ДАВИН

Мельничий пруд

Ушли? Их нет! О чем ты? Что значит «нет»?

Я, сколько мог, не спускал глаз с Каллана. Правый глаз у меня так опух, что я почти ничего им не видел.

– Она и он – мальчуган, внук Хелены Лаклан, которого она с ней послала, пошли искать подорожник и обратно не вернулись.

Я очень хорошо помнил те последние слова, которые ей сказал: «Дина! Убирайся прочь! Прочь! Убирайся!» А еще я попросил Каллана заставить ее уйти. В какой-то смутный миг помутнения я было подумал, что, быть может, она так и сделала. Быть может, лишь ушла своим путем, домой к матушке в Баур-Кенси. Но нет! Только не Дина! Для этого она больно упряма и верна.

Сбросив одеяла и перины, я перекатился на бок и попытался сесть. Каллану пришлось мне помочь.

– Который час? Я проспал почти весь день, а теперь за толстыми, оправленными свинцом оконными стеклами горницы стояли сумерки.

– Солнце село уже добрый час назад, – ответил Каллан. – Ложись, малец, тут ты все равно ничего не сделаешь. Я зашел лишь сказать, что поеду верхом на поиски вместе с Лак-ланами.

Уже час как стемнело… Дина никогда не стала бы по доброй воле так долго отсутствовать. В горнице не было очага, и холодный вечерний воздух покусывал мою обнаженную грудь и плечи, но еще холоднее было у меня на душе.

– Я хочу с тобой!

– Вот как! Да тебе и на ногах-то самому не удержаться.

– Дина моя сестра! Если с ней что случилось…

– Они, верно, заблудились. – Каллан сунул мне жестяную кружку. – Вот! Выпей немного водицы, а потом ложись спать. Лучше Лакланов тебе все равно ничего не сделать… Согласен? Их тьма-тьмущая, они здоровы и сильны, да и здешнюю округу знают вдоль и поперек. Мы наверняка найдем их!

– А если не найдете? Каллан поднялся:

– Найдем! Пусть для этого придется перевернуть там каждую былинку. Ложись-ка и попытайся заснуть. Я вернусь как можно быстрее.

Я дождался, пока шаги Каллана замерли в сенях. Затем схватился за оконную обвязку и, подтянувшись, встал на ноги. Где мои сапоги? Оказалось, у изножья кровати. Я чуть не грохнулся, когда наклонился, чтобы взять их. Каллан был прав, говоря, что я едва держусь на ногах, таких жутких болей у меня еще не бывало. Тело мое стало на удивление бесчувственным в ту самую минуту, когда я понял, что Каллан имел в виду, говоря «Их нет!».

Своими неловкими пальцами я натянул сапоги и потянулся за рубашкой. Я едва мог поднять руки, но в конце концов все же натянул ее через голову.

Я снова встал. Мне пришлось ненадолго опереться о стенку, пока не перестала кружиться голова. Но, несмотря на все, я мог стоять. И ходить тоже. Я был уверен: стоит мне отыскать Кречета и взобраться на него, я смогу ехать верхом. Или, во всяком случае, крепко висеть на лошади. Этого было бы достаточно. И вполне возможно, что Лакланы знают окрестности как свои пять пальцев. Но я-то знал Дину!.. И я не мог валяться здесь, если был на свете хоть один-единственный след, который я хотел бы увидеть и истолковать, чтобы найти мою сестру.

Однако же возникла одна загвоздка. Каллан запер дверь…

Он вернулся ближе к утру, мокрый от дождя и грязи, и с какими-то на удивление беспомощно опущенными плечами. Я в ту же минуту понял, что Дину они не нашли.

– Мне горько, малец, – сказал он, и по его голосу слышалось, что ему пришлось много кричать и звать. – Мы их еще не нашли!

– Что, никаких следов?

– Собаки потеряли след возле Мельничьей быстрины. Лакланы… они хотят пройти Мельничий пруд с неводом сейчас, когда рассвело.

