* * *

       Дорогой Ник, —писала Мэри несколько месяцев спустя . – Вряд ли ты одобришь мое поведение. Я поняла, что это было неправильно с этнологической точки зрения и тем более с дипломатической. Я ведь только хотела отпраздновать свое Рождество с Тейтепом, Чорниэном и всеми, кто пожелал присоединиться к веселью. Послушать, что говорит Кларенс, так я отправила планету в ад в своей корзинке для рукоделья.
       Понимаешь, последнее время Халемтату не приносит добра стрижка игл. Примерно семьдесят пять призов разгуливают остриженными и в бусинах – причем безо всякого стыда, любо-дорого посмотреть. Я даже видела юнца с бусами на концах неподрезанных иголок!
       Кстати, Киллим передает благодарность за красители. Это как раз то, что ей нужно. Она так занята, что взяла в помощь двух подмастерьев. Она делает «рождественские украшения», и художественные галереи Вселенной охотятся за ее поделками.
       Что еще...
       Вчера я зашла проведать Киллим, и кто там обнаружился? Коппен, один из советников Халемтата, – помнишь его? В жизни не догадаешься, чего он хотел: набор бус для насадки на иглы. Нет, иглы у него в порядке. Просто он намеревается – так он объяснил Киллим – сделать Халемтату какое-то нелицеприятное заявление и в ожидании кары запасается бусами. Очень дорогие голубые бусы.
       Я ощутила злорадное удовольствие. Пора уже кое-что высказать Халемтату...
       Между тем Чорниэн открыл производство щелкунчиков. Пришлось его проконсультировать, иначе он разобрал бы по косточкам ту игрушку, которую я вручила Тейтепу.
       Посылаю голограммы – в том числе и моего художества – ведь тебе надо видеть разницу между щелкунчиком, вырезанным человеком, и щелкунчиком работы праза. Это то же, что «взгляд на Ника снизу вверх» и... ну, просто взгляд на Ника.
       Я все еще скучаю по тебе, хотя ты и считаешь, что на Рождество непременно нужны фейерверки.
       Скоро увидимся – если Кларенс не запечет меня в пудинге или не сожжет на костре.
      Несколько секунд Мэри сидела со световым пером, наставленным на экран. Затем приписала: С любовью, Мэри —и сохранила запись для следующей земной почты.
 
       Празднество.
       Канун летнего солнцестояния (по календарю празов).
       Дорогой Ник!
       На этот раз вина не моя. Теперь это дела Эсперанцы. Она решила внести свой вклад в круг знаменательных дат и отметить День Мартина Лютера Кинга* [* Официальный npaздник США отмечаемый 15 января]. Она пригласила и нескольких празов.
       Ну вот, в последней части торжества каждый должен был поведать о своей мечте. Не выражать пожелания, Ник. Скорее, поставить перед собой цель, которая выглядит недосягаемой. Даже Кларенс вступил в игру и заявил, что у него есть мечта: перестать думать о прозах как о подушках для булавок, а считать их равными себе. Эсперанца полагает, что Кларенс не совсем понял, о чем речь, но, по ее мнению, сделал шаг в нужную сторону.
       После этого Тейтеп в своей сверхвежливой манере спросил Эсперан-цу, следует ли ему также иметь мечту. Она ответила утвердительно, и он сказал: «Я имею мечту... Имею мечту, чтобы настал день, когда ни у кого не остригут иглы за то, что он говорил правду».
       Ты увидишь это на ленте. Все согласились, что это хорошая мечта.
       После этого Эсперанца выдвинула идею мечты «о правах человека для всех». В результате мы все по очереди пытались объяснить понятие «прав человека» полудюжине присутствующих призов. Эсперанца в конце концов перевела для них пять конституций – и еще целую книгу речей Мартина Лютера Кинга.
       Неделей позже мы с Тейтепом собирали дерево для скульптуры, которую он затеял к Рождеству. Вдруг он перестал грызть и спросил: «Мэри, что такое „человек“?»
