На станции было чуть светлее, чем в лесу, но все равно темновато. Лишь вдалеке – а может, в нескольких шагах? – над одним из деревенских домов полыхало рубиновое зарево: очередная компания неразборчиво орала пьяные песни, словно бы на эту станцию все съезжались для того, чтобы разбрестись по окрестным поселкам и напиться. Станция и впрямь больше ни на что не годилась: абсолютно глухая, даже ларька с пивом и сигаретами нету. Абсолютно темная. Хотя… тут ведь должны гореть фонари? Я засвистел, оглядываясь. Фонарный столб действительно стоял. Поразмыслив, я понял, что он горит: вокруг роились крохотные фиолетовые вспышки – мошкара, мухи, бабочки. Я подошел к домику кассы. Касса, конечно, была закрыта. Мне помнилось, что тут стоял щит с расписанием электричек. Щит действительно стоял, но прочесть его мне не удалось. Название станции, собранное на козырьке кассы из крупных рельефных букв, читалось достаточно хорошо, стоило задрать голову и немного посвистеть. Какой-то там седьмой километр, то ли двадцать седьмой, то ли сто седьмой, никогда не мог запомнить. А вот расписание на щите, забранном прозрачным пластиком, не читалось ни в какую. А поэтому у меня не было даже уверенности, что расписание на щите висит. Зато обнаружился интересный эффект: если пошуметь, домик станционной кассы просматривался насквозь. Внутри стоял стол с кассовым аппаратом, обшарпанное кресло, вешалка с накинутым ватником, а в углу – две коробки с бутылками. Бутылки были полными, и, судя по характерной форме, это было шампанское. Я немного поразмышлял, откуда могло здесь взяться шампанское – то ли кассиры собирались что-то праздновать, то ли по случаю разворовали какой-нибудь проезжий грузовой вагон. Скорее всего второе. Я усмехнулся, подумав, что теперь могу стать превосходным сыщиком. Только вот сколько нынче платят сыщикам? Больше, чем программистам?
      Становилось прохладно, делать было решительно нечего, и я направился к шоссе. Тихонько мурлыкая себе под нос, прошел по улочке спящего поселка и вышел на шоссейку. Здесь было темно и пусто. Машин не было. Я уже решил вернуться на станцию, как вдали мелькнул багровый огонек. Огонек рос, приближался и розовел. Вскоре послышался шумок двигателя, и я увидел автомобиль.
      Автомобиль выглядел странно. Он был прозрачным, и внутри его светилось все. Ярко полыхал мотор, мелькая ослепительными поршнями, сияла выхлопная система, искрилась коробка передач, а в глубине восседал мужичок. В неровном искрящемся свете разглядеть его лицо было нелегко, черты казались размытыми, зато хорошо просматривались череп, позвоночник, кости ног и рук. Одежду я разглядеть не смог – что-то типа бесформенной хламиды.
      Я вышел на дорогу и вытянул руку. И автомобиль начал тормозить! И остановился. Подойдя поближе, я заглянул в распахнутое окошко.
      – Чего, обалдел, под машину бросаешься? – полыхнуло оттуда прямо в лицо.
      – Командир! – крикнул я. – Мне бы до города бы!
      – До города… – с сомнением произнес мужичок.
      – Надо очень! Иначе пропаду совсем. Ты скажи, сколько денег хочешь…
      Я вдруг сообразил, что понятия не имею, сколько у меня денег и есть ли они вообще после валяний в лесу. Начал торопливо шарить по карманам и наконец нашарил в кармане купюру, вытащил ее, но понял, что не могу ее даже увидеть. Бумажка и бумажка. Я показал ее мужику:
      – Пойдет?
      Мужик брезгливо оглядел меня, еще брезгливее – трепыхающуюся купюру, затем кивнул:
      – Садись.
      И мы поехали.
 
      Впереди за лобовым стеклом царил мрак, дороги почти не было видно. Зато очень ярко светился мотор и вся кабина. Я попробовал откинуться на спинку и закрыть глаза, но с удивлением понял, что мой новый глаз закрыть невозможно. Я решил пока об этом не думать.
      – А чего случилось-то? Чего так, на ночь глядя? – начал беседу водитель.
      – Да… – отмахнулся я. – Жизнь такая…
      – Пьяный, что ли? – поинтересовался водитель, принюхиваясь.
      – Есть маленько, – кивнул я.
