Мое сердце отчаянно колотилось.
      — Фтой фмирно, — велела Хай Лин, зажав губами булавки. — А то уколю.
      Легко ей говорить. Не ей же предстоит разевать рот на сцене и судорожно вспоминать слова. Сиди себе, колоти в барабаны — больше от нее ничего не требуется. А это каждый сможет. Помните старую шутку: как называется человек, который вечно околачивается рядом с музыкантами? Ответ: барабанщик. Я подумала и решила не произносить этого вслух, а то и впрямь уколет. Эти булавки на вид очень острые.
      Какой тебе нравится больше, этот или — спросила Вилл, заглядывая в дверь каморки, служившей нам костюмерной. В руках она держала два синих светофильтра, казавшихся мне совершенно одинаковыми. Который слева, — ответила я.
      Вилл посмотрела на меня с сомнением.
      — Ты уверена? — спросила она.
      — Нет. На вид они одинаковые.
      — Тогда почему ты выбрала левый?
      — Ты же хотела узнать мое мнение.
      Вилл покосилась на меня как на сумасшедшую.
      — Послушай, Вилл, делай что хочешь, все будет отлично, — успокоила я ее. — И спасибо, что помогаешь нам. — Вилл ставила нам звук и свет. Точнее не нам, а для всего мероприятия.
      — Не за что, — отозвалась она и исчезла. Я заметила, что, уходя, она покачивала головой, как будто все еще сомневалась в моих умственных способностях.
      В Шеффилдской школе проходил музыкальный вечер. Такие вечера устраиваются у нас каждый месяц. Будь все как обычно, я бы была сейчас дома, принимала душ, неторопливо обдумывала, что надеть на праздник, и гадала, кто же сегодня выступает. А вместо этого я торчала посреди костюмерной с ледяным комком там, где полагается быть желудку, и была уверена, что слова я забуду, а в пении попаду мимо нот. И к тому же получу заражение крови из-за укола булавкой, если Хай Лин не закончит шитье в ближайшие минуты. Так чья же это гениальная идея?
      Ну, честно говоря… Моя.
      В свое время «Побрякушки» казались мне замечательным начинанием. Моя одноклассница Кара великолепно играла на гитаре. Глядя на нее, этого никогда не подумаешь — она тихая темноволосая девочка, которой скорее пристало бы брать еженедельные уроки игры на фортепиано у пожилой учительницы. Но стоило ей включить в розетку старый «Старкастер» ее брата и взять несколько аккордов, как становилось ясно — любой мальчишеский ансамбль многому может у нее научиться. Сыграть на бас-гитаре вызвалась Фиона — ее подруга, девочка с очень короткими волосами, светлыми до белизны — по-моему, она их обесцвечивает. У меня неплохой голос, и я люблю петь. А Хай Лин не только играет на барабанах, она вообще творческая личность и придумала нам такие крутые костюмы — закачаешься! Так что хоть выглядеть мы будем хорошо — если, конечно, моя юбка не лопнет сзади по шву и не свалится к ногам. Либо Хай Лин с самого начала скроила ее узковатой, либо я в последнюю пару недель набрала лишний вес. Не знаю, что и думать, но догадываюсь, какое объяснение ближе к правде. Ну почему пицца всегда такая вкусная?
      Поначалу, как я уже говорила, идея казалась заманчивой. Мы начали репетировать вместе, и, по-моему, звук получался хороший. Потому я и записала нас на участие в музыкальном вечере этого месяца. Кто знает? Может, мы станем вторыми или третьими. А может, даже выиграем «Бесси» — награду, которую дают самой популярной группе вечера. Хотя если говорить начистоту, по крайней мере один из ансамблей, «Синий Кобальт», играл намного лучше пас и репетировать начал гораздо раньше.
      — Пора на сцену, — объявила Корнелия, слегка коснувшись щек Кары румянами. Ее макияж и без того был идеальным — любая косметическая компания с удовольствием взяла бы Корнелию в стилисты. Я очень рада, что она согласилась нам помочь. Точнее говоря, я очень благодарна всем моим подругам-чародейкам, потому что «Побрякушки» и музыкальный вечер не имеют никакого отношения к нашим колдовским делам и охране Кондракара. Но, вероятно, когда люди вместе спасут несколько миров и одолеют десяток-другой монстров, крепкая дружба складывается сама собой. Мы все очень разные — разве можно ожидать, что огненная чародейка будет похожа на водяную, а повелительница Воздуха — на владычицу Земли, не говоря уже о Вилл — воплощении чистой энергии? Но когда мы колдуем вместе, то сливаемся в единое целое. Наверное, временами это единение проникает и в нашу обыденную, не волшебную жизнь.
      — Не забудь, в третьем куплете надо петь «тихо, как дождинка», а не «тихо, как слезинка», — напомнила Тарани. — Помнишь, мы изменили текст?
      — Помню, помню, — успокаивающе отозвалась я. Мы с Тарани вместе сочиняли слова для нашей песни. Я не стала ей говорить, что меня меньше всего волнует, что там будет — «дождинка» или «слезинка». Я до смерти боялась, что вообще забуду весь третий куплет с начала до конца.
      — Готово, — объявила Хай Лин, откусывая нитку. — Теперь будет держаться.
      — Главное — не дышать, — пробормотала я. Больше ни одной пиццы до конца месяца!
      Хай Лин одарила меня своей яркой, заразительной улыбкой, такой, что невозможно было не улыбнуться в ответ.
      — У тебя все получится, — сказала она. Ну почему она не дрожит так, как мы? Радуется, как будто сегодня самый лучший день в ее жизни.
      «А может, так оно и есть?» — подумала я. В конце концов, мы затеяли все это просто ради удовольствия, И на сцене будем выглядеть великолепно — в блестящих зеленых юбках, коротких белых блузках без рукавов, расшитых мелкими блестками из зеленого хрусталя, которые в эту минут) бросали маленькие изумрудные блики на белые дверцы шкафов. Ледяной холод ужаса у меня в животе сменился дрожью радостного ожидания.
      — Пора, девочки, — сказала я и взъерошила полосы. — Представление начинается!
      В зрительном зале собрались сотни школьников Шеффилда. Они радостно приветствовали друг друга, как будто не виделись сто лет — и неважно, что не далее как сегодня днем они сидели бок о бок за партами. Вилл стояла за пультом, включала и выключала свет, в последний раз проверяя, все ли в порядке.
      — Вон «Синий Кобальт», — указала Фиона и осторожно провела рукой по белоснежным волосам. — Смотри, Вилл… Мэтт сегодня неотразим, правда?
      По мнению Вилл, Мэтт всегда был неотразим. И, правду сказать, с ней соглашались почти все девчонки из нашего класса.
      Вилл, конечно же, зарделась.
      — Да, он… симпатичный, еле слышно пролепетала она.
      Тут к нам как раз подошел Мэтт.
      — Удачи, — пожелал он. — И спасибо тебе, Вилл, что взяла на себя техническую сторону дела. Подсветка вышла замечательная. — Он похлопал ее по плечу. В тот же миг половина огней погасла.
      — Ого! — воскликнул Мэтт. — Я что-то не то натворил?
      — Нет, — в отчаянии пробормотала Вилл, лихорадочно накручивая на палец прядь волос. — Я… э-э… наверно, надо проверить предохранители.
      Я с трудом скрыла усмешку. Магическая сила Вилл кроется в энергии, и у нее особые отношения со всеми электрическими штучками. Поэтому она превосходный техник — но по этой же причине все электрические цепи крайне чувствительны к перепадам ее настроения.
      Через несколько минут Вилл привела лампы в порядок, и на сцену вышла мисс Боксер, наша директриса.
      — Добро пожаловать, — прогудела она, встав слишком близко к микрофону. — Мы рады приветствовать всех вас на нашем музыкальном вечере! Очень приятно и радостно видеть в Шеффилдской школе так много талантливых, преданных своему делу юных музыкантов! Но сегодня нас ждет особенный, волнующий вечер. У меня есть для вас новость: победитель сегодняшнего конкурса получит не только награду «Бесси», но и возможность выступить на конкурсе «Звездный Экспресс»!
      «Звездный Экспресс»! Я чуть было не прижала ладони к губам, но вовремя вспомнила, что рискую смазать грим. «Звездный Экспресс»! Телевидение! Слава! Контракты! По зрительному залу прокатился взволнованный гул.
      — Вот это да! — ахнула Фиона. — Мы должны победить. Непременно!
      Раз в год Хитерфилдская телевизионная станция проводила конкурс талантов. Первым призом был контракт с фирмой звукозаписи. Но даже просто участвовать в нем… О, как мне хотелось победить!
      — Нам ни за что не одолеть «Синий Кобальт», — с отчаянием проговорила Кара. — Эти парни слишком хороши!
      — А мы кто? — парировала я. — Бездари? Дилетанты без слуха и голоса? Если уж на то пошло, мы просто красивее их. Мы их победим, вот увидите!
      Мисс Боксер объявила первую группу — троих рсбят, называвших себя «Космический торт», Они утверждали, что выступление «посвящается» их любимому ансамблю — «Космическому Джему», но на самом деле ребята им просто подражали. И подражали довольно плохо. Вслед за ними девочка из пятого класса тихо спела в сопровождении одного лишь фортепиано. Она была хороша, но я не сомневалась — мы лучше.
      Потом на сцену вышел «Синий Кобальт».
      «Ох, пет, — подумала я точь-в-точь как Кара. — Нам их ни на что не победить». Зрители хлопали и ладоши и танцевали в проходах. Голос Мэтта то становился мягким как бархат, то делался сильным и резким в более быстрых фрагментах. Ребята давно выступали вместе, и это чувствовалось — они играли слаженно, очень четко следовали друг за другом. И было видно, что собственная музыка им нравится.
      Когда они закончили, публика разразилась приветственными воплями и аплодисментам и. Было ясно, кто мерный кандидат на "Бесси». Б этом году они выигрывали ее уже четыре раза и с каждым концертом производили все лучшее впечатление. И угадайте, кому выпало выступать вслед за ними?
      — А теперь поприветствуем новый ансамбль — «Побрякушки»! Кара, Фиона, Ирма и Хай Лин!
      Ребята вежливо похлопали.
      — Классные костюмы! — выкрикнул кто-то в задних рядах.
      Но хорошей внешности, на мой взгляд, было маловато. И даже хорошей музыки — и то недостаточно. Чтобы победить «Синий Кобальт», нам нужно было еще многое…
      — Что ж. — подумала я. — Хорошо, что у нас в группе есть волшебница». Точнее говоря, две. Но я не была уверена, что Хай Лин одобрит то, что я собиралась сделать. Ну и ладно. Если повезет, никто ничего не заметит… Я, конечно, не собиралась устроить потоп или выкинуть еще что-нибудь столь же зрелищное. Надо было просто пожелать. Осторожно, легонько пожелать…
      Кара тихо заиграла вступление. «Та-та-ти-да-даа…» Потом вступила на бас-гитаре Фиона. Через два такта Хай Лин ударила в барабаны, придавая музыке четкий, твердый ритм.
      «Хорошо, — подумала я. — Твоя очередь — пусти в ход немного музыкальной магии…»
      Я закрыла глаза, раскрыла рот, запела… и пожелала.
 
 
Вот закончилась неделя, пятница настала.
Без тебя уже скучаю, мне недели мало.
Я не знала, что такое вдруг со мной случится.
Как мне, грустно, как хочу я в школу
возвратиться…
 
 
      Хай Лин выдала быстрое «тра-та-та-та-тра-та-та-ааа», и мы вступили в припев. Кара и Фиона подхватили мелодический рисунок.
 
 
О-о, как суббота одинока,
О-о, воскресенье так жестоко.
Я хочу обратно в школу,
Чтоб увидеть там тебя…
 
 
      Неужели подействовало? И мы им понравились? Кое-кто из зрителей покачивался в такт музыке, остальные прищелкивали пальцами и подпевали. Получилось!
      Кара начала свое соло. В следующие несколько секунд я могла не треножиться о том, что забуду слова, и полностью отдаться колдовству — пожелать, чтобы нас полюбили еще сильнее. Когда Кара выдала особенно эффектное глиссандо, послышались первые аплодисменты и громкий приветственный свист. И снова моя очередь:
 
 
Набираю номер твой, никто не отвечает.
Думаю о наших встречах, сердце замирает.
Ночь настала, боль на сердце колет,
будто льдинка,
И мечта вернется утром, тихо,
как слезинка.
О-о, как суббота одинока,
О-о, воскресенье так жестоко.
Я хочу обратно в школу,
Чтоб увидеть там тебя…
 
