Харизма

— Ну, могу. Типа…

— Вот и контролируй. А мы подумаем вместе с Аришей, как тебе помочь.

— Может, мне в церковь сходить?

— Главное — не суетись, — говорит Ник. — Обдумать надо. Может, не надо пока в церковь идти, может, как раз Сатана испугается церкви и сила его возрастет. Что ж ты мне сразу про это все не рассказал? Я ж говорил тебе — если что странное и необычное почувствуешь, сразу звони!

— Не до этого было.

— Ну вот видишь, как ты все запустил…

— Слушай, а это вообще как? Лечится?

— Все лечится, — говорит Ник. — Только думать надо.

— Ну, думай, — говорю. — Придумай что-нибудь! Ты друг мне или как?

— Я и думаю, — говорит Ник. — Давай я тебе вопросы буду задавать, а ты на них ответишь. Только честно! Идет!

— Ну давай… — говорю, а сам смущаюсь и чувствую, что краснею: кто его знает, какие вопросы он задавать будет?

— Вопрос первый и, пожалуй, самый главный, — говорит Ник. — Кто ты по знаку зодиака?

— Ой, — говорю. — Кажется, Рак или соседний, забыл кто. Там на стыке получается, одни девчонки одно говорят, другие — другое. Почему-то только девчонки такими глупостями интересуются.

— Это не глупости, — строго говорит Ник. — Просто ты ничего не понимаешь в этом. Когда у тебя день рождения? А в прочем, не важно, я и так вижу, что Рак. Да иначе и быть не могло.

— Почему быть не могло?

— Потому что. Не можешь ты быть, например, Козерогом. Иначе с тобой такого не случилось бы.

— Почему?

— Потому что Сатана не может вселяться в Козерога, неужели не понятно?

— Почему Сатана не может вселиться в Козерога? — удивляюсь я.

— Ты идиот или прикидываешься? — спрашивает Ник.

— А в чем дело-то?

— Потому что Козерог — это Иисус Христос!

— С какой это стати Иисус вдруг Козерог?

— А когда, по-твоему, у него день рождения?

— Ты спятил? Откуда, я знаю, когда у Христа день рождения? Этого никто не знает!

— Дурак или прикидываешься? А Рождество, Христово мы когда празднуем?

— А… — говорю. — Ну да. Извини, не сообразил. Седьмое января по новому календарю. Козерог, да?

— Однозначно Козерог. Поэтому Сатана и не может вселяться в Козерогов. И в тех, кто пришел в этот мир в год Обезьяны.

— А что, Иисус Христос родился в год Обезьяны? — удивляюсь я.

— А ты посчитай, посчитай, — говорит Ник. — Подели на двенадцать. Нулевой год — год Обезьяны.

— Я-то не в год Обезьяны родился, — говорю.

— А кто б сомневался! — отвечает Ник. — Тут все очень сложно. Я в молодости мистику изучал серьезно и магию. Там все как в программировании — очень логично и продуманно. Чуть какой сбой — и уже не срабатывает.

— Погоди, — говорю, — Христос-то не в нулевой год родился, а в первый. Вечно у программистов с нулем путаница.

— Погоди, погоди, погоди… — задумывается Ник. — Чего ты меня путаешь? Как это не в нулевой? Если считать, что…

— Короче, — говорю, — чего мне-то делать?

— Погоди делать. Тут понять надо, — говорит Ник. — Делать что-нибудь начнем, когда Ариша проснется. Она спец по этим делам, а я так, изучал немного. Пока надо суть понять. Давай я продолжу вопросы?

— Валяй.

— Вспомни тот момент, когда ты впервые почувствовал грань между собой и другими людьми?

— Да я всегда это чувствовал.

— О! — говорит Ник. — Это очень важно! И в чем твое главное отличие?

— Да в том, что я — это я сам. А окружающие — это уже кто-то другой. Чего тут думать?

— Тьфу, — говорит Ник. — Ты меня совсем не понимаешь. Что, кстати, тоже очень характерно. Ладно, переходим к следующему вопросу. Тебе снятся сны?

— Ну да, бывает…

— Тебе вот никогда не снилось такое, будто ты хочешь бежать, а ноги не двигаются? Или бьешь кого-нибудь кулаком, а кулак медленный-медленный и никакого вреда не приносит?