      – Так: в машине – не блевать! – предупредил водитель. – Если чего – скажи, я остановлю.
      – Ну, я не настолько уж пьяный, – обиделся я.
      – А кто тебя знает, – добродушно кивнул мужичок. – Вон какой бледный, всклокоченный, весь в листьях. Как по земле валялся.
      – На последнюю электричку бежал через лес, – объяснил я. – Много падал.
      Я думал, что разговор сейчас сам собой заглохнет, но мужику хотелось общения.
      – Да разве ж ходят в такое время электрички? – удивился он.
      – Угу… – буркнул я сквозь зубы.
      – Это тебе, брат, засветло надо было выходить…
      – Угу… – буркнул я.
      – А чего такой хмурый? – спросил мужик, немного помолчав.
      – День неудачный, – буркнул я.
      – А чего – неудачный? – удивился мужик.
      – Рассказать? – вдруг зло спросил я.
      – Расскажи… – охотно кивнул мужик.
      И тут меня прорвало. И я стал рассказывать. Не про ухо, конечно, а про весь день – с самого утра.
      – Слушай, мужик. Утром я вылил кофе на штаны. Опрокинул чашку, случайно локтем задел, ну и все. А штаны светлые. А мне на работу ехать.
      – Тоже мне проблема… – цыкнул зубом мужичок.
      – Да это только начало… – усмехнулся я. – Короче, пока я штаны застирывал и сушил…
      – У тебя одни штаны, что ли? – удивился мужичок.
      – Последние, – кивнул я. – Вторые в стиральной машине лежат, я их уже три дня вынуть и развесить собирался. Есть, конечно, еще рваные джинсы, но за них меня бы мигом с работы выгнали. Ой, черт, до сих пор ведь лежат в стиральной машине, сгнили уже небось… – Я задумался.
      – Ну, застирывал последние штаны… – напомнил мужичок.
      – Ну да, застирывал. Время прошло много, и я решил ехать на работу через центр, чтоб побыстрее.
      – У тебя машина? – покосился мужичок.
      – Была, – кивнул я мрачно. – Ты слушай, слушай дальше. Еду я через центр, ломлюсь сквозь пробку, а тут влезает роскошная иномарка – красная, спортивная, вся сияет. Ну, едем, плетемся. Долго. И мне – поворачивать. И я включаю поворотник. А у меня – «жигуленок», только из ремонта, крыло еще не покрашено. И я ее, суку, – пропускаю. Понимаешь?
      – Угу… – кивает мужичок задумчиво. – Да ты не горячись так, нам час ехать до города, успеем наговориться.
      – Извини, – смутился я. – Понимаешь… Как тебя звать?
      – Леонид… – степенно кивает мужичок.
      – Понимаешь, Леонид… Можно, Леня?
      – Можно и Леня…
      – Понимаешь, Леня, она – красная, новенькая, блестящая! Дорогая, сука, как автограф Рокфеллера! И я ее – пропускаю! Мигаю на поворот, но – торможу. А она мне мигает, мол, проезжай давай, сворачивай куда надо, я, мол, не тороплюсь, я вообще-то тоже сейчас поверну… Я сначала не понял. Думал, может, не мне мигает? Приостановился. А она совсем тормозит и мне снова мигает настойчиво – проезжай, проезжай, поворачивай быстрей куда тебе приспичило! А впереди все уехали, и сзади мне гудят уже, чтоб не стоял. И тут до меня доходит: ей действительно приспичило зарыться в гущу со своей полосы, я ей – помеха справа, но она вежливая, сука, и меня пропускает. Ну, думаю, спасибо. Жму на газ, кручу руль… А она – красная, блестящая, и стекла у нее черные, как рубероид на даче у негра, и мотор у нее такой спортивный, и столько там лошадей, сколько не наберется и во всех конюшнях мира, вместе взятых. И она вдруг рвется с места, и вот она уже передо мной! И я ничего не успеваю сделать и въезжаю ей в бок! Да не просто въезжаю, а так, что у нее весь бок всмятку, и капот отлетает, и бампер на асфальт падает, и обе фары вываливаются, как глаза на стебельках, и все дела…
      – М-да… – говорит Леня. – А сам как?
      – Да сам нормально… Только крыло, то самое, что ремонтировал, и фара треснула…
      – А она?
