Мэри Тедескова для бодрости включила сюиту из «Щелкунчика» на полную громкость и – поскольку резала по дереву – время от времени дирижировала ножом. Тут кто-то из местных просунул морду в ее кабинет. Она убавила звук до еле слышного шепота и отворила дверь. Конечно, это был Тейтеп. Проведя почти год на Празднестве (таков буквальный перевод названия этой планеты), она все еще затруднялась различать празов по их внешности, и три белые иглы на «воротнике» Тейтепа сделали его первой настоящей личностью для Мэри.
      – Доброе утро, Тейтеп. Могу я что-нибудь для вас сделать?
      – Поделиться? – спросил Тейтеп.
      – Конечно. Может быть, убавить звук?
      Мэри знала, что сюита из «Щелкунчика» так же чужда аборигену, как треск и скрежет здешней музыки – землянину. Она попривыкла к отдельным элементам их искусства, но было неизвестно, испытывает ли Тейтеп то же самое в отношении Чайковского.
      – Пожалуйста, оставьте включенным, – попросил он. – Всю неделю вы проигрываете одно и то же – я прав? А сейчас помахивали ножом в такт. Вы поделитесь причиной?
      Она поняла, что действительно включала запись каждый день.
      – Попробую объяснить. Это немного глупо и не должно считаться характерным для всех людей. Только для Мэри.
      – Понял. – Он поднялся на табурет с откидной подножкой* [ *Малораспространенный вид американской мебели], который Мэри кое-как соорудила в свой первый месяц на Празднестве, удобно уселся по-собачьи и приготовился слушать. В покое странные иглы, покрывавшие его шею и хвост, выглядели как украшения. По меркам аборигенов Тейтеп был красивым мужчиной.
      Поскольку празы – четвероногие, от человеческих стульев для них мало проку. Табурет был удобней: Тейтеп мог лежать на его широкой верхней платформе и мог сидеть на подножке; в обоих случаях его глаза оказывались на уровне глаз Мэри. В посольстве это новшество так понравилось, что местным ремесленникам немедля заказали по нескольку табуретов для каждого помещения.
      Тем временем Мэри продолжала «лекцию».
      – Вы замечали, Тейтеп, что чем дальше от дома, тем дороже воспоминания о нем?
      – Да. – Он достал из сумки кусочек сладкого дерева и, казалось, принялся его изучать. – А я и не думал, как важны для вас традиции!
      Вы действительно очень далеко от дома. Примерно тридцать световых лет, разве не так? – Он вгрызся в дерево, срезав тонкую витую стружку углом переднего зуба, острого, как бритва. Проглотил стружку и распорядился: – Пожалуйста, продолжайте.
      Его властность всегда гипнотизировала Мэри. Она повиновалась:
      – В традициях моей семьи, моего народа отмечать церковный праздник, называемый Рождеством.
      Абориген проглотил еще одну стружку и повторил:
      – Рождество.
      – Для некоторых людей Рождество – религиозный праздник, и только. Для моей семьи это... поворот времен года. Только мы с Эсперанцей не можем договориться по поводу даты – ее домашний календарь отличается от моего; однако мы согласились, что раз в год надо отмечать Рождество. Затем, поскольку это праздник солнцестояния я спросила Мухмета, какой на вашей планете самый короткий день в году. Он сказал, что тамемб-нап-охд. Так что я решила отмечать канун Рождества в тамемб-нап-охд, а Рождество – в темемб-нап-чорр.
      – Значит, Рождество – это возрождение? Пробуждение?
      – Да, примерно так. Обновление.
      – У нас Пробуждение как раз в темемб-нап-чорр. Мэри кивнула ему и добавила:
      – Как у многих народов. В общем, я заявила, что хочу праздновать, и многие из посольства со мной согласились. Теперь мы пытаемся найти то, что символизирует Рождество. А музыка, которую вы слышите, ассоциируется с Рождеством. Я ее включаю потому... потому что она дает мне чувство скорого Пробуждения.
      Тейтеп теперь перешел к тонкой отделке, и Мэри увидела, что кусочек дерева превратился в пару томметов, исполняющих свадебный танец – персонал посольства прозвал томметов «псевдокроликами» за бурный темперамент. Тейтеп с удовольствием потрещал иглами, передал скульптуру Мэри и принялся разглядывать, как она вертит вещичку так и эдак, восхищаясь искусной работой.
      – Вы не уловили юмора, – сказал он наконец.
      – Боюсь, что нет, Тейтеп. Можете поделиться этим?
      – Посмотрите внимательно на их зубы.
      Мэри посмотрела и до нее дошел смысл шутки. Этих томметов наделили явно чужими зубами. Такими, какими работал сам Тейтеп. Несомненно, поговорка «ерзать, как томметы» была излюбленной шуткой на Празднестве.
      – Это подарок для Хейпет и Ачинто. У них шестеро детей! Появление четверых близнецов считалось обычным делом, но рождений было мало и случались они редко. Пара, дважды в жизни имевшая потомство, признавалась необыкновенно удачливой.
      – Поздравьте их от меня, если сочтете уместным, – сказала Мэри. – Будет ли правильно, если посольство пошлет им подарок?
      – Весьма желательно. Хейпет и Ачинто будут нуждаться в помощи, чтобы прокормить эту ораву.
      – Не поможете ли мне советом? Одни вещи дают детям возможность расти здоровыми и сильными, а другие еще и доставляют им удовольствие.
      – Буду рад. Мы отправимся на рынок или в лес?
      – Давайте пойдем и нарубим деревяшек сами, Тейтеп. Я слишком долго сидела за столом. Не мешает размяться.
      Мэри встала, абориген спрятал готовую работу в сумку, соскочил с табурета и спросил:
      – А вы расскажете мне о Рождестве, пока мы работаем? Вы сумеете говорить и рубить одновременно?
      Женщина ухмыльнулась.
      – Идет! А вы поможете мне выбрать дерево, которое выполнит роль рождественского.
 

