- Ну хорошо. - Голос матери смягчился. - Если ты не хочешь подумать о нашей судьбе, подумай хотя бы о дочери. Что она видит в этой глухомани? Какие люди её окружают? А товарищи-то, боже мой! Мишка этот... как его... Терехин, кажется? Рукавом нос вытирает!
      "Зачем она Мишку трогает? - с горькой обидой подумала Таёжка. - Да он лучше всех московских мальчишек!"
      - Ты не знаешь его, Галя. Из таких ребят и выходят настоящие люди. А что касается рукава, то и у Ломоносова в детстве вряд ли был носовой платок... Как у тебя с оформлением?
      - Предлагали остаться в городской клинике. Но я попросилась сюда.
      Помолчав, мать со вздохом сказала:
      - Не хочется мне, Вася, здесь прозябать. Я знаю - я слабый, заурядный человек и не способна на подвиг. Но не всем же быть героями, правда? В конце концов я хочу немногого - жить по-человечески. Или это право только для других?
      Отец не ответил. Таёжка слышала, как он чиркнул спичкой и закурил. Потом донесся его голос:
      - Я понимаю, трудно здесь. Это не город. Зимой будет ещё труднеё. И условия, в которых придется работать, совсем не такие, как в столичных клиниках. Но ведь ты врач, Галя! В Мариновке его шестой год нету. В дождь и в пургу тебе придется выезжать на зимовки, со скандалом вырывать медикаменты, стучать кулаком, требуя нового помещения для больницы... Другого врача здесь не надо.
      - Тише...
      Отец и мать заговорили шепотом. И Таёжка вдруг смутно почувствовала, что надвигается непоправимая беда. Возможно, ей придется потерять одного из этих дорогих ей людей - она должна будет сделать выбор между ними. Но почему отец с матерью думают только о себе, как они смеют?! Ведь она тоже живой человек и все понимает...
      Таёжка не смогла сомкнуть глаз до самого рассвета. Когда в окнах заголубело утро, она услышала, как оделся и вышел из комнаты отец. Таёжка плотно зажмурилась.
      Отец несколько минут постоял на пороге, потом шагнул наружу. Следом за ним из комнаты босиком выскользнула мать.
      - Вася! - тихо позвала она, но никто ей не ответил.
      "Поссорились", - поняла Таёжка.
      Мать потерянно стояла посреди комнаты, в полутьме смутно белела её рубашка. Девочке показалось, что мать всхлипнула.
      - Мама, - сказала Таёжка, - ты ведь любишь папу?
      Галина Николаевна вздрогнула и обернулась.
      - Ты разве не спишь?
      - Нет. Я давно не сплю.
      Мать присела на кровать Таёжки, и на лицо её легла слабая полоса света. Глаза у матери были мокрые.
      - Таечка, - сказала она, машинально гладя дочь по голове, - ты соскучилась по Москве?
      - Не знаю, мама. Раньше я очень скучала. Но теперь ты здесь, и мне хорошо.
      - Понимаешь, дочка, папа очень талантливый человек и в Москве принесет гораздо больше пользы, чем в этой глуши.
      Таёжка покачала головой.
      - Здесь папу любят, - сказала она. - И он очень нужен. Он ведь работает за двоих лесничих.
      - Я знаю, - грустно согласилась мать. - Он всю жизнь работал за двоих. И вот награда - медвежий угол да комарье! Только ты не думай обо мне плохо: ведь я ехала сюда с искренней радостью, а теперь боюсь... Боюсь! - Мать схватила Таёжку за руки: - Таечка, умоляю тебя - поговори с папой! Может, он тебя послушает. Обещаешь?
      Таёжка высвободила руки и села; лицо её оказалось вровень с лицом матери.
      - Что ты на меня так смотришь? - спросила мать и опустила голову. Значит, не хочешь?
      - Нет, мама. Да папа бы все равно не согласился.
      Галина Николаевна ничего не ответила и быстро скрылась в своей комнате. Сердце Таёжки сжалось от боли. Она на цыпочках подошла к двери:
      - Мама!
      Мать резко повернулась:
      - Ну, что тебе надо? Оставь меня в покое! Злая, неблагодарная девчонка!
