— А чего она спрашивала-то?
      — Как обычно. Чего она еще может спросить? Сует микрофон и орет как на футболе: «Как вы относитесь к протестантам? Как вы относитесь к тому, что ваше правительство их уничтожает?» А за ней стоит кретин и все снимает камерой.
      — До нее до сих пор не дошло, что наша деревня лютеранская? Сорок домов, и все лютеране?
      — Нет конечно, что она, по домам что ли ходит? Живет на базе, выползает раз в неделю с камерой, зайдет в отель и общается со своими туристами на родном языке.
      — Ну, так ты сказала бы ей, что ты дочка протестантского пастора!
      — Какой ты умный! — Петра смешно всплеснула руками. — Стою такая в гриме: привет, я дочка протестантского пастора!
      — А чего? — усмехнулся я. — Может ее наконец выгонят с CNN, и деревня вздохнет.
      — Разбежался. Ей, наоборот, медаль с брюликами дадут. Репортаж года из горячей точки!
      — А знаешь чего? — Я вдруг почувствовал вдохновение. — В следующий раз дай ей интервью в петле на виселице! Скажи, что ты дочка протестантского пастора, и твое правительство тебя уничтожает!
      — Шутки твои плоские, — отмахнулась Петра. — Расскажи лучше еще про Матея?
      — Приходи в замок перед комендантским, сама посмотришь.
      К столику подошел дядюшка Габи.
      — Есть-пить будем? — поинтересовался он, глядя на вплывающую в ресторанчик толпу туристов. — Столик нужен.
      — Да, нам пора уже. — Я протянул бумажку.
      — И три доллара за два бокала, — напомнил Габи.
      — Холера дери Матея, — пробурчал я, роясь в кошельке. — А чего три, на два не делится?
      — Я ж по себестоимости! — обиделся дядюшка Габи.

* * *

      Мы с Петрой смотрели из окошка обеденной залы, как Матей с огромным рюкзаком на спине подходит к двери черного хода и аккуратно стучит зонтом-тростью. Ровно за минуту до начала комендантского часа! Уже и деревня погрузилась в темноту, и по улице пронесся первый мотопатруль.
      — Толкай, не заперто, — крикнула Петра.
      — Войдешь — запри изнутри засовом, — напомнил я.
      Матей глянул вверх и исчез в двери. Вскоре послышался цокот зонта и шаги — натужные, шаркающие.
      Я помог ему снять рюкзак — рюкзак оказался тяжеленный.
      — Ты приволок фамильный склеп графа Кавендиша? — пошутил я.
      — Дошутишься, — прохладно ответил Матей и, не меняя интонации, продолжил: — Мне нужна келья.
      Мы с Петрой переглянулись.
      — Какая еще келья? — нахмурился я.
      — Без окон. Со столом и розеткой, — терпеливо объяснил он. — Наша детская тайная келья. В которую ход через шкаф.
      — Тю, братец… — протянул я. — Келья! Она давно не келья, а кладовка, забита дровами по самый потолок, а шкаф сожгли еще зимой.
      — Что ж ты мне сразу не сказал? — расстроился Матей.
      — А ты спрашивал?
      Матей сел на рюкзак и обхватил голову руками.
      — Мне нужна лаборатория, — глухо произнес он. — Куда ни одна сволочь не зайдет и не помешает.
      Мы с Петрой снова переглянулись.
      — Дружище, ты все-таки выбирай выражения… — попросил я.
      — Да я не про вас! — отмахнулся Матей. — Кто теперь служит в замке?
      — Все свои. Я и Петра водим экскурсии. На кухне стряпают Даина и Иоанна, ну еще Себестьян топит печи и следит за розарием.
      Матей решительно потряс головой:
      — Мне нужна лаборатория!
      — Устрой у себя дома лабораторию.
      — У меня мать больная и маленькие сестры всюду лазят, — покачал головой Матей. — Нельзя, чтоб кто-то лазил по лаборатории.
      — Но в замке нет места для лаборатории, он же крохотный! — взорвался я и начал загибать пальцы. — Подвал с тремя комнатами музея. Обеденный зал на первом этаже. Кухня и каморка с дровами на втором. Может, тебе гроб Дракулы в подвале уступить?