* * *

      Они неторопливо прошлись по узким мощеным улочкам. Мэри поведала Тейтепу о рождественских обычаях, и ее ожидания очень скоро оправдались. Тейтеп предложил зайти к Киллим, стеклодуву, и сделать заказ на шарики-украшения для рождественского дерева. Киллим удивилась: она никогда не сталкивалась со стеклянными украшениями.
      – Она говорит, – пояснил Тейтеп, когда Мэри не поняла нескольких слов из ее ответа, – что приготовит образцы, и вы зайдете на демеб-оп-чорр, чтобы выбрать наиболее подходящие.
      Мэри кивнула. Тут она услышала за своей спиной писк. Землянка обернулась. Халемтат приказал остричь еще одного из своих подданных – Мэри ясно разглядела это, прежде чем абориген успел отскочить от двери и скрыться из виду.
      – О Боже, – воскликнула она. – Еще один!
      За год пребывания на планете Празднество Мэри успела насчитать не меньше пятидесяти остриженных. Сейчас сомнений не оставалось: она видела кого-то нового – тупые концы игл были блестящие, свежие.
      – Кто на этот раз, Тейтеп?
      Он наклонил голову от стыда и проговорил:
      – Чорниэн.
      На этот раз Мэри не смогла сдержаться.
      – За что? – спросила она и услышала в своем голосе непрофессиональную воинственность.
      – За слова, которые я не осмелюсь повторить даже на вашем языке, – ответил Тейтеп.
      Мэри глубоко вздохнула.
      – Простите мою бестактность. – Надлежало не показывать своего интереса, щадя стыдливость Чорниэна. – Помолчав, она громко, уже не беспокоясь о профессиональной этике, произнесла: – Стыдно должно быть Халемтату, а не Чорниэну!
      Глаза Тейтепа расширились, и Мэри поняла, что зашла чересчур далеко. Она вежливо поблагодарила стеклодува на местном языке и обещала прийти на демеб-оп-чорр, чтобы посмотреть на образчики. Едва они вышли, за их спинами послышался дробный топот: Чорниэн вбежал в лавку так быстро и незаметно, как мог. Мэри сжала губы и, не оглядываясь, двинулась за своим провожатым.
      Наконец они добрались до общественного леса. Стараясь говорить ровным тоном, Мэри спросила Тейтепа о незнакомом дереве.
      – Это хьюп. Очень хорош для резьбы, но не слишком пригоден в пищу. – Он подумал и добавил: – Кажется, я неверно изложил. Аромат очень привлекателен, но пищевая ценность до обидного низка. Однако растет изумительно, так что пользуется неоправданной популярностью на планете.
      – «Мусорная пища»* [ * Американское название дешевой, калорийной, но неполноценной пищи, как правило, консервов], – отозвалась Мэри и объяснила Тейтепу значение термина.
      Он согласился и добавил:
      – Юнцы его обожают, но это плохой подарок для Хейпет и Ачинто.
      – Тогда сосредоточимся на хорошей здоровой пище для Хейпет и Ачинто.
      Глубже в лесу они нашли группку деревьев, прозванных в посольстве гномскими за карликовые размеры. Тейтеп объявил эту еду превосходной, и Мэри приготовилась отсекать подходящие ветви. При сборе пищи следует формировать крону, а не рубить сплеча, это она давно усвоила и теперь следовала указаниям Тейтепа, стараясь не навредить дереву.
      – Вот эту ветку, именно здесь, – командовал он. – Видите, где? Выше стволика, потому что новые ростки пойдут из него вскоре после вашего Пробуждения.
      Мэри рубила очень осторожно. Физические усилия поубавили в ней ярости. Затем она нашла второе подходящее место и сказала:
      – Вот здесь. Так будет правильно?
      – Вы поняли, – кивнул Тейтеп, явно обрадованный ее сообразительностью. Он подождал, пока она не отрубила вторую ветвь и не выбрала третью, и лишь затем сообщил: – Чорниэн сказал как-то, что Халемтат ведет себя так же, как талемтат. Одному из его детей понравились рифмованные слова, и он при ком-то повторил этот «стишок».
      – Талемтат – лиана, которая душит дерево, вокруг которого обвивается? – спросила женщина.
      Тейтеп не ответил, только кивнул.
      – И Халемтат... Халемтат приказал остричь ребенка?! Веки Тейтепа почти закрыли зрачки.
      – Всю семью, – проговорил он. – Приказал остричь всю семью.
      Так вот почему Чорниэн бегал за покупками. Он предпочел рискнуть собственной репутацией, защищая семью от ужасного для праза позора – появления на публике с остриженными иглами.
      Мэри излила свой гнев на очередную ветку гномского дерева. Когда ветка упала ей на ногу – такая незадача, – она села на приготовленную охапку, намереваясь обследовать ушиб, но вдруг посмотрела в глаза Тейтепу.
      – Как долго? – спросила она. – Как долго иглы отрастают снова? Они вообще восстанавливаются?
      – За несколько Пробуждений. Рост можно ускорить, регулярно питаясь уэлспетом, но это тепличное растение, и оно слишком дорогое, особенно для Чорниэна.
      – Понятно, – сказала Мэри. – Спасибо, Тейтеп.
      – Лучше об этом не говорить. Будьте осторожны. – Он поднял к ней голову и добавил, треща иглами: – Я не уверен, что Халемтат прикажет остричь человека, и не знаю, стыдно ли вам ходить остриженными, но я не хотел бы отвечать за подобное, если это случится.
      Мэри не смогла сдержать усмешки и провела рукой по своим белокурым волосам.
      – Когда-то мне обрили голову – очень давно и далеко отсюда, – чтобы подвергнуть позору.
      – И что же вы сделали?
      – Я окрасила голый череп в ярко-красный цвет и ходила, как ни в чем не бывало. Родилась новая мода, и в конце концов был опозорен тот, кто меня обрил.
      Тейтеп снова прикрыл глаза веками, помолчал и ответил:
      – Мне надо подумать... У нас достаточно веток для приличного подарка, Мэри.
      Мэри встала и собрала ветки.
      – Мне тоже понадобится дерево для резьбы. Хочу вырезать подарки для своих друзей. Это еще одна рождественская традиция.
      – Резные подарки? Какие у нас сходные традиции! Мэри рассмеялась.
      – Так оно и есть. Я с радостью разделю свое Рождество с вами.
 

