© автор – , 2001
      © иллюстрации –  , 2001

      Как будто ничего не произошло. Потолок бокса ярко светился, а на оконном экране убаюкивающе кружилась галактика. Сиреневая, безобидная. Одни и те же созвездия медленно плыли по кругу. И тоскливо выла далекая сирена.
      – Мамонты – это драконы? – снова промурлыкала Глайя.
      – Прости? – Я очнулся и оторвал взгляд от звездного крошева.
      – Гигантские вымершие рептилии. Я читал эпос.
      – Читала эпос, – поправил я. – Ты существо женского пола! Выражайся правильно!
      – Не срывайся, – сказала Глайя. – Все будет хорошо.
      Мне стало стыдно. Глайя отлично знала русский язык. Когда механик принес ее на борт в плетеной корзинке, мурчала только «солнце» и «добрый день». Себя называла в третьем лице – «пушистый». Объяснялась жестами, смешно махала толстыми лапками. Русский выучила в первый день полета. Сидела безвылазно за планшеткой в каюте, не выходила даже поесть – мы с механиком носили еду в мисочке. Они жутко талантливы, эти Чужие. Сейчас Глайя свернулась калачиком на холодном пластике медицинского стола и смотрела на меня большими глазами. Мышь размером со спаниеля. Кошка с расцветкой енота. Огромные глаза. Сплошной каштановый зрачок, никаких белков. Как ей не холодно? Я мерз даже в телаксовом комбезе. Хотя ведь у нее мех. Самый теплый мех в мире.
      – Мне удобно говорить о себе в мужском роде, – промурлыкала Глайя. – Ведь человек мужского рода. И разум – мужского. И значит все, что делает разум, должно быть мужского рода. Я Глайя из рода ют с планеты Юта. Я изучал ваш эпос. У вас очень маленький эпос, всего несколько тысяч лет. Можно выучить за сутки.
      Глайя задумчиво уткнулась мордочкой в лапки. Я отвернулся. Медленно плыли звезды на экране. Отвратительные, холодные. Хотелось закрыть глаза, но тогда пространство заполнит сирена – безнадежная, как зубная боль.
      – Сколько тебе лет? – спросил я тихо, просто чтобы нарушить тоскливый вой.
      – В переводе на ваше исчисление… – Глайя задумалась, пушистый хвост покрутился вокруг ножки стола. – Хронологически мне шесть земных лет. А социально – около семнадцати.
      – Ты несовершеннолетняя?
      – Я совсем маленький. Но если бы я вернулся с Земли, выучив язык и эпос, то мог стать совершеннолетним.
      Глайя свернула бархатные уши, как два зонтика. Они скрылись в волнах серого меха. Это должно обозначать какую-то эмоцию. Свернула уши. Отчаяние? Печаль? Или ей тоже давит на мозг сирена? Что может быть глупее, чем сирена, пытающаяся сообщить о том, что уже сутки известно и без нее?
      – Ты не ответил, – Глайя снова развернула уши, – Драконы – это мамонты?
      – Нет. Мамонты – были такие слоны, – объяснил я. – Огромные косматые звери. Древние люди перебили их.
      – Почему перебили? – Глайя смотрела громадными глазами.
      – Глупые были. – Я отвел взгляд. – Жрать хотелось.
      – Я забыл. Вы плотоядные. – Глайя снова задумчиво уставилась на автоклав в углу.
      – Драконы – это вымышленные существа, вроде гигантских рептилий, – продолжил я. – Были и настоящие гигантские рептилии, но они вымерли за миллионы лет до появления человека. Никто не знает почему. А драконов по правде не было.
      Я вдруг поймал себя на том, что разговариваю с ней как с ребенком. Но ведь это не ребенок…
      – Как-то очень запутанно, – сказала Глайя.
      А может, и ребенок… Я же не ксенопсихолог. Я бортовой фельдшер самого обычного человеческого корабля. Хвост снова махнул в воздухе. Огромный, белый с черными полосками.
