— Вот они! — заорал исполнительный директор «Звездной музыки», хотя непонятно, как он мог что-нибудь разглядеть среди полумрака через свои темные очки. Наверное, у него рентгеновское зрение. — Выгоните этих нарушительниц с запретной территории!
      — Ты не заметила видеокамеру, — шепнула я Вилл.
      — Вряд ли. — Она на миг закрыла глаза, потом снова открыла. — Черт возьми, — пробормотала она, указывая на небольшую коробочку над дверью. — Я пропустила микрофон.
      Один из головорезов, поигрывая мускулами под тесной черной футболкой с надписью «Огнецветы. Охрана», угрожающе шагнул вперед.
      — А ну, проваливайте, леди, — пророкотал он. — Хозяин хочет, чтобы вы ушли, и он не шутит.
      — О, мы с радостью уйдем, — заявила я, — но только если Кид пойдет с нами.
      — Нет уж, мисс, этому не бывать…
      — Но я хочу уйти с ними, — тихо сказал Кид.
      — Хочешь? — голос Гатора от изумления сорвался на фальцет. — Что ты сказал? Что за чушь они вбили тебе в голову?
      — Я хочу уйти, — упрямо повторил Кид. — Я больше не хочу быть поп-звездой.
      Гатор побелел, потом покраснел, потом побагровел от ярости. Зрелище вышло довольно занятное.
      — Как вы посмели?! Неужели я?… Вы представляете, сколько денег!.. — от бешенства он не успевал заканчивать фразы. Потом нечеловеческим усилием обуздал свой гнев. — А теперь послушай меня, малыш, и вы все тоже слушайте. Кто тебя открыл? Я. Кто дал тебе все, о чем ты просил? Я. Ты хороший парень, неплохой музыкант, не хочу тебя обидеть, но ты не от мира сего…
      — Может быть, — ответил Кид. — Но я буду жить где угодно, только не здесь. — И он направился к выходу.
      — Остановите его, — рявкнул Гатор своим головорезам. — Отведите в его комнату. Заприте дверь. У него нервный срыв. Дать успокоительного, полная тишина, никого не пускать… Вы знаете, что делать. Скоро он придет в себя.
      Двое громил ринулись на Кида. Гатор с третьим погнались за нами.
      — С вами, крошки, разговор особый, — угрожающе процедил Гатор. — Я вас научу не совать нос не в свои дела…
      — Давай, — откликнулась Вилл. — Девочки, шпаги наголо!
      Хай Лин и я метнулись в одну сторону, Вилл и Тарани — в другую. Корнелия взмахнула рукой, и участок деревянных лесов покачнулся и рухнул на охранника, бросившегося за Кидом. Хай Лин тоже подняла руку, и откуда-то налетел ветер, которого не должно было быть в этом пустом, как пещера, сарае. Пластиковые перегородки затрепетали и захлопали, потом сложились и укрыли под собой обоих оставшихся громил и их третьего товарища, который пытался выбраться из-под лесов; из груды пластиковых листов слышались сдавленные ругательства. Я схватила ведро краски, сняла крышку и направила его содержимое на охранника, гнавшегося за Вилл. В краске содержалось достаточно воды, и мой замысел удался — вся она метко полетела ему в лицо. Он с ревом завертелся на месте, поскользнулся в краске и шлепнулся. Его лицо и туловище приобрели нежнейший лавандовый цвет.
      Я слишком долго мешкала, любуясь этой картиной. Чьи-то влажные руки схватили меня сзади за плечи и попытались опрокинуть на спину.
      — Пусти, — завопила я. — Пусти, мерзкая жаба!
      И внезапно меня действительно отпустили.
      — Ох, Ирма! — в сердцах воскликнула Вилл. — Ты же обещала больше так не делать!
      Я обернулась. На полу, удивленно разевая рот, сидела большая жаба. В миниатюрных темных очках.
      — Если хочешь вернуть ему прежнее гнусное обличье, можешь сама поцеловать его, — прошипела я. — Ты же слышала, что он собирался сделать с Кидом!
      — Возьми его, и пошли отсюда, — предложила Корнелия. — Только, ради бога, не выпускай. Помнишь, сколько хлопот у нас было в прошлый раз?