      — А башенка?
      — Да пусть он действительно сделает себе лабораторию в башенке, — вмешалась Петра.
      — Какая лаборатория? — опешил я. — Там же чердак, в окнах нет рам, и воронами все загажено.
      — Я приберусь, — кивнула Петра. — А окна картоном забить — минутное дело.
      — Главное, электричество подвести, — вставил Матей. — Я сам приберусь, вы идите себе по домам.
      Мы с Петрой переглянулись в который раз.
      — Послушай ты, Кавендиш! — произнес я. — Ты наверно не знаешь, что такое комендантский час? До утра никуда.
      — Тем лучше, — спокойно кивнул Матей. — Поможете разложиться, соберем аппаратуру, и я покажу, как это работает. Электричество у вас в комендантский час не отключают, надеюсь?

* * *

      Домик с табличкой «Евангелическая Лютеранская церковь Трансильвании» белел среди яблонь, внутри горел свет и доносилась торжественная фонограмма Баха. Я постучал в двери, и отец Адриан сразу открыл, словно ждал меня. Я видал разных священников, но наш отец Адриан был идеальным — высокий, стареющий, с седыми волосами и мудрым взглядом. Если бы не переломанный нос, отца Адриана можно было бы снимать в кино.
      — Хочу исповедоваться, святой отец, — произнес я, потупившись.
      — Проходи… — Отец Адриан никогда не удивлялся и задавал лишних вопросов.
      Я зашел в исповедальню. Он сел за стенкой напротив. Некоторое время мы молчали. В исповедальне пахло теплой пылью и вощеным деревом. Отец Адриан как всегда тактично молчал — я знал, что он будет молчать столько, сколько понадобится явившемуся на исповедь, чтобы собраться и открыть душу. Когда-то давно, в далеком детстве, я пришел на очередную исповедь, но просидел молча полчаса. Сейчас уже не помню, что там был за пустяк, и почему я не решился об этом говорить. Просто буркнул какие-то извинения и ушел. И отец Адриан мне ничего не сказал в тот раз, только благословил на прощанье. И потом он меня тоже ни о чем не спросил. Я глубоко вздохнул.
      — Отец Адриан, а среди натовцев есть лютеране? Они ходят к вам исповедоваться? Ну, туристы из отеля, или эти, с базы…
      — Нет, сын мой. Я думаю, у каждого свой пастор, с которым они говорят на своем языке.
      — Скажите, отец Адриан… — я запнулся. — А пастор может отпустить любой грех? Если натовец приходит к своему пастору, и говорит ему: «Святой отец, я сегодня убил троих человек… Мы сегодня запустили еще одиннадцать кобальтовых ракет… Мы решили завтра начать бомбить еще один город повстанцев…» Разве можно отпустить такие грехи?
      — Не пастор, а Господь отпускает грехи, сын мой, — произнес отец Адриан. — Ты разве об этом пришел со мной поговорить?
      — Об этом, — кивнул я. — Отец, Адриан, что мне делать? Я чувствую, что мне хочется убивать натовцев. Да! Я хочу разрушить их страну, как они разрушили нашу!
      И замолчал.
      — Продолжай, сын мой, — произнес отец Адриан.
      — Я знаю, что Господь велел прощать врагов своих… Знаю… Но почему, почему он сказал это именно нам? Почему Господь не сказал это им? Ведь они тоже христиане! Почему они не сидят дома за океаном, почему всегда лезут бомбить? Почему они всегда, всегда только и делают, что бомбят? Разве так им завещал Господь, спрятаться за океаном и бомбить оттуда весь мир? Для чего они прилетели ровнять с землей фашистскую Германию в конце Большой войны? Разве Германия их трогала, разве это была их война? Зачем кидали атомные бомбы на мирных жителей в японских городах? Для чего выжгли напалмом Вьетнам? Для чего разбомбили Ирак, Югославию, Афганистан, Иран, Украину? Почему их не остановит Господь? Почему их никто не остановит? Почему они безнаказанные, почему?
      — Продолжай… — повторил он.
      — Отец Адриан, это правда, что они бомбят нашу страну из-за трансильванской нефти? Неужели такое может быть, чтобы из-за какой-то там нефти бомбили всю страну? Ведь нам сказали, что это миротворцы, которые пришли на помощь из-за того, что правительство плохо относится к протестантам. Разве оно плохо к нам относится?
