселее, коридор там казался длинным, по одну сторону рабочее место, по другую квартира, а вместо процедурки маленький винный магазинчик с грязной витриной. Там даже в шахматы не играли, но там были четыре времени года, которые здесь отсутствовали. Там не было снов, в том дне, только по утрам головная боль. А здесь каждую ночь приходила Мария. Мария с младенцем на руках.
      Денис Александрович лежал во мраке и слушал храп, ласково поглаживая рукопись под подушкой. Всего тридцать два машинописных листа с большим интервалом. Он искал эту рукопись всю свою жизнь. И вот она с ним, она лежит под его головой, подпольный перевод романа дал ему зав. отделением, бывший коллега и однокурсник.
      - Возможно, это и мистификация, точно сказать не берусь! - предупреждал он Дениса Александровича. - Дали всего на одну ночь, и что успел перевести, то и перевел! Здесь, понимаешь, только начало, немного середины и конец, остальное, если хочешь, я тебе так, на словах перескажу.
      - Перескажи! - попросил Денис Александрович.
      - Времени нет! Это у тебя его навалом, а у меня билеты на хоккей пропадают!..
      - А какое время года сейчас?
      - Нет, все-таки тебя правильно сюда ко мне положили! Говорю же, на хоккей опаздываю!..
      - Значит, лето?
      - А ты думал?
      - А я думал, зима.
      - Лето, лето!.. - он накинул пиджак и, выставив Дениса Александровича, запер дверь кабинета. - На траве хоккей, - добавил, подумав. - С мячом.
      Ночью, тайком выбравшись в туалет, Денис Александрович впервые развернул листы. Его охватила дрожь предвкушения. Но роман оказался фантастическим, следовательно, его можно было читать и днем на людях.
      Эрвин Каин не умел творить реализм. На первой титульной странице размашисто и жирно красными чернилами было выведено: "Здесь" - и ниже мелкими буковками, похожими на тараканчиков: "Эрвин Каин".
      Выходило, что в тридцати страницах машинописного текста спрятался сам великий человек, и если не он целиком, то хотя бы его душа, на худой конец, его огромная мысль. Как и многие авторы, Эрвин Каин не смог уйти от своего героя. Не без удивления и радости Денис Александрович обнаружил, что умерщвленный в конце первого романа полюбившийся персонаж вовсе не погиб. В небольшом прологе практически полностью цитировался уже прочитанный эпилог. Когда герой наконец понял, что единственно у него оставшимся могуществом он может сделать лишь одно доброе дело. А именно, чтобы лично его не стало, не стало совсем, ни души его, ни тела, ни памяти, ни памяти о нем. Понял и не сделал. В конце концов, не все рождены для того, чтобы творить добрые дела.
      Герой поднялся с постели, в которой размышлял. и отправился на работу. Но лишь несколько дней (занимающие в романе только несколько оптимистических строк) удалось герою посвятить себя производительному труду.
      Захлебываясь. Денис Александрович перечитывал, зазубривая наизусть текст романа.
      "Тяжело хлопали на рассветном ветру черные праздничные флаги. С флагов сыпались на асфальт капли", - Денис Александрович обсасывал каждую букву. - "Капли эти падали и падали, и падению этому не было конца".
      Денис Александрович ликовал. Он знал, что видит только наружную праздничную сторону романа, фасад с финтифлюшками, что проникновение внутрь, в анфилады полутемных мистических комнат его смысла предстоит еще и еще, при седьмом, при двенадцатом прочтении.
      "Гибрид траурного и праздничного знамени остановил героя. "Боже, подумал он. - Что это?" Рокотал черный диск громкоговорителя, гремел на весь город. "Сегодня наконец человечество вступило в первый контакт с иноземной цивилизацией? - кричал диктор. - Это произошло в семь часов три минуты утра. Но уже в семь часов семнадцать минут человечество вступило во второй контакт, в семь двадцать пять - в третий, в семь тридцать - в четвертый!.. Сейчас к полудню контактов с иноземными цивилизациями мы насчитываем около восемнадцати тысяч, и они все продолжаются! Правительством срочно организованы ускоренные дипкурсы, в семнадцать ноль-ноль объявляется всеобщая мобилизация работников культуры и искусства..."
      "Ну, уж, хрен! - подумал герой. - Не хочу!" - и единственным у него оставшимся могуществом отмотал время немного назад и пустил его по другому бесконтактному руслу".
      Денис Александрович не удержался и пролистал страничку.
      "Только одни сутки удалось герою насладиться трудом у своего ревущего станка, как опять затрепетали празднично траурные флаги и заревел репродуктор. Герой опять все вернул в бесконтактное русло, и опять контакт состоялся. Он опять отменил, и контакт не дал ему доработать даже до обеда. "Боже, у меня нет больше сил все это отменять, при всем моем всемогуществе я устал!"
      "Я устал", - подумал тогда Денис Александрович. И, будто почувствовав его плотно трудившуюся мысль, зашуршали тапочки, заскрипели двери. Было два часа ночи. Началось обычное паломничество в туалет. Сумасшедшие вообще любили ходить друг за другом. Пришел и уселся рядом генерал, явился профессор, ворвался в тихую до того туалетную комнату гогочущий Сидоров. Выстроилась очередь. Денис Александрович был огорчен. Не в силах изгнать своих последователей, он сам ушел от толпы обратно, в покой палаты, лег и закрыл глаза. Перед глазами плыли строки романа.
      "Цивилизаций оказалось бесконечное множество, они роились вокруг людей, как пчелиный улей, кусали планету лазерными жалами и давали мед знаний, - без труда читал он на обратной стороне век. - И вскоре выяснилось, что, во-первых, не нужны никакие космические корабли, чтобы попасть в иной мир, а достаточно просто попить водички вволю, и, во-вторых, что количество разумных цивилизаций бесконечно.
      Человечество ошибалось, - сообщал Эрвин Каин. - Ошибалось, думая, что пространства вселенной бесконечны, а разумы крайне ограничены в своей численности. Все оказалось наоборот. Хитрым образом свернутое пространство было весьма небольшим, зато разумы бесконечны в своих количественных и качественных характеристиках..."
      Потом строки погасли, и пришла Мария. Младенец на руках ее мирно спал, и Денис Александрович в эту первую ночь знакомства с великой книгой тоже заснул. Мария улыбалась, и младенец, не просыпаясь, помочился ей прямо на руки.
      Когда Денис Александрович впервые прочел рукопись до конца, неизвестно, но теперь он читал ее каждый день, выкапывая из чахлых на первый взгляд недр все новые и новые сокровища мысли. Перелистывая страницы, он ощущал во рту привкус истины и облизывал пересохшие губы.
      В течение пяти ночных дежурств врач-однокурсник пересказывал по памяти недостающие в рукописи куски, и, хотя не сразу, с трудом картина романа, романа-истины, романа-предостережения сложилась перед внутренним взором Дениса Александровича, нарисовалась на внутренней черной бумаге сомкнутых век.
      Зав. отделением укусил одного из своих пациентов, вполне обоснованно вообразив себя собакой-фокстерьером. Он разрабатывал новую методику, но его все равно забрали. Так тридцать три листа сделались единоличной собственностью Дениса Александровича. Писать в личное время не запрещалось, и, чтобы не забыть, он своими словами в тетрадь вписал недостающий текст. Постепенно текста становилось все больше и больше, всплывали упущенные или забытые подробности. Рукопись лежала под подушкой, а тетрадь в тумбочке рядом с кроватью. В ней мелким почерком (половина текста по-латыни, четверть по-английски) набралось уже сто две страницы рукописного текста.
      Иногда приходили сомнения: "А не пишу ли я лишнего? Не искажаю ли великий текст своей корявой рукой? - Но Денис Александрович отметал их. Великую книгу невозможно исказить, она владеет тобою, а не ты ею! Что ни напиши, все прибавит ей истинности!"