      – А из нее вылазят два во-о-о-от таких кабана… И говорят: ты, баран, слепой, что ли? Ты куда ж, урод, едешь через полосу? А я говорю: да вы ж сами притормозили! Вы ж мне сами мигали: проезжай, проезжай, поворачиваю! Я ж помеха справа! А они так между собой переглядываются – кто тебе мигал? Кто поворачивал? Никто тебе не мигал! И чего делать теперь будем, помеха? Ментов вызывать или так договоримся?
      – Ментов вызывать! – говорит Леня уверенно. – Страховку, свидетелей побольше, которые видели, что они тебе мигают…
      – Ага, только у меня нету страховки.
      – Как так?
      – Да вот так вышло. Была, да только липовая, долго рассказывать. Короче, нет страховки. И свидетелей нету. Может, и нашлись бы добрые люди, если бы кто-нибудь видел, что они мне мигали. Так, похоже, никто и не видел… Ну, короче, вызвали ментов. А ментам дело ясное: я виноват, я нарушил, я вылез наперерез, я врубился в бок. У них ведь была красная, спортивная, ни царапины… А у меня – драный «жигуленок», и крыло это самое, не покрашенное, только из ремонта… И, стало быть, это я такой дебил, у которого по жизни привычка этим крылом прикладываться ко всему, что стоит или движется…
      – А на самом деле что с крылом? – цыкнул зубом Леня.
      – На самом деле? На самом деле я машину ставил во дворе, утром выхожу – крыло всмятку. Какой-то урод приложился и уехал…
      – Ну и на сколько ты влетел? – поинтересовался Леня.
      – С крылом-то? Да ничего страшного.
      – Нет, сейчас.
      – Сейчас – да просто до фига, – сказал я честно. – Будет экспертиза – скажут точно. Но и так понятно, что полный финиш, потому что машина не серийная. Не знаю, что делать. Искать, у кого одалживать, и десять лет пахать.
      – А кем работаешь? – спросил Леня.
      – Программистом, – отмахнулся я. – Так слушай дальше! С ментами разобрались, менты уехали. Кабаны свой капот подбирают, свой бампер в багажник кидают и укатывают. А мой – не заводится! То ли мотор треснул, то ли тросик какой-нибудь, то ли шланг перебило… Не знаю. В общем, как я его буксировал с проспекта на веревке – это долгая история. Короче, звоню на работу: мол, такие дела, попал в аварию, пятница, сегодня никак не появлюсь, лады? А мне отвечают: ни фига, приезжай сейчас же, тут у начальника к тебе важный разговор. Хватаю такси, еду в офис, поднимаюсь наверх и жду два часа в коридоре, пока наша светлость Михаил Павлович изволит принять. А наша светлость мне заявляет: Александр…
      – Ага, Саша, – кивает мужичок.
      – Ой, сорри, не представился: Саша Тимченко. Так вот начальник заявляет: Александр, с этого понедельника вы у нас ужо не работаете… Говорю: это с какой радости? А он: а вот так у нас усё поменялося… Я говорю: это, конечно, прекрасно, что у вас усё поменялося, как только я последний проект закончил, да только нельзя было меня предупредить заранее, что проект последний и пора мне искать другую работу? А он руками разводит. Ладно, говорю, тогда еще один наболевший вопрос: а что у нас по зарплате? А он говорит: не волнуйся, в бухгалтерии получишь за последний месяц. Я говорю: пардон, и это все?! А он изумленно так: а что ты хотел? А я говорю: а что мне три месяца морочат голову какими-то грядущими выплатами, и отпуск у меня был такой, как у нормальных людей больничный бывает – четыре раза по неделе, причем зимой, причем за свой же счет! И мало того, в последние месяцы забросали с ног до головы левыми делами! Которыми я вообще не должен заниматься! Меня на работу брали как программиста – по чему?
      – Почему? – переспрашивает Леня.
      – По охранным системам как программиста! Так?
      – Так? – удивляется Леня.
      – Так! – киваю я. – Но тогда вопрос: с какой радости на меня повесили настраивать компьютеры секретаршам, если что случается? А у них каждый день случается. Мало того – еще и интернет-сайт фирме делать! Это нормально? Скажи, Леня? Разве меня брали на работу сайты делать? Может, мне вам еще полы в офисе мыть? Берите себе дизайнера на отдельную ставку! Так нет же, я три месяца вам пахал от зари до зари по проекту, кроме того, сайт делал и секретаршам все настроил, а все потому, что мне сказали: это очень-очень нужно и больше некому. И намекнули, что за все сверхурочные выплатят в конце сезона двойной оклад! И вот конец сезона, и чего? Где сверхурочные? Где отпуск?