      – Слушай, – я глотнул, – а что, если эта чертова сирена… Это значит, что многие аварийные системы в порядке! Может, мы зря волнуемся, уже давно сигнал бедствия…
      Глайя мягко плюхнулась со стола на все четыре лапки, и в следующий миг уже сидела рядом с моим креслом.
      – Не надо. Мы ведь решили пока не говорить про это? Мы будем рассказывать друг другу сказки про драконов, да?
      Все-таки ребенок…
      – Но если нас не найдут за двенадцать часов…
      – Нет, – Глайя положила теплую лапку на мое колено. – Если разговор ничего не изменит, зачем разговор?
      – Незачем, – согласился я и погладил ее спину.
      Удивительно шелковистая. У земных зверей не бывает такой шерсти. Приятно сидеть рядом. Просто сидеть и смотреть, как сиреневая галактика нарезает круг за кругом.
      – Еще три миллиона лет назад, – начала Глайя, – у нас тоже всюду жили драконы. Они нападали, но предки строили заграды. Есть такое слово – «заграды»? Потом юты размножились, и теперь ящеры живут только в заповедниках. Они не разумные, но в эпосе часто разговаривают.
      – Я слышал, что ваша раса очень древняя, – вспомнил я.
      – Первому эпосу более двух миллионов лет, – промурлыкала Глайя.
      – Вы могли быть первыми в галактике.
      – Мы первые.
      – Я имею в виду – первыми покорителями космоса. Вы же такие умные.
      Глайя повернула ко мне мордочку и посмотрела снизу вверх. Каштановые глазищи. Крохотная черная носопырка. Изящные усы. И огромные бархатные уши.
      – Ты тоже умный, – сказала Глайя. – Я расскажу тебе один наш старый эпос, и ты все поймешь.
      – Сказку? – Я поднялся с кресла и сел на пол рядом с ней.
      – Да, сказку. У нас бывают похожие сказки, – сказала Глайя. – Про драконов, принцесс и рыцарей.
      – Наши расы вообще похожи, – кивнул я. – Углеродные, дышащие кислородом организмы, даже клетки почти одинаковые. Есть гипотеза, что мы – одна форма жизни, занесенная на наши планеты из космоса. И метаболизм. Ведь ты попросила капли от головной боли, и мы отправились в бокс, когда…
      – Здесь надо остановиться, – Глайя требовательно постучала лапкой по моему колену. – Послушай, я рассказываю сказку. Постараюсь перевести дословно. Эта сказка звучит полдня, но я расскажу только сюжет. Давным-давно в поселке N жила принцесса…
      – Тогда уж в замке. Принцессы не живут в поселках. Принцесса – дочь из элитного рода. Или у вас различий тоже не бывает?
      – Бывают, конечно. В том все и дело – принцесса родилась очень красивая. У нее было белое мохнатое брюшко, очень пушистая спинка и самый длинный хвост в округе. У нее были бархатные уши и красивые глаза. Она была очень умной. Еще в раннем возрасте знала множество эпосов. Женихи поселения ее очень любили. С ней было ужасно приятно спариваться.
      – Так нельзя в сказках. Спаривание – это табу. Ну, в смысле…
      – Я знаю табу, я изучал ваш океанский эпос. Хорошо, буду цензурировать. Однажды летним днем принцесса вышла из заграды в дремучую хвою.
      – Лес?
      – Да, густой хвойный лес. Из надежной заграды. Вдруг из хвои выскочил дракон, схватил принцессу, взлетел в воздух и унес в горное гнездо. Жители поселения решили, что она погибла. Но самый некрасивый жених отправился ее искать. Он шел без отдыха много дней и ночей. Трава, деревья, ручьи и птицы кормили его, согревали и показывали дорогу. Наконец он поднялся в гору и ночью вышел к гнезду дракона. Дракон спал, а принцесса была заперта в каменной темнице. Но он нашел щель, окликнул принцессу, и она услышала его. Он был рядом, и они говорили обо всем на свете – ночь до утра.
      Глайя замолчала и посмотрела на меня.
      – Продолжай, я внимательно слушаю, – сказал я.
      – Все.
      – Что? Конец сказки?
      – Да.