      — Я не политик, сын мой, я пастор, — медленно произнес отец Адриан. — Твое сердце наполнено гневом, и это грех. Прислушайся к своему сердцу: ты действительно желаешь смерти людям? Ты смог бы убить человека?
      Я помолчал и прислушался. Сердце билось часто-часто, но я так и не смог понять, кому я хочу смерти. Наверно все-таки не людям, а кому-то другому.
      — Я хочу смерти их стране, — произнес я наконец.
      — Страна — это люди, — откликнулся отец Адриан. — Если ты хочешь смерти стране, то ты хочешь смерти людям. А что ты знаешь о той стране и тех людях? Разве ты был там? Господь послал нам испытание жить в стране, где бомбежки и оккупация. Мы должны выдержать его с честью, укрепить наш дух и нашу веру. Значит ли это, что мы должны желать смерти стране, которой этого испытания не послано? Ведь там живут люди, такие же, как мы. Они точно так же трудятся, растят детей и виноград, они ходят в церковь слушать проповеди и исповедоваться. Многие из них даже не знают, что их страна кого-то бомбит. Ты им всем желаешь смерти, сын мой? Желать человеку смерти — самый страшный из грехов.
      — Но желать смерти вампиру — это не грех, отец Адриан! Не грех, нет! Разве вампир — не порождение сил ада? Разве Господь запретил нам убивать вампиров? Если у страны ночь, когда у всех нас день, разве она не вампир? Если страна кидается на чужие земли чтобы высосать кровь — разве эта страна не вампир? Почему мы должны покорно подставлять ей шеи?
      — Вампиров не существует, сын мой, — вздохнул отец Адриан. — Ты слишком заигрался с масками в замке Бро. Вам с Петрой пора найти более толковую работу, обвенчаться, родить мне внуков. Вы говорили об этом?
      — Говорили… Я хотел просить руки вашей дочери, когда закончится война, отец Адриан…
      Он ничего не ответил.
      — Скажите, отец Адриан, — решился я. — А если бы вы вдруг встретили живого вампира, и у вас по счастливой случайности оказался в руке осиновый кол… Разве бы вы его не убили?
      — Нет… — произнес отец Адриан, помолчав. — Я бы поговорил с ним. Я бы рассказал ему о Благой вести, прочел ему Библию, я бы осенил его крестом и показал путь к Господу. Ты понимаешь, о чем я?
      — Отец Адриан, но если бы вы были уверены, что сам Господь вложил вам в руки осиновый кол, послав на встречу с вампиром?
      Отец Адриан еле слышно усмехнулся.
      — Сын мой, как ты можешь быть уверен, что перед тобой вампир? Вдруг это актер в гриме, который просто делает свою работу? А сам при этом верует не в вампиров, а в Спасителя, исправно ходит в церковь и исповедуется…
      — Но актеры не убивают, отец Адриан! Если это настоящий вампир, а Господь вложил вам в руки осиновый кол?
      — Сын мой, а как ты можешь быть уверен, что осиновый кол вложил тебе в руки Господь, а не Дьявол?
      Честно сказать, вот тут я растерялся. И отец Адриан что-то понял. Он всегда все про нас понимал, ведь мы для него так и остались маленькими детьми.
      — Расскажи мне обо всем, — попросил он. — Очисть душу от греха.
      — Я… — В горле застрял комок. — Я не могу рассказать… Пока…
      — Пока?
      — Да, пока…
      — Тогда зачем ты пришел на исповедь? — сурово спросил он.
      — Я пришел за советом…
      — Ты получил совет?
      — О да, отец Адриан. Спасибо вам.
      — Как ты намерен теперь поступить?
      — Я… Я намерен поговорить с вампиром… — Я глотнул. — Ну, если мне удастся его встретить… Тогда я заговорю с ним… осеню его крестом и покажу путь к Господу…
      — Ты больше не желаешь смерти ни людям, ни вампирам?
      — Нет, отец Адриан, — ответил я искренне.
      — Я отпускаю тебе грехи, сын мой. Ступай и помолись, а я буду молиться за тебя. Да пребудет с тобой Господь!