 
      Под пальцами Кары тоскливо зазвенел последний аккорд, Хай Лин взмахнула палочками и звонким ударом по тарелкам обозначила конец нашего выступления. Публика взорвалась аплодисментами.
      Не просто аплодисментами — зрители бешено хлопали в ладоши, топали ногами, кричали и свистели, как сумасшедшие. Мы им понравились. Еще как понравились!
      Я поймала на себе взгляд Кары. Она казалась немного испуганной и очень, очень довольной. Хай Лин, конечно же, сияла улыбкой, как маленькое солнышко. Фиона обняла меня. Возле кулис я видела Корнелию — та хлопала в ладоши над головой, а Тарани подскакивала на месте, не в силах стоять спокойно.
      — Очень хорошо, — сказала мисс Боксер, порозовев от удовольствия. — Какой удачный дебют. Поаплодируем же «Побрякушкам»!
      Ее слова не вызвали никакого отклика — зрители и так хлопали в ладоши что было сил. И жюри, недолго думая, вручило награду нам.
      — За отличную песню и яркое выступление приз «Бесси» присуждается ансамблю «Побрякушки»!
      — Мы победили, — прошептала Фиона, не веря своему счастью. — Мы вправду победили!
      Кара приняла из рук жюри бронзовую статуэтку. Я обняла Хай Лин так крепко, что ее ноги чуть не оторвались от земли. А публика ликовала. Как же это было здорово! Тепло, уютно, радостно, чудесно! Я бы хотела повторить это еще раз. Завтра. Нет, прямо сейчас!
      А потом подумала: мы и вправду скоро повторим наш триумф. На «Звездном Экспрессе»!
      И от этого стало еще теплее.
      Ребята один за другим подходили к нам, хлопали но спине, восторгались. Со всех сторон слышалось: «Я знал, что вы победите!» и «Молодцы, здорово!». Даже Мэтт и ребята из «Синего Кобальта» поздравили нас, что с их стороны было очень любезно.
      — Вы победили! — не без изумления воскликнула Тарани. — Наша песня признана лучшей!
      — Да! — отозвалась я с радостным смехом.
      — Но ты все-таки спела «тихо, как слезинка».
      — Да, знаю… — Но я ни о чем не жалела.
      — Вы пели замечательно, — сказала Корнелия. — Намного лучше, чем сегодня днем, на репетиции!
      — Гм, да. Наверное. Знаешь, это видимо, бывает, когда выступаешь перед публикой.
      Фиона открыла большую бутылку колы и разлила воду в бумажные стаканчики.
      — Вилл, — окликнула я, заметив подругу неподалеку. — Подойди, выпей с нами!
      Она подняла глаза, сжимая в руке моток провода.
      — В другой раз, — грубовато отозвалась она.
      — Да ладно! Оставь свои провода — мы тебе потом поможем!
      Она медленно выпрямилась. Посмотрела на меня. И в ее взгляде было что-то такое, от чего моя радость мигом улетучилась.
      — Я не уверена, что вас есть с чем поздравлять, — тихо произнесла она.
      Удар был силен.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Ты сама знаешь что.
      Самое противное, что я и вправду прекрасно понимала, о чем она говорит. Но притворилась оскорбленной невинностью.
      — Нет, не знаю.
      — Как ты думаешь, вы победили заслуженно? — спросила она, по-прежнему так тихо, что слышала ее только я.
      — Но мы играли хорошо! Она кивнула.
      — Лучше, чем сегодня днем. Но неужели лучше, чем «Синий Кобальт»? Не думаю.
      Я вышла из себя.
      — Только потому, что ты влюблена в Мэтта…
      — Я не влюблена в Мэтта, — возразила она, залившись жарким румянцем. — Это не имеет к Мэтту никакого отношения!
      — Еще как имеет!
      — Нет. Я говорю об обмане. Пускать в ход магию — это обман. А если вы выиграли нечестно, то это совсем не победа!
      Я чуть не плакала. Мгновение назад я была на вершине блаженства. А теперь Вилл все испортила. Заставила меня почувствовать себя ничтожеством.
      — Какая же ты мне подруга после этого, — прошипела я.
      Вилл упрямо выпятила подбородок.
      — Настоящие друзья — это те, кто говорит правду в глаза, — сказала она. Перекинула моток провода через плечо и зашагала прочь.
      Хай Лин видела, что мы разговариваем, но не слышала ни слова.
      — Что случилось? — спросила она. — Почему Вилл ушла?
      — У нее… срочные дела, — ответила я, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Пойдем обратно к нашим.
      Незачем портить Хай Лин удовольствие. Но для меня все объятия, поцелуи и поздравления потеряли свою привлекательность. А все из-за Вилл. Ну почему ей вдруг приспичило разыгрывать из себя поборницу справедливости? Что за радость быть колдуньей, если не можешь иногда пустить в ход свое волшебство?

      «Молодая, талантливая, привлекательная мисс Ирма Лэр, новая комета на хитерфилдском музыкальном небосклоне, принимала нас в очарователъном домике, где она живет со своими любящими родителами и ничего собой не представляющим младшим братом, а также с любимой черепахой»
      В этой точке полета моей фантазии Лилит больно цапнула меня за палец.
      — Ай! Неблагодарное животное! Тебе же положено быть вегетарианкой!
      — Ирма, чем ты занята? Уже половина девятого, а ты еще не одета!
      — Я кормлю Лилит! — Правда, это не значит, что ей позволено кусать меня за пальцы… Мама бросила на меня раздраженный взгляд.
      — И долго ты собираешься кормить черепаху? Посмотри на себя. В школу пора, а ты еще даже не проснулась!
      Я и в самом деле толком не проснулась и тем более не начала собираться. Вот что бывает, когда ведешь двойную жизнь. Точнее говоря, тройную. «Побрякушки» устраивали репетиции каждую свободную минуту. А учителя почему-то требовали, чтобы домашние задания сдавались вовремя, а контрольные были написаны хорошо. Дома нас ждала куча нудной работы — убирать постели, выносить мусор. Совершенно неразумная трата времени, если учесть, сколько у нас более важных дел, а взрослые словно сговорились внушать нам, что «без труда не выловишь и рыбку из пруда». Кроме того, мы с подругами были чародейками… При мысли об этом мне стало немного совестно. Но что сделано, то сделано, а Вилл не из тех, кто дуется целыми неделями напролет. Со стороны казалось, что дела пришли в норму. Но глубоко внутри, под повседневной суетой, там, где мы были подругами-волшебницами, между нами что-то изменилось. Это даже нельзя было назвать напряжением; просто Вилл ждала от меня каких-то шагов. Извиниться? Признать, что я поступила неправильно? Или того хуже — сделать так, чтобы «Побрякушки» отказались от участия в «Звездном Экспрессе» и отдали свой шанс «Синему Кобальту»?
      Нет, на это я не пойду. Слишком рьяно я стремилась к победе. И нельзя допустить, чтобы за мою ошибку расплачивались Хай Лин и Фиона. Кто знает? Может быть, мы выиграли бы и без моей магии? Мы ведь выступали намного лучше, чем пели на репетициях…
      — Ирма! Если не выйдешь сию секунду, опоздаешь на автобус и пойдешь в школу пешком!
      — Иду, иду… — Я натянула свитер и торопливо почистила зубы. Такие мелочи, как причесывание, подождут до первой перемены. Как ни странно, мои старания стать поп-звездой оказывают разрушительное влияние на внешность. Но в будущем я, конечно, смогу нанять себе целый штат парикмахеров, костюмеров, стилистов — погодите только.
      Я влетела на историю за несколько секунд до звонка. Интересно, взяла ли я учебник?…
      Нет, не взяла. В сумке лежала география, которая была вчера. Английский, который будет после обеда. Математика, которая будет… хотелось бы вспомнить, когда. Но истории не было.
      — Эй, — шепотом окликнула я Хай Лин, сидевшую за соседней партой. — Можешь поделиться учебником?
      Она выпрямилась с испуганным видом.
      — Что? Кто это? Что случилось?
      — Хай Лин! Ты что, уснула?
      Она ответила виноватой улыбкой.
      — Нет. Просто… немного расслабилась. Вчера вечером, после репетиции, дописывала сочинение по английскому и поздно легла.
      Сочинение по английскому… У меня зародилось страшное подозрение.
      — Когда его надо сдавать? — спросила я. Хай Лин взглянула на меня так, будто я свалилась с луны.
      — Сегодня, когда же еще! Неужели ты думаешь, что я просидели бы всю ночь, если бы оно было к завтрашнему дню?
      Я закрыла глаза. О, нет. Придется накропать что-нибудь и обеденный перерыв. Попытаюсь начать сейчас. Если мистер Коллинз не смотрит…
      — Ирма, расскажи нам, пожалуйста, что ты знаешь о промышленной революции.
      Ну что ж, это займет не много времени. Я медленно открыла глаза и встретила ожидающий взгляд мистера Коллинза. «Звездный Экспресс», лети скорее! Забери меня отсюда!
      После всего, что мы с подругами-чародейками пережили, следовало бы ждать, что я буду поосторожнее со своими желаниями…
      Настал день «Звездного Экспресса». Повсюду суетились люди — тянули кабели, развешивали прожектора на мачтах, говорили по мобильникам, устанавливали декорации. До этого я пару раз была в «Куполе», по никогда не видела его таким — полным деятельности на сцене, но с пустыми рядами кресел, из-за чего зрительный зал казался пустой, гулкой пещерой.
      — Извините, — обратилась я к какому-то человеку, одетому в блестящие черно-белые брюки из змеиной кожи и кожаную куртку с бахромой. — Вы не знаете, куда нам идти? Мы «Побрякушки».
      Он медленно обернулся, вероятно, чтобы дать мне насладиться красивым колыханием унизанной бусинами бахромы и блеском фальшивых бриллиантов на оправе темных очков. В целом эффект был ослепительный.
      — О, привет-привет, крошки мои! — воскликнул он. — Как я рад видеть вас! Как я рад!
      Его голова дернулась вперед, как у атакующей кобры, и я невольно отступила на шаг. Но он всего лишь чмокнул губами в воздухе около моей щеки, потом одарил таким же поцелуем Хай Лин, Кару, Фиону, потом — Вилл, Тарани и Корнелию, которые пришли для моральной поддержки.
      — Вы — команда Шеффилдской школы, верно, крошки? Я — Ал Гатор из компании «Звездная музыка»! — И, как будто поцелуев было недостаточно, он протянул мне руку. Ладонь оказалась довольно влажной. Будто я коснулась мокрой лягушки. Я постаралась стерпеть и не вытереть него на глазах руку о джинсы. — Идите по этому коридору и спросите вон ту милую женщину в красивом красном костюме, она покажет вам, где разместиться. — Темные очки передвинулись, ослепительно сверкнув: он увидел кого-то позади нас. — Дорогая моя! Как чудесно! — с этими словами он скользнул мимо Корнелии, торопливо бросив: — Крошки мои, увидимся позже! — Спустя мгновение он уже посылал воздушные поцелуи некой особе в сверкающем платье, которое так громко кричало о своей дороговизне, что за ним практически не было видно самой девушки. Мы ошалело смотрели ему вслед.
      — Как вы думаете, он всегда такой? — тихо спросила Хай Лин.
      — Наверно.
      Тарани окинула неодобрительным взглядом его брюки из змеиной кожи.
      — Он что, не знает, что сетчатые питоны занесены в Красную книгу? — сказала она.
      — Сразу видно, он не из числа защитников природы, — отозвалась Фиона. — Ал Гатор — почти аллигатор! Интересно, это его настоящее имя?
      — Вряд ли, — ответила я. — Таких чокнутых родителей не бывает. — Я поправила па плече ремень сумки. С каждой минутой она казалась все тяжелее. — Пошли. Догоним эту «милую женщину в красном костюме». Надеюсь, она более нормальна.
      Женщина оказалась очень приветливой, разумной и готовой помочь, она показала нам, где переодеться, и выдала расписание, пестревшее такими словами, как «брифинг», «гримировка», «саунд-тест» и «прогон». На самом верху, сразу под названием и логотипом телекомпании, большими буквами значилось: «Побрякушки».
      — Неужели это все… по-настоящему? — прошептала Кара.
      Я кивнула. Я понимала, о чем она говорит. Мы здесь. Все происходит на самом деле. Нас принимают всерьез, уделяют нам профессиональное внимание. От этих мыслей по спине пробежали мурашки восторга и страха.
      Когда подруги пошли в гримерную (нашу собственную, с табличкой «Побрякушки» на двери!), Вилл на минуту задержала меня.
      — Ты собираешься пустить в ход магию? — тихо спросила она.
      — Я… не знаю, — проговорила я, однако это было не совсем правдой. В последние две недели мы очень много репетировали и достигли больших успехов. Но в конкурсе будут участвовать и другие ансамбли, гораздо более профессиональные. Как мы будем смотреться на их фоне, как будем звучать, если и не помогу чуть-чуть? На нас будет смотреть весь Хитерфилд. Все, кого я знаю. Я не хочу занять последнее место. Если мы провалимся, как я взгляну в глаза моим знакомым?
      Вилл долго и пристально всматривалась в меня. Мне казалось, она читает мои мысли.
      — Все будет хорошо, — сказала она наконец. — У вас красивая песня, отличные костюмы, Кара великолепно играет на гитаре. Вам не нужна магия. Все, что вам нужно, — это немного уверенности.
      — Ну, ты меня знаешь, — воскликнула я с бодрой улыбкой. — Уверенности мне не занимать!
      Воскликнула и сама себе не поверила.
      Через три часа мы стояли у сцены и ждали. «Купол» был битком набит зрителями, их оказалось раз в десять больше, чем на школьном музыкальном вечере. Со своего места мы не могли как следует видеть зал, но следили за происходящим по длинном ряду мониторов. Кругом были прожектора и телекамеры.
      — Как хорошо, что нам не придется самим идти на сцену, — тихо шепнула Кара. — У меня колени подкашиваются. — Даже под слоем грима она казалась бледной.
      Мы стояли на небольшой платформе, которая, как нам сказали, плавно выкатится вперед, когда придет наша очередь.
      — Будем надеяться, что этот механизм работает, — мрачно сказала Фиона. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не запустить руку в волосы, которые были уложены в крутую прическу — одновременно мягкую и колючую.
      — Спокойнее, — сказала я, пытаясь подбодрить нас всех. — Не забывайте, это всего лишь развлечение!
      Первой выступала та самая девушка в необыкновенно дорогом платье. Голос у нее был довольно приятный, но она покорила публику не пением, а танцем.
      — Нет, вы только посмотрите, — прошептала я, глядя на монитор. — Можно подумать, она берет уроки танцев с пяти лет!
      — Как ты думаешь, может, нам тоже вставить в номер танцевальные фрагменты? — предложила Фиона.
      — Сейчас? — фыркнула Кара. — Смеешься? Над этим надо работать много недель. Оставим все как есть.
      — И что будем делать на сцене? — спросила Фиона, все еще сомневаясь.
      — Будем делать все, что хотим, — ответила Хай Лин. — Все, что укладывается под музыку. Девушка понравилась публике, ей громко аплодировали. Я заметила, как она уходит со сцены: ее лицо светилось радостью и облегчением. Как горячо я надеялась, что вскоре такое же выражение появится и у меня на лице…
      Прошли еще два выступления, но ни одно из них не было лучше первого. И вот настала наша очередь. Замигали цветные огни. Техник по сцене поднял три пальца, потом два, мотом один… и платформа, на которой мы стояли, поехала.
      Какой же огромный зал! И сколько в нем пароду! Увидеть их вживую, перед собой, было совсем не то же самое, что на мониторах. Я никогда в жизни не стояла перед такой многочисленной аудиторией. У меня пересохло во рту. Я судорожно вздохнула. Неужели я смогу запеть?
      «Дзинь!» Кара заиграла вступление. Фиона подхватила мелодию на бас-гитаре. Включилась Хай Лин со своими барабанами, после первых двух тактов ее руки все еще дрожали, потом она заиграла тверже. «Тра-та-та-та, тра-та-та-та». Я раскрыла рот…
      И не смогла вспомнить ни строчки. Все слова вылетели у меня из головы
      Я видела нечто подобное на видео. Моя мама однажды засняла это на кассету: точно так же цепенели от страха мелкие зверушки, застигнутые посреди шоссе ослепительными лучами фар. В их глазах сквозила паника. Вот и я стояла с широко раскрытыми глазами, беззвучно разинув рот.
      Кара бросила на меня свирепый взгляд, но не сдалась. Она без паузы проиграла вступление еще раз. И на этот раз слова сами собой слетели с губ, без участия мозга.
 
