Дочь Пробуждающей Совесть

Строго говоря, в том, что дракон прокусил мне руку, пожалуй, никакой вины этой девчонки Силлы не было.

Быть может, это просто случайность, что в тот самый день, когда явился человек из замка Дунарк, она отважилась вылить ведро сыворотки прямо мне в голову.

Но всякий раз, когда ноет моя левая рука… всякий раз, когда я тоскую по Дому под Липами, по нашим грушевым деревьям и курам… на меня снова и снова нападает злость при воспоминании о Силле.

Силла, Мельникова дочка, была единственной девчонкой в стайке шестерых его детей. Может, поэтому она и стала такой несносной… Захоти лишь Силла полакомиться медком, или повязать волосы новой шелковой лентой, или получить набор костяшек для игры «Принц и дракон», стоило ей, бывало, лишь чуточку вытаращить свои синие, словно васильки, глазки и заговорить сладким, будто сироп, голоском, как все ее прихоти тут же исполнялись. Да, глазки у нее были синие, как васильки, а на обеих щечках – ямочки. Отец Силлы таял в ее руках, словно масло. И если кто-нибудь дразнил Силлу, или перечил ей, либо бывал ей чем-то неугоден, она тут же ябедничала на него двум-трем своим братьям.

Все они сызмальства трудились на мельнице и перебрасывали мешки с мукой или с зерном так же легко, как если бы те были набиты пухом. Никому и в голову не пришло бы вступить в драку с Мельниковыми сынками, даже моему старшему брату Давину, а уж он-то был не робкого десятка.

Что и говорить, Силла привыкла получать все, чего не пожелает.

Обычно я делала большой крюк, чтобы обойти ее стороной. Но день тогда выдался по правде дерьмовый. Едва я проснулась, как мама отругала меня – ведь накануне вечером я забыла у старой поленницы свою шаль, и она насквозь промокла под дождем. Еще меня угораздило поссориться с Давином и с Мелли. Мелли – моя младшая сестренка, этакий четырехлетний ангел-мучитель (она выколола глаза у моей старой тряпичной куклы). Само собой, мне было уже поздно играть в куклы, тратить на это большую часть времени, но все же На-на была моей куклой, и я не позволяла Мелли с ней играть. На душе у меня было попросту гадко до невозможности, и я так злилась на всю свою семейку, что мне бы не выдержать, останься я под одной крышей с матерью, братом и сестренкой.

Сначала я зашла в конюшню и немного постояла возле Звездочки, нашей милой чудной вороной кобылки с белым пятнышком на лбу. Но тут заявился Давин и вывел ее попастись на лугу за грушевыми деревьями! В конюшне стало вдруг ужасно одиноко и тоскливо. А кроме того, спорю на что угодно, матушка тут же найдет для меня какое-нибудь занятие! Ведь она полагает, что работа – лучшее снадобье против кислых рож и повешенных носов. Так что, недолго думая, я спустилась вниз с холма к Березкам. Березки не ахти какое огромное селение, но все же была там и кузница, и постоялый двор с трактиром, да еще мельница, что держали родители Силлы, да одиннадцать разных домов, подворий и малых усадеб в самом селении. А еще горстка таких местечек, как Дом под Липами, где жили мы, – местечек, примостившихся за селением, вроде бы относящихся к нему, но уж никак ему не подвластных…

Почти во всех домах люди жили семьями, и почти во всех семьях водились дети, а кое-где даже внушительные стайки детей.

При таком богатом выборе, казалось бы, чего проще найти себе подружку, или парочку подружек, либо, на худой конец, хотя бы кого-то, с кем можно поиграть.

Однако же об этом нечего было и мечтать. Тем более если ты – дочь Скаммерен[1], дочь Пробуждающей Совесть.

Когда я была малышкой, я играла с Сасией, дочкой хозяина постоялого двора. Но потом ей стало невмоготу смотреть мне в глаза, да и вообще все немного осложнилось. А теперь она и вовсе избегала меня, точь-в-точь как другие дети.

Поэтому, когда я, добрых полмили, изо всех сил борясь с порывами ветра и слякотью, спустилась наконец в селение, я, хоть умри, не знала, что мне там делать. Я крайне редко бывала там одна, разве что с поручением от матери.

В полной нерешительности стояла я посреди площади, пытаясь сделать вид, будто остановилась немного передохнуть.

Мимо прошел с ручной тележкой Янус Жестянщик и учтиво, хотя и не глядя на меня, поздоровался. Чуть поодаль, в кузнице, Рикерт Кузнец подковывал серую лошадь хозяина постоялого двора. Увидев меня, он помахал рукой, но тут же снова склонился над копытом лошади.

Вдруг зашелестел дождь, с неба посыпались крупные капли, ударяясь о землю, и стало невмоготу притворяться, будто я наслаждаюсь светом солнечных лучей.

Пожалуй, к постоялому двору я устремилась по старой привычке. В трактире было почти пусто. Лишь один-единственный гость доедал там свой обед. Перед ним лежала большая буханка хлеба со Скайского Высокогорья – хлеба, что выпекают там, за перевалом. Видимо, человек этот нанимался летом пастухом, или сторожем, или еще кем-то, а ныне держал путь к дому. Бросив на меня любопытствующий взгляд, он, однако же, быстренько отвел глаза в сторону.

За стойкой вытирала стаканы мать Сасии.

– Здравствуй, Дина! – учтиво поздоровалась она, не отрывая пристального взгляда от стакана, который вытирала уже безо всякой надобности. – Тебе что-то нужно?

Любопытно, что она сделала бы, ответь я: Глянь-ка на меня!

Но, само собой, этих слов я не произнесла, а только спросила:

– Сасия дома?

– Нет, она вроде там, у мельниковой дочки. Она резко повернула голову, по-прежнему отводя глаза.

Думаю, в тот миг и началась сплошная невезуха.

Я почувствовала, как во мне закипает жгучий горький гнев. Все они при моем появлении только и делают, что, набычившись, отводят взгляд… Я не раз замечала, что, держись я от них подальше, всем было бы куда лучше…

Но я-то ведь не напрашивалась на то, чтобы родиться дочерью Пробуждающей Совесть! Я-то не напрашивалась унаследовать глаза моей матушки, глаза Пробуждающей Совесть, в которые никто заглянуть не желал. Мне не забыть, как я горько плакала, когда Сасия не пожелала больше играть со мной.

– Что во мне дурного? – спросила я однажды маму.

– Нет, с тобой все ладно! – ответила она. – Просто ты унаследовала мой дар!

Это прозвучало гордо, но в то же время печально и измученно. По-моему, когда речь заходила обо мне, матушка тотчас же обретала свой чудесный дар. Жаль, но ведь дару не прикажешь…

Не будь я в такой ярости, я, пожалуй, тут же отправилась бы домой. Однако же теперь не на шутку заупрямилась.

Ясное дело, все они вздохнули бы с облегчением, увидев, что я убралась восвояси. Но я, верно, имею право бывать здесь, с кем-то словом перемолвиться, пройтись… Любой имеет на это право. Я строптиво зашагала через площадь, – в горле стоял комок.

– Тебе что-нибудь надо, Дина? – спросила, завидев меня, Мельникова жена Этти.

Она торопливо снимала выстиранное белье, покуда его не промочил зарядивший дождик.

– Мне всего-навсего нужна Сасия, – ответила я.

– Сдается мне, все девчонки в сарае на скотном дворе.

Во рту мельничихи были бельевые прищепки, да и глядела она вовсе не на меня, а на белье.

Я пересекла двор и шмыгнула в маленькую дверцу сарая, выходившего на скотный двор. Там было довольно темно, но девчонки изготовили несколько фонариков из репы и вставили в них сальные свечки, так что фонарики напоминали пылающие черепа. Вид этих светильников привлекал внимание и вместе с тем отталкивал.

На нагруженной телеге, накинув на плечи розовую простыню, восседала Силла в венке из желтых георгинов на голове. Подружки расположились возле нее полукругом, а в самой середине стояла на одной ноге Сасия в старой фетровой шляпе и пыталась припомнить все двенадцать стишков песенки:

Сасия дошла уже до седьмого стишка, но звучал он в ее устах не очень-то складно. Сперва она запнулась, а когда начала читать снова, перепутала седьмой с восьмым.

Игра, что затеяли девчонки, называлась «Посвататься к принцессе», а принцессой, ясное дело, была Силла.

Я-то ее знаю, уж она задала бы «искателям своей руки» такие задачи, что ни одному из них в тот день не удалось бы стать ее «женихом». А значит, ни одной девчонке не сделаться «принцессой».

«Придворные дамы», проревели «му-му-у», а затем, сунув пальцы в рот, освистали Сасию, а Силла попросила «женишка» убраться подальше, пока он не созреет для нового сватовства. Но тут она вдруг заметила меня и сразу же вышла из роли.

– А ты-то чего тут делаешь? – грубо спросила она.

– Пришла посвататься к принцессе. Чего же еще?

– Тебя не звали! – прошипела Силла, сделав вид, будто изучает кончики ногтей, вроде как глядеть на меня – ниже ее достоинства. – Скажи-ка мне… ну хоть ты, Сасия, может, вспомнишь: звали мы когда-нибудь сюда дочку Пробуждающей Совесть?

Сасия, не отрывая глаз от земли, что-то пробормотала в ответ.

– Силла, а ты и вправду воображаешь себя принцессой? – насмешливо произнесла я. – А ведешь себя будто вошь какая!..

Ее всю передернуло, и она чуть было не глянула на меня, но в последний миг спохватилась…

– Я покажу тебе «вошь»! – заорала она, но тут же круто притормозила. – Нет, прости меня! Может, мои слова и несправедливы… Знаешь что, Дина, мы охотно примем тебя в игру…

Девчонки, не веря своим ушам, пораскрывали рты. Сама я от удивления вытаращила глаза. Откуда вдруг необычное для Силлы великодушие?

– Правда ты зовешь меня? Я могу поиграть с вами?

– Да, разве ты не сама напросилась? Ну да ладно! Сватайся ко мне!

Может, ей только этого и хотелось – видеть меня на коленях пред собой, видеть своим «женишком». Но ведь с деревенскими детьми я играла добрых сто лет назад. Правда, Мелли и Давин не в счет… Потому-то я сочла, что цена невелика. Расстегнув плащ, я перебросила его через плечо так, чтоб он походил на накидку рыцаря, и протянула руку к фетровой шляпе Сасии. Она сняла шляпу и, по-прежнему не поднимая глаз, отдала ее мне.

– О, Прекрасная Принцесса, что как лилия бела, подарите жениху руку вашу, что нежна… – начала я, следуя правилам игры.

– Не подарю тебе руки, ни верности, ни веры, покуда не сослужишь мне две службы – важные без меры… – продолжила стишок Силла.

– Вот мой меч, а вот мой лук со стрелами, какую ж службу сослужить моей Прекрасной Даме, дабы она в меня уверовала?

– Не поможет тут ни лук со стрелами, ни твой меч. Ты вовсе по-другому должен выказать, чего стоят твои доблесть и честь. Суженый мой, первая служба такова… – Силла улыбнулась и заметно стала тянуть время, но я видела по ее лицу, что она для себя уже все решила. – Спой все двенадцать стишков из песенки «Странник», стоя на одной ноге, да еще с повязкой на глазах. Теа, отдай ей свой передник!

Стоять на одной ноге, ничего при этом не видя, куда труднее, чем можно себе представить. На самом деле при этом нет никакой надежды сохранить равновесие. Но мне удалось, с грехом пополам скосив глаза под повязкой, разглядеть, что пол в сарае устлан соломой… Может, хоть это поможет… К счастью, память у меня была куда лучше, чем у Сасии, и я принялась тараторить наизусть стишок:

Правда, до меня со всех сторон доносились хихиканье и шорох, но, не желая сбиться, как Сасия, я пела новые куплеты, хотя нога, на которой я стояла, уже дрожала от усталости. И хотя она начала неметь и подкашиваться всерьез, стоило мне лишь представить себе кислую рожу Силлы, когда ей придется поменяться со мной местами и уступить мне роль Принцессы, я внезапно поняла, что смогу легко пропеть еще парочку стишков. Я как раз собиралась сделать глубокий вдох и приступить к двенадцатому, последнему, как случилось это…

Что-то холодное и мокрое шлепнулось мне прямо на голову, и мне залепило рот сывороткой. Потеряв равновесие, я заметалась и рухнула, кашляя, икая и ловя ртом воздух. Капельки сыворотки угодили даже в нос, так что в горле и в ноздрях у меня все свербело и горело. Сначала я попросту не поняла, что случилось. Но когда, сорвав с глаз передник Теи, я увидела Силлу с пустым ведром в руках и услыхала, как ржут надрывая животики другие девчонки, – мне все стало ясно…

– Выметайся отсюда, ведьмино отродье, и приходи, когда выучишь все стишки! – выкрикнула Силла, сама чуть не умирая от хохота.

Она так торопилась нахохотаться от души над своей веселой проделкой, что не могла остановиться и поэтому даже не собиралась удирать. А это… ох как стоило бы сделать!.. Ох стоило бы! Ведь никогда в жизни я еще не впадала в такую ярость. Глоток воздуха, и я снова была на ногах, и даже более того… Я, попросту налетев на Силлу, повалила ее и, ничтоже сумняшеся, стала барабанить по ее груди, чтобы не дать этой дрянной девчонке снова подняться. А затем, зажав ее лицо обеими руками, отомстила ей как сумела.

– Глянь на меня, ты, вшивая маленькая кукла! Глянь мне в глаза!

Такого она не ожидала. Она кричала и плакала, пытаясь закрыть глаза, но я крепко вцепилась в нее, не собираясь отпускать.

– Глянь на меня! – снова прошипела я; казалось, что сама она уже больше ни повелевать, ни распоряжаться не сможет.

Ее синие, словно васильки, глаза расширились и уставились прямо в мои.

– Ты занята только собой, да и избалована донельзя, – прошептала я.

Теперь мне вовсе не было надобности повышать голос, потому как она могла слышать меня так же отчетливо, будто собственные свои мысли.

– Я не могу вспомнить ни одного доброго поступка, который ты совершила ради других. Зато я знаю все даже самые мелкие пакости, что ты натворила, так как ничего другого тебе не может взбрести в голову. Знаю, как тебе достался этот перстень! Знаю, как ты заставила Сасию отдать тебе свою шкатулку для рукоделия. Знаю, как ты наврала своим братцам про Мальте Дурачка, да так наврала, что они его отлупили! А что он тебе сделал, бегая за тобой по пятам только потому, что ему показалось, будто волосы у тебя краше не бывает? Ничего дурного он тебе не сделал, Силла. Ты наврала!

Ты такая дрянь, такая низкая, такая жалкая, что я просто задыхаюсь, глядя на тебя! Я все знаю, Силла. Я знаю тебя!

И я в самом деле знала про нее все. Усевшись ей на живот и шепча в ухо эти слова, я знала все, что она натворила. И хотя она орала, и лягалась, и барахталась подо мной, словно уж, высвободиться ей так и не удалось. Я заставила Силлу увидеть себя со стороны. И заставила ее стыдиться того, что она увидела.

Одна из девчонок попыталась было помочь ей или оттащить меня от Силлы. Но мне было достаточно лишь повернуть голову и глянуть на нее. И она отскочила как ошпаренная.

– Ты подлая, Силла! – чуть громче продолжала я. – И коли ты думаешь, будто хоть одна из здешних девчонок водится с тобой и терпит твои прихоти ради тебя самой, ты ошибаешься!

Я поднялась, а Силла осталась лежать на полу. Она все плакала и плакала не переставая, да так, будто я надавала ей тумаков.

– Да и вы все не намного лучше! – сказала я другим девчонкам. – Вы приходите сюда и играете в придворных дам Принцессы Силлы только из-за того, что боитесь ее или хотите что-нибудь от нее поиметь. Ну и играйте в свои дурацкие жалкие игры. С меня хватит!

Я обвела их взглядом, но увидела лишь мертво светящиеся глазницы фонариков. Моя злоба чуточку остыла. Ведь я вовсе не хотела, чтоб этим все кончилось. Но теперь не оставалось ничего другого, как убраться восвояси.

Но не успела я дойти до дверцы сарая, как она отворилась и вошел отец Силлы.

– Что вы тут делаете? – заорал он. – Силла, что случилось?

Силла не ответила. Она по-прежнему лежала на полу и только всхлипывала. Но тут мельник обнаружил, что перед ним стою я, и недолго раздумывал, кто во всем виноват.

– Ах ты, чертово отродье, что ты с ней сделала? Коли ты причинила хоть малейшее зло моей Силле, то…

– Я едва к ней притронулась…

Но не успела я даже договорить, как он отвесил мне такую оплеуху, что эхо отдалось во всем сарае.

– А таковским, как ты, и притрагиваться не надо, – прошипел он. – Выметайся домой к своей ведьме-мамашке и посмей только снова появиться… Пробуждающая ты Совесть или нет, получишь такую взбучку, что вовек не забудешь, пусть даже мне придется накинуть тебе мешок на голову, чтобы не видеть твоих глаз, и хорошенько отдубасить тебя!

Я едва держалась на ногах. Меня совершенно оглушила пощечина. Стуча зубами, я ощутила на языке вкус крови. Но я знала, что без толку молить о сострадании… И, выпрямившись, попыталась сделать вид, что все они мне безразличны: Силла, ее отец, Сасия да и все они вместе взятые.

И я, не оглядываясь, вышла в дождь и непогоду.

Немало времени отнял у меня обратный путь в эти полмили домой! А еще больше пришлось выждать, чтобы собраться с духом и войти в дом к матушке. Дело было не только в том, что мой зеленый шерстяной плащ, и кофта, и передник – все, что на мне, пропахли сывороткой и годились скорее на подстилку свиньям, чем в стирку. Я думала, что матушка не придет в восторг от того, что стряслось. И от того, что я натворила!

Вместе с тем я чувствовала себя до ужаса несчастной, безмерно, до глубины души несчастной и одинокой. У Давина были друзья. У Мелли были друзья – она почти всем и каждому казалась такой милашкой. Почему же у меня никогда не будет никого, кроме родственников?

Итак, моя вылазка завершилась в конюшне у Звездочки. Нечто чудесно утешительное заключалось в этом огромном теплом животном, которому было вовсе безразлично, что у тебя глаза Пробуждающей Совесть. Прижавшись запачканным лицом к мягкой, по-осеннему мохнатой конской шее, я постояла там самую-самую малость, пока на дворе сгущались сумерки.

Луч света блеснул в щелке меж ставнями, и дверь отворилась.

– Дина? – позвала меня мама. – Что ты делаешь здесь в темноте? – Она подняла масляную лампу, чтобы лучше видеть меня. – Что стряслось?

Лгать моей матери, само собой, бесполезно. Да и утаить правду, промолчав, тоже не так-то легко. Вот я и рассказала ей большую часть того, что произошло, а об остальном она и сама догадалась.

Когда я закончила свой рассказ, она немного постояла, глядя на меня. Она не отругала меня, вовсе нет! Она просто подождала, покуда я сама не пойму, что совершила ошибку. А потом кивнула.

– Это дар! – вымолвила она. – Но также сила и власть! Таким даром злоупотреблять нельзя. – Она что-то достала из кармана передника и протянула мне. – Вот, – сказала она. – Я все ждала, когда смогу отдать тебе это. По мне, так сейчас самое время…

То был амулет. Круглая оловянная пластинка, украшенная кружком белой эмали с синим кружком поменьше внутри. Амулет не отличался ни блеском, ни красотой, а цепочку заменял округлый черный кожаный шнурок. Однако я поняла, что это все равно означает нечто особое. Матушка всегда носила такой же, если не считать, что меньший кружок у нее вместо черного был синим.

– Зачем мне это?

– Затем, что отныне ты моя ученица.

– Твоя ученица?

– Да. Отныне я начинаю учить тебя, как пользоваться твоим даром, когда его следует применять, а когда нет.

– Да у меня вовсе нет ни малейшего желания пользоваться им. Для чего он? – Матушка вздохнула:

– Если кто-то что-то украл… или причинил зло другим людям… или убил кого-то, тогда посылают за Пробуждающей Совесть. Ведь есть на свете люди, совершающие злодеяния, не испытывая при этом стыда. А есть и такие, что могут скрыть угрызения совести в душе и найти целую кучу законных, как им кажется, оправданий, причем сами верят: они, дескать, в полном праве причинять зло другим. Но когда прихожу я… таиться больше невозможно… Тогда они не могут дольше скрывать, что натворили, ни от себя самих, ни от других… У большинства людей есть совесть. Ну а если доведется встретить – что редкость – кого-нибудь из тех, кто почти лишен совести, я уж озабочусь тем, чтоб он ее обрел. Потому как я владею даром, каковой достался и тебе. Дар этот совершенно необыкновенный!

– Вот уж чего не желала бы!

– Дитя… Да, это тяжко, а ты столь рано пробудилась… Мне бы хотелось ради тебя самой, чтоб это случилось чуть позднее. Но потребность в нашем даре есть, и потому я не могу искренне печалиться, что и ты наделена им.

– А мне тоже не печалиться, что у меня никогда не будет друзей? И ни один самый обычный человек не сможет заглянуть мне в глаза? – Она притянула меня к себе и легонько покачала взад-вперед, взад-вперед.

– Это не потому, что они не могут. Они просто не хотят. Ведь ты можешь заставить их вспомнить все то, что они вообще хотели бы забыть. Все то, чего они совестятся. – Она убрала с моей щеки прядь волос, слипшихся от сыворотки. – Надо лишь запастись терпением. Рано или поздно ты встретишь того, кто осмелится посмотреть тебе в глаза. И тогда ты одержишь великую победу. Потому что тот, кто смеет открыто заглянуть в глаза Пробуждающей Совесть, – человек совершенно особый, это самый лучший друг, какой тебе когда-либо встретится.

– Пожалуй, это не Силла, – пробурчала я. – Матушка улыбнулась.

– Нет, – ответила она. – О ней я даже не думаю.

Незнакомец из Дунарка

Было ветрено, и ветер рвал оконные ставни так, что они хлопали. Матушка принесла большую лохань и поставила ее перед очагом в кухне; наконец-то мне удалось и отмыться дочиста, и согреться.

Промывая свои слипшиеся волосы, я размышляла о том, удастся ли когда-нибудь избавиться от вони, пропитавшей мой зеленый шерстяной плащ. Откуда мне было знать, что вскоре от него будет пахнуть куда хуже, и что к тому времени я стану поразительно равнодушна к этому запаху и вообще махну на все рукой.

После ужина матушка дозволила нам на закуску запечь в очаге яблоки. Вскоре по всей кухне распространился чудесный, ядреный, пряный аромат, и я почувствовала себя капельку лучше. Все было почти как раньше. Почти все, да не совсем – мое новое оловянное украшение тяжело и чуждо билось при каждом движении на груди, напоминая: время моего ученичества началось.

– Что с тобой нынче стряслось? – спросил Давин.

– Расскажу об этом завтра, – пообещала я, плотнее укутывая плечи старой синей материнской шалью. – Сейчас я просто не в силах…

Давин больше ничего не сказал. Он только кивнул. Одна из светлых сторон его характера – иногда он и вправду умеет вовремя сообразить, что надо промолчать.

Страшила, наш огромный серый волкодав, посапывал, лежа как бревно на лоскутном одеяльце перед очагом. Мелли забралась к матушке на колени.

– Расскажи о Зимнем Драконе, – потребовала она.

– Не сейчас, Мелли!

– А когда?

– Быть может, когда пойдешь спать. Если только не будешь болтать всякий вздор.

Присев на скамью у стола, мама принялась надписывать красивые наклейки к заготовленным этим же днем бутылям и банкам. Яблочное сусло и грушевый сок, чернобузинное вино и шиповник, выстроенные рядами на кухонном столе, поджидали, когда очередь дойдет до них.

Страшила вдруг поднял голову и тихонько гавкнул: «Гав, гав! Ур-р-р!»

В дверь постучали.

Какой-то миг мы все сидели молча – все, кроме Страшилы, тот вскочил и, с трудом переступая на оцепенелых лапах, направился к черному ходу. Тут мама моя вздохнула и отложила перо в сторону.

– Спокойно, Страшила! А ты, Давин, отвори дверь, – сказала она.

Мой старший брат, отдав мне свою палочку с насаженным на нее печеным яблоком, встал.

– Мало того, что они приходят днем, – раздраженно пробормотал он, – так еще и на ночь глядя!..

– Давин!

– Да, да, иду!

Я была почти уверена, что это заявился отец Силлы. Но человека, возникшего на пороге, когда Давин отворил дверь черного хода, никто из нас прежде не видал. Но в этом не было ничего удивительного – к матушке приходило столько чужаков! Порой они нуждались в знахарке, мудрой провидице, в совете и помощи. Матушка была на редкость сведущей в растениях и целебных зельях для души и тела. А иногда – к счастью, куда реже – возникала нужда в Пробуждающей Совесть, и они уводили ее с собой.

– Мир дому сему! – приветствовал нас чужак и покосился на Страшилу, доходившего ему почти до пояса.

– Мир и тебе, – ответствовала матушка. – Заходи побыстрее в тепло. Пес ничего дурного тебе не сделает.

– Спасибо, – поблагодарил чужак, откидывая капюшон. – Но у меня к тебе спешное дело. Ежели ты, вообще-то, Мелуссина Тонерре!

Его волевое, строптивое лицо, обрамленное прядями мокрых черных волос, прилипших ко лбу, было бледным. Он выглядел как человек, которому пришлось долго и трудно скакать верхом.

– Это я. А твое имя?

– Я явился сюда не от своего имени, – сказал он, упорно избегая открыто встречаться с ней взглядом. – Я прискакал из Дунарка с грамотой от Дракана.

Вестник, пожалуй, не мог этого заметить, но я-то почувствовала, что матушка, услыхав его слова, вся оцепенела и напряглась.

Дунарк был расположен на побережье, оттуда до Березок немалый путь. Вряд ли незнакомец устремился бы в такую даль, коли требовалась просто целительница. А Пробуждающую Совесть призывают лишь тогда, когда совершено преступление.

– Позволь взглянуть! – молвила она.

Человек из Дунарка высвободил из-за пояса продолговатый кожаный футляр и протянул его моей матери. Я увидела на красной сургучной печати, запиравшей футляр, герб города – ворона, над морской волной.

Матушка разломила печать и вытащила из футляра свиток. Разгладив его, она поднесла грамоту к свету, чтобы прочитать ее. Мягкие отсветы масляной лампы сияли на ее блестящих золотисто-каштановых волосах, на узких длинных пальцах, державших свиток. Только лицо ее оставалось в тени.

– Вот как! – вымолвила она, дочитав до конца. Голос ее приобрел жесткое звучание, словно пришлось напрягаться, чтобы не чувствовалось дрожи. – Да, пожалуй, нам лучше поскорее тронуться в путь!

– Нет! – закричала Мелли, крепко вцепившись в материнские руки. – Ты обещала… ты обещала рассказать о Зимнем Драконе!

Она заплакала, а я-то прекрасно знала, что это не только из-за истории о Зимнем Драконе. Мелли боится ложиться спать, когда мамы нет дома. Особенно если дует ветер, так что в доме все скрипит и потрескивает.

– Тесс, малышка, сокровище мое! – сказала матушка и, обняв Мелли, немного покачала ее, почти так же как до этого меня. – Давин расскажет тебе эту историю. А когда ты завтра на заре проснешься, я наверняка уже буду дома.

– У него не получится, как у тебя.

– На самом деле он расскажет еще лучше. А теперь веди себя будто взрослая девочка. Посмотри на Дину! Может, и она плачет?

Нет, я не плакала. Но после пережитого в этот день я ощущала себя точь-в-точь такой же маленькой и робкой, как Мелли, мне тоже хотелось прижаться к матери и крепко вцепиться в нее и плакать так долго, чтобы она уступила и осталась бы дома. Но только я этого не сделала. Ведь мне было почти одиннадцать лет, и я знала, что матушке надо ехать. Знала: она ненавидит все это и сделала бы все, что угодно, лишь бы побыть с нами, и уложить Мелли спать, и рассказать ей о Зимнем Драконе, который не умел спать летом.

– Идем, Мелли, – позвала я сестренку. – Думаю, твое яблоко уже испеклось. Хочешь, смажем его сверху медом?

К счастью, Мелли жуткая сластена!

– Много-премного меду, – обрадовалась она. – А еще в серединке – варенье!

Я посмотрела на матушку. Та кивнула.

– А в серединке – варенье! – повторила она. – Но не забудь почистить после этого зубки!

– Можно, Страшила будет спать рядом со мной? – спросила Мелли.

– Да!

– В кроватке?

– Да, в кроватке! Но сначала, Дина, пройдись по нему щеткой.

Матушка поднялась, взяла в углу возле очага свою нарядную черную шаль и повязала ее на плечи. Давин уже ждал, держа наготове ее теплый зимний плащ.

– Холодно, – произнес он. – Переночуй там, коли не распогодится. Мы справимся сами.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Знаю, что вы справитесь. Но нынче мне, пожалуй, больше всего хочется поскорее вернуться домой!

Она обняла его, и я увидела, что он уже одного с ней роста. С такими же золотисто-каштановыми волосами, такой же статный. Да и узкие кисти рук и ноги у Давина похожи на мамины, такие же тонкие и хрупкие, почти как у феи.

Мне казалось, что мы с Мелли более квадратные и неуклюжие. Матушка называла это – «здоровьем» и говорила, что в нас есть сила и крепкое земное начало. Однако же ныне мне хотелось бы походить на лесную фею, как и она. Да и кто, собственно говоря, определил, что волосы мои должны были черными и жесткими, словно хвост вороного? Если уж мне дано непременно унаследовать ее проклятый дар, почему ему не сопутствует хоть капелька ее красоты?