      Таёжка прикусила губу и, чтобы не разреветься, опрометью бросилась на улицу.
      ЛЕСНОЙ ПОЖАР
      - Ты чегой-то какая квелая? Обидел кто? - спросил дед Игнат, переправляя Таежку через реку. - К своим путь держишь, в зимовье?
      Таёжка кивнула. Но, выбравшись на берег, она пошла совсем по другой, незнакомой тропинке - сейчас ей никого не хотелось видеть. Тропинка пробивалась сквозь высокую густо-зеленую траву. Роса ещё не успела высохнуть, подол платья сразу намок и облепил колени. От его прикосновения по коже бежал чуткий озноб.
      Все глубже и глубже в лес уводила тропа; несколько раз она ветвилась, и тогда девочка не знала, в какую сторону идти. Впрочем, это было безразлично.
      "Вот заблужусь и умру голодной смертью, - упрямо думала Таёжка. - Тогда-то папа с мамой помирятся, но будет уже поздно".
      Потом Таёжка вспомнила своих одноклассников, и ей стало жалко себя. Больше всех, конечно, будет горевать Мишка. Никогда уж она не забежит за ним на лыжах. Никогда Федя не повезет их в Озерск, и не будет она воровать для Мишки табак.
      Все гуще и угрюмеё становился равнодушный лес. Солнце уже стояло над вершинами деревьев, и спелые лучи его ползали под ногами, забираясь в каждую щелку. Таёжка присела отдохнуть возле крохотного лесного озерка. По его тяжелой воде стремительно скользили водомерки. Они походили на лихих конькобежцев-фигуристов, а само озеро напоминало каток, залитый тусклым и гладким льдом.
      У берега под водой суетился жук-плавунец: строил воздушный колокол. Он то и дело поднимался на поверхность и высовывал наружу оливковое брюшко. Набраз воздуху, жук нырял и принимался хлопотать вокруг своего подводного домика.
      Таёжка долго следила за жуком, потом вздохнула и побрела дальше. Очень хотелось есть. На какой-то просеке ей повезло: она набрала несколько горстей красной смородины. Впрочем, смородина была ещё зеленой и на вкус оказалась такой кислой, что сводило челюсти.
      Таёжка все-таки съела ягоды. Но голод от этого не притупился.
      Рядом торопливо лопотал о чем-то ручей. Таёжка напилась его студеной воды, хотя жажды не чувствовала. Напившись, она прилегла под старой, дуплистой березой и закрыла глаза. Ноги гудели от усталости, все тело охватила зыбкая, ленивая дремота, и Таёжка уснула.
      Ей снилось, что она плывет на плоту по широкой реке и легкие волны, серебрясь на солнце, покачивают её покойно и плавно. Бревна плота с шуршанием терлись друг о друга и сильно пахли размокшей сосновой корой.
      Мимо по берегу мелькали черемухи в позднем весеннем цвету, и ветер раскачивал их вершины. Но с деревьев срывались не цветы, а тысячи белых бабочек. Они летели к плоту и, обессиленные, падали в воду. Они кричали жалобно и хрипло, как птицы, попавшие в беду.
      - Вставай, вставай! - прозвучал где-то рядом настойчивый голос.
      Таёжка открыла глаза и увидела Мишку. Лицо у него было серьезное и встревоженное.
      - Беда, Таёжка! У Белого ключа тайга горит. Там наши уже воюют.
      Таёжка вскочила.
      - Айда! - Мишка взял её за руку. - Я тут короткую тропу знаю.
      Они помчались через кусты напрямик и скоро выбежали на тропинку.
      - Ты как меня нашел? - спросила Таёжка.
      - По следам. Дед Игнат сказал, что ты в эту сторону пошла. Я в деревню за народом бегал.
      - Слышишь, пожаром пахнет... Сильно горит?
      - Пока нет. Пал ещё низом идет... Устала?
      - Ничего.
      - Ровнеё дыши. И помалкивай.
      ...Года два назад у Белого ключа был лесосек. Тайга тут поредела, и на целые километры зажелтели ядреные смолевые пни. Их скоро захлестнул стремительный подсед - черемушник, смородина и малина. Поднялась на вырубках и трава, да такая, что с головой укрывала человека. Тонкое голенастое краснолесье вытянулось над этим травяным морем, словно высматривая невидимого врага.