      В то последнее утро своей жизни, когда Мария окончательно растворилась во мгле скрученной, как мокрое полотенце, вселенной, проплыло белое облако, встало и зашло маленькое мокрое солнышко. Денис Александрович открыл один глаз. Он сразу обратил внимание, что белая черта подоконника сделалась еще белее и еще тяжелее. Она походила на мраморную плиту, хотя была деревом, выкрашенным в белый цвет масляной краской. Всплыла цитата: "Не суть предмета - его вид, а вид его - суть!" Денис Александрович неожиданно для себя открыл и второй глаз и сразу сел на кровати, потянув за собой одеяло. Босые ноги уперлись в твердый теплый линолеум. Он открыл тумбочку, достал тетрадь с вложенным в нее карандашом и быстро записал восстановившийся в памяти кусочек текста из начала романа. Перечитал, добавил еще пару слов, получилось верно.
      "Как мало и скудно пишем мы и думаем о Великих. А они не чета нам, их число бесконечно в бесконечной массе обитаемых миров. Но наше число простых потребителей бесконечнее неизмеримо? Мы пытаемся оправдаться, размножая портреты, скульптуры и высказывания Великих до собственной численности!.."
      Прямо напротив лицом к Денису Александровичу на кровати сидел Профессор. Глаза у Профессора немного отекли, стекла очков запотели, из ноздрей торчал рыжий мох.
      - Доброе утро, - сказал Профессор.
      - Доброе! - кивнул Денис Александрович.
      - Очень доброе, - плаксиво сказал Профессор и спросил: - Чувствуете запах?
      - Да, чем-то, несомненно, пахнет.
      - Чем-то, чем-то!.. Профаны, недоучки, разгильдяи? Сказать! Чем-то! он поднял вверх тонкий сухой палец. - Это экскременты!
      Профессор был крупным пушкинистом. Изваяв десятую книгу о поэте, он в поездке по Нечерноземью обнаружил где-то нацарапанную гвоздиком на стене еще одну строку и попытался выпустить одиннадцатую книгу. Но книга в печать не пошла. Пятнадцать лет потратил ученый на доказательство подлинности строки. Дело в том, что оригинал погиб. Профессор захворал, а старательный маляр замазал шедевр литературы белой масляной краской. Еще через семь лет книга все же увидела свет. Очищенный от краски кусок стены поместили в музей, а строку включили в дополнительный том академического издания. Но Профессор уже готовил к изданию двенадцатую книгу.
      Сохраняются все вещи Пушкина, старые ботинки, галстуки, нижнее бель е... Профессор пошел дальше. Он разобрал пол совершенно новенькой пристройки в Болдине, в кабинетах дирекции. По старинному плану он вычислил предполагаемое отхожее место.
      "Вещи, это вещи и не более того! - говорил Профессор, когда два огромных санитара тащили его в машину, - а тут не вещи, тут плоть самого Поэта, его сокровенная часть!"
      Пушкинист был неизлечим. Ему постоянно чудился запах божественных экскрементов. И чем больше его кололи и кормили таблетками, тем запах становился сильнее. Он сделался настолько сильным, что его начали ощущать даже врачи.
      - У вас мания преследования, - сказал Денис Александрович. - Вас преследует запах. Вот, извольте! - Денис Александрович полистал свою тетрадку и, конфузясь, прочел: - "Объединенным комитетом ста тысяч миров воздвигнут как плод вдохновения заповедный мир гениев. Сюда на цветущую благоуханную планету свозилось все, начиная от мыслей и кончая запахами гениев. Герой, проникший сюда в поисках хоть частичного ответа на свой неизменный вопрос, задыхаясь во мраке и зловонии, с трудом протиснулся между книжным стеллажом и штабелем могильных плит, прихватил с какой-то полки несвежие носки и через минуту бежал".
      Профессор нашел ногами шлепанцы, повозил ими по скользкому линолеуму и встал. Он накинул на плечи пестрый халатик и пошел в туалет.
      "Воду, что ли, включили? - подумал Денис Александрович. - Пойду напьюсь!"
      На четвертой странице машинописного текста Эрвин Каин открывал тайну перемещения во вселенной. Нужно было пить воду. "Человек в основном состоит из воды, и барьером, непреодолимой преградой, мешающей ему втекать в океаны вселенной, служит лишь горстка так называемых минеральных солей".
      Денис Александрович не верил Эрвину Каину, но последние годы его мучила жажда, и при любой возможности он пил столько, сколько успевал выпить, пока его не оттаскивали от животворящего источника.
      До завтрака оставалось еще время, и, удобно устроившись на ледяном фаянсе унитаза, воду все-таки не включили, бывший психиатр, как и всегда, обратил свои мысли к священной книге.
      "В представлениях древних контакт с иноземной цивилизацией, во-первых, неизменно связывался с выходом в космос, а во-вторых, казался особым событием. Но уже спустя год после первого контакта всем стало понятно, что никуда выходить и ничему удивляться не надо, а просто придется пересмотреть карту планеты, прибавив к ней бесконечное количество государств и материков".
      Сначала новые поселения отмечали только краской. потом все краски и все их оттенки иссякли. Карты стали снабжать запахом, позже вкусом. Но количество опознанных контактных миров перевалило за полтора миллиона, не помогали уже и бесконечные оттенки ультразвука, так называемый "дельфиний язык".
      Под Денисом Александровичем мелодично зажурчала вода, и он, подтянув штаны на резинке, пошел к крану. Вентили на кранах по обыкновению отсутствовали, и открыть хотя бы один из них было невозможно, но краны издавали теперь протяжный, булькающе-свистящий звук, а на одном из железных носиков уже скапливалась и летела вниз капля воды.
      Денис Александрович лизнул каплю и пошел в столовую. После завтрака полагался целый стакан чаю.
      "Стакан чаю - это больше, чем тридцать капель воды. Я иду в столовую, соответственно, если я мыслю логически, значит, я существую совершенно нормально!"
      За столом уже сидел Профессор, а рядом со столом стоял на одной ноге, руки за голову, Сидоров. Денис Александрович покивал обоим и подвинул себе стул. На столе на белой клеенке стояли пустые пластмассовые тарелочки и лежали аккуратно ложки. Денис Александрович хотел расспросить Сидорова о его многозначительной позе, но не стал.
      - А когда я ездил по обмену в Монтевидео?.. - затянул свою обычную утреннюю песню Профессор. - Вы не представляете, какие там краски, какие там запахи?..
      Денис Александрович попытался представить себе Монтевидео, но представил почему-то тесную комнату, заставленную старой мебелью. Оттуда, выпив канистру кипяченой воды, герой романа, которого так и не пустили к станку, отправился в путешествие по вселенной. Текст вспомнился наизусть, и, пока подавали завтрак, Денис Александрович прокрутил эту сцену дважды.
      "Он открыл белый пластиковый ящичек и разложил карту, - писал Эрвин Каин. - При масштабе один к ста миллиардам поверхности пола не хватило, и пришлось вытащить письменный стол и кушетку в коридор!" - "Куда же теперь?! Как булькает в животе! Сейчас я начну улетать, а я еще не выбрал куда. Всматриваясь в миллионы разноцветных, вынесенных на плоскость миров, вдыхая их запахи, пробуя на язык, он думал: "А ведь переселение души в иной мир - это как измена Родине!" Один мир был кислым, как лимон, другой коричневым, а от третьего закладывало в ушах. Сам не замечая того, он жевал теплую крашеную бумагу, набивая желудок и тем самым непроизвольно уменьшая воздействие целебной воды!"
      "Вода, вода, вода! - крутилось в голове Дениса Александровича. - Нужно же чем-то запивать лекарства?"
      К Профессору, все еще рассуждавшему про Монтевидео, склонилась медсестра.
      - А ну-ка, скушаем таблеточку!.. Вот наша таблеточка. Синенькая! А вот Сидорову - беленькие! А вы, Денис Александрович, сегодня у нас на диете, вам временно отменили.