      – А он?
      – А он отвечает: не знаю, кто там шо намекал, но ежели положены сверхурочные – это усе решает бухгалтерия, приходи после выходных за деньгами, скока есть по ведомости – усе получишь, нам чужого не надыть. И руками разводит.
      – Да… – говорит Леня.
      – Это еще не все! Это пятница, вечер. У меня – первые выходные за три месяца. У друга моего лучшего, Кольки, юбилей на даче. Шашлыки, шампанское, фейерверки – все как у людей. Учились вместе, каждый год собираемся, традиция. И вот мы едем вдвоем с Аллой.
      – Жена?
      – Подруга. Любимая. Была. Встречались целый год, только последнее время почти не виделись, потому что эти суки…
      – Завалили работой без выходных, – кивнул Леня.
      – Ну да. Короче, едем на электричке. Потому что машины нет. В электричке начинаем ругаться. Алла мне начинает: ты меня не любишь, тебе на меня наплевать, я для тебя пустое место… Ну, все как полагается, сам знаешь, Леня, эти истерики женские… А у меня неудачный день. Короче, приезжаем. Поздно. Все – веселые, шашлык давно съели, и за водкой уже два раза ездили. Наливают штрафную. А потом еще штрафную. И еще. И пока я общаюсь с друзьями, которых сто лет не видел, пока пытаюсь выяснить, кто бы мне мог денег одолжить на годик-другой, пока рюмку за встречу, рюмку за юбиляра, рюмку за разбитую машину, рюмку, чтоб найти хорошую работу, рюмку за компанию, снова рюмку за Кольку… В общем, Алла куда-то – шмыг. И в какой-то момент я уже смотрю – они уже там с Барановым шу-шу-шу да хи-хи-хи, и она у него на коленях сидит, а он ее лапищей своей по животу гладит!
      – И?..
      – А что, этого мало?
      – Дело молодое, – философски замечает Леня. – Кому мало, кому много. От ситуации зависит, от отношений. Ну и ты чего сделал?
      – А ты бы чего сделал?
      – Я… – он задумчиво смотрит на дорогу, – налил бы ей бокал шампанского, увел бы в сад на луну смотреть, обнял, поговорил…
      – М-да… – говорю я. – Не знаю. Короче, я точно не помню, что я им сказал… Но сказал им всем, что про них думаю. И про нее, и про козла этого Баранова, и про Кольку, кажется, тоже. Хлопнул дверью и ушел на последнюю электричку…
      – Ну-у-у… – укоризненно протянул Леня. – Не мальчик ведь уже, дверями хлопать из-за бабы. Годиков-то сколько?
      – Двадцать восемь… – Мне вдруг действительно стало очень стыдно.
      Леня помолчал, задумчиво цыкая зубом – от этого из его рта вылетали короткие фиолетовые вспышки.
      – И все? Все неприятности? – спросил он наконец.
      – Ну… – Я вдруг замялся: то, что произошло со мной в лесу, вдруг показалось далеким и непонятным. – Ну, еще у меня какой-то глюк в лесу был по пьяни. Не помню уж, что там случилось… Но вижу я теперь… глазами… плоховато, скажем так.
      – Эй! – насторожился Леня, ударил по тормозам и внимательно на меня посмотрел. – Водка-то не паленая была? А то знаем мы эти «вижу плоховато»… Ты как? В глазах темнеет? Тогда срочно выпить бутылку нормальной водки – и в больницу!
      Я покачал головой и усмехнулся.
      – Не, Леня, не боись, совсем не темнеет у меня в глазах…
      – Двоится? – догадался Леня, снова разгоняясь.
      – Типа того, – кивнул я. – А водка была нормальная. Отличная была водка, вкусная! А все остальное – от нервов. День такой.
      – Ну смотри… – кивнул Леня, помолчал и вдруг спросил: – А скажи-ка мне, милый друг, честно: деньги у тебя есть со мной расплатиться? Кроме того червонца, что ты мне с умным лицом показывал?
      – Не боись, Леня, должны быть! – Я попытался засунуть руку в карман, но сидя это делать было неудобно. – Если в лесу не потерял… – Я повернулся: Леня напряженно глядел на меня. – В случае чего ко мне домой поднимемся, там точно есть… – Я наконец нашарил в кармане горсть бумажек и вытащил их. – Вот, Лень, сам я плохо вижу, глянь своими глазами, ничего тут не подойдет?