* * *

      Кларенс Доггетт был полномочным представителем Земли на Празднестве и сегодня облачился в полосатое серебряное трико и шелковый пурпурный жилет. Не менее четырех официальных колец бренчали у него на поясе. Со времени первого их знакомства у Мэри сложилась теория: чем элегантней одежда представителя, тем более он склонен ответить «да» на просьбу подчиненного. Испытаем-ка эту гипотезу...
      Кларенс Доггетт рывком одернул жилет и сказал:
      – У нас нет причины посылать письмо с протестом против насилия императора Халемтата над Чорниэном. Он лишил нас полезного работника, это верно, однако...
      – А как насчет прав человека?
      – Мэри, они не люди. Они инопланетяне. У них своя мораль.
      По крайней мере не назвал их подушками для булавок, как обычно, подумала Мэри. Кларенс Доггетт был злосчастным последствием того, чему пресса дала название «Великое открытие». Еще вчера люди были одиноки в галактике, и вдруг оказалось, что они представители одного из многих разумных видов. Организация пятисот космических посольств в считанные годы истощила ресурсы дипломатической службы до крайности. Празднество считалось второстепенной планетой, и сотрудников туда наскребали со дна бочонка. Мэри изо всех сил старалась не походить на этих людей и на Кларенса в том числе.
      Кларенс распушил свои поразительно длинные усы и добавил:
      – И вообще, от стыда еще никто не умирал.
      – Сэр, – попыталась возразить Мэри. Он поднял руки.
      – Тема закрыта. Как идет подготовка к Рождеству?
      – Отлично, сэр, – ответила Мэри без энтузиазма. – Кстати, Киллим – она местный стеклодув – хочет закупить у нас некоторые красители для своих поделок. Я посылаю с Ником Мински письма в химические компании, которые могли бы поставить необходимые реактивы.
      – Хорошее дело. Любой предмет торговли, который поможет привязать празов к галактической экономике, будет находкой. Вы заслуживаете похвалы.
      Похвалы в его голосе Мэри не почувствовала, но все же ответила:
      – Спасибо, сэр.
      – И не оставляйте своего начинания – эта ваша идея празднования Рождества поднимет дух всего дипкорпуса.
      Иными словами, ей разрешали уйти. Мэри попрощалась и в унынии отправилась в свой кабинет.
      «Они не люди, – бормотала она себе под нос. – Инопланетяне. И от стыда еще никто не умирал...»
      Мэри захлопнула дверь кабинета и вслух прорычала:
      – Но Чорниэн не может работать, а его детишки не могут играть с друзьями, а его жена Чейлам не может пойти на рынок. Наверное, они голодают?
      – Они не будут голодать, – раздался твердый голос. Мэри подскочила.
      – Это всего лишь я, – сказал Ник Мински. – Как раз вовремя. – Он удобно расположился на стуле. – Я понаблюдал за поведением соседей. Друзья – в их числе твой приятель Тейтеп – приносят еду семье Чорниэна.
      Ник был главой группы этнологов, изучающих празов. Слава Богу, в основе его решений лежали живые наблюдения. Он откинулся на спинку так, что стул балансировал на задних ножках, и сказал:
      – Из твоего бормотания я понял: Кларенс не хочет посылать формальный протест.
      Мэри кивнула. Стул с лязгом вернулся в нормальное положение, заставив Мэри вздрогнуть.
      – Вот дерьмо! – выругался он. Мэри печально улыбнулась.
      – Я ведь остаюсь без тебя, Ник. А дипломатам нельзя пользоваться такой точной терминологией.
      – Через год я вернусь и привезу тебе фейерверки для следующего Рождества... – Он ухмыльнулся.
      – Мы ведь говорили об этом, Ник. Фейерверки в традиции твоей семьи, но не моей. Все, что хлопает и вспыхивает, ужасно раздражает меня, даже в Рождество.
      – ...А пока что, – продолжал он невозмутимо, – подумай насчет моего предложения. Ты узнала о Тейтепе и его народе больше, чем половина ребят из моего персонала; с академическим дипломом или без я могу втащить тебя в этнологическую группу. У нас нехватка людей. Я бы предпочел не уходить в отпуск, но...
      – Не все зависит от тебя. Ник рассмеялся.
      – По-моему, они боятся, что все мы станем аборигенами, если не будем проводить дома год из пяти. – Внезапно он приосанился и ухмыльнулся. – А как бы я выглядел в иглах, а?
      – Колючим, – весело сказала Мэри.
      В дверь постучали. Мэри открыла дверь – на пороге стоял Тейтеп, его иглы щетинились от холода.
      – Привет, Тейтеп, я вас ждала. Идите делиться, – пригласила Мэри. Ник убрал ноги со стола и приветствовал Тейтепа на безупречном местном языке. Праз любезно ответил и сообщил:
      – Мэри делится со мной Рождеством.
      – Но ведь еще не время... – удивился Ник.
      – Понятно, – согласилась Мэри, подошла к столу и достала пакет в обертке. – Тейтеп, Ник – мой очень хороший друг. Обычно мы обмениваемся подарками в Рождество, но поскольку в этот день моего друга здесь не будет, я хочу отдать подарок прямо сейчас. Веселого Рождества, Ник. Немного рано, но все же...
      – Вы спрятали свой дар в бумагу, – заметил Тейтеп. – Это тоже традиционно?
      – Но не обязательно, – пояснил Ник. Косясь на Мэри и улыбаясь, он потряс пакетом около уха. – И особое удовольствие – попытаться угадать, что в бумаге. – Он потряс еще и вслушался. – Не-а, ни малейшего представления...
      Он положил сверток на колени, а Тейтеп от удивления щелкнул хвостом.
      – Но почему вы не откроете это?
      – В моей семье принято разворачивать подарки только в день Рождества, пусть они лежат под елкой хоть три недели.
      Тейтеп вскарабкался на табурет, что позволило ему рассматривать пакет под более удобным углом.
      – Ну, нет! – воскликнула Мэри. – Ты это серьезно, Ник? Не собираешься открывать до Рождества?
      Ник снова расхохотался.
      – Да нет, это шутка. Тейтеп, в моей семье есть традиция ждать, но также есть традиция найти рациональное оправдание тому, чтобы открыть подарок, едва он попал в руки. Мэри хочет увидеть мою реакцию: я думаю, это достойная причина. – Его длинные пальцы нашли край бумаги и начали ее отгибать. – Кроме того, наши почтенные планеты не могут договориться о дате Рождества... На одной планете оно должно состояться сегодня, верно?
      – Отличная рациональная причина, – сказала Мэри с улыбкой облегчения. – Верно!
      – Верно, – повторил и Тейтеп, не сводя глаз с пакета. Он опасно подался вперед на своем насесте, чтобы видеть, как Ник снимает обертку.
      – На эту мысль меня навел Чайковский, – сказала Мэри. – Хотя щелкунчик у Чайковского получился не особенно традиционным. А этот – как надо; посмотри поближе.
      Ник поднял к лицу ярко раскрашенную фигурку усача, одетую в зеленый жилет и полосатое серебряное трико. Четыре металлических кольца брякнули на резном поясе, и Ник расхохотался во всю глотку. Мэри, едва скрывая улыбку, подала ему местный аналог грецкого ореха. Ник прервал смех ровно настолько, чтобы выговорить:
      – З-значит, это настоящий, честный, действующий щелкунчик?
      – Ну конечно! В моей семье их делали многие годы. – Она показала жестом, как надо поступить. – Пусть поработает!
      Ник всунул орех между торчащими вперед челюстями и после секундного колебания закрыл глаза и нажал. Орех с громким звуком треснул, а Ник снова захохотал.
      – Поделитесь шуткой, – сказал Тейтеп.
      – Охотно, – ответила Мэри. – Это отличный образец рождественского щелкунчика; такие фигурки вырезают похожими на начальников – особенно тех, которых никто не любит. Это способ обратить внимание на мошенничество, глупость, чванство. Годами щелкунчики насмехались над всеми, от принцев до полицейских... – Мэри махнула изящной рукой в сторону фигурки, которую сама и вырезала. – Ну, его-то вы наверняка узнали.
      – Ух ты, – воскликнул Тейтеп, вытаращив глаза. – Кларенс Доггетт, верно?.. Вы опять близки к тому, что вам обреют голову.
      – Если будет так, я раскрашу лысую голову в красное и зеленое – традиционные рождественские цвета – и подвешу к уху одно из стеклянных украшений Киллим.
      Ник сунул еще один орех в пасть Кларенса. На этот раз орех треснул так, словно взорвался. Все еще смеясь, Ник вручил ядрышко Тейтепу, и тот съел орех, треща иглами – так празы смеются. Мэри была вдвойне рада, что Тейтеп в этом участвовал: теперь она доподлинно знала, какой подарок приготовить ему на Рождество.
 