* * *

      Матей смерил меня взглядом.
      — Где ты был?
      — Я был в церкви и говорил с отцом Адрианом.
      Он проворно подскочил ко мне, схватил за отворот рубашки и зашипел в лицо:
      — Холера! Ты что, ему все рассказал?! Ты рассказал ему?!!
      Подбежавшая Петра попробовала нас растащить, но Матей на нее даже не глядел — он шипел мне в лицо и тряс за рубашку, пока ткань не хрустнула. Тут я не выдержал — толкнул его и повалил на пол. Мы долго барахтались, прежде чем мне не удалось сесть на него и скрутить ему руки. Все это время Петра пыталась нас растащить и что-то кричала.
      — Послушай меня, психопат! — прошипел я. — Я тебе поклялся, что не расскажу никому и ничего? Я никому не рассказал. Но ты мне поклялся, что прекратишь свои истеричные выходки! Так что ты на меня бросаешься?
      — Прости… — выдавил Матей.
      — Ответь мне, может быть, в тебе бесы, Матей? Может, ты одержим Дьяволом? Может быть, Дьявол сконструировал для тебя эту штуку?
      — Дьявол? — Матей неожиданно захохотал и хохотал долго.
      Я посмотрел на Петру, но лицо у нее оставалось серьезным.
      — Дьявол, — снова произнес Матей, отхохотавшись. — Грегор Кавинеч — дьявол! Да это был самый добрый, самый умный, самый набожный человек, которого я вообще встречал! Храни Господь его душу!
      — Кто это? — тихо спросила Петра.
      — Мой декан, — нехотя объяснил Матей.
      — Он умер? — растерялся я.
      — Он был в корпусе во время бомбежки… Да встань уже с меня, кретин, и отпусти руку!
      Я поднялся и помог встать Матею.
      — В замке нет электричества, — пожаловался Матей. — Это надолго?
      — Я отключил его.
      — Зачем?! — подпрыгнул Матей.
      — Чтобы ты больше ничего не сделал в мое отсутствие.
      — Да ты… — вскипел Матей, и мне показалось, что он сейчас меня ударит.
      — Спокойно, спокойно! — Петра встала между нами. — Тише. Он сейчас включит. Да, Влад?
      — Только если Матей поклянется, что больше ничего не сделает без нашего согласия.
      — Что?! — вскинулся Матей. — Да как ты смеешь!
      — Влад прав, — поддержала Петра, мягко взяв Матея за руку. — Ты же сам знаешь, что у тебя творится с нервами. Пообещай, что ничего не сделаешь без нашего согласия!
      — Я больной, по-твоему? — взорвался Матей. — Вы здоровые, а я контуженный, да?!
      — Мы тоже поклянемся ничего не делать без твоего согласия, — тон у Петры был спокойный, не допускающий возражений. Таким тоном она легко пресекала любые выходки туристов.
      — Хорошо, — согласился Матей, — обещаю.
      — Поклянись моей жизнью и жизнью Влада, — потребовала Петра. — Давайте все возьмемся за руки, и пусть каждый поклянется! Клянусь жизнью Влада и Матея, что ничего не буду делать с кругом Кавендиша без их ведома!
      — Клянусь жизнью Петры и Матея, что ничего не буду делать с кругом Кавендиша без их ведома, — хмуро повторил я.
      — Давай, Матей, — потребовала Петра.
      — Туристам своим будете цирк устраивать! — буркнул Матей.
      — Давай, Матей! Твоя очередь. Мы поклялись, — потребовала Петра.
      — Клянусь жизнью Петры и жизнью Влада, что ничего не буду делать с кругом Кавендиша без их ведома, — неохотно пробубнил Матей.
      Я прошел по крошечному чердаку из конца в конец и остановился перед столешницей, которую мы установили минувшей ночью на два пустых ящика, обложив аппаратурой.
      — А вот теперь, Матей, послушай, что я скажу. Там, — я нагнулся и постучал по столешнице, — живут люди. Понимаешь? Если ты хочешь смерти той стране, то ты хочешь смерти людям. А что ты, Матей, знаешь о тех людях? Разве ты был там? Они такие же, как мы. Они точно так же трудятся, растят детей и виноград!