— Ой, — говорю, — было такое…

— Очень плохо, — говорит Ник. — Очень и очень плохо. Это как раз признак.

— Мне еще снилось, что я в лифте еду и лифт меня не слушается, не на те этажи едет. Я кнопки нажимаю, а он не слушается. И вообще чувствую, что он начинает ехать вбок, сквозь этажи. Или крышу пробивает и летит. Или в подвал проваливается.

— Не, это не к делу, — говорит Ник. — Такого про лифты я не читал. Это я по египетской книге цитирую, а там лифтов не было, как ты понимаешь. А ватные ноги — это серьезный признак. Почти колосс вавилонский. Теперь следующий вопрос, это уже простой тест на яркие проявления потусторонней силы. Готов?

— Ну, давай…

— Тебе никогда не хотелось попить крови?

— Крови?

— Крови, крови. Теплой, человеческой.

— Вот чего никогда не хотелось — так это крови. Мяса — да, хотелось. Однажды особенно, когда я сознание потерял от голода на съемках, ну, я тебе рассказывал.

— Человеческого, да? Человеческого мяса хотелось?

— Нет, конечно. Говяжьего. Свиного. В общем, любого.

— Любого — значит, и человеческого?

— Да нет, блин! Любого — значит, из любых съедобных мяс.

— Сырого?

— Ну, как вариант. А вот крови — фу. Не хотелось.

— Стоп! Давай разберемся! Здесь надо рассуждать логически. Ты готов?

— Ну готов, логически.

— Тогда рассуждаем. Тебе хотелось мяса, да? Но мяса без крови?

— Ну-у-у… Да. Крови не хотелось. Жрать хотелось.

— Значит, хотелось мяса без крови?

— Выходит, так.

— Значит — хотелось обескровленного мяса?

— Ну, выходит — да.

— Значит, тебе хотелось мясо обескровить? Чувствуешь? Обескровить мясо тебе хотелось!

— Не, — говорю. — Что-то ты меня путаешь. Как-то все не так.

— Все так, — говорит Ник. — Это логика, ничего не попишешь.

Я задумался. Действительно, помню, что хотелось мне мяса — теплого и вкусного, можно даже нежареного. Но вот крови не хотелось, было неприятно, что она капает на рубашку, пока я кусаю. Выходит, действительно мне хотелось обескровить мясо.

— Ну, выходит, что так, — говорю. — Хотелось мне обескровленного мяса. А самой крови — фу, даже подумать противно. Как представлю себе стакан крови, густой такой, красной, как томатный сок… фу. Мерзость! Даже думать не могу, тошнит.

— О! — говорит Ник. — Это вытеснение скрытых желаний. По Фрейду. На самом деле тебе хочется пить кровь, и желательно человеческую. Но это сатанинское желание входит в конфликт с твоим социальным сознанием, которое запрещает тебе и думать об этом. Поэтому желание скрывается глубоко в психике, а снаружи как бы инвертируется. Поэтому тебе так противна якобы кровь. Любой нормальный человек легко себе представляет стакан крови — ну, стакан и стакан, ну, кровь и кровь, как томатный сок. Что в этом такого? У нас организм наполнен кровью, это естественно. Но только тот человек, у которого внутри сидит жажда крови, глубоко скрытая жажда крови, вот тот как раз будет ее невольно подавлять и изображать, как его тошнит от вида крови. Понимаешь?

— Не, не понимаю.

— Объясняю еще раз. — Ник тремя короткими рывками вытаскивает из салфетницы одну салфетку и протягивает ее мне. — Видишь?

— Ну, вижу. — Я беру салфетку в руки, они белая, рифленая, обычная салфетка.

— Что ты испытываешь к этой салфетке?

— Чего я к ней должен испытывать?

— То есть ничего?

— Ничего. Салфетка.

— О! — говорит Ник. — А теперь представь, что тебе эту салфетку хочется укусить.

— Не хочется мне укусить салфетку! Что я, даун, что ли, салфетки кусать?

— А ты представь, представь. Скажи себе — я хочу укусить эту салфетку. Я очень хочу укусить эту салфетку. Я хочу ее съесть; Я хочу ее разжевать…

— Я очень хочу укусить эту салфетку… Я хочу ее съесть… Я очень… Тьфу! Да не хочу я эту салфетку! Что за бред вообще! Не хочу я ее ни есть, ни жевать!

