— Наш командир морковь с детства обожает. А от нее, говорят, человек в темноте видит, как кошка, — шутит моторист Алферов.

Подходят комиссар Исакович и новый летчик Мясников. Звенит голос Шурочки:

— Товарищ лейтенант, а где Федор Иванович? Грибы-то остыли...

После обеда командир приказывает Костылеву, Кирову, Семенову и мне подняться на прикрытие войск в районе Красного Села. Не мешкая взлетаем, набираем высоту, выходим в заданный район, а там туча фашистских истребителей. Прикрывая свои войска, они двумя группами — одна выше, другая ниже — ходят вдоль линии фронта. У них два десятка машин, а нас только четверо. Почти сорок минут длится этот очень тяжелый неравный бой. Только с помощью армейских истребителей, которые пришли нам на смену, нашей четверке удается оторваться от этой фашистской своры.

На земле, покинув кабину, я почувствовал, что чертовски устал. Земля уходила из-под ног, словно палуба попавшего в шторм корабля. Моих товарищей тоже умотало. Костылев и Киров тут же «приняли горизонтальное положение» и уснули на куртках, расстеленных техником Линником. Вместо Костылева докладывать в штабе о результатах боя пришлось мне. Вскоре я возвратился к самолетам. В сторонке от спящих товарищей сидел Борис Семенов. Застенчиво отворачиваясь от меня, он протирал свой стеклянный глаз. И снова я невольно подумал о том, как тяжело этому человеку воевать. Тяжело, но он не жалуется. Мы стараемся оберегать его в бою. Он знает об этом и переживает, будто в чем-то виноват перед нами.

Борис закурил. Я сел рядом с ним. Мы помолчали, а потом прилегли на траву. Как я задремал, не помню. Уже сквозь сон услышал чей-то крик:

— «Юнкерс»! Командир, «юнкерс»!

Открыв глаза, я сбросил с себя куртку, которой укрыл меня Алферов.

— Что такое?

— «Юнкерс» над аэродромом, товарищ командир! Бросаюсь к самолету. Грицаенко закрывает последние замки верхнего капота, а они почему-то не закрываются.

— Быстрее, Саша! — тороплю я техника, — А то ведь уйдет «юнкерс»...

Закрыв последний замок, Грицаенко ударяет ладонью по капоту и спрыгивает со стремянки. Я отрываюсь от земли, стремительно набираю высоту. Следом взлетает Мясников на своем Яке, Между тем «юнкерс», что называется, дает ходу.

— Догоняй, а то уйдет! — кричит Мясников.

— Не уйдет!..

Еще несколько мгновений — и «юнкерс» будет сбит, Но тут происходит непонятное. Мой самолет сотрясается от неожиданного удара. Такое впечатление, будто на него что-то упало. Я инстинктивно ныряю с головой в кабину. Разгибаюсь. В чем дело? Оказывается, сорван моторный капот. Сорван не совсем. Он держится на задних замках и, поднятый встречным потоком воздуха, накрывает почти всю кабину. Я лишен обзора. Ничего не вижу ни впереди, ни вверху. Кое-что различаю слева и справа. Остальное пространство закрывают крылья. Выходит, поторопил техника на свою голову. Отворачиваю в сторону и по радио объясняю Мясникову, что со мной произошло. В ответ слышу:

— Уходите на посадку, я вас прикрою. «Юнкерс» ушел, веду бой с четырьмя истребителями.

Я пытаюсь поднять злополучный капот, но бесполезно. Под напором воздушного потока он плотно закрывает кабину. Мне теперь даже не покинуть ее. Вижу сквозь узкую щель слева, как мимо моего самолета проносится «мессершмитт». Бросаю истребитель в сторону и пикирую. Мельком вижу Петергофский парк. На развороте схватываю глазом кусочек Финского залива. Аэродром должен быть впереди. Выпускаю шасси. Лечу почти вслепую. А где-то рядом «мессершмитты», А где-то рядом Мясников — один против четверых фашистов.

Чтобы уменьшить скорость, выпускаю щитки. Вижу сбоку наши ангары. Доворачиваю и планирую. Верчу головой то влево, то вправо. Каждый нерв, каждый мускул напряжены до предела. Снижаюсь. Земля рядом. Вот слева промелькнула водонапорная башня. Выходит, что я захожу под углом к старту. Впереди должна быть стоянка первой эскадрильи. Но исправить что-либо уже невозможно, и я убираю газ. Самолет у самой земли, а в шлемофоне звучит голос Мясникова:

— Садитесь быстрее, Каберов, быстрее!.. Они пикируют, ничего нельзя сделать!..