      – А в чем смысл?
      – Больше ей не было страшно.
      – Он не победил дракона, не открыл темницу?
      – Для нашей сказки это не принципиально. Может, победил, может, не победил. Может, не смог открыть темницу. Может, дракон утром съел обоих. Или дракон съел принцессу, а он спрятался. Зато принцесса знала, что рядом друг. Ей не было страшно. Он пришел, чтобы быть вместе. Ведь это важнее всего – быть рядом до самого конца.
      – Идиотизм, – сказал я, поднялся с пола и сел в кресло.
      – Конечно, сказка очень древняя, – кивнула Глайя. – Но почему идиотизм?
      – Вообще-то в сказках добру положено победить.
      – Но ведь ты помнишь, что юты не хищники? – Она повернула мордочку. – Откуда в нашем эпосе идея победы?
      – Значит, идея поражения? Хорошие сказки.
      – В нашей культуре нет идеи поражения. Воспевание жертвенности – тоже эпос хищников. А у нас идея помощи.
      – Идея пассивности!
      – Нет.
      – Превосходно! Глайя, ты знаешь, что твой мех считается самым ценным в галактике?
      – Да.
      – А знаешь, как еще пять лет назад браконьеры опускались на Юту и стреляли в твоих сородичей? И земляне, и бандиты других планет тайно летали на охоту? Это нормально?
      – Не нормально. Было всего пятнадцать случаев, затем мы поставили систему ловушек, теперь этого нет, браконьеры депортируются раньше, чем ступят на планету.
      – А это нормально, что убийцы не наказаны?
      – Мертвые шкурки не станут живыми ютами. Какой смысл наказывать?
      Я не нашелся что ответить и только со злостью хлопнул руками по подлокотникам кресла.
      – Я попробую объяснить, – сказала Глайя. – Представь, что горная лавина засыпала альпинистов. Вы же не станете мстить лавине?
      – Идиотизм, – пробормотал я. – Непротивление злу.
      – Почему непротивление? В нашем эпосе много сказок, где юты мешают дракону убить своих друзей. Просто они не герои, поэтому действуют разумно и сообща. Герой-одиночка бывает только в эпосе хищника.
      – Почему?
      – Потому что герой – это не тот, кто сильнее врагов. Герой – это тот, кто сильнее своих. Ему не должно быть равных в том, что он делает, поэтому герои хищников действуют в одиночку. В наших сказках обычно нет ни героев, ни врагов. Но мне хотелось рассказать тебе именно эту сказку, чтобы ты сравнил со своим эпосом.
      – Ясно, – хмыкнул я. – Показать, какие наши сказки поганые, и какие ваши добрые?
      – Как это удивительно, – промурлыкала Глайя, потерлась бархатным ушком о мое колено, обернулась и посмотрела мне в глаза. – Ты любой разговор превращаешь в борьбу. Неужели всерьез думаешь, что я хочу оскорбить твой эпос и похвалить свой?
      – Извини, – смутился я.
      – Извини… – повторила Глайя задумчиво. – Это слово мне было выучить сложнее всего. В нашем языке нет слова «извини».
      – А какими словами вы просите прощения?
      – Мы не просим прощения. У нас есть слово «счюитц» – заблуждение, ошибка. Можно сказать собеседнику: «мои слова были счюитц». Но незачем демонстрировать отсутствие агрессии и просить не карать за проступок, понимаешь?
      – То есть вы можете хамить друг другу, но вам и в голову не придет извиниться?!
      – Мы не умеем хамить, – Глайя потянулась. – Если слова оказываются неприятными, то это не агрессия. Возможно, счюитц. А может, неприятная правда. Понимаешь? У нас нет слов «равенство», «смирение», «возмездие» и «добро». У нас никто не стремится попасть в более лучшее место, чем остальные. У нас вообще никто не стремится. Понимаешь? А у вас по-другому. Войны, олимпийские игры, экономическая конкуренция, карьерный рост, научные споры. Сильный и слабый, извинение и оскорбление, преступление и наказание, подчинение и руководство, предательство и месть. У вас смешной обычай приветствия – соприкоснуться открытой ладонью, показать, что нет оружия. Или обычай чокаться бокалами, чтобы напитки плескались через края, и было видно, что нету яда. У вас есть деньги. У вас есть преступность, и вы с ней боретесь. Это ведь не только на Земле, это психология любой цивилизации хищников. И это очень интересно, правда? Мне очень интересна ваша культура, а тебе интересна наша, правда?