      А враг шел с востока.
      Под его быстрыми лапами потрескивал сушник, дымились муравейники и чернела земля. Даже несмотря на полное безветрие, над этими мертвыми прогалинами плясали легкие хлопья пепла.
      Когда Таёжка и Мишка добежали до Белого ключа там уже толпились люди. И Василий Петрович говорил:
      - На самые опасные участки вызваны парашютные бригады. Наша задача не пропустить пожар на запад. Здесь редколесье, - думаю, справимся своими силами. К Белому ключу пустим встречный пал.
      Василий Петрович встретился взглядом с дочерью, хотел что-то сказать, но промолчал.
      Распределяя места для отрядов, Забелин отвел Сим Санычу и школьникам довольно легкий участок на правом фланге. Здесь рос только мелкий кустарник да и трава была не особенно густая.
      - Смотрите за ребятами в оба, - сказал Василий Петрович. - Чтобы без глупостей.
      Сим Саныч кивнул. Потом они сидели в засаде и ждали сигнала.
      - Интересно, кто мог поджечь? - спросил Мишка. Сим Саныч пожал плечами.
      - Вряд ли это поджог. Есть в физике и такое понятие - самовозгорание. Например, фосфоро-водород и газ, так называемые болотные огни...
      - Смотрите! - крикнул вдруг Генка, показывая на небо.
      Вдали над лесом покачивались три самолета, роняя вниз темные фигурки. Ребята видели, как над каждой из них, словно цветы одуванчика, раскрывались парашюты.
      Между тем пал приближался. В лицо ребятам пахнуло душным жаром, как из пасти сказочного дракона.
      Запах опаленной травы становился все слышнеё, и наконец по цепи пришёл приказ Забелина: "Пора".
      Сим Саныч достал коробок спичек, поджег клочок бересты и в нескольких местах ткнул им в траву.
      Через полминуты вдоль всего пространства, где находились люди, растянулась золотистая цепочка огня, Она уверенно поползла вперед, оставляя за собой серую, без единой былинки землю.
      А пал подходил все ближе и ближе. Через болотистую низину Белого ключа он крался сторожко и медленно; помахивая багровым хвостом, прыгал с кочки на кочку и недовольно шипел, когда натыкался на воду. Временами он отлеживался в жестких зарослях белоуса и ситника, чтобы потом снова сделать прыжок на сухие мхи и разнотравье. Здесь он становился наглеё, бежал уже не прячась, будто наверстывал упущенное время.
      И вдруг произошло непонятное: разбойник сам столкнулся с огнем. Схватившись с ним, пал бешено загудел, взметнул кроваво-красный ворох листвы и плашмя рухнул вниз.
      Он задыхался в дыму, кряхтел и цеплялся за скудную почерневшую траву. Ослабев, стал вылизывать обугленные пни.
      А по следам встречного пала бежали люди. Сырыми еловыми ветками они с размаху добивали бессильное пламя.
      На участке Сим Саныча появился Забелин. Он смахнул с лица пот, размазав сажу, и поискал глазами Таежку.
      - Как тут у вас?
      - Жарко, - сказал Сим Саныч. - Дышать нечем. Держится, проклятый. Боюсь, как бы в пихтачи не ушел. Видите, влево пополз.
      - Ладно. Сейчас я вам людей подкину. - Ссутулившись, Василий Петрович побежал к центру и исчез в дыму.
      Перебравшись через Белый ключ, пал не пошел прямо, как ожидали, а переметнулся левеё, где встречный огонь не успел выжечь траву.
      Ребята хлестали его телогрейками, топтали сапогами, но пал цепко и упрямо полз к пихтачам.
      "Надо встречный пустить", - мелькнуло в голове Сим Саныча.
      - Куда-а-а? - прозвенел вдруг отчаянный крик Таёжки.
      Сим Саныч оглянулся и увидел, как в огне у самой стены пихтача то появляется, то исчезает человек.
      "Мишка!" - окинув взглядом ребят, догадался Сим Саныч и бросился к пихтачу.