 
Вот закончилась неделя, пятница настала.
Без тебя уже скучаю, мне недели мало…
 
 
      Мой голос, пропущенный через незнакомую акустическую систему, звучал чересчур громко, но в остальном вполне нормально. На удивление нормально.
      Я не знала, что такое вдруг со мной случится…
      Вот уж что правда то правда! Но, откровенно говоря, все это начинало…
 
 
О-о, как суббота одинока,
О-о, воскресенье так жестоко…
 
 
      …начинало доставлять мне удовольствие. Мне стало хорошо. «Радуйтесь же, — мысленно обратилась я к многотысячной публике. — Это здорово. Это весело. У нас хорошая песня. Слушайте ее. Смотрите на нас. Полюбите нас».
      Кара с головой погрузилась в свое соло. Ее пальцы летали. «Старкастер» пел. «Дорогая моя, как же хорошо ты играешь!» — думала я с восхищением. И публике она тоже понравилась. Раздался взрыв аплодисментов, и вдруг толпа стала совсем не страшной, а наоборот, чудесной, и я любила всех зрителей до единого.
 
 
И мечта вернется утром, тихо, как слезинка…
 
 
      Прости, Тарани. Может быть, в следующий раз я спою правильно!
 
 
Я хочу обратно в школу, Чтоб увидеть там тебя…
 
 
      Последние аккорды Кары, завершающий удар по тарелкам от Хай Лин.
      «Ух ты! — подумала я. — Вот, значит, как себя чувствуешь, когда три тысячи зрителей дружно хлопают тебе в ладоши!»
      Мигнул свет. Платформа скользнула назад.
      «О, не надо, — подумала я. — Можно постоять здесь еще немного? Ну можно?»
      По конферансье уже объявлял следующий номер. Все кончилось. Всего три с половиной минуты.
      — Здорово! — воскликнула Хай Лин, сияя улыбкой до ушей. — Когда мы сможем повторить?
      Я стояла, едва переводя дыхание, как будто пробежала целую милю.
      — Минут через двадцать, — ответила я. — Если выиграем. А иначе — никогда…
      — Не порти настроение, — сказала Фиона, разрушая прическу одним движением влажной от пота руки. — Но если мы победим, если в самом деле выйдем на сцену еще раз… Ирма, не могла бы ты для разнообразия вспомнить слова?
      Я чуть не забыла про эти ледяные от паники десять секунд. Они уплыли за сотни световых лет. В прошлую геологическую эпоху.
      — Ты хочешь сказать, я забыла начало песни? — ответила я, делая обиженный вид. — Я просто решила, что публике захочется еще раз послушать, великолепное вступление Кары!
      Кара с улыбкой откинула со лба влажную прядь гладких темных волос.
      — Да, верно! — воскликнула она.
      Шоу продолжалось. Танцующая девушка все еще оставалась одной из лучших претенденток. Сумеем ли мы обогнать ее? Или даже… выиграть конкурс?
      — Хорошо бы сейчас сидеть в зрительном зале, — прошептала Хай Лин. — А то здесь, за кулисами, от напряжения трудно дышать. И смотреть выступления на экранах гораздо хуже, чем вживую.
      Я отпила глоток воды. В горле опять пересохло. Кара барабанила пальцами по столу, и ее длинные ногти ритмично отбивали: «тук-тук-тук, тук-тук-тук».
      — Блестяще, крошки мои! — воскликнул Ал Гатор, одарив нас новой россыпью своих змеиных воздушных поцелуев. — Чудесно! Великолепное вступление, очень нетрадиционно. И у вас отличные костюмы, крошки мои, мне очень понравились…
      — Спасибо, — вежливо сказала Хай Лин, глядя, как он скользнул прочь — раздавать воздушные поцелуи другим.
      «Тук-тук-тук». Пальцы Кары продолжали бегать по столу. Она не сводила глаз с экрана.
      Оставались считанные секунды до предпоследнего номера. Какой-то мальчишеский ансамбль, называющий себя «Огнецветы». Довольно заурядное вступление на басах, потом…
      Я удивленно подалась вперед.
      — Что это?
      Звук был, как… я не знаю. Не знаю, как его назвать. Если бы гитара была живой, если бы могла двигаться и петь, то она звучала бы примерно так же. Звук проник в мою плоть, под кожу, прямо в сердце. Кристально чистый. Такой близкий, как будто между нами нет никакого расстояния.
 
 
Где-то средъ миров есть место для меня.
Где-то средъ миров есть время для меня.
Место наших встреч, время для любви —
Отныне и навек…
 
 
      Пел их гитарист. Я сидела, уставившись на экран, и не могла ни на миг отвести от него глаз. Не то чтобы он был очень красив. Волосы у него были темно-каштановые, не по моде длинноватые. Лицо узкое, фигура чересчур худая. Но музыка… Она была не из этого мира. Не походила ни на что, слышанное мною до сих пор. Я словно воочию видела место, о котором он поет. Прекрасное, залитое лунным светом, невообразимо далекое. Высокие деревья, серебристые яркие звезды высоко в небе… Кто-то слушает и улыбается — это девушка с длинными шелковистыми волосами… У меня на глазах выступили слезы, и вдруг все яркие огни, экраны мониторов, деловитые люди исчезли, уплыли куда-то вдаль, и осталось только поле, и деревья, и девушка… и Кид, и в его серых глазах была такая тоска, что у меня разрывалось сердце…
      Кид… Откуда я узнала, что его так зовут? Никто не говорил мне, но это неважно. Это звучало в его музыке. Услышать его музыку — все равно что узнать его самого.
      Когда угасли последние призрачные аккорды, в зрительном зале повисла гробовая тишина. Люди застыли неподвижно, будто в трансе. Я прекрасно понимала, что они чувствуют. Мне хотелось, чтобы он сыграл еще раз. Так хотелось, что я не могла шелохнуться.
      Потом началось что-то невообразимое. Зрители повскакивали с мест, принялись карабкаться на кресла, толкаться в проходах. Всем хотелось прорваться ближе к сцене. Никто не хлопал, все только вопили, требуя, чтобы их кумиры выступили еще раз. Но неумолимая техника уже увезла Кида и «Огнецветов» со сцены на такой же платформе, как наша, и вместо них перед публикой предстали две девушки-близняшки в одинаковых синих костюмах и ковбойских шляпах с блестками — последний номер вечера.
      Конферансье безуспешно пытался вернуть праздник в нужное русло:
      — А теперь, дорогие гости, сядем на места и поприветствуем группу «Поющие близнецы»… — Но толпа его не слушала. «Поющие близнецы» дрожали от страха. Я бы на их месте тоже испугалась. Когда шестеро или семеро фанатов прорвались мимо охранников и начали карабкаться на сцену, девочки бросились бежать, подхватив гитары.
      — Верните их сюда, — орал в радиотелефон высокий мужчина в нарядном костюме. — Плевать на программу, пусть они вернутся, а то эти психи разнесут весь зал!
      Видимо, кто-то послушался его приказа. Через минуту платформа снова вынесла Кида и его ансамблю к публике.
      — Прошу вас, — проговорил Кид в микрофон тихо и неуверенно. — Пожалуйста, притихните на минутку.
      Как ни странно, ему повиновались.
      — Кажется… кажется, мы выиграли. Снова крики и аплодисменты, но на этот раз более спокойные. Всем хотелось услышать, что он скажет.
      — Поэтому я подумал… может быть, вам хочется послушать нашу песню еще раз?
      Вряд ли кто-нибудь спрашивал мнения жюри. На это не хватило времени. Но неважно — «Огнецветы» положили нас на обе лопатки, и мы это знали. Почему же никто не слыхал о них раньше? Любая уважающая себя компания звукозаписи, получив их демонстрационный диск, через две секунды заключила бы с ними контракт.
      Но вскоре я перестала думать о жюри, наградах и контрактах. Песня «Отныне и навек» заполонила мое сердце, душу, разум, я могла только слушать — и больше ничего.
      В машине по дороге домой я сидела притихшая.
      — Жалеешь, что не выиграла? — спросил папа. — Сама понимаешь, шансов было мало. Не всегда удается побеждать.
      — Знаю.
      — А эти… «Самоцветы» были очень хороши.
      — «Огнецветы», папа.
      — Какая разница. Музыка не в моем вкусе, но играли неплохо,
      — Они были чудесны!
      — Ладно, пусть чудесны. Не стыдно проиграть тому, кто делает свое дело лучше тебя.
      — Да.
      И нельзя сказать, что мы проиграли. На самом деле я и не рассчитывала победить, просто не хотелось провалиться с громким треском. И, благодаря Каре и остальным, мы не провалились.
      Нет, притихла я не поэтому. Мне было грустно и немного страшно оттого, что в толпе за кулисами я мимоходом увидела лицо Кида. Остальные четверо «Огнецветов» вели себя так, как и положено малоизвестному ансамблю, заключившему свой первый контракт: орали и хохотали как сумасшедшие, радостно принимали хлопки по спине от улыбчивого Ала Гатора, хорошо понимающего, к кому стоит вовремя подмазаться.
      Но Кид…
      Он все еще не выпускал из рук гитару, сжимал ее, как будто хотел отгородиться от остального мира. А в его серых глазах, широко распахнутых и серьезных, не было счастья. Только печаль, глубокая, неимоверная печаль и растерянность…

      Огнецветомания затопила Хитерфилд как лавина. Минуту назад никто не слышал об этом ансамбле. И вдруг он появился везде — по радио, в утренних новостях, в музыкальных магазинах, на плакатах. Больше никто не приклеивал на внутренние дверцы шкафчиков портреты Лайзы Т. Никто не носил футболки с изображениями «Космического Джема». Повсюду были только «Огнецветы».
      Даже мои подруги-волшебницы не устояли.
      — Эй, Корнелия! Не забудь ключи! — Я взяла их со столика в кафетерии и протянула ей.
      — Ах да, спасибо… — проговорила она и подозрительно быстро потянулась за ними.
      Я отдернула руку и повнимательнее всмотрелась в добычу. На круглом пластиковом брелоке красовалось лицо Кида.
      — Ага, вот оно что! — воскликнула я. — Еще одна жертва заразной болезни! Несчастная девочка поражена страшным Огнецветным Безумием!
      — Замолкни, — с трудом выговорила Корнелия. — Дай сюда!
      Разумеется, я отдала ей брелок. Почти сразу. Ей пришлось только четыре раза пробежаться за мной вокруг стола. Когда она догнала меня, я успела открыть, что брелок таил в себе еще один секрет: если нажать на него, он наигрывал мелодию «Отныне и навек».
      — Вот это здорово! — заявила я, переводя дыхание. Надо было погонять ее подольше. Щеки Корнелии пылали огнем.
      — Я купила его на распродаже, — выдавила она. — Потому что он был совсем дешевый.
      — Да, конечно. Не сомневаюсь!
      — Тебе ли говорить! Думаешь, я не знаю, чей портрет ты приклеила изнутри на обложку дневника?
      Настала моя очередь покраснеть.
      — Это совсем другое дело. Я купила его потому…
      — Потому что он дешевый?
      — Нет, потому что… — Потому что на фотографии с автографом у Кида был такой же взгляд, печальный, потерянный. Но я не могла этого сказать. — Ну и что, если мне нравится его музыка? Разве это преступление?
      Дальше стало хуже. Брелоки и подписанные фотографии были только началом. Вскоре все одевались и стриглись как «Огнецветы», а мальчишки приохотились таскать с собой дешевые пластиковые копии знаменитой гитары Кида. Временами казалось, что коридоры Шеффилдской школы населены двойниками Кида. Почему это произошло так быстро? Торговля всеми этими штучками разрасталась на глазах. И люди брали их нарасхват. Неудивительно, что улыбка Ала Гатора, когда он мелькал в выпусках новостей, становилась все шире и шире.
      Многие мои однокашники бродили с отсутствующим видом, напевая про себя «Отныне и навек». С наушниками или без них. Прошел слух, что одного мальчика из Шеффилдской школы поймали в магазине на краже, потому что у него не хватало денег на новый альбом «Огнецветов», без которого он жить не мог. Две девчонки подрались из-за подписанной куртки Кида, и обеих исключили из школы на две недели.
      Потом, через две недели после «Звездного Экспресса», ко мне подошла Кара и попросила о помощи.
      — С Фионой творится что-то неладное, — объяснила она. — Не ходит в школу уже несколько дней, не отвечает на звонки. Боюсь, не случилось ли с ней чего-нибудь. Не сходить к ней со мной?
      Я никогда не была у Фионы. До «Побрякушек» мы почти не знали друг друга. Но Кара учится в моем классе, она моя хорошая подруга, и в ее глазах читалась тревога. Конечно, я согласилась.
      — Может быть, Хай Лин тоже пойдет с нами, — предложила я.
      И в тот же день после школы мы втроем направились к дому, где жили Фиона и ее отец-бизнесмен.
      Как только мы сошли с автобуса, нас чуть не смела оглушительная волна «Отныне и навек».
      — Наверное, здесь. — Хай Лин показала на аккуратное белое здание с четырьмя зелеными балконами, выходящими на дорогу. — Музыка слышится оттуда.
      Мы позвонили и дверь, но никто не ответил. Наконец на одном из балконов в нижнем этаже появилась женщина.
      — Вы ее подруги? — спрос ила она.
      — Э-э, да, — ответила я, не уверенная, что женщина будет рада услышать это. Она казалась очень сердитой, как будто ей все по горло надоело.
      — Тогда будьте добры, заставьте ее прекратить этот грохот! Она не прекращает слушать эту музыку круглые сутки, а ее отец уехал в командировку. Она меня с ума сведет!
      — Мы с ней поговорим, — пообещала я, — если вы нас впустите. Фиона, наверное, не услышала звонка.
      — Неудивительно, — проворчала женщина и исчезла в доме. Через минуту замок на двери зажужжал, и мы вошли.
      — Вверх и направо, — сказала Кара. — Если стучать очень громко, она услышит даже под музыку.
      Мы постучали в дверь. Потом громко колотили, кричали, звали Фиону. Безрезультатно.
      — Что дальше?
      — Не знаю, ответила Хай Лин. — Она наверняка там. Может быть, не хочет никого видеть.
      «Надо было взять с собой Корнелию», — подумала я. Под ее взглядом предметы двигаются, а замки открываются сами собой. Полезная способность. Мы с Хай Лин мало что могли сделать, не сообщая Каре и всем окружающим, что мы колдуньи.
      — Ну, меня она увидит, хочется ей этого или нет, — решительно заявила Кара, раскрыла почтовый ящик и заглянула в его темное нутро. — Так я и думала, — пробормотала она. — У кого-нибудь есть ручка или проволока?
      — Проволока? Что она хочет сделать — вскрыть замок?
      — У меня есть ручка, — сказала Хай Лин, порывшись в портфеле.
      Кара взяла ручку и сунула ее в почтовый ящик. Покопавшись немного, радостно воскликнула:
      — Вот он! — и вытянула через щель длинную резинку, на конце которой болтался ключ. Кара вставила его в замок и открыла дверь квартиры. — Фиона! — позвала она. — Фиона, это мы.
      Ответа по-прежнему не было. По крайней мере, за музыкой мы ничего не расслышали.
 