– Спокойной ночи, малышка, сокровище мое! – молвила матушка и поцеловала Мелли в щечку.

Мелли, протянув липкую от меда ручонку, обняла ее за шею. Она долго не отпускала маму. Но даже Мелли знала, что не стоит хныкать, все равно не поможет.

– Сразу же поезжай домой, – произнесла она с набитым печеным яблоком и медом ротиком. – И побыстрее!

– Так же быстро, как бежит Звездочка! – пообещала, улыбнувшись, мама. – Спокойной ночи, Дина!

Она обняла меня, и я ощутила, что она совсем немножко, едва заметно, дрожит. Я глянула на грамоту, которую она по-прежнему не выпускала из рук.

– Худо дело? – спросила я, да так тихо, чтобы не расслышала Мелли.

– Похоже, что худо. Но поглядим!..

– Поехать с тобой? Сдается мне… теперь, когда я твоя ученица и все такое…

Она покачала головой:

– Нет! Тебе и так нелегко пришлось нынче! А я позволю тебе начать, когда дело будет полегче… не такое серьезное, как это. – Она поцеловала мои волосы. – Позаботьтесь друг о дружке.

Страшила вилял хвостом и скулил, упрашивая взять его с собой. Но она, приподняв его морду, заглянула в золотистые глаза.

– Оставайся здесь! – наказала она. – И стереги моих детей!

Наш огромный пес заскулил снова, его хвост перестал вилять и расслабленно повис. Но он даже не попытался припустить за матушкой, когда человек из Дунарка открыл дверь. Тот пропустил маму вперед, а затем последовал за ней в дождливый вечерний мрак.

Мы смыли клейкий мед, перепачкавший личико и пальчики Мелли, помогли ей почистить зубки, убрать налипшие зернышки от малинового варенья и заставили ее прополоскать рот водой с мятой. Пока Давин рассказывал сестренке о Зимнем Драконе, я расчесала щеткой Страшилу. Мелли уснула вместе с псом, пристроившимся в изножье кроватки, стоявшей в боковушке, а мы с Давином долго бодрствовали и болтали. В конце концов я все-таки рассказала ему про Силлу.

– Силла – глупая гусыня! – твердо и выразительно заявил он. – Ты заставила ее хотя бы чуточку постыдиться своих поступков, и это только к добру! Даже братьям ее кажется, что с ней порой нелегко.

Обычно я радовалась тому, что Давин мой старший брат. Но только когда он не дразнил меня и не заводил со мной споров. В тот вечер, когда матушка уехала, а на дворе все время дул ветер и лил дождь, было так необычайно славно и надежно, что дома есть брат, что ему пятнадцать лет и он почти взрослый.

Когда огонь в очаге догорел, превратившись в серые и красные уголья, мы, ради тепла и чтобы не разлучаться, легли спать в той же боковушке, где и Мелли со Страшилой.

Я лежала в темноте, прислушиваясь к постепенно утихавшему шуму ветра. Дождь, барабанивший по крыше и ставням, также смолк. «Если будет вёдро, матушка вернется обратно уже нынче ночью», – подумала я как раз перед тем, как заснуть.

Но когда наутро мы проснулись, ее все еще не было.

Человек по имени Дракан

Наутро мы встали, пытаясь сделать вид, будто все точь-в-точь как обычно. Давин вышел из дома и открыл ставни. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но вообще-то распогодилось. Поработав насосом во дворе, я принесла воду, разожгла огонь в очаге и сварила овсяную кашу. Мелли захотела каши с медом.

– Ты наелась меду вчера, – сказала я. – Станешь еще огромным толстым медвяным медвежонком, пожирателем меда.

– Я не толстая, – возразила она. – Я только красивая!

Что правда то правда! Красота, и нежность, и сияние овевали неуклюжесть Мелли, словно оперение голубки или меховая шубка котенка. Волосы ее, блестящие и гладкие, такие же золотисто-каштановые, как у матери и Давина, пожалуй, лишь чуточку более рыжие. Как уже упоминалось, у меня – единственной из всей семьи – волосы были черные, как хвост вороного жеребца.

– Может статься, и так, – сказала я. – Но ведь надобно оставить меду, чтоб его хватило на всю зиму.

– Матушка всегда дает мне полную ложку!

– Это неправда… – начала было я, но Давин прервал меня.

– Пусть уж ест этот мед, – сказал он, поглядывая из окна на дорогу.

– Давин…

– Прекрати… не будь так строга с ней, Дина!

– Дело не в этом…

– Я покосилась на его усталое лицо. Он, но своему обыкновению, скрестил руки на груди, словно озяб.

– Что с тобой?

– Со мной все хорошо! Но я голоден. Каша скоро будет готова?

Я знала, что он беспокоится о маме. Но сделала вид, будто ничего не происходит, и разложила овсяную кашу по плошкам, добавив в плошку Мелли большую ложку меда.

– А дождик еще ночью прекратился, – тихонько сказала я Давину.

– Да, – ответил он. – Да и ветра больше нет!.. Наши взгляды встретились над кухонным столом, но мы больше не произнесли ни слова.

– Вот, – сказала я, протягивая Давину ложку меда. – Верно, нам всем троим не помешает немного сладкого.

К обеду сквозь тучи прорвалось солнце, а матушки все еще не было. Мы задали корму козам, курам, голубям и кроликам, подобрали все яблоки, что сбило ветром с фруктовых деревьев в саду за домом.

Мой зимний плащ почти высох, запах сыворотки чувствовался едва-едва.

– Где матушка? – спросила Мелли. – Почему ее так долго нет?

– Не знаю, Мелли! Мелли легонько захныкала:

– Я боюсь… Где матушка?

– Знаешь что, – сказала я, беря ее ручонку в свою, – Давин пойдет сейчас с тобой к Рикерту Кузнецу и к его жене Эллин. И ты сможешь поиграть с Саль и Тенной, пока не вернется мама.

Мелли просияла:

– А Эллин испечет пряник?

– Может быть. – Я не стала ее разочаровывать. – Во всяком случае, печет она частенько, верно?

Жена кузнеца питала слабость к Мелли и к ее большим зеленым глазам.

– А ты не пойдешь с нами? – спросил Давин. Я покачала головой:

– Лучше одному из нас остаться здесь, да и вам будет полегче, если я не пойду туда.

– Рикерт Кузнец тебя вовсе не боится, – возразил мой старший брат.

– Может, и не боится, это так. Но никогда не глядит мне прямо в глаза. Да и… после вчерашнего, может, разумнее мне некоторое время держаться подальше от селения.

– Но это ничего не изменит, – огорченно бросил он, явно раздраженный.

– Пожалуй, – согласилась я. – Но я все равно останусь здесь.

Когда Давин и Мелли скрылись за углом курятника, я принесла корзинку с яблоками, села на скамейку перед дровяным сараем и стала очищать с них кожуру. Солнечный свет и запах фруктов привлекли золотисто-черных ос, голодных и злобных, заставив их роиться вокруг меня. И всякий раз, когда я брала яблоко, приходилось смотреть в оба.

Куры примчались с быстротой стрелы и принялись кудахтать, клюя очистки, а заодно и драться за кожуру.

Страшила улегся на освещенное солнцем местечко возле скамьи, тяжко вздохнул и опустил голову на передние лапы. Когда он был щенком, нам никак не удавалось заставить его прекратить охоту за осами и пчелами, но после того, как песика три-четыре раза ужалили, он усвоил урок. Внезапно Страшила поднял голову и тявкнул.

Я глянула за угол курятника. Давин еще не мог вернуться. Но тут с дороги донесся стук копыт, и у меня стало так легко на душе. Матушка снова дома!

Пес вскочил и зарычал. Потом начал оглушительно громко и гневно лаять, так что испуганные куры, хлопая крыльями, разбежались в разные стороны.

Чувство облегчения сразу испарилось. Страшила был не из тех собак, что часто лают попусту. И никогда, ни при каких обстоятельствах, он не стал бы облаивать мою мать и Звездочку. Стало быть, ехал кто-то чужой. Быть может, случайный всадник, направлявшийся к Березовой гряде или наверх, в Высокогорье.

На дороге показался рослый вороной лошак. В седле сидел высокий всадник, выглядевший также довольно мрачно в своих черных кожаных одеждах, с накинутым сверху темно-синим плащом. Всадник придержал коня и бросил взгляд на Страшилу, продолжавшего бешено лаять. Затем, повернув голову, глянул на меня.

– Это усадьба Пробуждающей Совесть? – спросил он. Вороной фыркнул на Страшилу и предупреждающе ударил о землю передней ногой, да так, что от кованного железом копыта только искры полетели.

– Да! – Я поднялась, стряхнув с передника остатки яблок. – Но сейчас ее нет дома.

– Я знаю, – подтвердил он, слегка дернув поводья. Вороной прекратил бить копытом, но я на всякий случай ухватила пса за ошейник. – Но, полагаю, ты ее дочь?

– Да. Дина Тонерре!

Он торопливо спешился и сделал несколько шагов мне навстречу. Страшила оскалил зубы и дернулся так, что я едва сумела удержаться на ногах.

– Сидеть! – прошипела я, приговаривая: – Спокойно! Сидеть!

Пес неохотно уселся на землю. Все его длинное серое собачье туловище было напряжено и билось мелкой дрожью. Почему он так встревожен? Уж не потому ли, что матери нет дома?

Чужак постоял и поглядел немного на оскал зубов Страшилы. Затем снова перевел взгляд на меня. И хотя он стоял совсем близко, посмотрел мне прямо в глаза.

Во мне что-то непривычно дрогнуло. Глаза его были синими, темно-синими, будто вечернее небо. Холодное ясное вечернее небо. А встретившись с моими, они не метнулись в сторону, избегая моего взгляда. «Тот, кто глянет открыто в глаза Пробуждающей Совесть, – человек совершенно особый, – говорила матушка. – Это самый лучший друг, какой тебе когда-либо может встретиться».

Означало ли это, что чужак был другом? Или мог стать им? Внезапно я взглянула на него с особым интересом. Бороды у него не было, не было даже усов, в отличие от большинства знакомых мне мужчин. Лицо его было совершенно гладким, почти как у ребенка. Все в нем казалось тонким, узким – и нос, и губы, и подбородок.

Было трудно определить, сколько ему лет..: ведь даже кожа его была по-детски гладкой… Но в выражении лица и глаз крылось нечто заставлявшее воспринимать его как человека гораздо более старшего, нежели, к примеру, Давин или Торк, старший мельников сын.

– У меня весточка от твоей матери, Дина, – сказал он. – Ей нужна твоя помощь!

Холодок предчувствия, возникший у меня, когда утром за столом мы с Давином посмотрели друг на друга, внезапно вернулся – да сильнее, чем прежде.

– Зачем? – спросила я, и голос мой прозвучал тихо, одиноко и испуганно.

– Лучше пусть она сама расскажет тебе, – произнес он. – Но если ты не побоишься ехать верхом на таком огромном коне, я могу сразу взять тебя с собой. А ты ведь не боишься?

– Нет, – ответила я, хотя вороной был крупнее, нежели любой другой конь, на котором мне когда-либо доводилось сидеть. – Но я должна оставить весточку брату.

– Брату? А где же он?

– У кузнеца. И скоро должен вернуться.

Я вовсе не собиралась отказываться ехать с ним, несмотря на то что он чужак, а Страшила ворчал на него. Я доверилась ему. Да и как могло быть иначе, раз он, стоя тут, смотрел мне в глаза так, как, вообще-то, могли смотреть только мои родные? Да и матушка, возможно, решила, что должно начать мое ученичество в Дунарке, что бы там ни стряслось.

Я заперла пса в кухне. Как только я впустила его в дом, он снова залаял, подпрыгивая и упираясь лапами в дверь. Не помогло даже то, что я шикнула на него. Помыв руки под струей из насоса на дворе, я отерла их о передник и вошла в дом, собираясь оставить весточку Давину.

Пишу я красиво. Так красиво, что мама иногда дозволяет мне надписывать наклейки для тех сосудов, горшочков и бутылей, что стоят в прачечной. А это немаловажно, коли там написано не только «валериана» или «зверобой»… Кое-какие снадобья, которыми пользует матушка, – опасны, если давать их не в тех дозах и не от той хвори.

– Куда поедем? – крикнула я чужаку, по-прежнему поджидавшему меня во дворе со своим лошаком. – В Дунарк?

– Да, – подтвердил он. – В Дунарк!

Вот я и написала Давину, что, дескать, пришла весточка из Дунарка, что матушка все еще там и ей понадобилась моя помощь. Может, лучше им с Мелли переночевать нынче у кузнеца. «С любовью и приветом. Дина». Сложив записку, я надписала сверху «Давипу» и положила ее на кухонный стол, где не заметить ее было никак нельзя.

Затем, взяв свой свежевыстиранный плащ, я приказала Страшиле: «На место!» – и снова вышла на двор.

Вороной выглядел ужасно огромным, но чужак поднял меня, словно перышко, и усадил перед собой, так что я села боком, свесив ноги, словно знатные дамы. Это, само собой разумеется, было куда красивее, чем задирать юбки, чтобы усесться верхом, по-мужски, как я делала обычно, но также и куда труднее. Мне все время казалось, что я вот-вот соскользну вниз и упаду. Но всадник, крепко поддерживая меня, легко направлял коня свободной рукой.

– Я по-прежнему не знаю, как тебя зовут, – чуточку взволнованно сказала я.

– Дракон! – только и ответил он, не утруждая себя объяснением, имя это или фамилия. Потом он пустил коня легким галопом, и все мои мысли сосредоточились на том, чтобы удержаться в седле. Но даже когда мы миновали изрядный кусок пути, до меня все еще доносился лай.

Драконий двор

Некогда Дунарк был старинной крепостью, что мало-помалу превратилась в город. Он стоял на гигантском утесе, высоко вздымавшемся над простиравшейся вокруг плоской равниной… Словно какой-то великан веселился, разбрасывая горные пики посреди речной долины.

В реках, во внутренних озерах и на песчаных отмелях, да и в море, обозначившемся на горизонте, засверкало позднее послеполуденное солнце. Но утес, где высился Дунарк – черный четырехугольник с заостренными углами, – явно навевал ужас.

– Ты бывала здесь раньше? – спросил Дракан, хранивший молчание во время всего пути.

– Один раз, – ответила я. – Вместе с матушкой. Но тогда мы вошли вон в те ворота!

Я показала на Восточные врата, к которым подъезжали все, кто следовал по проселочной дороге, ведущей в город.

– Мы скачем к другим воротам, так скорее!

Он направил быстроногого вороного чуть в сторону от проселочной дороги, и немного погодя мы оказались на узкой тропе, можно сказать тропке. Вороному не раз пришлось переходить вброд каналы и мелководные озера, так как мостов здесь не было.

Я понадеялась, что обходной путь Дракана и вправду окажется покороче, ведь я жаждала встать наконец на собственные ноги. У меня болел бок, да и спина тоже ныла оттого, что я долго ехала верхом на коне.

Ворота Дракана были куда меньше Восточных. И вообще было заметно, что ими пользовались не так уж часто. Крапива и репейник вплотную подступали к тропе, а когда страж отворил ворота, петли створок заскрежетали. Он коротко приветствовал Дракана и затворил за нами ворота.

– Все спокойно? – спросил Дракан.

– Да, пока спокойно!

Дракан кивнул и, пришпорив вороного, пустил его по узкому проходу меж древними осыпающимися стенами крепости. Было так тесно, что носки моих сапожек порой задевали стены, а кое-где дорога была застроена так, что превращалась в туннель.

Это пришлось мне не по вкусу. Казалось, будто мы заперты среди стен замка, и я никак не могла понять, почему вороной переносит все это так спокойно. Ведь лошади, несмотря ни на что, благоденствуют на открытой местности, а не в узких и тесных проходах. Но даже когда небо раскидывалось высоким куполом, даже если послеполуденное солнце заливало зубцы могучих стен, оно не проникало сюда. Здесь было мрачно, сыро и холодно. Однако тропа, постоянно извиваясь и поворачиваясь в разные стороны, тянулась ввысь к утесу, где стояли замок и город Дунарк.

Когда я впервые побывала там с матушкой, я была еще робкой, боязливой малявкой, я не привыкла к такой толчее, к такому скоплению людей, животных, повозок и торговых лавок, как у Восточных врат. Здесь же все было совершенно иначе: нам не встретилось ни одной живой души, кроме стража у ворот. Это ни капельки не пришлось мне по нраву. Наоборот!

В конце концов мы подъехали еще к одним воротам. Страж отдал честь Дракану и впустил нас во двор, где я, во всяком случае, ощутила, что могу перевести дух, не натыкаясь то и дело на стены по обе стороны тропы.

Дракан крикнул, к нам вышел какой-то человек и взял поводья вороного. Я с облегчением соскользнула на землю. Одна нога у меня почти совсем онемела, и я не очень уверенно ступала… Правда, Дракан взял меня за руку.

– Сюда, Дина! – сказал он, направив меня к каменной лестнице, которая исчезала где-то внизу и заканчивалась дверью, окованной железом. Оттуда тянулся длинный подземный переход, затем еще одна лестница и новый переход.

«В таком месте, как это, недолго и заблудиться», – подумала я.

Наконец Дракан остановился у решетчатых ворот.

– Подожди здесь минутку, – велел он и, вытащив из-за пояса ключи, отворил ворота. Затем тщательно запер их за собой и скрылся. Я послушно ждала. На дворе стоял удивительный запах – чуточку пахло животными и какой-то гнилью.

Может, мы поблизости от конюшни? Но лошади так не пахнут. Я попыталась заглянуть сквозь решетку, но не разглядела ничего, кроме нескольких решеток далеко впереди да, быть может, блика солнечного света – или же это были только отсветы факелов?

Оттуда донесся звук, будто что-то тяжело шмякнулось о землю, раздалось какое-то чудное тягучее шипение. Но тут вернулся Дракан, он приоткрыл решетчатые ворота. Я заметила, что Дракан вооружился копьем длиннее собственного роста.

– Что это за место? – беспокойно спросила я.

– Драконий двор! – коротко ответил он. – Держись ко мне вплотную, тогда ничего не случится.

– Драконий двор?

В дальних округах ходили слухи о том, что в замке Дунарк есть такой двор! Рассказывали о чешуйчатых чудовищах, что глазом не моргнув запросто пожирали даже взрослых. А одиннадцатилетняя девочка наверняка стала бы для них лакомой закуской.

– Будь спокойна, я привык к драконам. Держись возле меня. Тебе ведь очень хочется увидеть свою мать?

– Да… но разве другой дороги нет? Мы обязательно должны пройти через…

– Да! Идем скорее, я как раз бросил им корм, так что им есть чем заняться кроме нас.

Дракан не дал мне времени для новых возражений. Он так крепко вцепился в мою руку, что не оставалось ничего другого, кроме как идти рядом с ним к следующим зарешеченным воротам.

При виде первого дракона я резко остановилась. Он был вовсе не таким огромным, как я опасалась… в моих дурных снах драконы казались громадными, величиной с дом. Но этот был куда хуже, чем в ночных кошмарах. Этот был наяву. Тварь пониже коня, но почти в три раза длиннее. Чешуйчатый словно змей. Толстые кривые лапы с длинными когтями. Желтые глаза и удлиненная плоская голова. А из пасти свисал ком окровавленного мяса, – некогда задняя нога теленка. Чуть подальше пятеро других чудовищ в клочья раздирали остатки теленка.

И мимо них нам надобно пройти!

– Ну, Дина… Тихо и спокойно! – произнес Дра-кан и зашагал вперед, не выпуская из виду ближайшего дракона.

Тот, разинув пасть, зашипел, и тяжелый затхлый запах метнулся нам навстречу.

Я крепко стиснула руку Дракана, а сердце мое заколотилось так, что я почти ничего не слышала.

Однако же дракон явно не желал выпустить из пасти кусок телятины только лишь ради того, чтобы полакомиться вместо него человечиной. Он застыл на месте, буравя нас своими желтыми глазами, и дал нам пройти мимо, на расстоянии меньшем, чем три драконьи длины.

Никогда ни один звук на свете не казался мне таким прекрасным, как грохот захлопнувшихся за нами решетчатых ворот по другую сторону Драконьего двора.

– Зачем они здесь? – спросила я. – Кому по доброй воле захочется завести таких чудовищ, словно домашних животных?

– А тебе они, что, не по вкусу пришлись? – Дракан стоял, разглядывая ближайшее к нам желтоглазое чудовище. – Разве ты не видишь, что они прекрасны – на свой лад? Сильные, гибкие, да и опасные. И на них можно положиться! Они такие, какие есть! На самом деле не так уж они отличаются от твоего собственного кусачего сторожевого пса у вас дома.

Я негодующе фыркнула:

– Они вообще ни капельки не похожи на Страшилу!

На Страшилу, который любил, когда ему чесали живот и за ушами, на Страшилу, большого, теплого и милого, что спал с нами в боковушке, когда уезжала матушка…

– Не многие могут узреть это, – сказал Дракан, – но чудовищам присуща своя собственная красота. И драконы лучше целой своры сторожевых собак.

Желтоглазое чудовище, тряхнув головой, проглотило свою добычу. Почти четверть теленка, с кожей, копытом и всем прочим, мгновенно скользнула в его пасть. На какой-то миг шея дракона разбухла так, что серо-зеленая чешуя заблестела и словно бы потекла, будто вода.

«Теленок был по крайней мере мертв, – подумала я, – а если тебя глотают живьем?»

– Твоя мама ждет, – напомнил Дракан и строптиво отвернулся от своих «сторожевых псов». – Лучше поторопиться.

Понадобился еще один ключ, чтобы пройти через последние решетчатые ворота. И вот мы уже под темным сводом подвала, куда свет проникал из нескольких отдушин, расположенных высоко-высоко в стене.

В полумраке я мельком разглядела две двери, однако Дракан выбрал каменную лестницу, что вела к третьему дверному проему.

После полумрака подвальных переходов и Драконьего двора в горнице, куда мы вошли, было ослепительно светло. Вечерние солнечные лучи, струившиеся через большое сводчатое окно, превращали стоявшего перед ним человека в темный силуэт, в тень. Но эта тень была мне знакома…

– Матушка!..

Она обернулась. Свет был настолько резким, что я едва могла различить выражение ее лица. Но в резкости ее голоса ошибиться было невозможно.

– Дина! Что здесь делаешь ты?

Кровавые происшествия

Я ничего не понимала. Я одолела долгий путь от Березок до Дунарка. Долгие часы скакала верхом на самом огромном коне, на котором мне когда-либо доводилось сидеть. Прошла через Драконий двор, мимо полдюжины чудовищ, что могли проглотить ребенка со всеми потрохами. Я устала, у меня болел бок, мне было страшно.

И все из-за того, что Дракан сказал, будто мама нуждается в моей помощи. А тут она спрашивает: «Что здесь делаешь ты?» Будто она застигла меня прямехонько на месте преступления – дома на вишневом дереве.

– Ты сказала… он говорил… он сказал, что ты сказала…

У меня заплетался язык. Я чуть не плакала. Но матушка уже не смотрела на меня. Она не спускала глаз с Дракана, словно желая прожечь в нем дыру.

– Что все это значит? – Ее голос был так холоден, почти искрился инеем.

– Я подумал, мы снова немного потолкуем об ужасающем преступлении мессира Никодемуса.

– Я ведь сказала: это не он!

– Можно ли быть абсолютно уверенным в этом? Не перемолвитесь ли вы с ним еще разок?

– Что пользы в этом? Я провела у него многие часы. Я видела каждый тайный закоулок его души. У него есть свои недостатки. Недостатки человеческие! Но этого… чудовищного преступления он не совершал. Клянусь честью Пробуждающей Совесть! Найдите мне другого подозреваемого, и я сделаю все, что в моих силах. Но если вы не можете предъявить мне другого преступника, отпустите меня домой. Дети уже давно меня заждались.

– Мессир Никодемус был застигнут с ножом в руке, кровь жертв была на его руках и одежде. Возможно, он совершил это в хмельном угаре, так что сам не ведал, что творил. Но наверняка это сделал он. Даже если сам этого не помнит.

– Это сделал не он\ Следы преступления остались бы в его душе. Но их там нет!

– Пожалуй, они еще могут проявиться? – Матушка стояла совершенно неподвижно, прямая и опасная, словно направленное в твою сторону копье.

– Что вы имеете в виду, мессир Дракан? – Ее голос прозвучал звонко и резко, будто разбитое стекло.

Услышь Страшила, как она задает вопрос, он, заскулив, заполз бы под кровать.

– Госпожа Тонерре! Все улики против него. Даже если он говорит, что ничего не помнит. Но думаю, Пробуждающая Совесть в силах заставить его вспомнить свою вину.

– Нет, если он не виноват!

– Старик! Четырехлетний мальчик! Женщина и ее не рожденное дитя! Четыре человеческие жизни! Разве так уж странно, что он вообще не желает вспоминать об этом?

– Нельзя заставить вспомнить то, чего ты не совершал. – Матушка была по-прежнему неподвижна, но голос ее звучал уже не так звонко и не напоминал звук разбитого стекла.

– Я был там, когда его схватили. Рассказать, что творилось в опочивальне княгини? Рассказать, сколько раз он нанес ей удары ножом и как? Она не была больше писаной красавицей! Ни следа прежней красы!..

– Замолчи же! – гневно и испуганно воскликнула матушка. – Ребенок… – Она махнула рукой в мою сторону.

– Вы, мадам, правы. Такая история не для детей. Но она была женой моего кузена, моего двоюродного брата. И ее ребенку не удалось избежать «рассказа» об этом. Погибнуть в четыре года! Мне будет очень, очень трудно забыть эту историю… И я хотел бы… – его голос охрип от волнения, – я хотел бы, чтобы монстр вспомнил, какое злодеяние он свершил. Неужели я требую слишком многого?

– Я ведь толкую…

– Да! Я слышал!.. Но если вы, Пробуждающая Совесть, в самом деле столь уверены в своих словах, то вашей дочери, пожалуй, не повредит, ежели она проведет ночь в тюремной камере у этого монстра. Извините! В камере невиновного.

Он с трудом, можно сказать едва, выдавил последнее слово.

Матушка непроизвольно шагнула ко мне, оказавшись между Драканом и мной…

– Так поэтому…

– Да, поэтому я и привез ее сюда. Так легко судить незнакомых, не правда ли? Виновен или невиновен, собственно говоря, вас лично это не касается. Тогда ночью выпустите его из темницы, ведь вы так в нем уверены! Но дозвольте сначала своей дочери побыть с ним наедине одну-единственную ночь.

– Так вы хотите использовать ребенка…

– Она старше сына моего двоюродного брата, останься ребенок в живых!

Повернувшись, он отворил дверь.

– Подумайте об этом, даю вам час, – бросил он через плечо. – Я приду за ответом.

– Подожди! – Схватив его за руку, она заставила Дракана повернуться вновь, так что они оказались лицом к лицу. – И тебе не совестно… – начала было она.

У нее был тот самый взгляд и голос был тот же самый, что прежде заставлял разбойников и убийц корчиться от сознания своей вины и молить о заслуженной каре.

Однако же Дракан встретил ее взгляд открыто, не избегая его.

– Нет, – уверенно ответил он. – Мне не совестно, ни капельки.

Чет и нечет

Дверь хлопнула снова, и мы услыхали шаги Дракана, спускавшегося вниз по лестнице. Куда он направился? Неужто снова пройдет мимо драконов?

– Матушка, а драконы настоящие?

– Драконы?

– Да, там, на Драконьем дворе!

– Вот как… Не знаю, на самом деле я их не видела. Было темно, меня окружала огромная толпа с факелами в руках. Но пахло скверно, и этим людям было беспокойно. Вы пришли этой дорогой? Только вдвоем?

Я кивнула. Ясное дело, вовсе не потому, что не слыхала рассказа Дракана об убитых и о том, кто это сделал. Но драконов-то я видела. Их запах словно поселился в моих ноздрях. Я больше страшилась их, во всяком случае теперь, чем того человека – как же его имя? – а, Никодемус… тот, кого Дракан назвал «монстром».

– Иди сюда. Твоя коса расплелась.

Моя коса вечно расплетается. Так бывает, если волосы у тебя жесткие, как конский хвост. Но прикосновение пальцев матушки было ласковее, чем обычно, она до конца распустила мою длинную толстую косу, а потом стала ее заплетать заново.

– Ты испугалась их? – спросила она.

– Они были просто жуткие. От головы до хвоста покрыты чешуей, словно змеи. И мигом растерзали теленка в клочья.

Матушка обвязала косу кожаным ремешком – так крепко, как только сумела. Я знала, что коса все равно расплетется, может, еще до того, как вернется Дракан. А матушка, стоя за моей спиной, немножко помедлила, прижавшись щекой к моим волосам.

– Ты не бойся, – сказала она. – Дракан в гневе оттого, что я не желаю произнести те слова, которые он жаждет услышать. Но он не сделает тебе ничего дурного. Не посмеет.

– Матушка… он смотрел тебе прямо в глаза. Она вздохнула и обвила меня руками:

– Да. Я, по правде говоря, не знаю, что это значит. Но, во всяком случае, ему не совестно. А мессир Никодемус, тот, кого они считают убийцей… он-то стыдится многого, но вовсе не этого. И он так молод, Дина! Ему лет семнадцать, он чуть постарше Давина! Ни Дракан, ни законники не верят мне, но я убеждена: мессир Никодемус невиновен!

– А кого убили?