      — Это вышло случайно, — ответила я, заливаясь краской. Если парень хочет насильно поцеловать тебя, когда ты этого не желаешь… к тому же мы все-таки превратили его обратно. Когда нашли. Но я хорошо помню, сколько времени мы бродили по болотам, выискивая среди сотен квакушек одну, особенную. Я схватила жабу, пока она не ускакала, сунула в пустое ведро и завязала сверху свитером. — Теперь не убежит.
      Окрашенный громила снова поднялся на ноги и, шатаясь, неуверенно побрел в нашу сторону. Наверно, он почти ничего не видел, но мне не хотелось оказаться в зоне досягаемости его огромных ручищ — они походили на ковши экскаватора, только больше. Один из его приятелей сумел стряхнуть с себя обрушенные леса и почти выбрался из-под пластика. Пора уносить ноги. Мы все, и в том числе Кид, во весь дух помчались к двери и захлопнули ее за собой.
      — Запри покрепче, — сказала Корнели Вилл. — И сделай так, чтобы они ее не открыли.
      Корнелия положила ладонь на замок и сосредоточенно сдвинула брови. Из механизма послышались отчетливые громкие щелчки.
      — Второпях они ни за что не найдут ключ, — удовлетворенно сказала она. И мы побежали к воротам.
      Там тоже оказался замок (детская игрушка для Корнелии), но охраны не было, только переговорное устройство, через которое общался шофер, доставивший продукты и нас. Мы вышли за ворота и направились вверх но склону холма, к загону для овец, в котором оставили велосипеды. — Как вы думаете, они за нами погонятся? — с тревогой спросила Тарани. — Вряд ли, — пропыхтела я, карабкаясь на холм. — Без Гатора, который ими командует, они шагу не ступят.
      — Может быть. — Вилл откинула волосы со лба хорошо знакомым мне решительным жестом. — Но все равно лучше не медлить. — Она посмотрела на Кида, который стоял, дрожа на зимнем ветру. В сарае было тепло, и на парне была лишь тонкая белая рубашка. — Хочешь домой?
      — Я же сказал, не могу.
      — Но если бы смог… если мы тебе поможем… хочешь?
      Он ответил не сразу, но когда заговорил, его голос дрожал от сдерживаемого пыла.
      — О, да, — прошептал он. — Больше всего на свете. Больше всего во всех мирах!
      — Тогда, — сказала Вилл, — думаю, нам нужно поговорить с Оракулом.
      Посреди Великого Небытия стоит неприступный Храм Братства — Кондракар. Очень, очень далеко от старого овечьего загона, приткнувшегося на заснеженном склоне холма. И все-таки… Если Вилл достает Сердце Кондракара, мы попадаем туда за одно мгновение. Иногда мы оказываемся там полностью — и душой, и телом. Иногда туда переносится только наш разум. Но в любом случае Кондракар совершенно реален.
      Зал с множеством высоких колонн. Тихое присутствие Оракула…
      «Вы привели ко мне Изгнанника».
      — Да, — сказала я. — Мы надеялись… мы хотим отвести его домой.
      «Он нарушил законы своего народа. Нарушил сознательно».
      — Но он раскаивается! И очень хочет домой. И… и ему нельзя оставаться в Хитерфилде. Хоть он этого и не хочет, его музыка причиняет людям боль.
      «Значит, Стражницы Кондракара, вы хотите ему помочь?»
      — Очень хотим! Но не знаем, что можно сделать.
      «Милосердное побуждение. Нельзя отвергать поступки, продиктованные милосердием. Только знайте: вы можете отправиться на Бард. Но Страж-зверь, поставленный Старейшинами, действует по закону, и, чтобы пройти мимо него, вы не сможете воспользоваться Сердцем».
      — Но… но как же мы справимся с ним? — я хорошо знала: без Сердца наши силы очень малы и часто непредсказуемы.
      «Вот это вам и предстоит выяснить. Вы все еще хотите попытаться?»
      Я плохо видела остальных, но чувствовала их рядом с собой — мы все соприкасались с Сердцем. И я ощутила их согласие.
      — Да, — ответила я.
      И миры сместились.