Они хотят пройти с неводом. Это делали, только когда искали утопленников. От ужаса я похолодел.

– Дина никогда не стала бы купаться в Мельничьем пруду. Не такая она дура. Она даже близко не подошла бы к нему. Ты ведь сказал, что она пошла собирать подорожник? А он у воды не растет.

Мой голос был на удивление хриплым и прерывистым, хоть я ничуть не запыхался и не делал ничего другого, кроме как валялся, пытаясь уснуть.

– Будем надеяться, – сказал Каллан. – Тебе лучше? Ты сможешь нынче ходить? Внизу в людской поварне можно позавтракать, но я могу принести тебе что-нибудь наверх.

– Я запросто могу ходить, – ответил я. – И сегодня не смей запирать меня.

Он быстро взглянул на меня:

– Может, тебе все же лучше остаться наверху… Голова болит?

– Нет! А сейчас пошли! Больше ничего не надо… Я соврал, голова у меня болела. Но сестра моя исчезла – так неужто он думает, будто я стану вот так валяться и нянчиться с головной болью?

На лестнице ему пришлось подать мне руку. Больше всего у меня пострадали спина и руки, но, когда болит спина, особо тяжко поднимать ноги. Когда я увидел, что Ивайн сидит среди других за длинным столом, я выпрямился как мог и попытался заставить себя не хромать. Глаза Ивайна следили за мной все время, покуда я шел от лестницы к столу, но он не произнес ни слова. Во всяком случае, никто не ухмыльнулся при виде меня. Все лишь потеснились на скамьях, освобождая место для меня и Каллана.

То была молчаливая и поспешная трапеза. Многие из мужчин большую часть ночи провели вне дома в поисках, были голодны и жадно ели. Не слышно было ни смеха, ни шуток, да и не болтали. Тут я вспомнил, что не только Дина исчезла. Мальчик из Лакланов пропал вместе с ней, и его тоже не нашли.

– Начнем внизу у мельницы, – произнес Ивайн. Он поднялся и пошел, не тратя лишних слов.

Скамьи заскребли каменный пол, и большинство мужей, сидевших за столом, встали, чтобы последовать за ним.

– Я хочу с вами, – сказал я, стиснув зубы, Кал-лану. – Нынче я не желаю валяться и глазеть в потолок в этой проклятой девичьей…

Он поглядел на меня. Потом медленно кивнул:

– Как хочешь! Но коли тебе станет худо, отправляйся обратно. Вовсе не совестно немного поберечь себя после того, как тебя так отделали.

Кто-то озаботился привести Кречета с постоялого двора «Белая лань», и Каллан помог мне его обиходить. Я не мог достаточно высоко поднять руки, чтобы почистить ему щеткой спину, а когда попытался поскрести его подковы, снова чуть не рухнул. Это было ужасно досадно. Каллану пришлось и вправду поднять меня, чтобы усадить в седло.

– Ты уверен, что дома тебе не будет лучше? – спросил он, нерешительно глядя на меня.

Покачав головой, я взял поводья.

– Поехали! – сказал я, прижав ноги к теплым бокам Кречета.

Стояла серая, ненастная погода, было ветрено. Водяная мельница, наверняка некогда оживленное и необходимое для всех место, ныне превратилась в развалину. Старая, изношенная мельничья машина скрипела и скрежетала, когда ветер свистел, залетая в пустые зияющие проемы окон и вылетая оттуда. Крыша наполовину обрушилась, и обитали здесь ныне лишь совы да вороны. И водяные крысы. Я увидел мельком, как при виде нас кинулось в воду что-то бурое.

– Какое мрачное место! – вздрогнув от холода, сказал я. – Сюда бы Дина никогда не пошла.

– Собаки чуют след, – пробормотал Каллан. Но и он, как видно, засомневался.

– Собаки ошибаются, – настаивал я. – Дина сделала бы огромный круг, чтоб обойти такое место!