– Князя, владетеля этого замка, – старого князя Эбнецера. И его невестку Аделу, вдову его старшего сына, которого полгода назад прикончили разбойники, устроив на него засаду. И еще внука князя – Биана.

– Но зачем кому-то убивать их?

– Мессир Никодемус – младший сын князя Эбнецера. Говорят, мессир хотел жениться на Аделе, ну когда его брат погиб, а князь Эбнецер запретил ему… Говорят, тогда Никодемус напился пьяным и в хмельном угаре убил князя – убил родного отца! А потом и Аделу, так как она не желала выходить за него замуж или не захотела спрятать его у себя… А ее сынка – маленького Биана… может, только потому, что он видел все это. Или потому, что убийца уже не мог остановиться… Возникает довольно страшная картина. Они нашли его в мертвецком похмелье, в бесчувствии, окровавленного, да еще с ножом в руке… Он ничего не помнил и не смог дать каких-либо объяснений. Законник уверен в своей правоте! А я точно так же уверена в своей. Он их не убивал.

Матушка повернула меня к себе, чтобы видеть мое лицо, почти так же, как недавно проделала это с Драканом. Она была бледна, под глазами у нее залегли синеватые тени. Возможно, она вовсе не спала с тех пор, как уехала от нас в дождь и непогоду.

– То, к чему хочет принудить меня Дракан, – ужасно! Заставить человека поверить, что он свершил столь бесчеловечный поступок, если он не… Это было бы злодеянием не менее кошмарным, чем эти страшные убийства. Тебе понятно?

Я кивнула в ответ:

– Но ты смогла бы? Смогла бы заставить его поверить в это?

Лицо ее стало вдруг строгим и холодным.

– Почему ты спрашиваешь?

– Если уж мне суждено быть твоей ученицей, то придется, пожалуй, и выяснить, на что, собственно говоря, способна Пробуждающая Совесть.

– Может, мне и удалось бы это… А может, и не удалось бы… Но я ни за что бы в жизни даже и не попыталась бы. Понимаешь? Я не желаю делать ничего такого, чего потом сама жутко стыдилась бы. Вот поэтому… – Она положила руки мне на плечи. – Дина, ежели его угроза и вправду серьезна, тебе следует набраться мужества и положиться на меня. Никодемус всего лишь большой мальчишка, что стыдится обыденных вещей, – он вовсе не тот монстр, каким они желают его видеть!

Дракан вернулся, когда солнце почти зашло и небо, усеянное рядами облаков за сводчатым окном, стало золотисто-алым. Сначала он немного постоял в дверях, разглядывая мою мать и меня. Мы сидели в оконной нише и играли в «чет и нечет» с несколькими мелкими монетками, что были у нее в плетеном веревочном кошельке.

– Чет! – загадала матушка, словно не замечая, что Дракан уже здесь.

– Нечет! – ответила я, показывая три монетки, зажатые в кулаке.

Похоже, наша игра разгневала его. Отойдя слегка от двери, он резко захлопнул ее.

– Ну? – сказал он.

– Что «ну»? – спросила матушка, и вопрос ее отнюдь не умиротворил его.

– Я жду ответа! Где проведет ночь Дина, дочь Пробуждающей Совесть?

– Надеюсь, дома, в своей кровати. Мессир Дракан, эта комедия, пожалуй, чрезмерно затянулась. Я понимаю весь гнев и ужас, вызванные этим преступлением. Но я исполнила свой долг Пробуждающей Совесть и теперь очень хочу отправиться домой.

– Нет, я не ломаю комедию. Я верю, что нам удастся осудить его и без участия Пробуждающей Совесть. Однако же хочу, чтоб он знал: он виновен! Дина, подойди ко мне!

Я неуверенно посмотрела на матушку, но в сумерках было трудно прочитать выражение ее лица.

– Оставь девочку в покое! Она ведь ничего дурного не сделала.

– Малыш Биан тем более, – тихим голосом произнес Дракан, положив ладонь на мою руку. – Так что мы пошли. Идем!

Я сопротивлялась. Одно дело – быть мужественной при дневном свете, но теперь, когда надвигалась ночная тьма, я хотела остаться с матерью. Однако у Дракана были другие планы. Одним рывком, таким жестким, что воздух засвистел у меня меж зубами, он поднял меня на ноги.

– Ну? – в своей вопрошающей манере снова произнес Дракан. – С этим можно покончить в любой момент. Одно ваше слово, госпожа Тонерре!

Матушка подняла голову.

– Иди с ним, Дина! – спокойно произнесла она. – Помни, что я говорила. Никодемус тебе ничего дурного не сделает!

Мой страх не проходил. Но вид у матушки был такой гордый и спокойный… И мне захотелось, чтоб она гордилась и мной тоже.

– Не надо так крепко держать меня, мессир, – сказала я как можно холоднее и учтивее. – Я прекрасно могу идти сама.

Матушка улыбнулась. А Дракан будто чем-то подавился. Но он выпустил мою руку, и я, овладев собой, спокойным, размеренным шагом двинулась к двери и вышла, не оглядываясь.

Монстр

Здесь пахло почти так же мерзко, как и у драконов. Он блевал уже много раз, а солома на полу камеры и прежде не была особо чистой.

– Если я буду ночевать здесь, надо бы убрать, – сказала я.

– Дракан говорил… – начал было один из стражей, но тут я поймала его взгляд. И тайно уверовала, что как раз теперь уместно использовать наш дар и матушка не упрекнула бы меня.

– Так не поступают с другим человеком, если в тебе есть хоть капля стыда! – воскликнула я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал точь-в-точь как у матери, когда в ней говорит Пробуждающая Совесть; и, сдается, мне это удалось, по крайней мере отчасти. Страж наклонил голову, не желая больше глядеть на меня.

– Мы вполне можем вымести отсюда солому, – сказал он. – И принести немного воды. Но я не могу вот так – вынь да положь – раздобыть для тебя свежей соломы.

– Воды, ладно! Теплой воды два полных ведра, не меньше. И мыло!

Он кивнул, не поднимая глаз.

– Кармон, принеси сюда метлу! – приказал он одному из стражей. – А вы двое несите воду!

Я все-таки подошла вплотную к решетке камеры и заглянула туда. Мессир Никодемус лежал на кирпичном выступе, который служил нарами.

Он не поднял глаз, даже когда двери отворились и вошел Кармон с метлой. Четверо рослых молодчиков стояли с поднятыми копьями наготове и караулили, покуда Кармон выметал грязную солому из камеры. Но мессир Никодемус даже пальцем не шевельнул.

– А с остальным тебе придется управиться самой, – горько сказал Кармон. – Я задыхаюсь лишь при одном виде этого монстра. Пожалуйте сюда, мадемуазель!

Он поставил ведра, придержал дверь камеры открытой, чтоб я вошла, и насмешливо поклонился, словно я была знатной дамой, приглашенной на званый вечер. Я вошла в камеру, и за мной захлопнулась дверь.

Он лежал на боку, повернувшись к стене. Его рубашка когда-то была сделана из тончайшего красивейшего белого полотна, расшитого золотистыми и синими нитками. Теперь же на одном плече зияла рваная дыра, а ткань была скорее бурой, чем белой. Его длинные темные волосы были частично собраны в «конский хвост». Лицо его я разглядеть не могла.

– Мессир Никодемус? – нерешительно спросила я.

Сначала мне показалось, будто он не слышит меня. Но вот он повернулся и медленно сел. Ему семнадцать лет, говорила матушка; как раз сейчас он выглядел и старше, и вместе с тем моложе. На лице его застыло одновременно горькое и потерянное выражение, а его подбородок, нос и левая скула опухли и были покрыты синяками от побоев. Стражи были к нему жестоки!

– Девочка? – удивленно пробормотал он. – Что ты здесь делаешь? Кто ты?

– Дина Тонерре…

И тут наши взгляды скрестились.

– О боже! – прошептал он, пряча лицо в ладонях. – О боже, неужто все сначала! Девочка, будь добра… будь добра, уйди! Только уйди!

– Я не могу. Они заперли дверь! – Я напряглась, стараясь говорить как можно спокойнее, но голос мой, пожалуй, все-таки чуточку дрожал, совсем немножко… – Я должна… пробыть здесь всю ночь…

Он удивленно поднял глаза, но тут же отвел их в сторону.

– Зачем?

– Это какой-то уговор между матушкой и Драканом.

Для него было так естественно смотреть на того, с кем он говорил, и потому он все время забывал, что ему не хочется смотреть мне в глаза. Но всякий раз, вспоминая об этом, он корчился так, будто у него где-то болело.

– Твоя мать – Пробуждающая Совесть, не правда ли? – спросил он и снова обхватил лицо руками.

– Да.

– У тебя ее глаза.

– Да… я хорошо это знаю.

Тут взгляд мой упал на его руки. Они не дали ему умыться. Подтеки и длинные полоски запекшейся крови все еще оставались на тыльной стороне рук, между пальцами, в складках кожи возле суставов, под ногтями. Они не дали ему умыться. Если матушка права и он невиновен, то… то они принудили его сидеть здесь с окровавленными руками, с кровью его отца… с кровью Аделы и мальчика… Целую ночь и весь день он так и просидел здесь с кровью всех своих мертвых родных на руках.

Вдруг до меня дошло нечто куда более важное, чем чистый пол. Взяв одно ведро, я поставила его перед ним и протянула ему грубый, жестковатый комок мыла, что нам дали.

– Вот, – сказала я, – умойся.

Он чуточку посидел молча. Потом его плечи начали дрожать, и я на какой-то миг испугалась, что он плачет. Он вытянул руки с растопыренными пальцами прямо перед собой, но и руки его тряслись. Однако он заставил себя на долгий миг встретиться со мной взглядом. Глаза его были почти такими же темно-синими, как у Дракана, но белки испещрены красными прожилками, так что при взгляде на Никодемуса становилось тяжко на душе.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Не думал я, что дочь Пробуждающей Совесть может быть столь… милосердна.

Он схватил мыло, как голодный хватает кусок хлеба. Он тер и тер ладони, затем стащил с себя рубашку и обмыл лицо и верхнюю часть туловища, даже волосы, хотя уже весь трясся от холода. Его изувеченная грудная клетка потемнела от синяков. Он напоминал Рикерта Кузнеца в тот раз, когда его лягнула огромная ломовая лошадь мельника.

Вытереться было нечем, а прикасаться к запятнанной кровью рубашке ему явно не хотелось. Сняв передник, я дала его ему.

– Спасибо! – поблагодарил он, заставив себя еще раз встретиться со мной взглядом, хотя я видела: это причинило ему боль.

– Ты замерзнешь, – пробормотала я, когда он пинком отшвырнул рубашку как можно дальше в угол камеры.

– Неважно, – ответил он. – Сомневаюсь, что они сохранят мне жизнь так долго, чтобы успеть занедужить.

– Моя матушка сказала им: она знает – ты невиновен!

– Так и сказала? – Он внимательно разглядывал свои руки. – Тогда ей известно больше, чем мне самому…

Он снова поглядел на меня, словно думая, что боль уменьшится, если он будет долго смотреть на меня.

– И как она может называть меня невиновным, когда она знает… – его голос пресекся, но он все же продолжал, – когда она знает все, что я вообще сделал. Да и не сделал тоже. Знает каждый подлый, жалкий и трусливый поступок, который я когда-либо совершил. Тех людей, которым причинил зло. То, чего не посмел… Все то, что отобрал у других, и все то, чего я из скаредности, страха или жадности им не дал… Нет, мадемуазель, я, по правде говоря, вовсе не невиновен! – Он буквально выплюнул эти последние слова, будто у него возник скверный вкус во рту. – Но все же я не думаю, что мог бы… мог бы причинить Аделе какое-либо зло. Да и мальчику Биану, который… Нет, не верю, что я бы смог так обойтись с ними, даже в самом ужасном хмелю!

– Ведь матушка тоже говорит, что ты этого не делал. А она очень редко ошибается!

Его глаза, зиявшие пустотой, не отрывались от чего-то, каких-то невидимых для меня видений, призраков, воспоминаний.

– Не могу вспомнить… – снова произнес он, – сделал ли, нет ли… Но, по правде говоря, трудно забыть, что их кровь оказалась на моих руках…

Я недолго вглядывалась в него.

– Не думаю, чтобы это был ты, – немного погодя сказала я со всей уверенностью, какую только могла выказать.

– Ты – дитя! – произнес он. – А дети думают о людях только самое лучшее. – Взгляд его освободился от пустоты. – Что, собственно говоря, ты делаешь здесь? – продолжал он. – Дракан, что, вовсе сошел с ума?.. Вот так запирать малолетних девчонок в камеру приговоренного к смерти?..

– Ты еще не приговорен! Не приговорен, пока матушка уверяет, что ты невиновен. Однако же… стало быть… я здесь ради этого. Дракан верит, что может заставить ее сказать совсем другое.

– А он может?

Я улыбнулась и покачала головой:

– Он плохо знает мою мать.

Сняв с пояса маленький ножик, я мелко настругала остатки мыла и плеснула воду в другое ведро с мыльной водой. Затем вылила большую часть на пол, а вместо половой щетки воспользовалась метлой. Никодемус подтянул ноги на кирпичные нары и только все смотрел и смотрел… Верно, сын князя, владетеля замка, никогда и не пытался взять в руки половую тряпку.

Сквозь крошечную – прекрошечную отдушину в стене было видно, что на дворе совсем стемнело. В переходе рядом висела масляная лампа, отбрасывавшая в камеру желтоватый мятущийся свет. Можно было расслышать голоса стражей из караульной – у них явно была в разгаре какая-то игра, потому как время от времени звучал то торжествующий вопль, то клятвы, то проклятия или обвинения в мошенничестве, то необычайная радость выигравших.

– Госпожа… – начал было Никодемус.

– Я не очень-то привычна к разным там титулам, – прервала я его. – Зови меня просто Дина, я, во всяком случае, буду знать, что ты обращаешься ко мне.

– Дина, тогда ты тоже должна называть меня Нико. Так зовут меня, то есть так звали меня мои друзья. Но я хотел сказать… тебе незачем сидеть здесь всю ночь напролет. Позови стражей! Я уверен, Дракан хотел лишь… немного припугнуть твою матушку!

Я покачала головой:

– Не думаю, что он так легко сдастся. Да и вообще… коли я кликну стражей сейчас, то… то я проиграла. А я терпеть не могу проигрывать. Кроме того, я тебя не боюсь.

У него вырвался легкий, фыркающий смешок.

– Ну это-то я уже заметил. Но все же… Здесь холодно, неуютно и неудобно. Да еще вдобавок крысы\

Он произнес эти последние слова, будто ожидая, что я начну орать, и подбирать подол, и звать. Быть может, девчонки, которых он знал, вели себя обычно именно так.

– Крысы водятся и у нас дома, в подполе и на конюшне, – спокойно возразила я. – Страшила – это наш пес – ловит их, когда доберется, ведь с ними не так-то легко совладать. А ты замерз куда сильнее меня! – В самом деле, я видела, что его всего трясет. Я сняла с себя плащ. – Вот, возьми! Я знаю, что он слишком мал, но все же ты хоть чуточку согреешься.

– Это не… Я не могу…

– Возьми. Я в любой момент смогу забрать его, когда ты согреешься.

Он взял плащ, который едва прикрыл бы его плечи, если б он только застегнул самую последнюю из трех роговых пуговиц, а плащ доходил мне до колен.

Немного погодя раздались шаги – пришел один из стражей и снял лампу с крюка за дверью.

– Пора спать! – велел он. – И тебе тоже, монстр Никодемус!

– Мне зачем?.. – устало произнес Нико.

– Это придумал Дракан, а не я. Но клянусь тебе, монстр, коли ты хоть пальцем тронешь девчонку, этого ребенка, я…

– Ничего я ей не сделаю!

– Нет, потому как знаешь, что коли сделаешь – я самолично переломаю тебе все кости еще прежде, чем тебя велят обезглавить. Спокойной ночи. Ты, девочка, кликни, коли что! Мы будем прямо в конце перехода.

– Спокойной ночи, караульный. И спасибо! Но это не понадобится!

Он неразборчиво пробормотал что-то и ушел, унося с собой лампу. Камеру окутала кромешная тьма. Сквозь отдушину пробивалась лишь узкая полоска бледного лунного света.

– Я лягу на пол, – предложил Нико. – А ты располагайся на нарах.

– Вздор! Чепуха! – ответила я, пытаясь, чтобы голос мой звучал как у мамы, когда Мелли выводила ее из терпения. – Нам обоим наверняка хватит места на нарах. Да так легче тепло сохранить.

– Как бы не так! Лучше тебе не прикасаться ко мне. – Его голос звучал почти панически.

– Вздор-чепуха! – повторила я. – Ты ведь вовсе не нелюдь какая-нибудь, верно? Ты мне ничего дурного не сделаешь. – И прежде, чем он успел возразить мне, я уселась на нары рядом с ним и слегка прислонилась к его плечу.

Его вздох сменился громким, тяжелым дыханием, сопровождаемым икотой. Может, это случилось из-за темноты. А может, из-за того, что после кровавой резни в покоях Аделы ни один человек дружески не прикасался к нему. Или, быть может, лишь потому, что он не мог больше владеть собой.

Он заплакал так, что весь затрясся, беспомощно и безостановочно, а руки его сомкнулись вокруг меня и держали так крепко, будто я была единственной, кто мог бы спасти его, чтобы он не утонул.

– Не очень-то много в тебе от монстра, – прошептала я. – Как можно тебя бояться?

Немного погодя его плечи перестали содрогаться, дыхание стало более ровным. Но он по-прежнему обвивал меня руками, и было приятно, что тебя так держат после долгого и тревожного дня. Я и сама задышала спокойней, да и сон меня одолевал. Я зевнула. Нико отодвинулся чуть дальше в глубину нар, чтобы я могла лечь поудобнее.

– Удивительно, – пробормотал он в темноту. – Ты – дочь своей матери. И все же… Ее взгляд повергает меня во прах, заставляя чувствовать себя уродом, подлейшим монстром, который когда-либо вообще обретался в юдоли земной. Но ты… – Он тяжко вздохнул. – Ты заставляешь меня почти поверить, что я невиновен.

Фляжка мира

Не знаю, насколько позднее это произошло. Я немножко поспала, хотя лунная полоска на полу, казалось, не слишком сдвинулась за это время. Нико дышал глубоко и спокойно, но я не была уверена, спит ли он.

И вдруг я услыхала снова то, что разбудило меня: звуки шагов. Над стеной за дверью заметался беспокойный свет фонаря.

То был Дракан.

– Нико, – тихо позвал он, – Нико, ты не спишь?

Нико убрал руки с моих плеч, осторожно, чтобы не разбудить меня: он еще не обнаружил, что я уже проснулась. А я, прищурившись, притворилась спящей хитрым лисьим сном, не желая помешать им. Ведь Дракан назвал его «Нико», а Нико говорил, что так его называли друзья.

– Я не сплю! – ответил Никодемус.

– Пробуждающая Совесть по-прежнему твердит, что ты невиновен. Ее ни мытьем, ни катаньем не возьмешь! Вот я и решил: лучше всего… Скоро я и сам не буду знать, что же мне думать. И я спустился вниз, чтобы самому потолковать с тобой.

Нико медленно поднялся на ноги. Сквозь ресницы я могла видеть, что ему это далось нелегко на ночном холоде. Для его избитого тела холод совсем не кстати.

– Спасибо, что пришел, – вполголоса сказал он. – Но мне особо нечего тебе рассказать. Ведь я ничего не помню до той самой минуты, когда ты вместе со стражами колотушками вернул меня к жизни, и я увидел… все это…

– Ну почему же «до той минуты»? Должно быть, у тебя была какая-то причина пойти в покои Аделы…

Нико покачал головой:

– Я в самом деле не знаю. Мартен придумал это дурацкое состязание – бег с бочками, а мы ревели, орали, подбадривая бегущих, и слишком много пили, а я проиграл Эберту три марки серебром и чуть было не разбился насмерть. Ведь я было поверил, что смогу удержать равновесие, стоя на бочке, пока он сидел там, внутри… Но ведь ты был там! Ты сам видел все своими глазами. Может, еще лучше меня!

– Последнее, что я видел, как ты после полудня захватил один из стогов сена и объявил его своим королевством.

– Даже этого мне не вспомнить.

– Ты, сидя, громко и душераздирающе фальшиво пел. А когда Эберт хотел заставить тебя замолчать, ты погнался за ним с вилами. Но потом ты постепенно приутих, захрапел, и мы отнесли тебя в твою опочивальню. Однако же, обретя разум, ты, должно быть, продолжал похмеляться. Там рядом с тобой валялось множество опорожненных бутылок. А потом… поздно вечером ты, должно быть, отправился в покои Аделы… Нико, не иначе как это сделал ты!

– Не могу вспомнить… – прошептал Нико, вцепившись в дверную решетку.

– Попытайся, – холодно и жестко произнес Дракан. – Попытайся. Обычно ты поднимаешься по лестнице западного флигеля – но, должно быть, ты взошел наверх потайным ходом, иначе кто-нибудь да увидел бы тебя, – миновал длинный коридор, постучал в дверь… или как? Что тебе понадобилось у Аделы? Кто тебе открыл дверь? Или ты прямо вошел туда? И почему ты захватил с собой длинный кинжал?

– Дракан… я не могу. Это… все кончено! По-твоему, могу ли я думать после всего этого о чем-то другом? Просто невозможно!

– Мне казалось, что сейчас, когда ты протрезвел…

– Нет! В голове по-прежнему лишь огромный провал…

– Нико, я… в самом деле надеюсь, что Пробуждающая Совесть права! Ты мой кузен! И мой друг! А я и так уже потерял предостаточно родичей.

– Я и сам пришел к мысли… что на самом деле не делал этого. Хотя по-прежнему не могу объяснить, зачем я оказался у Аделы. Но что-то сдвинулось во мне, в моей душе. Теперь я верю – объяснение заключено там. Мне надо лишь хорошенько поискать его…

Дракан задумчиво рассматривал своего кузена.

– Ну ладно, пусть тебе сопутствуют счастье и удача. Вот тебе небольшой дар в знак примирения. – Он протянул Нико обтянутую кожей флягу. – Тебе, чтобы опохмелиться, необходим самый злой и крепкий напиток на земле.

Нико поглядел на флягу, не беря ее в руки.

– Не думаю, что ответ, который я ищу, находится на дне такой фляжки, как эта, – сказал он.

Дракан слабо улыбнулся:

– Ответа там ты, верно, не сыщешь, нет! Однако же ты, возможно… найдешь мир… примирение. Все же возьми фляжку. Сохрани ее! Ведь ты можешь назвать ее «фляжка мира»! От меня – тебе! Я печалюсь, что был… не таким, каким являюсь на самом деле! Но я был вне себя.

– Повод хорош! – сказал Нико, взяв флягу. – И как бы то ни было, кузен, я рад, что ты спустился сюда сегодня вечером.

Пробка с громким хлопком взвилась ввысь, и Нико принюхался к содержимому фляги.

– И не только поэтому… Хотя вино пахнет многообещающе! – сказал он.

Дракан, как бы завершая беседу, махнул рукой:

– Ну а девчонка? Небось чуть не умерла от страха?

Нико коротко засмеялся:

– Нет, я бы так не сказал! Она истинная дочь своей матери!

Дракан вздохнул:

– Я был в такой ярости из-за этой Пробуждающей Совесть! Так зол на нее! Я считал, что она не знает, чем ей нужно было заняться. Но теперь… Пусть забирает свою дочурку. Да и у тебя на нарах будет побольше места. – Он снова взял фонарь с крюка. – Придется немного подождать – мне сперва надобно отыскать ключи! А ты покуда согревайся винцом.

Он исчез за дверью, а Нико остался, глядя вслед исчезающей полоске света. Он снова принюхался к вину.

– Оно мне необходимо… – пробормотал он, делая небольшой глоток.

Дракану, видно, понадобилось время, чтобы отыскать ключи. А один глоток Нико превратился в пять, а потом и в десять.

– Тебе не кажется, что хватит? – спросила я.

– А что, ты теперь будешь решать, сколько мне пить? – спросил Нико. Спросил не очень гневно, но все же слегка раздраженно.

– Ты же сам сказал – ответа на дне фляжки тебе не найти!

– Рожица святоши! Образец добродетели! Носик кверху, точь-в-точь как у мамаши!

Его голос стал уже самую малость более мягким и самую малость – невнятным. Десять глотков, а теперь одиннадцать, – можно ли так быстро захмелеть всего от одиннадцати?..

– Нико! Прервись на минутку! Уж не больно ли крепкое это вино?

– Не может оно быть достаточно крепким. Жизнь так коротка, а ты, человек, так надолго умираешь! – Он глотнул еще разок. – Так надолго умираешь! – повторил он. А потом вдруг задумчиво поглядел на флягу. – Ты права! – сказал он, вытирая глаза тыльной стороной руки. – Хмелеешь от этого вина значительно быстрее – куда быстрее обычного…

– Отдай мне фляжку, – попросила я и потянулась за ней.

– Моя! – пробормотал он, точь-в-точь как говорит у нас дома Мелли, когда у нее хотят что-либо отнять. – Моя фляжка! Моя смерть! Дракан подарил мне ее!

Я встала перед ним в самой середине лунной полоски.

– Погляди на меня! – велела я.

– Не надо снова! – попросил он так тихо, что слова его прозвучали будто всхлип.

– Погляди на меня!

Он медленно поднял глаза. Не потому, что велела я, а по собственной доброй воле. Как ни худо ему пришлось, мужества Нико, во всяком случае, было не занимать. Свет месяца падал на одну сторону его лица, а глаза Нико казались до того темными, что походили на дыры… Но где-то в одной-единственной их точке сиял свет, крохотный-прекрохотный мерцающий блик света.

Я во все глаза уставилась на этот свет, а между тем нечто диковинное творилось в моей голове. Посреди мрака начали возникать разные картины.

Стройный темноволосый мальчик, которому в то самое утро минуло восемь лет, стоя в тени, смотрит, как его старший брат, рослый и гордый, выигрывает на скачках состязание за состязанием верхом на крупном вспотевшем жеребце, сверкающем, будто медь в солнечном свете. Люди хлопают в ладоши, а князь преподносит старшему брату мальчика кинжал и отечески хлопает его по плечу.

Темноволосый мальчонка, теперь уже чуть постарше, лежит, уткнувшись лицом в брусчатку Арсенального Двора, меж тем как его старший брат, сидя у него на спине, кричит: «Сдаешься? Ну же, Нико? Мальчишка ты или девчонка, малышка Николина? Сдаешься?»

Тринадцатилетний Нико, покрытый испариной и дрожащий от усталости, стоит с поднятой шпагой перед зеркалом в фехтовальном зале, меж тем как учитель фехтования бьет его палкой всякий раз, когда тому случается опустить руку или согнуть спину.

А вот четырнадцатилетний Нико, не спуская глаз с одного из каналов Дунарка, размахивает мечом над своей головой до тех пор, пока в конце концов не забрасывает его как можно дальше в канал. Блестящий клинок опускается в зеленеющую воду и исчезает среди ила и водорослей. В душу мальчика бурным потоком струится облегчение.

Мужчина все снова и снова бьет своего отрока-сына – хлыстом для верховой езды, рукояткой кинжала, голыми кулаками… Град ударов сыплется на спину подростка, меж тем как голос отца гремит: «Мужчина – ничтожество без своего меча в руке!»

Пятнадцатилетний Нико впервые видит жену своего брата и не может оторвать от нее глаз. Да, он не отрывал глаз от ее золотисто-рыжих волос, от ее зеленых глаз и улыбчивых губ… Он влюбился в нее и шептал «Адела!» в гриву своего коня днем и в свои подушки по ночам: «Адела, Адела, Адела!»

Шестнадцатилетний Нико, захмелев от выпитого вина, паясничает и потешает всех, и торжественный зал взрывается от хохота, а мужчина колотит его по спине и вновь подливает ему вина. Нико паясничает еще ужасней.

А единственные, кто не смеется над ним, – это князь, его отец, да еще Адела. Глаза князя, сидящего на почетном месте на возвышении во главе стола, бешено сверкают, Адела же, склонив голову, смотрит куда-то в сторону, так что ее золотисто-рыжие волосы падают на лицо, скрывая сострадание к юноше.

Нико заводит себе полюбовниц, да и девчонки влюбляются в него, но он не испытывает ни малейшего трепета, когда они глазеют на него, и ни малейшей радости, когда они берут его за руку. Он лишь пользуется их расположением, чтобы доказать всему миру, брату, отцу и Аделе: кому-то он нужен, кто-то любит его.

Он пил, и паясничал, и падал ничком, и поднимался, и паясничал, и пил снова, потому как ему было все равно! Совершенно все равно!

И снова наступал мрак, и снова зажигался лунный свет – лунный свет, сверкавший на дорожке слез, сбегавших по одной щеке Нико.

– А твое зеркало, мадемуазель, и вправду безжалостное, – прошептал он. – Однако же картину ты видишь явственно!

У меня разболелась голова где-то на затылке. Я знала: все виденное мной правда, а Нико вместе со мной видел все то же самое.

Внезапно он выпустил фляжку из рук, остаток содержимого вылился на пол, а он этого даже не заметил. Отвернувшись, он ощупью искал во мраке пустое ведро. Потом, встав над ним на колени, сунул палец в глотку и держал до тех пор, пока его не вырвало.

Я похолодела. Когда Мелли или Давин хворали, мне тоже случалось несколько раз блевать, потому как с ними было то же самое. Я не осмеливалась подойти к Нико, не осмеливалась прикоснуться к нему, помочь, ужасно боясь, что мне тоже станет худо.