* * *

      Сочельник застал Мэри в растерянности – она чувствовала себя не вполне комфортно, но не могла понять, почему.
      Виной тому было явно не рождественское дерево, выбранное с помощью Тейтепа. Растение имело превосходную форму рождественской елки, и хотя его листва была такого густо-красного цвета, что казалась черной, это не портило впечатления.
      – На будущий год закажем Киллим несколько зеленых украшений, – сказала Мэри Тейгепу. – Для резкого контраста.
      Мишура – серебряная нить, купленная у одного из местных прядильщиков – окутывала все дерево. Все семеро ребятишек (они прибыли на планету вместе с родителями-этнологами) продемонстрировали местным «правильный» способ подвески мишуры, так что больше ниток оказалось на детях и празах, чем на дереве.
      Ник уж точно посмотрел бы на все это с удовольствием, подумала Мэри. Конечно, Эсперанца отснимет всю вечеринку, но это совсем не то, что самому почувствовать атмосферу праздника.
      Киллим сама принесла стеклянные украшения. Она приготовила даже больше оговоренной дюжины. Сначала вручила подарок Мэри. Все шарики разные; каждый – настоящий водоворот ярких цветов. Присутствующие заохали и заахали, но главное было впереди. Киллим достала вторую коробку и сказала:
      – Подарок для вашего дерева Пробуждения.
      В коробке обнаружился целый зверинец крошечных блестящих зверюшек: «псевдокролики», морские звезды, прозрачнокрылки... Не доверяя своей ловкости в обращении с такими хрупкими произведениями искусства, Мэри поручила Джорджу их развесить.
      Позже она отвела Киллим в сторонку и прочувствованно поблагодарила за подарки.
      – Правда, я не уверена, что это правильно, но переведите ей, Тейтеп, что я с радостью заплатила бы за них. Теперь я вижу, что без этих игрушек Рождество не было бы праздником.
      Тейтеп долго говорил что-то Киллим, которая все это время трещала иглами. Наконец сам Тейтеп затрещал и повернулся к Мэри.
      – Три человека заказали Киллим таких зверушек, чтобы послать домой, – сказал он. – Три человека буквально за пять минут. Она говорит, считайте этот набор... рекламным.
      Мэри развесила деревянные украшения, которые сама вырезала и раскрасила в яркие тона, затем отцепила пригоршню мишуры от воротника Тейтепа, нарезала ее, и они вдвоем повесили нити на дерево. Эта мишура едва не попала на Масимото. который развешивал нитки бус, купленные им на базаре, зато Мэри украсила Джульет, которая подвешивала цепочки бумажных журавликов – должно быть, складывала их добрый месяц. Джульет рассмеялась, сняла мишуру с волос и аккуратно нацепила ее на ветви.
      Затем Келлеб принес звезду. Она была сделана из серебряной проволоки, филигранно, и сияла так, как и должна светиться рождественская звезда. Келлеб подсадил Джульет себе на плечи, она прикрепила звезду на верхушку дерева, и вся компания разразилась аплодисментами.
      Мэри вздохнула и спросила себя – почему все это заставляет ее грустить. И тут заговорил Тейтеп:
      – Если бы здесь был Ник, я думаю, он достал бы до верхушки без помощника.
      – Вы правы, – отозвалась Мэри. – Как жаль, что его нет с нами. Он бы порадовался.
      На секунду она позволила себе понять, что ей не хватает именно Ника Мински.
      – На будущий год, – сказал Тейтеп.
      – На будущий год, – повторила Мэри. Эта перспектива немного утешила ее.
      Дерево сверкало во всей красе. Несколько секунд все стояли и восхищались им, затем поднялась суета – люди доставали разноцветные свертки. Мэри достала свои подарки и положила к подножию дерева вместе с остальными.
      Еще один момент тишины, а затем Кларенс Доггетт – от лица всех людей – поднял бокал и объявил:
      – Тост! Рождественский тост! За Мэри, за то, что она принесла Рождество сюда, за тридцать световых лет от старушки-Земли!
      Мэри залилась краской, когда все протянули к ней бокалы.
      – Веселого Рождества – и благослови Бог всех нас! – прочувствованно сказала Мэри.
      – Молодец, Мэри, хорошо сказано, – отозвалась Эсперанца. – Открываем подарки сейчас или, – притворно жалобным тоном, – мы обязаны ждать до завтра?
      Мэри взглянула на Тейтепа и спросила:
      – Какой сегодня день?
      Она достаточно хорошо знала местный календарь, чтобы предугадать ответ.
      – Сегодня темемб-нап-чорр. Она оглядела всех и улыбнулась.
      – По счету планеты день сменяется после захода солнца – сейчас
      уже не сочельник, а день Рождества, целый час по крайней мере. Однако дайте детям первыми отыскать сюрпризы.
      Поднялась великая суета, захрустела бумага, послышались вопли восторга – дети углубились в груду цветных свертков. Мэри смотрела на них с удовольствием, и тут Тейтеп тронул ее за руку.
      – Новые гости, – сообщил он.
      Это были Чорниэн. его жена Чейлам и четверо их детишек. Мэри просто рот открыла, когда их увидела. Она приглашала их прийти вшестером, не надеясь на успех, и вот вам...
      – И все наряжены для Рождества! – крикнула она, хотя и знала, что причина не в том. – Вы сияете, как новогодняя елка, – сказала она Чорниэну.
      На воротнике и на хвосте, на каждой из подрезанных игл Чорниэна красовалась блестящая красная бусина.
      – Стекло? – спросила Мэри.
      – Стекло. Киллим приготовила это для нас.
      – Вы выглядите великолепно, просто поразительно! Обрезанные иглы Чейлам покрывала позолота. Она застенчиво повернулась – ее воротник и хвост засияли.
      – Вы вспыхиваете, как солнце на воде, – сказала ей Мэри.
      Кончики игл на воротниках и хвостах у детей были золотые, розовые и ярко-желтые и – самое главное – украшены бусинами всех цветов радуги.
      – А дети – просто прелесть! – воскликнула Мэри. – Ну входите скорее, вас ждут подарки.
      Она проводила детишек к елке и оставила их откапывать свои подарки. Свертки для родителей она прихватила с собой.
      – Это было трудно, – сказал ей Чорниэн. – Это было трудно – пройти по улицам с чувством собственного достоинства. Дети придали нам отваги.
      Чейлам добавила:
      – Да, они возглавляли процессию.
      – Верно, – поддержал ее Чорниэн. – Завтра я выйду на солнечный свет. Пойду на базар. Обрезанные иглы будут сверкать, но я не стану стыдиться того, что сказал правду о Халемтате.
      Лучшего рождественского подарка мне не надо, подумала Мэри и вручила пакет Чорниэну. Пока тот возился с бумагой, Тейтеп коротко рассказал ему о сути и ритуалах праздника Пробуждения у землян. Он прервал свой комментарий, когда они одновременно заглянули в коробку.
      – Я нашла то, что нужно? – спросила Мэри, внезапно испугавшись, что совершила какую-то ужасную оплошность. Она перерыла весь базар, отыскивая побеги уэлспета, но тщетно. Пришлось через этнологов доставать импортированные ростки. Молчание прервал Тейтеп:
      – Это то, что нужно. Чорниэн вас благодарит.
      Чорниэн долго и стремительно говорил что-то – она не успевала понять и половины слов. Когда он умолк, Тейтеп сказал просто:
      – Он жалеет, что не запасся ответным сувениром.
      – Видеть этих ребятишек в сверкающих украшениях – такого подарка мне достаточно!
      – Тем не менее, – отвечал Тейтеп, говоря медленно, чтобы она не упустила ни слова, – мы с Чорниэном преподносим вам вот это.
      Мэри отлично знала, что подарок, который Тейтеп достает из своей сумки, – от него одного, но была рада принять игру, которая делала его счастливым. Она не ждала подарка от Тейтепа и едва могла представить, что же он приберег для такого случая. Однако поступила надлежащим образом: поднесла сверток к уху и осторожно потрясла. Если там и было что услышать, все тонуло в веселом гуле на другом конце комнаты.
      – Даже не могу догадаться, Тейтеп, – сказала она со счастливой улыбкой.
      – Тогда откройте.
      Под оберткой был резной предмет сочного винно-красного цвета – из дерева, горького на вкус и потому редко идущего на скульптуры, но высоко ценимого, поскольку ни один ребенок не потянет его в рот. Стиль фигурки был настолько фольклорный, что Мэри несколько долгих секунд пыталась разобраться, кого изваял Тейтеп, но едва уловив это, поняла, что будет хранить этот подарок всю жизнь.
      Это, без сомнения, был Ник – только Ник, изображенный Тейте-пом, а потому в незнакомом ракурсе. Это был «взгляд на Ника снизу вверх». Мэри вскрикнула:
      – Ох, Тейтеп! – вовремя спохватилась и добавила: – Ох, Чорниэн! Огромное спасибо вам обоим. Как вам пришло в голову изобразить Ника?
      Тейтеп ответил:
      – Он ваш лучший друг. Я знаю, вы по нему скучаете. Я подумал: может, теперь вы будете чувствовать себя лучше.
      Мэри крепко прижала к себе скульптуру.
      – Да, так и есть. – Она взмахнула рукой. – Обождите здесь, Тейтеп, не уходите никуда.
      Подбежала к елке и, отбросив гору хрустящей бумаги, нашла пода-
      рок, приготовленный для Тейтепа. Метнулась обратно, к месту, где ждали празы.
      Тейтеп снял бумагу – такую же многоцветную, какая была у Ника. Внутри оказался ярко раскрашенный щелкунчик с плетеной сумочкой орехов.
      Мэри ждала реакции, затаив дыхание. Она изобразила императора Халемтата сидящим на задних лапах, что сильно упростило конструкцию механизма щипцов. Толстый, обрюзгший и колючий. В правой руке он держал огромные ножницы, какие его приспешники использовали для стрижки колючек. Левая обхватывала побег талемтата, растения, почти одноименного с ним.
      Глаза Чорниэна расширились. Тейтеп затарахтел на местном языке так быстро, что Мэри ничего не могла понять.
      Лишь теперь она осознала, что натворила:
      – Боже мой, Тейтеп! Он ведь не посмеет остричь ваши колючки лишь за то, что у вас есть такая безделушка?
      Ее друг, не переставая трещать колючками, достал орех, сунул в рот Халемтату и мстительно раздавил скорлупу. Ядрышко он предложил Мэри – колючки все еще трещали.
      – Если острижет, – заявил он, – пойду к Киллим и подберу красивые бусинки.
      Он щелкнул еще один орех и подал ядрышко Чорниэну. Теперь женщина поняла, что они трещат колючками друг для друга – стеклянные бусины Чорниэна добавляли к веселому треску выразительную ноту. Мэри с облегчением рассмеялась. Через несколько минут Эсперанца побежала в лавку за орехами, чтобы дети Чорниэна тоже смогли пощелкать.
      Мэри еще раз взглянула на изображение Ника. «Жаль, что ты не видел праздника, – сказала она ему, – но обещаю написать обо всем сегодня же, прежде чем лягу спать. Постараюсь вспомнить все до последней мелочи».
 