 
Где-то средь миров есть место для меня…
 
 
      Слышались два голоса — кто-то подпевал Киду. Этот второй голос не мог принадлежать Фионе — надтреснутый, тусклый, он скорее скрежетал, чем пел.
      По, как выяснилось, это все-таки была Фиона. Она сидела на полу посреди комнаты, оклеенной портретами Кида. Печальное лицо Кида смотрело на нас с подушек, с журнальных обложек. На Фионе была футболка с его фотографией. На коротких светлых волосах красовалась козырьком назад бейсболка с надписью «Огнецветы». Глаза были закрыты. По лицу текли слезы.
 
 
Место наших встреч, время для любви…
 
 
      Хай Лин убавила громкость. Без пения Кида голос Фионы звучал еще страшнее. Хриплый, сорванный, переходящий в шепот. Но даже без музыки она продолжала петь, покачиваясь в такт ритму, который слышала только она. И это было самое дикое.
      — Фиона! — окликнула Кара, опускаясь на колени. — Фиона, прекрати! — Она обняла подругу за плечи и сумела на миг остановить ее качание. Фиона открыла глаза.
      — Как грустно, — всхлипнула она. — Как грустно…
      — Я приготовлю чаю? — вызвалась Хай Лин, инстинктивно переходя к ритуалу, который в ее доме служил средством от всех несчастий.
      — Чаем тут не поможешь, — твердо возразила Кара и взглянула на меня. — Достань диск. Достань из проигрывателя эту ужасную вещь и сломай ее.
      Он не ужасный, он чудесный. Прекрасная, прекрасная музыка…
      Но потом я взглянула на залитое слезами лицо Фионы и поняла, о чем говорит Кара. Это было уже слишком. Это больше, чем нормальная подростковая причуда. Безумие, болезненное и вредное. Я достала из музыкального центра диск, взяла его обеими руками и сломала.
      Фиона вскрикнула.
      — Не надо! Ты сломала его. Убила его!
      — Послушай, — сказала Кара. — Фиона, послушай меня. Сейчас ты встанешь, наденешь куртку и пойдешь ко мне домой. Прямо сейчас.
      — Почему? — спросила Фиона. — Я просто слушала музыку…
      — Сейчас же! — повторила Кара, силком поднимая ее на ноги. — Ирма, помоги.
      Наверно, Фиона просидела на полу очень долго. Ее ноги бессильно подкашивались, она без конца повторяла, что хочет остаться одна, хныкала и жаловалась на то, что я сломала диск.
      — Мы напишем ее папе, — сказала Кара. — И оставим сообщение на автоответчике на случай, если он позвонит. А теперь пошли!
      По дороге к автобусу Фиона снова закрыла глаза и принялась хрипло напевать обрывки из песни Кида. Каре приходилось то и дело встряхивать ее, чтобы та шла прямо.
      — Нехорошо это, — шепнула я Хай Лин. — Что-то тут нечисто.
      — Да, — прошептала она в ответ. — И знаешь, что я думаю? Мне кажется, тут пахнет магией.
      Я задумалась об этом. И о лице Кида, таком потерянном. Будто он не из этого мира.
      — Наверно, нам с тобой и еще кое с кем из наших знакомых чародеек надо сходить и проведать новоиспеченную поп-звезду Кида. И чем скорее, тем лучше.
      Хай Лин удовлетворенно улыбнулась.
      — Кто говорит, что телепатии не бывает? Именно об этом я и подумала!

      Добраться до Кида оказалось нелегкой задачей. Компания «Звездная музыка» в лице ослепительного Ала Гатора поселила «Огнецветов» на большой ферме неподалеку от Хитерфилда и окружила охраной, подобающей звездному статусу. Сначала мы сказали, что хотим взять у Кида интервью для школьной газеты. Не повезло.
      — Простите, крошки, — развел руками Ал Гатор. — Кид не дает интервью местной прессе.
      Он, по-видимому, не вспомнил нас. Куда уж ему нас узнать — ведь после «Звездного Экспресса» произошло столько важных событий. И среди прочего — мистер Гатор стал несметно богат.
      Морщась от отвращения, я протянула Вилл ее мобильник, который брала для солидности.
      — Не вышло, — сказала я. — Мы еще не прославились на всю страну.
      Какой-то школьник толкнул Вилл под руку так, что она чуть не выронила телефон, и отошел, не извинившись. До нас долетел тихий фальшивый напев «Отныне и напек».
      Вилл покачала головой.
      — Они теперь все стали как зомби, — пожаловалась она. — Так не должно продолжаться!
      — Может, пробраться тайком? — предложила я. — Мы же все-таки волшебницы. Разве это будет трудно?
      Я с тоской вспоминала последние слова, лежа на животе посреди сырого, утоптанного овцами зимнею поля нозле фермы, которая теперь получила название Огнецветной. Ее обнесли заборами. Посадили собак. Усеяли сигнальными системами и видеокамерами. И расставили повсюду охранников, рядом с которыми гориллы показались бы жалкими мартышками.
      — С собаками я бы справилась, — сказала я. Я неплохо умела ладить с животными, за исключением черепахи Лилит, которая не уставала демонстрировать свой вредный упрямый нрав. Это почти то же самое, что располагать к себе людей. — Вилл, наверное, сумеет договориться с камерами и сигнализацией. Но что делать со всем остальным?
      — Нам нельзя привлекать к себе внимания, — сказала Корнелия. Хоть мы и за городом, здесь все равно полно народу. Я, конечно, имею в виду не Гатора и его приспешников — этих людьми не назовешь…
      В ее словах был резон, хотя в эту минуту вокруг было больше овец, чем людей. Одна из них, дружелюбная овечка в ошейнике с колокольчиком и надписью «Молли», ласково жевала мой рукав.
      — Может быть, стать невидимыми? — предложила я, осторожно отталкивая любопытный нос Молли. — Но вроде этого еще никто из нас толком не освоил?
      Все дружно покачали головами.
      — Это все равно не поможет пробраться через забор, — заметила Вилл. — Разве только проскользнуть через ворота с грузовиком, который доставляет продукты…
      — Гм, — задумчиво протянула я. — Это идея…
      — В следующей жизни, — сказала Вилл, — я бы не хотела возродиться в виде ящика бананов.
      Я разделяла ее чувства. Не слишком-то сладко, когда тебя запихнут в фургон и погрузят сверху полтонны крупы и сахара, а потом на тебя еще усядутся пять девчонок.
      — Этот водитель просто псих, — в сердцах сказала Тарани. — Надеюсь, он ни во что не врежется!
      — Наверно, злится из-за задержки.
      Да, неприятно, должно быть, когда путь тебе перекрывает целое стадо сонных овец. Но из-за них водитель остановился и вышел из фургона, а нам только это и было нужно. Пока он прогонял овец обратно на поле, мы успели проскользнуть в заднюю дверь фургона.
      — Нечего было так тянуть Молли за ошейник, — проворчала я. — Овцы очень мирные и послушные, нет нужды применять силу.
      — Не все же умеют так обращаться с животными, как ты, — заметила Корнелия.
      — Тс-с, — предостерегающе шепнула Вилл. — Кажется, подъезжаем к воротам…
      Машина остановилась. Прокрякало переговорное устройство, шофер что-то сказал в ответ. Потом фургон снова тронулся.
      — Въехали, — пробормотала Тарани, — Вилл, как ты думаешь, может быть…
      — Я над этим работаю, — отозвалась Вилл, сосредоточенно сдвинув брони. Мгновение спустя мотор фургона чихнул и заглох. По другую сторону тонкой металлической стенки послышалась сердитая брань.
      — Неудачный ему выпал денек, правда? — хихикнула я.
      Хлопнула дверь. Заскрипел поднимаемый капот.
      — Пора, — скомандовала Вилл. — Выходите. Быстрее!
      Мы выбрались, стараясь не шуметь. На наше счастье, водитель был поглощен возней с двигателем. Мы скользнули за ограду, и, как только дорога скрылась из виду, Вилл снова включила мотор. Озадаченный водитель выпрямился так резко, что стукнулся головой о крышку капота.
      — Точно, неудачный денек, — повторила я.
      — Хватит злорадствовать, — оборвала меня Тарани. — Он нам ничего плохого не сделал, верно?
      — Нет, просто был грубоват с Молли. Перебегая от куста к кусту, от прикрытия к прикрытию, мы осторожно подкрались ближе к ферме. Пока что собак не было видно. А Вилл всю дорогу просила камеры наблюдения смотреть в другую сторону.
      — Как тут много всяких строений, — прошептала Тарани. — Кида могли поместить где угодно. С чего начнем?
      И тут из сарая для сушки сена, оттуда, где ферма оставалась обыкновенной фермой, до нас донесся еле слышный звук. Кто-то дергал гитарную струну.
      — Может быть, там? — предположила я, указывая на ворота сарая.
      Старый сарай был огромным, внутри царил полумрак. Это место, по-видимому, пытались переделать в студию, но работа была далека от завершения. Почти весь объем занимали леса и пластиковые перекрытия, в воздухе витал едкий запах свежей краски.
      В сумраке снова зазвенела гитара.
      Я резко остановилась, потому что на этот раз сомнений не было: это звучала гитара Кида, только она могла быть такой певучей.
      Я посмотрела на Хай Лин. Она кивнула. Мы явно пришли туда, куда нужно.
      Мы осторожно двинулись вперед, стараясь держаться в тени.
      Кид сидел на перевернутом ящике и тихо перебирал струны. И эта новая песня, рождавшаяся у нас на глазах, дрожащая, неоперившаяся, уже была прекрасна.
 
 
Туда, где дорога плавно уходит за поворот,
Где закатное солнце сияет сквозь пыльную даль,
Туда, где конец дорог, где усталый покой найдет,
Где ждет тебя твой народ, где отступит печаль,
Вернуться, домой,
Вернуться домой,
Туда, где отыщешь то, что давно потерял.
 