Наконец ему полегчало. Набрав пригоршню воды из другого ведра, он прополоскал рот. Потом, сев на нары, взял лежавший там передник и вытер лицо.

– Извини, – сказал он. – Я хорошо знаю: не особо приятно смотреть на все это, да и слышать тоже. Но, по крайней мере, мне это пошло на пользу.

Откинувшись назад к стене, он вдруг сполз вниз. Лицо его в лунном свете покрылось испариной.

– Нет, до чего ж я жалок! Справедлива божья кара пьянице!

Дыхание его стало быстрым и прерывистым, так что видно было, как поднимается и опускается, снова поднимается и опускается его грудь.

– Матушка говорит: в таких случаях надо попытаться спокойно перевести дыхание. Тогда станет куда лучше!

– Верно, это так! Твоя мать мудрая женщина!

Он изо всех сил старался дышать глубоко и размеренно, но ему было нелегко. Он слегка приподнялся, но тут же снова упал на нары.

– Я, пожалуй, прилягу, – сказал он.

– Ладно!

Я по-прежнему стояла между дверью и оконной отдушиной. Мое собственное недомогание прошло, но внезапно я ощутила какое-то смущение…

Видеть картины из жизни другого человека, из жизни Нико, скрытые в его голове… это удивительно! Все равно что увидеть его обнаженным, без одежд, только еще хуже… Словно ухитриться заглянуть в мир его тайн и узнать то, о чем он никогда никому не рассказывал… Я начала понимать, почему матушка бывала так молчалива и утомлена, возвращаясь домой после того, как ей пришлось пустить в ход свой дар. А ведь многие из узнанных ею тайн были куда страшнее, чем у Нико!

– Ты чувствуешь себя одинокой? – тихонько спросил меня Нико, сидевший на нарах. – Я имею в виду – с такими глазами, как твои? Нелегко обрести друзей, когда те не могут посмотреть тебе в лицо, не покраснев.

– Друзей у меня… не много! На самом деле вообще никого нет, но неохота говорить об этом. Но у меня есть моя семья: матушка и Мелли, а особо старший брат, Давин!

И тут мне вспомнился старший брат Нико и его слова:

«Сдаешься? Ну же, Нико?.. Сдаешься?»

А Адела, живая и прекрасная в видениях Нико… Теперь ее мертвое, холодное и изуродованное тело покоится где-то в глубине замка.

– Да! Семья! – Он помолчал. – Нынче, когда тебе столько известно, Дина, ты по-прежнему не боишься такого монстра, как я?

Я многое заметила и поняла. Ясное дело, для меня кое-что изменилось. Я разглядела в нем чувство зависти и ярость. Холодность. Равнодушие. И ту самую запретную, безнадежную любовь к Аделе! Но не убийство! И не кровь, не мертвые тела! А ко мне он не был ни холоден, ни равнодушен. Я ответила ему без слов. Просто уселась на пол рядом с нарами и взяла его за руку.

– Какая ты храбрая! – сказал он. – В твоем возрасте я боялся почти всего на свете! – Он часто дышал, а рука у него была влажная и скользкая. – Дина, если я засну прежде, чем Дракан вернется и уведет тебя, то… вполне может статься, что тебе не удастся меня разбудить. Возможно, мы больше не свидимся. Полагаю, к вечеру, а он последний, здесь начнется ад. Нет! Ад… не начнется. Благодаря тебе!

Я внезапно похолодела:

– Что ты имеешь в виду… какой последний вечер? Почему он должен стать последним? Матушка знает, что ты невиновен, да и сам Дракан начинает верить в это!

В уголках его губ что-то дрогнуло – то ли улыбка, то ли гримаса, трудно понять, что именно…

– Дракан не верит в мою невиновность!

– Да, но он сказал…

– Дракан верит, что я убийца, но твоя мама навела его на мысль, что я помутился разумом. Что я, так сказать, был не в себе… И потому… Дракан даровал мне милость в своем особом понимании.

– Милость? Нико, что ты имеешь в виду?

– Говорят, что когда отрубают голову – это больно. А я никогда не отличался особым мужеством. Так вот, что бы там ни было, Дракан явился со своей фляжкой мира, – это, во всяком случае, безболезненно!

– Нико! Яд! Так Дракан, выходит, толковал о каком-то яде! Та фляжка мира… То, что можно найти на дне ее, – мир и покой смерти… Вставай! Делать тебе нечего – только валяться да помирать!

– Не уверен, что у меня есть какой-то выбор!

По крайней мере, его вырвало и от большей части содержимого фляжки он избавился, должно же это помочь?!

– Поднимайся, идем!..

Рванув Нико за плечи, я попыталась приподнять его, но он был слаб, руки его болтались, словно у тряпичной куклы, и он мне ничуть не помогал.

– Идем!

– Дина… оставь меня… – Голос его становился все более слабым и неуверенным. – Оставь… меня в мире и покое…

– Да, Дина. Оставь его!

Я оцепенела. То был голос Дракана. Он вернулся, не захватив с собой никакого фонаря. Я не слышала его шагов.

Сколько времени он стоял там, подслушивая во мраке?

До чего же маленький – премаленький ножик!

В тишине слышно было, как Нико переводит дух, быстро, хрипло, словно ему не хватает воздуха. Дракан, с неразличимым во тьме выражением лица, стоял подле решетки, будто черная тень…

Неужто и вправду все обстоит так, как сказал Нико?

– Что было во фляжке? – спросила я.

– Вино, – ответил Дракан. – Пьет Нико сверх всякой меры, а переносит это скверно… Разве он не поведал тебе нынче об этом, раз вы стали столь добрыми друзьями?

Нико издал какой-то звук, не то вздох, не то смешок:

– Ей ведомо обо мне все, кузен! Знает меня вдоль и поперек!

Дракан стоял неподвижно, молчалив и черен, почти скрытый во мраке.

– Вот как! – произнес он. – Дочь своей матери? Подойди ко мне, малышка, Пробуждающая Совесть, и я выпущу тебя отсюда!

– Нет!

– Нет? Что ты хочешь сказать?

– То, что я не уйду до тех пор, пока ты ему не поможешь! Пока не скажешь, что было в той фляжке, и не поможешь ему оправиться!

Я услыхала, как Дракан вставил ключ в замочную скважину.

– Разве твоя мамаша не учила тебя поступать как велят взрослые? В противном случае мне придется увести тебя силой!

– Сначала ты должен помочь ему! Быть может, он умирает!

При одной мысли об этом я впала в дикое отчаяние.

– Дина… теперь уходи, – хрипло произнес Нико. – Иди с ним!

Я прижала его руку к себе:

– Нет! Он должен помочь тебе! Я не хочу, чтобы ты умирал!

Дверь открылась, и Дракан снова вошел в камеру. Он встал в узком луче лунного света, но я по-прежнему не видела его глаз: капюшон плаща затенял его лицо. Плащ на нем был уже другой, не темно-синий, что он носил раньше. Этот был такой черный, что казалось, будто он поглощает свет вокруг.

– Иди сюда, Дина! – сказал Дракан, и голос его был спокоен и почти мягок. – Подойди сюда, ко мне!

В полдень на Драконьем дворе мне было так страшно, что я не поверила бы, будто бояться можно еще сильнее. Теперь я поняла, что ошибалась. Как раз здесь и сейчас я, правда, куда сильнее боялась его, чем драконов. А разве… разве мне не почудилось, что от него исходит терпкий, похожий на гнилостный, запах?

Я медленно приподнялась, встав на колени, но по-прежнему крепко держала руку Нико в своей.

– Почему ты не хочешь помочь ему? – прошептала я. Я охотно произнесла бы эти слова громче, но не смогла. – Он твой двоюродный брат.

Дракан подошел на шаг ближе, и теперь я была уверена, что от него пахло драконом.

– Брат? – переспросил он. Голос его звучал на редкость холодно и презрительно. – Ну, так они называют меня больше из учтивости. Понимаешь, ежели ты всего-навсего приблудился, по-настоящему ты к семье не принадлежишь!

Пола его плаща задела меня, и я придвинулась поближе к Нико. Из какой ткани сработан плащ Дракана? Он казался прохладным и влажным, и таким шершавым, будто корова лизнула тебя языком.

– Кузен, – хрипло спросил Нико, – что было там, в том вине?

Дракан, опустившись на одно колено, положил руку мне на плечо. Я попыталась отпрянуть, но он держал меня довольно крепко.

– Сказать? – спросил он. – Думаешь, твоя милая подружка обрадуется, а? – Он приложил другую руку ко лбу Нико. – Ты и в самом деле нездоров? Но в том вине, дражайший кузен, яда не было. Напротив! То была кровь дракона!

– Драк… – Нико захрипел еще сильнее. – Кровь дракона?

– Да, кровь дракона вовсе не яд. Она придает тебе силу, быстроту и оберегает от многих слабостей. В мелких дозах… – Он почти любовно потрепал Нико по щеке. – Но ты, разумеется, не привык к ней. Возможно, для тебя это все-таки перебор.

Внезапно я поняла, из чего сделан плащ Дракана. То была чешуя дракона. Я видала, как у нас дома гадюки на вересковой пустоши сбрасывали кожу и оставляли ее как пустую оболочку. Не происходит ли то же самое с драконами? Или же Дракан убил эту тварь и тогда раздобыл и чешую, и кровь? А что он имел в виду, говоря, что Нико, дескать, не привык к драконьей крови? Не значит ли это, что к ней привык он сам?

В нескольких шагах от меня виднелась приоткрытая дверь камеры. Где-то невдалеке должна быть матушка. А еще где-то там и другие люди, не пахнущие драконами и не пившие их кровь. Чего я, вообще-то, жду?

Выпустив руку Нико, я легонько пожала ее. Затем я увернулась от Дракана и, освободившись, помчалась к двери. Но только далеко убежать не удалось. Дракан подставил ногу, я споткнулась и упала, растянувшись во весь рост на холодном и еще влажном полу камеры. Какой-то миг я лежала оглушенная, пока он сам спокойно не поднялся на ноги, захлопнул дверь камеры и прислонился к ней.

– Куда это ты помчалась? – спросил он. – Сначала ты вовсе не желала выходить отсюда, а теперь вдруг заспешила?

Нико подвинулся и сел. Воздух с усилием нагнетался его легкими, будто надували воздушные шары, и при каждом вдохе и выдохе что-то пищало и свистело.

– Оставь ее… оставь, – задыхаясь, прохрипел он.

– К сожалению, – сказал Дракан, – это невозможно. Она мне нужна… Но если тебе хочется хотя бы еще недолго подышать, то лучше лежать спокойно.

– Нужна… тебе… – выдавил Нико. – Что ты… имеешь в виду? Да… ты…

Я, по-прежнему лежа на полу, на ощупь искала поясной ножик, которым строгала мыло. Он был вовсе небольшой… скорее маленький-премаленький… Лезвие не длиннее моего указательного пальца – но все-таки это лучше, чем вообще ничего. Я не испытывала ни малейшего желания быть нужной Дракану, для чего бы это ни потребовалось.

Я поднялась, спрятав в ладони ножик, и попыталась пригвоздить Дракана пристальным взглядом.

– Дай мне уйти! – потребовала я, подражая изо всех сил Пробуждающей Совесть. Правда, голос мой чуточку дрожал.

Он засмеялся жестким, каким-то пустым и безрадостным смехом.

– Этим меня не проймешь, – произнес он. – Можешь сколько угодно вставать в позу, а хочешь – попытайся заставить испытать угрызения совести обитателей Драконьего двора. Пожалуй, это будет полегче!

Он не запер дверь, а лишь прикрыл ее. Сделав глубокий вдох, я подошла к нему. Мне необходимо было заставить его сдвинуться с места, ну просто необходимо. Он совсем оторопел, когда я шагнула прямо к нему. И когда он протянул ко мне руки, желая схватить меня, я пырнула его ножиком. Он зашипел, отпустил меня, заслонив лицо рукой. Струйки крови, почти совсем черные в лунном свете, хлынули из косого разреза на тыльной стороне ладони.

– Дьяволово отродье! – воскликнул он, но от двери не отодвинулся.

– Пропусти меня, – потребовала я. – А не то я снова пырну тебя!

По его виду нельзя было сказать, будто эта угроза очень уж устрашила его. На лице Дракана, затененном капюшоном, расплылась широкая улыбка.

– Ножик, – раздумчиво произнес он. – Маленький-премаленький, но все же ножик! – Он рассмеялся, и в его смехе прозвучала какая-то чудная радость, даже торжество. – Ведь в самом деле это гораздо лучше… – пробормотал он. – Я думал действовать руками, но этот ножик еще лучше.

Внезапно я горячо пожалела, что вообще показала ему нож. Что-то чудное… да, почти голодное было в том, как он смотрел на меня. Точь-в-точь будто наш старый кот, обычно оглядывавший пойманных им мышей. Это было еще до того, как появился Страшила, а кот перебрался от нас к Рикерту Кузнецу.

И прежде чем я осознала, к чему он клонит, Дракан начал двигаться. Я не успела сообразить зачем. Внезапно он прижал меня к себе, обхватив одной рукой мою шею, так что мне было не высвободиться, другой же рукой он больно вцепился в мое запястье. Не знаю, закричала ли я, но какой-то звук прорезался. Я пинала его по ногам, пытаясь головой ударить Дракана в подбородок. Но разве сравнить эту схватку с тем, как мы дрались с Давином! Мою шею сдавило так, что трудно было дышать, а запястье горело, словно его жгло огнем.

Я не могла достать Дракана ножиком, а вскоре стало невозможно удержать это оружие в руке. Я не хотела, чтобы Дракан отнял у меня ножик. Я бросила его Нико, бросила как можно дальше, но получилось не больно-то удачно.

Дракан прошипел что-то – слов я не расслышала. Его рука сдавила мою шею, и все стало удивительно алым и туманным. Я хотела позвать маму, или Давина, или нашего пса, но ведь их тут не было, а мне не хватало воздуха, чтобы закричать, и алое становилось все темнее и все туманнее… Было так страшно, будто умираешь… Но вдруг мне удалось вздохнуть.

Я стояла на четвереньках и вдыхала воздух с громким, похожим на всхлипывание, хрипом, куда более сильным, чем прежде у Нико. А рядом со мной, на полу камеры, лежал Дракан и так же чудно переводил дух, издавая какие-то свистящие звуки, становившиеся все слабее и слабее и в конце концов внезапно смолкшие.

Я подняла голову. Передо мной стоял Нико с моим маленьким ножиком, ножик и его рука были запятнаны темной кровью Дракана.

– Он помер? – спросила я, когда смогла вновь заговорить.

Нико стоял, не спуская глаз с ножика в своей руке.

– Кажется, я убил его! – сказал Нико таким тоненьким голоском, будто был не старше Мелли. – Теперь-то уж мне и подавно отрубят голову.

– Он пытался задушить меня…

– Он говорил… он говорил…

– Нико, почему он пытался задушить меня? – Я вся тряслась.

– Они подумали бы… на меня… – прохрипел он.

– Они решили бы… что это ты… они решили бы… что это ты убил дочь Пробуждающей Совесть…

Его плечи резко содрогнулись – так встряхивается мокрый пес.

– Но это… это он… убит… Нико! – Сбитый с толку, он огляделся вокруг.

– Прочь, – хрипло прошептал он. – Нам необходимо уйти отсюда… прежде чем обнаружат Дракана… пока не набежала толпа…

– Идем! – сказала я, заставив себя подняться. – Теперь идем!

В его груди с каждым шагом что-то пищало, и я заставила его опереться на мои плечи, хоть и была слишком мала ростом, чтобы помочь ему по-настоящему. Но едва мы сделали несколько шагов по переходу, он вдруг остановился.

– Драконий двор, – выдохнул он. – Мы воспользуемся… плащом… Дракана!..

Я не понимала зачем. Для чего нам эта отвратительная, вонючая драконья шкура? Однако же Нико не желал ступить без нее и шагу. Так что в конце концов я заставила его прислониться к стене и направилась обратно в камеру.

Дракан по-прежнему лежал на полу поперек лунной дорожки, закутанный в свою черную драконью накидку. Мне не хотелось входить в камеру… Я видала разных животных – заколотых поросят и ягнят, одного из Мельниковых мулов, который однажды внезапно пал меж тележных дышл, – но никогда не видела мертвого человека!

– Нико… – квакнула я, словно лягушка, – я не уверена, что у меня хватит смелости подойти к нему.

– Дозволь… мне! – сказал он, едва держась на ногах, а я похолодела при мысли о двух мертвых телах зараз.

– Нет! – ответила я. – Стой здесь! Я, верно, справлюсь!

Я сделала три быстрых шага в камеру и схватила край плаща, рванув его к себе. Тело Дракана перекатилось на спину, высвободив остальную часть драконьей шкуры. Я тут же стянула ее с тела Дракана, задержав дыхание, чтобы запах дракона не проник мне в ноздри. Фу, как воняла драконья шкура!

Теперь я могла выйти отсюда – прочь от тюремной камеры и мертвого тела. И вдруг мне на ум пришло еще кое-что. Коли мы хотим уйти прочь… нам нужны ключи от Драконьего двора. А это означало, что придется коснуться Дракана.

Я искренне желала, чтобы это сделал Нико. Или Давин, или мама. Но здесь никого не было. Никого, кроме меня самой. Никого, и никакой возможности избежать этого. Только я одна! Так что, сжав зубы, я присела на корточки рядом с телом Дракана, прищурилась и стала обшаривать его пояс, ища ключи. Внезапно что-то коснулось моей ноги.

Я вскочила и истошно заорала. Нико, держась за стену, потащился в камеру.

– Что… такое?..

Я не ответила. Окаменев, я не могла отвести взгляда от руки Дракана, каким-то образом сомкнувшейся вокруг моей лодыжки. И пока я глазела на него, Дракан медленно-медленно повернул голову, глядя на меня своими сумеречно-синими глазами.

– Помоги мне, – тихонько, но отчетливо прошептал он.

Из раны, нанесенной Нико, в том месте, куда он всадил ножик, сочилась кровь.

– Дай мне фляжку!

Его хватка ослабла, пальцы разжались, он походил на паука, упустившего добычу. Но Дракановы глаза по-прежнему цепко впивались в меня.

– Фляжка… – сказала я, оглядываясь. Она лежала на полу в нескольких шагах от нас, но Дракан не мог до нее дотянуться. Там едва ли оставалось несколько глотков. Но зачем она ему?

До меня донеслось хриплое сопение вконец измученного Нико, ковылявшего в камеру. Дракану было так худо, что даже двух-трех глотков, пожалуй, хватило бы прикончить его. Но тут я подумала, что, быть может, он и сам жаждет смерти. Ему, верно, больно и жутко ждать…

Я подобрала фляжку и сунула ее Дракану в руку; он сжал пальцы.

– Спасибо, – поблагодарил он и медленно поднес фляжку ко рту.

Не знаю, сколько глотков там осталось, но он присосался к фляжке почти как младенец. А потом закрыл глаза.

– Дина… – из последних сил позвал Нико. – Нам пора!

Я бросила последний взгляд на Дракана. Затем, повернувшись к нему спиной и не зная, жив он или мертв, схватила драконью шкуру и выроненные со страху ключи и направилась к Нико.

Несущая Смерть

Караульная в конце коридора была пуста. Задумав совершить недоброе в тюремной камере, Дракан отослал стражей прочь, желая, верно, остаться без свидетелей.

Нам повезло, ведь не так-то легко было бы объяснить, почему мы собрались уходить, меж тем как умирающий Дракан лежал в камере. Я осторожно выглянула из караульной, но и по ту сторону в подземелье не было ни единой души.

– Оставайся здесь! – шепнула я Нико. – А я приведу матушку.

Кивнув, он сполз по стене вниз и уселся, прислонившись к ней. В караульной горела лишь простая изрядно закоптелая масляная лампа, но даже в ее желтоватом мерцании Нико выглядел бледным как мертвец. Он нуждался в помощи и отдыхе, а не в головокружительном бегстве по тюремным галереям и переходам да по драконьим логовищам.

Нам предстояло пройти через Драконий двор, но, если с нами будет матушка, бежать больше будет незачем. Она объяснит им, что Нико ударил Дракана, защищаясь или, вернее, защищая меня.

Ведь она Пробуждающая Совесть! Ей-то уж они должны поверить, даже, если, не пожелают поверить нам. Все это я, во всяком случае, твердила самой себе, крадучись под подвальными сводами и поднимаясь по каменной лестнице. Я была так убеждена в силе матушки, что, пожалуй, думала: даже драконы выкажут ей почтение.

Дверь была не заперта. Я отворила ее и шмыгнула в горницу. Лунный свет струился через большое сводчатое окно, в нише которого мы с матушкой играли в чет и нечет, как мне казалось, давным-давно. Полог алькова был задернут, но я слышала там внутри чье-то сонное дыхание.

– Матушка, – прошептала я, отодвинув полог в сторону. – Матушка, проснись, ты должна нам помочь… – Но я не договорила, потому что в алькове спала вовсе не она… То была женщина, которую я прежде никогда не видела.

Она открыла глаза.

– Ну, ты сделал это? – начала было она и только тогда словно бы разглядела меня. – Кто ты? – спросила она, уставившись на меня своими лишенными выражения глазами.

От нее исходил удушливо-сладкий запах, какой бывает, когда забывают переменить воду в цветочной вазе, а букет уже начинает увядать.

Запавшие щеки чужачки придавали ее лицу сходство с черепом, но в ее худых пальцах, вцепившихся в мой подбородок, было еще немало силы.

– Дай посмотреть на тебя!..

Она приподняла мой подбородок, так чтобы свет месяца падал на мое лицо.

– Дочь Пробуждающей Совесть? Она ведь твоя мать, не так ли?

– Где она? – спросила я. – Где моя матушка?

– Не здесь, – ответила она, роясь под подушкой. – Но ежели подождешь немного, я покажу тебе…

Мне так и не довелось узнать, что она собиралась показать. Внезапно я поняла, что за запах исходил от нее: просто ее благовония не могли заглушить запах драконьей крови. А из-под подушки она вытащила нож…

Я бросилась бежать, но в спешке споткнулась и упала, растянувшись на полу. В воздухе плясал белый пух. Взмахом ножа она проткнула подушку и раздраженно отбросила ее в сторону, пытаясь высвободиться из простыней и одеял.

Попятившись ползком, я наткнулась на стол и опрокинула его на нее. Она рухнула навзничь вместе со столом, накрывшим ее тело. Тощей, как у скелета, рукой она попыталась сдвинуть стол, однако нож не выпустила, а справиться одной рукой было ей не под силу.

Я прислонилась к стене, кое-как мне удалось встать. Пух кружился, будто снежинки в лунном свете.

В приступе бешеной ярости незнакомка всадила нож в столешницу, откинула голову и закричала. В ее хриплом крике слышалось шипение, как у крыс, которых ловил Страшила. На миг мне показалось, будто время остановилось. Ее серо-голубой ночной капот раскинулся по полу, так что казалось, будто она сидит на льдине. Она скинула свой белый кружевной чепец, и длинные волосы, доходившие почти до пояса, рассыпались по плечам. В волосах – черных как вороново крыло, черных как ночь – виднелись белые, словно мел, пряди, обрамлявшие лицо.

Она буравила меня своими темными глазами, и этот леденящий душу взгляд овевал холодом, тормозил мысли и лишал возможности двигаться.

Пятясь на затекших ногах, я добралась до лестницы, нащупала дверь и, проскользнув, захлопнула ее. Затем, возясь со связкой ключей Дракана, навалилась на нее всем телом. С той стороны до меня донесся шум и грохот. Несущая Смерть уже освободилась от придавившего ее стола.

Я сунула один из ключей в замочную скважину, но он не подошел. Она тем временем пыталась открыть дверь. Тощая, словно скелет, эта женщина была куда сильнее меня! Дверь дрогнула и чуточку подалась, прежде чем мне удалось снова захлопнуть ее.

Новый ключ! Он не подошел. Третий ключ… И тут замок сработал, быть может, со скрипом и скрежетом, но ключ все же повернулся! Я услыхала какой-то громкий и отчетливый звук. Она что-то вскрикивала, барабанила в дверь, пытаясь проткнуть ее ножом.

Я немного постояла, переводя дух. В горнице по-прежнему бушевала Несущая Смерть, но, к счастью, по другую сторону двери. Мне не хотелось оставаться здесь. Я стремилась очутиться дома, немедленно, в этот самый миг. Там, где кухня благоухала запахом черной бузины и печеных яблок, где Мелли клянчила ложку меда, а Страшила, лежа у очага, чесался всякий раз, когда его кусала блоха. Я хотела домой, в мою постель, домой к Давину, к матушке, туда, где никто и не пытается тебя задушить, ударить ножом или попросту сожрать.

Я всхлипнула, слезы, готовые навернуться, уже давно жгли мои веки, просочившись в уголках глаз, но вот они уже катились вниз по щекам. Я была готова забыть обо всем на свете, сжаться в комочек и ждать, когда кто-нибудь придет и спасет меня.

Но Нико ждать не мог, а Пробуждающей Совесть здесь не было. Всхлипнув еще раз, я рукавом вытерла глаза и нос. Потом сбежала по лестнице и, миновав сводчатый подвал, добралась до двери караульной.

Нико сидел там, где я его оставила. Увидев меня, он быстро поднялся на ноги:

– Дина! – После краткого отдыха его дыхание стало чуточку спокойнее. – У тебя такой вид, словно… Что произошло?

– Матушки там не было, – тоненьким голоском прошептала я, задыхаясь от плача. – Только одна… мертвая дама. Она пыталась ударить меня ножом!

Он положил мне руку на плечо, но я, не сдержавшись, приникла к нему. Он погладил меня по волосам и приложил пальцы к моей щеке:

– Совсем холодная. Но, Дина… я не верю… Здесь не водятся привидения!

– Она вовсе не привидение! Это женщина, совсем настоящий человек, только…

Я попыталась объяснить Нико, как она выглядела.

– А-а-а! – протянул он. – Ты имеешь в виду даму Лицеа. Мою тетку! Это мать Дракана. Она хворала… поэтому… так выглядит… она такая худая.

Я отерла слезы с лица. Мать Дракана?

– Быть может, поэтому она напала на меня. Но… откуда ей было знать, что сын ее мертв? Или тяжело ранен!

– А все же, Дина… ты уверена… эта история с ножом? Не думаешь ли ты… Ведь ты могла ошибиться? Может, у нее в руках было что-то другое?

Я покачала головой:

– То был нож!

Я явственно видела его пред собой: то тусклый, то блестящий в свете месяца, почти такой же длины, как моя ладонь.

– Она умудрилась пропороть ножом дыру в подушке. Пух разлетелся повсюду.

– Ну ладно! Что тогда сделала ты? Где она теперь?

– Я заперла ее там!

Положив руки мне на плечи, он слегка отстранил меня.

– Значит, ты заперла ее там?

Вдруг он расхохотался, хрипло, так как ему не хватало воздуха. Но, ясное дело, то был смех.

– Знаешь что… я посижу тут еще немного. А если выждать несколько часов, то ты, пожалуй, завоюешь весь замок, всю крепость, и притом безо всякой посторонней помощи.

Но мне было не до смеха.

– Идем! – сердито сказала я. – Мимо драконов я одна не пойду!

Он тут же снова стал серьезным:

– Дина! Ты слишком несправедлива. Я бы никогда… не бросил тебя… – Он слегка сжал мое плечо. – Теперь пора идти. Посмотрим, удастся ли нам справиться с этими драконами!

– А нельзя дождаться, когда рассветет? Он покачал головой:

– Нет. Нам надо убраться отсюда… пока нас не хватились… надо воспользоваться темнотой.

На миг я крепко зажмурила глаза, чтобы остановить подступившие слезы.

– Ладно, коли нельзя иначе… – сказала я как можно спокойнее, – тогда мы, верно, сумеем с ними справиться.

Он кивнул:

– Тем более поторопимся! Времени в обрез! Прихватив из караульной драконью шкуру и фонарь, мы двинулись к Драконьему двору.

Огасо… Огасо[2]

Леденящий холод стоял на Драконьем дворе. Он ударил нам навстречу уже у самых решетчатых ворот. Часть драконьего обиталища состояла из нескольких древних сводчатых подвалов, подобных тем, откуда ушли мы, но некогда, давным-давно, это крыло замка – подвалы да и все княжеские покои наверху – рухнуло. Так что над развалинами ныне нависало холодное как лед черно-синее ночное небо. А мох и клейкие, влажно-скользкие мелкие грибы проросли в щелях, между обломками обрушившихся стен и прогнившими балками.

Я охотно зажгла бы фонарь, взятый в караульной, но Нико сказал, что лучше не стоит. Фонарь высвечивает лишь узкий коридор, но там, куда свет не доходит, тени становятся черными и трудно что-то разглядеть. Если на нас нападет куриная слепота и мы станем метаться во тьме и светить куда попало, драконам будет слишком легко взять над нами верх. Так что мы, стоя меж двумя решетчатыми перегородками, пытались приучить глаза к темноте.

Однако на Драконьем дворе я не увидела ни единого дракона.

– Они спят ночью? – шепотом спросила я.

– Не знаю, – прошептал в ответ Нико. – Пожалуй, не стоит на это рассчитывать! – Он отыскал Драканово копье и накинул на плечи вонючий драконий плащ. – Если пахнешь как дракон, может статься, они поверят, будто ты и есть дракон, – заметил он, когда я сказала, что это мерзко.

Вдруг Нико застыл на месте.