* * *

       Дорогой Ник, —писала Мэри несколько месяцев спустя . – Вряд ли ты одобришь мое поведение. Я поняла, что это было неправильно с этнологической точки зрения и тем более с дипломатической. Я ведь только хотела отпраздновать свое Рождество с Тейтепом, Чорниэном и всеми, кто пожелал присоединиться к веселью. Послушать, что говорит Кларенс, так я отправила планету в ад в своей корзинке для рукоделья.
       Понимаешь, последнее время Халемтату не приносит добра стрижка игл. Примерно семьдесят пять призов разгуливают остриженными и в бусинах – причем безо всякого стыда, любо-дорого посмотреть. Я даже видела юнца с бусами на концах неподрезанных иголок!
       Кстати, Киллим передает благодарность за красители. Это как раз то, что ей нужно. Она так занята, что взяла в помощь двух подмастерьев. Она делает «рождественские украшения», и художественные галереи Вселенной охотятся за ее поделками.
       Что еще...
       Вчера я зашла проведать Киллим, и кто там обнаружился? Коппен, один из советников Халемтата, – помнишь его? В жизни не догадаешься, чего он хотел: набор бус для насадки на иглы. Нет, иглы у него в порядке. Просто он намеревается – так он объяснил Киллим – сделать Халемтату какое-то нелицеприятное заявление и в ожидании кары запасается бусами. Очень дорогие голубые бусы.
       Я ощутила злорадное удовольствие. Пора уже кое-что высказать Халемтату...
       Между тем Чорниэн открыл производство щелкунчиков. Пришлось его проконсультировать, иначе он разобрал бы по косточкам ту игрушку, которую я вручила Тейтепу.
       Посылаю голограммы – в том числе и моего художества – ведь тебе надо видеть разницу между щелкунчиком, вырезанным человеком, и щелкунчиком работы праза. Это то же, что «взгляд на Ника снизу вверх» и... ну, просто взгляд на Ника.
       Я все еще скучаю по тебе, хотя ты и считаешь, что на Рождество непременно нужны фейерверки.
       Скоро увидимся – если Кларенс не запечет меня в пудинге или не сожжет на костре.
      Несколько секунд Мэри сидела со световым пером, наставленным на экран. Затем приписала: С любовью, Мэри —и сохранила запись для следующей земной почты.
 
       Празднество.
       Канун летнего солнцестояния (по календарю празов).
       Дорогой Ник!
       На этот раз вина не моя. Теперь это дела Эсперанцы. Она решила внести свой вклад в круг знаменательных дат и отметить День Мартина Лютера Кинга* [* Официальный npaздник США отмечаемый 15 января]. Она пригласила и нескольких празов.
       Ну вот, в последней части торжества каждый должен был поведать о своей мечте. Не выражать пожелания, Ник. Скорее, поставить перед собой цель, которая выглядит недосягаемой. Даже Кларенс вступил в игру и заявил, что у него есть мечта: перестать думать о прозах как о подушках для булавок, а считать их равными себе. Эсперанца полагает, что Кларенс не совсем понял, о чем речь, но, по ее мнению, сделал шаг в нужную сторону.
       После этого Тейтеп в своей сверхвежливой манере спросил Эсперан-цу, следует ли ему также иметь мечту. Она ответила утвердительно, и он сказал: «Я имею мечту... Имею мечту, чтобы настал день, когда ни у кого не остригут иглы за то, что он говорил правду».
       Ты увидишь это на ленте. Все согласились, что это хорошая мечта.
       После этого Эсперанца выдвинула идею мечты «о правах человека для всех». В результате мы все по очереди пытались объяснить понятие «прав человека» полудюжине присутствующих призов. Эсперанца в конце концов перевела для них пять конституций – и еще целую книгу речей Мартина Лютера Кинга.
       Неделей позже мы с Тейтепом собирали дерево для скульптуры, которую он затеял к Рождеству. Вдруг он перестал грызть и спросил: «Мэри, что такое „человек“?»
       «Что вы имеете в виду?»
       «Думаю, когда Кларенс говорит „человек“, он подразумевает нечто иное, чем вы».
       «Это вполне возможно. Люди используют слова очень свободно, и за мной это водится».
       «Что вы подразумеваете, когда говорите „человек“?»
       «Иногда я подразумеваю вид хомо сапиенс. Я ведь говорила, что люди употребляют слова неоднозначно. Празы, кажется, более точны в своих речах».
       «А когда вы говорите „права человека“, что вы подразумеваете?»
       «Когда я говорю „права человека“, я подразумеваю хомо сапиенса и праза сапиенса. В этом контексте я имею в виду любого сапиенса. Не стала бы гарантировать, что Кларенс употребляет то же самое в таком контексте».
       «Вы думаете, что я – человек?»
       «Я знаю, что вы – человек. Мы друзья, не так ли? Я же не могу дружить с... ну, с „псевдокроликом“, ведь правда?»
       Он издал удивительный грохочущий звук, выражая крайнее изумление. И сказал:
       «Не могу себе этого представить. Тогда, если я – человек, мне полагается иметь права человека».
       «Так, – ответила я. – Совершенно точно, полагается».
       Возможно, все это – моя вина. Эсперанца расскажет тебе остальное: последние две недели призы сидят у нее по всему дому, они снова и снова смотрят фильм о Мартине Лютере Кинге, который она достала.
       Не знаю, чем это закончится, но до чертиков хочу, чтобы ты был здесь и все видел. С любовью, Мэри.
 

* * *

      Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок – такое она видела впервые.
      – Здравствуй, – сказала она, наклоняясь. – Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?
      Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она – спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:
      – Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.
      – А как зовут твою маму?
      – Пилли, – сказал ребенок. Потом добавил: – С зелеными и белыми бусинами на иглах/
      Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.
      И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.
      «Удивительно, – отметила про себя Мэри, – еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».
      Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках – униформе гвардии Халемтата – с важностью подошли к ним.
      – Вот он, – сказал самый рослый.
      – Да, – подтвердил второй – Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.
      – Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.
      Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:
      – Меня остригут?
      – Вот именно, – ответил рослый.
      Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:
      – Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:
      – Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?
      Она взяла брошенного щелкунчика – чтобы не подобрал другой ребенок – и со всех ног бросилась к булочной Пилли.
      Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:
      – Кажется, вы боитесь за моего ребенка?
      – Боюсь, – ответила Мэри.
      – Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.
      – Я не знаю этого слова.
      – Хашей? – Пилли загнула хвост вперед и взялась за одну иглу – Чиппет – значит обрезать вот здесь. – Она положила палец примерно на середину иголки. – А хашей – вот здесь. – Палец соскользнул вниз, к месту в четверти дюйма от кожи. – Не беспокойтесь, Мэри. Даже Халемтат не пойдет на такое!
      Мэри все еще держала в руках щелкунчика-Халемтата и теперь внимательно его рассмотрела. Только общими очертаниями он походил на того, что она сделала для Тейтепа. Щелкунчик был вырезан абсолютно в местной манере и – она едва не выронила игрушку – в личной манере Тейтепа. Значит, он тоже их мастерит?
      Уж если она смогла распознать своеобразный стиль Тейтепа, то Халемтат – наверняка. И что тогда?
      Она осторожно засунула щелкунчика под ставень – пускай Пилли определит, что с ним делать, нельзя решать за нее – и быстрым шагом направилась к дому Тейтепа.
      По пути она миновала еще одного ребенка с щелкунчиком-Халемтатом. Остановилась, нашла отца ребенка и сообщила ему новость: гвардейцы увели малыша Пилли. Отец поблагодарил ее и ласково отобрал щелкунчика у сына.
      Этот, как поняла Мэри, был вырезан не в манере Тейтепа или Чорниэна. Его выточили какие-то незнакомые зубы.
      А праз, отправив ребенка в дом, уселся по-собачьи, на виду у всей улицы взял кружку с орехами, которые ребенок не успел дощелкать, и сам принялся их давить – один за другим, и с такой неспешностью, что Мэри только рот открыла.
      Она никогда не встречала наглых празов, но сейчас могла поспорить на любые деньги, что этот – наглец. Он ухитрялся щелкать каждый орех с оглушительным треском, словно из ружья стрелял. С этим звуком, все еще гремящим в ушах, Мэри заторопилась к Тейтепу.
      Она застала его дома, притом за изготовлением очередного щелкунчика. Тейтеп проглотил стружку, подал ей фигурку и спросил:
      – Что скажете, Мэри? Похоже?
      На этот раз это был не Халемтат, а его великий визирь, Кортен. Мэри его улыбка всегда казалась глуповатой. Она знала, что виной тому уродливый зуб, но человек принимал эту мимику за ухмылку. У фигурки была та же гримаса, только утрированная. Мэри не удержалась и захихикала.
      – Ага! – сказал Тейтеп и затрещал, что есть силы. – Вы сразу уловили шутку, причем без всяких объяснений! – Он грустно посмотрел на щелкунчика. – Великий визирь заслужил это.
      На этот раз опечалилась Мэри.
      – Боюсь, остригут вас за такие дела, – вздохнула женщина и рассказала об отпрыске Пилли.
      Он не ответил. Вместо этого встал на лапы и прошел в угол, к сундуку, где хранил несколько скульптур и других ценных предметов. Достал из сундука ящичек и на трех ногах вернулся к Мэри.
      – Встряхните это. Ручаюсь, вы можете догадаться, что внутри. Она с любопытством потрясла ящичек.
      – Набор бусин, – сказала Мэри.
      – Вот видите? Я готов. Звук, как при смехе, верно? Смех Халемтата. Я попросил Киллим изготовить красные бусы, потому что этого цвета был ваш череп, когда вас обрили.
      – Я польщена... Но я боюсь за вас. За вас всех.
      – Сын Пилли не боялся.
      – Нет... Нет, малыш не был испуган. Пилли заявила, что даже Халемтат не посмеет сделать ребенку хашей. – Мэри набрала побольше воздуха в грудь и договорила: – Но вы-то не ребенок...
      – Я проглотил семечко талпа, – ответил Тейтеп так, будто это все объясняло.
      – Не понимаю.
      – А! Тогда я поделюсь. Талп не прорастает, если он не прошел через желудок праза. – Он постучал себя по животу. – Иногда не прорастает даже после этого. Проглотить семечко талпа – значит совершить шаг к взращиванию чего-то важного. Я проглотил семя, называемое «права человека».
      Мэри нечего было ответить, кроме одного:
      – Спасибо, теперь я поняла.
      Медленно, задумчиво брела она в посольство. Да, она поняла Тейтепа – разве не по той же причине она ссорилась с Кларенсом? Но она боялась за Тейтепа, боялась за всех празов. Почти бессознательно прошла она мимо посольства к десятку куполов, где жили этнологи. Эсперанца – вот кто ей нужен.
      Эсперанца была дома, писала очередной отчет. Посмотрела на Мэри и сказала:
      – Хорошо, что зашла, пора передохнуть!
      – Боюсь, не выйдет. Вопрос как раз по твоей части. Ты хорошо знакома с физиологией празов?
      – Думаю, да.
      – Что будет, если обрезать иглу праза, – Мэри подняла палец, – вот так, близко к коже?
      – Примерно, что с кошачьим когтем. Если обрезать кончик, ничего не случится. Если обрезать слишком низко, можно задеть кровеносный сосуд или нерв. Игла непременно станет кровоточить. Может не отрасти до нужных размеров. И будет чертовски больно, я уверена – как если разбить основание ногтя. – Эсперанца вдруг подалась вперед. – Мэри, тебя трясет. Что случилось?
      Мэри глубоко вздохнула, но дрожь не унималась.
      – Что будет, если кто-нибудь сделает это со всеми иглами. Те... – Она не смогла произнести имя. – Со всеми иглами праза?
      – Он изойдет кровью и умрет. – Эсперанца взяла подругу за руку и крепко сжала. – Ну а теперь я налью тебе хорошую дозу, и ты расскажешь, в чем дело.
      Мэри отчаянно тошнило.
 