       «Что вы имеете в виду?»
       «Думаю, когда Кларенс говорит „человек“, он подразумевает нечто иное, чем вы».
       «Это вполне возможно. Люди используют слова очень свободно, и за мной это водится».
       «Что вы подразумеваете, когда говорите „человек“?»
       «Иногда я подразумеваю вид хомо сапиенс. Я ведь говорила, что люди употребляют слова неоднозначно. Празы, кажется, более точны в своих речах».
       «А когда вы говорите „права человека“, что вы подразумеваете?»
       «Когда я говорю „права человека“, я подразумеваю хомо сапиенса и праза сапиенса. В этом контексте я имею в виду любого сапиенса. Не стала бы гарантировать, что Кларенс употребляет то же самое в таком контексте».
       «Вы думаете, что я – человек?»
       «Я знаю, что вы – человек. Мы друзья, не так ли? Я же не могу дружить с... ну, с „псевдокроликом“, ведь правда?»
       Он издал удивительный грохочущий звук, выражая крайнее изумление. И сказал:
       «Не могу себе этого представить. Тогда, если я – человек, мне полагается иметь права человека».
       «Так, – ответила я. – Совершенно точно, полагается».
       Возможно, все это – моя вина. Эсперанца расскажет тебе остальное: последние две недели призы сидят у нее по всему дому, они снова и снова смотрят фильм о Мартине Лютере Кинге, который она достала.
       Не знаю, чем это закончится, но до чертиков хочу, чтобы ты был здесь и все видел. С любовью, Мэри.
 

* * *

      Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок – такое она видела впервые.
      – Здравствуй, – сказала она, наклоняясь. – Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?
      Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она – спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:
      – Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.
      – А как зовут твою маму?
      – Пилли, – сказал ребенок. Потом добавил: – С зелеными и белыми бусинами на иглах/
      Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.
      И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.
      «Удивительно, – отметила про себя Мэри, – еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».
      Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках – униформе гвардии Халемтата – с важностью подошли к ним.
      – Вот он, – сказал самый рослый.
      – Да, – подтвердил второй – Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.
      – Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.
      Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:
      – Меня остригут?
      – Вот именно, – ответил рослый.
      Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:
      – Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:
      – Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?
      Она взяла брошенного щелкунчика – чтобы не подобрал другой ребенок – и со всех ног бросилась к булочной Пилли.
      Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:
      – Кажется, вы боитесь за моего ребенка?
      – Боюсь, – ответила Мэри.
      – Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.
      – Я не знаю этого слова.
      – Хашей? – Пилли загнула хвост вперед и взялась за одну иглу – Чиппет – значит обрезать вот здесь. – Она положила палец примерно на середину иголки. – А хашей – вот здесь. – Палец соскользнул вниз, к месту в четверти дюйма от кожи. – Не беспокойтесь, Мэри. Даже Халемтат не пойдет на такое!
      Мэри все еще держала в руках щелкунчика-Халемтата и теперь внимательно его рассмотрела. Только общими очертаниями он походил на того, что она сделала для Тейтепа. Щелкунчик был вырезан абсолютно в местной манере и – она едва не выронила игрушку – в личной манере Тейтепа. Значит, он тоже их мастерит?
      Уж если она смогла распознать своеобразный стиль Тейтепа, то Халемтат – наверняка. И что тогда?
      Она осторожно засунула щелкунчика под ставень – пускай Пилли определит, что с ним делать, нельзя решать за нее – и быстрым шагом направилась к дому Тейтепа.
      По пути она миновала еще одного ребенка с щелкунчиком-Халемтатом. Остановилась, нашла отца ребенка и сообщила ему новость: гвардейцы увели малыша Пилли. Отец поблагодарил ее и ласково отобрал щелкунчика у сына.
      Этот, как поняла Мэри, был вырезан не в манере Тейтепа или Чорниэна. Его выточили какие-то незнакомые зубы.