      — Детей и виноград, — хмыкнула Петра. — Узнаю папочкины слова.
      — Да! — вскинулся я. — И это очень правильные слова! Там живут христиане, и лютеране тоже! Там дети и старики! Эти люди ходят в церковь слушать проповеди и исповедоваться. И многие из них даже не знают, что их страна кого-то бомбит из-за пары каких-то кретинов-политиков! Ты всем им желаешь смерти? Желать человеку смерти — самый страшный из грехов!
      — Ты что же, мне взялся читать проповеди? — прошипел Матей. — Сам Господь дал нам в руки оружие возмездия, чтобы мы поразили тварь!
      — Господь ли? Не Дьявол?
      — Холера! — взорвался Матей. — Да ты зажрался в своем туристическом винограднике, ты вообще представляешь, что творится за пределами Трансильвании? Ты видел хоть раз кобальтовую бомбежку?! — По его лицу прокатилась судорога. — Ты видел, во что превратилась Йасса?! Там нет даже электричества! Там уже не работают даже мобильники! Там разбито все, люди топят мебелью!!! Я сидел на вокзале четыре дня, пока влез в поезд! Господь помог мне пройти погранзону и приехать сюда — и все для того, чтобы ты читал мне проповеди? Ты?! Щенок, клоун с накладными клыками, который развлекает за доллары натовское богатое старичье?!!
      — Тише! — подняла руку Петра. — Пусть Влад закончит. Он же не предлагает тебе все бросить, да, Влад? Ведь нет?
      — Нет, не предлагаю. Я предлагаю поговорить с ними. Напугать. Пригрозить. В конце концов, изобразить глас Божий с неба! Вот, точно! Глас Божий с неба! Представляешь? Небо заговорит!
      — Заговори-и-и-ит… — издевательски протянул Матей. — И как ты будешь изображать глас Божий, ну-ка расскажи мне?
      — Влад прав, — поддержала Петра. — Достаточно просто показать им нашу силу. А если нам просто покричать туда?
      — Куда? В круг Кавендиша? — Матей резко повернулся. — Да ты головой подумала? Ты представляешь, сколько там тысяч километров до поверхности?! Чем ты собралась кричать!? Своим голоском?
      — Но мы же устроили им цунами обычной вязальной спицей, так почему нельзя покричать голосом? — возразил я.
      Митей подпрыгнул и забегал по чердаку, слегка припадая на одну ногу.
      — Холера! — кричал он. — Тупая холера! Я для кого всю ночь объяснял? Для вот этих дубовых ящиков что ли? Спица — это материя! Материя с макро-стороны! Ее можно засунуть через круг Кавендиша на микро-сторону! Но голос — это не материя! И его ты не просунешь никак!
      — Записать на диктофон мобильника, и подбросить мобильник туда, — предложила Петра.
      — Браво! — театрально всплеснул руками Матей. — Гениально! Подбросить! Девочка-ведьма спасает мир! Да ты представляешь, что этот мобильник накроет их континент от океана до океана, а заодно тряханет всю планету так, что ни одного целого дома не останется в Бро! Гуманисты!
      — Хорошо, — прервал я. — Давай думать дальше.
      — Да что тут думать?! — Матей остановился передо мной. — Я же давно все продумал, я же вам все объяснил! Мы аккуратно, с воды, с океана, тоненькой спицей делаем волну и устраиваем им одно за другим цунами — все сильнее и сильнее, строго в ответ на каждую бомбежку! Пока они не поймут, что это возмездие, и тогда оставят нас в покое! Жертв — минимум!
      — Да как это минимум, когда с утра в интернете уже кричат про двести человек и еще сто пропавших без вести! — возмутилась Петра.
      — И что? — повернулся Матей. — А в Йассе сколько гибнет каждую неделю? А в Тимисе? А в Букурешти?! Я же не предлагаю взять что-нибудь острое и с размаху проткнуть им материк до магмы ядра!
      Матей замолчал, тяжело дыша. Я подумал, что это действительно жестоко — проткнуть материк до раскаленной магмы. Вряд ли жизнь на этом континенте сохранится. Тут я спохватился, что мои мысли близки к греху.