* * *

      – Какой идиот рассказал этим подушкам для булавок о правах человека?! – грохотал Кларенс. Он яростно придвинулся к Мэри в ожидании ответа.
      Эсперанца встала между ними и сказала:
      – Мартин Лютер Кинг – вот кто сказал празам о правах человека. Вы при этом присутствовали. Но вы забыли о своей мечте, а они явно помнят.
      – Да там происходит революция, черт побери! – Кларенс взмахнул рукой в направлении центра города.
      – Похоже на то, – спокойно ответила Джульет, одна из сотрудниц посольства. – Так почему мы сидим здесь, а не следим за ходом событий?
      – Потому, что я отвечаю за вашу безопасность!
      – Чушь, – возразил Масимото. – Нас же не станут стричь!
      – Кроме того, – добавила Эсперанца, – через пять минут прибудет грузовой корабль. Кто-то должен встретить его, привезти припасы.
      – и Ника. Иначе он угодит в самую гущу событий. Последняя почта ушла два месяца назад, и Ник ничего не знает о том, что ситуация... – она слегка нахмурилась, потом нашла точное выражение: – Что ситуация радикально изменилась.
      Кларенс снова свирепо посмотрел на Мэри и распорядился:
      – Это входит в ваши обязанности. Привезите припасы и Ника. Мэри, которая уже была готова вызваться добровольцем, подавила в себе желание сказать: «Ох, спасибо!» – и ограничилась казенным:
      – Слушаюсь, сэр.
      Мэри всерьез беспокоилась о ни в чем не повинных приезжих, которые с легкостью могли наколоться – в буквальном смысле слова – на толпу празов. Когда аборигены сражаются, они пускают в ход зубы и иголки. У Мэри не было ни малейшего желания попасть под удар хвоста с острыми неостриженными иглами.
      Она с запозданием поняла смысл стрижки, которую Халемтат применял как наказание. Удар по морде усеченными иглами в сто раз менее эффективен, чем иглами полноценными.
      Мэри по радио связалась с кораблем и сообщила экипажу: никому не следует выходить наружу до прибытия машины.
      К импровизированной посадочной площадке она прибыла в рекордный срок. Ник помахал ей из люка и шагнул наружу.
      «Ну что за парень, – подумала она. – Я же просила подождать, а ему все нипочем».
      – Нам надо быстро загрузиться, Ник, – скороговоркой сказала Мэри, едва они успели обняться. – Я тебе все расскажу, пока будем работать.
      Когда работа (и рассказ) была закончена, Ник внимательно рассмотрел Мэри и заметил:
      – Значит, Кларенс удерживает всех этнологов на территории посольства? – Он с притворной грустью покачал головой и причмокнул.
      – Вижу, что не обучил свою команду правильной реакции на указания начальства. – Он улыбнулся Мэри. – Значит, посольство советует мне держаться подальше от улиц, верно?
      – Верно, – кивнула Мэри.
      – И прекрасно. Ты выполнила свою задачу—я получил предписание. А теперь хочу взглянуть на эту революцию в развитии.
      – Он скрестил руки на груди и умолк.
      Ник был прав. Кларенс мог издавать предписания, но не более того. У него не было абсолютно никакой власти, чтобы не пускать этнологов на улицы. И Мэри хотела видеть революцию не меньше, чем Ник.
      Они поехали в обратном направлении. Ник приник к стеклу и осматривал улицы, весело напевая себе под нос.
      – Эй, Ник, а если Кларенс нас вызовет?..
      – Тогда и будем беспокоиться.
      Она притормозила грузовик у въезда на дворцовую площадь и повернулась к Нику – спросить, хорошо ли ему видно. Но он уже выбрался из машины и пробирался в толпе празов.
      – Эй! – крикнула она, спрыгнула на землю и побежала вдогонку. – Ник!
      Он подождал, пока она не схватила его за руку, и сказал:
      – Я должен быть здесь, Мэри. Это моя работа.
      – А моя работа – заботиться, чтобы тебя не ранили...
      – Тогда веди меня.
      – Эгей, Мэри! – услышала она голос Чорниэна из толпы. – Сюда! Отсюда хорошо видно!
      Мысленно благодаря своего друга за приглашение, она осторожно двинулась в нужном направлении. Несколько игольчатых празов подвинулись, давая им дорогу. Лучше уж быть в окружении стриженых.
      – С возвращением, Ник, – сказал Чорниэн. Они с Чейлам расступились, создавая безопасное пространство для людей. – Вы как раз вовремя.
      – То-то я и гляжу. Что происходит?
      – Халемтат только что остриг сына Пилли за игру со щелкунчиком-Халемтатом. Ему не нравятся щелкунчики-Халемтаты.
      Стоявший рядом праз с целыми иглами добавил:
      – Халемтату много чего не нравится. Я думаю, что хороший принц должен хотя бы раза два в году потрещать иголками.
      Мэри взглянула на Ника, он ухмыльнулся и объяснил:
      – Примерный перевод такой: горожанин думает, что настоящему принцу полагается иметь чувство юмора, хотя бы минимальное.
      – Потрещи иглами, Халемтат! – прокричали в толпе. – Посмотрим, как тебе это удастся!
      – Верно! – послышался другой голос, и Мэри поняла, что кричит Чорниэн. – Потрещи иглами, великий принц щелкунчиков!
      Вокруг них, со всех сторон, словно шум дождя по крыше, раздавался треск иголок. Мэри огляделась – по толпе катился смех, приводя иглы каждого праза в вибрирующее движение. Даже великий визирь коротко хохотнул, но быстро опомнился. Воротник его тревожно вздыбился.
      Халемтат сохранял величественную неподвижность.
      Чорниэн достал из сумки щелкунчика и орех. Сунул орех в ухмыляющуюся пасть куклы, нажал – щелчок прозвучал, словно взрыв. Откуда-то справа отозвался другой щелчок. Третий. Иголки затрещали с новой силой.
      Гвардеец Халемтата подскочил к Чорниэну и вырвал щелкунчика из его рук. Потом оглянулся на Халемтата и крикнул:
      – Он уже острижен. Что я должен делать?
      – Принеси куклу мне, – приказал Халемтат.
      Мэри с запозданием узнала ухмылку на деревянном лице игрушки. Гвардеец подал щелкунчика великому визирю – без сомнения, он тоже узнал этот оскал.
      – Чьи это зубы постарались? – требовательно спросил Халемтат. Неостриженный праз пробрался сквозь толпу, гордо уселся на задние лапы и ответил:
      – Мои! – И обратился к великому визирю, слегка потрескивая иглами, что означало едва сдерживаемый смех: – Что думаешь о моей работе, Кортен? Удивляешься? У тебя крепкие челюсти.
      По толпе снова прокатился треск.
      Халемтат уселся по-собачьи. Все его иглы стояли дыбом. Мэри прежде не видела, чтобы праз так ощетинивался.
      – Молчать! – проревел Халемтат.
      Толпа, удивленная то ли криком, то ли вздыбленной щетиной своего правителя, притихла. Чорниэн придвинулся к Мэри и Нику, чтобы держать их под защитой своего усеянного бусами воротника.
      – Это Тейтеп, – тихо сказал Ник.