      А праз, отправив ребенка в дом, уселся по-собачьи, на виду у всей улицы взял кружку с орехами, которые ребенок не успел дощелкать, и сам принялся их давить – один за другим, и с такой неспешностью, что Мэри только рот открыла.
      Она никогда не встречала наглых празов, но сейчас могла поспорить на любые деньги, что этот – наглец. Он ухитрялся щелкать каждый орех с оглушительным треском, словно из ружья стрелял. С этим звуком, все еще гремящим в ушах, Мэри заторопилась к Тейтепу.
      Она застала его дома, притом за изготовлением очередного щелкунчика. Тейтеп проглотил стружку, подал ей фигурку и спросил:
      – Что скажете, Мэри? Похоже?
      На этот раз это был не Халемтат, а его великий визирь, Кортен. Мэри его улыбка всегда казалась глуповатой. Она знала, что виной тому уродливый зуб, но человек принимал эту мимику за ухмылку. У фигурки была та же гримаса, только утрированная. Мэри не удержалась и захихикала.
      – Ага! – сказал Тейтеп и затрещал, что есть силы. – Вы сразу уловили шутку, причем без всяких объяснений! – Он грустно посмотрел на щелкунчика. – Великий визирь заслужил это.
      На этот раз опечалилась Мэри.
      – Боюсь, остригут вас за такие дела, – вздохнула женщина и рассказала об отпрыске Пилли.
      Он не ответил. Вместо этого встал на лапы и прошел в угол, к сундуку, где хранил несколько скульптур и других ценных предметов. Достал из сундука ящичек и на трех ногах вернулся к Мэри.
      – Встряхните это. Ручаюсь, вы можете догадаться, что внутри. Она с любопытством потрясла ящичек.
      – Набор бусин, – сказала Мэри.
      – Вот видите? Я готов. Звук, как при смехе, верно? Смех Халемтата. Я попросил Киллим изготовить красные бусы, потому что этого цвета был ваш череп, когда вас обрили.
      – Я польщена... Но я боюсь за вас. За вас всех.
      – Сын Пилли не боялся.
      – Нет... Нет, малыш не был испуган. Пилли заявила, что даже Халемтат не посмеет сделать ребенку хашей. – Мэри набрала побольше воздуха в грудь и договорила: – Но вы-то не ребенок...
      – Я проглотил семечко талпа, – ответил Тейтеп так, будто это все объясняло.
      – Не понимаю.
      – А! Тогда я поделюсь. Талп не прорастает, если он не прошел через желудок праза. – Он постучал себя по животу. – Иногда не прорастает даже после этого. Проглотить семечко талпа – значит совершить шаг к взращиванию чего-то важного. Я проглотил семя, называемое «права человека».
      Мэри нечего было ответить, кроме одного:
      – Спасибо, теперь я поняла.
      Медленно, задумчиво брела она в посольство. Да, она поняла Тейтепа – разве не по той же причине она ссорилась с Кларенсом? Но она боялась за Тейтепа, боялась за всех празов. Почти бессознательно прошла она мимо посольства к десятку куполов, где жили этнологи. Эсперанца – вот кто ей нужен.
      Эсперанца была дома, писала очередной отчет. Посмотрела на Мэри и сказала:
      – Хорошо, что зашла, пора передохнуть!
      – Боюсь, не выйдет. Вопрос как раз по твоей части. Ты хорошо знакома с физиологией празов?
      – Думаю, да.
      – Что будет, если обрезать иглу праза, – Мэри подняла палец, – вот так, близко к коже?
      – Примерно, что с кошачьим когтем. Если обрезать кончик, ничего не случится. Если обрезать слишком низко, можно задеть кровеносный сосуд или нерв. Игла непременно станет кровоточить. Может не отрасти до нужных размеров. И будет чертовски больно, я уверена – как если разбить основание ногтя. – Эсперанца вдруг подалась вперед. – Мэри, тебя трясет. Что случилось?
      Мэри глубоко вздохнула, но дрожь не унималась.