— Почему? — удивляется Ник.

— А почему я должен есть бумажную салфетку? С какой радости?

— Ну, ты же хочешь ее съесть? Хочешь? Так съешь ее, вот она!

— Не хочу я ее есть!!!

— Успокойся, ты не должен ее съесть. Ты просто представь, что ты ее ешь, попробуй! Представь, что ешь. Мысленно.

— Ну, представил.

— Представил? Ешь? Ну и как?

— Ну, как! Бумага как бумага! Противная мерзкая бумага! Тьфу!

— Вот! — говорит Ник. — Так что ты испытываешь к салфетке?

— Да ничего я не испытываю к твоей поганой салфетке, замучил уже меня! Сам ее кушай! — И кидаю салфетку ему по столу.

— Вот и отлично, — ухмыляется Ник. — Ты понял?

— Что я понял?

— Ты понял, в чем все дело? Ты ведь сначала ничего не испытывал к салфетке, верно? Потом ты стал представлять, что тебе ее хочется съесть, да? И ты мысленно начал ее есть. Но ты воспитан в цивилизованном обществе, в самой читающей в мире стране, очень развитой стране с богатой культурой. В России. Здесь нормальные люди не едят салфеток, верно? Поэтому у тебя возник психологический конфликт — между желанием съесть салфетку, пусть даже вымышленным, асоциальным отвращением. И вместо того, чтобы есть салфетку, ты начал испытывать к ней неприязнь. Неприязнь, верно?

— Ну, неприязнь.

— О! Вот так вот и с кровью! Нормальный человек относится к крови без эмоций. А если ты вампир и у тебя внутриподавленное желание пить кровь, то снаружи ты демонстрируешь противоположную реакцию. Кричишь, как тебе противно пить кровь и вообще мерзость и блевать. Правильно? Логично?

— Не знаю, — говорю. — Вроде логично. Наверно, ты прав, что-то я действительно как-то уж очень кровь ненавижу.

— О! — говорит Ник. — А вот клыками в шею впиться?

— Не приходилось. Извини уж.

— Никогда-никогда?

— Сюрпрайз! Никогда. Никому в шею не впивался и не собираюсь.

— Не зарекайся. И значит, не хотелось даже?

— Представь себе. Не возникало таких мыслей.

— И сама шея как таковая тебя не привлекала никогда?

— Как таковая — никогда. А так — смотря чья…

— Да чья угодно. Шея девушки.

— Ну, девушки — это да.

— Значит, смотрел на шею?

— Ну, смотрел. — Я вспомнил Аленкину шею. — Чего бы не смотреть на красивую шею.

— И не хотелось поцеловать? Прижаться губами?

— Ну, хотелось, допустим…

— Вот, — сказал Ник. — Значит, ты сам признаешь — тебе хотелось прижиматься ртом к шее. Ну, ты в курсе, что это значит?

— Ну, подожди, — говорю, — подожди. Все в мире целуют девушек в шею, что, все вампиры?

— Не понимаешь, — вздыхает Ник. — Тут очень большая разница. Не видишь разницы?

— Не вижу.

— Тогда объясняю еще раз. На простом примере. Сейчас все поймешь. Вот видишь эту салфетку? Возьми ее в руки, не бойся…

— Так, все, хватит с меня! У меня уже крыша едет от твоих глупостей! Не хочу! Убери эту салфетку! Не хочу я ее видеть!

— О! — говорит Ник. — Теперь понимаешь? А знаешь, почему ты так бесишься? Это — бесы. Ну, скажи это сам себе.

Я очень медленно и очень глубоко вздыхаю и медленно выдыхаю.

— Пожалуй, ты прав, — говорю.

— Очень хорошо, что в тебе пока есть силы бороться с этим.

— Что мне делать. Ник?

— Бороться. Ты человек. Ты создан по образу и подобию Божьему. Сатана не может так просто, в один миг, вселиться в Божье подобие. Ему нужно время, чтобы подавить в тебе все божественное. Понимаешь? Это можно остановить.

— Как?

— Вот этого я сказать не могу. Это должен сказать просветленный человек.

— Ариша?

— Даже не Ариша. Ариша только учится. Это может сказать, например, ее учитель, гуру.