      В ушах стоял непрестанный свист ветра. Серый песок у нас под ногами издавал запах пепла. А над головой нависало тусклое серое небо, не озаренное ни луной, ни солнцем.
      — И это — Бард? — с недоверием спросила я. Слушая музыку Кида, я представляла себе мир полей и рощ, ручьев и быстрых рек, наполненный звуками пастушьей флейты, льющимися издалека. Но этот мир не оправдал моих ожиданий! Кид покачал головой.
      — Нет, — ответил он, повысив голос, чтобы перекричать ветер. — Это… место, где сидит Страж-зверь. Это даже не мир, а так… нечто промежуточное.
      Я обрадовалась. Невесело было бы жить здесь!
      Пески зашевелились. Если стоишь на месте, то начинаешь медленно тонуть в них, поняла я. Мои ноги уже погрузились в песок по щиколотку. Неужели, если постоять подольше, можно просто… исчезнуть? У меня зародилось страшное подозрение, что дело обстоит именно так.
      — Надо идти без остановок, — сказала Вилл.
      — Я утопаю! — воскликнула Тарани.
      — Мы все утопаем, — ответила я. — Тут нельзя долго стоять на одном месте.
      — Здесь нет ничего прочного, — подтвердил Кид. — Ничего, кроме Страж-зверя.
      Мы с трудом побрели вперед; ветер свистел вокруг нас, швырял в лицо песок, острый и колючий.
      — Где этот зверь? — спросила Тарани, оглядываясь в тревоге. — Далеко до него?
      — Не знаю, — ответил Кид. — Я был здесь дважды, пытался пройти… — Он запнулся, будто стыдился своих попыток обойти решение Старейшин. — Оба раза он внезапно появлялся неведомо откуда.
      Мы шли не ради того, чтобы куда-то прийти, а просто потому, что надо было двигаться. Песок и небо перед нами были одного цвета, и горизонт был почти неразличим. Я не могла определить, приближаемся ли мы к нему. Небо оставалось все таким же — не темнело и не светлело.
      После долгого пути по зыбучим пескам Вилл остановилась перевести дыхание.
      — Сколько можно брести неведомо куда? — проворчала она. — Кид, нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы зверь появился?
      — Как только я хотел вернуться домой, он появлялся сам, — устало ответил юноша.
      — Да, но… как?
      — Когда Старейшины изгнали меня, они открыли просвет между Струнами Бытия. Что-то вроде паузы в музыке. Наверно, если бы я смог сделать что-то подобное, я бы вернулся домой.
      — Поэтому ты играл на своей гитаре?
      — Да. Другого инструмента у меня нет.
      — Гм. Может быть, ты поиграешь, пока мы идем? Увидим, произойдет ли что-нибудь.
      Кид кивнул и снял с плеча гитару. Пару раз согнул и разогнул пальцы, разминая их, и начал играть.
      Почему-то гитара звучала не так чарующе, как в Хитерфилде. Ноты казались до странности тусклыми и безликими. Кид заколебался и умолк.
      — Простите, — сказал он. — Это неправильно.
      — Продолжай играть, — подбодрила его Вилл. — Пусть будет некрасиво, все равно продолжай.
      Он, казалось, готов был обидеться. Попросить музыканта играть ниже своих возможностей — на Барде это, должно быть, неслыханное оскорбление. Но сейчас мы были не на Барде — и, если дела пойдут так и дальше, никогда не попадем туда.
      — Сыграй «Возвращение домой», — предложила я. — И играй так, будто ты хочешь этого всей душой, а не просто мечтаешь о несбыточном.
      Он бросил на меня странный взгляд. Но все-таки начал извлекать из струн те же завораживающие аккорды, которые мы слышали в сенном сарае.
 
 
Туда, где дорога плавно уходит за поворот,
Где закатное солнце сияет сквозь пыльную даль…
 
 
      Внезапно ветер подул сильнее. И песка в нем стало больше. Сделалось почти невозможно ничего разглядеть; я протерла глаза, но это не помогло.
 
 
Туда, где конец дорог,
где усталый покой найдет…
 
 
      Я споткнулась. Прямо передо мной высилась стена из грубого песчаника — я не видела ее до того мгновения, пока не наткнулась на нее. Какие странные выступы. Почти как…
      Как когти.