 
      Я-то все думала, почему песни этого парня такие печальные? Теперь мне стало понятно. Это место — где усталый найдет покой, где конец дорог — недостижимо. До него нельзя дойти. И эта невозможность выражалась не в словах, а в его голосе. Мне вспомнилась Фиона, распевавшая часами, до хрипоты, слезы у нее на лице. Если эта песня будет записана, появятся еще тысячи новых Фион. Тысячи.
      — Прекрати, — услышала я свой голос.
      Вилл яростно махнула мне рукой, но было поздно. Он меня услышал. Напев оборвался, он встал, вглядываясь в полумрак.
      — Кто это? — тихо спросил он. — Кто здесь?
      Я вышла из-за пластиковой панели.
      — Я. Мы встречались на «Звездном Экспрессе». — Это было преувеличением. Вряд ли можно считать встречей один взгляд через набитый зал. Хотя с натяжкой — можно.
      Он неуверенно вгляделся в меня.
      — Ты… одна из тех девочек в зеленом и белом?
      — Да. «Побрякушки». — Хоть это и глупо, но мне польстило, что он меня узнал.
      — А-а. — Он не задал ни одного из напрашивавшихся вопросов: что ты тут делаешь, кто тебя впустил и тому подобное. Казалось, он просто заметил, что я здесь, и все. И принял мое присутствие как должное. На мгновение его глаза стали такими же далекими, как глаза Фионы.
      — Ваша гитаристка… она напомнила мне… — он запнулся на полуслове. — Когда-нибудь она будет играть хорошо. Она может стать Музыкантом.
      Он произнес слово «Музыкант» по-особому, как почетный титул. Я почувствовала обиду за Кару — на мой взгляд, она уже была музыкантом, и очень хорошим, — но я понимала: для него это очень высокая похвала. По-видимому, у него другие стандарты. Я даже не была уверена, что он с нашей планеты.
      Ох… внезапно мои мысли приняли другой оборот. Что, если… если это не просто метафора? Если он и вправду… из другого мира?
      — Почему ты велела мне прекратить? — серьезно спросил он.
      — Потому что ты причиняешь людям боль. Твоя музыка им… вредна.
      Я чувствовала страшную жестокость своих слов. Он выглядел таким беззащитным. Таким грустным. Но это, конечно, было только частью проблемы.
      Долго, ужасно долго он сидел не шевелясь, сжимая свою драгоценную гитару.
      — Ты уверена? — наконец спросил он. Я кивнула.
      — Твоя музыка слишком сильная. Мы не привыкли к такой силе. Она ранит нас.
      Его глаза стали огромными, почти неестественной величины. Такие глаза могут быть у ночных существ, а не у человека.
      — Но я не знаю, что еще мне делать… — прошептал он.
      Он выглядел таким потерянным. Я постаралась найти добрые, успокаивающие слова.
      — Я думаю… наверняка ты умеешь делать что-нибудь другое. Не только играть и петь.
      Он опустил глаза и посмотрел на гитару.
      — Я умею вырезать из дерева, — сказал он. — Я… когда-то у меня это неплохо получалось.
      «Быть хорошим плотником совсем не зазорно», — подумала я. Правда, при этом у него не будет таких доходов, как у поп-звезды.
      И потом мне вспомнилась песня, которую он сочинял. О возвращении домой.
      — Кид, — сказала я. — Ты не мог бы рассказать, откуда ты?
      Он взглянул на меня с беспокойством.
      — Из места под названием Бард, — ответил он.
      — И как там?
      — Чудесно. — с грустью ответил он. — Там очень много музыки. Каждый играет на каком-нибудь инструменте, а то и на нескольких, каждый поет… Все живут и дышат музыкой, с самого рождения и до смерти. Бард построен на музыке, — говоря это, он делался все печальнее и печальнее.
      — Похоже, это отличное место, если ты музыкант.
      Он грустно улыбнулся.
      — Вот именно — если ты Музыкант, — и снова он особым образом выделил это слово, будто произнес его с большой буквы.
      — Тогда почему ты не вернешься туда? Он внезапно встал.
      — Не могу, — был ответ.
      — Почему?
      — Не могу, и все. К тому же я все равно не Музыкант.
      — Шутишь? Ты лучший музыкант, какого я слышала.
      Он молча покачал головой.
      — На самом деле — нет.
      — Кид… а где это — Бард?
      — Далеко.
      Я не могла не спросить. Если я ошибаюсь, пусть он считает меня сумасшедшей. Но я должна знать.
      — Далеко — это… где? В другом мире?
      Он застыл. Обернулся. Пристально посмотрел на меня.
      — Откуда ты знаешь?
      Есть! Я вздохнула. Потом улыбнулась самой располагающей улыбкой.
      — Знаешь что, Кид… Пора тебе познакомиться с моими подругами.
      Нам не сразу удалось убедить его, что мы кое-что смыслим в перемещении по другим мирам. И даже после этого он продолжал твердить, что мы не сумеем ему помочь. Никто не сумеет.
      — Почему? — спросила Хай Лин.
      Он снова посмотрел на гитару и вдруг покраснел от стыда.
      — Я… я изгнанник. Я совершил Проступок.
      Совершил проступок? На мой взгляд, в этом нет ничего серьезного. Ну, допустим, нарушил правила уличного движения или еще что-нибудь в этом роде.
      — Если не хочешь, можешь не рассказывать, — сказала Вилл.
      «О, расскажи, расскажи! — мысленно взмолилась я. — Я хочу знать!»
      Он вздохнул.
      — Когда вы узнаете, то не захотите мне помогать, — с уверенностью сказал он.
      — Почему?
      — А почему вообще вы должны мне помогать? Откуда у вас такой интерес ко мне?
      — Ну… потому что… — Потому что надо помогать другим, хотела ответить я, но это прозвучало бы слишком ханжески.
      — Из-за музыки, верно?
      — Не совсем. — Но я не могла не признать: если бы он не играл такую музыку, не пел так красиво, то большинство людей прошли бы мимо него на улице, не обратив внимания.
      — Понимаете, я не рожден с музыкальным талантом.
      — В этом и есть твой проступок? — спросила Корнелия.
      — Нет. Но на Барде нелегко жить, не имея музыкального дара. Вы там не были, вы не знаете… Музыка там кругом, везде, во всем. А я не умел играть. Сколько я ни старался, мне говорили: ты поешь фальшиво, не чувствуешь ритма… Я почти все делал неправильно и даже не слышал этого. Потому что у меня не было слуха. Я таким родился. Однако люди были добры. Говорили мне, что это не имеет значения, что у меня хорошо получаются другие вещи. И правда, многое получалось. Но, понимаете, по сравнению с музыкой все остальные дела не имеют значения… Мой отец — Музыкант. Он завоевал этот титул одним из самых молодых. Мне было невыносимо горько разочаровывать его.
      — И что ты сделал? — тихо спросила Тарани.
      — Я пошел… в запретное место. В Круг Тишины, — на последних словах его голос задрожал и чуть не угас. Он отрывисто вздохнул и продолжил, видимо, решив, что мы должны услышать самое худшее: — Говорят, если там загадать желание, иногда оно сбывается. И я захотел… всей душой захотел сделать так, чтобы отец мною гордился. И… Ания тоже.
      — Кто она? — спросила я, хотя обо всем уже догадалась по его голосу.
      — Девушка. Очень красивая. Я хотел жениться на ней. И боялся, что она за меня не пойдет, если я не буду Музыкантом. — Его пальцы, блуждавшие по струнам гитары, извлекли тихий одиночный аккорд. Вдруг я догадалась, что волосы у Ании были темные. Цвета полуночи, как этот звук. — И я пошел далеко в леса, туда, где Круг. Лег на черные камни под разрушенным сводом. И уснул. А когда проснулся, солнце уже садилось, но я знал — идти домой еще рано. Сначала надо было кое-что сделать.
      Он замолчал. Одна его рука поглаживала черное дерево гитары. На этот раз он не касался струн, но в воздухе все равно звенела еле слышная призрачная музыка. Наверное, отзвуки.
      — Что? — спросила я наконец, сгорая от нетерпения. — Что ты должен был сделать?
      — Ее, гитару. Из черного дерева обрушенного свода.
      Он произнес это так тихо, что я еле разобрала слова.
      — Ну и что? — поторопила я его.
      — При свете луны работа заняла у меня всю ночь. Наутро был готов корпус гитары. Струны я купил у мастера, изготовляющего музыкальные инструменты. Но все остальное было принесено из Круга Тишины. И тут, внезапно, я начал играть. Первое время мне приходилось скрываться, делать вид, что я медленно делаю успехи. Произошло чудо. Будто открылась запертая дверь. Я наконец понял, о чем говорят все остальные. Это было… как будто я родился глухим и вдруг стал слышать.
      Радость открытия, будто луч света, пробилась сквозь печаль, наполнявшую его слова. Я невольно взглянула на гитару. И все из-за нее? Невероятно. Даже если она и вправду принесена из этого… как он его назвал? Круга Тишины.
      — Они назвали это Поздним Пробуждением. Говорили, что это чудо. Но в конце концов выяснили, почему произошло это чудо. Старейшины ввели меня в Круг Гармонии и устроили суд. Они сказали, что я нарушил Закон Музыки. Что я сотворил Чудовище. И за это должен быть изгнан. Они открыли проход между Струнами Бытия и ввели меня в него. А чтобы я не вернулся, посадили там Страж-зверя. Путь закрыт. Я не могу вернуться домой. — Его пальцы снова пробежали по струнам и извлекли аккорд, полный горя и одиночества. Карие глаза, поняла я. У Ании были карие глаза.
      — Вот так, теперь у меня есть музыка, — молвил он наконец. — И больше ничего.
      Наступила тишина, глубокая и тревожная. И в эту тишину вломился Ал Гатор со своими головорезами.