      – Что будет, если кто-нибудь сделает это со всеми иглами. Те... – Она не смогла произнести имя. – Со всеми иглами праза?
      – Он изойдет кровью и умрет. – Эсперанца взяла подругу за руку и крепко сжала. – Ну а теперь я налью тебе хорошую дозу, и ты расскажешь, в чем дело.
      Мэри отчаянно тошнило.
 

* * *

      – Какой идиот рассказал этим подушкам для булавок о правах человека?! – грохотал Кларенс. Он яростно придвинулся к Мэри в ожидании ответа.
      Эсперанца встала между ними и сказала:
      – Мартин Лютер Кинг – вот кто сказал празам о правах человека. Вы при этом присутствовали. Но вы забыли о своей мечте, а они явно помнят.
      – Да там происходит революция, черт побери! – Кларенс взмахнул рукой в направлении центра города.
      – Похоже на то, – спокойно ответила Джульет, одна из сотрудниц посольства. – Так почему мы сидим здесь, а не следим за ходом событий?
      – Потому, что я отвечаю за вашу безопасность!
      – Чушь, – возразил Масимото. – Нас же не станут стричь!
      – Кроме того, – добавила Эсперанца, – через пять минут прибудет грузовой корабль. Кто-то должен встретить его, привезти припасы.
      – и Ника. Иначе он угодит в самую гущу событий. Последняя почта ушла два месяца назад, и Ник ничего не знает о том, что ситуация... – она слегка нахмурилась, потом нашла точное выражение: – Что ситуация радикально изменилась.
      Кларенс снова свирепо посмотрел на Мэри и распорядился:
      – Это входит в ваши обязанности. Привезите припасы и Ника. Мэри, которая уже была готова вызваться добровольцем, подавила в себе желание сказать: «Ох, спасибо!» – и ограничилась казенным:
      – Слушаюсь, сэр.
      Мэри всерьез беспокоилась о ни в чем не повинных приезжих, которые с легкостью могли наколоться – в буквальном смысле слова – на толпу празов. Когда аборигены сражаются, они пускают в ход зубы и иголки. У Мэри не было ни малейшего желания попасть под удар хвоста с острыми неостриженными иглами.
      Она с запозданием поняла смысл стрижки, которую Халемтат применял как наказание. Удар по морде усеченными иглами в сто раз менее эффективен, чем иглами полноценными.
      Мэри по радио связалась с кораблем и сообщила экипажу: никому не следует выходить наружу до прибытия машины.
      К импровизированной посадочной площадке она прибыла в рекордный срок. Ник помахал ей из люка и шагнул наружу.
      «Ну что за парень, – подумала она. – Я же просила подождать, а ему все нипочем».
      – Нам надо быстро загрузиться, Ник, – скороговоркой сказала Мэри, едва они успели обняться. – Я тебе все расскажу, пока будем работать.
      Когда работа (и рассказ) была закончена, Ник внимательно рассмотрел Мэри и заметил:
      – Значит, Кларенс удерживает всех этнологов на территории посольства? – Он с притворной грустью покачал головой и причмокнул.
      – Вижу, что не обучил свою команду правильной реакции на указания начальства. – Он улыбнулся Мэри. – Значит, посольство советует мне держаться подальше от улиц, верно?
      – Верно, – кивнула Мэри.
      – И прекрасно. Ты выполнила свою задачу—я получил предписание. А теперь хочу взглянуть на эту революцию в развитии.
      – Он скрестил руки на груди и умолк.
      Ник был прав. Кларенс мог издавать предписания, но не более того. У него не было абсолютно никакой власти, чтобы не пускать этнологов на улицы. И Мэри хотела видеть революцию не меньше, чем Ник.
      Они поехали в обратном направлении. Ник приник к стеклу и осматривал улицы, весело напевая себе под нос.
      – Эй, Ник, а если Кларенс нас вызовет?..
      – Тогда и будем беспокоиться.