      Я оцепенела. Медленно подняла глаза. И поднимала их очень долго, пока не коснулась затылком плеч.
      Ну и огромный же он! То, что я приняла за стену, было всего лишь передней лапой. Сильный, полный песка ветер, из-за которого мы брели сгорбившись, как древние старухи, был его дыханием. И откуда-то с высоты на меня смотрели громадные золотисто-карие глаза с тяжелыми веками; каждый глаз величиной с часы на городской башне.
      Раздался рев, похожий на грохот поезда в метро. Потом голос, такой же могучий, как и сам зверь:
      «ПУТЬ ЗАКРЫТ».
      — Что это? — еле слышно пролепетала Хай Лин. — Лев или… кто?
      — Это сфинкс, — объяснила Тарани, неплохо разбиравшаяся в таких вещах. — Лицо человека, туловище льва, размеры… громадные.
      «ПУТЬ ЗАКРЫТ».
      — Да, конечно, мы расслышали вас с первого раза, — пробормотала я. Трудно было не расслышать звук, перекрывавший по громкости любые рок-концерты.
      «ПУТЬ ЗАКРЫТ».
      Я потерла уши. От такой беседы быстро утомляешься.
      — Хорошо, мы его нашли, — сказала Вилл. — Что будем делать дальше?

      Кид взял на гитаре аккорд.
      — Сейчас моя музыка стала намного сильнее, чем была, когда меня изгнали, — сказал он, — Старейшины своей игрой вызвали этого зверя из небытия. Может быть, я сумею вернуть его обратно. Вилл нахмурилась.
      — Ты предлагаешь убить его? Музыкой?
      — Нет, не совсем убить. Просто… уничтожить, Развеять. Чтобы он не препятствовал нам. Я подняла голову и взглянула в огромные золотистые глаза, выжидательно смотревшие на нас сверху вниз.
      — Только не надо его злить, — предупредила я. — Совсем не хочется оказаться у него на пути, если он вздумает драться.
      Кид ничего не ответил. Его голова склонилась над гитарой, будто он старался уловим, звук, слышный только ему. Пальцы, уверенные и опытные, летали по струнам. Но ноты, которые он извлекал, не имели ничего общего с нежными печальными мелодиями, которые он играл обычно.
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      Горький, искривленный всхлип, аккорд, лишенный согласия. Я содрогнулась. Будто скрежет ногтя по грифельной доске, только еще в сто раз противнее.
      Ветер утих. Сфинкс пригнул исполинскую голову ниже к земле. Его ноздри раздувались, но слабо.
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь! Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      Хай Лин упала на колени и начала погружаться в жесткий серый песок. Ее лицо было залито слезами. Я попыталась помочь ей, но сама задыхалась под напором ветра. Казалось, ветер сдул прочь весь воздух в этой пустыне.
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      Корнелия схватила меня за руку. — Вставай, — пропыхтела она. — Утонешь! Встать? Но я и так… нет, я не стою. Я рухнула на четвереньки и уже погрузилась в песок по локоть. Грудь тяжело вздымалась, стараясь вобрать хоть каплю воздуха. Вдохнуть, вдохнуть…
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь! Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      — Нет! — закричала Вилл. Как же ей хватило воздуха? — Прекрати! Кид, перестань, ты убьешь нас!
      Расстроенные аккорды смолкли. Наступила тишина. Порыв ветра взъерошил мне волосы, Я жадно втянула воздух, не обращая внимания на песок и пыль. Дышать! Какое счастье!
      — Но у меня получалось! — на лице Кида вспыхнул необычный для него гнев — гнев музыканта, которого прервали.
      — Нет, не получалось. Твоя музыка губила нас. Душила. Мы тонули в песке.
      — Но что я еще могу сделать? Я не знаю!
      — И я не знаю, — ответила Вилл. — Но только не это!
      — Может быть, загадать сфинксу загадку? — предложила Тарани.
      — Загадку? Почему?
      — Путники всегда загадывают сфинксам загадки. Нет, кажется, наоборот! Ладно, попробуем ответить ему.