      — Вот они! — заорал исполнительный директор «Звездной музыки», хотя непонятно, как он мог что-нибудь разглядеть среди полумрака через свои темные очки. Наверное, у него рентгеновское зрение. — Выгоните этих нарушительниц с запретной территории!
      — Ты не заметила видеокамеру, — шепнула я Вилл.
      — Вряд ли. — Она на миг закрыла глаза, потом снова открыла. — Черт возьми, — пробормотала она, указывая на небольшую коробочку над дверью. — Я пропустила микрофон.
      Один из головорезов, поигрывая мускулами под тесной черной футболкой с надписью «Огнецветы. Охрана», угрожающе шагнул вперед.
      — А ну, проваливайте, леди, — пророкотал он. — Хозяин хочет, чтобы вы ушли, и он не шутит.
      — О, мы с радостью уйдем, — заявила я, — но только если Кид пойдет с нами.
      — Нет уж, мисс, этому не бывать…
      — Но я хочу уйти с ними, — тихо сказал Кид.
      — Хочешь? — голос Гатора от изумления сорвался на фальцет. — Что ты сказал? Что за чушь они вбили тебе в голову?
      — Я хочу уйти, — упрямо повторил Кид. — Я больше не хочу быть поп-звездой.
      Гатор побелел, потом покраснел, потом побагровел от ярости. Зрелище вышло довольно занятное.
      — Как вы посмели?! Неужели я?… Вы представляете, сколько денег!.. — от бешенства он не успевал заканчивать фразы. Потом нечеловеческим усилием обуздал свой гнев. — А теперь послушай меня, малыш, и вы все тоже слушайте. Кто тебя открыл? Я. Кто дал тебе все, о чем ты просил? Я. Ты хороший парень, неплохой музыкант, не хочу тебя обидеть, но ты не от мира сего…
      — Может быть, — ответил Кид. — Но я буду жить где угодно, только не здесь. — И он направился к выходу.
      — Остановите его, — рявкнул Гатор своим головорезам. — Отведите в его комнату. Заприте дверь. У него нервный срыв. Дать успокоительного, полная тишина, никого не пускать… Вы знаете, что делать. Скоро он придет в себя.
      Двое громил ринулись на Кида. Гатор с третьим погнались за нами.
      — С вами, крошки, разговор особый, — угрожающе процедил Гатор. — Я вас научу не совать нос не в свои дела…
      — Давай, — откликнулась Вилл. — Девочки, шпаги наголо!
      Хай Лин и я метнулись в одну сторону, Вилл и Тарани — в другую. Корнелия взмахнула рукой, и участок деревянных лесов покачнулся и рухнул на охранника, бросившегося за Кидом. Хай Лин тоже подняла руку, и откуда-то налетел ветер, которого не должно было быть в этом пустом, как пещера, сарае. Пластиковые перегородки затрепетали и захлопали, потом сложились и укрыли под собой обоих оставшихся громил и их третьего товарища, который пытался выбраться из-под лесов; из груды пластиковых листов слышались сдавленные ругательства. Я схватила ведро краски, сняла крышку и направила его содержимое на охранника, гнавшегося за Вилл. В краске содержалось достаточно воды, и мой замысел удался — вся она метко полетела ему в лицо. Он с ревом завертелся на месте, поскользнулся в краске и шлепнулся. Его лицо и туловище приобрели нежнейший лавандовый цвет.
      Я слишком долго мешкала, любуясь этой картиной. Чьи-то влажные руки схватили меня сзади за плечи и попытались опрокинуть на спину.
      — Пусти, — завопила я. — Пусти, мерзкая жаба!
      И внезапно меня действительно отпустили.
      — Ох, Ирма! — в сердцах воскликнула Вилл. — Ты же обещала больше так не делать!
      Я обернулась. На полу, удивленно разевая рот, сидела большая жаба. В миниатюрных темных очках.
      — Если хочешь вернуть ему прежнее гнусное обличье, можешь сама поцеловать его, — прошипела я. — Ты же слышала, что он собирался сделать с Кидом!
      — Возьми его, и пошли отсюда, — предложила Корнелия. — Только, ради бога, не выпускай. Помнишь, сколько хлопот у нас было в прошлый раз?
      — Это вышло случайно, — ответила я, заливаясь краской. Если парень хочет насильно поцеловать тебя, когда ты этого не желаешь… к тому же мы все-таки превратили его обратно. Когда нашли. Но я хорошо помню, сколько времени мы бродили по болотам, выискивая среди сотен квакушек одну, особенную. Я схватила жабу, пока она не ускакала, сунула в пустое ведро и завязала сверху свитером. — Теперь не убежит.
      Окрашенный громила снова поднялся на ноги и, шатаясь, неуверенно побрел в нашу сторону. Наверно, он почти ничего не видел, но мне не хотелось оказаться в зоне досягаемости его огромных ручищ — они походили на ковши экскаватора, только больше. Один из его приятелей сумел стряхнуть с себя обрушенные леса и почти выбрался из-под пластика. Пора уносить ноги. Мы все, и в том числе Кид, во весь дух помчались к двери и захлопнули ее за собой.
      — Запри покрепче, — сказала Корнели Вилл. — И сделай так, чтобы они ее не открыли.
      Корнелия положила ладонь на замок и сосредоточенно сдвинула брови. Из механизма послышались отчетливые громкие щелчки.
      — Второпях они ни за что не найдут ключ, — удовлетворенно сказала она. И мы побежали к воротам.
      Там тоже оказался замок (детская игрушка для Корнелии), но охраны не было, только переговорное устройство, через которое общался шофер, доставивший продукты и нас. Мы вышли за ворота и направились вверх но склону холма, к загону для овец, в котором оставили велосипеды. — Как вы думаете, они за нами погонятся? — с тревогой спросила Тарани. — Вряд ли, — пропыхтела я, карабкаясь на холм. — Без Гатора, который ими командует, они шагу не ступят.
      — Может быть. — Вилл откинула волосы со лба хорошо знакомым мне решительным жестом. — Но все равно лучше не медлить. — Она посмотрела на Кида, который стоял, дрожа на зимнем ветру. В сарае было тепло, и на парне была лишь тонкая белая рубашка. — Хочешь домой?
      — Я же сказал, не могу.
      — Но если бы смог… если мы тебе поможем… хочешь?
      Он ответил не сразу, но когда заговорил, его голос дрожал от сдерживаемого пыла.
      — О, да, — прошептал он. — Больше всего на свете. Больше всего во всех мирах!
      — Тогда, — сказала Вилл, — думаю, нам нужно поговорить с Оракулом.
      Посреди Великого Небытия стоит неприступный Храм Братства — Кондракар. Очень, очень далеко от старого овечьего загона, приткнувшегося на заснеженном склоне холма. И все-таки… Если Вилл достает Сердце Кондракара, мы попадаем туда за одно мгновение. Иногда мы оказываемся там полностью — и душой, и телом. Иногда туда переносится только наш разум. Но в любом случае Кондракар совершенно реален.
      Зал с множеством высоких колонн. Тихое присутствие Оракула…
      «Вы привели ко мне Изгнанника».
      — Да, — сказала я. — Мы надеялись… мы хотим отвести его домой.
      «Он нарушил законы своего народа. Нарушил сознательно».
      — Но он раскаивается! И очень хочет домой. И… и ему нельзя оставаться в Хитерфилде. Хоть он этого и не хочет, его музыка причиняет людям боль.
      «Значит, Стражницы Кондракара, вы хотите ему помочь?»
      — Очень хотим! Но не знаем, что можно сделать.
      «Милосердное побуждение. Нельзя отвергать поступки, продиктованные милосердием. Только знайте: вы можете отправиться на Бард. Но Страж-зверь, поставленный Старейшинами, действует по закону, и, чтобы пройти мимо него, вы не сможете воспользоваться Сердцем».
      — Но… но как же мы справимся с ним? — я хорошо знала: без Сердца наши силы очень малы и часто непредсказуемы.
      «Вот это вам и предстоит выяснить. Вы все еще хотите попытаться?»
      Я плохо видела остальных, но чувствовала их рядом с собой — мы все соприкасались с Сердцем. И я ощутила их согласие.
      — Да, — ответила я.
      И миры сместились.
      В ушах стоял непрестанный свист ветра. Серый песок у нас под ногами издавал запах пепла. А над головой нависало тусклое серое небо, не озаренное ни луной, ни солнцем.
      — И это — Бард? — с недоверием спросила я. Слушая музыку Кида, я представляла себе мир полей и рощ, ручьев и быстрых рек, наполненный звуками пастушьей флейты, льющимися издалека. Но этот мир не оправдал моих ожиданий! Кид покачал головой.
      — Нет, — ответил он, повысив голос, чтобы перекричать ветер. — Это… место, где сидит Страж-зверь. Это даже не мир, а так… нечто промежуточное.
      Я обрадовалась. Невесело было бы жить здесь!
      Пески зашевелились. Если стоишь на месте, то начинаешь медленно тонуть в них, поняла я. Мои ноги уже погрузились в песок по щиколотку. Неужели, если постоять подольше, можно просто… исчезнуть? У меня зародилось страшное подозрение, что дело обстоит именно так.
      — Надо идти без остановок, — сказала Вилл.
      — Я утопаю! — воскликнула Тарани.
      — Мы все утопаем, — ответила я. — Тут нельзя долго стоять на одном месте.
      — Здесь нет ничего прочного, — подтвердил Кид. — Ничего, кроме Страж-зверя.
      Мы с трудом побрели вперед; ветер свистел вокруг нас, швырял в лицо песок, острый и колючий.
      — Где этот зверь? — спросила Тарани, оглядываясь в тревоге. — Далеко до него?
      — Не знаю, — ответил Кид. — Я был здесь дважды, пытался пройти… — Он запнулся, будто стыдился своих попыток обойти решение Старейшин. — Оба раза он внезапно появлялся неведомо откуда.
      Мы шли не ради того, чтобы куда-то прийти, а просто потому, что надо было двигаться. Песок и небо перед нами были одного цвета, и горизонт был почти неразличим. Я не могла определить, приближаемся ли мы к нему. Небо оставалось все таким же — не темнело и не светлело.
      После долгого пути по зыбучим пескам Вилл остановилась перевести дыхание.
      — Сколько можно брести неведомо куда? — проворчала она. — Кид, нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы зверь появился?
      — Как только я хотел вернуться домой, он появлялся сам, — устало ответил юноша.
      — Да, но… как?
      — Когда Старейшины изгнали меня, они открыли просвет между Струнами Бытия. Что-то вроде паузы в музыке. Наверно, если бы я смог сделать что-то подобное, я бы вернулся домой.
      — Поэтому ты играл на своей гитаре?
      — Да. Другого инструмента у меня нет.
      — Гм. Может быть, ты поиграешь, пока мы идем? Увидим, произойдет ли что-нибудь.
      Кид кивнул и снял с плеча гитару. Пару раз согнул и разогнул пальцы, разминая их, и начал играть.
      Почему-то гитара звучала не так чарующе, как в Хитерфилде. Ноты казались до странности тусклыми и безликими. Кид заколебался и умолк.
      — Простите, — сказал он. — Это неправильно.
      — Продолжай играть, — подбодрила его Вилл. — Пусть будет некрасиво, все равно продолжай.
      Он, казалось, готов был обидеться. Попросить музыканта играть ниже своих возможностей — на Барде это, должно быть, неслыханное оскорбление. Но сейчас мы были не на Барде — и, если дела пойдут так и дальше, никогда не попадем туда.
      — Сыграй «Возвращение домой», — предложила я. — И играй так, будто ты хочешь этого всей душой, а не просто мечтаешь о несбыточном.
      Он бросил на меня странный взгляд. Но все-таки начал извлекать из струн те же завораживающие аккорды, которые мы слышали в сенном сарае.
 
 
Туда, где дорога плавно уходит за поворот,
Где закатное солнце сияет сквозь пыльную даль…
 
 
      Внезапно ветер подул сильнее. И песка в нем стало больше. Сделалось почти невозможно ничего разглядеть; я протерла глаза, но это не помогло.
 
 
Туда, где конец дорог,
где усталый покой найдет…
 
 
      Я споткнулась. Прямо передо мной высилась стена из грубого песчаника — я не видела ее до того мгновения, пока не наткнулась на нее. Какие странные выступы. Почти как…
      Как когти.
      Я оцепенела. Медленно подняла глаза. И поднимала их очень долго, пока не коснулась затылком плеч.
      Ну и огромный же он! То, что я приняла за стену, было всего лишь передней лапой. Сильный, полный песка ветер, из-за которого мы брели сгорбившись, как древние старухи, был его дыханием. И откуда-то с высоты на меня смотрели громадные золотисто-карие глаза с тяжелыми веками; каждый глаз величиной с часы на городской башне.
      Раздался рев, похожий на грохот поезда в метро. Потом голос, такой же могучий, как и сам зверь:
      «ПУТЬ ЗАКРЫТ».
      — Что это? — еле слышно пролепетала Хай Лин. — Лев или… кто?
      — Это сфинкс, — объяснила Тарани, неплохо разбиравшаяся в таких вещах. — Лицо человека, туловище льва, размеры… громадные.
      «ПУТЬ ЗАКРЫТ».
      — Да, конечно, мы расслышали вас с первого раза, — пробормотала я. Трудно было не расслышать звук, перекрывавший по громкости любые рок-концерты.
      «ПУТЬ ЗАКРЫТ».
      Я потерла уши. От такой беседы быстро утомляешься.
      — Хорошо, мы его нашли, — сказала Вилл. — Что будем делать дальше?