Здесь было два мельничьих пруда – верхний и нижний. Запруженный верхний, безмолвный и мрачный, раскинулся, словно зеркало, за широкой стеной. Нижний, покрытый пеной, был беспокоен. Вода падала в него не только из мельничьего желоба, где поток некогда крутил мельничье колесо, но также из большой, с зазубринами дыры в стенке запруды, воздвигнутой, чтобы защищать его от наводнения.

– Так и задумано, чтобы вода выливалась оттуда? – спросил я, указывая на дыру.

Ивайн услышал мои слова. Он покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Вода прорывается сама, чего только не делали, латая дыру, но никакие заплаты не выдерживали. Молва твердит, что в этом виновато привидение… Вот мельница и стоит теперь без дела.

– Привидение? – Он кивнул:

– Старая Анюа! Ежели встанешь на верхушку стены вон там, услышишь ее плач.

Я не поверил ему, и это, видно, отразилось на моем лице.

– Идем! – позвал он. – А Каллан пока придержит твоего коня. Или… может, ты не очень уверенно держишься на ногах? Тебе вовсе ни к чему свалиться в воду!

В его серых глазах появился призывный блеск, и я почувствовал, как во мне закипает гнев.

– Мне хорошо. Никакой опасности… – сказал я и сполз как можно быстрее с Кречета.

Широкая стена была будто маленький мост. Но, судя по истонченным камням, она десятилетиями служила пешеходной тропой через Мельничью быстрину. Она полностью стала чашеобразной сверху.

– Здесь, – произнес Ивайн, остановившись почти посредине стены. – Слушайте! – Сперва я не слышал ничего иного, кроме шума воды. Но потом вот оно… Послышались долгие жалобные звуки:

– А-а-а-а-а-а-ах-х-хх!.. А-а-а-а-а-а-ах-х-х-х!..

А еще – протяжный плачевно-горестный вздох.

– Это Анюа, она оплакивает свое утонувшее дитя, – тихим голосом, словно не желая помешать злосчастной, сказал Ивайн. – Говорят, что ночью ее можно видеть.

В глазах его никакого блеска больше не было, и я похолодел от всего слышанного, ведь звуки и вправду походили на плач горюющей женщины. И было не очень-то легко думать об утонувших детях как раз теперь, когда несколько из мужей Лакланов забросили тяжелый невод в Мельничий пруд, чтобы поглядеть, не лежит ли что-нибудь на дне.

Внезапно раздался пронзительный собачий лай и крики, но вовсе не тех, кто тянул невод у подножия стены, а за нашей спиной, от верхнего Мельничьего пруда. Одна из собак-ищеек что-то нашла. Позабыв все, что слышал о привидении, я поспешил обратно на бережок.

– Что это? – спросил я Каллана, а ведь ему было видно столько же, сколько и мне. Он только что-то пробормотал и велел длиннющему мальчишке из Лакланов придержать наших коней.

– Давай посмотрим! – сказал он потом.

Сперва в воде было видно лишь нечто бесформенное и мерцающе-зеленое среди корней гигантской ивы. С веревкой, обмотанной вокруг пояса, Ивайн спустился вниз к берегу пруда и выудил зеленый предмет.

– Это плащ! – воскликнул он и протянул его нам. И вот он висел в его руке, промокший насквозь и зеленый от ила. Будто тело, лишенное души.

Не сразу я собрался с духом, не сразу удалось мне заговорить.

– Это плащ Дины! – наконец вымолвил я.

ДИНА

Страна призраков

В голове стояла темная вода. Это было просто невозможно, но как раз так оно и ощущалось. Стоило мне шевельнуться, и голова шла кругом, меня одолевала морская болезнь, и я едва не начинала блевать. А мысли мои бесцельно плыли и плыли вокруг, вокруг и вокруг, словно увядшие листья, подхваченные водоворотом.

Была минута, когда кто-то приподнял меня и хотел дать напиться, но вода лишь вылилась из моего рта и скатилась вниз по щеке. То было не нарочно – мне хотелось пить, и я охотно выпила бы все, что он дал мне, но мне было словно не вспомнить, как глотают воду.