      – Интересна. Но я вас не понимаю.
      – Так и я не все понимаю, – Глайя потянулась. – Вот у вас отменена смертная казнь…
      – И чего тут непонятного? – Я подозрительно уставился на Глайю.
      – Я изучал разные эпосы. Я был на Волгле. Там недавно отменили поедание самца после спаривания…
      – Что?! – изумился я, – Ты была на Волгле? У диких пауков?
      – Они не дикие, они разумные. Их инстинкты давно скованы социальными нормами, для путешественников опасности мало, – Глайя замерла и лизнула правую лапку. – Я изучал их эпос, там тоже драконы. Хочешь, расскажу «Тратаниан»? Это главный эпос самого богатого правящего рода. Эпос о Перворождении.
      – Ну, расскажи… – Я снова опустился на пол и прислонился к Глайе.
      – На заре мира рыцарша Тратаниан отправилась на бой с драконом. Панцирный дракон был так могуч, что закрывал полнеба на семь дней пути.
      – А похитить принцессу? – уточнил я на всякий случай.
      – Зачем? Пауки Волглы – хищники одиночные, торговля поступком не в их обычаях.
      – Чего???
      – Торговля поступком. Когда помогают за помощь и мстят за агрессию. Поэтому нападение на врага не требует причины. Понимаешь?
      – Кажется, понимаю…
      – Рыцарша Тратаниан шла много дней, и на ее пути встала гора. «Прочь с дороги!» – закричала Тратаниан и укусила гору. Но гора не шелохнулась. Тратаниан пришла в неописуемый гнев. Ударами своих мощных хелицер она раскидала гору, и на ее месте образовалась яма. Тратаниан испражнилась в яму и отправилась дальше.
      – Идиотизм, – сказал я.
      – Почему идиотизм? – живо повернулась Глайя. – Просто преувеличение. Конечно, паучиха не может раскидать гору, к тому же они ростом меньше меня.
      – А почему гору надо раскидывать?
      – Ну, как ты не понимаешь! Гора встала на ее пути. Гора – враг. Врага надо победить, уничтожить и унизить. Представь, что гора – живое чудовище, тогда поведение Тратаниан будет логичным с точки зрения человека.
      – Человек не борется с неживой природой! – сказал я.
      – Человек не такой ярко выраженный хищник, – возразила Глайя. – Но и в вашем эпосе встречается борьба с неживой природой.
      – Пример, пожалуйста, – обиделся я.
      – Пример… – Глайя подняла пушистую лапку и совсем по-кошачьи почесала ухо, – Человек сказал Днепру: я стеной тебя запру…
      – Это откуда? – насторожился я.
      – Нет, не то, – мурлыкнула Глайя. – Вот хороший пример: буря разметала флот царя Ксеркса, и тот решил наказать море. Он приказал высечь море кнутами. Эпос древней Греции.
      – Увы, не знаком, – поморщился я. – Наверно, совсем древний эпос? Но если так, то полный идиотизм!
      – Вот относительно новый эпос: Иисус Христос, увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек! И смоковница тотчас засохла.
      – Совершенно неуместный пример! – возмутился я. – Это просто земледелие. Селекция.
      – Я продолжу сказку, хорошо? Тратаниан отправилась дальше, но дорогу преградило поле флои. Флоя – такое ядовитое колючее растение с толстыми древесными стеблями, оно растет сплошной стеной. Представляешь, да? Тратаниан закричала: «Расступись, флоя!», но флоя лишь зашелестела и встала еще плотнее. Тратаниан пришла в неописуемый гнев. Она начала перекусывать стебли один за другим и насиловать их.
      – Чего делать? – удивился я.