      – Я знаю. – Незаметно для себя она вцепилась в руку приятеля. Тейтеп... Он невозмутимо сидел на задних лапах – единственный не ощетинившийся праз. С таким же спокойствием он мог находиться в кабинете Мэри, обсуждая разные сорта дерева.
      У Халемтата от ярости тряслась каждая игла. Он повернулся к гвардейцам и приказал:
      – Остричь Тейтепа. Хашей.
      – Нет! – воскликнула Мэри и кинулась вперед. Поняв, что кричала на земном языке, она открыла рот, чтобы повторить протест на местном. Однако Ник схватил ее и закрыл рот ладонью.
      – Нет! – прокричал Чорниэн, словно переводя ее крик.
      Мэри безуспешно пыталась вырваться из рук Ника, в бешенстве укусила приятеля за ладонь, затыкавшую ей рот. Он отдернул руку, однако хватки не ослабил. Женщина завопила, что есть силы:
      – Это его убьет! Он истечет кровью до смерти! Пусти! – Она сильно ударила Ника каблуком, но он ухватил ее еще крепче.
      Гвардеец достал ритуальные ножницы и подал их чиновнице, в обязанности которой входила стрижка. Она подняла инструмент вверх и проделала официальную демонстрацию, трижды разрезав воздух. При каждом щелчке ножниц толпа скандировала. «Нет! Нет! Нет!»
      Ошеломленная чиновница заколебалась. Халемтат рявкнул на нее, и она перешла к завершению ритуала: повернулась, чтобы трижды щелкнуть в воздухе перед Халемтатом. На этот раз толпа пришла в неистовство. «Нет! – раздавалось после каждого щелчка. – Нет! Нет!»
      Мэри задергалась изо всех сил, когда чиновница направилась к Тейтепу.
      Но тут вмешался великий визирь.
      – Остановитесь, – сказал он чиновнице и повернулся к Халемтату. – Изображен я. И я способен посмеяться над карикатурой. Почему же ты, Халемтат, не можешь смеяться? Какая-то хворь размягчила твои иглы, и они больше не трещат?
      Мэри настолько опешила, что перестала сражаться с Ником. Хватка его ослабла, однако он не выпустил Мэри, продолжая прижимать к себе: получалось почти что объятие.
      Но что теперь скажет Халемтат?
      Правитель выхватил у чиновницы ритуальный инструмент и бросил к ногам Кортена.
      – Ты, – сказал он. – Ты сделаешь Тейтепу хашей
      – Нет, не сделаю. Мои-то иглы пока тверды и могут трещать. Чорниэн выбрал этот момент, чтобы прокричать:
      – Потрещи иглами, Халемтат! Дай нам послушать, как они трещат! И без всякой команды, всякого сговора толпа принялась скандировать:
      – Потрещи иглами! Потрещи иглами!
      Халемтат свирепо огляделся. Он не был способен трещать иглами, даже если бы захотел – иглы стояли дыбом и не могли соприкоснуться. Правитель уставился на чиновницу, взглядом приказывая поднять ножницы и исполнить приговор. Но, к его изумлению, подданная проговорила в унисон с толпой:
      – Потрещи иглами!
      Халемтат величественно махнул охраннику, но тот нагло сказал в ответ:
      – Потрещи иглами!
      Халемтат повернулся и во весь дух кинулся во дворец. Позади него скандировали:
      – Потрещи иглами! Потрещи иглами!
      Тогда совершенно внезапно Тейтеп затрещал иглами. Мэри услышала, что вся толпа захохотала и продолжала хохотать над своим удравшим правителем.
      Мэри обмякла в руках Ника. Он чуть приобнял ее, выпустил и сказал, перекрикивая треск празов:
      – Я думал, ты полезешь туда и тебя убьют, дурочку.
      – Я же не могла вот так стоять и наблюдать казнь своего друга.
      – По-моему, ничего не делать – это и есть работа дипломата.
      – Ты прав: после этого мелкого эпизода я, вероятно, так или иначе, потеряю работу.
      – Мое предложение остается в силе.
      – Ты скажи мне правду: будь я пятнадцать минут назад в твоей команде, ты бы меня отпустил?
      Ник расхохотался и ответил:
      – Конечно, нет. Но по крайней мере я понял, почему ты откусила мне половину ладони.
      – О Господи, Ник! Прости меня! Тебе больно?
      – Ага. Но извинения я принимаю и в следующий раз не дам тебе такой возможности.
      – В следующий раз?
      Он, все еще ухмыляясь, кивнул. Что же, Ник и вправду был реалистом.
      – Привет, Ник, – услышали они знакомый голос. Рядом стоял Тейтеп. – С возвращением.
      – Привет, Тейтеп. Вы, ребята, устроили здесь настоящий спектакль. Что будет дальше?
      Тейтеп потрещал всеми иглами и проговорил:
      – Вы можете предполагать не хуже, чем я. Никогда не участвовал ни в чем подобном. Кортен до сих пор смеется. – Он повернулся к Мэри. – Поделимся? Я был слишком занят в тот момент, чтобы наблюдать. Вы с Ником спаривались? Если будете снова, разрешите мне посмотреть?
      Мэри залилась краской до шеи, а Ник преувеличенно весело расхохотался.
      – Ты ему объясни, – твердо сказала Мэри Нику. – Правила спаривания вне моей дипломатической юрисдикции. А я пока еще в дипломатическом статусе – по крайней мере до того, как мы вернемся в посольство.
      Тейтеп уселся на задние лапы, нетерпеливо ожидая объяснений от Ника. Мэри поспешно заговорила сама:
      – Нет, Тейтеп, это не было спариванием. Я была так испугана за вас, что хотела вмешаться, и... ну, я не знаю, что бы я сделала, но я просто не могла оставаться в стороне и позволить Халемтату вас изувечить. – Она сердито посмотрела на Ника и закончила: – Ник боялся, что меня поранят, и применил силу.
      Тейтеп от удивления вытаращил глаза
      – Мэри, вы намеревались сражаться из-за меня?
      – Вы же мой друг!
      – Благодарю вас, – сказал он торжественно. Повернулся к Нику, – Вы были правы, когда удерживали ее. Трещать – это лучше, чем сражаться. – Он снова повернулся к Мэри и добавил: – Это вы показали нам, как трещать на Халемтата. – Он встряхнулся всем телом с. шумом, похожим на звук сотни барабанчиков. – Халемтат поджал хвост и убежал от нашего треска!
      – И что теперь? – спросил Ник.
      – Теперь я намерен пойти домой. Сейчас обеденное время, и я так голоден, что готов съесть целое дерево.
      Он поднялся на лапы и двинулся к дому. Толпа уже рассеялась. Мэри это казалось странным и разочаровывающим, пока она не поняла, что празы расходятся со смехом Тейтеп приостановился рядом с грузовиком и сказал:
      – Ник, я действительно хочу, чтобы вы поделились насчет спаривания людей. Ведь я должен понимать, когда Мэри сражается, а когда спаривается. Тогда я бы знал, нуждается ли она в помощи или... или никакая помощь ей не нужна.
      Мэри снова побагровела. Ник сказал:
      – Я расскажу вам об этом все, когда обоснуюсь на месте.
      – Благодарю вас. – Тейтеп зашагал к дому так беспечно, будто ничего необычного не произошло. По сути, всю толпу, смеющуюся и болтающую, можно было принять за компанию, возвращающуюся с пикника при заходе солнца.
 