      — Но он ни о чем не спрашивает! — Сфинкс хотя бы прекратил реветь «ПУТЬ ЗАКРЫТ». Спасибо и на этом, но он по-прежнему не выражал желания вступить в разговор.
      — Жаль, что мы не можем, как в старые добрые времена, смести его с дороги соединенными силами Воздуха, Огня, Земли и Воды, — пробормотала я.
      — Не можем, — подтвердила Вилл. — Нам запрещено пользоваться мощью Сердца.
      — Знаю. Уж и помечтать нельзя!
      Тарани задумчиво посмотрела на сфинкса. Он спокойно встретил ее взгляд.
      — Кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? — спросила она.
      — Что ты делаешь? — полюбопытствовала я.
      «ЧЕЛОВЕК», — ответил сфинкс голосом, от которого содрогнулась земля.
      — Смотрите! Он разговаривает! Кид озадаченно взглянул на нас:
      — Утром на четырех ногах?…
      — Младенец ползает, — объяснила Тарани. — А три ноги — это когда в старости человек опирается на палку.
      — Он разговаривает! — я не верила своим ушам. Чтобы такая громада отвечала нам…
      — Что держится не на трех китах, а на музыке? — отчаянно импровизировала Тарани.
      «БАРД».
      — Сообразительная зверушка, — пробормотала я.
      — Кто — он или я? — с подозрением осведомилась Тарани, сверкнув глазами.
      — Оба. Продолжай, умница.
      — Гм. Не уверена, что это будет загадкой, но нельзя ли спросить, как туда пройти?
      «ПУТЬ ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ МЕНЯ».
      — Спасибо, — отозвалась я, зажимая уши пальцами. — Нельзя ли поточнее?
      Он не ответил. Только смотрел на меня.
      — Что превращает сфинкса во врата? — спросила Тарани, которая лучше меня разбиралась в тонкостях загадывания загадок.
      «ИМЯ».
      — Правильно. А как твое имя, многоуважаемый сфинкс?
      Раздался звук, похожий на грохот катящихся камней. Что это — смех? Сфинкс смеется?!
      «ЖУЛЬНИЧАЕШЬ, ДЕВОЧКА?»
      Это были первые человеческие слова сфинкса.
      — Мы должны отгадать его имя! — воскликнула Тарани. Что-то вроде «Сезам, откройся».
      — Но это безнадежно! Откуда нам знать, как его зовут? Может, хоть намекнет? — вскричала я и была буквально сбита с ног ответом чудовища.
      «МОЯ ПЕРВАЯ БУКВА — ТА, С КЕМ ЗНАКОМ МНОГО ЛЕТ, СО ВТОРОИ — О ДРУГОМ ГОВОРИШЬ ИЛИ ПИШЕШЬ, КОНЕЦ — ТОТ, КОГО ТЫ И ЛЮБИШЬ, И НЕТ, А ВСЕ ВМЕСТЕ ОБРАДУЕТ СЕРДЦЕ, ЕСЛИ УСЛЫШИШЬ».
      Я встала с песка.
      — Что ж, большое спасибо, — ответила я. — Сразу стало понятнее.
      — Но он и вправду ответил! — вскричала Тарани. — Послушайте, девочки, это что-то вроде шарады, и мы должны ее отгадать! Ну-ка, думайте, с кем мы знакомы много лет? С друзьями? С родителями?
      — Да не с кем, а С кем, — догадалась Вилл. — Первая буква — С.
      — А вторая? О ком мы чаще всего говорим?
      — Ну, наверное, принцип тот же, — предположила Хай Лин. — Тогда вторая буква будет О.
      Тарани пальцем вывела буквы С и О на песке.
      Ее косички подскакивали, глаза за стеклами очков сияли. Она любила отгадывать загадки. Наверно, для нее все происходящее было своего рода игрой.
      — Нельзя ли поскорее? — поторопила я подругу, стараясь не грубить. — А то я уже по колено в песке. И ноги устали!
      — А кого же мы «и любим, и нет»? — бормотала про себя Тарани. — Мальчишек, что ли? Или учителей? Не складывается. Должно быть что-то покороче.
      И тут меня осенило. Я вспомнила своего младшего братишку — такого милого, но такого вредного!