Малейшая ошибка — и все будет кончено. Но самолет ударяется колесами о землю и «делает козла». Работаю рулями вслепую. Еще удар, но уже слабее, еще «козел». И вот уже самолет катится по земле, а куда — не вижу. Торможу, торможу. Только бы не врезаться во что-нибудь, Наконец, остановился...

Быстро отстегиваю ремни, откидываю этот дьявольский капот и одним махом выскакиваю из кабины. Между тем «мессершмитт» уже нацелился ударить по моей машине. Отбегаю в сторону и падаю в траву. Вражеский истребитель дает очередь, и снаряды вспахивают землю перед самолетом.

— Мазила! — зло кричу я. — Стрелять-то надо уметь!..

Но сзади пикирует второй, а за ним третий истребитель. Я отползаю в сторону. Второй, к моему удивлению, дает очередь по первому. Так ведь это же Мясников стреляет по фашисту! Но Мясникова, в свою очередь, атакует «мессершмитт».

Вскакиваю с земли, пулей влетаю в кабину, включаю передатчик;

— Мясников, сзади сто девятый!..

Як мгновенно разворачивается, да так круто, что фашистский истребитель, не успев открыть огонь, делает «горку» и уходит свечой в небо. «Мессершмитт», по которому Мясников уже ударил, дымит и, как говорится, убирается восвояси.

Бой закончен. Небо очистилось. Як выпускает шасси и заходит на посадку. Я подруливаю к стоянке, и мой самолет окружают техники. Подходит инженер Сергеев. Подходит темнее тучи. Молча поднимает капот, пытается смотреть из-под него, сидя в кабине.

— Надо было Грицаенко посадить в самолет, и пусть бы он там покрутился вслепую, — говорит мне Сергеев,

— Тут и моя вина, товарищ инженер. Это я поторопил техника.

Сергеев угрюмо сводит колючие пучки своих белесых бровей.

— За такое безобразие, товарищ Каберов, в ответе мы, техники. Парадка, выходит, нет. — Он поворачивается к Грицаенко; — Чтобы через двадцать минут самолет был в строю! Вот так...

Посадив свой Як, Мясников устало выбирается из кабины, снимает шлемофон, приглаживает волосы, рукавом стирает пот с лица и подходит к нам. Разглядывая закинутый на кабину капот, покачивает головой:

— Бывает же такое! Как вы сели-то?

— С вашей помощью, товарищ старший лейтенант. Спасибо вам. А что не сломал самолет, так ведь это от его конструкции зависит. И-16 такую посадку ни за что бы не простил.

— Да, «ишачок» — строгая машина, — соглашается Александр Федорович. — А вы на Яке никогда не летали? Исключительно простой. Проще ЛаГГа.

Смотрю я на Мясникова и думаю: «До чего же хороший, душевный человек!»

— Как вам удалось одному задержать четверку «мессеров»? — спрашивею я у него. — Да еще и меня прикрывали.

— Это мой «якушка» такой резвый, — говорит он, поглядывая на самолет. — До этого мы на «чайках» летали. Вот уж на той этажерке мне бы это не удалось. Слетаешь как-нибудь на Яке, сам скажешь: «Не самолет — мечта!»

Мясников незаметно для себя стал говорить мне «ты». Теперь мне с ним стало совсем легко и просто. Мы не спеша пошли к землянке. Я спросил у Мясникова, чем он занимался до призыва в армию.

— Счетоводом был, — сказал он, ничуть не удивившись моему вопросу,

— А потом сразу в летную школу?

— Нет, сначала в пехотное училище.

— Где?

— В Ленинграде.

— Вот как? Мой брат Юрий окончил это училище в тридцать девятом году.

— А где он теперь?

— Погиб на финской...

Я вспомнил, что бывал в главном корпусе училища, навещая брата в бытность его курсантом. Это напротив Гостиного двора, на Садовой улице.

— А я окончил это училище в тридцать третьем году, — отозвался Александр Федорович, Он стал рассказывать о курсантских днях своей жизни, о классных занятиях и о пешем переходе в Новгород.

Я остановился.

— Вы бывали в Новгороде?

— Так я же новгородец. Из Мошенского района. Деревня Овинец. А что?