– Они там! – пробормотал он, указывая пальцем…

Вначале я по-прежнему ничего не видела. Потом разглядела в тени под полуобрушенным сводом какое-то скользящее движение.

Драконы лежали сгрудившись, с переплетенными хвостами, и походили на гигантских змей, так как лапы были не видны. Может, так было легче сохранять тепло?!

Мама как-то рассказывала мне, что ужи, гадюки и ящерицы не могут черпать собственное тепло изнутри. Поэтому летом они лежат на камнях и греются на солнышке. Зато они могут терпеть страшный холод. «Если гадюка лежит не шевелясь, не следует думать, что она сдохла», – говорила матушка. Быть может, и драконы вынуждены лежать так же спокойно?

Ночь была очень холодной. Иней, словно белое покрывало, окутывал развалины.

– Огасо… огасо! – прошептал Никодемус – Мы идем! – Он отворил последние решетчатые ворота.

– Почему ты так говоришь?

– Как?

– Ты сказал «огасо… огасо»!

– Ну, так их называют. По-латыни!

Я глазела на змеиный клубок на Драконьем дворе. Мне было на удивление безразлично, как их называют по-латыни.

– Да, нам это страх как поможет, коли они сожрут тебя или меня, – мрачно пробормотала я.

Нико улыбнулся. Как мог он теперь улыбаться?

– Считай, что это переросшие ящерицы! – сказал он и отворил ворота.

Самым большим моим желанием было проскочить мимо драконов как можно скорее, но Нико предостерег, что этого делать не стоит. Камни были скользкие от инея и ненадежные, а обломки каменных стен только и ждали, чтобы о них споткнулись. Коли вывихнешь лодыжку и не сможешь идти, то станешь легкой добычей для голодного дракона, который молниеносно проглотит лакомый кусок.

Мы пошли. Держась вплотную к Нико с его копьем, я не спускала глаз с драконов, так что едва не споткнулась о прогнившую балку. Нико схватил меня за руку и повел, иначе я бы упала.

Сердце мое колотилось так громко, что мне казалось, будто его стук может разбудить драконов. Там наверху, под сводом, они лежали не совсем спокойно. Вначале клубок их был таким спаянным и плотным, что трудно было разглядеть каждого в отдельности. Однако один из драконов вдруг начал медленно отделяться от сородичей.

– Нико! – лихорадочно прошептала я.

– Я вижу его! – сказал он, крепче обхватив копье. – Только не останавливайся!

Легко сказать! Мои ноги оцепенели, стали непривычно чужими, да и все тело вело себя как-то странно: оно шумело, и стучало, и жужжало от страха, что этот дракон приблизится хотя бы на один шаг…

Он так и сделал. Он, широко раздвинув лапы, медленно подползал, почти сливаясь с землей. Когда же он, вытянув вперед голову, скользнул из тени в бледный луч лунного света, чешуя его заблестела, как перламутр, а длинное-предлинное туловище заструилось, сверкая всеми своими извивами, будто река в свете месяца.

Видно было, как его раздвоенный язык то высовывается из пасти, то убирается обратно, словно все время лакомясь воздухом.

– Иди дальше! – шепнул Нико, и лишь тогда до меня дошло, что я просто-напросто выдохлась. Единственное, чего мне хотелось, – это бежать, бежать не останавливаясь, но вместо этого я, с трудом передвигая ноги, вдруг просто оцепенела.

Самым скверным было то, что дракон оказался так медлителен. Я была не в силах отвести от него взгляда, а он подползал все ближе и ближе. Мне уже были отчетливо видны его блеклые желтые глаза. Медленно, раз за разом, переставлял он свои толстые чешуйчатые лапы. Медленно поднимал голову, поводя ею из стороны в сторону. Медленно разевал пасть, сине-лиловую, битком набитую острыми, пилообразными зубами.

Коли б не Нико, я, быть может, так и стояла бы там, глядя на драконьи глаза, драконью пасть и драконьи зубы, покуда он не сожрал бы меня. Но Нико дернул меня за руку и заставил двигаться дальше, хотя, по правде говоря, ноги мои не желали следовать за ним.

– Прекрати глазеть на него! – велел он. – Смотри лучше на ворота! Следи, чтобы мы двигались прямо к ним. А я не спущу глаз с этой твари!

Я заставила себя не глядеть на дракона, а повернуть голову к воротам. И тотчас поняла: нам суждено умереть!

Путь к воротам преграждал другой дракон – он был выше, толще и длиннее, чем кто-либо из его сородичей. Казалось, он заполонил собой все пространство. Его желтые глаза таращились на меня сверху, и он был так близко, что я уже видела капли молочно-белого яда на его острых клыках.

Было бы куда как славно сказать: дескать, я спокойно и храбро встретила драконий взгляд. Но как бы не так! В разгар всего этого ужаса я ощутила, как теплая струя окатила мои ноги, и поняла, что случилось.

Тонкий птичий клекот вырвался из моих уст. Даже не вскрик – ведь мне недоставало воздуха и сил, чтобы кричать. Дракон слегка откинул голову назад, как бы готовясь к удару. Я не думала ни о чем и ни о ком. Даже о Нико и матери. Я была лишь тонкой оболочкой огромной серой пустоты страха. Скоро все кончится, я даже не хочу сопротивляться. Подчинюсь кротко и смиренно, как овца.

Что-то пролетело над моей головой. И желтые глаза вдруг исчезли. Драконью голову чем-то накрыло – ага, накрыло плащом из драконьей шкуры, я внезапно это разглядела.

А еще меня ужасно толкнули в бок, так что я рухнула меж обломков стены, а Нико ринулся навстречу ослепленному дракону. Тот тряс головой, чтобы разделаться с чем-то ослепившим его, но плащ повис на нем, будто большая черная летучая мышь.

И вот в шею дракона под самой его головой вонзилось копье. Волна темной крови брызнула на Нико, дракон метнулся назад, так что человек выпустил из рук копье. Но вонзил он его метко. Дракон пошатнулся, по-прежнему ослепленный плащом, и рухнул наземь. И хотя он пытался даже перекусить копье, но видно было, что он вот-вот сдохнет. Он скреб лапами, описывая полукруги, а кровь непрерывным потоком лилась из раны на шее, орошая все вокруг и заставляя темнеть землю.

Будь этот гигантский дракон единственным на Драконьем дворе, мы бы легко проскользнули через ворота без единой царапины. Нико, не веря своим собственным глазам, смотрел на подыхающее чудовище. Верно, не каждый день доводилось ему вот так запросто поражать насмерть драконов!

А я вновь поднялась на ноги, чувствуя себя просто вошкой, мелкой, ничтожной вошкой, потому как Нико оказался умен, и силен, и храбр, а я, не в силах сдвинуться с места, лишь написала в штаны. Но мы оба вели себя глупо, так как думать о вошках или об убийстве дракона было совсем не время.

Сзади донесся скрежет когтей о камни. Больше я не успела ничего понять, поскольку на нас набросился подоспевший сородич. Нико отчаянно кинулся в сторону, перекатился кругом и уже почти вскочил, но тут первый дракон подсек его хвостом, ударив прямо в спину. Драконий хвост обвил его ноги, и Нико упал. Он лежал, как бревно, пригвожденный драконьим хвостом, без малейшей надежды когда-нибудь освободиться, а другой дракон уже приготовился вновь обрушиться на него.

Одно дело самому покорно ждать, когда тебя вот-вот проглотят! Однако же совсем другое – стоять и смотреть, как дракон пожирает того, кто тебе мил.

У меня не было ни копья, ни плаща. Но в подвале валялась куча камней. Я набрала целую горсть и изо всех сил швырнула. Дома мы с Давином обычно бросали камни в крыс на конюшне. Но в дракона попасть куда проще! Один из камней просвистел в воздухе – и угодил прямо в морду чудовища, точь-в-точь как мне хотелось.

Дракон содрогнулся и затряс головой.

Собрав последние силы, я прицелилась и запустила в него еще один камень. Дракон медленно отвернулся от Нико, перекинувшись на меня. Да, то было точь-в-точь так же… то было медленно. И не стой я неподвижно, будто маленькая жалкая овечка, угодившая в волчий капкан, я наверняка успела бы убраться прочь. Но я, отскочив в сторону, бросила в дракона еще один камень. Я кричала, швыряла камни, плясала вокруг чудовища, так что оно было вынуждено держать ухо востро и не выпускать меня из виду.

– Эй, дракон! – кричала я. – Дракон – дурак! Огасо… Огасо… Огасо…

А между тем краешком глаза я наблюдала, как Нико борется с обвившим его ноги хвостом подыхающего чудовища и постепенно освобождается. Перебравшись через туловище дракона, он вновь схватился за копье.

– Сюда, Дина! Спрячься за эту дохлятину! Да поскорее! – приказал он.

Ну да, дохлятина, какая там дохлятина! Дракон все еще шевелился. Но я легко разгадала намерения Нико. Там, на Драконьем дворе, пока мы открывали бы ворота, у нас было хоть какое-то защитное укрытие. А теперь приходилось всерьез поторапливаться, ведь клубок змей под сводом окончательно распался и четыре дракона устремились к нам. Швырнув последний камень, я помчалась изо всех сил и отчасти преуспела.

Я бежала все вперед и вперед, перескакивая через балки и обломки, ни единого разу не оступившись. Я перепрыгнула и длинную шею распростертого дракона – позади Нико, сторожившего с поднятым копьем другого дракона.

Но в тот самый миг, когда я остановилась, ища ощупью ключи, и уже видела вблизи ворота, – как раз в тот самый миг в последний раз поднял голову подыхающий дракон, плащ соскользнул с него и он вновь обрел зрение. Я не успела даже вскрикнуть. Его пасть раскрылась, а челюсти сомкнулись вокруг моей левой руки.

Драконьи зубья пронзили мою одежду, кожу и мышцы вплоть до кости. У дракона уже не было сил встряхнуть меня, как это делал с пойманными крысами Страшила. Драконья голова вновь опустилась на землю, и я следом за ней, пока не очутилась на коленях, с рукой, крепко-накрепко зажатой в пасти дракона.

Один из желтых глаз чудища таращился на меня, и я знала, что оно никогда не выпустит мою руку даже после смерти. Однако же боль была не такой сильной, как можно было предположить. Я почти ничего не ощущала. Но и сдвинуться с места не могла.

– Нико! – прошептала я, потому что силы были на исходе и кричать я не могла.

Тьма вокруг совсем сгустилась, и единственное, что я различала, был желтый глаз дракона. Но я все же услыхала отчаянный возглас Нико:

– Дина! Нет!..

Внезапно челюсти дракона разомкнулись. Воткнув копье в уголок драконьей пасти, Нико заставил челюсти разжаться. Моя рука выпала из пасти дракона, как тяжелый куль. Неясно, как это ему удалось, но Нико подобрал ключи, которые я обронила, и отворил ворота. Я не могла понять, куда делся дракон? А все остальные? Почему они не нападают на нас?

– Попробуй, сможешь подняться? Дина, идем быстрее, нельзя сдаваться теперь…

Нико подхватил меня под здоровую руку, и я кое-как встала. Почти вслепую, я неуверенно проделала последние неверные шаги к воротам. Едва Нико захлопнул за нами решетку, я упала на колени, зная, что теперь мы в безопасности. И сквозь железные прутья я увидела, почему другие драконы не напали на нас. Им было не до того, они уже жадно пожирали своего издыхающего сородича.

Мистер Маунус

Синие полоски мельтешат пред глазами. Где-то – неизвестно в каких краях – Рикерт Кузнец, взяв мою руку, кладет ее на наковальню и молотит по ней, словно это лемех, который он как раз кует. У меня адски болит голова, и от копоти лампы и спертого воздуха лучше не становится. В какой-то миг мне показалось, будто я упала, но тут же стало ясно, что я уже лежу где-то внизу. Мои ресницы слиплись и отчаянно сопротивлялись, когда я заставляла их чуть-чуть приподняться. В обступившем меня мраке виднелись лишь два смутно-туманных языка пламени.

– А когда наступит утро? – хрипло прошептала я. – Скоро ли рассветет?

– Утро уже было, – где-то в темноте произнес незнакомый голос. – Сейчас опять вечер!

Нет, я расстроилась! Ведь я так тосковала, мечтая о том, чтобы мрак наконец-то рассеялся, чтоб можно было смотреть на мир в лучах солнца – при дневном свете, на свежем вольном воздухе. А оказалось, что мне предстоит пережить еще одну долгую ночь. Из глаз покатились слезы, и, поскольку я лежала где-то внизу, они сбегали не по щекам, а наискосок – на уши.

– Так, тихо! Спокойно! – произнес голос. – Спи! Когда проснешься, снова будет сиять солнце!

Я закрыла глаза в надежде, что это правда. Но голова была забита снами о драконах, они сменялись кошмарами, в которых Нико тащил меня по бесконечно длинным переходам замка, и я чувствовала себя бесконечно усталой… У меня все болело, а больше всего рука, которая просто разрывалась на части.

Однако же голос говорил правду. Когда я снова очнулась, узенькая дорожка солнечного света протянулась по синей полосатой перинке, которой я была накрыта. Руку по-прежнему дергало, но уже не так ужасно. А рядом с кроватью сидел Нико, не спускавший с меня тревожного взгляда.

– Ты проснулась? – спросил он. – Как ты?

– Уже лучше, – ответила я, вернее, попыталась так ответить, но слова мои превратились в какое-то странное, хриплое лягушачье кваканье прежде, чем я выдавила их.

– Где мы?

– У Мистера Маунуса.

– А кто такой Мистер Маунус?

– Это я, – ответил голос, слышанный мной в ночи. Голос принадлежал высокому мужчине, пожалуй, необыкновенно высокому мужчине, самому высокому из тех, кого я когда-либо видела, с огненно-рыжими волосами и кустистыми рыжими бровями. На нем был поношенный зеленый бархатный камзол, а в рыжей бороде застряли хлебные крошки. От него исходил запах спирта и йода.

– Ты знахарь? – спросила я.

Мне был знаком этот запах, сопровождавший мою мать.

Он покачал головой.

– Нет, алхимик! – ответил он.

Если бы мои ресницы не слиплись, я бы сделала очень большие глаза.

– Превращаешь все в золото?

Он снова покачал головой, на этот раз с несколько раздраженным видом:

– Я ученый. Превращать все в золото – это выдумки обманщиков и невежественных фальшивомонетчиков. А обманывать нельзя. Истинный алхимик занимается поисками философского камня, средствами превращения простых металлов в драгоценные вещества в научном и жизненно-трезвом смысле. Это нечто такое, чему мне так и не удалось научить этого наивного паренька, что сидит рядом и ощипывает твою подушку.

Нико фыркнул и тут же выронил нитку, которую пытался вытащить из наволочки.

– На свете нет ничего столь чудесного, прекрасного и фантастического, чего бы Мистер Маунус не смог бы засушить и сделать до чертиков скучным, – сказал он. – Уж я-то знаю! Он был моим домашним учителем целых девять лет!

Мистер Маунус нахмурил могучие рыжие брови.

– Злосчастное время! – сказал он. – Но твои тогдашние глупости ничто по сравнению с той возвышенной формой идиотизма, которую ты являешь ныне. Почему же ты не желаешь признать, что…

– Маунус, – перебил его Нико, – не сейчас… Он как-то устало и тяжело помахал рукой в мою сторону.

– Да, ты прав! – согласился Маунус – Не сейчас! Сейчас юная дама позавтракает.

Он исчез за плотным темно-синим занавесом, похоже, прикрывавшим единственный выход из предоставленной мне спальни.

Приглядевшись более внимательно к Нико, я обрадовалась, увидев, что он больше не задыхается и не умирает. Он выглядел бледным и усталым, синяки на лице стали мало-помалу желто-черными, но он больше не походил на человека, который вот-вот помрет.

– Тебе лучше? – спросила я.

– Уже лучше, – ответил он, точь-в-точь как я. – Вся эта схватка с драконами явно была необходима, чтобы выпарить остатки яда из тела. А он, как видишь, оказался не смертельным.

– Но, Нико… Что нам теперь делать? Где мама? – Он смотрел в сторону.

– Сейчас все слегка запуталось. Дракан, очевидно, валяется в покоях своей матери, пребывая между жизнью и смертью, после того, что они называют попыткой убийства, а дружинники Дракана повсюду ищут меня. Они думают, я тебя похитил.

– Ну а мама? Где она?

– Мы не знаем. Никто из тех, кого удалось расспросить Мистеру Маунусу, не видел ее в последнее время.

Слезы снова покатились к моим ушам. Я не могла удержать их. Все было так печально, пугающе и запутанно, а рука так болела! Да, матушка… Если мне теперь придется опасаться еще и за матушку… Неужто с ней что-то стряслось?..

– Дина… Может, хватит плакать? Мы наверняка разузнаем, где она. Все уладится!

– Вдруг с матушкой что-то стряслось… – Я перевела дух и попыталась унять слезы, но это оказалось нелегко.

– Никто не осмелится причинить зло Пробуждающей Совесть. Мы найдем ее. Вот подожди, ты сама убедишься.

Откинув занавес, Маунус снова вошел в горницу.

– Надеюсь, юная дама попробует собраться с силами и сосредоточиться на чашке супа? – спросил он. – А ты, юный Мистер Дурная Башка, убирайся отсюда! Попробуй немного поспать. Я постелил тебе в сундуке[3] в лаборатории. Туда они вряд ли сунутся, но все же прикрой крышку.

Нико поднялся безо всяких возражений. Он так устал, что его шатало.

– Все, верно, уладится, Дина! – повторил он. – Мы скоро увидимся!

– Да, – сказала я. – Спокойного сна!

Он вяло кивнул и неуверенно двинулся к выходу. Мистер Маунус, отодвинув занавес, придержал его, пока Нико не прошел.

– Он сможет выздоро… Мистер Маунус, он совсем поправится?

Рыжеволосый верзила кивнул:

– Ему необходим отдых. Он почти не спал с тех пор, как притащил тебя прошлой ночью. А до этого ему пришлось выдержать такое, что не в силах человеческих. Но вернемся к тебе! Сможешь сама держать чашку?

Этого я не могла. Рука, побывавшая в пасти дракона, не желала меня слушаться. Кончилось тем, что Мистеру Маунусу пришлось помочь мне сесть на постели и поддерживать поднос, чтобы чашка с супом не свалилась мне на колени. Но по крайней мере я смогла сама держать ложку здоровой рукой.

Суп был удивительно вкусный – с телятиной и овощами: морковь, картошка, укроп. И когда чашка опустела, мне показалось, будто я заново родилась, стала другим человеком.

Может, ничего необычного в этом супе и не было. Но я вспомнила, что после завтрака в Доме под Липами я ничего не ела… да, должно быть, с тех пор прошло целых два дня!

Мистер Маунус слегка ухмыльнулся в бороду, увидев, как быстро исчезает суп.

– Тебе получше? – спросил он, когда чашка опустела.

– Да, спасибо. Куда лучше!

– Если понадобится, ночной горшок здесь. – Он показал мне, где стоит горшок. – Тебе нельзя разгуливать в переходах замка теперь, когда тебя повсюду разыскивают.

– Но, Мистер Маунус, если они ищут Нико и меня, а ты столько лет был его учителем, они не примутся ли искать и здесь?

– Не сразу, – ответил он, и удивительно гневное выражение скользнуло по его лицу. – Всем ведомо, что между юным Никодемусом и мной два года назад случилась ужасающая ссора и с тех пор мы не разговаривали.

– Два года? Из-за ссоры? – В моем голосе прозвучало недоверие…

Давин и я то и дело ругались. Коли б мы переставали разговаривать меж собой всякий раз на два года, мы бы уже не заговорили друг с другом никогда.

Мистер Маунус страдальчески пробормотал:

– Вообще-то, это была не просто размолвка. Насколько припоминаю, я запустил ему в лоб медной колбой. Но даже это не смогло вбить хоть каплю разума в башку этого глупца.

При одном воспоминании об этом Мистера Маунуса охватил гнев.

– Но коли вы недруги, почему Нико попросил вас о помощи? – Мистер Маунус отставил поднос в сторону.

– Ведь он знал, что я не откажу ему! – ответил он, не глядя на меня.

Я недоуменно смотрела на него, я не могла понять этих людей. Стать недругами – да, такое может быть! Не разговаривать два года… мне трудно было представить себе это, но коли ты уж так разъярился, то вполне возможно. Не разговаривать друг с другом два года и все же знать: есть на свете человек, который захочет помочь тебе, что бы ты ни натворил… то было куда выше моего разумения.

Казалось, Мистер Маунус прочел мои мысли.

– Мы невообразимо норовисты оба, – пробормотал он. – Он молод и глуп и запальчив, а я почти старик, я чуть умнее, но все-таки столь же упрям. Однако долгие годы я был ему отцом в большей степени, нежели владетель замка Дунарк. Князь и Нико – все равно что огонь и вода была эта парочка! Они абсолютно не понимали друг друга!

Одно из воспоминаний Нико внезапно совершенно явственно возникло в моей голове – его отец бьет сына, выкрикивая: «Мужчина ничто без своего меча!» Ясное дело, что при таком отце Нико нуждался в ком-то, кто позаботился бы о нем.

– Пожалуй, глупее, чем удар колбой, не придумать, – сердито сказала я.

– Да, очень глупо… – пробормотал Мистер Маунус. – Тумаков от князя Эбнецера он получал предостаточно. Мне бы не следовало… Но милостивый барчук, белоручка этакий, не желал слушаться! Ничто не помогало. Похоже, будто он решился промотать все, что имел, предать свое будущее – кем мог бы стать! Ну и покатилось… Целых два года. Однако же за помощью он все-таки пришел ко мне. – При одной мысли об этом Мистер Маунус гордо выпрямился.

– А сколько времени пройдет, покуда ищейки вычислят, где мы с Нико? – спросила я.

– Раньше или позже они, пожалуй, заявятся сюда… Ежели не придумают ничего другого, то, не найдя его ни в одном из укромных уголков замка, они наверняка учинят обыск во всей крепости! – Склонившись надо мной, он тронул заднюю стенку алькова. – А теперь погляди, – произнес он. – Здесь расположен тайник, коим я пользовался несколько раз, работая с благородными металлами и не желая, чтобы меня обокрали. Но, пожалуй, места для такой девчонки, как ты, там хватит.

Подняв матрац, он отодвинул несколько досок в сторону. И вправду, в тайнике, внизу, как раз хватило бы места для меня.

– Услышишь, кто-то идет, спрячься здесь. Это займет один лишь миг. А теперь самое время поменять повязку на твоей руке.

Да, рука выглядела жутко: синюшно-черный отек и шесть глубоких впадин меж локтем и запястьем от зубов дракона.

Однако Мистера Маунуса, похоже, больше интересовал вид моей руки выше локтя.

– Никаких признаков заражения крови, – пробормотал он. – Ты можешь шевелить пальцами?

Я попыталась. Сперва не могла заставить их слушаться, но потом три из пяти пальцев ожили. Однако мизинец и безымянный палец не желали соучаствовать ни в одном даже самом мелком движении. Мистер Маунус ворчливо произнес:

– Может, они обретут жизнь, когда отек спадет, и раны затянутся. Старайся шевелить пальцами. Сатанинские твари с чисто биологической точки зрения, пожалуй, очень интересны, но я все же не понимаю, что нам с ними делать?

– А откуда взялись эти драконы?

– Это часть приданого дамы Лицеа. Вернее, некоторые из них. А потом они распоясались, и среди них появилось несколько огромных тварей. Ну да ты и сама видела!

– Лучше б не видать, – мрачно выговорила я, разглядывая свою злосчастную руку. – Ну не чудно ли – давать в приданое драконов?

Он вздохнул:

– Отец дамы Лицеа и сам был человеком чудным. Да и свадьба ее была довольно странной. Но на самом деле многие князья, владетели замков, дорого бы заплатили за парочку таких чудищ.

– Ну да? А зачем?..

– В этом есть нечто внушающее почтение… Человек, владеющий столь редкой тварью, навевает ужас… А ты бы не испытывала почтения?

– По правде, не знаю! Может, побаивалась бы его.

– Видишь ли, для многих князей страх все равно что почтение.

Нам дозволили пробыть в мире и покое у Мистера Маунуса почти весь день. Но в тот же вечер, как раз когда я уснула в алькове, накрывшись перинкой в синюю полоску, алхимик, бережно тряхнув меня за плечо, разбудил.

– Тесс!..– прошептал он. – Быстрее вниз, прячься! Стражи вот-вот будут здесь!

Сердце мое дико стучало. Я выкатилась из алькова, чтобы Мистер Маунус мог приподнять матрац. Все это казалось кошмарно невероятным. Может, потому, что до этого мне как раз снился сон. Топот сапог в переходе уже явственно разносился по замку.

Мистер Маунус сдвинул доски лежанки в сторону так резко, что занозил пальцы, взявшись за нетесаное дерево.

– Давай вниз!..

Я кое-как втиснулась в маленький тайник, и доски еле-еле встали на место как раз в тот миг, когда кто-то уже пытался отворить дверь в сенях.

– Что бы ни случилось, не издавай ни звука! – прошептал Маунус, опуская матрац, так что в моем маленьком тесном убежище стало совсем темно. Раздался грохот, и я ощутила, что низ кровати дрогнул. Должно быть, Маунус прыгнул, чтобы занять мое место в неприбранной постели.

– Что происходит?! – злобно воскликнул он. – На что это похоже?.. Эй, ты, Юхан Стражник! Зачем колошматишь в мою дверь? Разбить ее хочешь? Да еще среди ночи!

– У меня свои указы! – тявкнул голос, должно быть принадлежащий Юхану Стражнику. И более мягко продолжил: – Верно, еще не так поздно, Мистер!

Бесконечно скрипели и скрежетали распахнутые дверцы шкафов и поднятые крышки сундуков. Стекло, скинутое с полок, громко звенело… Я так крепко сжала в кулак здоровую руку, что ногти вонзились в ладонь. Снова хлопнула крышка сундука… Это явно там нас и искали.

– Берегись, человече! – воскликнул Мистер Маунус, когда в конце концов несколько стеклянных колб рухнули на пол. – Некоторые из этих веществ опасны! Оставь в покое шкаф, я, пожалуй, сам открою его.

Вновь раздался скрип и скрежет, и внезапно алхимик взревел так громко, что в оконных рамах стекла, должно быть, задребезжали:

– Не-е-ет! Прочь отсюда! Вон отсюда… все до единого! Вон! Если вам дорога ваша жизнь!

– Погодите! Смирно! – заорал Юхан Стражник, но, судя по топоту бегущих ног, его крик не возымел большого действия. Никто из стражей явно не желал вдохнуть запах опасных веществ алхимика. И я сама испугалась, так как даже здесь внизу, под матрацем, чем-то чудно запахло и у меня защипало в глазах и в носу. Но Мистер Маунус предупредил: нужно лежать спокойно, что бы ни случилось; так я и сделала.

Снова хлопнула дверь. А затем, по крайней мере в горницах Маунуса, наступила тишина. Из дальних переходов доносились слабые отзвуки разгоряченных голосов и вроде бы драки. Только бы ничего не сделали Мистеру Маунусу!

Я-то видала синяки на лице и на теле Нико и знала, что стражи не всегда обращаются с людьми мягко и кротко.

Но вот с ужасным шумом распахнулась дверь, и раздался такой звук, словно чье-то тело шлепнулось о стену.

– Хватит, старче! Я устал от твоих фокусов! Где он?

То был на сей раз не Юхан Стражник! То был Дракан!

Орден Дракона

Неужто тайник под кроватью был таким тесным? Казалось, мне уже нечем дышать, и я вспомнила истории о заживо погребенных людях. Правда, я никогда не слыхала о ком-либо погребенном в постели, но ведь кто-то же должен быть первым. Ну а случись что-либо с Маунусом, смогу ли я выбраться отсюда с помощью одной руки?

Снаружи громогласно переругивались – на воздухе, при свете дня. Они-то, само собой, могли перевести дух… Судя по голосу, не похоже, что Дракан находится между жизнью и смертью. В самом деле, голос его звучал вполне живехонько – и безумно яростно.

– Я знаю, он здесь! – шипел он, стиснув зубы.

И снова раздался ужасающе глухой грохот. Он что, вбивает Маунуса в стенку?

– К чему вообще эти цирковые номера? Никаких опасных для жизни газов здесь нет, только немного аммиака. Дураки! Бараньи головы! Дали запугать себя вонью, что есть в каждом свинарнике! Продолжайте искать! – кричал Дракан.

Я прикусила губу. Мистеру Маунусу не вполне удалась попытка отвлечь стражей – он лишь возбудил еще большее подозрение. Теперь дело было лишь за тем, когда они обнаружат убежище Нико!

– Зачем мне давать пристанище убийце? – спросил Маунус.

Как мог он говорить так спокойно?

– Мы рассорились с ним задолго до того, как он совершил свое злодеяние. Как могли мы нынче столь внезапно стать друзьями? – Дракан с горечью засмеялся:

– Вы никогда не были недругами! Он всегда был твоим любимчиком! Даже когда вы ссорились. Конечно, он знал, что здесь ему помогут.

Тут заявился еще один страж:

– Стало быть, тут его нет, мессир! Теперь мы все обыскали.

Правда ли это? Неужто в самом деле возможно, что они опростоволосились и не заглянули в сундук? Уж не таковские они, верно, дураки!

– Он должен быть здесь! Иначе зачем же тогда вообще этот фокус с аммиаком?

– В какой-то миг я подумал, что пролились ядовитые вещества! Я заблуждался, – пробормотал Мистер Маунус. – Это благородная и честная ошибка! Вот что это значит!