      — Тарани, это БРАТ! — вскричала я. — Нет, точно! Иногда я в нем души не чаю, а временами убить готова!
      — Нет, это опять должна быть буква, — возразила Тарани. — Хотя… погоди-ка! Складывается!
      На песке появилось слово СОБРАТ.
      — Собрат! Друг! — торжествующе вскричала Тарани. — Многоуважаемый сфинкс, твое имя Собрат?
      «ДА».
      — Тогда… может быть, ты пропустишь нас, Собрат?
      В ответ сфинкс не издал ни звука. Я почувствовала, что меня обманули. И к тому же я погружалась все глубже в песок. Собравшись с силами, я выдернула одну ногу, потом другую.
      Хуже, чем на беговой дорожке в тренажерном центре, куда иногда ходит мама! Тарани чуть не плакала от разочарования.
      — Прости, — всхлипнула она. — Я была уверена…
      — Ты не виновата, — успокоила ее я. — Все равно надо что-то делать. У меня ноги подкашиваются, но если я сяду, то превращусь в горку песка, а если не сяду, то… то… — Я не знала, что делать. Плакать? Как же, поможет нам это…
      — Но первую часть задания мы выполнили правильно, — настаивала Вилл. — Угадали, как его зовут. Нет, тут кроется что-то еще. Загадка решена не полностью. В чем же подвох?
      Как хорошо, что я легко запоминаю стихи. Ну, почти всегда.
      — А все вместе обрадует сердце, если услышишь, — продекламировала я.
      — Все вместе — это слово СОБРАТ, — сказала Тарани. — Но я его уже произнесла. Мы его услышали. Что еще ему надо?
      И тут Кид внезапно поднял голову.
      Кажется, я знаю, — произнес он. — Эту загадку сочинили Старейшины Барда. А у нас на Барде говорят, что слово не услышано до конца, если его не произнесли в музыке.
      — Произнести СОБРАТ в музыке? — переспросила Тарани. — Как это?
      — Переложив его на звукоряд Барда, — объяснил Кид. — Вот так! — Он быстро написал на песке несколько знаков.
      — Знаешь, я не умею читать такую музыку, — проговорила Тарани. — И для меня это всего лишь… каракули.
      — Все очень просто, — ответил Кид. — По одной ноте для каждой буквы. Вот С, — он сыграл на гитаре ноту. — Вот О, — еще одна, более высокая, нота. — Б… Р… А… Т…
      Получилась короткая причудливая мелодия — то вверх, то вниз, без настоящей плавности. И она не произвела никакого впечатления на сфинкса — он молчал, только ноздри раздувались.
      Кид опустил гитару. Его плечи поникли.
      — Безнадежно, — вздохнул он. — Они никогда не пустят меня домой. Сочинили загадку, которую невозможно решить.
      — Нет, — возразила Тарани. — Это не в обычае сфинксов. Решение должно быть.
      И вдруг я поняла. Не знаю, как это получилось — обычно я не сильна в такого рода вещах, но на этот раз я была уверена в своей правоте.
      — Это не мелодия, — воскликнула я. — Если проиграть все ноты подряд, они не имеют смысла. Надо взять аккорд. Все ноты сразу.
      Кид снова поднял голову. Его глаза оставались отрешенными, будто он прислушивался к своим мыслям.
      — Верно, — отозвался он. — Здесь есть Гармония! — Он коснулся пальцами струн, но я положила руку ему на запястье.
      — Нет, — возразила я. — Не играй на своей гитаре.
      — Почему?
      Я не знала почему. Знала лишь, что это как-то связано с теми болезненными нотами, какие он брал, стараясь стереть сфинкса из бытия. У гитары это получалось слишком хорошо. И я не хотела рисковать. Вдруг произойдет идет что-нибудь чудовищное?
      — А как иначе? — спросил Кид. Потом коснулся ладонью лба и сам ответил на свой вопрос: — Ну да, конечно. Единственный способ произнести слово СОБРАТ в музыке — спеть его вместе, как положено собратьям, друзьям. В Гармонии. И как хорошо складывается! По одной ноте для каждого из нас.
      — Но я не умею петь! — испуганно пискнула Корнелия. — Совершенно не умею!