      - А мне? - спросил Генерал, неизвестно как оказавшийся за их столом. - Мне тоже поститься?! У меня, между прочим, печень! - он схватился за печень.
      - А тебе, миленький, еще не назначили, у тебя только укольчики!
      Сидоров проглотил таблетку, и медсестра заставила его открыть рот. Она напоминала, заглядывая туда, астронома, изучающего знакомые, но уже осточертевшие созвездия.
      - Вот и умница! А то, знаю я тебя, спрячешь за щечку!.. - она потрепала Сидорова за костлявое плечо.
      Медсестра чем-то походила на Марию, но на руках у нее вместо положенного младенца был поднос с лекарствами, уменьшающий сходство.
      Денис Александрович съел котлету, съел жидковатое картофельное пюре, выпил свой чай. Профессор протянул ему свой стакан, Денис Александрович выпил и кивком поблагодарил. Он вообще хорошо относился к Профессору. В первую очередь хорошее отношение шло от того, что на заслуженном пушкинисте ему в свое время удалось защитить кандидатскую.
      - А я чая не люблю! - улыбнулся Профессор. - Компотик из яблок люблю, с зефиром... А зефир лучше, чтобы был розовый!
      После завтрака наконец включили воду. Переждав время, пока сумасшедшие, помешанные на чистоте. умоются, Денис Александрович рывком присосался к освободившемуся крану. Рядом, у соседнего крана разместился Сидоров. Сидоров, нормируя воду портвейновой пробкой, неизвестно как попавшей сюда, выпивал ровно пять граммов в тридцать пять секунд, проверяя время по собственному пульсу.
      - Вы по какой системе пьете? - закончив первый цикл, спросил он у Дениса Александровича.
      - Я так, жажда мучает, - неохотно прерываясь, сообщил тот.
      - А то, может быть, небольшой курс уринотерапии? - поинтересовался Сидоров.
      - Нет, мочи не хочу, даже собственной! - и бывший психиатр опять присосался к железному носику.
      - Вас же всякой дрянью кормят! - не унимался Сидоров. - Вас же всякой дрянью поят! Вы мясо едите, вот сегодня даже ели!.. А мясо чрезвычайно вредно для духа! А уринотерапия все снимает! Выпили утречком перед завтраком стаканчик, и вся пакость в вас, так сказать, просвистит, не затронув энергобиоканалов!
      Денис Александрович зажмурился, пытаясь представить себе Марию, но представил себе только Сидорова со стаканом мочи в руке.
      "Пусть, пусть я ничего не имею от этой влаги! - захлебываясь, думал он. - Но я буду, буду пить, у меня своя система, я пью много воды, потому что я в нее верю!"
      Профессор подошел сзади и теперь тряс его за плечо:
      - Ну не надо, ну хватит вам воду пить! А то пойдемте укольчики сделаем, ребята уже сделали и в шахматы играют, а вы тут... Пойдемте!
      Бывший психиатр с раздражением, но не без удовольствия подчинился воле своего бывшего больного. Он вышел в коридор и, издали увидев непривлекательную очередь в процедурный кабинет, зашаркал в палату за тетрадью. Он не мог долго обходиться без нее.
      Палата была закрыта. Стеклянная небьющаяся дверь защелкнута на замок, и она не имела ручки.
      Денис Александрович, не обращая больше никакого внимания на Профессора, тянувшего его за рукав, напрягая глаза, смотрел сквозь стекло на свою тумбочку. Он видел сквозь ее белое дерево тетрадку, лежащую внутри. Видел сквозь обложку бегущие строки.
      "Очень скоро все изменилось на Земле. Никто больше не работал. Множество производительных миров охотно кормили, поили и одевали человечество.
      Они были готовы и учить его, но человечество категорически отвергало иное знание вещей и математик.
      В моду вскоре вошли тоталитарные режимы. Не в состоянии пресечь утечку граждан в иные миры, правительства усилили пограничный контроль. Теперь легче было попасть из Москвы на Альфу Центавра, чем из Парижа в Лондон. Повсеместно вводился комендантский час. Лишенное трудовых и умственных занятий, человечество, пытаясь сохраниться как вид, приступило к всевозможным преобразованиям. Возникали новые тюрьмы, новые законы. Можно было загреметь в одиночную камеру на восемь лет за то, что не вовремя и не там чихнул, можно было получить пятнадцать лет, сделав по центральной улице нечетное количество шагов. На местах заводов и фабрик возникли бани и катки с искусственным льдом. Функционеры хоть и не потеряли работы, но трудовой день их сократился сначала до получаса, а потом и до семнадцати минут.
      Сохранившаяся полиция вела активную борьбу с демонстрациями под лозунгом: "Верните рабочую минуту!" или: "Как ты прекрасно, мгновение труда!"
      Смертные казни были отменены, но пришельцев из других миров расстреливали без суда и следствия прямо на улицах. Мучительно входило в обиход долголетие".
      Сквозь бегущие строки гениального текста Денис Александрович увидел вдруг проступающий профиль Марии и на всякий случай сразу закрыл глаза.
      Когда он открыл глаза, из кабинета напротив вышел Сидоров и, насвистывая, пошел в туалет. Сидоров вышел, а Денис Александрович вошел в кабинет. Среди сверкающего кафеля и чистого стекла процедурная сестра Варвара Варфоломеевна, лихорадочно облизывая свои быстро пересыхающие губы, колола Генерала аминазином. Генерал кряхтел.
      Генерала привезли сюда из военного госпиталя, где он лечился от цирроза печени. Психоневрологическое отделение от нефрологического в этом госпитале отделяла одна-единственная, но всегда закрытая дверь. Как-то Генерал гулял по коридору. Дверь в психоневрологическое отделение была почему-то открыта, и он вошел, а дверь сквозняком захлопнуло. Когда санитар спросил его, отчего это он тут, а не в палате. Генерал ответил:
      - Я генерал.
      Так Генерала и не хватились в нефрологическом отделении. Через полгода его перевели в другую, уже целиком психиатрическую больницу, а еще месяца через два при интенсивном лечении он постепенно начал осознавать себя рядовым, изредка впадая в состояние генерал-полковника. Но даже опытному врачу не удалось добиться от Генерала ощущения человека штатского.
      В тот последний день своей жизни Денис Александрович отчего-то очень не хотел идти на укол. Он видел, как вонзается длинная прямая игла в подрагивающую ягодицу Генерала, и с грустью вспоминал, что у процедурной сестры тоже в жизни не все в порядке. Муж сестры Варвары Варфоломеевны лежит в другой больнице. Неопрятные соседи по даче вылили в туалет ведро керосина. Керосином они морили вшей. А он, человек серьезный и образованный, но большой любитель курения, бросил под себя спичку.
      - Следующий! - сестра набирала шприц. От слова "следующий" у бывшего психиатра закололо под ложечкой и очень захотелось еще водички.
      "Мука облагораживает, она целебна, - утверждал великий Каин. - Не помучаешься - не порадуешься, потому что не с чем будет сравнивать!"
      Ложась лицом вниз на клеенчатую кушетку, Денис Александрович видел, как вошел за ним и стыдливо прислонился в углу у стеночки Женщина. Женщина был в пышной кудрявой бороде и имел рокочущий бас.
      - Что смотришь-то? - спросила сестра.
      - А я привыкаю, - прогудел в ответ Женщина. - Привыкаю, мне доктор привыкать велел.
      Женщина получил года два назад производственную травму, правда, травму эту, хоть и полученную на производстве, так и не сочли производственной.
      В семилетнем возрасте его пытались изнасиловать в подъезде два взбесившихся гомосексуалиста. Мальчик отделался, как тогда показалось, легким испугом.
      В Женщину Фрол Кузьмич обратился как-то вечером. Он работал дежурным сантехником и сильно устал. Вернувшись в свою каморку, включил радио и, услышав голос диктора, мгновенно сошел с ума.