      Она притормозила грузовик у въезда на дворцовую площадь и повернулась к Нику – спросить, хорошо ли ему видно. Но он уже выбрался из машины и пробирался в толпе празов.
      – Эй! – крикнула она, спрыгнула на землю и побежала вдогонку. – Ник!
      Он подождал, пока она не схватила его за руку, и сказал:
      – Я должен быть здесь, Мэри. Это моя работа.
      – А моя работа – заботиться, чтобы тебя не ранили...
      – Тогда веди меня.
      – Эгей, Мэри! – услышала она голос Чорниэна из толпы. – Сюда! Отсюда хорошо видно!
      Мысленно благодаря своего друга за приглашение, она осторожно двинулась в нужном направлении. Несколько игольчатых празов подвинулись, давая им дорогу. Лучше уж быть в окружении стриженых.
      – С возвращением, Ник, – сказал Чорниэн. Они с Чейлам расступились, создавая безопасное пространство для людей. – Вы как раз вовремя.
      – То-то я и гляжу. Что происходит?
      – Халемтат только что остриг сына Пилли за игру со щелкунчиком-Халемтатом. Ему не нравятся щелкунчики-Халемтаты.
      Стоявший рядом праз с целыми иглами добавил:
      – Халемтату много чего не нравится. Я думаю, что хороший принц должен хотя бы раза два в году потрещать иголками.
      Мэри взглянула на Ника, он ухмыльнулся и объяснил:
      – Примерный перевод такой: горожанин думает, что настоящему принцу полагается иметь чувство юмора, хотя бы минимальное.
      – Потрещи иглами, Халемтат! – прокричали в толпе. – Посмотрим, как тебе это удастся!
      – Верно! – послышался другой голос, и Мэри поняла, что кричит Чорниэн. – Потрещи иглами, великий принц щелкунчиков!
      Вокруг них, со всех сторон, словно шум дождя по крыше, раздавался треск иголок. Мэри огляделась – по толпе катился смех, приводя иглы каждого праза в вибрирующее движение. Даже великий визирь коротко хохотнул, но быстро опомнился. Воротник его тревожно вздыбился.
      Халемтат сохранял величественную неподвижность.
      Чорниэн достал из сумки щелкунчика и орех. Сунул орех в ухмыляющуюся пасть куклы, нажал – щелчок прозвучал, словно взрыв. Откуда-то справа отозвался другой щелчок. Третий. Иголки затрещали с новой силой.
      Гвардеец Халемтата подскочил к Чорниэну и вырвал щелкунчика из его рук. Потом оглянулся на Халемтата и крикнул:
      – Он уже острижен. Что я должен делать?
      – Принеси куклу мне, – приказал Халемтат.
      Мэри с запозданием узнала ухмылку на деревянном лице игрушки. Гвардеец подал щелкунчика великому визирю – без сомнения, он тоже узнал этот оскал.
      – Чьи это зубы постарались? – требовательно спросил Халемтат. Неостриженный праз пробрался сквозь толпу, гордо уселся на задние лапы и ответил:
      – Мои! – И обратился к великому визирю, слегка потрескивая иглами, что означало едва сдерживаемый смех: – Что думаешь о моей работе, Кортен? Удивляешься? У тебя крепкие челюсти.
      По толпе снова прокатился треск.
      Халемтат уселся по-собачьи. Все его иглы стояли дыбом. Мэри прежде не видела, чтобы праз так ощетинивался.
      – Молчать! – проревел Халемтат.
      Толпа, удивленная то ли криком, то ли вздыбленной щетиной своего правителя, притихла. Чорниэн придвинулся к Мэри и Нику, чтобы держать их под защитой своего усеянного бусами воротника.
      – Это Тейтеп, – тихо сказал Ник.
      – Я знаю. – Незаметно для себя она вцепилась в руку приятеля. Тейтеп... Он невозмутимо сидел на задних лапах – единственный не ощетинившийся праз. С таким же спокойствием он мог находиться в кабинете Мэри, обсуждая разные сорта дерева.