      — Тебе надо спеть всего одну ноту, — утешил ее Кид. — Это каждый сможет. Я тебе покажу.
      И началась самая странная репетиция в моей жизни. Мы стояли, переступая с ноги на ногу, чтобы не увязнуть в песке. У нас над головой, на фоне серого, неизменного неба, высился сфинкс, взирая на нас своими невероятными глазами. А Кид терпеливо наставлял каждую из нас.
      — Твоя нота, Тарани, О — она поется вот так, глубоко вдохни… Давай послушаем… Теперь ты, Корнелия, твоя нота Б, она вот такая, тяни ее, так, хорошо… — Наконец, нота за нотой, мы сложились в аккорд, причудливый и сложный, и все-таки совершенно правильный, воистину гармоничный…
      СОБРАТ…
      Над головой послышался рокот, будто открывались ворота, и между гигантскими лапами сфинкса забрезжил свет, пробежала рябь из теней и солнечных бликов, зазеленели листва и трава, зазвенели струны арфы.
      «ПРОХОДИ, СОБРАТ», — сказал сфинкс.
      И мы вместе вступили в море солнечного света.

      И сфинкс, и зыбучие пески, и тусклое серое небо исчезли, как будто их никогда не было. Под нашими ногами белели выложенные в круг мраморные плиты, вокруг них стояли низкие скамьи, а за скамьями зеленели те самые деревья, какие представали моему мысленному взору, когда я слышала музыку Кида. Стройные, статные, с изящными перистыми листьями, которые шептали что-то под дуновениями легкого ветерка, наполненного пением арфы, совсем не такого, как сокрушительное дыхание сфинкса. Но внезапно мелодия арфы смолкла.
      — Чудовище!
      Оглушительный крик разорвал ласковую, полную шепотов тишину. Со скамейки вскочил худощавый старик с совершенно белой бородой. Он высоко поднял арфу и резким движением провел рукой по струнам.
      По мрамору у него под ногами пробежала рябь.
      — Уходи! — прокричал старик. — Уходи, чудовище, или предстань перед гневом Круга!
      — Погоди! — крикнул Кид. — Выслушай меня, Периус. Я исправился! Я не такой, как был. Разве смог бы я попасть сюда, если бы не исправился?
      Периус занес руку для удара, но остановился. Ужас и гнев, исказившие его резкие черты, сменились любопытством.
      — Не думай, что сумеешь одолеть меня, — предупредил он. — Даже с этим… гнусным порождением дисгармонии у тебя в руках.
      Дисгармонии? Неужели он говорит о чудесном инструменте? Но я не слышала от гитары Кида ни одной фальшивой ноты. Ни разу. Даже те странные, горькие несогласованные аккорды, которыми Кид пытался уничтожить сфинкса, были причудливо гармоничными.
      — Я не хочу бороться с тобой, Периус, — ответил Кид. — Разве я сражался с тобой раньше? Разве я не ушел покорно в изгнание, когда мне приказали Старейшины?
      Старик все еще воинственно ершился.
      — Тогда почему ты вернулся? Запрет еще не снят. Как сумел ты пройти мимо Страж-зверя?
      — Мне помогли. — Кид указал на нас. — Мне помогли эти пять подруг. Моих собратьев, — он подчеркнул последнее слова, чтобы Периус осознал его важность.
      Периус впервые обратил внимание на что-то еще, помимо Кида и его гитары.
      — Пять девочек… — проговорил он. — Ты и пять девочек прошли мимо сфинкса?
      Кид улыбнулся.
      — Присмотрись внимательнее. В них скрыто больше, чем кажется.
      Периус пристально оглядел нас. Одну за другой. Потом медленно кивнул.
      — В них чувствуется дух Гармонии, — сказал он. — Такие могут стать Музыкантами, если у них есть дар.
      — Видишь? — шепнула я Хай Лин. — Я говорила, мы выступали хорошо.
      — Тс-с! — шикнула она, но ее губы невольно растянулись в улыбке.
      — Девы Гармонии, приветствую вас на Барде. Но мне не нравится компания, которую вы водите!
      — Пожалуйста, — торопливо заговорила я, — выслушайте его! Он очень хочет вернуться домой!