      Кид взял на гитаре аккорд.
      — Сейчас моя музыка стала намного сильнее, чем была, когда меня изгнали, — сказал он, — Старейшины своей игрой вызвали этого зверя из небытия. Может быть, я сумею вернуть его обратно. Вилл нахмурилась.
      — Ты предлагаешь убить его? Музыкой?
      — Нет, не совсем убить. Просто… уничтожить, Развеять. Чтобы он не препятствовал нам. Я подняла голову и взглянула в огромные золотистые глаза, выжидательно смотревшие на нас сверху вниз.
      — Только не надо его злить, — предупредила я. — Совсем не хочется оказаться у него на пути, если он вздумает драться.
      Кид ничего не ответил. Его голова склонилась над гитарой, будто он старался уловим, звук, слышный только ему. Пальцы, уверенные и опытные, летали по струнам. Но ноты, которые он извлекал, не имели ничего общего с нежными печальными мелодиями, которые он играл обычно.
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      Горький, искривленный всхлип, аккорд, лишенный согласия. Я содрогнулась. Будто скрежет ногтя по грифельной доске, только еще в сто раз противнее.
      Ветер утих. Сфинкс пригнул исполинскую голову ниже к земле. Его ноздри раздувались, но слабо.
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь! Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      Хай Лин упала на колени и начала погружаться в жесткий серый песок. Ее лицо было залито слезами. Я попыталась помочь ей, но сама задыхалась под напором ветра. Казалось, ветер сдул прочь весь воздух в этой пустыне.
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      Корнелия схватила меня за руку. — Вставай, — пропыхтела она. — Утонешь! Встать? Но я и так… нет, я не стою. Я рухнула на четвереньки и уже погрузилась в песок по локоть. Грудь тяжело вздымалась, стараясь вобрать хоть каплю воздуха. Вдохнуть, вдохнуть…
      «Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь! Дз-з-з-ы-ы-ы-ы-нь!»
      — Нет! — закричала Вилл. Как же ей хватило воздуха? — Прекрати! Кид, перестань, ты убьешь нас!
      Расстроенные аккорды смолкли. Наступила тишина. Порыв ветра взъерошил мне волосы, Я жадно втянула воздух, не обращая внимания на песок и пыль. Дышать! Какое счастье!
      — Но у меня получалось! — на лице Кида вспыхнул необычный для него гнев — гнев музыканта, которого прервали.
      — Нет, не получалось. Твоя музыка губила нас. Душила. Мы тонули в песке.
      — Но что я еще могу сделать? Я не знаю!
      — И я не знаю, — ответила Вилл. — Но только не это!
      — Может быть, загадать сфинксу загадку? — предложила Тарани.
      — Загадку? Почему?
      — Путники всегда загадывают сфинксам загадки. Нет, кажется, наоборот! Ладно, попробуем ответить ему.
      — Но он ни о чем не спрашивает! — Сфинкс хотя бы прекратил реветь «ПУТЬ ЗАКРЫТ». Спасибо и на этом, но он по-прежнему не выражал желания вступить в разговор.
      — Жаль, что мы не можем, как в старые добрые времена, смести его с дороги соединенными силами Воздуха, Огня, Земли и Воды, — пробормотала я.
      — Не можем, — подтвердила Вилл. — Нам запрещено пользоваться мощью Сердца.
      — Знаю. Уж и помечтать нельзя!
      Тарани задумчиво посмотрела на сфинкса. Он спокойно встретил ее взгляд.
      — Кто ходит утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? — спросила она.
      — Что ты делаешь? — полюбопытствовала я.
      «ЧЕЛОВЕК», — ответил сфинкс голосом, от которого содрогнулась земля.
      — Смотрите! Он разговаривает! Кид озадаченно взглянул на нас:
      — Утром на четырех ногах?…
      — Младенец ползает, — объяснила Тарани. — А три ноги — это когда в старости человек опирается на палку.
      — Он разговаривает! — я не верила своим ушам. Чтобы такая громада отвечала нам…
      — Что держится не на трех китах, а на музыке? — отчаянно импровизировала Тарани.
      «БАРД».
      — Сообразительная зверушка, — пробормотала я.
      — Кто — он или я? — с подозрением осведомилась Тарани, сверкнув глазами.
      — Оба. Продолжай, умница.
      — Гм. Не уверена, что это будет загадкой, но нельзя ли спросить, как туда пройти?
      «ПУТЬ ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ МЕНЯ».
      — Спасибо, — отозвалась я, зажимая уши пальцами. — Нельзя ли поточнее?
      Он не ответил. Только смотрел на меня.
      — Что превращает сфинкса во врата? — спросила Тарани, которая лучше меня разбиралась в тонкостях загадывания загадок.
      «ИМЯ».
      — Правильно. А как твое имя, многоуважаемый сфинкс?
      Раздался звук, похожий на грохот катящихся камней. Что это — смех? Сфинкс смеется?!
      «ЖУЛЬНИЧАЕШЬ, ДЕВОЧКА?»
      Это были первые человеческие слова сфинкса.
      — Мы должны отгадать его имя! — воскликнула Тарани. Что-то вроде «Сезам, откройся».
      — Но это безнадежно! Откуда нам знать, как его зовут? Может, хоть намекнет? — вскричала я и была буквально сбита с ног ответом чудовища.
      «МОЯ ПЕРВАЯ БУКВА — ТА, С КЕМ ЗНАКОМ МНОГО ЛЕТ, СО ВТОРОИ — О ДРУГОМ ГОВОРИШЬ ИЛИ ПИШЕШЬ, КОНЕЦ — ТОТ, КОГО ТЫ И ЛЮБИШЬ, И НЕТ, А ВСЕ ВМЕСТЕ ОБРАДУЕТ СЕРДЦЕ, ЕСЛИ УСЛЫШИШЬ».
      Я встала с песка.
      — Что ж, большое спасибо, — ответила я. — Сразу стало понятнее.
      — Но он и вправду ответил! — вскричала Тарани. — Послушайте, девочки, это что-то вроде шарады, и мы должны ее отгадать! Ну-ка, думайте, с кем мы знакомы много лет? С друзьями? С родителями?
      — Да не с кем, а С кем, — догадалась Вилл. — Первая буква — С.
      — А вторая? О ком мы чаще всего говорим?
      — Ну, наверное, принцип тот же, — предположила Хай Лин. — Тогда вторая буква будет О.
      Тарани пальцем вывела буквы С и О на песке.
      Ее косички подскакивали, глаза за стеклами очков сияли. Она любила отгадывать загадки. Наверно, для нее все происходящее было своего рода игрой.
      — Нельзя ли поскорее? — поторопила я подругу, стараясь не грубить. — А то я уже по колено в песке. И ноги устали!
      — А кого же мы «и любим, и нет»? — бормотала про себя Тарани. — Мальчишек, что ли? Или учителей? Не складывается. Должно быть что-то покороче.
      И тут меня осенило. Я вспомнила своего младшего братишку — такого милого, но такого вредного!
      — Тарани, это БРАТ! — вскричала я. — Нет, точно! Иногда я в нем души не чаю, а временами убить готова!
      — Нет, это опять должна быть буква, — возразила Тарани. — Хотя… погоди-ка! Складывается!
      На песке появилось слово СОБРАТ.
      — Собрат! Друг! — торжествующе вскричала Тарани. — Многоуважаемый сфинкс, твое имя Собрат?
      «ДА».
      — Тогда… может быть, ты пропустишь нас, Собрат?
      В ответ сфинкс не издал ни звука. Я почувствовала, что меня обманули. И к тому же я погружалась все глубже в песок. Собравшись с силами, я выдернула одну ногу, потом другую.
      Хуже, чем на беговой дорожке в тренажерном центре, куда иногда ходит мама! Тарани чуть не плакала от разочарования.
      — Прости, — всхлипнула она. — Я была уверена…
      — Ты не виновата, — успокоила ее я. — Все равно надо что-то делать. У меня ноги подкашиваются, но если я сяду, то превращусь в горку песка, а если не сяду, то… то… — Я не знала, что делать. Плакать? Как же, поможет нам это…
      — Но первую часть задания мы выполнили правильно, — настаивала Вилл. — Угадали, как его зовут. Нет, тут кроется что-то еще. Загадка решена не полностью. В чем же подвох?
      Как хорошо, что я легко запоминаю стихи. Ну, почти всегда.
      — А все вместе обрадует сердце, если услышишь, — продекламировала я.
      — Все вместе — это слово СОБРАТ, — сказала Тарани. — Но я его уже произнесла. Мы его услышали. Что еще ему надо?
      И тут Кид внезапно поднял голову.
      Кажется, я знаю, — произнес он. — Эту загадку сочинили Старейшины Барда. А у нас на Барде говорят, что слово не услышано до конца, если его не произнесли в музыке.
      — Произнести СОБРАТ в музыке? — переспросила Тарани. — Как это?
      — Переложив его на звукоряд Барда, — объяснил Кид. — Вот так! — Он быстро написал на песке несколько знаков.
      — Знаешь, я не умею читать такую музыку, — проговорила Тарани. — И для меня это всего лишь… каракули.
      — Все очень просто, — ответил Кид. — По одной ноте для каждой буквы. Вот С, — он сыграл на гитаре ноту. — Вот О, — еще одна, более высокая, нота. — Б… Р… А… Т…
      Получилась короткая причудливая мелодия — то вверх, то вниз, без настоящей плавности. И она не произвела никакого впечатления на сфинкса — он молчал, только ноздри раздувались.
      Кид опустил гитару. Его плечи поникли.
      — Безнадежно, — вздохнул он. — Они никогда не пустят меня домой. Сочинили загадку, которую невозможно решить.
      — Нет, — возразила Тарани. — Это не в обычае сфинксов. Решение должно быть.
      И вдруг я поняла. Не знаю, как это получилось — обычно я не сильна в такого рода вещах, но на этот раз я была уверена в своей правоте.
      — Это не мелодия, — воскликнула я. — Если проиграть все ноты подряд, они не имеют смысла. Надо взять аккорд. Все ноты сразу.
      Кид снова поднял голову. Его глаза оставались отрешенными, будто он прислушивался к своим мыслям.
      — Верно, — отозвался он. — Здесь есть Гармония! — Он коснулся пальцами струн, но я положила руку ему на запястье.
      — Нет, — возразила я. — Не играй на своей гитаре.
      — Почему?
      Я не знала почему. Знала лишь, что это как-то связано с теми болезненными нотами, какие он брал, стараясь стереть сфинкса из бытия. У гитары это получалось слишком хорошо. И я не хотела рисковать. Вдруг произойдет идет что-нибудь чудовищное?
      — А как иначе? — спросил Кид. Потом коснулся ладонью лба и сам ответил на свой вопрос: — Ну да, конечно. Единственный способ произнести слово СОБРАТ в музыке — спеть его вместе, как положено собратьям, друзьям. В Гармонии. И как хорошо складывается! По одной ноте для каждого из нас.
      — Но я не умею петь! — испуганно пискнула Корнелия. — Совершенно не умею!
      — Тебе надо спеть всего одну ноту, — утешил ее Кид. — Это каждый сможет. Я тебе покажу.
      И началась самая странная репетиция в моей жизни. Мы стояли, переступая с ноги на ногу, чтобы не увязнуть в песке. У нас над головой, на фоне серого, неизменного неба, высился сфинкс, взирая на нас своими невероятными глазами. А Кид терпеливо наставлял каждую из нас.
      — Твоя нота, Тарани, О — она поется вот так, глубоко вдохни… Давай послушаем… Теперь ты, Корнелия, твоя нота Б, она вот такая, тяни ее, так, хорошо… — Наконец, нота за нотой, мы сложились в аккорд, причудливый и сложный, и все-таки совершенно правильный, воистину гармоничный…
      СОБРАТ…
      Над головой послышался рокот, будто открывались ворота, и между гигантскими лапами сфинкса забрезжил свет, пробежала рябь из теней и солнечных бликов, зазеленели листва и трава, зазвенели струны арфы.
      «ПРОХОДИ, СОБРАТ», — сказал сфинкс.
      И мы вместе вступили в море солнечного света.