* * *

      К моменту возвращения в посольство Мэри была уже безработной. Кларенс даже угрожал ей выдворением с планеты на грузовом корабле, однако Ник объявил, что у Кларенса нет права отсылать кого бы то ни было из его, Ника, этнологов.
      Через пару дней вся компания – Ник, Тейтеп и Мэри – собралась, чтобы выбрать рождественское дерево из заповедника Халемтата.
      Ник поинтересовался:
      – Тейтеп, как революция – продолжается? Вместо ответа Тейтеп затрещал иглами по всему телу.
      – Это хорошо, – сказал Ник.
      – Не исключено, у меня будут хорошие новости, чтобы поделиться с вами на рождественской вечеринке, – добавил праз.
      – Тогда мы ждем вечеринки еще больше, чем обычно, – улыбнулась землянка
      – А я привез прямо с Земли сюрприз для Мэри, – сказал Ник. – Но пока это секрет.
      – Не поделитесь? – спросил Тейтеп.
      – В сочельник. Я думаю, после того, как вы сообщите свои новости.
 

* * *

      Вечер у елки был в самом разгаре. Импровизированный рождественский хор пел чешские гимны – подарок Эсперанцы всем сотрудникам. Кларенс так размягчился от рождественского пунша, что предложил Мэри вернуться на работу – если она не будет проявлять строптивость. Она тоже размягчилась, но сказала «нет» – правда, вежливо.
      Наконец появился Ник вместе с Тейтепом, Чорниэном, Чейлам и их детьми. В перерыве между двумя гимнами он помахал импровизированному хору, призывая к молчанию.
      – Внимание! – прокричал он, перекрывая общую болтовню. – Пожалуйста, внимание! У Тейтепа есть сообщение для всех! – Когда наступила тишина, Ник повернулся к Тейтепу и сказал: – Вам место.
      – У меня есть место, – возразил Тейтеп.
      – Это значит, можете говорить, – пояснил Ник. – Поверьте, не одна Мэри хочет узнать новости.
      Тем не менее Тейтеп обратился именно к Мэри:
      – Мы все навещали Халемтата. И Халемтат согласился: впредь никто не будет острижен, если пять жителей той же деревни не согласятся, что проступок заслуживает столь сурового наказания. Выбирать этих пятерых будем мы, а не Халемтат. Далее, с сегодняшнего дня каждый может говорить все, что угодно, без страха быть остриженным. Выражение своего мнения впредь не будет наказуемо.
      Вся компания разразилась аплодисментами. Ник сиял. Тейтеп вынул из сумки лист пергамента и сказал.
      – Видите, Мэри? Халемтат подписал это и прокусил.
      – Как вы заставили его согласиться?
      – Мы смеялись над ним и щелкали орехи своими щелкунчиками перед дворцом три дня и три ночи подряд.
      Чорниэн добавил:
      – Сказал, что подпишет все, что угодно, только бы мы ушли и дали ему поспать. – Он поднял огромный пакет, который принес с собой. – Посмотрите, это чищеные орехи!
      Мэри уже почти жалела Халемтата. Она приняла пакет и со смехом высыпала на стол его содержимое.
      – Это слишком важно для того, чтобы просто взять и съесть, – сказала она, отходя от стола, чтобы полюбоваться горой орехов. – Вы убеждены, что их не надо поместить в музей?
      – Важно то, – ответил Тейтеп, – что я могу говорить все, что хочу. – Он бросил орех в рот и сжевал его. – Халемтат-талемтат! – провозгласил он и от удовольствия затрещал иглами.
      – Кортен выглядел так, будто объелся верста, – сказал Чорниэн. Не понимая этого выражения, Мэри покосилась на Ника. Тот объяснил:
      – Мы бы сказали: «Словно сжевал лимон». Тейтеп подошел к Нику.
      – Делитесь, Ник, – где ваш сюрприз для Мэри? – сказал праз.
      Тот полез под стол. Секунду поискал, вынул большой пухлый пакет и водрузил его на стол рядом с горой орехов. Мэри успела подхватить горсть-другую плодов, помешав им ссыпаться на пол.
      Ник прикрыл пакет ладонью и сказал:
      – Обождите. Я сначала объясню. Понимаете, Тейтеп, каждая семья привносит что-то свое в рождественские традиции, так же, как ваш народ – в традиции Пробуждения. В семье Мэри свои правила, но на этот раз я прошу ее следовать моим. – Он снял руку с пакета и подал его Мэри. – Теперь можешь открыть.
      Вернув орехи в кучу, она взяла пакет и вскрыла его, как принято на Рождество – с энтузиазмом. Внутри была коробка, а в ней – куча ярких картонных трубок со сверкающими звездами, полосами, горошинками и даже целым косяком зеленых металлических рыбок
      – Фейерверки! – вскрикнула Мэри. – Ох, Ник... Он положил палец ей на губы и распорядился:
      – Погоди... Ты выбрала сегодняшний вечер для сочельника потому, что это надлежащее время в году планеты. А кроме того, ты говорила, что торжества на Земле и других человеческих планетах не совпадают...
      Мэри кивнула. Лицо Ника медленно расплылось в улыбке. Он объявил:
      – Но они совпадают. В этом году на Земле сегодня Четвертое июля*[ * День Независимости основной государственный праздник США традиционно отмечается фейерверками]. Так что сегодня будут фейерверки.
      Простодушная дерзость в выражении его глаз заставила Мэри посмотреть в сторону, но, повернувшись, она встретила взгляд Тейтепа, исполненный ожидания. По-видимому, все празы хотели увидеть, что выбрал для нее Ник и правильно ли он выбрал
      – Да, – сказала она, обращаясь к Тейтепу, но улыбалась при этом Нику. – А сверх всего, сегодня День Независимости и на планете Празднество. Давайте запускать фейерверки!
      И тогда небо над Празднеством озарилось «римскими свечами», взрывающимися звездами и всеми видами огней, которые Мэри помнила за свою жизнь, при всех празднованиях Рождества и Дня Независимости. Люди на улицах охали и ахали, а местные трещали иглами. Хлопки и взрывы разбудили Халемтата, но поделать он ничего не мог – вышел на балкон и стал смотреть.
 

* * *

      Днем позже Тейтеп рассказал один гвардеец из дворцовой охраны утверждает, что слышал, как Хатемтат трещит иглами
      – И на секунду не поверю, – прокомментировал это Ник, передавший слух Мэри
      – Я тоже, – согласилась она – Но история так хороша, что я бы охотно поверила
      – Значит, родилась отличная рождественская сказка. Ты могла бы поспорить, что историю «Как Халемтат впервые затрещал иглами» теперь будут рассказывать каждое Рождество?
      – С любым простофилей, – согласилась Мэри и вдруг удивилась сказанному – Слушай, Ник, неужто традиции закладываются так легко? И так быстро?
      Он рассмеялся
      – Фейерверки какого сорта ты бы хотела на будущий год?
      – Всех сортов. И побольше – с этими золотыми штуковинами вроде рыб, которые вертятся, а потом – бам! – рассыпаются сотнями искр.
      Поначалу ей показалось, что Ник сменил тему разговора, но вскоре она поняла, что это и было ответом на ее вопрос. Куда бы она ни поехала, до конца жизни в ее рождественской традиции будет фейерверк.
 
       Перевел с английского Александр Мирер.
       Перевел в электронный Tolin. «Интересное – всем!».
 
      Премия «Хьюго» 1993 в номинации «Короткая повесть»!