      — Мы должны найти способ поговорить с ними и наставить на путь Господа, — твердо сказал я.
      — Да как?! — снова подпрыгнул Матей. — Как?!
      — Откуда я знаю, как! Ты физик, ты и придумай.
      Вдруг между нами встала Петра.
      — Послушайте, — начала она, — проблема в том, что голос не услышат сверху через атмосферу? А если его передать понизу, через воду?
      — Как — понизу? — опешил Матей.
      — Ну, если опустить туда в воду что-то такое, что звучит — тот же мобильник. Представляешь, какой это будет звук? Весь океан зазвучит.
      — Что за бред… — Матей осекся. — Погоди, погоди… Если прикрепить спицу к нашему динамику и опустить ее конец в ту воду… То звук пойдет по ней!
      Я перевел взгляд на Петру — Петра улыбалась.
      — А ведь это идея! — наконец сказал Матей. — Кто из нас будет голосом Господа?
      — Петра конечно, — кивнул я. — Твой английский они не поймут.

* * *

      Трансформаторы в этот раз разогревались так же долго, но теперь я уже знал, куда надо смотреть. Между пластинами в самом центре стола появилась точка. Через секунду она чуть увеличилась и стала похожа на лазерную метку, будто кто-то сверху держал на прицеле столешницу. Наконец, дыра расширилась на полметра, и в нее грациозно заглянул голубой шар. Стали видны облака и континенты, словно мы смотрели из космоса сквозь иллюминатор, вмурованный в столешницу. Я все-таки снова не удержался: опустился на корточки и глянул снизу — столешница как столешница, плотно пригнанные доски с набитыми планками в форме буквы «Z». И никакого тебе иллюминатора. Я поднялся.
      — Готово, стоп, — произнес Матей и отпустил рукоятку.
      В дыре столешницы висела планета — затянутая кое-где пеленой облаков, но изумительно четкая. Гораздо четче, чем на снимках из космоса, которые я видел в интернете. Хотя, может, дело в плохом дисплее?
      — Очень хочется пальцем потрогать, — мечтательно вздохнула Петра за моим плечом.
      — Не вздумай, — покачал головой Матей.
      — Палец отвалится?
      — Скорее, планета сойдет с орбиты. Трогать надо очень аккуратно, тоненькой иголочкой или спицей…
      — Все равно не понимаю, как твой Кавендиш ее взвесил, — задумчиво произнесла Петра. — Он ее что, вынул оттуда как мяч и положил на весы?
      — С ума сошла? — откликнулся Матей. — Нас бы тогда не было в живых.
      — Кстати, — заинтересовался я. — А действительно, что будет, если наш мир таким образом вытянуть через дыру в наш мир?
      — Не знаю, — ответил Матей. — Может, вывернется наизнанку. А может, у тебя ничего не получится — не успеешь дотянутся туда рукой, как здесь с неба просунется твоя же гигантская рука, и будет такая катастрофа…
      — Так все-таки, — тянула свое Петра, — как же он ее тогда взвесил?
      — Вовсе не обязательно что-то брать руками, чтобы взвесить. Почитай о его экспериментах: он измерял гравитацию Земли, изучая притяжение шаров. То есть вполне мог опустить рядом шар на волоске и смотреть отклонение. Современники писали, что он собрал какую-то установку и много лет наблюдает за экспериментом в телескоп через дырку в полу…
      — Ах, дырку в полу… — хихикнула Петра. — Интересно, он им так и не дал посмотреть в тот телескоп?
      Матей ничего не ответил — возился с самодельным кронштейном, который мы наспех сколотили из реек. На кронштейне был примотан разобранный мобильник Петры, с обнаженного динамика на капельке клея свисала тонкая спица. Она напоминала длиннющее жало.
      — Давай, Влад, — кивнул Матей.
      — А можно я? — попросила Петра.
      — У Влада рука точнее, — покачал головой Матей и тихо добавил, — это мои руки теперь совсем ни к черту…
      Я взялся за кронштейн.
      — Значит, понял, да? — говорил над ухом Матей. — Недалеко от побережья, и чуть-чуть в воду опустишь конец, чтобы только коснулся…
      — Погоди, включить же сначала наш ролик! — Петра изогнулась и пощелкала кнопками мобильника — включила плеер на бесконечный повтор.