– А ты случайно не налил ей воды больше, чем ей под силу выпить? – спросил кто-то.

– Если нам надо держать ее здесь в мире и покое, связать ее, как того, другого, пожалуй, недостаточно.

– Нет, ты говоришь… Но если девчонка околеет из-за нас, Дракан не обрадуется. Да и Вальдраку тоже.

– Я знаю, что делать. А ты занимайся своим…

Голоса стихли, и некоторое время я лежала, плавая в каких-то туманных кругах, все кругом да кругом. Если бы только я могла лежать вовсе не двигаясь, может, дурнота не была бы столь опасна. Однако это было трудно, ведь я лежала на чем-то твердом и неровном, что иногда прыгало и плясало, а меня так и кидало из стороны в сторону.

Это было так неприятно, что мне только хотелось быть где-то в другом месте.

И тут случилось что-то очень необычное.

В какой-то миг, когда меня качало и бросало из стороны в сторону, и трясло, и кружило туда-сюда, мне становилось все хуже и хуже. Но вот я очутилась где-то совсем в другом месте. Я поднялась ввысь и, снявшись с места, начала парить в воздухе, словно ничего не весила и была маленькой прозрачной тучкой, а не девочкой с крепким и теплым телом, которая «твердо стояла обеими ногами на земле», как обычно говорила матушка.

«Обеими ногами на земле…» – этого со мной как раз теперь и не было. Подо мной так далеко внизу, что они походили на крошечных кукол, ехали верхом рядом с двумя повозками несколько человек. Они держали путь вверх к горному ущелью вдоль узкой колеи, врезавшейся охристо-желтой полосой в темные вересковые пустоши и серые каменистые горные обрывы. Они были веселые с виду, поскольку были так малы, но я все же быстро устала глазеть на них, – куда увлекательней летать.

«Карр-карр!» Два ворона промелькнули мимо так близко, что черное крыло одного коснулось меня… Нет, оно не коснулось меня. Прикасаться было не к чему. Вороново крыло разрезало насквозь мою руку, словно ее вообще там не было. Что со мной? Я уставилась на свою руку. С виду вовсе обыкновенная рука – пять пальцев, пять ногтей и так далее. И все-таки не совсем обыкновенная. Она словно… светилась по краям.

И мне стало страшно. Внизу на земле всадники и повозки стали еще меньше. Я все шагала и шагала, быть может, медленно, но все время вперед и все время вверх, и это вряд ли было мне на пользу. Разве мне положено парить меж туч, будто я орлица или соколиха? Я махала руками, словно крыльями, но это ни капельки не помогало. Тогда я попыталась сделать несколько движений, будто плаваю, хотя воздух вовсе не вода. Что бы я ни делала, все равно я лишь поднималась – медленно, но верно.

Это не было больше ни увлекательно, ни забавно. Мне не хотелось быть здесь. Я хотела домой. Домой к маме. Словно что-то дергалось во мне, словно кто-то привязал ко мне нить и тянул за нее. Повозки и горное ущелье исчезли. Голубое небо исчезло. В какой-то бесконечный миг в светящейся на удивление серой туманной дымке исчезло все – все краски, все звуки… А потом возникло окно, кровать и голос, который я узнала.

– Спасибо, Роза. Это как раз то, что мне нужно. Матушка!..

Я была именно там, где хотела быть, и мне стало так легко и весело, что я уже не думала, каким образом попала домой. Стоя меж кроватью и окном, я глядела на матушку. Она по-прежнему была смертельно бледна, но нынче она уже сидела и сама держала чашку с супом, что подала ей Роза.

– Матушка… – тихонько, боясь испугать ее, произнесла я.

Она не услышала меня. Попивая мелкими глотками суп из чашки, она даже не смотрела в мою сторону.

– Матушка! – немного громче снова попыталась позвать ее я.

– Не открыть ли немного окошко? – спросила Роза. – Нынче чудесная мягкая погода.

– Да, спасибо, – поблагодарила мама, по-прежнему ничем не показывая, что услышала меня.