      – Принуждать к сексуальным отношениям. В эпосе хищников часто используется как форма агрессии и победы. Например, у людей, когда…
      – Как можно изнасиловать поле ядовитых растений?
      – Я тоже не очень хорошо представляю, – задумалась Глайя. – Но так говорит эпос. Наверно, в переносном смысле. Когда с полем было покончено, Тратаниан отправилась дальше. Дорогу ей преградило озеро.
      – Дальше понятно, – кивнул я. – Она крикнула озеру: «отойди в сторону», но озеро не послушало, тогда она пришла в неописуемый гнев, озеро выпила, в яму нагадила, ну, еще как-нибудь изнасиловала…
      – Нет, – сказала Глайя. – В эпосе пауков вода не бывает врагом. У нас принято объяснять это тем, что воды на Волгле мало, и она ценится. Но я думаю, все потому, что вода не имеет формы. Это сложно объяснить: для пауков облик врага важнее всего. Тратаниан увидела на берегу пасущегося коленчатого моллюска. Она вскочила на его спину и велела перевезти на другой берег. Дрожа от страха, моллюск перевез ее. Тратаниан вспорола ему брюхо, съела сердце и отправилась дальше.
      – Благодарность… – фыркнул я.
      – Свойственна только культурам стадных хищников, – кивнула Глайя. – Пауки не торгуют поступками.
      – Постой, а у вас тоже нет благодарности?
      – И у нас нет. Разве для поступка помощи нужна причина? Мне было сложно это понять. И тебе, наверно, очень сложно?
      – Да уж…
      – К тому же моллюск – добыча, глупо оставлять еду. Представь, что банка консервов помогла тебе заколотить деталь в крепежное гнездо – ты же ее после этого съешь, а не отпустишь в космическое пространство?
      – Банка-то не живая!
      – Мы уже обсуждали. Хищники не всегда делают различия между живым и неживым врагом. Тратаниан отправилась дальше и вышла к логову панцирного дракона. Дракон был страшен. Я опускаю подробности. Началась битва. Тоже пропускаю, это самая длинная и подробная часть эпоса. Наконец гигантский дракон был повержен. Тратаниан изнасиловала его, затем разорвала на части и съела. Вскоре у нее завязалась кладка яиц от него.
      – От дракона?!
      – Но ведь и люди в некоторых эпосах ведут род от зверей? Конечно, с точки зрения генетики…
      – Да пес с ней, с генетикой! У нее будут дети от врага?!
      – Вполне разумное поведение для хищников-одиночек: сильный враг – сильный генофонд. Тут другая неясность – выходит, дракон был самцом? Но самцом он не мог быть, пауки не считают геройством победу над слабым полом. Когда просишь объяснить это место в эпосе, они впадают в агрессию… – Глайя запнулась и задумчиво лизнула правую лапку. – Так вот, Тратаниан отложила кладку, и у нее родилось пятьсот одиннадцать дочерей. В оригинале – семьсот семьдесят семь, у них восьмеричная система счисления. Тогда Тратаниан бросилась на спину, разодрала свое тело на пятьсот одиннадцать частей и умерла. А дочери расползлись по миру и дали начало могущественному роду Тратаниан. Конец сказки.
      – Впечатляет, – я понимающе кивнул, – Только зачем себя разрывать?
      – А ведь эта сказка тебе понравилась больше, чем сказка ют… – пробормотала Глайя и задумалась.
      – Так себя-то разрывать зачем? – повторил я.
      – Жертвенная гибель, – объяснила Глайя. – Неизбежно появляется в эпосе всех развитых хищников. Как обратная сторона медали. Лицевая сторона – это агрессия внешняя, расправа над врагом. Победа физическая или более сложная, социальная: месть, разоблачение, позор. А обратная сторона – это агрессия, направленная внутрь. Жертвенная гибель – победа над собой, над жизнью и смертью.
      – Это как? – не понял я.