      Леня отвернулся и начал задумчиво глядеть на дорогу.
      – Э! – позвал я. – Леня! Ты скажи, сколько с меня?
      – Да нисколько, – кивнул Леня. – Я просто так спросил, проверить – может, ты тут врешь мне все, чтобы потом сказать, что платить нечем. Теперь вижу – не врешь. Так что спрячь свои бумажки, они тебе еще пригодятся.
      – Но…
      – Прячь, прячь. Что я тебе, такси, что ли? Шашечки у меня на борту нарисованы?
      – Спасибо… – сказал я растроганно. – Шашечки – не знаю. Если и были, то не разглядел, когда садился. Со зрением у меня…
      – Со зрением… Ты когда-нибудь видел шестисотый «мерседес» с шашечками?
      Я открыл рот и попытался повернуться, чтобы осмотреться, но видел только светящиеся контуры кабины, разноцветные пятна приборной доски и ослепительно сияющий прямо передо мной двигатель.
      – Я вот про что думаю, – сказал наконец Леня. – Ты охранные системы только программируешь или устанавливать тоже умеешь?
      – А чего там уметь, устанавливать-то? – обиделся я. – Датчики приклеить и провода кинуть – это любой сумеет, кто в руке дрель держал.
      – Это хорошо. Может, найдем тебе работу, – кивнул Леня.
      – Не, спасибо… – Я помотал головой. – Я не по бытовой сигнализации, я по промышленной. Это когда сразу на все здание – и пожарка, и охранка, и пропуска магнитные. А то и сканеры, чтоб по отпечатку пальцев пускать сотрудников.
      – А по сетчатке глаза? – спросил Леня.
      – Не вопрос, – оживился я. – Дело модное – сканировать сетчатку. Врать не буду, сам с такими системами не работал, литературу изучал много и представление имею. Будет оборудование – подниму систему без проблем. Только оно дорогое, оборудование, как хрен знает что.
      – Ну почему? – возразил Леня. – «Мисканки» китайские сейчас подешевели очень.
      – Игрушки для подростков!!! – заорал я. – Ты в курсе, что у них ложных срабатываний семь процентов?! Они в упор не годятся для охранных систем, и никто их не сертифицировал! В серьезное заведение их только идиот поставит! А если для крутизны и понтов ставить – то только вместе с отпечаточником. Это и надежнее, и понтовее – и глаз приложи, и палец, и все лохи писают кипятком от восторга. Поэтому у нас в офисе такая штука стоит чисто для понтов, даже не подключенная. Но тот, кто в этом хоть чуть разбирается, презирать будет.
      – Угу, – кивнул Леня. – И бог с ними. А про нашу «Окулу» что скажешь?
      – «Окула» наша… – Я поморщился. – Делали ее вояки какие-то, тульские или тверские, и этим все сказано.
      – Что сказано?
      – А все и сказано. Надежность там, конечно, военная, этого не отнять. А остальное? Штатная база сотрудников так криво написана, как только вояки могут написать. Сам не видел, но люди в форумах очень ругали.
      – А ты бы лучше написал? – саркастически спросил Леня.
      – И лучше, и надежнее, и красивее – чтоб все сияло и не стыдно было показать на Западе.
      – Ой ли?
      – Да не ой!!! – разозлился я. – А гран-при Кельнского международного салона за прошлый год! Он мне тут после этого будет «ой ли» говорить…
      – Так… – покосился Леня с недоверчивым любопытством. – Ладно, а еще есть претензии к «Окуле»?
      – Одна, – усмехнулся я. – Но – фатальная. Как она сетчатку сканирует? Какая там мощность лазера?
      – По документам – нормальная…
      – По документам нормальная? – подпрыгнул я. – А где эти нормы? Откуда взяты? И кто-нибудь ее измерял реально, мощность, нормальная она или нет? Никто! А ты ее сам видел в работе, скажи? А я видел, как она жарит до синих зайчиков в глазах! Это нормальная мощность, да? Вот пускай ее вояки и ставят на двери своих землянок на случай войны! А в мирном офисе, если тебе глаза своих сотрудников хоть немного жалко… Короче, Ленька, мой тебе совет: ставь обычные индукционные карты, а сканеры пальцев и сетчатки – это дешевые понты по дорогой цене. Забудь про них.
      – Не смогу забыть, – покачал головой Леня.