Тут уж я рассказал, что до войны работал в новгородском аэроклубе инструктором и что оттуда уехал в Ейское летное училище.

— Это что же? Выходит, мы с тобой кругом земляки! — воскликнул Мясников, — Летную-то я тоже в Ейске окончил, — И он подал мне руку: — Будем друзьями! А за помощь спасибо. Я действительно не видел этого второго «мессера».

Мы вошли в землянку. В ней было шумно. Обычно молчаливый, уравновешенный человек, Халдеев ругался с кем-то по телефону:

— Да у меня всего семь летчиков в строю. Понимаешь?.. Трое на задании, четверка на земле, заправляется... Что? На незаправленных — в готовность?.. Вы что там с ума посходили?!..

Лицо Халдеева покраснело, брови сошлись к переносице, в глазах, казалось, сверкали молнии.

— Какие штурмовики?.. Куда?.. На сопровождение?.. Шестерку? И еще пару в воздух?! Да вы арифметику-то знаете или нет?..

Он бросил трубку и вышел из землянки. Мы последовали за ним. Над аэродромом опять завязался бой. Четверка И-16 сражалась с четверкой Ме-109. Немедленно поднялись в воздух два МиГа. Кроме того, наша тройка — Костылев, Киров, Широбоков, — возвращаясь с задания, решила помочь «ишачкам». Фашисты тотчас вышли из боя...

Мы с Халдеевым и Мясниковым снова сидим в кабинах. Уже ставшее привычным дежурство. С Яка Мясникова еще сняты капоты: идет пополнение боекомплекта, устранение каких-то неисправностей.

Неожиданно к самолету Халдеева подбегает Аниканов:

— Вот они, товарищ командир!.. Над заливом идут...

— Кто?

— Штурмовики. Вы, Мясников и Каберов идете на прикрытие штурмовиков.

— А прикрытие аэродрома?

— Уже не надо... Запускайте скорее!..

Поднимаемся мы с Халдеевым. Мясников остается на земле из-за какой-то неисправности самолета.

Догоняем штурмовики, пристраиваемся. Семерка Ил-2 идет под прикрытием четырех И-16 и двух Як-1. По номерам на фюзеляжах видим, что это армейские самолеты. Куда они идут, мы не знаем. Радиосвязь установить не удается. Халдеев передает мне, что у армейцев радиостанции настроены на другую частоту. «Странно, — думаю я. — Задача одна, а частоты разные. Зачем тогда радио?»

В районе Красного Села на нас наваливаются двенадцать истребителей Ме-109. Штурмовики идут на цель, «ишачки» следуют за ними, а мы опять в драку. Нас четверо: два армейских Яка и мы с Халдеевым. Связи между парами нет. На земле полыхают пожары. Где же штурмовики и что они делают? Этого мы не видим. Четверка «мессеров» все же увязалась за ними. Восьмерка ведет бой с нами.

Через двадцать минут безрезультатного боя Яки начинают оттягиваться к Ленинграду. Мы идем за ними. «Мессершмитты», словно осы, не отстают от нас. Под нами уже Горелово. Рукой подать до Ленинграда. И тут один из Яков загорается и падает. Выпрыгнул ли летчик, проследить не удается. А фашисты делятся на две группы. Четверка уходит вверх, другая начинает бой на виражах. Один из «мессеров» пытается зайти мне в хвост. Но я разворачиваюсь так круто, что оказываюсь в выгодном положении. Вражеский истребитель делает «горку» и уходит ввысь. «Не вышло, гад! Нас на вираже не возьмешь!»

Все же и мне, и моим товарищам приходится тяжеловато. Но откуда ни возьмись нам на помощь опять приходят «короли» воздуха (истребители И-15-бис) с их реактивными снарядами. «Мессершмитты» ретируются. Мы направляемся к своему аэродрому. Во рту у меня пересохло, дышать нечем. Скорее на посадку! Пошатываясь, иду в землянку. Рядом так же устало шагает Халдеев.

— Вот это денек! — говорит он, валясь на нары, — Сумасшедший какой-то. Изнурительные бои, странные происшествия. Этот твой капот у меня из головы не выходит.

Некоторое время Халдеев лежит молча, потом снова подает голос:

— Именно тот случай, когда летчики говорят: «Хочешь жить — сядешь»,

— Капот, Володя, это уже история. Надо бы узнать, вернулись ли домой штурмовики.