— Погоди, Ариша вроде йогой занимается?

— Да, я о нем и говорю.

— А какое отношение йога имеет к Сатане? И к Иисусу Христу?

— Почему нет? Гуру крещеный.

— А где логика?

— Логика простая. Бог — он един. Какими путями к нему прийти — не имеет значения.

— А, — говорю, — да, как-то я не подумал. Действительно, един.

— Ты сам, конечно, некрещеный?

— Почему — конечно?

— Потому что крещеный не мог стать жертвой Сатаны.

— А вот и обломись. Меня мать крестила когда-то.

— Да? — Ник недоверчиво меня оглядывает. — Ну, кстати, почему бы и нет? Вполне возможно. Но ведь ты неверующий?

— Ну… Как-то так… Не сказать, что вера моя сильна.

— Вот в этом все дело. И в этом твоя проблема.

— Вот не люблю людей, который произносят фразу «в этом, твоя проблема», вот не люблю таких людей…

— Не кипятись, — говорит Ник. — Ты хочешь сказать, что у тебя нет проблем? Это не ты сюда прибежал весь заросший шерстью, на четырех лапах? Это мне приснился, да? Может, это у меня проблемы, а?

— Ну, у меня, да. А что ты меня подкалываешь постоянно? Ты помоги мне. Что мне сделать? Может, мне перекреститься?

— Перекрестись.

— Ну, в смысле заново, еще раз, в церкви. Как бы переустановить крещение.

— Это как гуру скажет.

Мы помолчали.

— Слушай, — говорю, — скажи мне вот чего. А часто такое случается, чтобы Сатана в человека вселялся?

— Ну, мне не докладывают, — говорит Ник. — Но в истории такие случаи описаны неоднократно.

— И чем это обычно кончалось?

— Ну, как видишь.

— Что вижу?

— Салфетку видишь?

— Опять ты…

— Стоп. Я не об этом. Салфетку видишь? Стол видишь? Чашки видишь? Кухню видишь? Рассвет за шторами видишь!

— Ну, вижу.

— Значит, этот мир еще существует. Значит, Сатана проиграл.

— А что стало с людьми, в которых он вселялся?

— По-разному, — говорит Ник и хмурится. — Но ты пока не думай об этом. Все будет хорошо.

Часть 4

БЕСЫ

(из дневника Лексы)

Так мы болтали, пока не рассвело. И когда рассвело, я, честно скажу, уже задолбался слушать. Знаешь, так всегда бывает: вроде друг и вроде говорит по делу, и ясно, что помочь хочет в беде, а ты слушаешь, слушаешь — и наконец устаешь слушать. Ну, все сказано уже, все понятно, чего талдычить-то, повторять? Ника я уже много лет знаю, он меня старше намного, и жизнь у него по-иному сложилась, опытный человек, в общем. Доверяю ему на сто процентов. Если есть у меня лучший друг — то это Ник. Но вот он говорит и говорит. А я, уставший такой, сытый уже, сижу с чашкой чая, слушаю задумчиво, уже отшумели, откричали обо всем, сонно так мне, хорошо. И в какой-то момент я понимаю, что потерял нить разговора, а слышу лишь мотив речи. Вот слышу я мотив, слов не слышу, а мотив этот мне не нравится. Потому что в нем, в мотивчике, идет такая джазовая импровизация. Первая тема “послушай меня, умного человека”. С припевом “вот потому у тебя проблемы и случаются”. Словами это не произносится никак, интонациями тоже не выражается, а вот если к мотиву прислушаться — звучит. По первой теме я не спорю — Ник, конечно, умнее меня в десять раз. Не только в компьютерах, вообще. Да вот только зачем об этом напоминать? Я это и так помню. По припеву… Ну, что, ну случаются у меня проблемы, не первый раз в жизни, и не последний, надеюсь. А у кого проблем не случается? Может, у меня проблем много потому, что живу невнимательно, как мама однажды сказала. А может, просто не везет. Ну можно сто раз повторить “это потому что ты такой плохой, вот я хороший, посмотри на меня — у меня все в порядке”. А что толку? Можешь — помоги, не можешь — отойди. Хочет человек показать, какой он умелый, добрый помочь готов, а выходит наоборот.