      – Тогда не гоняйся за дешевизной – засунь «Окулу» в задницу и поставь японскую «Джи»!
      – Уж прямо в задницу… – обиженно пробормотал Леня.
      – В задницу, в задницу! – уверенно кивнул я. – По крайней мере пока они мощность лазера втрое не придавят.
      – А уже придавили… – задумчиво произнес Леня.
      – Кто? – не понял я и только сейчас спохватился: – Послушай, а откуда ты… вы…
      – Ладно, вояка… – улыбнулся Леня. – Считай, что у тебя сегодня очень удачный день. И работу ты нашел новую и очень хорошую. У меня специалисты твоего уровня не ездят на «Жигулях».
      Леня полез в карман и протянул мне визитку. Но прочесть ее сейчас я, конечно же, не смог.

      Проснулся я от воплей кота. Кот по кличке Гейтс обиженно ходил вокруг дивана и орал. Я вспомнил, что забыл его покормить. То, что окружало меня, конечно, было моей квартиркой. Только мебель вся просвечивала, слегка просвечивали и стены, и вообще все переливалось радужными пятнами.
      Было муторно, дико хотелось пить, и от боли раскалывалась голова. Все, что было вчера, казалось сном – и увольнение, и разбитая машина, и дача, и скандал там. По какому поводу скандал? Ах да, Алла сидела у Баранова на коленях, когда у камина играли на гитаре. Еще был лес, и там… Стоп, об этом лучше вообще не надо. А еще меня, кажется, подвозил какой-то Леня, а я ему жаловался на жизнь и грузил терминами по работе. А он меня довез до самого дома, денег не взял, а пообещал хорошую работу. Или это все бред?
      Потолок тоже немного просвечивал, но сквозь его багровую пелену трудно было разглядеть, что в квартире наверху. Гейтс ходил вокруг дивана и орал, полыхая синим светом. Нет, не бред.
      Я откинул одеяло, и Гейтс тут же прыгнул ко мне на живот. Вообще-то он так делал часто, но тут ощущение было такое, словно мне в глаз с размаху влетела муха. Я дико заорал, и Гейтс шарахнулся в сторону, от испуга слегка полоснув по животу когтями. Больно было так, что из настоящих глаз полились слезы. Я очень осторожно ощупал живот. Живот был как живот, и грудь – как грудь. Только ощущения такие, словно я ощупываю свои зрачки.
      Наконец я встал, добрался до ванной и напился воды. Посмотрел на себя в зеркало – но зеркала не увидел. Ничего не увидел, кроме урчащих в толще стены труб. Я выключил воду, и в ванной стало сумрачно. Темноту освещал в основном Гейтс, который орал с той стороны под дверью. Пришлось насыпать ему корма и вернуться в ванную.
      Я принял душ, затем ощупал лицо – чувствовалась щетина, и я решил побриться. Бриться пришлось на ощупь, одноразовая бритва оказалась совсем тупой, а запасной не было. Тем не менее после всего этого я почувствовал себя значительно лучше. Вышел на кухню и внимательно осмотрелся. Окна в кухне больше не было. По крайней мере для меня его не существовало – фирменный стеклопакет пропускал с улицы звуков не больше, чем стены вокруг. Хозяйка квартиры, помнится, пыталась брать с меня лишнюю плату из-за этих стеклопакетов, а я отвечал, что без стеклопакетов здесь вообще нельзя было бы жить от шума машин, недаром же стеклопакеты в этом доме у всех. Как мне потом сообщили домовые сплетники-доброжелатели, я был абсолютно прав – когда здесь пробивали автостраду, то после серии скандалов и одной обличительной телепередачи стеклопакеты всему дому поставили бесплатно.
      Теперь, когда я распахнул окно настежь, оттуда, с автострады, полился яркий, почти дневной свет, только красный. И в кухне сразу стало светлее.
      Гейтс сыто мяукнул и потерся о мои ноги, прося добавки. Я насыпал еще корма. Гейтс погрузил морду в блюдце и начал так ярко хрустеть и чавкать, что мне самому жутко захотелось есть. А лучше – выпить пива. Холодного…
      Я повернулся к холодильнику. Его можно было не открывать – мотор холодильника урчал, и в его ярком свете просматривалось все, что там лежит. А лежало там немного. Кусок сыра, буханка хлеба, три яйца, причем одно из них внутри мутное – как бы не тухлое… Впрочем, нет, это ж я когда-то сварил яйцо вкрутую, но поставил в холодильник, потому что не успевал позавтракать. Вот только было это пару месяцев назад… Может, и тухлое. Далее. В морозилке – курица, тоже черт знает какой месяц она там. А вот это… О, да это же как раз бутылка пива! Даже не бутылка, а здоровенный пластиковый баллон, полный прекрасного пива. Баллон стоял в нише на дверце, куда я обычно ставлю бутылки.