– Ошибка! – фыркнул Дракан. – Ежели настанет день, когда ты не сможешь отличить ядовитый газ от безвредного аммиака, то лишь потому, что ты испустил дух! Но берегись, старче! Тот день наступит раньше, чем ты думаешь. Новый устав ордена уже действует! И предатели будут наказаны!

Топот сапог и новые приказы. А потом снова тишина! Почти невозможно поверить! Они опять ушли несолоно хлебавши!

Прошла уйма времени, прежде чем Маунус осмелился вытащить меня из моего убежища, но даже тогда он, приложив палец к губам, велел мне молчать. Какой ужасный открылся вид! Какой разгром! Повсюду осколки стекла. Они сорвали занавес, а дверцы шкафов в мастерской были почти разбиты. Разгром, ясное дело, они учинили из мести, раз ничего не удалось найти. Стража решила покуражиться. Ну зачем они, к примеру, расколошматили табакерку Мистера Маунуса? Неужто думали, будто в ней может спрятаться Нико?

Нико, бледный и дрожащий, стоял у окна, оглядывая, во что превратилось обиталище учителя.

– Мне так горько!.. – прошептал он, размахивая руками. – Вся твоя работа, твои вещи, колбы…

– Несмотря ни на что, это всего лишь вещи, – изрек Мистер Маунус, стряхивая осколки стекла с нескольких бумаг, которые также оказались на полу. – Мне должно радоваться, что они не сожгли все мои записи! Это обернулось бы катастрофой…

– Мы не должны оставаться здесь, – тихо произнес Нико. – Нельзя подвергать твой дом новому разгрому или чему-нибудь похуже!

– Вы не можете покинуть дом через эту дверь. – Маунус любовно разглаживал бумаги, скользя по ним своими широкими пальцами, словно то была детская щечка. – Я бы весьма удивился, ежели бы Дракан не озаботился выставить снаружи в переходе стражу или доносчика. Будь я на его месте, я бы так и поступил! Вопреки всему, он далеко не глуп!

– Не понимаю, как он выжил?! – пробормотал Нико. – Я был уверен, что убил его. А когда он попросил фляжку с кровью дракона, я решил, что это для того, чтобы избавиться от боли…

– Я тоже так думала… – сказала я. – Но он живехонек – живее, чем когда-либо!

– Ничего удивительного, если он пьет кровь дракона, – объяснил Мистер Маунус, будто речь шла о чем-то известном каждому идиоту.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Нико.

– Кровь дракона содержит сильное стимулирующее вещество. Иначе стычки драконов заканчивались бы смертью всякий раз, когда им перепадает кусок мяса или луч солнечного света, а спасает их яд…

Я вспомнила молочно-белые ядовитые капли, свисавшие с драконьих клыков, и содрогнулась.

– По-твоему, яд драконов не действует на них самих из-за чего-то, что содержится в их собственной крови?

– Да! Яд дракона действует успокаивающе и частично парализующе. Сам по себе он не смертелен – его действие помогает лишь удержать добычу в неподвижности, пока ее не сожрут.

Я пережила нечто подобное. Пожалуй, так со мной все и было, все слишком близко меня коснулось, превратившись в глубокое переживание, – и паралич, и оцепенение, и вонзивший в меня зубы дракон.

– Так, значит, когда Дракан пьет драконью кровь…

– Вещество, содержащееся в крови, в отличие от действия яда, бодрит и стимулирует. Так что когда Дракан просто пьет кровь, он становится таким, каким вы видели или, вернее, слышали. Быстрым, возбужденным, даже чересчур. Возможно, это ненадолго и уберегло его от смертельного шока и поставило на ноги не по-человечески быстро. Однако на долгий срок это вряд ли особенно пользительно.

Я почти перестала его слушать, глядя на сундук или, вернее, на то, что от него осталось и годилось только на щепки для растопки.

– Нико, где же ты был? Почему они тебя не нашли?

Он таинственно улыбнулся:

– Я вышел глотнуть свежего воздуха.

– Куда?

Ведь через дверь он пройти не мог, а окно… оттуда, как я заметила, открывался необычайно красивый вид на головокружительно крутой обрыв с Дунаркского утеса.

– Иди посмотри!

Он осторожно отворил окно и показал мне, как ему удалось проделать фокус с исчезновением. Прямо под окном был укреплен стенной крюк – большой заржавелый железный крест, на который он с грехом пополам смог накинуть веревочную петлю и, обвязав ее вокруг пояса, держаться.

– Я сидел и мирно раскачивался под окном, пока эти твари, слуги Дракана, разносили на куски жилище Мистера Маунуса.

Высунувшись из окна, я поглядела вниз в бездну. Коли б так пришлось раскачиваться мне, то добром бы это не кончилось. Я бы умерла от страха.

– Сдается мне, ты говорил, что не особо храбр. На миг он совершенно серьезно и честно взглянул мне в глаза:

– Это просто фантастика – на что только не осмелишься с перепугу – вдруг тебе отрубят голову. – Затем, вздохнув, Нико отвел взгляд. – Однако нам это не поможет, оставаться здесь нельзя.

Рука у меня болела. Я чувствовала страшную усталость, хотя ничего не делала, разве что, лежа в тайнике, чуть не умерла от ужаса, но такое, по правде говоря, тоже отнимает силы…

– А мы, вообще-то, посмеем лечь спать? – спросила я. – Что если они опять заявятся посреди ночи?

– Первую половину ночи буду бодрствовать я, – заявил Нико.

– Спи! Все равно мне надо навести порядок в мастерской, – сказал Мистер Маунус. – Ты, Никодемус, постоишь на страже перед рассветом. Но ежели Дина сможет выдержать, ей лучше улечься внизу, в тайнике, а мы подготовим доски и матрац. Ведь в прошлый раз мы едва успели…

Мы так и сделали. Меня положили на удобную перинку и посоветовали думать о тайнике как об уютном теплом гнездышке, а не как об открытом гробе. Быть может, это в придачу и подействовало. Или же… Просто я так устала, что могла бы уснуть где угодно.

Внезапно среди ночи меня разбудили какие-то звуки, – похоже, в соседней горнице дрались, кто-то кричал:

– Нет! Нет! Нет!

Я была уверена, что вернулись люди Дракана и обнаружили нас. Но, оказалось, это кричал Нико, лежавший на матраце возле алькова. Он кричал и бился, покуда Мистер Маунус пытался разбудить его и успокоить. В конце концов Нико пришел в себя.

– Это всего-навсего кошмар, Нико, – произнес огромный рыжебородый великан, обняв его, словно малое дитя.

Так я впервые услыхала, как Мистер Маунус обратился к Нико иначе, чем с обычным «Никодемус» или «юный Мистер Дурная Башка».

– Я знаю… Но они лежали там, и все было залито кровью… И, Мистер Маунус, ведь это на самом деле! Ведь так оно и было в действительности! Адела и Биан! И мой отец!

– Да, так оно и было! И это ужасно! Но это не твоя вина!

– Ведь я даже этого не знаю!

– Нет, знаешь! А ежели сомневаешься, спроси у меня! Или у своей маленькой подружки, что лежит там в норе. Или у ее маменьки. Мы все знаем: ты невиновен! А ежели не можешь спокойно спать, то должен, самое малое, попытаться хоть немного отдохнуть.

– Мистер! А мы не можем хотя бы ненадолго зажечь лампу? Только чтобы видеть, где я.

– Разумеется, – согласился Мистер Маунус. – Это вполне возможно!

Остаток ночи прошел довольно спокойно. Но во время завтрака нам с Нико пришлось прятаться. Я устроилась в своей норе, поставив кружку и тарелку на живот, чтобы не видно было, что Маунус не один. Нико висел в своей «люльке» за окном, озаренный утренним светом, надеясь, что никто в этом крыле замка не выглянет из окна и никто из рыбаков да собирателей устриц и моллюсков на маршах[4] внизу не сочтет достойным внимания окно и юного отрока, похоже приводящего в порядок стену высоко над их головами.

Но нас потревожил вовсе не Дракан и не стражи.

– Ты видел эту бумагу? – Вопрос раздался, едва Мистер Маунус отворил дверь. – Такие развешаны по всему городу. Должно быть, он заставил писцов работать всю ночь напролет.

– Доброе утро. Что я должен был видеть?

– Вот это!

На какое-то время все стихло, – вероятно, пока Мистер Маунус читал взволновавшую всех бумагу.

– Вот как, коротко и ясно! – воскликнул он. – Но ведь этого и следовало ожидать, после того что вчера вечером сказал Дракан.

– Дракан? Он был здесь вчера?

– А ты думаешь, это мне самому надоела моя старая мебель?

Похоже, только теперь Предводитель дружинников наконец огляделся вокруг.

– О боже! Ну и вид! Ну и разгром!

– Дракан вбил себе в голову ложное представление, что я, мол, спрятал Мистера Никодемуса среди своих стеклянных колб.

– А разве не так? Я полагаю… Естественно, не среди стеклянных колб, но где-либо в другом месте?! Добрейший Мистер Маунус, тебе известно, где наш молодой господин?

– Нет, – ответил алхимик. – Почему ты спрашиваешь?

– Потому как мы… потому как, сдается мне, молодому господину надлежит знать: есть в замке несколько человек, что сомневались в его вине еще до этого указа. – Послышался шелест, будто он помахал листом бумаги. – И наши сомнения ничуть не уменьшились!

– Вот как!.. Подобные речи лучше вести потише! Предводитель дружинников понизил голос:

– Ты, верно, прав, мой добрый друг! Но все равно сказать об этом надо!

– Видел ли ты кого-нибудь в переходе или на лестнице, когда поднимался сюда?

– Не-е-ет!.. Да, то есть никого, кроме той, что драила ее… я имею в виду лестницу!

– Спасибо, друг! Благодарю, что пришел, благодарю за твои слова! Но нам следует остерегаться еще некоторое время. Будь осторожен и беседуй лишь с теми, в ком уверен, на кого можно положиться.

– Я буду очень стараться. Прощай, Золотых Дел Мастер!

– Ты ведь знаешь, я ненавижу этот дурацкий титул!

– Да. Именно поэтому я его и употребляю! Мистер Маунус фыркнул:

– Ну ладно. Тогда прощай, Предводитель дружинников!

Мне показалось, будто прошла целая вечность, прежде чем Мистер Маунус пришел ко мне и помог выбраться из тайника. Но это, возможно, потому, что я сгорала от любопытства. Нико уже стоял в сенях, согнувшись и держа в руке лист плотной желтоватой бумаги. Я встала так, что могла заглянуть ему через плечо. Вот что там было написано:

– было написано большими буквами. И далее:

– Написано так, словно я уже мертв… – прошептал Нико.

– Да, Дракану весьма хотелось бы увидеть такую картину, – едко пробормотал Мистер Маунус. – Но, поверь мне, он не учел одну мелкую деталь. Мелкие детали обладают способностью сокрушать крупные… Ты слыхал, что говорил Оссиан?

Нико кивнул:

– Да! Но многие ли мыслят, как он?

– Этого сказать нельзя! Ежели Дракан не осмелился подождать с этим указом, то, пожалуй, причина тому, среди прочих, именно такие люди и страх, что их станет слишком много.

– А что такое «кровный сын»? – спросила я. – Я никогда раньше таких слов и не слыхивала.

– Дракан утверждает, мол, он – незаконный сын моего отца, – объяснил Нико. – То есть рожденный вне брака.

– Моя мама никогда не была замужем. Не стану же я из-за этого незаконной!

– В княжеских семействах этому придают значение, – сказал Мистер Маунус. – Покуда есть рожденный в браке наследник, у незаконного никаких прав нет.

– Ну и глупость!

– Может, и да! Но таков закон. – Маунус положил мне руку на плечо. – Будь я на твоем месте, у меня не возникло бы желания долго размышлять о законных и незаконных детях. Ведь то, что ты унаследовала от своей матери, все-таки нельзя отнять у тебя, как поступает Дракан с Нико, верно?

Я невольно прикоснулась к своему амулету, будто страшась, что кто-то его отнимет. Мне вдруг показалось… в моей душе что-то тихо и незаметно изменилось. Я больше не была прежней – той, которая тогда, в конюшне, желала лишь одного: избавиться от этих проклятых глаз Пробуждающей Совесть. Теперь я не была уверена, что хотела бы отделаться от них, коли б могла.

– Смехотворно! – резко сказал Нико. – Как он может утверждать, что он-де мне кровный брат?

Мистер Маунус спас Оповещение, вырвав его из рук Нико, прежде чем оно угодило в очаг.

– Потому что это правда!

На мгновение Нико утратил дар речи.

– Он мой кузен! – гневно-прегневно воскликнул он.

– Нет! Он тебе сводный брат!

– Да, но мой дядя…

– Твоему отцу очень хотелось запереть даму Лицеа в своей опочивальне. Но жениться на ней он не желал. Он опасался, что ее семейство обретет слишком большую власть. И тогда ему пришлось согласиться на ее скоропалительное супружество с твоим дядей Эзрой, сводным братом твоего собственного отца. А Эзра сам был внебрачным сыном, а потому не мог стать законным наследником.

Я подумала о драконах – приданом дамы Лицеа. Так, стало быть, на эту историю намекал Мистер Маунус, говоря, что то было диковинное супружество.

– Откуда тебе это известно? – спросил Нико, бледный от гнева и удивления.

– Потому как я тоже способствовал этому супружеству.

– Да, но Дракан… он… все это время… – Нико совершенно утратил способность говорить связно.

– В свое время Лицеа поклялась – и то было частью уговора, – что никогда не поведает истину своему сыну. Похоже, она нарушила клятву.

Я глянула на грамоту…

– «Дом Равна ныне пребывает без рожденного в браке наследника и главы семейства…» – медленно прочитала я. – Потому-то… Потому-то и убили Биана.

– Да, – подтвердил Мистер Маунус. – Ведь никакого резона в том, будто их убил Нико, нет, верно? Я бы мог, в самом крайнем случае, в безумнейшей своей фантазии, представить себе, что Нико в ярости ринулся на князя Эбнецера! Но Адела и Биан? Никогда в жизни! Дракан же – напротив… Ежели бы Биан остался жив, ежели б Адела родила еще одного ребенка, то оба они постоянно стояли бы меж Драканом и княжеским титулом. Разве не так? Но вот убиваешь князя и двоих из его наследников и перекладываешь вину за содеянное на третьего – и «Дом Равна пал. Орден Дракона вознесся там, где пал Ворон!»

Тело Нико сотрясала страшная дрожь.

– Неужто так было? Ты в самом деле думаешь, что все так и произошло?

– А почему бы и нет? Какой-нибудь порошок в твой бокал вина… или, пожалуй, все-таки капля драконьего яда… Стоит тебе сильно захмелеть, ты на вкус не отличишь одного от другого. А ведь что-что, во хмелю ты бывал нередко!

Горькая укоризна сквозила в последних словах Маунуса, но Нико едва ли обратил на это внимание.

– Значит, я не убивал! – прошептал он. – Значит, я наверняка не убивал!

На негнущихся ногах он прошел в спальню, кинулся на матрац и, натянув перину, уткнулся в нее, чтобы мы не слыхали, как он плачет от радости и облегчения.

Мистер Маунус и я какой-то краткий миг глядели друг на друга, – он впервые по-настоящему открыто посмотрел мне в лицо… И мы оставили Нико в покое.

– Но… – начала было я.

– Что?

– Дракан смотрел мне в глаза. А прежде смотрел в глаза моей матери… Он убил троих людей и пытался заставить осудить за эти убийства четвертого… и все же он спокойно смотрел нам в глаза. Как он мог?

– Этого не знаю, – отозвался Мистер Маунус. – Да и знать не желаю!

Вдова

Нико поднял как можно выше погнутое металлическое зеркало, чтоб я могла увидеть себя.

– Ну что? Как тебе кажется? – спросил он.

По правде, я не знала, что и сказать. Хотя прежде волосы мои, быть может, и напоминали конский хвост, но они, несмотря ни на что, были густыми и длинными, такими длинными, что я могла на них усесться. Теперь же у меня на голове не было ни единого волоска длиннее моей ладони. Из-за того, что волосы были такими жесткими, они теперь торчали во все стороны, и я стала похожа на… сама не знаю, на кого я стала похожа. Может, на тролля? Или на подземное существо? Во всяком случае не на девочку. И тем более сейчас, когда я сменила платье на одну из шерстяных рубашек Мистера Маунуса, доходившую мне почти до колен. Рукава пришлось обрезать и подшить, так что они уже не свисали закрывая руки. Маунус также одолжил мне кожаный пояс, чтобы подхватить широкую шерстяную рубашку.

К счастью, на мне были надеты длинные полотняные панталоны, и Маунус помог мне обернуть ноги портянками и накрепко перевязать их длинными кожаными шнурками.

Коли не слишком внимательно глядеть, я могла свободно сойти за одного из тех мальчишек-посыльных, что все время сновали меж замком и городом, или за беднягу, который зарабатывает скиллинг, вынося отбросы или притаскивая дрова и воду тем, у кого есть средства, чтобы откупиться от грязной работы.

– Обращайся «господин» ко всем, кто относится к мужескому полу, и «фру»[6] – ко всем особам женского пола, независимо от того, к какому чину и званию они принадлежат. И прекрати смотреть кому-либо в глаза, – посоветовал Маунус.

– Только бы мне не спятить, – боязливо сказала я, – я ведь совсем не знаю здешних мест.

– Дозволь мне еще раз услышать от тебя, как покинуть замок! – попросил Маунус.

– Надо выйти за дверь и направиться налево. Спуститься вниз по первой же лестнице. Выйти на Арсенальный двор. Идти к кузнице вдоль восточного флигеля. Совсем рядом с кузницей через узкие воротца пройти к Каретному проулку. Затем – мимо Кленового двора и дальше прямо в Конюшенный проулок. Потом – налево через Нижние врата, коли страж вообще выпустит меня.

И все это лишь для того, чтобы выйти из замка. Да, пожалуй, у нас дома все чуточку иначе: откроешь ворота – и ты уже на проселочной дороге!

– Окажешься благополучно в городе, тебе будет легче спрашивать, как пройти, не возбуждая подозрений. Ну а вспомнишь, что я говорил, то без труда отыщешь дом Вдовы.

– Все это мне не по душе, – вмешался Нико. – А что если один из стражников признает ее?

– В таком-то одеянии? Вряд ли!

Мистер Маунус поправил на мне пояс и стал разглядывать меня, будто товар, предназначенный на продажу.

– Нечего посылать ребенка выполнять мужскую работу, – мрачно пробормотал Нико. – Это неверный шаг!

– Мне уже почти одиннадцать! – запротестовала было я.

Маунус, фыркнув, окинул Нико острым взглядом:

– А далеко ли, ты полагаешь, ты успеешь пройти, прежде чем стражи схватят тебя? Или меня? Ответь на этот вопрос, Мистер Дурная Башка! У нее же есть шанс пройти, ибо Дина – дитя!

– Но они разыскивают и ее! – воскликнул Нико.

– Они ищут дочь Пробуждающей Совесть. А разве этот мальчонка похож на дочь Пробуждающей Совесть?

– Пожалуй, у меня получится, – сказала я, правда менее спокойно, чем мне бы хотелось. – Ведь никто меня здесь не знает. К чему им обращать внимание на случайного мальчишку, который тащит дрова?

– Будь уверена, если ты посмотришь им в глаза, они обратят на тебя внимание. – Голос Нико был острым, как лезвие ножа. Похоже, он больше гневался на Мистера Маунуса, но и на себя тоже; впрочем, гнев разжигало и то, что он не смог придумать план получше.

– Ладно, зарублю это себе на носу. А раз Мистер Маунус постриг мне волосы, будет не так уж трудно не глядеть в глаза людям.

Челка, свисавшая на глаза чуть ли не до самого кончика носа, была словно частокол. Это раздражало, но я старалась не отводить ее все время со лба. Зато стоило мне лишь самую малость склонить голову, как челка вовсе закрывала мне глаза.

Хотя Нико упорно продолжал выдвигать возражения, мы все сделали так, как решил Маунус: здоровой рукой я закинула пустую корзинку для дров за спину и сунула большой палец другой руки за пояс, чтобы она не висела и не болталась. Раны еще не зажили, но все же немного затянулись, и боль уже не рвала хворую руку на части. Но, пожалуй, хорошо, что корзинка была пуста, потому как ноги мои ослабели и явственно давали знать, что я несколько дней пролежала в постели.

– В путь, Дина! Дом вдовы аптекаря сразу за церковью Святой Аделы. Тут уж никак не ошибешься.

– На это я и надеюсь, – пробормотала я, выглядывая наружу.

Переход был совершенно безлюден, и я, шмыгнув налево, направилась к ближайшей лестнице. Внизу, у самых ступенек, стоял, прислонившись к стене, страж, жевавший ломоть сала. Его борода и пальцы блестели от жира. Я почувствовала, что мои колени дрожат и ноги подкашиваются. И не только потому, что я долго пролежала в постели… Но страж даже не взглянул на меня, когда я, стуча деревянными башмаками, спустилась по скользким каменным ступенькам.

Для него я была всего лишь мальчонкой с дровяной корзиной на спине. Я прошла мимо караульщика, склонив голову с учтивыми словами «Доброе утро, господин!», произнесенными так, как научил меня Мистер Маунус.

Страж пробормотал в ответ что-то невнятное, продолжая жевать. У меня засвербило меж лопатками, я все ждала, что раздастся окрик: «Эй! Стой!» Но караульщик, ясное дело, по-прежнему лишь пережевывал мясо.

И вот я уже на Арсенальном дворе.

Это была огромная площадь, может самая большая из всех, что я когда-либо видела, там толпилось столько людей и животных… За один раз такое множество мне видеть не доводилось… Но вообще-то, площадь перед замком не очень отличалась от дворов у нас дома в Березках.

Зато суматоха на здешнем дворе не знала себе равных. Гуси, переваливаясь, бродили у поилки, громко гогоча, клюя и толкаясь, они пытались прогнать оттуда уток и голубей. Четыре козы ждали на привязи, когда их подоят, от одной из них, блея, спотыкаясь и еле двигаясь на слабых ножках, отделился козленок.

Лысый широкогрудый человек в повязанном на животе белом фартуке что-то орал, поминая недобрым словом какого-то олуха мальчишку, которого явно послали за куриными яйцами и сельдереем. А под навесом была подвешена за задние ножки поросячья туша в ожидании, когда же ее разделают. В первый момент казалось, будто этот поросенок был единственным на всей площади, кто не орал во все горло.

Было бы глупо остановиться, глазея по сторонам, словно сосунок, никогда прежде не видевший ярмарки. Наоборот, мне ведь следовало вести себя так, будто я здесь бываю каждый день. Но где же кузница? Мистер Маунус говорил, что надо идти вдоль восточного флигеля замка, а потом… Тут до меня донесся лязг железа, которое молотили на наковальне. Рядом в ожидании новой железной обувки были привязаны лошади.

Но только я собралась свернуть в узенькие воротца, ведущие к Каретному проулку, как из деревянного просмоленного сарая вывалилась небольшая ватага потных от жары парней; они грубо толкнули меня, прижав к стене кузницы. На некоторых из них были лишь штаны, остальные в темно-зеленых мундирах – форме стражников замка.

– Сказано было – искать оруженосных людей, тех, кто способен держать оружие, – прорычал один из облаченных в мундир. – Не высматривайте всякий сброд, никогда не державший в руке меча!

– Пожалуй, этому можно и научиться! – сказал щуплый темноволосый юноша. – Там написано: «…будь он высокого или низкого звания…» Нечего обещать людям нечто такое, чего не собираешься делать!

– Никак ты обзываешь Драконьего Князя лжецом? – завопил дюжий ратник и толкнул темноволосого юношу к стене совсем рядом со мной; мне пришлось присесть, чтобы он не задел меня рукой по голове. Я, съежившись, попыталась было убраться подальше, но тут внезапно повсюду оказались дружинники князя.

– Спокойно, Дрес! – примирительным тоном сказал тот, что в мундире, и придержал ретивого дюжего ратника, прежде чем тот успел ударить юношу еще раз. – Князь Дракан держит слово! У него хватит места для всех, кто захочет ему служить. Но ты-то можешь уразуметь: можно ли вот так, за здорово живешь, в один день сделаться из мелочного торговца рыцарем!

– Я подмастерье бондаря, а вовсе не мелочной торговец!

– Ну да, бондарь ли, торговец – все едино, но ты, во всяком случае, не воин. Пока еще! Но коли очень захочешь им стать, тебе надобно выучиться исполнять указы. Сможешь?

– Верно, смогу!

– Тогда ступай к Гарнизонным вратам – там, за Арсеналом. И скажи, что Предводитель дружинников присвоил тебе звание новичка. Согласен?

– Ладно, – ответил темноволосый, расправив плечи.

Ясное дело, это помогло ему преодолеть недовольство, ведь ему присвоили какое-то никчемное звание.

– Вы трое тоже пойдете туда с таким же точно указом. – Он махнул рукой в сторону полуодетой троицы. Двое из них, ретиво выпрямившись по стойке «смирно», как и первый, двинулись по площади какими-то диковинно-оцепенелыми шагами, верно, им самим казалось, что так подобает идти мужественным воинам. Картину слегка подпортило то, что одному из них у колодца пришлось отскочить в сторону, чтобы его не клюнул гусь.

Третий, не сходя с места, медленно натягивал через голову обычную шерстяную рубаху. Он был чуть постарше других, наполовину облысевший, с уже седеющей бородой, седые волоски пробивались и в темных завитках на груди.

– «Новичок»! – кисло произнес он. – Хорошая придумка! Но в отличие от этих идиотов я-то знаю, что слово «новичок» означает лишь «начинающий».

– Ну и что с того, Седобородый? Мы ведь все должны где-то начинать!

– Да, но я вовсе не уверен, что это произойдет здесь. По крайней мере со мной!

– Да, ты чуток староват, чтобы начинать воинскую службу, разве не так? Зачем ты вообще-то явился?

Седобородый отвел глаза:

– Была у меня небольшая усадьба да мастерская по выделке седел неподалеку от Эйдина. Но тут явились люди Фредина. Имение разграбили почти дочиста, а остальное сожгли. Один из этих троих идиотов мой сынок! Отныне единственный мой родич…

– Тогда ступай за ним, Седобородый! Нам всегда пригодится хороший седельщик!

Седобородый кивнул и двинулся вслед ушедшим.

Один из дружинников мало-помалу подвинулся, и я смогла с трудом протиснуться. Никто из них этого даже не заметил, хотя они буквально могли дотронуться до меня! Вообще-то, Мистер Маунус был прав: до сих пор никто не обратил внимания на сопливого щенка с дровяной корзиной.

Предводитель похлопал Дреса по литому плечу, да так сильно, что звук эхом отозвался в проулке.

– Ну, давайте войдем в дом и займемся нашими делами, испытаем, насколько мы едины. День предстоит долгий!

Они снова исчезли в просмоленном сарае, а я, обрадованная, что меня не заметили, поспешила вниз в проулок.

Там было оживленно. Девочка моих лет тянула за собой двух рыже-коричневых широкобрюхих коров. Они прошли совсем рядом со мной, и моей руки коснулся теплый мягкий бок одной из буренок.

Затем проулок расширился, и я внезапно узнала усадьбу, возле которой Дракан снял меня с лошади в тот вечер, когда мы добрались до Дунарка. В тот раз здесь было почти безлюдно, но нынче оказалось не протолкнуться. Тут было полным-полно людей и животных. Я, увидев лошадей, вспомнила, как Мистер Маунус сказал, что большие строения по правую руку в проулке будут княжеские конюшни. Теперь оставалось лишь обогнуть конюшни и, миновав Нижние врата, пойти налево…

Но у ворот снова было скопление народа, у меня сердце юркнуло в пятки, когда я увидела, как внимательно разглядывают стражники всех выходящих. Они сорвали шляпу с головы хорошо одетого юноши. Тощая старуха с ручной тележкой – даже не поверишь, что она была в силах ее толкать, – бранила стражников и шумела, пока те переворачивали все мешки на ее тележке.

Ясное дело: они кого-то искали. Было нетрудно догадаться: этот «кто-то» был Никодемус. А может, искали и меня. Я постояла немного, прикидывая: попытаться ли пройти через Нижние врата или же лучше повернуть назад? Есть ли такое место, где пройти легче? Быть может, Кленовые врата, через которые мы с Драканом попали в замок? Но их тоже охраняло несколько стражников, а кроме того, этот путь увел бы меня из города прочь. А я боялась, что мне потом не удастся отыскать дом вдовы аптекаря.

Постепенно продвигаясь к воротам, я чуть сильнее сгорбилась под своей корзиной. Матушка частенько говаривала, что коли захворал, порой выздоравливаешь быстрее, полагая, что ты здоров. Это и вправду помогло, когда я хворала коклюшем. Не поможет ли вера в это и сейчас? Зажмурив глаза, я представила себе, что уже миновала ворота, что стражники вообще не заинтересовались худеньким мальчишкой с дровяной корзиной на сутулой спине.

– Ты куда, паренек?

Мой живот превратился в камень, я была просто уверена в этом. В холодный как лед, серый, мокрый камень, весивший целую тонну. Сначала в голове у меня все стихло, и я едва не кинулась прочь. Но в такой тесноте и давке далеко не убежишь. И вдруг я услыхала гнусавый, заикающийся голосок, который вырвался у меня изо рта. Голосок, вовсе не походивший на мой собственный.

– Домой, добрый господин! – прогнусавила я. И я уже твердо знала, откуда этот голосок. Точно так дома, в Березках, говорил Мальте-дурачок.

– Да, могу себе представить, – угрюмо сказал стражник. – А где же твой дом?