      - Голубые уснули! - рявкнул диктор, и радио с треском замолчало: отскочил проводок.
      То, что это была лишь первая неполная строка, и то, что не "голубые уснули", а "голубые уснули леса" Женщина так никогда и не узнал.
      - Фантастические какие существа вы, мужчины, - сказал Женщина Денису Александровичу. - Загадочные.
      Денис Александрович не любил Женщину и ввязываться в разговор не счел нужным.
      Мария всегда была в черном платье и в черной шали, а младенец всегда был голенький. Достаточно было закрыть глаза после укола, как во вращающихся мириадах звезд выплывал ее теплый образ. Достаточно открыть - звучал голос Эрвина Каина.
      "Привыкнуть было трудно, почти невозможно. Разнообразие миров поражало своим движением, красками, запахами. Он метался средь них, не уставая, и вдруг увидел, что кругом люди. Все цивилизации без исключения кишели людьми. Попадались, правда, разумные собаки, рыбы... Однажды он встретил даже разумную курицу, но главными были люди. Вселенная, населенная людьми. Только какие-то розовые камни напели ему часть истины: не было нигде никаких людей. Миры подводны, воздушны, подземны, разумные миры гнездятся в раскаленных жерлах солнц... Просто являясь в каждый следующий мир, человек приобретает его форму и его суть. Что было одинаково во вселенной, так это зрение. Видели все как раз, во всех без исключения мирах одинаково. Он думал, что общается с людьми, так же как какой-нибудь таракан с Альдебарана, считал, что вселенная населена тараканами. Великим средством адаптации была неизменная, все та же самая кипяченая вода".
      Денис Александрович сидел на кровати и записывал недостающие строки романа, а Сидоров прочитывал их через его плечо. Сидоров был единственный, с кем бывший психиатр делился Эрвином Каином. Знакомый с Сидоровым до больницы только по йоговскому руководству к переводу, он не мог не восхищаться этим человеком. Человеком, прошедшим все, все школы, от примитивной Хатхи до масловрачевания. Путь его лежал через ежевание, оленевание, моржевание, путь его лежал к упражнениям раков. Моржи кидались в ледяную воду проруби, раки, антиподы моржей, ныряли в ванну с крутым кипятком, и наконец - последняя ступень совершенства - "раки-фри". Сидоров сделался одним из основателей и духовников этого вида спорта. Ловцы здоровья купались в кипящем масле. После нескольких смертных случаев с новичками была наконец изобретена машина-доставатель. Даже тренированный спортсмен не может находиться в кипящем масле более четверти секунды. Сам человек за такое время выпрыгнуть не успевает, и ему помогает машина. Машина опускает, достает, моет спортсмена охлажденным бензином. Инвентарь не дешевый, но игра стоила свеч. Сидоров был арестован на часовом заводе ночью, когда пытался украсть оттуда запчасти для реле времени механизма. В тюрьму он не пошел, при его знании философии ничего не стоило симулировать сумасшествие.
      - Пошли обедать! - сказал Сидоров, перелистывая страницы тетради. Пошли, сегодня рис дают без подливки! - он перевернул еще одну страничку. - А вот это любопытно, странная какая-то помесь Раджа-йоги с Конан-Дойлем, впрочем необоснованно... Необоснованно, но остроумно!.. Чушь. - И он процитировал: - И везде, где бы он ни был, сохранялось ощущение, что кто-то невидимый, какая-то сила наблюдает за ним. Наблюдает за всеми, наблюдает всегда, наблюдает, как может наблюдать только Бог".
      В этот последний день на обед действительно был рис. Огорчало то, что на третье давали компот, и ни Генерал, ни Профессор компотом не поделились.
      - Все миры изучаете? - вылавливая из своего стакана кусочек яблока, спросил Профессор. - Миры - это неплохо, доктор говорит, что в каждом человеке мир.
      - Все вы шизофреники, - пробурчал Сидоров с полным ртом, он переваривал рис прямо во рту, облегчая работу желудку. - И доктор ваш шизофреник.
      - А почему шизофреник? По-моему, все верно, - сказал Генерал. - Каждый человек за мир, и выпить бы сейчас, это неплохо! - он посмотрел на свой компот. - Эх, выпить бы!..
      "Почему он говорит, что нечего выпить, - чувствуя нарастающее головокружение, думал Денис Александрович. - Немного, но есть! Что-то мы с ним по разному видим! - вероятно, увеличили дозу лекарства, потому что стол уплыл куда-то, затошнило и заболел живот. - Я же сумасшедший! -вдруг осознал Денис Александрович. - Я сам сочиняю этот роман и сам поклоняюсь ему! Но если я это понимаю... Нет, это я сейчас понимаю, через минуту забуду... Живот отпустит, и я забуду такую простую и ясную мысль!.. Но неприятно, когда болит живот... И Мария, мое дитя на ее руках - это же святое! Как там написано, у меня в тетради:
      "Обследуя миры в поисках Бога, герой запутался, наконец, и вернулся домой, и тут Бог сам пришел к нему. Плечистый мужчина с огромной белой бородой, в носу золотое кольцо и бриллиантовые серьги в ушах. "Вы Бог?" - спросил его герой. "Да, я Бог!" - ответил Бог. Герой был очень расстроен. Бог оказался непохожим на идеал, хотя все видел и понимал. Правда, в отличие от него, человека, ничего сделать не мог, ни одного чуда..."
      Бред! Ерунда! Я сам это придумал, я сам...
      Но остается же Мария!.. Боже мой, зачем я пью эту воду, у меня же будет водянка! Не буду больше пить! - взрывались белые точки звезд. Он видел Марию, ее белое лицо, ее загадочную улыбку. Мария шла по цветущему лугу, она шла по цветущей вселенной, и вокруг нее под ее легкими босыми ногами просыпались цветы...
      Неимоверным усилием воли Денис Александрович открыл глаза. Мария исчезла. Повисал почти над ним белый мраморный край подоконника.
      - Ну, очухался?! Молодец! - Профессор гладил бывшего психиатра по щеке. - А то тебя уже вызывали.
      - Куда вызывали? - садясь на постели, спросил Денис Александрович.
      - Забыл? Свидания сегодня! - Профессор хмыкнул. - С родственничками. К тебе пришли, к Генералу пришли!.. - глаза его, несмотря на улыбку, наполнялись слезами, - а ко мне нет!
      Денис Александрович поднялся и, стараясь ступать как можно тверже, пошел по коридору.
      "Я все помню! - думал он. - Не пить. Не писать. Я не сумасшедший. Нужно только помнить о том, что я не сумасшедший".
      Сестра открыла блестящей отмычкой дверь, пропуская его в комнату для свиданий. Здесь было много народу, и бывший психиатр не сразу увидел Генерала. Он сидел на стуле, выпятив живот, а перед ним приплясывали два молодых офицера.
      - Денис! - услышал бывший психиатр женский голос. - Денис, это же я, Мария?.. Ты не узнаешь меня?
      Перед ним стояла немолодая худенькая женщина. Красный широкий костюм, блестящие лакированные туфли, сильно накрашенное, какое-то сморщенное лицо...
      - Ты? - спросил Денис Александрович.
      - Я, Денис, - женщина с грустным видом пожала плечами.
      - А где мой сын? Он же родился! - мир опять завертелся, побежали вокруг, затрещали, лопаясь, световые галактики. - Он же родился лет тридцать назад, ты помнишь?! Я помню, точно тридцать три, где он?
      - Успокойся, милый, - Мария попыталась взять его за руку. - Успокойся! Это была девочка, она умерла... Еще тогда умерла, тридцать лет назад.
      - Умерла, - ошалело повторил Денис Александрович, чувствуя уже, что и сам умирает.
      Пол аккуратно наподдал по спине, а сверху перед глазами закрепился потолок.
      - Доктор! Сестра, ему плохо! - кричала Мария. - Помогите же кто-нибудь! Ему плохо, помогите?