      И сфинкс, и зыбучие пески, и тусклое серое небо исчезли, как будто их никогда не было. Под нашими ногами белели выложенные в круг мраморные плиты, вокруг них стояли низкие скамьи, а за скамьями зеленели те самые деревья, какие представали моему мысленному взору, когда я слышала музыку Кида. Стройные, статные, с изящными перистыми листьями, которые шептали что-то под дуновениями легкого ветерка, наполненного пением арфы, совсем не такого, как сокрушительное дыхание сфинкса. Но внезапно мелодия арфы смолкла.
      — Чудовище!
      Оглушительный крик разорвал ласковую, полную шепотов тишину. Со скамейки вскочил худощавый старик с совершенно белой бородой. Он высоко поднял арфу и резким движением провел рукой по струнам.
      По мрамору у него под ногами пробежала рябь.
      — Уходи! — прокричал старик. — Уходи, чудовище, или предстань перед гневом Круга!
      — Погоди! — крикнул Кид. — Выслушай меня, Периус. Я исправился! Я не такой, как был. Разве смог бы я попасть сюда, если бы не исправился?
      Периус занес руку для удара, но остановился. Ужас и гнев, исказившие его резкие черты, сменились любопытством.
      — Не думай, что сумеешь одолеть меня, — предупредил он. — Даже с этим… гнусным порождением дисгармонии у тебя в руках.
      Дисгармонии? Неужели он говорит о чудесном инструменте? Но я не слышала от гитары Кида ни одной фальшивой ноты. Ни разу. Даже те странные, горькие несогласованные аккорды, которыми Кид пытался уничтожить сфинкса, были причудливо гармоничными.
      — Я не хочу бороться с тобой, Периус, — ответил Кид. — Разве я сражался с тобой раньше? Разве я не ушел покорно в изгнание, когда мне приказали Старейшины?
      Старик все еще воинственно ершился.
      — Тогда почему ты вернулся? Запрет еще не снят. Как сумел ты пройти мимо Страж-зверя?
      — Мне помогли. — Кид указал на нас. — Мне помогли эти пять подруг. Моих собратьев, — он подчеркнул последнее слова, чтобы Периус осознал его важность.
      Периус впервые обратил внимание на что-то еще, помимо Кида и его гитары.
      — Пять девочек… — проговорил он. — Ты и пять девочек прошли мимо сфинкса?
      Кид улыбнулся.
      — Присмотрись внимательнее. В них скрыто больше, чем кажется.
      Периус пристально оглядел нас. Одну за другой. Потом медленно кивнул.
      — В них чувствуется дух Гармонии, — сказал он. — Такие могут стать Музыкантами, если у них есть дар.
      — Видишь? — шепнула я Хай Лин. — Я говорила, мы выступали хорошо.
      — Тс-с! — шикнула она, но ее губы невольно растянулись в улыбке.
      — Девы Гармонии, приветствую вас на Барде. Но мне не нравится компания, которую вы водите!
      — Пожалуйста, — торопливо заговорила я, — выслушайте его! Он очень хочет вернуться домой!
      — Запрет не снят, — повторил старик, но уже не так строго.
      — Я прошел мимо сфинкса! — настаивал Кид. — Неужели этого мало для того, чтобы выслушать меня еще раз? Дядя, прошу тебя!
      Дядя? Неужели дядя Кида так обращается с племянником?
      — Почему ты хочешь вернуться в мир, чьи законы и обычаи ты попрал? — спросил дядя Периус.
      — Ты не понимаешь. Я… Мое место здесь. В любом другом месте я выпадаю из Гармонии. Выслушай. Я написал песню. Может быть, ты поймешь…
      — Не прикасайся к ней!!! — Периус опять поднял арфу, выставив ее перед собой, как оружие. — Если ты прикоснешься к этой гнусной вещи, я…
      — Хорошо! Хорошо! — Кид протянул пустые руки.
      — Просто спой, — предложила я. — Или хотя бы прочитай слова. Думаю, этого хватит, он поймет.
      Кид медленно продекламировал слова «Возвращения домой». Периус слушал, склонив голову набок, как будто одно его ухо слышало лучше другого. Голос Кида, без сопровождения волшебной гитары, был таким же, как голос любого другого человека, — не лучше и не хуже. Но в нем слышались такая грусть, такое одиночество, такая тоска по всему, что он оставил дома, что он растрогал бы даже каменное сердце. А у Периуса сердце все-таки было обыкновенным, человеческим.
      — Стой здесь, — наконец велел он. — Я пойду соберу Круг. Пусть они примут решение. Но помни, племянник: я тебе верю. Ты повзрослел.
      Как выяснилось, мы не имеем права ступить за пределы мраморного круга, пока наша судьба не будет решена. А Киду запрещалось даже прикасаться к гитаре. Корнелии пришлось снять инструмент у него с плеча и положить его прямо на мраморный пол. Я не понимала их страхов. Ясно, что это был не обычный инструмент, но все-таки какой вред может принести одна гитара? Особенно если на ней никто не играет… Однако здесь — их мир, и мы должны соблюдать их правила.
      Начал собираться народ. Люди выходили из рощи, окружавшей нас, по одному или парами. Не только Старейшины Круга в торжественных мантиях и синих головных повязках, но и простые жители. Один мальчик украдкой помахал Киду, когда думал, что на него никто не смотрит. У мужчины средних лет со взъерошенными каштановыми волосами были точно такие же серые глаза, как у Кида. Наверняка близкий родственник. Отец? Трудно сказать, потому что, в отличие от мальчика, мужчина не сделал попытки приветствовать Кида. Может быть, его удерживал Запрет.
      Потом я увидела лицо, которое сразу же узнала, хотя никогда не видела прежде. Темные волосы цвета полуночи. Карие глаза. Ания.
      Кид невольно шагнул к ней навстречу, потом взял себя в руки и остановился. Его глаза упивались ею, он глядел и не мог наглядеться. И она отвечала ему таким же взглядом.
      «Я не вынесу, — подумалось мне, — не переживу, если они не разрешат ему вернуться домой. Разве можно быть такими жестокими?»
      Я обвела взглядом Старейшин, рассевшихся на низкой скамье возле круга. Когда же они начнут обсуждать Кида и его просьбу? До сих пор они только играли на арфах. Играли очень красиво, хотя мне казалось, что у Кида на гитаре получается лучше. Но когда же они перейдут к делу?
      И вдруг я услышала знакомую мелодию — «Возвращение домой». Ее наигрывал на арфе Периус. В его исполнении она звучала еще нежнее и печальнее. Но откуда Периус узнал ее? Он ведь не разрешил Киду ее сыграть, и тот всего лишь продекламировал слова, даже не спел. И все-таки вот она, та самая мелодия, которую я слышала в сумрачном сарае, только сыгранная более уверенно. И тогда я догадалась, что они давно уже перешли к обсуждению дела. Только разговаривают они по-своему. На языке музыки. Наверно, в этом был смысл. Слово не услышано до конца, если его не произнесли в музыке. В этом мире музыка была законом.
      Когда они закончили, заходящее солнце заливало мраморную площадку косыми золотистыми лучами. Периус, который, очевидно, был здесь главным, встал.
      — Слушайте все! — возвестил он, и в его голосе загадочным образом звучала музыка. — Слушайте все и живите по закону! Мы снимем Запрет с Кида Алдассона, если он уничтожит Корень зла — гнусный инструмент, который он называет своей гитарой!
      При первых его словах Кид вскочил на ноги. Но потом его плечи поникли. Я понимала, о чем он думает: без гитары он лишится своей музыки. Хоть его и допустили обратно на Бард, но навсегда лишили возможности стать музыкантом — как с большой буквы, так и с маленькой.
      — Что скажешь, Кид Алдассон?
      В первое мгновение Кид смотрел на гитару. С такой тоской, что я испугалась, не откажется ли он. Но потом он поднял голову и обвел взглядом Круг. Посмотрел в глаза отцу. Ании. Ее губы шевельнулись. Она не произнесла ни звука, но я сумела прочитать безмолвную мольбу: пожалуйста.
      Кид медленно кивнул.
      — Я принимаю решение Круга, — сказал он.
       И поспешно, как будто не давая себе времени на размышления, схватил гитару за гриф, поднял ее высоко над головой и приготовился разбить о белые мраморные плиты.
      Инструмент шевельнулся.
      Я видела это своими глазами. Гитара скорчилась в руках Кида и начала преображаться. Гриф изогнулся и вытянулся, превратившись в черную змею. Юноша сильнее сжал ее, хотел бросить змею на землю, но она покрылась ворохом перьев и стала черным лебедем. Лебедь раскрыл клюв и запел. Пронзительные ноты звучали так высоко, что человек скорее ощущал их, чем слышал. Кид выпустил лебединую шею и зажал уши руками от мучительной боли.
      — Вилл! Корнелия! Надо ему помочь! — Я не знала, как это сделать, но понимала: мы не можем бросить его одного.
      «Вода, — подумала я, — побольше воды, и пусть лебедь уплывет…» Но не успела я наколдовать и маленькой лужицы, как лебедь уже исчез — на его месте стояла красивая девушка. Черные волосы, коралловые губы, руки изящные, как лебединая шея. Она потянулась к Килу, желая заключить его в объятия.
      Тарани вскинула было руки, но Вилл остановила ее.
      — Нет, — сказала она. — С этим он должен справиться сам.
      И при этих словах Кид оттолкнул девушку, обратив невидящий взгляд к Ании.
      Девушка исчезла. Вместо нее над Кидом встал на дыбы огромный черный конь. Сейчас он ударит юношу копытами, поразит насмерть…
      Корнелия хлопнула ладонью по земле, и почва содрогнулась. Конь покачнулся, упал набок и снова преобразился.
      Теперь он стал юношей. Очень похожим на Кида, только сумрачнее. Гордым. Высокомерным. Он сжимал в руках гитару, такую черную, что казалось — она поглощает солнечный свет. Юноша поднял руку и заиграл. Музыки не было слышно — но там, где падали ноты, белый мрамор плавился, как воск. Весь мир начал рассыпаться в прах.
      — Бегите! — крикнул Периус людям. — Спасайтесь! Это Уничтожитель! Он погубит нас всех!
      Мое сердце громко заколотилось. Теперь и понимала, почему они так боялись гитары. В ней сохранилась сила, дремавшая в черном запретном дереве, — способность превращать все вокруг в ничто, уничтожать то, что было сделано.
      Как мог Кид играть на такой ужасной вещи?
      И извлекать из нее такую красивую музыку? Белый мраморный круг почти исчез. У нас под ногами одна за другой разверзались черные дыры пустоты. А Уничтожитель приближался, на его высокомерном лице играла жестокая улыбка. Он казался отвратительной пародией на Кида — такого доброго, мягкого. Старейшины пытались противостоять ему, но его безмолвные ноты сотрясали их инструменты, как жалкие пушинки, и неумолимо падали, разрушая гармонию Барда, уничтожая весь этот мир. Эта тишина была страшнее, чем лебединый крик, — она пожирала тебя, выпивала изнутри, иссушала мозг и останавливала сердце, убивала желание жить… На миг мне показалось, что все пропало. Какой смысл сражаться? Мои плечи поникли, я шагнула назад, за пределы Круга. Разве нам под силу победить эту… эту пустоту?
      Но тут, ни с того ни с сего, я вспомнила лицо Фионы, бледное и залитое слезами, ее хриплый, еле слышный голос. И на меня нахлынул гнев.
      — Вилл, — сказала я. — Я думаю, мы можем… сейчас мы уже можем пустить в ход силу Сердца!
      — Пожалуй, да, — ответила она, и в тот же миг у нее в руке оказалось Сердце Кондракара.
      На нас излился свет, мягкий, жемчужный. Я почувствовала близкое присутствие всех своих подруг, мы будто слились воедино. И ощутила, как по нашему зову пробуждаются глубинные силы Природы.
      — Ну-ка, покажем этой заносчивой деревяшке, что не только она одна умеет превращаться, — крикнула я.
      Нам достаточно было только подумать.
      Безнадежность осыпалась, как песок с пляжного полотенца. Исчезли наши повседневные шмотки. Становясь настоящими чародейками, мы блистаем. Делаемся сильнее, проворнее. Кстати, я еще не говорила, что мы к тому же очень красивы?
      Еще мгновение — и мы бы опоздали. От Круга остался всего один камень. Если Уничтожитель разрушит и его, страшно подумать, что станется с Бардом.
      — Действуем! — воскликнула Вилл.
      У нас не было времени составлять план и раздумывать над стратегией. Мы просто ударили Уничтожителя всем, что было в нашем распоряжении, — Огнем, Водой, Воздухом, Землей и Энергией. Все силы природы разом обрушились на него и отшвырнули к самому краю Круга.
      Но Уничтожитель встал, встряхнулся, снова принял свой позаимствованный у Кида облик и двинулся на нас. Мы снова ударили, но результат был таким же.
      — Как его остановить? — спросила Корнелия. — Он идет и идет!
      — Это Уничтожитель, — раздался у нас за спиной голос Кида. — Его нельзя уничтожить. Чтобы победить его, надо творить.
      Творить? И вдруг я поняла.
      — Обуздайте стихии, — вскричала я. — Соедините их. Закройте прорехи. Сотворите Гармонию заново.
      Поняли ли подруги мои слова?
      Да! Вокруг моей Воды заплясал Воздух.
      К ним навстречу поднялась Земля. Подскочил Огонь, охватывая все кругом своими языками. И мощный импульс Энергии от Вилл сплавил все воедино. Один из мраморных блоков опустился на место.
      Уничтожитель раскрыл рот и завизжал страшным безмолвным криком, от которого у меня чуть не раскололась голова. Я не обратила на него внимания. Вода. Воздух. Земля. Огонь. Энергия. Еще один блок…
      Камень за камнем мы восстанавливали Круг. Плита за плитой оттесняли Уничтожителя. Назад, все дальше и дальше. Остался лишь один маленький клочок пустоты, и он скорчился в нем, беззвучно крича от ярости.
      Вилл подняла талисман.
      — Сердце Кондракара, веди нас, — тихо произнесла она. И я поняла, что будет дальше. Если мы закроем последний провал, куда денется Уничтожитель? Пойдет искать другие щели, куда можно вползти, новые слабые сердца, исполненные жгучего желания, готовые ухватиться даже за темную мечту.
      В наших головах зазвучал мягкий голос Оракула.
      «Молодцы, Стражницы. Достойная битва».
      — Но как нам ее закончить? — спросила Вилл. — Как сделать так, чтобы в тот же миг где-нибудь не началась новая битва?
      «Вы учитесь мудрости. Когда-нибудь вы найдете ответ в своих сердцах. Но здесь, сейчас, предоставьте это мне».
      Вспыхнул и погас яркий свет, налетел порыв ветра — и вдруг черный силуэт Уничтожителя задрожал и исчез. На нетронутом мраморном полу лежала только разбитая гитара — груда порванных струн и деревянных щепок. Оракул унес Уничтожителя, чтобы тот предстал перед судом Великого Братства. Я вспомнила о том, что сделало это чудовище с Кидом, с Фионой, с тысячами других подростков, и пожелала, чтобы приговор Оракула не был чересчур мягок.
      «Ну как, Стражницы? Готовы вернуться домой?»
      Домой… Как было бы хорошо! Но сначала надо узнать…
      — Погоди, — сказала я. — Ания. Кид. Что с ними будет?
      Я оглянулась. Но Кид меня не замечал. Он обнял Анию и спрятал лицо в ее волосах. И, судя по радости в ее глазах, она была согласна стать женой не-музыканта.
      — Хорошо, — сказала я. — Теперь можно возвращаться.

      На продуваемом ветрами склоне холма возле Огнецветной фермы было холодно и сыро. В облике волшебницы я почему-то никогда не замерзаю, но в тот же миг, как я вернулась в свою старую одежду, я сразу почувствовала, что продрогла до костей, устала до смерти и перепачкалась с ног до головы. А меня еще ждала малоприятная задача возвратить Алу Гатору прежний вид.
      — Неужели этого нельзя достичь никакими другими путями? — взмолилась я.
      — Я их не знаю, — безжалостно ответила Вилл.
      — А не могла бы ты сделать это вместо меня? — я с надеждой протянула ей ведро.
      — Нет. Ты его превратила, ты и расколдовывай.
      Тьфу. Тьфу, тьфу, тьфу. Но надо — значит надо. Я схватила жабу под бугристое брюхо. Ал выглядел довольно смущенным и, честно говоря, в земноводной форме нравился мне гораздо больше. Но никуда не денешься. Я закрыла глаза, стараясь не дышать носом, и чмокнула жабу в бородавчатый лоб.
      Раз! Передо мной снова стоял Ал Гатор, в темных очках и прочем блестящем облачении. Но все такой же смущенный.
      — О, привет, крошки мои! — воскликнул он. — Как я рад вас видеть! Чудесная встреча! — и затрусил вниз по склону холма, к ферме. У него, видно, не сохранилось никаких воспоминаний ни о нас, ни о Киде, ни о громилах, ни о своем пребывании в жабьем обличье. Позже я услышала, что от пережитого у него осталась привычка поквакивать в моменты сильного волнения.
      — Как ты думаешь, в этом нам тоже помог Оракул? — спросила я у Вилл.
      — Может быть, — она улыбнулась. — По крайней мере Сердце уж точно помогло.
      — А теперь не пора ли нам домой? — подала голос Хай Лин. — Я продрогла до костей!
      — Ты похудела! — осуждающе бросила мне Хай Лин.
      — Да, у меня были большие нагрузки, — признала я. — Сама понимаешь, ходьба по зыбучим пескам, сражения с монстрами, масса других развлечений.
      — Ты понимаешь, что мне придется опять перешивать твою юбку?
      — А разве нельзя просто заколоть булавками?
      — Попробую.
      Мы снова были в нашей каморке-костюмерной и готовились к очередному музыкальному вечеру. Ощущение было странным. Прошло всего две недели, но от «Огнецветов» не осталось и следа. Остальные четверо ребят из ансамбля снова стали самыми обыкновенными мальчишками. Плакаты, записи, футболки, вся эта мишура… Люди не понимали, как они могли сходить по ним с ума, и вся фанатская атрибутика словно растворилась в забвении. Я, однако, все еще хранила в дневнике фотографию Кида. Теперь он почему-то казался не таким грустным. А Корнелия время от времени по рассеянности нажимала на свой брелок, и у всех пробегала дрожь по спине. «Отныне и навек».
      Фиона опять стала самой собой. Она даже настояла на том, чтобы «Побрякушки» снова собрались и выступили на очередном конкурсе.
      — Не забудь, в третьей строчке надо петь «затерянные в песках», — выговаривала мне Тарани, нервно крутя в руках косметический карандаш Корнелии. — А не «потерянные в песках», как ты спела на репетиции.
      Я поморщилась.
      — Попробую.
      — Это очень важно.
      — Знаю. Постараюсь, Тарани, честное слово, постараюсь!
      Мы написали новую песню. Мне кажется, она намного лучше, чем «Хочу обратно в школу», но примет ли ее публика? От волнения у меня сосало под ложечкой.
      Вошли Фиона и Кара с ворохом пластиковых стаканчиков и бутылкой воды.
      — У «Кобальта» тоже новая песня, — сообщила Фиона.
      — Правда? Хорошая? — спросила я, задержав дыхание, — прежде всего из-за того, что Хай Лин все еще закалывала мне юбку, но еще и потому, что от ответа Фионы зависели наши шансы на победу.
      — Отличная, — в голосе Кары восхищение смешивалось с тревогой. — Сейчас они проверяют звук, и… в общем, песня классная.
      — Лучше нашей?
      — Конечно, нет! — с жаром воскликнула Фиона. Но мне казалось, Кара именно так и думает, а Кара — настоящий музыкант.
      Хай Лин воткнула последнюю булавку.
      — Готово, — объявила она. — Только не ходи колесом и не откалывай никаких акробатических трюков, а то я за твое здоровье не отвечаю.
      — Я и не собиралась. — Я расправила зеленую юбку и посмотрелась в зеркало. Замешкалась на мгновение, вспоминая, как это было здорово — выиграть «Бесси». Редкостный восторг. Все зрители смотрят на нас, восхищаются, приветствуют, аплодируют, им нравимся мы, нравится наша песня… Я бы могла сделать так, чтобы это случилось снова. Запросто. Стоит только пожелать…
      В дверях возникла Вилл.
      — Девочки, осталось пять минут, — сообщила она. — Удачи вам! — и снова ушла к своим мониторам и переключателям.
      — Так мало? — в панике воскликнула Фиона. — Но я еще не уложила волосы! А где моя помада?
      — Ты классно выглядишь, — успокоила я подругу. — И все мы тоже. А теперь пошли на сцену!
      Мы выступили великолепно. С каждым разом мы становились все лучше и лучше. Публика аплодировала нам, новая песня вызвала бурю восторгов. И мало того, мне было очень интересно ее петь. Я даже не перепутала слова. Вспомнила все…
      Конечно, мы не выиграли. Победил «Синий Кобальт». Награда «Бесси» досталась им в пятый раз.
      — Сегодня ты не пользовалась магией, — наметила Вилл, когда после вечера я помогала ей сматывать провода.
      — Нет, — призналась я. — Хорошенько обдумав… я решила, что на этот раз мы обойдемся без нее.