В общем, говорили мы, пока Ариша не проснулась. Пришла в кухню в халатике, с босыми ногами. Удивилась, конечно, меня увидев. Но мы с Ником вкратце рассказали ей что случилось. Она сразу серьезная такая стала, покивала, да, говорит, надо идти к гуру. Прямо сегодня вечером. Мы так и договорились. А пока Ник мне дал всякой одежды, и я поехал. Куда? На старую свою работу, конечно, пора уже было там появиться.

Вечером мы встретились с Аришей в городе у метро, и она меня повела к своему йогу. Йог жил в центре, в старом доме. Знаешь, из тех каменных домиков в центре столицы, из которых еще не успели выгнать жителей и офисы сделать. Мы открыли старенькую дверь, подошли к лифту — прикинь, лифт совсем старый, с дверями деревянными, которые руками распахивать надо! — поднялись к йогу, значит, на четвертый. Звоним в дверь, открывает — негр! Самый натуральный! В возрасте дядька, но веселый, руки-ноги длинные, по-русски говорит совсем без акцента. Звать Игорем Габриэловичем. Я сначала думал, что это у гуру всякие ученики тусуются, а оказалось, это и есть гуру.

Ну, думаю, приехали. Кто-то из нас сошел с ума. Крещеный йог, да еще негр, куда это годится? Но как-то в процессе беседы я уже стал забывать, что он негр. Очень классный дядька оказался, понимающий. Вроде бы и ничего особенного не говорит, но все понимает. Профессор он, кстати, не хрен собачий, что-то там философия и лингвистика. А негр — потому что родился после фестиваля, а мама у него украинка.

Посидели мы на кухне, чаю попили. Игорь Габриэлович еще телегу двинул насчет того, что в России какие бы люди ни собрались и о чем бы разговор ни шел, все незаметно перемещаются на кухню. Он это еще как-то хитро объяснил насчет славянского тяготения к родовому очагу, но я не запомнил. Красиво он объяснил, да только, по-моему, очаг тут ни при чем, а все дело в национально сложившихся малогабаритных квартирах, где обычно в комнатах дети спят, а вообще курить только на кухне разрешено, да и водку из холодильника не в комнату же таскать. Но спору нет, умный мужик.

Затем мы Аришу оставили на кухне, а сами пошли в комнату — разговаривать. Хотя, по-моему, этот разговор больше напоминал медосмотр типа “на что жалуетесь?”. Сам йог сел в позу лотоса, а у меня не получилось, я просто на ковер сел. Ковры у него очень красивые в комнатах, и маски резные на стене висят, и книги кругом, книги, канделябры всяческие. Барабаны, бубны, амулеты настоящие индийские… В общем, всего не опишешь, не квартира — музей. Только компа нет. Но вообще сразу видно — колоритный человек Игорь Габриэлович. В общем, сели мы друг напротив друга, он шторы задернул, в комнате такой полумрак сразу сделался, а он-то сам черный, только глаза белые сверкают. Палочки сандаловые зажег и стал мне в глаза смотреть. А я ему в глаза смотрю, в белые эти. И вижу, что хоть он и мудрый гуру, в глаза мои смотреть не отрываясь ему тяжело. Я знаю эту фишку, мне уже многие про это говорили. Но он молодец, держится. Ну, помолчали мы, посидели. Затем поговорили ни о чем — он вопросы странные задавал, типа “что ты думаешь о птицах?”. Чего я о них думаю? Ничего особенного, но вижу, что ему не ответы мои нужны, а вообще — как я говорю и что у меня в душе происходит. Затем он меня попросил показать, как когти на руках растут. Я показал. Он фигел малость. Не испугался — а так, офигел. Но виду не подал. В общем, на том сеанс медитативного общения закончился. Вернулись мы на кухню к Арише, Игорь Габриэлович молчит, думает. Ну и мы ему не мешаем. Наконец говорит:

— Серьезное дело, никогда такого не видел. Можно, конечно, попробовать йогу или вуду, но если ты крещеный — ты же крещеный, да?

— Крещеный, — говорю.

— Лучше тогда вызвать специалиста по изгнанию бесов. Не по моей это части, это квалифицированная помощь нужна. А я христианин, конечно, и православие изучал, но не специалист, бесов не пробовал никогда изгонять.