      "Я умираю, я действительно умираю? - подумал Денис Александрович. Что делать?"
      - Воды! - приподнимаясь на локте, истошно заорал бывший психиатр.
      Скорее, пока я еще не умер, принесите хоть пару ведер воды!.. * НА ТОМ СВЕТЕ
      Путешествие в памяти не сохранилось, но без сомнения это была уже другая планета. Наконец-то, он переместился.
      Вокруг было поле. Планета находилась где-то в космосе очень далеко от Земли, и она напоминала постылую старушку Землю, просто во всех деталях, походила: цвета, ароматы, вечерняя прохлада, звон кузнечиков в траве, ненавязчивая гравитация, осознание себя, как личности в определенной точке пространства-времени. Не перепутаешь!
      Глубокая печаль и красота в каждой травинке, в каждом лепестке, в каждом собственном вздохе. Прямо перед Денисом Александровичем на земле сидела зеленая лягушка. Лягушка держала во рту золотую стрелу, похожую на стрелку часов из романа Эрвина Каина.
      "Страшное дело, одного ведра воды хватило! - Подумал Денис Александрович. - Вот оно воплощение мечты!"
      Он сглотнул непроизвольно, и под его пристальным взглядом лягушка исчезла, с хлопком растворилась в воздухе. Золотая стрела упала на траву.
      "С мечтою нужно быть осторожным, - сказал он себе, наступая на стрелу ногой. - Мечта, как женщина, не терпит пристального внимания".
      С легоньким треском стрела распалась под его подошвой, и одновременно с тем над головой в еще светлом небе проявились золотистые звезды. И будто затикали вокруг миллионы невидимых часов.
      Время пошло.
      Он был вне родной планеты, вне рамок своей жизни, он выпил ведро воды и вырвался в космос. Только мысль оставалась та же - ясное глубокое понимание сути.
      Конечно, это была не Земля, хотя переход через миллиарды световых лет случился с ним мгновенно. Он будто скользнул мыслью сначала очень медленно куда-то влево, а потом очень быстро куда-то вперед.
      Первый трепет угас, коленки перестали дрожать, и он понял, что не все детали окружающего пространства совпадают с тем, что он знал раньше. И то, что не совпадало, было особенно приятно.
      Небо над головою поблескивало, как лед, и по этому темнеющему голубому льду, сметая золотые звезды, скользило белое двойное солнце. Чернел холм за полем, постепенно из зеленого превращаясь в черно-красный. Смыкался лес вокруг. И совсем уже родные все звонче и звонче с наступлением сумерек захлебывались птичьи голоса.
      Переместившись на другой конец вселенной, Денис Александрович оказался в полном одиночестве. Но насладиться одиночеством не успел. Тотчас оно было разрушено. Достаточно оказалось просто обернуться. Рядом, широко расставив ноги в сапогах, стоял Эрвин Каин.
      - Я верю вам! - сказал Денис Александрович, зачем-то протягивая руку. - Верю, но не все понимаю! - рука так и осталась висящей в воздухе. Здесь так знакомо... Так чисто... Так ясно... - Он потер потную руку об одежду. - Я читал ваши книги. Я знаю вас как писателя! Я узнал вас. Но я узнал и это поле, это синее небо, это двойное солнце, что странно. Разве я мог видеть это место? Я же никогда не был здесь.
      - Слепой зачастую привыкает к радиопьесам еще до того, как ослепнет. - Без всякого пафоса сказал Эрвин Каин. - Глухой привыкает к титрам в кинофильмах, еще обладая слухом. Вот так и мы, готовимся Там, чтобы существовать Здесь...
      Голос Эрвина Каина звучал ровно на одной ноте, и Денис Александрович не смел перебить учителя. Каин стоял среди высокой травы и смотрел на заходящее солнце.
      - Беда, конечно, если слепой привык к титрам, а глухой любит радиопьесы, приходится переучиваться... - Он вопросительно взглянул на Дениса Александровича. - С вами, я вижу, все в порядке, а мне вот пришлось переучиваться. - Он сделал торжественную паузу, желая вероятно подчеркнуть смысл сказанного. - Но поверьте, я вознагражден.
      На одно короткое мгновение Денису Александровичу почудилось, что солнце всего одно, и что второе солнце лишь отражение первого в толстом больничном стекле. В это мгновение поле вокруг медленно почернело. Подул ветерок и воздух наполнился сладким запахом, сходным с запахом импортных транквилизаторов, но, конечно, это был запах вечерних цветов.
      Солнца уходили, одно за другим, катились к горизонту но все еще хорошо можно было разглядеть мужественные черты великого писателя, его простой брезентовый костюм, его высокие белые сапоги. Двойное солнце играло на вороненых стволах двустволки, висящей на плече Эрвина Каина, и солнц становилось четыре.
      - А я думал, что, когда умру, ничего не будет! - неожиданно для себя сказал Денис Александрович. - Это было заблуждение?
      - Наивная душа! - Великий Каин посмотрел на него почти с любовью. Есть два лозунга! - И он процитировал сам себя: - Первый: "Жить и трудиться неустанно!" и второй: "Умереть и трудиться всегда!"
      Он переступил на месте. Сапоги писателя зашуршали по вечерней земле, будто тапочки по больничному полу, и Денис Александрович вдруг увидел, что это вовсе не Эрвин Каин стоит перед ним среди обширного поля на закате, а Генерал в пижаме стоит перед ним на фоне кафельной стены, бурно рассуждая о достоинствах генеральской охоты.
      - Завидую, - сказал генерал.
      - Чему? - удивился Денис Александрович.
      - Ну тебя же признали неизлечимым, - сказал Генерал. - Теперь тебе группу дадут. Теперь тебя домой отпустят!
      - Мой дом здесь! - возразил Денис Александрович, и великий Каин поддержал его:
      - Дом человека там, где живет его мысль! Без сомнения, наша вселенная достаточно уютное место, но при этом не стоит забывать, что звездное небо всегда внутри нас!
      "А законы морали, они что же, снаружи?" - хотел спросить Денис Александрович, но это был только миг. Короткий миг помутнения. Вопрос родился и отпал.
      Все вернулось. Он шел вслед за великим Каином, а петляющая узкая тропинка, ничем не напоминала скользкий линолеум прямого больничного коридора.
      - Вы здесь творческим трудом занимаетесь? - стараясь не отставать, спрашивал Денис Александрович.
      - Творю помаленьку, - охотно подтвердил Эрвин Каин. - А как же без этого! Творю, конечно!
      - Вы фантастику пишете?! - от быстрого шага Денис Александрович немножко задыхался. - Дадите почитать?
      Ускоряя и ускоряя шаг, философ объяснил:
      - Фантастика не отражает сути. Я ушел от вымысла. Я теперь реалист, друг живой природы. Скажите мне, что может быть извращеннее, что может быть невероятнее нашей реальности. Какой фантаст нужен, чтобы придумать элементарную суточную милицейскую сводку! Поверьте, для этого нужен гениальный фантаст. А гениальный фантаст - уже почти реалист! Осознанная реальность не терпит литературного искривления. Поэтому-то я не подарю миру больше ни одного текста. Теперь я создаю совсем иное!
      В эту минуту под ноги Денису Александровичу бросился крупный серый заяц. Со всего разгона бывший психиатр налетел на зайца и чуть не упал. Заяц сел на тропинке перед ним, задрал уши и уставился на человека. У него были красные глупые глаза.
      - Вот его я создал, - объявил Эрвин Каин.
      Стволы ружья уткнулись в зайца, но тот почему-то не убежал, только еще сильнее вылупил глаза и отвесил губу.
      - Пойдемте, больной! - вдруг сказал заяц и дернул лапой, указывая направление. - Не задерживайте! Вы еще всю ночь улыбаться будете, а у меня дома собака не кормленая. Тибетский терьер, девочка.