      — Запрет не снят, — повторил старик, но уже не так строго.
      — Я прошел мимо сфинкса! — настаивал Кид. — Неужели этого мало для того, чтобы выслушать меня еще раз? Дядя, прошу тебя!
      Дядя? Неужели дядя Кида так обращается с племянником?
      — Почему ты хочешь вернуться в мир, чьи законы и обычаи ты попрал? — спросил дядя Периус.
      — Ты не понимаешь. Я… Мое место здесь. В любом другом месте я выпадаю из Гармонии. Выслушай. Я написал песню. Может быть, ты поймешь…
      — Не прикасайся к ней!!! — Периус опять поднял арфу, выставив ее перед собой, как оружие. — Если ты прикоснешься к этой гнусной вещи, я…
      — Хорошо! Хорошо! — Кид протянул пустые руки.
      — Просто спой, — предложила я. — Или хотя бы прочитай слова. Думаю, этого хватит, он поймет.
      Кид медленно продекламировал слова «Возвращения домой». Периус слушал, склонив голову набок, как будто одно его ухо слышало лучше другого. Голос Кида, без сопровождения волшебной гитары, был таким же, как голос любого другого человека, — не лучше и не хуже. Но в нем слышались такая грусть, такое одиночество, такая тоска по всему, что он оставил дома, что он растрогал бы даже каменное сердце. А у Периуса сердце все-таки было обыкновенным, человеческим.
      — Стой здесь, — наконец велел он. — Я пойду соберу Круг. Пусть они примут решение. Но помни, племянник: я тебе верю. Ты повзрослел.
      Как выяснилось, мы не имеем права ступить за пределы мраморного круга, пока наша судьба не будет решена. А Киду запрещалось даже прикасаться к гитаре. Корнелии пришлось снять инструмент у него с плеча и положить его прямо на мраморный пол. Я не понимала их страхов. Ясно, что это был не обычный инструмент, но все-таки какой вред может принести одна гитара? Особенно если на ней никто не играет… Однако здесь — их мир, и мы должны соблюдать их правила.
      Начал собираться народ. Люди выходили из рощи, окружавшей нас, по одному или парами. Не только Старейшины Круга в торжественных мантиях и синих головных повязках, но и простые жители. Один мальчик украдкой помахал Киду, когда думал, что на него никто не смотрит. У мужчины средних лет со взъерошенными каштановыми волосами были точно такие же серые глаза, как у Кида. Наверняка близкий родственник. Отец? Трудно сказать, потому что, в отличие от мальчика, мужчина не сделал попытки приветствовать Кида. Может быть, его удерживал Запрет.
      Потом я увидела лицо, которое сразу же узнала, хотя никогда не видела прежде. Темные волосы цвета полуночи. Карие глаза. Ания.
      Кид невольно шагнул к ней навстречу, потом взял себя в руки и остановился. Его глаза упивались ею, он глядел и не мог наглядеться. И она отвечала ему таким же взглядом.
      «Я не вынесу, — подумалось мне, — не переживу, если они не разрешат ему вернуться домой. Разве можно быть такими жестокими?»
      Я обвела взглядом Старейшин, рассевшихся на низкой скамье возле круга. Когда же они начнут обсуждать Кида и его просьбу? До сих пор они только играли на арфах. Играли очень красиво, хотя мне казалось, что у Кида на гитаре получается лучше. Но когда же они перейдут к делу?
      И вдруг я услышала знакомую мелодию — «Возвращение домой». Ее наигрывал на арфе Периус. В его исполнении она звучала еще нежнее и печальнее. Но откуда Периус узнал ее? Он ведь не разрешил Киду ее сыграть, и тот всего лишь продекламировал слова, даже не спел. И все-таки вот она, та самая мелодия, которую я слышала в сумрачном сарае, только сыгранная более уверенно. И тогда я догадалась, что они давно уже перешли к обсуждению дела. Только разговаривают они по-своему. На языке музыки. Наверно, в этом был смысл. Слово не услышано до конца, если его не произнесли в музыке. В этом мире музыка была законом.
      Когда они закончили, заходящее солнце заливало мраморную площадку косыми золотистыми лучами. Периус, который, очевидно, был здесь главным, встал.