— Во как, — говорю. — А от меня после этого чего-нибудь останется?

— Не бойся, — говорит Игорь Габриэлович. — Это в Средневековье бесов сжигали с человеком. А тут технология веками отработанная, проверенная.

— В церковь идти?

— Можно и в церковь, — задумчиво кивает Игорь Габриэлович. — А можно и частника найти. Я сейчас попробую позвонить одному своему аспиранту, он рассказывал, что у него знакомый есть, который профессионально изгоняет бесов.

— Спасибо вам, — говорю.

— Не за что пока, — отвечает Игорь Габриэлович, заглянул мне в глаза и по плечу потрепал ободряюще. — Ты, главное, не волнуйся. Поверь мне, все будет хорошо. Карма у тебя очень чистая.

Не знаю почему, но тепло стало на душе от его слов и оптимизма прибавилось. Классный он человек. Простой и понимающий, сразу видно — гуру. Ну и пошел он звонить, звонил долго, возвращается — говорит, все отлично, ждем, скоро приедет специалист.

Ну, посидели мы еще, чаю попили. У него классный чай, зеленый с жасмином и еще какими-то травками. Поговорили мы душевно. Он хитрый такой, вроде ни о чем, а в душу глядит.

— Скажи, Алексей, что тебя раздражает в жизни?

— Тупость, — говорю, — раздражает. И непрофессионализм. Когда ламер не в свое дело лезет. Главное, чем меньше профессионализма — тем больше у человека гонора. Сколько таких я в Интернете повидал. Сами ничего не смыслят, а зато лезут во все дела — советы давать и критиковать…

— А ты — профессионал? — спрашивает гуру.

— Ну… — Я задумался. — Смотря с кем сравнивать. Вообще — да. В компьютерах. Вот и диплом скоро получу, и вообще.

— А как у тебя с гонором? Критикуешь?

— Критикую, — говорю я. — Согласен, нелогично получается. Но я все меньше критикую, кстати, особенно последние полгода.

— Вот, — говорит гуру. — Это духовный рост. Ну а еще что тебя раздражает?

— Вообще или в людях? Вообще раздражает плохая погода. Раздражает, когда меня начинают жизни учить. И пока я в метро ездил, очень раздражали бабки с тележками, это вообще клиника.

— И почему тебя раздражают пожилые люди?

— Не знаю, — говорю, — тупые они, склочные. Не все, конечно, не все. Но многие.

— А когда ты сам станешь пожилым?

— Не знаю, — говорю. — Не думал пока об этом. Но я таким не буду. Не буду на лавочке сидеть у подъезда и про политиков сплетничать. Не буду с тюками по метро носиться и бутылки собирать. Если совсем пенсия будет маленькая — буду в Интернете чего-нибудь делать, сайтики оформлять за копеечки. И общаться тоже буду в Интернете, а не на лавках и не на митингах.

— В Интернете будешь сидеть. Интересно получится… — говорит Игорь Габриэлович и улыбается одними глазами.

И вроде он ничего вслух не сказал, а как бы только глазами показал, но я его мысль понял. И задумался. Действительно, прикол получается. Это сейчас в Интернете одна молодежь тусуется, поэтому там так интересно, а пройдут годы, молодежь состарится, закоснеет, обретет привычки сварливые, но останется в Интернете! Не сядет же на лавочку у подъезда? А куда еще идти на старости лет, если ты на пенсии и делать нечего? Ясное дело — только в Интернет, к тому времени уже в каждом доме будет выделенка и стоить будет копейки. А пенсионерам — вообще бесплатно, распоряжением мэра. Так что вся пенсионерия двинется туда поголовно. Разве что глаза не позволят и руки трясущиеся? Да ничего, позволят. И нынешние бабки вполне могли бы в Интернете сидеть. Да и медицина к тому времени не подкачает, научатся и глаза, и руки лечить. И вот я представил себе мир эдак лет через пятьдесят… Заходишь в Интернет — а там одни бабки да старики в чатах. Только и трещат, вспоминают молодость, музыку свою — Цоя там, или Егора Летова, или “На-Ну”, “Нирвану”, “Продиджи” — чего останется в памяти. И чешут языками. И ругают все, что обычно — цены ругают нынешние, высокие, политиков ругают — на сайты к ним ходят, гадят. Митинги устраивают, ругательные лозунги пишут в гостевые книги. И уж конечно, молодежь ругают! Которая живет неправильно и музыку поганую слушает, и нравы с моралью упали ниже плинтуса, и вообще куда мы катимся, то ли дело в наше время…