      Денис Александрович узнал эти глаза, узнал эту грустную, мокрую губу, эти большие желтые зубы. Когда-то в иной жизни, этот симпатичный травоядный зверек был человеком и работал санитаром в сумасшедшем доме. Он отличался от других санитаров тем, что все время заводил с больными разговор о своей собаке, всякий раз сравнивая любимого пса со следующим пациентом.
      - Укольчики пора делать! - ехидничая объявил Заяц. - Пойдем, пойдем, милый! Я тебе, так и быть, про свою собаку расскажу.
      Приняв бытие зайца как поэтическую метафору из романа, Денис Александрович не сопротивлялся. Впрочем, не сопротивлялся своей метафоре и великий Каин. Втроем они прошли до конца тропинки. Подобно хорошо смазанной двери скрипнули ветви. Чистым кафелем мелькнула поверхность маленького озерца. Пышное ложе из красной и желтой листвы, подобно кушетке в процедурке, повисло на четырех острых ножках.
      Ощутив легкую усталость, Денис Александрович опустился на ложе. Оно оказалось прохладным и скользким. Распуская тугой пояс на брюках, он лег на живот.
      Заяц встал рядом столбиком, ноздри его шевелились.
      - Вот и хорошо! - сказал заяц, и с размаху ударил Дениса Александровича когтистой лапой по правой ягодице. - Вот и по-доброму! Сейчас уколемся, завтра утречком уколемся, а там глядишь и на выписку!
      Нижняя губа ушастого свесилась почти до земли. Денис Александрович почувствовал, как окостенел его зад и это оказалось весьма неприятно.
      - Я понял, это шутка! Фокус? - с опаской поинтересовался он, поднимаясь и натягивая штаны. - Говорящих зайцев ведь не бывает! - Он повернулся, желая получить разъяснение фокуса у великого Каина, и почти утонул в глубоком и чистом, как лесное озеро, холодном взгляде философа. - Я его знаю, этого Зайца, - неуверенно добавил он. - Он санитар, из психушки. Но я не понимаю, почему он здесь и в таком странном виде?!!
      - Ошибаетесь, - возразил Философ задумчиво, - У него нет вида! Виды, подвиды, этнические группы, социальные классы, имущественное неравенство, интеллектуальное и инстинктивное начала, это все было там, почему-то он показал пальцем в небо. - Там, при жизни! Здесь у нас только чистый продукт - душа! А душа, знаете ли, она жаждет!
      Голос Эрвина Каина возрос, обретая трагическую ноту. Трагическая нота сразу выразилась в конкретном действии. Философ, хоть и без размаха, но сильно ударил ушастого стволом. В ответ Заяц чихнул, крутанул головой и его острая морда оттолкнула двустволку.
      - Не надо, - пискнул он. - Не балуйся. Накажу!
      - Успокойся! - сказал Эрвин Каин.
      Он вынул из кармана и дал зайцу большую морковь. После чего Заяц, уже стоящий столбиком, вытянулся еще сильнее и сладко захрустел.
      - Следующий! - с хрустом выплюнул он. - Следующий!
      Небо приятно мигнуло красным. Раздался гудок. Как после укола у Дениса Александровича закружилась голова, и зеленые ветви расплылись, смыкаясь медленно вращающимся кругом. Если бы не Эрвин Каин, то он, наверное, упал бы. В голове его переворачивались, и путались вечные и конкретные вопросы.
      Долго. Всю жизнь Денис Александрович пытался сформулировать эти вопросы. Он и готовил их, оттачивал как карандаш, складывал в стопочку, перетасовывал. Те вопросы, что были побольше прояснял, как протирают мокрой тряпочкой экран выключенного телевизора, те, что можно было пока отложить, пересыпал нафталином, а те, что задавал любимым женщинам, обрызгивал французскими духами. Но теперь, когда настал решающий миг, колода выпала из дрожащей руки и на месте строгого логического пасьянса образовалась путаница желаний.
      - Я хочу спросить о самом главном в жизни? - задыхаясь и хватаясь за податливый локоть философа шептал в горячке Денис Александрович. - Я всю жизнь хотел об этом спросить. И я забыл, как это называется...
      Очень медленно переставляя ноги, опираясь на Эрвина Каина, он шел по тропинке. Ему очень хотелось прилечь и забыться, но ему также хотелось задать свой вопрос. Хотя бы один.
      - Что происходит с человеком после смерти? - спрашивал он.
      - То же, что происходит с человеком после обеда, - охотно отозвался Эрвин Каин. - С каждым разное. Все зависит от исправности желудка, и пищи поданной на обед. Кого-то клонит в сон, у кого-то запор, у кого-то понос, кому-то нравится заниматься сексом с набитым желудком, кто-то предается серьезным сытым размышлениям, а иной человек запивает обед таким количеством водки, что душа его просто растворятся в ней, как чеканная золотая монета в плавиковой кислоте.
      - Разве душа может погибнуть? - искренне ужаснулся бывший психиатр.
      - Вполне! Душа проста и неделима, как и атом! Но это только в том случае, если мы говорим об атоме, как о философском понятии. Если мы возьмем атом, как физическое понятие, он столь же шаток, хаотичен и ненадежен, как бетонный небоскреб-супермаркет в сейсмической зоне во время землетрясения.
      - Но если душа не растворилась в водке, то куда она попадает после смерти? В один из вымышленных миров?
      Эрвин Каин остановился. Он поставил Дениса Александровича на ноги и, взяв за плечи, сильно встряхнул.
      - Неужели не понятно? - спросил он строго, как новый доктор. - После смерти душа человека попадает сюда, в рай или в ад, если угодно. По крайней мере, должен вас заверить, место всего одно, хотя территория и не маленькая. Практически все оказываются в одном положении. Но некоторых я вынужден все-таки наказывать. Вот, посмотрите!
      Философ снял с плеча ружье прицелился в проплывающего мимо величественного, мохнатого изюбра и спустил курок. От грохота выстрелов, а сработали сразу оба ствола, у Дениса Александровича сразу заболела голова.
      - Вы убиваете их? - хватаясь за голову руками спросил Денис Александрович.
      - Убиваю! - согласился Эрвин Каин. - Отстреливаю. Но не нужно беспокоиться, они потом и дальше себе живут. Мой выстрел можно сравнить с мгновенной фотографией на память. Смерть, она ведь только закрепляет конечный образ, а вовсе не истребляет дикий росток вашего желания жить.
      И действительно сквозь слезы Денис Александрович увидел как изюбр-профессор поднялся на все четыре ноги и заковылял между высоких елей. Очень долго философ молчал и Денис Александрович, с трудом удерживаясь на ногах, сказал льстиво:
      - Честное слово, жалко, что фотографией увлеклись, и что фантастики больше не пишете. Очень интересно было бы почитать. А скажите, вы, так же как и другие, умерли? Но если вы также, то почему вы с ружьем, а они вокруг только ушами хлопают? Почему вы охотник, а они только звери лесные?
      - Нет, фантастику не пишу, - задумчиво отозвался Каин. - Но почитать дам, если вам уж так любопытно. Без фантастики нам с вами, вижу, уж никак теперь не обойтись. Спрашиваете, почему я охотник? Не знаю! Так расположились звезды. Кто-то работает жертвой, кто-то палачом. Наверное, меня просто назначили на эту работу.
      Эрвин Каин развернулся и размашисто зашагал по тропинке. Немного прихрамывая, Денис Александрович последовал за философом.
      - В последнюю минуту перед смертью что-то со мной произошло, - рассказывал философ вполголоса, - Что-то очень важное - то ли вспышка света, то ли полный мрак, то ли я взлетел, то ли провалился. В общем, решающее что то! Но я не запомнил, к сожалению, как это было. Думаю, именно тогда мне вручили это ружье.
      Одно солнце уже зашло, но зато второе только поднималось над лесом. Золотые звезды, как лампочки в коридоре, выстроились в стройный ряд. Кругом шум разговоры, длинные шаркающие шаги.