И Роза подошла к окну и ко мне. Она прошла сквозь меня. То было похуже вороньего крыла. Куда хуже!

– Матушка! – закричала я голосом Пробуждающей Совесть, хотя совсем не старалась, чтобы это у меня получилось.

Мама уронила чашку, и теплый суп пролился на покрывало.

– Дина! – прошептала она и неуверенно поглядела в сторону окошка, а не прямо на меня.

С испуганным возгласом прибежала Роза. Она упала на колени возле кровати и стала уголком своего передника тщательно вытирать пятно от супа, бормоча между делом извинения и робкие вопросы:

– Мне не надо было… Извини, мне надо было бы придержать чашку… У тебя лихорадка?

Но мама не обращала на нее внимания. Она по-прежнему глядела на меня и на окно.

– Дина! – строго сказала она. – Возвращайся назад! То, что ты делаешь, опасно. От этого можно умереть!

– Матушка!..

– Нет! Возвращайся! Сейчас же!

Она тоже говорила голосом Пробуждающей Совесть, и у нее это выходило куда искусней, чем у меня. Мама и Роза, спальня, запятнанное супом покрывало – все вместе было вырвано у меня, а меня снова закружило вихрем в светящемся сером тумане, но несло меня уже вниз.

«Возвращайся!» – велела матушка, но у меня не было ни малейшего представления, откуда я явилась. Туман был повсюду, со всех сторон, – подо мной, надо мной, а мало-помалу возник и во мне самой… Густой и холодный, скользил он прямо сквозь меня и все сильнее и сильнее тормозил мои мысли.

Я ровно ничего не видела, но что-то звучало вокруг меня. Я слышала голоса, слабые, будто отдаленное эхо, и я цеплялась за эти звуки, так как ничего другого не было. Голоса окликали, звали, искали… Один из голосов искал меня:

– Дина!..

Это было так далеко, что я почти не слышала голоса, но он притягивал меня так, как раньше, когда я тосковала по дому, прежде чем матушка заставила меня вернуться.

– Дина!

То был Давин. И он не шептал. Он кричал во всю силу своих легких. Он сидел верхом на Кречете, хотя всякому было видно, что ему бы в самый раз лежать в постели, и его жалкое, жестоко изувеченное лицо было мокро от слез и преисполнено отчаяния. Он заставил Кречета скакать крутой рысью вдоль Мельничьей быстрины, не обращая внимания на фырканье коня и его попытки свернуть прочь от шумной воды и разлетающихся брызг.

– Дина! – снова и снова взывал Давин.

– Давин! – вскричал за его спиной Каллан. – Остановись! Хватит, прекрати!..

Каллан прижал своего крепкого рыже-гнедого мерина к боку Кречета и схватился за его поводья.

– А теперь стоп, малец!

– Отпусти, – вне себя зашипел Давин, пытаясь вырвать поводья из железной хватки Каллана. Но Каллан сдаваться не желал.

– Давин… Ведь это не поможет! Она исчезла. Это худо, но тут уж ничего не поделаешь! Что пользы бушевать, скакать по всей округе, пока сам не упадешь и не сломаешь себе шею! Что пользы от этого! Разве мало того, что нам придется сказать твоей матери, что… что Дина утонула? Поехали домой, малец! Тогда у нее по крайней мере останешься ты.

«Утонула? – растерянно подумала я. – Неужто я утонула? Не потому ли моя голова наполнена темной водой? Не потому ли люди могут проходить прямо сквозь меня, словно я призрак?»

– Езжай домой сам! – горько и отчаянно воскликнул Давин. – Я назад не поеду!

– Никак ты спятил, малец? По-твоему, могу я явиться домой без тебя?

– По-твоему, могу я ехать домой ныне… и смотреть в глаза матери? Не могу я…

Каллан медленно, стараясь протянуть время, отпустил поводья.

– Что же ты собираешься делать? – спросил он.

– Искать! Надеяться! До тех пор, пока они не… не нашли ее мертвой, Каллан, я и подумать не смею, что она мертва.