      – Эпос, прославляющий красоту гибели. Когда хищник уничтожает врагов, погибая сам. Взрывает оружие, сбрасывает общий транспорт в пропасть, заводит чужую армию в ущелье и запутывает следы. В более продвинутом варианте хищник принимает мучительную смерть ради своей идеи. Например, у людей в относительно новом эпосе…
      – А ну заткнись! – рявкнул я и стукнул кулаком по полу так, что звякнули защелки автоклава.
      Глайя замолчала и задумчиво почесала ушко. Наступила тишина, и в тишине снова выплыла тоскливая сирена.
      – Извини, – сказал я, откашлявшись. – Счюитц – бить кулаком по полу.
      – Так вот, – откликнулась Глайя, – Мы говорили о Тратаниан. Основательница сильного рода не должна иметь себе равных в мире. Поэтому не может принять смерть от врагов, от старости или от болезней, правильно? Она может принять мучительную смерть только от себя самой – во имя идеи рода. Дочери пожирают плоть ее и кровь ее и расходятся сытые по миру. Эпос пауков очень логичен.
      Я помолчал, а затем все-таки спросил:
      – Глайя, а ты сама как считаешь – эпос людей больше похож на эпос пауков или ют?
      – Трудно сравнивать, – ответила Глайя, немного подумав. – Где-то посередине, но обособленно. Вы умеренно агрессивные стадные хищники и все отношения строите на торговле. Классический эпос землян – это цепочка торговли поступками. Дракон похищает принцессу, а рыцарь в одиночку отправляется наказать его за это. В пути он мстит встречным за агрессию и покупает себе помощь. Не стреляй в меня, Иванушка, я тебе еще пригожусь. В конце бьется с драконом, который превосходит его силой. Одолевает его. Освобождает принцессу, и она за это становится его брачной партнершей. Вообще, решение своей половой проблемы – важный стимул многих геройских поступков на Земле. А потом рыцарь возвращается в племя и становится королем, потому что купил себе право власти, доказав, что сильнее всех своих.
      Я вскочил с кресла, дошел до автоклава, оперся на него рукой и обернулся.
      – Послушай, ты, маленькая юта, а не кажется ли тебе…
      – Не обижайся, – перебила Глайя. – У тебя замечательная разумная раса, ваша культура развивается быстро, со временем вы изживете хищнические инстинкты. Начни с себя. Перестань обижаться. Перестань соревноваться. Перестань побеждать и торговать.
      – Стоп! – крикнул я. – Стоп!!! Хватит!!! Я больше не хочу говорить про эпос! Я хочу еще раз обсудить нашу ситуацию.
      – Как хочешь…
      Глайя вздохнула, запрыгнула на медицинский стол и легла, уткнув мордочку в лапы. Она казалась еще более пушистой, чем раньше, и я понял, что ей тоже холодно. Я подошел к экрану. Горло сжало судорогой, глаза резануло, и по нижним векам растеклась вода. Звезды помутнели и засияли лучистыми пятнами. Выла сирена. Я долго стоял спиной к Глайе и делал вид, что задумчиво рассматриваю галактику. Но глаза не высыхали. Тогда я придвинул к экрану кресло, поднял с пола планшетку, сбросил обзор пространства и запросил карту ресурсов. На экране появилась схема корабля. В который уже раз за последние часы я разглядывал ее. Скорый пассажирский для средних перелетов с выносным реактором. Сплюснутый шар жилого борта, и от него на сто сорок метров тянется тонкая мачта, внутри нее – транспортный коридор. Мачта заканчивается воронкой реактора. В том месте, где начинается воронка, небольшое кольцо – дальние вспомогательные помещения. Но я не спешил переходить туда, сначала вывел крупным планом сам борт. Восемь палуб. Три грузовые, затем три пассажирские – плацкарта, эконом-класс и VIP-класс с универсальными каютами для любых форм жизни. Выше – обеденный зал, он же игровой бар. Последняя палуба – гаражи сервороботов, каюты экипажа и рубка пилотов. Все было шершаво набросано серым пунктиром. Ничего этого уже не существовало. Я коснулся пальцами планшетки и сдвинул изображение, еще и еще. Началась мачта. Я дал увеличение и повел изображение вдоль нее. Примерно на середине пунктир, наконец, сменился разноцветными красками. И я дал максимальное увеличение. Изображение было схематичным, наверняка туда лазил фотографировать микроробот из шлюпки. Полая труба мачты была словно разворочена изнутри – как лепестки дикого цветка, наружу во все стороны торчали клочья обшивки.