      У Халемтата от ярости тряслась каждая игла. Он повернулся к гвардейцам и приказал:
      – Остричь Тейтепа. Хашей.
      – Нет! – воскликнула Мэри и кинулась вперед. Поняв, что кричала на земном языке, она открыла рот, чтобы повторить протест на местном. Однако Ник схватил ее и закрыл рот ладонью.
      – Нет! – прокричал Чорниэн, словно переводя ее крик.
      Мэри безуспешно пыталась вырваться из рук Ника, в бешенстве укусила приятеля за ладонь, затыкавшую ей рот. Он отдернул руку, однако хватки не ослабил. Женщина завопила, что есть силы:
      – Это его убьет! Он истечет кровью до смерти! Пусти! – Она сильно ударила Ника каблуком, но он ухватил ее еще крепче.
      Гвардеец достал ритуальные ножницы и подал их чиновнице, в обязанности которой входила стрижка. Она подняла инструмент вверх и проделала официальную демонстрацию, трижды разрезав воздух. При каждом щелчке ножниц толпа скандировала. «Нет! Нет! Нет!»
      Ошеломленная чиновница заколебалась. Халемтат рявкнул на нее, и она перешла к завершению ритуала: повернулась, чтобы трижды щелкнуть в воздухе перед Халемтатом. На этот раз толпа пришла в неистовство. «Нет! – раздавалось после каждого щелчка. – Нет! Нет!»
      Мэри задергалась изо всех сил, когда чиновница направилась к Тейтепу.
      Но тут вмешался великий визирь.
      – Остановитесь, – сказал он чиновнице и повернулся к Халемтату. – Изображен я. И я способен посмеяться над карикатурой. Почему же ты, Халемтат, не можешь смеяться? Какая-то хворь размягчила твои иглы, и они больше не трещат?
      Мэри настолько опешила, что перестала сражаться с Ником. Хватка его ослабла, однако он не выпустил Мэри, продолжая прижимать к себе: получалось почти что объятие.
      Но что теперь скажет Халемтат?
      Правитель выхватил у чиновницы ритуальный инструмент и бросил к ногам Кортена.
      – Ты, – сказал он. – Ты сделаешь Тейтепу хашей
      – Нет, не сделаю. Мои-то иглы пока тверды и могут трещать. Чорниэн выбрал этот момент, чтобы прокричать:
      – Потрещи иглами, Халемтат! Дай нам послушать, как они трещат! И без всякой команды, всякого сговора толпа принялась скандировать:
      – Потрещи иглами! Потрещи иглами!
      Халемтат свирепо огляделся. Он не был способен трещать иглами, даже если бы захотел – иглы стояли дыбом и не могли соприкоснуться. Правитель уставился на чиновницу, взглядом приказывая поднять ножницы и исполнить приговор. Но, к его изумлению, подданная проговорила в унисон с толпой:
      – Потрещи иглами!
      Халемтат величественно махнул охраннику, но тот нагло сказал в ответ:
      – Потрещи иглами!
      Халемтат повернулся и во весь дух кинулся во дворец. Позади него скандировали:
      – Потрещи иглами! Потрещи иглами!
      Тогда совершенно внезапно Тейтеп затрещал иглами. Мэри услышала, что вся толпа захохотала и продолжала хохотать над своим удравшим правителем.
      Мэри обмякла в руках Ника. Он чуть приобнял ее, выпустил и сказал, перекрикивая треск празов:
      – Я думал, ты полезешь туда и тебя убьют, дурочку.
      – Я же не могла вот так стоять и наблюдать казнь своего друга.
      – По-моему, ничего не делать – это и есть работа дипломата.
      – Ты прав: после этого мелкого эпизода я, вероятно, так или иначе, потеряю работу.
      – Мое предложение остается в силе.
      – Ты скажи мне правду: будь я пятнадцать минут назад в твоей команде, ты бы меня отпустил?