Но даже если Давин пытался, чтобы голос его был полон веры и утешения, в нем звучали слабость и бессилие. Он казался таким бесконечно несчастным, что мне больше всего хотелось заплакать и обнять его.

Давин… Я не была уверена в том, что он пожелает выслушать меня.

Быть может, только Пробуждающая Совесть могла бы заставить его сделать это, а он ведь не унаследовал дар матери, как я. Но тут вдруг его словно бы затрясло, и он в отчаянии стал оглядываться вокруг.

– Дина?

Я хотела бы сказать ему: я не верю, будто утонула, а ему не надо впадать в такое отчаяние… Но что-то схватило меня за руку и снова втянуло в светящийся серый туман. И на этот раз я была там не одна.

– Риана! Я нашла тебя! Я нашла тебя!

Худющая женщина крепко вцепилась в мою руку холодными пальцами.

– Где ты была, дитятко мое? Матушка искала тебя, искала!..

Она заключила меня в свои объятия, столь же холодные, как и ее пальцы.

– Скверное дитя, так напугать меня!

Она была не только холодная. Она была еще и мокрая. Промокшая насквозь, до нитки, будто только что восстала из Мельничьей быстрины.

Мне внезапно послышался голос Тависа: «Она ищет свое утонувшее дитя». Старая Анюа, прапрабабушка Тависа, что сама утонула давно, давным-давно…

– Отпусти меня! – молила я, борясь, чтобы высвободиться из ее мокрых объятий. – Я не твое дитя!

– Скверное дитя, – сказала она, еще крепче сжимая меня. – Скверное дитя! Я ведь велела тебе остаться в саду. Я ведь велела!

– Отпусти меня! Отпусти меня!

– Нет! На этот раз не отпущу. На этот раз ты останешься здесь! – Коли останусь здесь, помру!

– Нет! Мать позаботится о тебе. Мать позаботится о своей маленькой девочке.

Она целовала меня в шею и щеки, а поцелуи ее были холодные и мокрые, словно жабья кожа.

– Отпусти меня! Я не твое дитя!

Она отпустила меня так резко и внезапно, будто я отрубила ей руку. Ее голодные, ищущие глаза встретились с моими. И точь-в-точь как все живые, она отвела их в сторону.

– Ведь это случилось не по моей воле, – жаловалась она. – Я отлучилась только на минутку! Где мне было знать, что она сама сможет отворить калитку! Это мне никак не могло прийти в голову.

Ее волосы промокли насквозь, как и вся она. Темные их пряди прилипли к ее щекам. Анюа плотнее закуталась в свою мокрую серую шаль, с которой капала вода, словно и сама заметив, как она холодна. Вокруг нее туман был не так густ, и я различала за ее спиной мельничье колесо и темные съежившиеся смутные очертания мельницы.

– Риана… – прошептала она. – Я хочу, чтоб моя малютка Риана снова вернулась ко мне. И она запричитала так, что сердце разрывалось ее слушать.

– Риана мертва, – как можно мягче сказала я. – Да и ты тоже. И тебе лучше не искать ее больше.

Она подняла голову, и глаза ее сверкнули от ярости.

– Я хочу, чтобы моя Риана вернулась ко мне! Что ты сделала с ней? Где она?

Она протянула свою тощую руку и снова схватила бы меня, но я, отпрянув, кинулась назад и пожелала оказаться подальше отсюда – далеко-далеко. Подобно вихрю сорвалась я с места и помчалась по этой серой стране привидений, сквозь этот призрачный мир и закрыла уши, чтобы не слышать все эти зовущие голоса.

Потом еще на какой-то миг я снова повисла в голубоватом воздухе, видя под собой повозки, и людей, и горное ущелье. На этот раз я не пыталась махать руками, как крыльями. Я лишь от всего сердца желала очутиться внизу, там – внизу, у этих повозок, чтобы тело мое обрело тяжесть и было обычным живым телом, которое могли бы видеть и другие живущие на земле люди.