      Зазвучала запись. Я аккуратно повел деревянную планку кронштейна, спица пошла вниз.
      — Пара миллиметров — это много километров, — пробубнил Матей.
      — Не говори под руку, — шикнул я. — Черт, тут облачно… Я чуть выше по побережью войду, ладно?
      Спица коснулась воды.
      — Аккуратнее! — дернулась Петра.
      — Стоп! — крикнул Матей. — Есть! Готово!
      Я убрал руки. Кронштейн замер. Мы молчали. Я плохо знал английский и толком не понимал, что доносилось из мобильника, кроме часто повторяющегося «год». Но сам голос Петры был замечательный — спокойный, холодный и уверенный. Такой, как надо.
      — Это вам не волну пускать, — я удовлетворенно потер руки. — Они же сейчас это запишут, повыкладывают ролики в интернете, такой скандал будет во всем мире… Небесный голос призывает одуматься! Женский, причем.
      — А они не смогут Петру по голосу найти? — вдруг спросил Матей.
      — Ага, будут ходить по деревням и устраивать всем англоговорящим девушкам прослушивание!
      — Ты знаешь, у них хватит ума и на такое, — серьезно ответил Матей.
      — Глупости, — оборвала Петра. — Давайте пойдем быстрее посмотрим в интернете, может уже идут новости про громовой голос из океана?
      — Там туристы еще обедают, — насторожился я. — Ты при них сядешь за администраторский столик и включишь компьютер?
      — А что такого? — возразила Петра. — Имеет право служащая замка читать в интернете мировые новости?
      — Ну… Да, наверно, — согласился я.
      — Сходите, сходите, — кивнул Матей. — Я здесь прослежу за процессом. Думаю, раз двадцать пусть прокрутится ролик, не меньше.
      На секунду я замешкался, боясь его оставить одного над кругом, в котором болталась наша такая беззащитная планета. Матей по-моему догадался, о чем я думаю, и зло глянул на меня. Я молча развернулся, и мы с Петрой гуськом спустились с чердака.
      Интернет ворочался сегодня очень медленно и поминутно зависал. Поначалу новостей не было. Зато Петра раскопала на натовских сайтах пару свежих строчек о жертвах утреннего цунами — их количество приближалось уже к трем сотням, причем, было много детей. Мы уже собирались вернуться на чердак к Матею, когда Петра что-то заметила. Это было свежее сообщение в ленте натовских интернетчиков о громадном океанском столбе, который минуту назад возник на горизонте. Фотка явно была сделана совсем плохим мобильником, и разглядеть ничего толком не удалось.
      — Ну, переведи! — Я ткнул Петру локтем.
      — Пишут, что это гигантский смерч. И ни слова про звуки и голоса…
      Я озадаченно умолк.
      — Ладно. — Петра выключила компьютер. — Пойдем, обсудим с Матеем…
      Мы прошли мимо горланящих туристов, поднялись на второй этаж, нырнули за занавеску вправо от кухни, и по приставной лесенке стали подниматься к люку чердака. Первое, что я увидел, когда мои глаза оказались на уровне чердачного пола, — здоровенная ковбойская шляпа. Я резко остановился.
      — Ну давай, не тормози! — Петра подергала меня снизу за штанину.
      Я поднял взгляд: Матей сидел на полу с остекленевшим лицом, а посередине чердака валялся, раскинув руки, пузатый натовец. Рядом лежал его фотоаппарат. Под лысой головой расплывалась темная лужа, а чуть поодаль валялась здоровенная чушка с клеммами, из тех, что привез Матей в рюкзаке.
      Я одним махом запрыгнул на чердак и пощупал пульс на дряблой руке — пульса не было. Перевел взгляд на Матея. За спиной сдавленно вскрикнула Петра.
      — Он сам залез сюда, — произнес Матей без выражения. — Он сюда залез. Сюда. Залез.
      — Матей, ты… ты… ты с ума сошел?! — прошипел я. — Ты понимаешь, что теперь с нами будет?
      — Он сюда залез, — упрямо повторил Матей. — Он все видел.