      Сверху посыпалась какая-то шелуха. Денис Александрович задрал голову. В темнеющих ветвях прыгала крупная белочка. Дятел долбил размеренно, клювом расширяя дупло. Пикировали с ветки на ветку мелковатые веселые воробьи.
      - Там на земле при жизни я придумывал научную фантастику, созидая и конкретизируя нашу вселенную! - рассказывал Эрвин Каин, - Суть моей работы, если рассуждать грубо, укладывалась в простую формулу: "Все, что написано пером, обязательно будет вырублено топором!"
      - Из дерева? - спросил какой-то зверь из-за левого плеча.
      И снова Денис Александрович ощутил легонький приступ головокружения, сквозь зеленые ветви будто проглянули кафельные стены, белые потолки, и линолеумные полы больницы. Вокруг стояли несколько человек в полосатых куртках, и они явно слушали вместе с ним великого Каина.
      - Ну почему обязательно из дерева? - возразил философ. - В любом материале. В первой своей жизни, вы знаете, я был писателем. Я писал, а оно все сбывалось. Самое фантастическое, знаете ли, сбывалось, в космических глубинах. В общем, понятно, космос так необъятен, всякое может случиться.
      Здесь я наказан, я пишу реальность - Книгу Бытия, населяя приключениями нашу старушку планету. Но не успеваю я придумать какую-нибудь пикантную ситуацию, а она уже произошла. И виновник оказывается здесь, и это - парадокс времени! В общем-то очень удобно, когда все по первому слову сразу делается. Не нужно ждать, когда редактор придет, не нужно ждать, когда книжка получится! Там, на Земле, ждешь не дождешься прямых результатов душевного перевоплощения. Очень долгий путь от мысли до морали! А здесь, на том свете, будьте любезны, счастливый парадокс!
      Эрвин Каин широким жестом руки обвел свои владения. Головокружение пропало. Вокруг все опять стало ясно и вполне материально. Посреди полянки стоял небольшой бревенчатый дом с квадратными небьющимися стеклами и белыми надписями на этих стеклах.
      - Прошу сюда!
      Эрвин Каин взошел на шаткое крылечко и, толкнув рукою дверь, пропустил своего гостя вперед. То, что не понравилось Денису Александровичу внутри домика, сразу исчезло. Пропали ряды кроватей, растворился в гомоне лесном сочный храп сумасшедших. Понравился ему только широкий мраморный подоконник с золотой витиеватой гравировкой.
      Крупно и солидно на мраморе было выбито: "Денис Александрович" - и пониже мелко, но тоже солидно, год рождения и год смерти.
      - А почему же я не зверек? - спросил Денис Александрович, с удовольствием опускаясь в глубокое очень теплое кресло напротив хозяина. Ведь вы же и меня придумали? Ведь я же умер.
      - Ожидания нет! И это парадокс! - объяснил философ. - Человек уже согрешил, но еще жив, и одновременно с тем он уже здесь под моими пулями ходит! И кстати, с чего вы взяли, что все мы звери? Вовсе нет. Хотя, это тоже наверное парадокс.
      - То, что ожидания нет - парадокс? - спросил Денис Александрович. - Я правильно понял, вы это имели в виду?
      Ружье философ поставил в угол возле желтой стены, и оно блестело теперь своим стволом, отражая мерцающий свет красной, как ночник над дверью, стеариновой круглой свечи. Закрыв глаза и открыв их вновь, Денис Александрович увидел перед собою лицо нового санитара, а вовсе не лицо Великого Каина.
      - Зачем вы перевоплотились? - спросил он. - Зачем вы пугаете меня?
      - Да привычка у меня такая, извини! - перед ним опять сидел Каин. - Я случайно! После обеда перед тихим часом всегда как-то хочется поперевоплощаться. Ты же понимаешь вся жизнь начинается только после обеда. Жалко, полюбил я тебя уже, а придется нам с тобой завтра расставаться. Не хочется, а придется.
      - Я понял. Вы превратите меня в собаку и застрелите из ружья, - все глубже и глубже проваливаясь в кресло и постепенно принимая горизонтальное положение, вдруг осознал Денис Александрович. - Скажите, что я ошибся. Скажите, что не превратите, а то я спать не буду!
      - Зачем же я буду превращать тебя в собаку? - искреннее удивился хозяин. - Ты мой читатель, мой гость! И вообще, почему вы так плохо думаете о моей собаке?
      - Я хорошо... Хорошо думаю о твоей собаке... Хорошо...
      - Ты вообще понимаешь, куда попал-то? Ведь предполагал, наверное, что попадешь в какие-нибудь извращенные пампасы? Этакая, после смерти, легкая жизнь в раю на сизом облаке? Предполагал? Так вот, нет! Нет апельсинам, нет ананасам! Нет! Все вполне обыденно! Русская дикая природа, теплая постель, правильная пропись, и каша на ужин! Но один хрен - первая группа. Все равно тебя завтра выпишут!
      - Я все понял... Я понял... - погружаясь в сладкую дремоту, шептал Денис Александрович. Но только скажите, Каин, ружье-то вам зачем? Двустволка эта? Ведь такие симпатичные эти Зайцы и Изюбры? Белочка, тоже симпатичная, она рыженькая, хотя и проститутка наверное... Неужели вам их совсем не жалко, грешников этих?.. Вы же сам грешник, Каин?..
      Шум леса за бревенчатой стеной нарастал. Шорох ветра, стук дождя, поскрипывание приоткрытых ставен. Эрвин Каин ответил шепотом почему-то голосом Генерала:
      - Конечно, грешник. Думаешь приятно? Но я, все равно, вас всех отстреливаю периодически. Для поддержания правильной численности в популяции. Всех: и зайчиков, и изюбров. Так уж творческий процесс устроен. Не мною придумано. Я вас создаю своею мыслью, а потом... - он опять взял почти минутную паузу, - Создаю, а потом отстреливаю. Имеет же в конечном счете писатель право разорвать свою рукопись?!
      - А зачем тогда морковка? Это же издевательство над живой природой? с трудом разлепляя глаза, спросил Денис Александрович, - Зачем же вы нас балуете, если потом отстреливаете?
      - А потому, что сегодня на ужин была морковка! - голосом Женщины объяснил Эрвин Каин.
      Стеариновый красный ночник растворился перед глазами Дениса Александровича, и, погружаясь в сладкую черноту сна, он еще успел подумать: "Он нас отстреливает!.. Парадокс!" * ПОСЛЕДНИЙ РОМАН
      "Был ли написан третий роман? Определенно третий роман был. Но написан он не был. Да и можно ли назвать его третьим, когда он по временной шкале был первым?" - примерно так, представлял себе Эрвин Каин, будет начинаться статья, опубликованная лет через двести после его официальной кончины, написанная идиотом, ничего не смыслящим в художественном творчестве.
      "Зондируя поверхность зеркал, зафиксировавших великого человека в младенчестве, - напишет идиот. - Разлагая на звуки сохранившуюся в веках его керамическую посуду, мы сегодня точно можем утверждать, роман был. Но мы, увы, не в состоянии воссоздать еще текста. Роман был создан КАИНОМ еще в младенческом возрасте, когда человек уже может творить, но не умеет даже говорить.
      Почему, научившись писать. Великий Каин не предал свой первый роман бумаге? Ответа два: конъюнктура, поглотившая писателя, либо он постеснялся. И возможен ответ третий: он начисто забыл свой первый роман".
      Эрвин Каин лежал в своей теплой, чисто застеленной кроватке и думал о статье, которая когда-нибудь будет написана. Говорить он не умел, но думал с самого рождения. Думал потому, что все помнил и все понимал. Но великие мысли постоянно сбивались на бытовые:
      "Почему она никогда не возьмет меня на руки? Почему она не кормит меня грудью? Я же маленький мальчик, младенец, она обязана кормить меня грудью! Может быть, у нее нет молока? Или, может быть, я укусил ее больно, когда она сделала попытку накормить меня грудью?"