– У моей матери!

Он раздраженно огрел меня древком своего копья.

– Слышь-ка, ты наглец или попросту дурак? Где живет твоя мамашка, сопливый ты щенок?

– Дома! За церковью!

– За какой церковью? Святой Аделы или Магды? Отвечай!

Он снова ударил меня древком, на этот раз чуть сильнее, чем прежде, а я, подумав о Мальте-дурачке, начала всхлипывать и ловить ртом воздух, будто плакала.

– М-м-магды, добрый господин! Не надо меня бить, добрый господин!..

– Да оставь ты беднягу паренька в покое, ведь всякому видно, что у него с головой не все ладно! – Это произнесла крупная сильная женщина с корзиной выстиранного белья, одна из тех, кто стоял позади меня в очереди. – Так мы тут проторчим до самого полудня!

– Да пропусти его, Матис, пусть катится! – пробормотал второй стражник. – Ведь это всего лишь бедолага с нижнего Грязного города, безотцовщина, один из приблудников, которому досталось много колотушек и мало еды. Или, по-твоему, это княжеский сын? Да уж, только князю и дела в том бардаке, где трудится его мать. Убирайся, щенок. Вон отсюда! – Да, господин, – всхлипнула я. – Спасибо, господин!

Мистер Маунус оказался прав. Заблудиться было почти невозможно, потому что стоило только выйти из крепости, как уже видны были колокольня и медная крыша церкви Святой Аделы. За церковью раскинулись Аптекарские сады, а там, за побеленной оградой сада, среди зарослей ветлы и шиповника стоял дом вдовы аптекаря.

Миновав калитку, я тут же почувствовала себя как дома, хотя никогда здесь раньше не бывала. Тут пахло точь-в-точь как в садике целебных трав моей матушки за Домом под Липами. Здесь тоже стоял свежий и резкий аромат сальвии и каких-то других пряных трав, да еще более тяжелый и удушливый запах бегонии и черной бузины – высокой, с блекло-желтыми цветочками. Вокруг в лучах осеннего солнца сонно жужжали пчелы, собирая нектар для последнего в этом году меда, а на грядке, рядом с усыпанной гравием дорожкой, стояла на коленях женщина и вытаскивала из земли головки чеснока. Соломенная шляпа затеняла ее лицо, а светло-синяя косынка не позволяла осеннему ветру сорвать шляпу.

– Фру Петри? – вопросительно произнесла я, не уверенная, что это и есть вдова аптекаря.

Я представляла себе ее в черном, в трауре, быть может, потому, что все называли ее Вдовой. Но юбка на ней была цвета зеленого мха, а блузка – желтого, ее плечи окутывала плотная светло-коричневая шаль, похожая на оленью шкуру.

– Да? – сказала она и выпрямила спину. Она оказалась еще к тому же моложе, чем я думала. На ее лице, затененном шляпой, было не так уж много морщин – лишь одна меж бровями да бороздки возле уголков рта.

Она, верно, была тех же лет, что и моя мама, и уж всяко не такой жалкой, беспомощной старушкой, какой я ее себе представляла. Красивые золотистые волосы слегка прилипли к ее вспотевшему лбу, и непохоже было, что в них проглядывают седые пряди.

– Привет вам от Мистера Маунуса!

– Вот как?

Стряхнув с рук землю, она бросила на меня косой взгляд. Высокого для женщины роста, она, даже стоя на коленях, была не намного ниже меня. В последнюю минуту я забыла склонить голову так, чтобы не привлекать внимания к моему взгляду.

– Ладно, тогда, пожалуй, нам лучше войти в дом! – Поднявшись, она стряхнула сор с юбки. – Будь добр, возьми эту корзинку!

Хорошо ей было говорить! Ведь у меня была своя собственная корзина для дров, так что свободной оставалась лишь левая рука. И я не была уверена, что вообще смогу удержать ее плетеную корзинку, потому как пальцы хворой руки меня по-прежнему не слушались. Я ухватилось было за ручку корзинки, но, когда хотела поднять ее, пальцы разжались, и головки чеснока снова рассыпались по земле.

– Простите, – извинилась я, чувствуя, что краснею. – У меня рука хворая.

– Поэтому он и прислал тебя?

– Нет, – ответила я и, присев на корточки, стала собирать чеснок.

– Пусть валяется, – сказала она. – Заберу его позже.

Она сама взяла плетеную корзинку, и мы пошли по посыпанной гравием дорожке к серому каменному жилому дому.

– Присядь! – пригласила она, кивнув в сторону выкрашенной в синий цвет кухонной скамьи. – Тогда я смогу осмотреть твою руку, пока ты рассказываешь мне, что у Мистера Маунуса на сердце.

Я села и с любопытством огляделась вокруг. Горница походила на кухню, на поварню, и все-таки это было вроде нечто совсем другое. Здесь был дровяной очаг и рабочий стол и насос – подумать только, насос в самом доме! И еще полки! Повсюду полки, выкрашенные в синий цвет, начиная от вылощенного пола до самых просмоленных балок потолка. И эти полки были плотно заставлены горшочками и бутылями! Их было еще больше, чем у Мистера Маунуса до того, как большую их часть разбили вдребезги люди Дракана.

Вдова раздула огонь и подложила дрова в очаг.

– Ты голоден? – спросила она, накачивая воду в большой медный котел.

Я кивнула. Все это время нам приходилось делить на троих съестные припасы Мистера Маунуса, предназначенные ему одному, потому как, если б он внезапно стал потреблять больше, это возбудило бы опасные подозрения.

– Ну, что ему надо от меня, этому старому ворчуну?

– Я должен передать слова Мистера Маунуса: некто, на кого охотится дракон, нуждается в помощи.

Она резко перестала качать воду. Еще несколько мгновений насос работал – вода все лилась, – а потом прекратил.

– Мне бы следовало, пожалуй, догадаться… – тихо сказала она. – Он всегда был привязан к этому юноше. Только бы сейчас он был прав!

– Я должен еще сказать, что это сам дракон проложил себе путь к вершине. – Круто повернувшись, она уставилась на меня.

– Он невиновен, – произнесла я.

– Да ну? Ты и это должен мне сказать? А кто ты такой, чтобы произносить подобные речи в моем доме? Речи, которые могут стоит людям жизни?!

Она воскликнула негромко, но это напомнило мне звуки, которые слышатся, когда кузнец опускает докрасна раскаленный клинок в ведро с водой.

– Дина Тонерре, – сказала я, глядя вниз на столешницу. – Дочь Пробуждающей Совесть.

– Дочь Пробуждающей Совесть…

Три шага, и она уже стоит рядом! Ухватив меня за подбородок, Вдова другой рукой отвела со лба мою густую челку. Она стойко выдержала мой взгляд, куда дольше, чем другие люди. Потом, отпустив меня, села на скамью по другую сторону стола.

– Дочь Пробуждающей Совесть, – прошептала она. – Да, да, я верю в это… И ты клянешься, что тебя послал Мистер Маунус?

– Да, он говорил, что сестра его была ворчунья, сварливая «пила», а дочь ее еще хуже.

Она улыбнулась:

– Я тебе верю. И как ты, быть может, вычислила… он мне дядя. Его племянница – это я и есть. – Она снова встала, подняла котел и поставила его на очаг. – Что ему от меня надо? Что мне следует сделать?

– У меня записка. Но чтобы прочитать ее, нужно снять повязку с моей руки. Мистер Маунус сказал, что, ежели они настолько далеко продвинулись в своих поисках, все равно быть беде! Ни один из них, заметив эти раны, не поверит, что меня всего-навсего укусила собака.

Вдова помогла свернуть повязку. А увидев большую треугольную рану, она удивленно подняла брови:

– Скажи на милость, что ты сделала с собой?

– Это меня укусил дракон. Настоящий четверолапый дракон. Везуха, что он уже подыхал, так что все не так уж худо кончилось.

Она фыркнула – почти так, как Мистер Маунус:

– «Не так уж худо»? И это говорит он? Мистер Маунус?

– По правде, он сказал: я, мол, должна радоваться, что рука вообще уцелела.

– Да, охотно верю… В самом деле это вообще не так уж и худо, если учесть, что произошло. Рана не воспалена, да и начала слегка затягиваться. Но береги руку, остерегайся сорвать корочку.

Она взяла клочок бумаги, спрятанный под повязкой, и развернула его. Бумажка выглядела совершенно чистой, и никаких букв на ней не было, но вдова, ясное дело, хорошо знала своего дядюшку… Не говоря ни слова, зажгла тонкую сальную свечу и осторожно подержала бумажку над пламенем, пока не проступили узенькие изящные коричневые буквы. Но даже этого оказалось недостаточно.

– Ох уж этот хитрый лис! Тайные чернила и зеркальные письмена, – пробормотала она, исчезая в горнице. Вернулась она с ручным зеркалом – красивой стародавней вещицей с посеребренной спинкой и ручкой, сработанной в виде хвоста павлина. Пока котел потихоньку нагревался и начал пускать пар, она читала то, что написал Мистер Маунус.

– Ты знаешь, что здесь написано? – спросила она.

– Мистер Маунус сказал, что мне лучше не знать слишком много!

Она кивнула:

– По мне, так он умно поступает, осторожничая! Передай ему, что это дело можно уладить. Однако только послезавтра! – Еще раз взглянув на записку, она бросила бумажку в очаг.

Солнце перекочевало мало-помалу на западную сторону дома, когда я снова вышла в аптекарский садик. Вдова заполнила мою корзинку дровами.

– Потому как люди обычно не входят в замок с пустыми корзинами, – сказала она.

Она также заполнила мой живот съестным – ржаным хлебом, копченой сельдью, простоквашей и яблочным пюре. Так сытно я не ела уже много дней.

Хотя корзина была тяжела, я чувствовала себя как нельзя лучше. Худшее, как мне чудилось, осталось позади: мне удалось выйти из замка, я не заблудилась, я запомнила наизусть все, что должна была передать Вдове… Теперь нужно лишь вернуться домой к Мистеру Маунусу, а стражники не очень-то долго и пристально разглядывали тех, кому надо было войти в крепость.

На площади у церкви несколько мелочных торговцев раскинули свои палатки – не бог весть что, всего лишь немного кожаных изделий, оловянные блюда да еще что-то в этом же роде. Какой-то человек жарил колбасу на угольях, а другой торговал сидром.

Плетясь мимо с корзиной на спине, я с любопытством глазела на выставленные товары, но никто даже не пытался мне что-либо продать, ведь я не очень-то походила на покупателя, у которого водятся деньги в кармане. Торговец оловянными изделиями, похоже, и впрямь опасался, будто я вот-вот что-нибудь украду.

По-своему это было даже прекрасно – да, я имею в виду, само собой, вовсе не то, что меня приняли за воришку, а то, что никто не заподозрил, будто я дочь Пробуждающей Совесть. То, что никто не знал, кто я! Чудно было даже думать: я могу пересечь крепость из конца в конец – и никто даже не обратит на меня особого внимания. Никто не станет шептаться за моей спиной. Никто не отвернется от меня и не перейдет на другую сторону улицы, чтобы не рисковать, глядя мне в глаза.

На какой-то краткий миг мне захотелось поступить примерно в том же духе – лишь идти дальше, не возвращаться в замок, к толстым стенам и запертым тайникам, избавиться от страха, что меня обнаружат. Но только лишь на миг. Нико и Мистер Маунус ждали вестей и боялись за меня. А если нам хоть чуть-чуть улыбнется удача, послезавтра мы все вместе сможем выскользнуть из крепости. Это-то я сообразила, передав Вдове весточку о том, что мне вообще знать было не положено.

– Скажи, неужто у меня на спине написано, будто я идиот?

Быстро глянув вверх, я снова склонила голову. Хотя покупатель у палатки с сидром буквально выкрикнул мне в ухо эти слова, обращался он вовсе не ко мне. Он вцепился в рубаху торговца сидром и потянул его на себя над маленьким столиком, так что кружки с сидром заплясали и повалились.

– Ах ты, мелкий жулик! Три скиллинга за чашку сидра, а потом еще, черт побери, обманывает и не доливает до краев!

– Вовсе я не жульничаю! – прошипел торговец сидром, пытаясь вырваться из рук покупателя. – Коли здесь тебе дорого, ступай куда-нибудь в другое место!

На шум уже стали подтягиваться зеваки, и я быстренько убралась оттуда. Я видела блестящий новенький знак на черной накидке покупателя, красовавшейся на его плечах, – изображение огромной драконьей головы с разинутой пастью.

– Не смей разговаривать так с рыцарем ордена Дракона! – воскликнул покупатель. – Выкажи хотя бы каплю почтения, пес ты этакий!

– Орден тут, орден там, орден – со всех сторон! – снова зашипел торговец сидром; в конце концов ему удалось вывернуться из рук покупателя. – С каких это пор ты стал таким дерьмоважным и знатным? Последний раз, когда я тебя видел, ты служил вышибалой в трактире «Зеленый Кубок»! Какое такое чудо с тобой приключилось?

– А ты вот это видел? – Покупатель сунул знак ордена Дракона прямо в лицо торговца сидром.

– Деревянная бляха, а сверху чего-то намалевано. Что это означает?

– Означает, мой знатный друг, что я рыцарь ордена Дракона. Вот когда отбуду срок службы оруженосцем, стану драконарием. А к тому времени, мелкий ты жулик, ты должен будешь величать меня «Мой господин рыцарь» и клянчить дозволения целовать носки моих сапог. А пока… дай-ка мне еще сидра, а я поразмыслю над тем, стоит ли мне доносить на тебя за клевету да строптивость!

– Сохрани меня Господь! – пробормотал торговец. – Краска на знаке едва высохла, а ты уже требуешь подкупа! Это Драконий орден. Пожалуй, мне следует сказать, что это прекрасный орден. Но так уж повелось! Когда гнусные подлюги попадают из грязи в князи, они ведать не ведают, как вести себя…

– По-моему, тебе, мой друг, следует поостеречься. Ведь ты же, верно, не против Дракана, а? Ведь ты, верно, не враг Драконьего Князя, а? Ведь не враг?

– Нет! – куда более неуверенно ответил торговец сидром. – Пожалуй, не враг! Но…

– Дракон не прощает своих недругов! Дракон не проявляет ни слабости, ни лености при виде всякого рода преступлений, совершенных Вороном. Коли хочешь видеть, как князь Дракан поступает с предателями, приходи завтра в замок.

Я, вообще-то, уже выбралась из толчеи перед палаткой, но эти слова заставили меня остановиться. Завтра? Что надумал Дракан сделать завтра? И что это за предатели?

– Какие еще предатели? – спросил кто-то в толпе. – Они поймали монстра?

Оруженосец ордена Дракона покачал головой:

– Еще нет. Но у них в руках эта лживая ведьма – Пробуждающая Совесть, что с ним заодно.

Ведьма Пробуждающая Совесть? Это мою маму он имел в виду?

– Какая еще ведьма Пробуждающая Совесть? – вскричала я. – О чем ты болтаешь?

– Ну и представление там будет, – сказал оруженосец, откровенно наслаждаясь интересом толпы. – Та самая лживая Пробуждающая Совесть, та, что пыталась заставить их отпустить убийцу-монстра на свободу… Ее судили за колдовство и предательство, а завтра казнят. Стоит подняться в замок и поглядеть!

– А зачем? – отозвался на эти слова торговец оловом. – Неужто я брошу торговлю почти на целый день только ради того, чтоб увидеть, как повесят какого-нибудь бедолагу?!

– Ее не повесят! – сказал, улыбаясь, оруженосец. – Ее раздерут на мелкие кусочки! Ее скормят одному из драконов.

Я не могла шевельнуться, не могла перевести дух. Меня затрясло, страшный шум стоял в ушах… Теперь-то я знала, где моя матушка. Она в руках у Дракана. А завтра он казнит ее, скормит драконам…

– Ну? Пошли тебе на пользу мои слова? – спросил оруженосец, протягивая чашу торговцу сидром.

Торговец сидром не ответил. Он лишь зачерпнул сидра из бочки и наполнил чашу до краев. А когда я потом посмотрела на него, то увидела, что рука его мелко-мелко дрожит.

Приковать дракона…

Я по-прежнему не могу вспомнить, как ушла от палатки торговца сидром и вернулась в замок. Не могу даже вспомнить, остановили ли меня у ворот замка. Случись такое, я бы вела себя почище Мальте-дурачка, потому как в том, что я говорила, едва ли был бы хоть какой-то смысл. В моей голове вертелось столько всяких разных мыслей, и я вообще не видела, что вокруг. Почти чудо, что я вообще смогла найти дорогу обратно.

Вспоминаю, как я сидела подле очага в мастерской Мистера Маунуса и дрожала, хотя огонь трещал в очаге. Вспоминаю, как Нико и Мистер Маунус ругались. Нико орал так, что Мистеру Маунусу, боявшемуся, что страж на лестнице услышит эти крики, приходилось шикать на него. Потом они продолжали перебраниваться какими-то удивительно тихими голосами, что вовсе не соответствовало их словам.

– Если ты думаешь, что я удеру и буду спасать свою собственную шкуру, когда этот дьявол собирается скормить своим мерзким драконам мать Дины, то ты ошибаешься! – шипел Нико.

– Ладно! Значит, ты, мой мальчик, пропустил все мимо ушей. Разве ты не видишь, ведь это ловушка!

– А о чем думаешь ты? Может, нам послать письмо: «Дражайший Дракан! Мы знаем, что это ловушка, но ты, пожалуй, не остановишься перед убийством матери Дины?» И тогда он, получив письмо, наверняка дозволит ей тут же уйти, разве не так ты рассуждаешь?

– А теперь прекрати, криком тут не поможешь…

– Да, я ведь очень хорошо знаю, как тебе бы хотелось, чтоб я это воспринимал. Склонить голову и скрыться, но…

– Тогда все же используй хотя бы на одну-единственную минуту тот разум, коим Всемогущий Создатель наделил тебя! Ежели ты бросишься в объятия дружинников Дракана и дозволишь им скормить драконам тебя вместо… то чего мы добьемся? Что мы выиграем? Полагаешь, он так легко позволит Пробуждающей Совесть уйти? Или отпустит ее дочь? Или меня? Или Вдову?

– Я никогда не стал бы выдавать…

– Не по доброй воле и не в ту же самую минуту… Но Дракан не захочет прекратить все это, покуда не выявит всех своих противников. А их найдется немного. Немного, ежели сначала он разделается с тобой. И тогда Дом Ворона наверняка падет. И некому будет поведать ту истину, которую он пытается скрыть: убийца – он сам, Дракан… Это он – подлинный монстр! Поразмысли над этим, мой мальчик! И одумайся!

– Ты всегда это говоришь! А между тем иногда одни только трусы довольствуются тем, что думают.

Губы Мистера Маунуса совсем побелели, и он не произнес больше ни единого слова. Тишина, будто большая черная птица, надолго воцарилась в мастерской. Но вот Мистер Маунус резко отвернулся от Нико и уставился в огонь, словно нечто затерялось в пляшущих языках пламени и теперь он пытается это отыскать.

– Поступай как знаешь, – сказал он на удивление сухим, беззвучным голосом. – Я больше не твой наставник. Но дозволь по крайней мере Дине отнести весточку Вдове, нельзя подвергать чужие жизни опасности, ежели это не служит некоей конечной цели.

– Пойти снова? – уже более спокойно теперь, когда Мистер Маунус сдался, спросил Нико. – А не слишком ли это рискованно?

– Возможно, ты полагаешь, что здесь она в большей безопасности? – снова резко и горько изрек Мистер Маунус. – Пожалуй, но как только ты созреешь для того, чтобы сыграть роль героя, в замке для нее не найдется ни одного надежного укрытия. Было бы гораздо лучше, ежели б она сию минуту отправилась в дом аптекаря и находилась бы там до… до того времени, когда все останется позади.

Ясное дело, Мистер Маунус передумал, он сказал вовсе не то, что собирался. Что же он вообще собирался сказать? До каких пор? До тех пор, пока матушка не умрет? Трудно было представить себе какое-либо счастливое окончание этой истории…

– В этом ты, возможно, прав, – согласился Нико. – Дина, тебе, пожалуй, лучше остаться у Вдовы.

Я молча кивнула, а Нико, казалось, немного удивился. Может, он ожидал, что я стану возражать? Но я не в силах была браниться с ним сейчас, и куда легче было заставить его подумать, будто я поступлю так, как он сказал.

– Дай мне записку или точно скажи, что передать Вдове, – с трудом выговорила я. – Хорошо бы добраться к ней, прежде чем ворота запрут на ночь.

Они оба посмотрели на меня.

– Ты пришла в себя? – спросил Мистер Маунус. – Как твоя рука?

– Да, пожалуй, мне уже лучше, ничего худого. А теперь давай записку.

– Может, тебе лучше сначала выпить чашку чая, – предложил Нико. – Чтоб снова стать самой собой. Наверняка ужасно было услышать такое… то, что они говорили о твоей родной матери…

Я поднялась. Тепло очага все равно не помогло. Надо было что-то делать. У меня внезапно пропало желание слушать дальше их споры.

– Лучше мне пойти сейчас же, – произнесла я.

К счастью, стража у лестницы сменили. Тот, что жевал сало, пожалуй, удивился бы… Ведь один и тот же мальчишка с дровяной корзиной проходил мимо него уже который раз за день. Новый страж, вытягивая шею, стоял у двери, выходившей на Арсенальный двор. Страж был так занят, разглядывая что-то в другом конце площади, что едва ли заметил, как я прошмыгнула мимо.

Невольно я сама тоже глянула в ту сторону. Там оказалось колоссальное скопление людей непонятно, по какой причине.

– Проклятье! – выругался страж. – Его-то ведь вообще не увидишь!

– Кого? – осторожно спросила я.

– Дракона! – ответил он. – Они привязывают его, чтоб подготовить к завтрашнему дню.

Я резко остановилась. Потом опять пошла, но уже в направлении огромной толпы – не знаю почему…

Почему, в конце концов, я хотела увидеть дракона, которого они прочили в убийцы моей матери? Но, стало быть, мне хотелось посмотреть на него. Быть может, Нико прав, думая, что я на самом деле не в себе?

Сперва я ничего не видела из-за всех этих взрослых широких спин. Я лишь ощущала так хорошо мне знакомую вонь протухшего мяса. Потом до меня донеслось тоненькое блеяние… но, во всяком случае, блеял вовсе не дракон. Я проскользнула, будто угорь, сквозь давку, не обращая внимания на толчки и грубые слова, которыми меня осыпали по дороге, а протиснувшись поближе, разглядела, что стражи привязали маленького пятнистого козленка к решетке у входа на Драконий двор. Козленок отчаянно дергался на привязи, пытаясь освободиться.

Я хорошо его понимала, потому как с Драконьего двора по другую сторону решетки приближались, раскачиваясь и скользя, два чудовища, и, проявив некоторое упорство, дракон наверняка мог просунуть голову или, во всяком случае, когтистую лапу меж прутьями решетки. Один дракон, шипя, бросался вперед на другого, желая опередить. Здесь, в лучах послеобеденного солнца, они были значительно шустрее, нежели в ту студеную ночь… Тогда нам повезло, а иначе мы оба – Нико и я, – пожалуй, кончили бы свою жизнь, став пищей драконов.

Козленок испуганно блеял, все более впадая в панику, он так подпрыгивал и непрерывно бился на привязи, что, кувыркнувшись, упал на спинку. Кое-кого из зрителей это рассмешило, однако же я ощущала лишь удушающе-кислый вкус во рту. У меня возникло желание кинуться к решетке, перерезать путы и освободить насмерть перепуганное животное, но я все же не осмелилась…

Драконы нападали друг на друга со страшной силой, даже издалека было видно, как поблескивают их клыки. Ни один из них не желал подпустить соперника к добыче, а отверстие в стене было недостаточно велико, чтобы протиснуться туда вдвоем. Но вот более крупный из них схватил переднюю лапу другого и изо всех сил куснул ее. Раненый дракон, громогласно зашипев, подался, хромая, назад, меж тем как победитель протиснулся вплотную к прутьям решетки. Он был такой громадный, что заполнил собой весь проем в стене и сначала не смог высунуть оттуда голову, как ни пытался расширить отверстие.

– Поднять! Скорее! – взревел во всю силу своих легких один из стражей, и двое его подручных вогнали в проем рычаг, так что створка решетки скользнула вверх. Дракон просунул в отверстие голову и вонзил зубы в козленка, тот душераздирающе заблеял. Пестрые бока козленка обагрились кровью, но на какой-то миг ему удалось вырваться из пасти дракона. Тут дракон снова вонзил в козленка клыки, и на этот раз в шею; больше мы козленка не слышали, хотя задние его ножки еще некоторое время виднелись из пасти дракона.

– Цепь! – крикнул страж своим помощникам, и пока дракон пережевывал мясо козленка, он мужественно накинул толстую железную цепь на шею дракона и натянул эту цепь.

Дракон забился, пытаясь достать стража когтями передних лап, но отверстие было слишком тесным, и прежде, чем дракону пришло в голову попятиться назад и освободиться от решетки, страж крепко приковал его цепью.

– Да, он бесстрашен, – пробормотал один из зевак, здоровенный детина с красивым новым знаком Дракона на шерстяной куртке. – Я бы дорого дал за то, чтобы так сыграть роль укротителя драконов.

– Говорят, он получит за это десять серебряных монет, – сказал стоявший рядом. – Подумать только, десять марок серебром! Таких денег его семье хватит на ползимы.

Внезапно заскрипело и заскрежетало старое зубчатое колесо, которое давно не пускали в ход. Решетка за спиной дракона скользнула вниз, а другая, преграждавшая доступ к Драконьему двору, поднялась. Чудовище страшно затрясло головой, цепь загрохотала, и на укротителя хлынул поток крови козленка. Стражник раздраженно обтер лицо и быстро скрылся из виду.

Тут дракон продвинулся немного вперед, и внезапно у собравшихся зевак пропало стремление протиснуться поближе к решетке. Толпа невольно попятилась, и я вдруг оказалась впереди почти в одиночестве. Мне бы вместе с другими отступить назад, но я продолжала стоять, не спуская глаз с дракона. С его серо-зеленых чешуйчатых лап, с его желтых глаз и окровавленных останков козленка, свисавших из драконьей пасти.

Все было не так, как в тот раз на Драконьем дворе, тогда я была настолько парализована страхом, что Нико пришлось подталкивать меня. Я была просто убеждена, что дракону до меня не добраться. И вдруг, стоя здесь, я поняла… поняла, что Дракан пустил в ход все это – козленка, цепь, укротителя драконов и его десять сребреников, – потому что ему в самом деле этого хотелось. Хотелось отдать мою матушку этому дракону, чтобы тот убил ее, словно козленка.

– Лучше бы тебе поостеречься, – раздалось у меня за спиной, и чья-то рука легла мне на плечо.

Я оглянулась. Рука принадлежала стражу замка, которому явно было приказано держать людей в надежном отдалении от дракона. – Он страшно плюется ядом, так что лучше…

Он запнулся. И тут я сообразила, что меня угораздило посмотреть ему в глаза. С быстротой молнии я опустила голову и кивнула.

– Я, пожалуй, не стану подходить ближе, – сказала я. – И вообще, мне надо поторапливаться. Освободившись от его цепкой руки, я попыталась сделать вид, будто я мальчишка, который торопится домой.

– Погоди…

Страж снова потянулся ко мне. Он выглядел скорее растерянным, чем самоуверенно отдающим приказы, и будто бы сам недоумевал, почему хотел меня остановить.

– Матушка осерчает, коли я припозднюсь, – бросила я через плечо и стала пробиваться сквозь всю эту людскую толкотню.

Страж не ответил, и я было понадеялась, что ему никогда в жизни не придет в голову, отчего было так чудно и неприятно глядеть в глаза мальчишке с корзиной для дров на спине.

Выбравшись из давки, я направилась по брусчатке Арсенального двора прямо к Каретному проулку. Если вовремя убраться, то страж наверняка быстро позабудет меня. Осталось всего лишь несколько шагов.

– Стой! Эй, ты, с корзиной, стой, ни шагу дальше!

Мое сердце заколотилось, но я прикинулась, будто не слыхала оклика стража. Еще несколько шагов, и я исчезну в проулке.

– Дрес, останови его! – закричал страж.

Я бросила взгляд через плечо, чтобы увидеть, кому он приказывает, и заметила того самого дюжего парня, которого уже нынче встречала и кого так взволновали новые порядки… Это ему так хотелось стать рыцарем ордена Дракона! Плотный и тяжелый, он оказался проворным. Он стоял, спокойно прислонившись к просмоленной дощатой стене, но тут его широкая волосатая лапа метнулась вперед и схватила меня за рубашку.

– Стой здесь! – приказал он, втолкнув меня изо всех сил в просмоленный сарай.

Разорванная рубашка с глухим треском лопнула, а я, споткнувшись о порог, уронила корзину и рухнула прямо на затоптанный глиняный пол. Страшная боль пронзила мою хворую руку, но, стоя на четвереньках, я не успела застонать, потому как дюжий детина, схватив меня за шиворот и тряхнув, снова поставил на ноги.

– Куда это ты собрался? Ты не слыхал? Тебе было сказано «Стой!»

Думаю, теперь я знаю, каково бывает крысе, когда Страшила у нас дома смыкает челюсти у нее на затылке. Тот, с налитыми мышцами, так твердо сжимал мой затылок, что я не могла думать ни о чем. Мои ноги и вправду на миг оторвались от пола. А может, виной тому была вовсе не железная хватка… Может, ноги мои сами не желали меня нести.

– Легче на поворотах! Ведь это всего лишь мальчишка!