      Я плюхнулся на пол и обхватил голову руками. Из оцепенения меня вывел спокойный голос Петры:
      — Если вы завернете его в одеяла, возьмете у Себастьяна лошадь с телегой, погрузите с черного хода и закопаете в горах, то успеете до комендантского часа. А я приберу здесь. Раньше утра его по-настоящему не хватятся.

* * *

      Мы возвращались в деревню. Лошадь Себастьяна неторопливо перебирала копытами. Старой каменной дорогой никто уже не пользовался с тех пор, как проложили асфальт, лишь наши пастухи перегоняли здесь овец с пастбища. К счастью, сегодня не было и их.
      — Какой я идиот, — вдруг громко сказал Матей.
      Лошадь пошевелила ухом, словно понимала, о чем он. А я промолчал. Чего тут теперь скажешь?
      — Идиот, — повторил Матей. — Вы-то ладно, но я-то о чем вообще думал? Какой к дьяволу звук? То, что по нашу сторону спица, — по ту сторону столб диаметром в сотню километров. Что про нашу сторону звук — по ту сторону просто толчки! Кто сказал, что звуковая волна сохранит частоту? Звуковая волна естественно разъехалась вместе с размерами спицы! Мы никогда ничего не услышим сверху! И никогда ничего не сможем сообщить вниз! Даже если нацарапаем какое-нибудь слово на материке — это вряд ли прочтут даже на снимках из космоса!
      — Скажи, — повернулся я. — А как такое может быть, что наша планета одновременно и здесь и там?
      — Не поймешь, — качнул головой Матей. — Я сам не до конца понимаю. Даже Грегор Кавинеч не все понимал.
      — А граф Кавендиш?
      — Вот Кавендиш понимал, — уверенно кивнул Матей. — Потому и не пускал в лабораторию даже прислугу, а перед смертью постарался все уничтожить.
      Я откинулся на сено и стал глядеть в низкое синее небо.
      — Раньше думал, только Господь может на нас смотреть сверху… — произнес я, задумчиво кусая соломинку.
      Матей ничего не ответил.
      — Как думаешь, — спросил я шепотом, — Господь сверху видел, как мы его закапывали?
      — Господь никому не расскажет, — хмуро откликнулся Матей. — А ты не кори себя, это мой грех. Он как залез на чердак, а я как представил, что начнется, если эта штука попадет в руки натовцам… — Он умолк.
      — Может, это действительно проделки Дьявола?
      — Нет, Влад, физика. Просто физика.
      — Тогда объясни, как она работает!
      — Ну, пространство… — неохотно начал Матей. — Мы привыкли считать, что оно трехмерное. А на самом деле оно псевдотрехмерное, плоское. Потому что построено из элементов, которые не трехмерные. Орбита электрона — не трехмерная. И протон не трехмерный. Понимаешь? Поэтому в любой точке пространство можно раздвинуть и увидеть его далекую-далекую изнанку.
      — Ты можешь как-нибудь попроще?
      — Да пошел ты… — отмахнулся Матей. — Я же сказал, не поймешь.
      — Нет, — настаивал я. — Ты скажи, как такое может быть, что мы можем взять в ладони всю Землю вместе с нами, не выходя с чердака замка, который на ней же и построен?
      Матей сел на телеге и посмотрел на меня.
      — Но ты же когда-то в школе поверил, что ученые сумели взвесить Землю, не выходя из лаборатории, которая на ней же и построена? Это же все равно, что держать в руке весы, на которых сам взвешиваешься, верно? Но нам рассказали об этом в школе, и ты поверил, что такое можно сделать. А тут ты все видел своими глазами — и не можешь понять?
      Я задумался. Небо плыло над головой, светлое и чистое. Трудно было поверить, что кто-то, кроме Господа, такой же большой и всесильный может на нас оттуда смотреть. Я закрыл глаза и стал мысленно читать молитву.

* * *

      Что-то присутствовало вокруг, что очень мне мешало. Наконец я понял, что мешаю себе я сам. Это было очень странное и до ужаса неприятное состояние. Я напрягся и распахнул глаза — резко, как распахивал перед туристами, поднимаясь в гробу. В мозг ворвался ослепительный свет, как будто разом включились тысячи фотовспышек. Голову словно пронзила раскаленная спица, я застонал и закрыл глаза.