А если молодой зайдет — так ему тут же достанется на оба уха. Ведь эти бабки в Интернете не первый десяток лет сидят, они там уже дотусуются, дослужатся — будут главными администраторами чатов и вообще у руля. Так что всех чужих молодых — сразу же вышибут на раз! Это к подъезду можно с мотоциклом и пивом приехать, бабок расшугать силовыми методами, а в Интернете этот номер не пройдет. Кого захотят — того и выкинут из чата. Вот это будет действительно всеобщая беда. Такая беда, по сравнению с которой толкающиеся бабки с кошелками в метро — это цветочки. Единственное, что греет, — тот факт, что сам я к тому времени окажусь по ту сторону баррикады, буду трещать в пенсионерских чатах и ругать молодежь…

Вот такие вот меня мысли посетили, пока я с Габриэловичем разговаривал. Но тут раздается звонок, я вздрагиваю, Ариша тоже вздрагивает, а Габриэлыч идет открывать. Мы тоже подтягиваемся в коридор. Входит мужичок. Как его описать? Лет за сорок, бородка такая неопределенной формы — не лопатой и не клинышком, так, неопрятная. С залысинами и проседью, но энергичный. В руке саквояж. Как саквояж врача, но более антикварный. Что-то типа плоского чемоданчика. Зашел, истово перекрестился. Истово — не знаю, что это слово означает, но в смысле — с размахом, пополам согнулся.

— Так! — говорит с порога. — Чур меня! Здесь вызывали бесов гнать? Где хозяин-то?

Я смотрю на Габриэлыча, а тот глядит на мужичка с удивлением — видно, тоже ожидал чего-нибудь посерьезнее. Тут до мужичка доходит, что негр — и есть хозяин. Он Габриэлычу руку протягивает:

— Вечер добрый! Отец Амвросий!

— Игорь Габриэлович, — говорит гуру и руку ему пожимает.

— Беру недорого, — объявляет Амвросий, потупившись. — В районе восьмидесяти пяти евро.

— А от чего зависит? — спрашиваю я.

— Как гон пойдет, — отвечает отец Амвросий и на меня взгляд переводит.

— А сколько это времени занимает? — спрашиваю я.

— Если гон пойдет в охоточку, до зари управимся, — отвечает отец Амвросий. — Где у вас тут можно руки обмыть? Где рукомойня?

Ну прямо как врач “скорой”! Показал ему Габриэлыч, где ванная, а я смотрю на Габриэлыча, киваю в сторону ванной — мол, надежный это хоть мужик-то? Габриэлыч так мне одними глазами показывает, мол, не знаю, что за мужик, но рекомендовали хорошие люди. Так я понял. Выходит отец Амвросий из ванной, руки полотенцем вытирает и оглядывается.

— Ты одержимый будешь? — кивает мне.

— Кто, пардон?

— Одержимый. Бесноватый.

— Ну я. Как бы.

— Вижу, — говорит отец Амвросий и подмигивает мне. — Все вижу. Чую бесноватость. И обосновать могу.

— Не надо, — говорю, — обосновать. Вы лучше скажите если до утра не управимся, то как я на работу пойду?

— Никакой работы, — качает головой отец Амвросий. — Тебе после изгнания беса отдыхать недели две.

— Ого, — говорю.

— А ты думал? — говорит отец Амвросий. — Шутки шутить?

Я смотрю вопросительно на Аришу, а затем на Габриэлыча, лица у них серьезные, они кивают — надо, мол, надо. Ну, я зашел на кухню, позвонил начальнику своему. Сказал, что на работу завтра прийти не смогу. Типа по состоянию здоровья. Начальник на меня разорался, сказал, что я уже неделю гуляю, работа кипит, что раз такое дело, то или я прихожу и впрягаюсь без выходных, или я уволен немедленно. Ну а мне-то это только на руку, я ж другую работу себе подыскал со следующего месяца. Так и договорились.

— Ну что? — спрашивает Габриэлыч. — Уладил с работой?