Должно быть, мои слова долетели до слуха Аниканова.

— Докладываю, — торжественно объявляет он, — получено сообщение, что штурмовики благодарят морских истребителей за помощь. — И уже несколько тише добавляет: — Все дома. Летчик с Яка жив, только подпалился немного.

На душе становится спокойнее. Я засыпаю. Но вскоре кто-то начинает трясти меня за плечо. Матрос-посыльный говорит, что какой-то летчик очень хочет видеть меня.

Вскакиваю, смотрю на часы, спрашиваю у Аниканова, будут ли еще сегодня вылеты. Тот тоже смотрит на часы, пожимает плечами:

— Вряд ли. Сделали по шесть вылетов. Куда же больше! Из штаба полка получено распоряжение: «Пусть летчики отдыхают...»

Я выхожу из землянки. Пятнадцать минут сна сняли немного усталость. На стоянке никого не нахожу. Грицаенко говорит, что меня спрашивали двое, но куда-то ушли. Впрочем, нет, вот они, спешат мне навстречу.

— Товарищ инструктор, здравия желаю!

— Барановский! Откуда? Какими судьбами?

Мы обнялись.

— Мне сказали, товарищ инструктор, что вы в Низине. Мы с дружком, недолго думая, сели на катер — и в Ораниенбаум. Ну, а теперь вот здесь...

Улыбающееся рябое лицо Барановского сияет радостью.

— Вот это и есть тот человек, о котором я тебе рассказывал, — говорит он своему спутнику.

— Ну что ж, пойдемте к речке, — предлагаю я. — Посидим, поговорим. Вылетов больше не предвидится. Так что времени у нас достаточно...

На берегу было свежо. Ветер с залива дул по-осеннему. Мы зашли в оружейную палатку, стоявшую среди кустарника над обрывом. Завязался разговор о Новгоде, об аэроклубе, о ребятах из нашей летной группы. Алексей был старшиной этой группы, С удовольствием повторял он фамилии своих бывших подчиненных: Рубаев, Алексеев, Горячев, Петров, Лосев, Лутина. Все они, кроме Ивана Лосева и Жени Лутиной, позже закончили Ейское авиационное училище, и разлетелись по разным флотам. Что касается Барановского, то он бросил якорь здесь, в Кронштадте.

Алексей с гордостью сообщил мне, что он и его товарищи летают на истребителях И-15-бис, которые здесь называют «королями», и что программа ввода в строй уже завершена. Завтра летчики надеются получить свое первое боевое задание. Приятно было видеть воодушевление Барановского, наблюдать за тем, как меняется выражение его голубых глаз, как забавно пошевеливает он меченным оспинками носом. Весь облик Алексея свидетельствовал в тот час о великолепном настроении, об озорной веселости, которая так часто сопутствовала ему.

Алешка!.. Передо мной сидел тот самый Алешка Барановский, самостоятельный вылет которого был в аэроклубе моим экзаменом на зрелость. Два года прошло с тех пор, а как возмужал он, бывший мой подопечный! И уже не курсант, а военный летчик-истребитель. Завтра пойдет в бой...

Друзья закурили. Алексей пустил колечко дыма, и оно, невесомо покачиваясь и постепенно истаивая, поплыло по палатке.

— А что! — вдруг оживился он. — Может, завтра вместе будем бить фашистов. Злой я на них, товарищ инструктор, ох и злой! Столько наших городов и сел у них под пятой! И моя родная деревня Бор тоже. Это за Старой Руссой, в Залучском районе. Помните? Осталось ли от нее хоть что-нибудь? И что с моими стариками, с братишкой, с сестренками — не знаю.

Он глубоко затянулся, сдерживая волнение.

— У меня, Алеша, — сказал я, — вся семья была в Новгороде, и вот тоже никаких вестей. Сумели они уйти оттуда или не сумели? Где родители, где Валя? Ничего не знаю...

Валя... — Барановский задумчиво улыбнулся. — Валя Гальянская... Часто вспоминаю о ней... Как летала!.. Не сердитесь, товарищ инструктор, — я с вами откровенно... По душе она мне всегда была... Еще до вашего приезда в аэроклуб... Большие надежды строил... Да, видать, не судьба...

Он снова глубоко затянулся. Глаза его повлажнели.

— Извините, что-то чересчур расчувствовался... Как-никак первый бой... Скажите, а вы волновались?..

— Разумеется, Алеша.