      Он хорошо помнил, как это произошло. Это произошло недели через две после его рождения здесь, в этой комнате. Мария разделась и залезла к нему в кроватку. а он, используя преимущества сосательного рефлекса, укусил ее за грудь. Потом Он думал. что Мария представила его не младенцем, а взрослым мужчиной и хотела чего-то другого. Она все шептала:
      - Денис! Ну очнись, Денис, посмотри на меня!
      Эрвин Каин помнил, что он действительно раньше. в прошлой жизни, носил имя Денис и сперва работал психиатром, а потом долго лечился в сумасшедшем доме, после чего умер. Помнил, как на том свете он познакомился с самим собою - Эрвином Каином, уже прожившим свою творческую жизнь, и как родился снова Эрвином Каином-младенцем в самом начале творческого пути.
      В Романе, который он медленно воспроизводил в своей голове, романе автобиографическом, звучало это примерно так: "Меня будто сбросили с бешено вращающегося круга, и центробежная сила пустила мое тело по касательной к сверкающему голубому шару Земли. Я не сразу понял, что это Земля и что мне опять предстоит родиться на ней. Но, когда я увидел сверху в густой черноте ночи миллиарды копошащихся в пастелях совокупляющихся пар, похожих на белых тараканов, я догадался, что происходит!.."
      Настенные часы пробили один раз. В комнату вошла Мария. Она подняла штору, поправила на Денисе Александровиче одеяло, горестно вздохнула и вышла. Она уже потеряла всякую надежду иметь нормального мужа. Забирая Дениса Александровича из больницы под расписку. Мария была предупреждена, что больной в тяжелом состоянии.
      - Он считает, что находится на том свете, - объяснил врач, - и к любому человеку обращается с глубоким уважением, внимательно слушает его, выполняет любые просьбы. Ненормальность в том, что он неизменно обращается к этому любому человеку как к некоему мифическому человеку с ружьем, автору многих книг Эрвину Каину.
      Марию такое положение вполне устраивало. Хоть сумасшедший мужик, да угодливый. Но сразу по приезде домой Денис Александрович впал в детство, чем ввел Марию в отчаяние. Она пыталась расшевелить его сексом, но он только злобно укусил ее за грудь. Она пыталась соблазнить его вином и шашлыками, но он соглашался только на манную кашу. Вино из детского рожка он пил, но после этого становился буен и громко плакал. Более всего Марию бесило то, что новоиспеченный младенец пунктуально, шесть раз в день, мочился в постель. Она брала его за руку. вела в туалет и там ласково уговаривала:
      - Пис-пис-пис, маленький!.. Пис-пис-пис, хорошенький!.. - иногда достигая необходимого эффекта.
      Солнце, прорвавшись в комнату широкой желтой волной, окатило кроватку. В лучах его было тепло и ярко. Эрвин Каин, прищуриваясь, приоткрыл глаза.
      "Работать нужно, нужно работать! - подумал он. слыша, как гремит на кухне Мария. - Через полчаса она опять будет кормить меня этой отвратительной манной кашей! Как все-таки трудно иметь знание о том, что манная каша отвратительная! Мне нужно хотя бы довоссоздать главу".
      "Сброшенный с круга вечности герой выбрал свою мать! Почему я отождествляю себя с героем?" - с ужасом зафиксировал тренированный мозг бывшего психиатра. Но он не смог не продолжать. Завертелись, пронеслись стены, замелькали раскачивающиеся квадраты окон. Люди в белых халатах и белых шапочках. Ласковые руки матери. Марии... (Какая все-таки гадость, что она не хочет кормить меня грудью). Его заставили в чем-то расписаться! (Ну как младенец может в чем-то расписаться?) А может быть, расписывался он еще там, на том свете, отправляясь в очередной путь, и воспоминания поменялись местами?
      Героя везли домой, как н всех новорожденных. на такси. Его посадили рядом с шофером, и, удобно вытянув ноги, он имел полную возможность радостно гугукать!
      "Какая все-таки у меня дурная мать! Почему она не любит носить меня на руках? Прижимать к себе мое нежное детское тельце! Она обязана просто это .побить, а она?.. Приходила же она ко мне когда-то со мной на руках? Приходила!.. А теперь не хочет больше приходить!"
      В комнату вошла Мария. Она поставила на стол тарелку с протертым супом.
      ё - Денис Александрович, миленький, вставай-ка! Обед я тебе, гаду, сварила!.. - Когда он в ответ радостно запищал, она сорвалась на крик: Вставай, а то я тебе этой тарелкой череп проломлю!
      "Почему она путает? Почему она путает и называет меня не так? Да, я когда-то был этим Денисом Александровичем, - он с хлюпаньем всосал густую теплую жидкость с ложки. - Но теперь-то я младенец. Я народившийся Эрвин Каин! Мне предстоит написать "Там". потом "Здесь", а потом мне дадут ружье, и я буду стрелять зайцев и изюбров на том свете!" После обеда Мария вынесла его на балкон н, укрыв пледом, устроила в кресле. Было тепло, свежий воздух приятно щекотал ноздри. Раздражал только белый солнечный свет, от которого приходилось щуриться.
      "Я сочиняю сейчас роман-откровение! И оно будет уничтожено во мне, это откровение. Я потеряю память. Неужели я. Великий Эрвин Каин, не смогу ничего предпринять, не смогу предотвратить эту потерю?!"
      В этот вечер Мария устраивала его спать необычно .ласково. Подоткнула под ножки одеяльце, погладила по головке. А через полчаса сквозь сон Эрвин Каин услышал тихий стук в дверь. Потом шаги, потом звон бокалов, потом негромкие голоса. Мария принимала любовника.
      "Мне нет дела до забав матери! - думал Эрвин Каин. - Я должен найти решение, как донести содержание романа до человечества. Два моих будущих романа и даже небесные записки ничего не значат в сравнение с ним! Они лишь жалкие осколки истины!"
      В соседней комнате разговор сделался живее. Обсуждали какие-то патологии. Судя по сленгу, любовником Марии был новый психиатр из того самого отделения, где он лежал в прошлой жизни. Они даже смеялись. булькало вино. Эрвин Каин сполз с постели (как все же тяжело бытие младенца). Опустился на четвереньки, подполз к двери, пихнул ее всем телом.
      В ярко освещенной комнате немолодой психиатр пытался поцеловать уже очень состарившуюся Марию.
      - Дениска приполз? - оскалилась Мария. - Он Теперь у нас уже ползунок! - она смотрела на него с раздражением. - Яркий пример, что из хороших дел выходит только зло себе!
      - Везде сумасшедшие! - галантно улыбнулся психиатр. - На работе сумасшедшие, дома сумасшедшие, у тебя сумасшедшие! - Он сверкнул вставными зубами. - Ну прямо конец света!
      - Да, конец света! - неожиданно для себя и еще более неожиданно для Марии крикнул Эрвин Каин. но вы не понимаете, что такое конец света! Хватаясь за косяк двери, он с трудом поднимался на слабых детских ногах. - Конец света, это не конец какой-то гадкой, голубого цвета планетки, скажем, после атомной войны! Конец света, это конец и того света, и этого света, и вообще света!
      Психиатр открыл рот, и при свете яркой лампы можно было сосчитать все его золотые зубы.
      - Конец света - это конец видения, конец отражений! Фотон разумен, он такое же живое существо, как и электрон! И он смертен! Цивилизации фотонов приходит конец!.. И это только первый из девяноста тезисов моего романа!.. Ну, что же вы сидите, возьмите бумагу, пишите же!.. Пишите!..
      Мария вопросительно взглянула на психиатра. Психиатр покивал, пряча полосу сверкающего металла в алой мякоти губ.
      Она сошла с дивана, взяла блокнот, подняла голову, вглядываясь в Дениса Александровича, и в ожидании послюнявила карандаш. Москва, 1983-1988-1996 гг.