— Ага, — говорю, — все отлично. Ближайшие две недели свободен.

— Где же ты работаешь? — удивляется гуру.

— Программист он, — говорит Арища.

— Хорошо живут программисты, свободно, — цокает языком Габриэлыч, а отец Амвросий нахмурился и перекрестился.

— Еще вопрос, — говорит отец Амвросий. — В этом помещении будем работать?

— А разве не в церковь поедем? — удивляюсь я.

— Молодой человек! Если хотите, конечно, можете идти в церковь, — говорит Амвросий, и голос у него обиженный. — А я работаю на дому. Я частный священник.

— А сами вы к какой бы конфессии себя бы отнесли? — аккуратно спрашивает Габриэлыч.

— Божий человек, — отвечает Амвросий. — А остальное все суетно. А ежели вас гложет гордыня и подозрительность, то можете не сомневаться — бесов я изгнал дюжину дюжин, они меня боятся, как ладана. А если вас интересует юридическая сторона, то все документы я вам представлю.

Он лезет в чемодан — вытаскивает здоровенный ламинированный лист и протягивает Габриэлычу.

— Вы пока на кухоньке посидите, поизучайте, — говорит отец Амвросий, — а я, с Божьей помощью, пойду исследовать помещение…

Взял саквояж и направился в ближайшую комнату. И стали мы листок рассматривать. Там бумага глянцевая с золотым тиснением. Православно-целительский дом пресвятой Дарьи Ерохиной, разрешение на индивидуальную духовную деятельность, выдано отцу Павлу Тарасовичу Зяблику (крещ. Амвросий). Подпись: Дарья Ерохина.

— Хм… — говорит Габриэлыч.

— Ой… — говорит Ариша.

— Ну ладно уж, чего там, — говорю я. — Лишь бы дело знал.

И тут из комнаты раздается громкое шипение. Мы замолчали, а оттуда снова “Ш-ш-ш!!! Ш-ш-ш!!!”. Мы заглядываем в комнату осторожно, а там отец Амвросий стоит с большой бутылью и из пульверизатора окучивает стены святой водой. И бормочет что-то, видно, молитву. Ну, мы не стали ему мешать, ушли на кухню.

Через некоторое время приходит отец Амвросий и приносит горсть масок — со стены снял.

— Бесов надо сжечь, — говорит он.

— Милейший, — отвечает Игорь Габриэлович, — это не бесы, это кармически чистые предметы этноса.

— Не знаю про этнос, а бесов надо убрать, — говорит отец Амвросий. — Жуткие рожи. Может, у вас там в Африке они кармически чистые, а у нас страна православная, во Христе. Здесь это бесы.

— Возможно, в этом есть доля истины, — говорит Габриэлыч. — Но мы можем их спрятать?

— Ну разве что на кухне, — морщится Амвросий. — Придется очертить круг мелом и запереть бесов в круге. Мел есть?

— Есть карандаш от тараканов.

— Даже лучше. И еще амулеты там во множестве, их все надо со стен поснимать, в них бесы могут прятаться. Вообще у вас квартирка, конечно, — рассадничек. Неудивительно, неудивительно! Давно здесь живешь? — спрашивает меня.

— Да я вообще не здесь живу. Я сюда в гости приехал.

— А, — говорит Амвросий.

И уходит. Габриэлыч пошел с ним, и они вдвоем принесли всяких амулетов и масок и сложили все это аккуратно под кухонным столом на расстеленных газетах. Мне отец Амвросий запретил пока в комнаты ходить. Они туда ушли, стали мебель двигать. Сижу я, значит, и предчувствие такое — ну, попал. Но я понимаю, что это не у меня предчувствие, а у беса, который в меня вселился. Что радует.

Наконец отец Амвросий пришел и пригласил меня в комнату. Зашел я в комнату, там бардак жуткий — половина вещей вынесена, столики журнальные убраны, и все такое. Посреди комнаты диван выдвинут. Отец Амвросий показывает мне — мол, ложись. Ну, ложусь. Ариша с Габриэлычем задергивают шторы, свечи зажигают и садятся в кресла по углам, чтобы, значит, смотреть. Но отец Амвросий их оттуда шугает, говорит, чтоб подождали в другой комнате, помощь потребуется позже. Они выходят, а отец Амвросий обращается ко мне.