— А «мессершмитты» — сильные машины? — настраиваясь на деловой лад, спросил Барановский. — Как фашисты на них воюют?

Но тут вдруг низко, над самой палаткой, с ревом пронеслись самолеты и заглушили последние слова Алексея. Я выскочил наружу. Пара Ме-109 «горкой» набирала высоту.

— Можешь посмотреть на «мессершмитты», — сказал я Барановскому, тоже выбежавшему из палатки. Мы оба задрали головы к небу. Краем уха я услышал, что кто-то из наших запустил двигатель. А в следующее мгновение передо мной словно из-под земли вырос Алферов:

— Вам с Костылевым «воздух», товарищ командир!

Я поспешно тряхнул руку Барановскому, помахал его товарищу и бросился сквозь кусты к самолетам.

— Ну, будь здоров, Алеша!

— Еще увидимся, товарищ инструктор. Ни пуха ни пера! — кричал мне вдогонку Барановский.

— Уви-дим-ся, Але-ша! — отзывался я на бегу...

Костылев уже в воздухе. Взлетаю следом за ним.

Взлетаю, застегивая шлемофон. Должно быть, нервничаю: никак не получается. А фашисты — вот они, над головой. Причем их, оказывается, четверо. «Вот тебе и „не будет вылетов“! — вспомнил я уверения адъютанта. — Откуда черт принес эту четверку на ночь глядя?» По почерку видно, что это лётчики, видавшие виды. Уверенно держат превышение. И вот уже первая пара идет в атаку. Мы увертываемся и атакуем сами. Карусель боя завертелась над аэродромом.

— Смотри, берут в клещи! — кричу я Костылеву.

— Спокойно, Игорек, спокойно, — слышу голос Егора.

Какое там спокойствие! Вражеские истребители так близко, что еще секунда — и я окажусь под огнем. Делаю восходящую «бочку». ЛаГГ-3 вздрагивает, но послушно перевертывается через крыло. Трассирующая очередь проходит мимо. Егор резко разворачивается и взмывает вверх. Пристраиваюсь к нему. Два «мессершмитта» оказываются ниже нас. Егор стремительно сближается с ними и с ходу бьет по ведущему. От вражеской машины что-то отлетает, она входит в штопор, тут же выходит из него, выравнивается и, что называется, дает стрекача.

— Знай наших! — весело кричит по радио Егор. В кабине держится непомерная жара. Трудно дышать. Пробуем набрать высоту, но это нам не удается. Фашисты по-прежнему держат превышение, сохраняя выгодные для атаки позиции. Земля, небо, самолеты — все вертится, мелькает. Мы с Егором стараемся не упускать друг друга из виду. Вот Костылев заходит в хвост «мессершмитту», а в это время другой вражеский истребитель падает на самолет Костылева. Я бросаю машину в крутой разворот и с набором высоты успеваю дать очередь по этому второму «мессершмитту». Он делает полный оборот через крыло и со снижением, оставляя за собой дымный след, уходит. Следом за ним, сделав круг над аэродромом, уходит последняя пара фашистских самолетов.

Вот это денек! Семь вылетов, один за другим, и каких вылетов! Если у меня и осталось еще сколько-нибудь сил, то разве лишь для посадки. Одно желание — приземлиться, зарулить и спать, спать...

Впрочем, приземлиться в сумерках не так-то просто. Мысленно проверяю себя: все ли я сделал, что нужно? Шасси выпустил, щитки тоже... Напрягая зрение, подвожу самолет к земле. Как приятно слышать шипение тормозов! Самолет замирает на месте, и на душе у меня становится так легко. Будто и не было никакого боя. Работающий на малом газу двигатель убаюкивает, И вот уже все растворяется в полумраке наступившего вечера.

Я прихожу в себя от непонятного шума. Кто-то толкает меня в бок, трясет за плечи, что-то громко кричит мне в самое ухо. Открываю глаза. Вижу встревоженное лицо моего техника Грицаенко.

— Что случилось, товарищ командир?.. Вы не ранены?..

Моргаю глазами, не в состоянии сообразить, где я и что со мной. Нет, кажется, все в порядке. Самолет стоит в конце аэродрома. Мотор работает. Я сижу в кабине. Передо мной Грицаенко, с его огненно-медной щетиной давно не бритой бороды.

— Значит, уснул я, Саша, уснул, — виновато говорю я технику. — Давай порулим...

Он сокрушенно покачивает головой...