      – Мне кажется, – произнесла за спиной Глайя. – Это было в нижнем грузовом. Что там везли?
      – Нашла у кого спрашивать! – рявкнул я. – У фельдшера! Откуда мне знать?
      – Все –таки думаешь, что террористы?
      – Я уже ничего не думаю! – заорал я. – Может, твои пауки с Волглы! Может, покушение на кого-то из пассажиров! Может, какой-то идиот сдал в багаж промышленный конденсатор, а идиот-таможенник пропустил! А идиот-серворобот распаковал и отключил контур! Какая нам разница?
      Я хлопнул по планшету и вывел на экран схему присутствия. Как и прежде, мигали всего два огонька. Больше в окружающем пространстве живых существ не было, только сигналил мой коммуникатор на запястье и клипса на ухе Глайи.
      – Бешеный пульс, – огорчилась Глайя и спрыгнула со стола. – Просто ляг и полежи.
      Сволочь, успела прочесть цифры. Я сбросил схему присутствия и пронесся по технологическому коридору до утолщения перед воронкой. Вспомогательные помещения. Склад ремонтных железяк для реактора. И вот она, в стене коридора – дверь аварийной шлюпки. И тут же, напротив, через коридор – дверь в медицинский бокс. Потому что чиновники из здравоохранения, которые сами ни разу не летали дальше курортных планет, панически боятся неизвестной космической заразы и приказывают выносить медбоксы в карантинную зону, почти к самому реактору, да еще герметизировать по высшей категории. Как будто заболевший не успеет заразить всех еще в обеденном зале! И как будто существует инфекция, с которой не справится активный белок из любой стандартной аптечки! Зато теперь жилой борт рассеян мелкой пылью в космическом пространстве. И семеро членов экипажа. И двести восемь пассажиров – земляне, адонцы, кажется, даже юты. И кругом – вакуум, в огрызке транспортного коридора – вакуум. А мы… мы заперты в боксе. Я и эта зверушка, которая напросилась слетать на Землю с экипажем. И все, что у нас есть, – это запас кислорода на десять часов. И холод. И связь с компьютером шлюпки. Отличной быстроходной шлюпки, до которой нельзя добраться, потому что за дверью – вакуум. Исчезающая надежда, что придет помощь. Откуда она придет? Глухой космос. И медикаменты. И универсальный автоклав. И еще у меня есть кое-что, о чем она не знает. Но об этом нельзя думать, потому что он один, а нас двое.
      – Послушай, – сказала Глайя. – а если меня усыпить?
      – Что?! – Я от неожиданности подпрыгнул.
      – Если пушистого усыпить, тебе кислорода хватит надолго, – полосатый хвост задумчиво ползал по полу.
      – Прекрати!!! – рявкнул я.
      – Просто расскажи, как бы ты меня усыпил? Тебе ведь приходилось усыплять пушистых зверей?
      – Приходилось, – выдавил я. – Не хватило мест в госпитале, и трое студентов с нашего курса проходили практику в ветеринарной клинике.
      – Расскажи, чем усыпляют животных? – в голосе Глайи было живое любопытство, внутри огромных глаз блестели искорки.
      – Как усыпляют? Ты хочешь это знать? – Я сунул замерзшие руки в карманы комбеза и прошелся по боксу. – Я бы дождался, пока ты заснешь. Я бы поднес к твоему носу вату, смоченную эфиром. Затем вколол глубокий наркоз. Затем взял шприц с толстой иглой и наполнил его аммиаком. Затем проткнул грудную клетку между ребер и ввел аммиак в легкие. Мгновенный некроз тканей. Быстрая, безболезненная смерть. Так усыпляли собак и кошек в начале двадцать первого века.
      Глайя смотрела круглыми глазами, чуть склонив голову. Уши бархатными лопухами висели задумчиво и печально.