      Я распахнул холодильник, жадно протянул руку, но пальцы жирно заскользили по гофрированному пластику, и я понял: подсолнечное масло. Конечно, откуда тут пиво, если я собирался на все выходные уехать на дачу… Интересно, который час? Я подошел к окну. Небо было страшным и черным. А вот автострада светилась – по ней в два потока бежали редкие огни, сильно напоминая фотографии ночных улиц, снятые с долгой выдержкой, когда всюду лишь полосы от фар. Пожалуй, даже слишком редкие – мне помнилось, что машины здесь идут плотным потоком. Наверное, отсюда, с предпоследнего этажа, видны не все машины, а только самые громкие? Я прищурился, пытаясь разглядеть корпуса машин, но картинка не изменилась, и я понял, что прищуриваю совсем не то, что у меня видит. Прищурить живот и грудь, естественно, не получилось. Интересно, как звуковой глаз вообще наводится на резкость? Есть ли у него объектив с линзой взамен хрусталика? Я ощупал живот – ничего похожего на объектив. Кожа как кожа. Хотя ведь оптические линзы тоже бывают плоскими, я как-то видел увеличительное стекло в виде шершавой пластинки размером с визитную карточку…
      Я взял мобильник, чтобы на ощупь позвонить в службу точного времени, но это мне не удалось. Мобильник никак не реагировал на мои беспорядочные нажатия кнопок, пока я не догадался, что он попросту разрядился. Пришлось нащупать зарядку и включить его заряжаться. После этого мне удалось дозвониться в службу времени, и спокойный робот объяснил мне, что точное время – три часа одиннадцать минут. Сначала я почему-то решил, что это три часа дня. Потом стало понятно, почему машин на автостраде так мало. Когда же я попал домой и сколько же я спал? Пару часов? Или сутки? В принципе я так в последнее время уставал, что мог проспать сколько угодно… Жаль, не существует такой службы, которая бы говорила дату и день недели.
      Я включил старенький хозяйский телевизор, и тут же вся комната осветилась ровным фиолетовым светом, будто в дансинге. В этом свете все предметы приобрели такую четкость, что я понял, насколько же плохо видел до сих пор! Это было удивительно, потому что звука никакого не было. В следующую секунду телевизор заныл на одной ноте – яркой и синенькой. Было ясно, что вещание канала окончено, а на экране, видимо, красуется настроечная таблица. Разумеется, никакой таблицы я не видел. Не видел я и экрана, а вот все внутренности телевизора были видны до мельчайшего проводка в ярком ультрафиолете, который бил из массивной катушки. Я выключил звук, и наступила тишина с едва заметным шипением, которое бывает, когда работает компьютер или телевизор, – ультразвук, который не слышен уху. Но зато свет ультразвука был бесподобным! Я посмотрел на свои руки – пальцы выглядели четко, в них просматривались кости в самых мелких деталях. В это время мобильник пискнул – пришло сообщение. Я поднес его к телевизору – на мобильнике видна была каждая кнопочка и ярко просвечивала электроника внутри, но вот экранчик оставался пустым.
      Я отложил мобильник и сел у телевизора, потому что мелькнула мысль осмотреть свой живот. Недоуменно покрутив туловищем, я быстро сообразил, что осмотреть живот своим животом никак не удастся. Зато, когда я лег на спину и поднял ноги, мне удалось осмотреть насквозь свои коленки, ноги и ступни. Неприятное, надо сказать, зрелище, еще хуже, чем руки. Особенно мне не понравилась полоска на кости левой лодыжки. Я сразу вспомнил, что в детстве ломал эту ногу, упав с лыж. Но мне казалось, что все давно должно было срастись. Ан нет, на тебе – полоска…
      Пива хотелось нестерпимо. Я решил одеться и сходить к ларьку в соседнем дворе, кажется, он круглосуточный. Порывшись в карманах штанов, вытащил горсть бумажек. Даже в ультрафиолете телевизора мне не удалось различить их.