      В мозгу Мишки билась одна-единственная мысль:
      "Только бы успеть, только бы успеть..."
      Но пустить встречный пал Мишка не успел. Лишь сейчас он понял никчемность своей затеи. Гудящая стена огня настигла его на полпути, помутила сознание. На голове сухо и противно затрещали волосы.
      "Всё", - подумал Мишка и, машинально закрыв лицо руками, упал ничком в пахнущий горячей гнилью мох...
      НОЧНАЯ РАДУГА
      Очнулся он поздним вечером от прикосновения ко лбу чего-то прохладного. Через силу поднял веки и встретился взглядом с Галиной Николаевной. Она мокрой тряпкой вытирала ему лицо. Тряпка пахла остро и неприятно. Рядом с Галиной Николаевной на корточках сидела Таёжка. Из глаз её горохом катились слезы, оставляя на чумазых щеках светлые полоски.
      - Чего ревешь-то? - спросил Мишка и попытался улыбнуться. Но улыбка не вышла - лицо было как деревянное. - Что с огнем?
      - Погасили.
      Мишка кивнул и попросил пить. Ему принесли кружку воды. Вода почему-то была горькой на вкус.
      Подошли Сим Саныч, Василий Петрович и ребята.
      - Ну что, герой? - спросил Сим Саныч. - Как самочувствие?
      - Нормально, - буркнул Мишка. Он чувствовал себя виноватым перед учителем.
      - Снять бы с тебя штаны да как следует... - сказал Забелин. И хотя голос у него был сердитый, глаза смотрели на Мишку ласково.
      Кряхтя и охая. Мишка поднялся на ноги. Голова у него кружилась и болели обожженные руки.
      - Идти-то сумеёшь? - спросил Генка Зверев.
      - Сумею.
      - Домой сейчас не поспеём, гроза идет, - сказал Сим Саныч. - Что бы ей пораньше нагрянуть!..
      С юга стремительно надвигалась плотная черно-сизая туча. С брюха её косой бахромой свисали дымные полосы дождя. Путаясь в траве и шурша, набежал свежий ветер; лес вокруг запел, зашевелился, словно проснувшись от жаркого сна.
      - Идите сюда! - крикнула Галина Николаевна.
      И все побежали к ней под раскидистую густолапую ель.
      Стояли, тесно прижавшись друг к другу. Таёжка взяла руку матери и тихонько погладила. Наклонившись к дочери, Галина Николаевна шепнула:
      - Ты не сердишься?
      Таёжка помотала головой.
      И за Мишку меня прости... Ладно?
      Лес внезапно заухал, загудел органными голосами; потом послышался глухой, ровно нарастающий шум: это приближалась стена ливня. Вокруг сразу потемнело, минуту спустя ударил раскат грома, и меж деревьев заплясали тугие водяные струны.
      Молнии, словно сабли, полосовали небо, и в их неверном, неживом свете возникали то мокрые кусты, то молочно-белые березы, то кудлатые, растрепанные ведром шапки сосен...
      Ливень прошел так же быстро, как начался. В лесу сразу стало тихо, ветер упал, и над тайгой колесом выкатилась огромная ясная луна.
      - Ну, потопали? - спросил кто-то. И по мокрой прохладной тропинке растянулась цепочка людей. Таёжка, Галина Николаевна и Мишка шли последними.
      Оглянувшись назад, Таёжка вдруг вскрикнула:
      - Ребята, смотрите! Что это?
      На иссиня-черной туче, которая только что прошла, с каждой секундой все отчетливеё проступала радуга.
      - Ночная! - шепотом сказал Мишка. - Говорят, кто увидит её, у того сбудется все, чего он хочет. Только она редко кому показывается.
      В полной тишине как зачарованные ребята и взрослые смотрели на это чудо.
      - Радуга, - сказала Таёжка и тихо засмеялась. - Радуга ночью...
      В ней не было всех цветов спектра - только красноватый, голубой да чуть заметная зеленая полоса. И все же это была радуга.
      Невидимое далекое солнце, отраженное луной, играло в каплях дождя.
      [1] Дер Хазэ - заяц; ди Хозе - брюки (нем.).