      – А шкурка не попортится от иглы? – спросила она. – Ты набьешь хорошее чучелко?
      Я промолчал.
      – Обещай, – сказала Глайя. – Что не бросишь меня, набьешь хорошее чучелко. У меня очень ценный мех.
      – Обещаю, – буркнул я.
      – Точно?
      – Точно.
      Глайя помолчала, задумчиво елозя хвостом по полу. Я внимательно смотрел на нее, а затем расхохотался:
      – И это существо рассказывало мне, что я хищник, а у вас в культуре нет ни геройских подвигов, ни жертвенной гибели?
      – Я плохо выучил русский язык… – медленно произнесла Глайя, хвост проехал по полу и замер. – Я не знал, что «усыпить» имеет два значения…
      Изо всей силы прикусив губу, я закрыл лицо руками и упал в кресло. Меня трясло. Я чувствовал, что Глайя села рядом и прислонилась ко мне, чувствовал ее тепло. Она что-то говорила, успокаивала. Наконец я почувствовал, что силы покидают меня, и накатывается тяжелый сон, видения наплывали со всех сторон.
      Я сполз с кресла и лег на пол. Глайя свернулась рядом.
      – Ты не бросишь пушистого? – промурлыкала она сонно.
      – Нет, конечно, – ответил я.
      …Очнулся я от холода. Встал, посмотрел на спящую Глайю. Открыл сейф с медикаментами, достал вату и эфир. Намочил вату и положил рядом с ее носопыркой. Она шумно вздохнула, и я испугался, что она проснется. Но она не проснулась. Очень долго искал наркоз, а вот аммиак нашелся быстро. Шприц вошел в легкие не сразу – панически дрожали руки, игла натыкалась на ребрышки. Затем распахнул стенной шкаф и достал скафандр эпидемиологической защиты. Полноценный герметичный космический скафандр – с запасом кислорода на несколько часов. Разве что не экранирует от радиации, зато с усилителями движений. Кто знает, если бы не усилители, может, мы смогли бы влезть туда вдвоем? Я отключил трансляцию внешних звуков. Сирена стихла, но тишина оказалась страшнее. Нашел пластиковый пакет и положил туда тушку Глайи. Поднял с пола планшетку и ввел команду. Тяжелая дверь бокса дрогнула и отползла в сторону. Порывом ветра меня качнуло и бросило вперед, я грохнулся на порог, но пакета не выпустил. Встал, перешагнул коридор и долго возился с рычагами, срывая аварийные пломбы. Наконец дверь шлюпки распахнулась, и я залез внутрь. Когда давление выровнялось, снял скафандр, сел в кресло пилота и положил руки на пульт…
      Чучелко я поставил в своем загородном доме под Ярославлем. Глайя сидела на задних лапках и казалась совсем живой, если бы не тусклые стеклянные глаза, в которых уже не бегали искорки. Неделю я выдержал, а затем переставил чучелко на чердак. А когда через пару лет заглянул туда, увидел, как его безнадежно испортили мыши.

      – Ты не бросишь пушистого? – промурлыкала она сонно.
      – Нет, конечно, – ответил я.
      …Очнулся я от холода и долго пытался прийти в себя после кошмарного сна. Встал, посмотрел на спящую Глайю и потряс ее. Она сонно хлопала глазами.
      – Глайя, у меня есть один скафандр. Ты попытаешься залезть в него и доберешься до шлюпки.
      – Где? – спросила Глайя и повертела головой.
      – В шкафу. Не важно. Он один.
      – А ты? – спросила Глайя.
      – Я – нет. И не смей спорить! Это решено.
      – Героизм и жертвенность, – промурлыкала Глайя и перевернулась на другой бок. – Прекрати глупости, давай спать. Ты же не бросишь пушистого?
      – Нет, конечно, – ответил я.
      Сел в кресло, включил внешнее наблюдение и стал смотреть, как сиреневая галактика нарезает бесконечные круги. Когда Глайя заснула, подошел к шкафу, достал вату, эфир и шприцы.