      Ник расхохотался и ответил:
      – Конечно, нет. Но по крайней мере я понял, почему ты откусила мне половину ладони.
      – О Господи, Ник! Прости меня! Тебе больно?
      – Ага. Но извинения я принимаю и в следующий раз не дам тебе такой возможности.
      – В следующий раз?
      Он, все еще ухмыляясь, кивнул. Что же, Ник и вправду был реалистом.
      – Привет, Ник, – услышали они знакомый голос. Рядом стоял Тейтеп. – С возвращением.
      – Привет, Тейтеп. Вы, ребята, устроили здесь настоящий спектакль. Что будет дальше?
      Тейтеп потрещал всеми иглами и проговорил:
      – Вы можете предполагать не хуже, чем я. Никогда не участвовал ни в чем подобном. Кортен до сих пор смеется. – Он повернулся к Мэри. – Поделимся? Я был слишком занят в тот момент, чтобы наблюдать. Вы с Ником спаривались? Если будете снова, разрешите мне посмотреть?
      Мэри залилась краской до шеи, а Ник преувеличенно весело расхохотался.
      – Ты ему объясни, – твердо сказала Мэри Нику. – Правила спаривания вне моей дипломатической юрисдикции. А я пока еще в дипломатическом статусе – по крайней мере до того, как мы вернемся в посольство.
      Тейтеп уселся на задние лапы, нетерпеливо ожидая объяснений от Ника. Мэри поспешно заговорила сама:
      – Нет, Тейтеп, это не было спариванием. Я была так испугана за вас, что хотела вмешаться, и... ну, я не знаю, что бы я сделала, но я просто не могла оставаться в стороне и позволить Халемтату вас изувечить. – Она сердито посмотрела на Ника и закончила: – Ник боялся, что меня поранят, и применил силу.
      Тейтеп от удивления вытаращил глаза
      – Мэри, вы намеревались сражаться из-за меня?
      – Вы же мой друг!
      – Благодарю вас, – сказал он торжественно. Повернулся к Нику, – Вы были правы, когда удерживали ее. Трещать – это лучше, чем сражаться. – Он снова повернулся к Мэри и добавил: – Это вы показали нам, как трещать на Халемтата. – Он встряхнулся всем телом с. шумом, похожим на звук сотни барабанчиков. – Халемтат поджал хвост и убежал от нашего треска!
      – И что теперь? – спросил Ник.
      – Теперь я намерен пойти домой. Сейчас обеденное время, и я так голоден, что готов съесть целое дерево.
      Он поднялся на лапы и двинулся к дому. Толпа уже рассеялась. Мэри это казалось странным и разочаровывающим, пока она не поняла, что празы расходятся со смехом Тейтеп приостановился рядом с грузовиком и сказал:
      – Ник, я действительно хочу, чтобы вы поделились насчет спаривания людей. Ведь я должен понимать, когда Мэри сражается, а когда спаривается. Тогда я бы знал, нуждается ли она в помощи или... или никакая помощь ей не нужна.
      Мэри снова побагровела. Ник сказал:
      – Я расскажу вам об этом все, когда обоснуюсь на месте.
      – Благодарю вас. – Тейтеп зашагал к дому так беспечно, будто ничего необычного не произошло. По сути, всю толпу, смеющуюся и болтающую, можно было принять за компанию, возвращающуюся с пикника при заходе солнца.
 

* * *

      К моменту возвращения в посольство Мэри была уже безработной. Кларенс даже угрожал ей выдворением с планеты на грузовом корабле, однако Ник объявил, что у Кларенса нет права отсылать кого бы то ни было из его, Ника, этнологов.
      Через пару дней вся компания – Ник, Тейтеп и Мэри – собралась, чтобы выбрать рождественское дерево из заповедника Халемтата.
      Ник поинтересовался:
      – Тейтеп, как революция – продолжается? Вместо ответа Тейтеп затрещал иглами по всему телу.
      – Это хорошо, – сказал Ник.
      – Не исключено, у меня будут хорошие новости, чтобы поделиться с вами на рождественской вечеринке, – добавил праз.
      – Тогда мы ждем вечеринки еще больше, чем обычно, – улыбнулась землянка
      – А я привез прямо с Земли сюрприз для Мэри, – сказал Ник. – Но пока это секрет.
      – Не поделитесь? – спросил Тейтеп.
      – В сочельник. Я думаю, после того, как вы сообщите свои новости.
 

* * *

      Вечер у елки был в самом разгаре. Импровизированный рождественский хор пел чешские гимны – подарок Эсперанцы всем сотрудникам. Кларенс так размягчился от рождественского пунша, что предложил Мэри вернуться на работу – если она не будет проявлять строптивость. Она тоже размягчилась, но сказала «нет» – правда, вежливо.
      Наконец появился Ник вместе с Тейтепом, Чорниэном, Чейлам и их детьми. В перерыве между двумя гимнами он помахал импровизированному хору, призывая к молчанию.
      – Внимание! – прокричал он, перекрывая общую болтовню. – Пожалуйста, внимание! У Тейтепа есть сообщение для всех! – Когда наступила тишина, Ник повернулся к Тейтепу и сказал: – Вам место.
      – У меня есть место, – возразил Тейтеп.
      – Это значит, можете говорить, – пояснил Ник. – Поверьте, не одна Мэри хочет узнать новости.
      Тем не менее Тейтеп обратился именно к Мэри:
      – Мы все навещали Халемтата. И Халемтат согласился: впредь никто не будет острижен, если пять жителей той же деревни не согласятся, что проступок заслуживает столь сурового наказания. Выбирать этих пятерых будем мы, а не Халемтат. Далее, с сегодняшнего дня каждый может говорить все, что угодно, без страха быть остриженным. Выражение своего мнения впредь не будет наказуемо.
      Вся компания разразилась аплодисментами. Ник сиял. Тейтеп вынул из сумки лист пергамента и сказал.
      – Видите, Мэри? Халемтат подписал это и прокусил.
      – Как вы заставили его согласиться?
      – Мы смеялись над ним и щелкали орехи своими щелкунчиками перед дворцом три дня и три ночи подряд.
      Чорниэн добавил:
      – Сказал, что подпишет все, что угодно, только бы мы ушли и дали ему поспать. – Он поднял огромный пакет, который принес с собой. – Посмотрите, это чищеные орехи!
      Мэри уже почти жалела Халемтата. Она приняла пакет и со смехом высыпала на стол его содержимое.
      – Это слишком важно для того, чтобы просто взять и съесть, – сказала она, отходя от стола, чтобы полюбоваться горой орехов. – Вы убеждены, что их не надо поместить в музей?
      – Важно то, – ответил Тейтеп, – что я могу говорить все, что хочу. – Он бросил орех в рот и сжевал его. – Халемтат-талемтат! – провозгласил он и от удовольствия затрещал иглами.
      – Кортен выглядел так, будто объелся верста, – сказал Чорниэн. Не понимая этого выражения, Мэри покосилась на Ника. Тот объяснил:
      – Мы бы сказали: «Словно сжевал лимон». Тейтеп подошел к Нику.
      – Делитесь, Ник, – где ваш сюрприз для Мэри? – сказал праз.
      Тот полез под стол. Секунду поискал, вынул большой пухлый пакет и водрузил его на стол рядом с горой орехов. Мэри успела подхватить горсть-другую плодов, помешав им ссыпаться на пол.
      Ник прикрыл пакет ладонью и сказал:
      – Обождите. Я сначала объясню. Понимаете, Тейтеп, каждая семья привносит что-то свое в рождественские традиции, так же, как ваш народ – в традиции Пробуждения. В семье Мэри свои правила, но на этот раз я прошу ее следовать моим. – Он снял руку с пакета и подал его Мэри. – Теперь можешь открыть.