– Во всяком случае, ему достаточно лет, чтобы попытаться улизнуть от Ханнеса, – съязвил Дрес.

Но он ослабил хватку, и я, потеряв равновесие, грохнулась снова.

– Ну ладно! – пробурчал тот, кто остановил Дреса, и я увидела, что это Предводитель дружинников, тот самый, кого я встретила пополудни.

В просмоленном сарае, похоже, тренировались дружинники. Повсюду на черных дощатых стенах было развешано оружие и всякие разные воинские доспехи – копья и дубинки, шлемы, латы и мечи, а также деревянные шесты и дубинки.

– Что надобно Ханнесу от такого малыша ягненка?

– Не знаю, – ответил Дрес. – Однако же паренек не захотел остановиться, когда ему крикнули: «Стой!»

В ту же минуту в дверном проеме возник стражник с площади.

– А, вы все-таки схватили его, – произнес он, слегка одергивая мундир, задравшийся во время бега.

– Да, можно сказать и так. Чего тебе, Ханнес, от него надобно?

Предводитель дружинников, сняв шлем, почесал затылок, волосы у него были короткие, коричневато-каштановые, слипшиеся от пота.

– Не знаю… – Внезапно лицо Ханнеса приняло какое-то чуть придурковатое выражение. – Стало быть, в парнишке этом есть что-то, не одно, так другое…

– «…Не одно, так другое…» – язвительно повторил Предводитель дружинников. – Ну да, ведь это просто ужасно! Необходимо сию же минуту взять его под стражу! – Ханнес совсем растерялся, но упорно стоял на своем:

– Сдается, я видел его раньше, или… А стало быть, он мне кого-то напоминает…

Предводитель дружинников вздохнул:

– Поднимайся, паренек! Почему ты не остановился?

Я медленно поднялась на ноги и стояла повесив голову, словно чего-то боялась или была смущена.

– Я не знал, что он окликнул меня… а я посулил матери пораньше вернуться домой.

– Мы поймали ужасного злодея, не правда ли, Дрес? – Предводитель дружинников презрительно фыркнул. – Гляньте-ка, не свистнул ли он чего-нибудь, и, если нет, отпустите, пусть бежит домой к своей мамашке. Нам же, черт побери, предстоят дела получше.

– Никакой я вовсе не воришка! – сказала я так яростно, как только посмела. – И ничего я не свистнул!

Дрес толкнул меня к стенке и, крепко придерживая, стянул с меня кожаный пояс Мистера Маунуса. Он кинул его Ханнесу, а тот, развязав шнур на кожаном кошельке, высыпал его содержимое на ладонь.

– Четыре медные монетки, сухарик, клочок бумаги, несколько шерстяных ниток, – доложил он.

– Что на этом клочке? – спросил Дрес.

– Э-эх… не больно-то я силен в этих… ну буквах, – грамоте-то не обучен…

– Дай-ка мне! – велел Предводитель дружинников, вырывая у него из рук записку. – «Две вязанки дров, заплачено: четыре медных скиллинга», – прочитал он.

– Это пусть хозяйка дров не думает, будто я ее обманываю, – сказала я.

Я подумала, что Мистер Маунус был на этот раз еще более хитер. Он написал грамотку невидимыми чернилами, точь-в-точь как в первый раз, а потом обычными чернилами – про дрова, чтобы никто не удивлялся, мол, бумажонка-то пустая.

Ханнес не спускал глаз с четырех медных монеток. Я затаила дыхание, я понимала, о чем он размышляет. Он знал: было что-то, вынудившее его заинтересоваться ничем с виду не примечательным мальчонкой с дровяной корзиной за спиной. Но объяснить, что это было, он не смог.

– Верни пареньку его кошелек, и пусть идет! – решил Предводитель дружинников.

Мне сразу полегчало, но я ощутила слабость и дрожь в коленях. Дрес отпустил меня, а Ханнес протянул пояс и кошелек с монетками. Мои руки тоже дрожали, когда пришлось застегивать пряжку, но в конце концов я справилась…

– Этот клочок тебе тоже забывать не след, паренек! – сказал Предводитель дружинников, протягивая мне записку. – Чтоб хозяйка дров не думала, будто ты ее обманываешь и воруешь.

– Спасибо, господин! – поблагодарила я и протянула руку к бумажке.

Но он не выпустил ее из рук. Мы стояли, держась за записку, и я не могла уразуметь, почему он не отдает ее мне.

– Господин? – спросила я и сама почувствовала, что голос чуточку дрогнул. – Могу я взять бумажку?

Но я хорошенько следила за тем, чтобы на этот раз не поднимать глаз…

– У тебя руки больно чистые, – ответил он. Сначала я вовсе не поняла, о чем он… Все было так неожиданно, так… перевернуто вверх дном… «У тебя пальцы грязные», – постоянно говорила матушка. И приходилось тут же идти на двор к насосу и мыть руки, прежде чем тебе дозволят прикоснуться к еде, или к матушкиным бутылочкам с соками, или к этикеткам, что наклеивали на баночки с зельями из растений, или к чему бы то ни было. По мне, так никто никогда раньше не говорил, будто руки у меня больно чистые!

И тут меня осенило: я поняла, что здесь неладно. Я вспомнила руки Мельниковых сынков и руки Мальте-дурачка – широченные сильные кулаки, сломанные ногти, въевшаяся грязь меж пальцами и возле суставов, будто кто-то обвел все линии на ладони, все впадины и выемки коричневыми чернилами.

Я выпустила бумажку и прижала к себе руку, но, само собой, уже было поздно! Предводитель дружинников, обхватив мое запястье, крепко держал его.

– Это не рука мальчишки. Да и никогда ею не была. И тем паче паренька, что разносит дрова.

Я попыталась вырвать руку, но единственное, что вышло из этого… Дрес схватил меня за другую руку, хворую… Я закусила губу, чтобы не заорать изо всех сил.

– По-твоему… это девчонка? Предводитель дружинников, взяв меня за подбородок, заставил приподнять лицо.

– Глянь-ка на нее хорошенько, – ответил он. – Само собой, девчонка!

Я зажмурилась, но слезы все равно просочились сквозь ресницы. Раненая рука, что крепко держал Дрес, горела, и в ней словно молоток стучал… А мне было больно оттого, что я почти уже улизнула и все-таки меня поймали!

– Глянь-ка на меня, – тихо и почти мягко произнес Предводитель дружинников. – Глянь-ка на меня, моя девочка… – Он словно бы приманивал к себе маленького ребенка или животное, которое дрессировал.

«Ладно, – подумала я. – Раз теперь он сам просит об этом, я гляну на него». И, открыв глаза, встретила его взгляд.

– Отпусти меня! – настойчиво произнесла я. Мой голос звучал точь-в-точь как у Пробуждающей Совесть. – Так-то вы обращаетесь с теми, кто куда слабее вас!

Они оба враз отпустили меня. Я попятилась от них, прямо к двери. Дрес застыл на месте, вертя головой с таким видом, словно кто-то огрел его кувалдой. Предводитель дружинников вовсе застыл на месте с блуждающим взглядом. Но он все же нашел в себе силы повернуться ко мне и сказать:

– Ты дочь Пробуждающей Совесть!

– Да! А вы, может статься, хотите скормить драконам и меня? И получить деньги за то, что люди придут поглазеть на это? – Мой собственный голос звучал неуверенно и почти злобно. «Будто у ярмарочного фокусника…» Голос вовсе сломался, и произнести что-либо более путное я не могла.

Однако же Предводитель дружинников все-таки опустил глаза, уставившись в пол.

– Мы не сделаем тебе ничего худого. А может, и твоя мать скоро выйдет на свободу. Стоит лишь объявиться истинному убийце.

– А вы вообще-то знаете, кто он? Вы вообще-то подумали о том, что…

Больше я ничего сказать не успела, так как Ханнес зажал мне рот.

– Она у меня в руках! – закричал он.

Я изо всех сил укусила его руку.

– Ай, черт побери! – взвыл он. – Она укусила меня! Эта дьяволова девчонка укусила меня!

– Чтоб ты сдох от этого! – крикнула я, пнув его ногой.

Но он, мерзко чертыхаясь, не выпустил меня, а теперь оживился и Дрес. Сорвав с крюка старый плащ, он набросил его мне на голову, так что я ничего уже не видела и с трудом дышала. Один из них – скорее всего Ханнес – подсек мои ноги и крепко держал меня, поддерживая спину.

– Дай мне свой пояс, – проворчал Дрес, и вскоре меня стянули так, что я не могла уже больше шевельнуть руками. Спину мне больше не давило, но подняться на ноги я по-прежнему не могла. От плаща несло потом и тухлятиной, он был такой затхлый и тяжелый. Я подумала, что вот-вот задохнусь. Пояс, которым они меня обмотали, мучительно врезался в хворую руку, а из-за безжалостной хватки Дреса раны от зубов дракона, должно быть, открылись, теплое мокрое пятно распространилось от локтя вниз к запястью. Я с трудом перекатилась на другую руку и попыталась сесть.

– Она укусила меня! – испуганно повторял Ханнес – Кровь идет…

– А ты подержи немного укушенное место под струей воды, – посоветовал Предводитель дружинников.

– Ладно. Но как по-твоему… сдается мне, она прокляла меня…

– Ну и что? Ты ждешь, что вот-вот упадешь замертво? Ведь, вопреки всему, ядовитых зубов у нее нет, а? Ступай к насосу! А ты, Дрес, забирай девчонку! Придется, верно, тащить ее в замок.

Дрес поставил меня на ноги, подняв за пояс, будто за ручку сумки. Все во мне перевернулось, так как он перекинул меня через плечо и оставил висеть вниз головой. Я болтала ногами и барахталась, желая спуститься на землю, но он только бурчал в ответ.

– Прекрати, – наконец произнес он. – Мы ведь можем связать тебе и ноги, коли понадобится.

Ощущая крайнюю беспомощность, я перестала барахтаться.

Дрес нес меня, будто куль, и швырнул на пол точно так же, как куль или узел. Я ничего не видела и не могла шевелить руками. Когда я упала, хотя плотный плащ слегка смягчил удар, я все же ушибла плечо и колено. Однако же с огромным трудом попыталась подняться.

– Ну? – спросил чей-то холодный суровый голос. – И что там у тебя такое?

– Девчонка, мадам! Мы поймали дочь Пробуждающей Совесть!

– А почему она запакована, словно какой-то подарок ко дню зимнего солнцестояния?[7]

– Мадам, мы думали… – Предводитель дружинников запнулся и нервно откашлялся. – Ее глаза…

– Она еще дитя, Предводитель дружинников! Неужто троим взрослым мужчинам не под силу приструнить девчонку? И хотя бы открыть ей лицо? Отпустите ее!

Не знаю хорошенько, как я представляла себе мадам, но когда я наконец освободилась от пояса и удушающего плаща, то прежде всего увидела пышную синюю шелковую юбку. А подняв голову, заметила расшитый золотом лиф, черные волосы, уложенные в тугую прическу с сеточкой, усеянной жемчугом, а под конец… потому что на этот раз я не желала смотреть, – глаза на смертельно бледном, худом, костлявом лице. То была Несущая Смерть! Дама Лицеа! Мать Дракана!

Невероятно! В моем мозгу суетливо замелькали картины – нож, вихри белоснежного пуха и яростные крики, настолько резкие и пронзительные, что больше напоминали крики хищной птицы, нежели человека. Она склонилась ко мне, а я невольно присела. Но она лишь мягко коснулась моей руки:

– Ты истекаешь кровью, детка. Они ранили тебя? Я не верила собственным ушам. Самое малое, чего я здесь ждала, – она снова вытащит нож и немедля перережет мне горло. А она, возвышаясь надо мной, делала вид, будто в самом деле беспокоится о моей перевязанной руке. От удивления я просто онемела…

Ее тощие белые пальцы приподняли рукав моей рубашки, так что стала видна окровавленная повязка.

– Это вовсе не мы ее ранили, – сказал Предводитель дружинников.

– Разумеется! Ее ранил убийца-монстр. Дама Лицеа опустила рукав:

– Бедное дитя! Тебе повезло, что ты ускользнула, иначе он мог бы сотворить кое-что похуже. А теперь ты в безопасности.

Я открыла было рот, но тут же осеклась. Что мне было сказать? Защищать Нико, как мне хотелось? Но, возможно, это было бы не больно умно. Во всяком случае, лучше не показывать, что я знаю, где он находится.

– Ты совершенно сбита с толку, не правда ли? Присядь на этот стул. Как тебя зовут?

– Дина! – квакнула я с полным ощущением, что попала в какой-то заколдованный замок, где все вели себя совершенно не так, как от них ожидали.

Почему она так добра? Из-за того, что здесь Предводитель дружинников со своими людьми? Она поддерживала меня за здоровый локоть, будто боясь, что иначе я упаду. Сиденье стула, куда мне предложили сесть, было обито красной кожей, сверху лежала шитая золотыми нитями парчовая подушка. Стул, ясное дело, не предназначался для того, чтобы на него садились в таких изношенных и грязных штанах, как мои.

– Расскажи нам, Дина, что случилось, – сказала она. – Как ты сбежала от него? Где он держал тебя под замком?

Удушливый аромат ее духов, как прежде плащ, распространялся вокруг, окутывая меня, словно невидимое облако. Я не знала, что и ответить.

– Где моя мама? – вместо ответа спросила я. – Почему вы хотите ее убить? Она не сделала ничего дурного!

Я попыталась поймать ее взгляд, но она глядела на Предводителя дружинников, хотя и обращалась с вопросами ко мне.

– Твоя мама лгала и изменила своему предназначению, – ответила она. – Это серьезное злодеяние. Но, быть может, она поступила так, потому что боялась за твою жизнь. Ныне же мы можем убедить ее: ты в безопасности – под нашей надежной защитой, и надеюсь, она изменит свое свидетельство. А если в придачу ты поможешь нам изловить монстра Никодемуса… да, полагаю, ей удастся вообще избежать кары.

Лицеа отступила на шаг, по-прежнему не желая взглянуть прямо на меня. Но я заметила: она все же наблюдает за мной. В ожидании моего ответа она тихо стояла, положив одну руку на спинку стула, а другую на мое плечо. Я точно знала, чего она ждет. Ведь она высказалась почти открыто: «Отдай нам Нико, и тогда ты и твоя мать будете свободны и сможете убраться восвояси».

Мне вдруг припомнилась Силла, дочка мельника, и тот день, когда мы играли в игру «Посвататься к Принцессе». Я в тот день ошиблась, дозволила Силле обмануть себя, хотя знала ее как облупленную и думала, будто знаю, чего от нее можно ожидать. Силла с ее розовой простыней и венком из желтых георгинов… Ведь она была лишь жалким подражанием… Дама Лицеа – вот кто была настоящей принцессой! Сверкающая и блестящая с виду, в шелковых юбках и жемчугах, соперничавших сиянием с ее улыбкой, но смертельно опасная для любого бедняги, кто поступит ей наперекор в игре, которую она ведет. Да и нож был настоящим ножом. А при мысли о том, как они могут поступить с Нико, если найдут его, мне становилось дурно.

Я не доверяла даме Лицеа; она, верно, прекрасно понимала – я сделаю почти все, что угодно, ради спасения своей матери. Я по-прежнему помнила звук, с которым дракон сомкнул пасть, поедая козленка.

Но коли я ныне обменяю жизнь Нико на жизнь матушки, то все равно нет ни малейшей уверенности в том, что Дама Несущая Смерть сдержит слово и отпустит маму. А Нико… Я вспомнила, как он сидел там, в камере, и пил вино Дракана, хотя уже догадался, что оно отравлено.

Я знала, как Нико боролся, чтобы сохранить мужество, как, в сущности, страшился палача с его мечом, страшился умереть, окруженный кричащей и ненавидящей его толпой… ведь люди думают, что это он убил женщину, старика отца и малое дитя.

Я ощущала на своем плече тонкие, костлявые пальцы дамы Лицеа. Только бы она не прикасалась больше ко мне! Рука болела и стучала по-прежнему, а темно-красное пятно на рукаве медленно расползалось, становясь все больше и больше.

Я не имела ни малейшего понятия, хорошо или дурно я поступаю. Я просто поймала ее взгляд, и она не успела отвести глаза.

– Расскажи нам, зачем твой сын убил Биана! – сказала я.

«Дитя, – думала я, – убить дитя – это, должно быть, страшное злодейство, ничего хуже не бывает». Коли у нее вообще есть стыд и совесть, то самое большое зло – смерть Биана.

Ее темно-синие глаза казались почти черными. Лицо же было вовсе невыразительным, но на какой-то миг на нем проскользнула ярость, которую я ощутила с такой силой, будто она была моей собственной.

– Он – князь Эбнецер – прогнал меня, словно охотничью собаку или верховую лошадь, – почти беззвучно прошипела Несущая Смерть. – Дал отставку, когда я ему надоела… А мой сын был недостаточно хорош для княжеского трона, недостаточно хорош, чтобы носить княжескую корону… Убийство было справедливым! Оно было только справедливым!

Но вот внезапно лицо ее утратило свое равнодушное выражение. Она оттолкнула меня так жестко и сильно, что стул перевернулся и я рухнула, свалившись на одно колено.

– Ведьмино отродье! – вскричала она. – Предводитель дружинников, хватайте ее! Она столь же лжива, как и ее мать, столь же лжива и столь же опасна!

Повернувшись ко мне спиной, она закрыла лицо ладонями. Ее худые плечи дрожали. Неужто она плакала?

И Предводитель дружинников, и Ханнес, и Дрес словно окаменели, уставившись на нее. Слышали ли они, что она сказала? Да и было ли это сказано? И вообще, произнесла ли она эти слова или же надо быть Пробуждающей Совесть, чтобы услышать ее слова? Может, они оцепенели, услышав мой вопрос?

– Слышали, что я сказала? – воскликнула дама Лицеа. Голос ее зазвучал уверенно. – Хватайте это дьявольское отродье, прежде чем она нас всех околдует!

Ледяная кукла

Потом все это порой снилось мне по ночам. А когда я просыпалась во мраке и по-прежнему ничего не видела в темноте, я все же снова ощущала лоскут, который они оторвали от подкладки плаща и повязали мне на глаза. И на какой-то миг я снова ощутила запах Несущей Смерть – удушливую смесь тяжелых сладких духов и вонючей драконьей крови.

«Материнского» беспокойства и заботы о моей руке уже вскоре как ни бывало. Они не обратили на нее внимания ни когда связывали меня, ни когда тащили по переходам и лестницам в место, которое я никогда не видела, а только чувствовала и ощущала по его запаху.

Там стоял холод, а каменный пол был тверд и гладок, как мрамор. Там пахло золой и щелоком. Мне кажется, то был не тюремный подвал, во всяком случае никого, кроме меня, там не было. И я слышала, как капает вода. Может, меня отвели в какую-нибудь мыльню? Но не деревянную, как банька у нас дома, внизу у ручья, – здесь эхо голосов металось меж стен из камня.

Но то были голоса не Предводителя дружинников, Ханнеса или Дреса. То были голоса, которых я не знала, голоса, не связанные с какими-то лицами, так как видеть их я не могла.

– Ну что, тебе до смерти хочется узреть, как дракон пожирает твою мамашу? Мы уж позаботимся о хорошем местечке для тебя!

– Мы уж постараемся, чтоб ты сидела совсем близко. Так близко, чтоб ее кровь, когда брызнет, достала тебя.

Мне что-то плеснули в лицо, жидкость попала мне в нос, и я стала неудержимо кашлять и чихать. Видения, которыми слышанные мной голоса заполонили мою голову, были настолько яркими, что я сперва подумала: «Это и вправду кровь».

На какой-то миг удушающий запах, как бы вонь от бойни, ударил мне в нос. И лишь через несколько секунд по запаху и вкусу я поняла, что это вино, которое они плеснули мне в лицо.

– Ну ладно, пусть твоя мамаша ведьма. Но все же, надо думать, своему-то родному дитяти она не безразлична?

– Ты что, вовсе ее не любишь? Ну хоть немного, ну самую малость?

Чьи-то руки хватали меня и поднимали, прижимая к стене, и трясли так, что голова ударялась о гладкий камень.

– Что ты за ребенок, коли не любишь свою мать?

Отзвук этого вопроса эхом отозвался в каменных стенах покоев и вернулся ко мне ударом, будто порыв влажного ветра, порыв ветра, донесший до меня винный дух и слабую вонь плевков.

– Хочешь послушать, как дракон станет терзать ее? Хочешь? Это прозвучит вот так!

Звук отозвался совсем рядом с моим ухом, сырой сокрушающий звук, похожий на тот, с каким отламывают ножку жареного цыпленка!

Это было уже слишком. В животе у меня что-то кольнуло, и началась рвота. Я плевала, плевала без конца, надеясь, что попаду в одного из моих мучителей. Коли б я только могла выплюнуть и навязчивые видения, которыми их голоса забивали мне голову и от них было никак не избавиться.

– Отпустите! – не то вскрикнула, не то всхлипнула я. – Отпустите меня, отпустите меня, отпустите меня! – И вот остался один лишь всхлип!

– Отпустите ее! – произнес чей-то незнакомый голос.

Он не принадлежал ни одному из тех, кто произносил эти ужасные слова.

Меня отпустили. Я плюхнулась на пол, но кто-то – может, обладатель этого незнакомого голоса? – снова поднял меня.

– Не следует обращаться с ней столь жестоко, – сказал он, мягко поддерживая меня. – Это ведь не ее вина. Ведь это не она убила троих людей.

Я плакала и никак не могла остановиться. Он гладил меня по волосам, будто был моей матерью. Или моим отцом, которого я никогда не знала.

– Так, так, – бормотал он. – Все уладится. Твоя мать выйдет на свободу. Ты выйдешь на свободу. Никакой дракон никого не сожрет!

Мое ослабевшее тело мне не подчинялось. Оно дозволяло держаться на ногах, покачивать себя и утешать. И внезапно я и вправду поверила своему утешителю. «Все уладится». Ужас был преодолен.

– Ведь это не твоя вина, – шептал он мне прямо в ухо. – Это его вина. Все, что случилось, – его вина. И как только мы узнаем, где Нико, все снова станет хорошо.

Мое тело по-прежнему хотело, чтоб его держали, укачивая. В голове перекатывались, перебивая друг друга, ужасные, кровавые картины, и я хотела положить этому конец. Я хотела, чтобы все было как прежде! Матушка, Давин, Мелли и я! Как до встречи с Нико! Я и вправду была в тот миг в ярости на Нико, я его ненавидела, потому что он все разодрал на части и сложил уже по-новому. Это он виноват в том, что мне приходится теперь выбирать. Нико или матушка! Матушка или Нико! Как это могло случиться, что мир угораздило выглядеть точь-в-точь так?

Тот человек говорил, что в этом и вправду виноват Нико!

– Расскажи нам об этом сейчас, – бормотал человек. – Тогда мы сумеем снять эту повязку и освободим твои руки. Где он?

Как близка свобода, стоит только ответить на его вопрос! Как тяжко не позволить себе сделать что хочется.

Но хотя дама Лицеа не произнесла ни слова и вела себя тихо как мышка, прикидываясь, будто ее там вовсе нету, я чувствовала ее запах. Несущая Смерть! И я вспомнила о Силле и о том, что не всегда можно положиться на людей, которые тебе улыбаются.

– Не знаю, – всхлипнула я. – Я и вправду не знаю!

– Где ты видела его в последний раз?

– В переходе у Драконьего двора. Он не захотел взять меня с собой. Он сказал, что ему необходимо уйти из города, а я буду только обузой… Он не хотел взять меня с собой…

Мне было нетрудно сделать вид, будто я оскорблена и зла на Нико.

– А что ты тогда сделала? Где взяла эту одежду?

– Я? Она сушилась на веревке. Но я вовсе не воровка! Нет, это вовсе не так! Я встретила женщину, которой нужен был мальчишка – приносить дрова. Она платит мне полскиллинга за каждую корзину. Я думала… – Тут я снова всхлипнула. – Думала, что смогу немного заработать и найти кого-нибудь, кто проводит меня домой. Но здесь все так дорого…

– А твоя мамаша? Уж не собираешься ли ты улизнуть и оставить ее здесь одну?!

– Я ведь не знала… До сегодняшнего дня я не знала… что вы… что она…

– Что она в тюремной камере?

– Да! Я ведь этого не знала!

В покоях повисло молчание. Потом он оттолкнул меня, оттолкнул без раздражения или жестокости, но все же я почувствовала, как в руке кольнуло… Отворилась, а потом снова затворилась дверь. И опять настала тишина.

Может, я осталась одна? Не уверена! Я по-прежнему сидела на гладком твердом каменном полу, от холода меня била дрожь, я чувствовала себя ничтожной и трусливой, у меня все болело.

Я не знала, поверили ли они мне. Возможно, что так и они вышли посоветоваться.

Дверь снова отворилась. Раздались шаги.

– Ты слушаешь меня?

То был голос Несущей Смерть, голос низкий и резкий. Ее запах обволакивал меня.

– Ты слушаешь меня, ведьмино отродье?

– Да… – прошептала я. Я не осмелилась промолчать.

– Твоя мать, ведьмино отродье, умрет завтра. Твоя мать умрет завтра, а монстр сможет расхаживать везде и всюду, говорить, есть, пить и дышать еще долго, а она превратится в окровавленный кусок мяса и груду костей. Этого ты хочешь? Ты рада этому? Ты столь равнодушна?

Кажется, в эту самую минуту я превратилась в ледышку. Точнее не скажешь! Это вовсе не значит, будто рука моя перестала кровоточить и стучать и причинять боль. Это лишь ровно ничего больше не значило. Казалось, что я переместилась куда-то в закоулки собственного мозга, далеко-предалеко от всего остального. Внутри же под моей собственной теплой кожей я превратилась в статую, в куклу изо льда – твердую, и прозрачную, и неподвижную.

Она ждала. Но у ледяной статуи не было желания говорить. Я не произнесла ни слова. Тогда она внезапно фыркнула, словно в ноздри ей ударил неприятный запах, и отскочила на шаг. Я слышала, как зашуршали ее шелковые юбки.

– Она в грязи! От нее воняет! Облейте ее водой и вышвырните вон! Не желаю, чтоб это дьяволово отродье оставалось в моем доме!

Они, должно быть, уже стояли наготове. Я не успела даже прикрыть голову. Холодная как лед вода обрушилась на меня со всех сторон – спереди, сзади, сверху! Три огромных, полных доверху ведра! Я была мокрая, как утопшая мышь. Меня снова куда-то поволокли, но на этот раз не так далеко. По невысокой лесенке наверх, а потом за дверь. Холодный ночной воздух ринулся мне навстречу. Меня столкнули куда-то вниз, и я упала на колени, но не на гладкий каменный пол, а на неровную, выпуклую брусчатку.

– Прощай, ведьмино отродье! – огрызнулся напоследок один из безликих голосов. – Мне жаль твою мамашку!

Короткий щелчок ножа, и руки мои свободны, вялы и мертвы, словно у тряпичной лоскутной куклы, ведь они так долго были связаны!.. Они опали – сначала вперед, а потом по бокам… Меня в последний раз с силой толкнули в спину, и я рухнула ничком на холодные, по ночному влажные камни мостовой.

Я еще долго лежала, ожидая следующего удара. Шаги удалялись, хотя я не была уверена в том, что ушли все. Но время шло, и по-прежнему стояла тишина. Моя укушенная драконом рука не хотела повиноваться, но мало-помалу ожила другая рука, и мне удалось подняться и сесть. Оцепеневшими пальцами схватилась я за полоску ткани, закрывавший мне глаза. Узлы мне так и не удалось распутать, повязка сидела так крепко, что мне никак было не стащить ее, но в конце концов я сдвинула ее на лоб и снова смогла видеть.

Я сидела посредине Арсенального двора. Месяц висел прямо над башней западного флигеля, и там не видно было ни души. Наверху, в тени ворот Драконьего двора, менее чем в тридцати шагах от меня, валялся прикованный дракон, свернувшийся, словно змея в корзинке. А во мне самой ледяная кукла холодно и ясно размышляла, взвешивая, не смогу ли я убить его сейчас, покуда он вял и медлителен в ночной стуже. Но копья у меня не было и сил наверняка тоже не хватило бы; а кроме того, там, на Драконьем дворе, было еще немало драконов. Они попросту пригонят нового.

Я встала. Ноги были как чужие – холодные и оцепенелые. Единственное, что не страдало от холода, – это укушенная драконом рука; она вся горела, а внутри что-то дергалось, словно там засело еще одно, особое сердце. Я двинулась через площадь. Возле колодца, не чуя ног, я остановилась и попила из конского корыта, потому как не в силах была поднять снизу ведро свежей воды. Вода была холодная и на вкус слегка отдавала камнем или мхом; но, хотя я промокла насквозь, мне жутко хотелось пить.

Я напилась так, что появилось ощущение, будто живот мой раздулся от холодной воды, и отправилась дальше, вниз, через Каретный проулок. И не потому, что у меня был какой-то план. В моей голове все совершенно стихло и остановилось. Я думать не думала о стражниках у ворот, что запросто могли остановить промокшего насквозь мальчишку, городское отребье… Мальчишку без дровяной корзины, который невесть зачем болтался в крепости. Но когда я подошла к воротам, маленькая калитка была отворена, а стражник, прислонившийся к стене, явно спал. Я вышла через калитку и продолжила путь по спящему городу.

Единственным знакомым мне там человеком была Вдова, и даже сквозь ледяную оболочку, сковавшую мою душу, ощущала я порывы тоски при мысли об очаге, где пылают дрова, и о выкрашенных в синий цвет полках на кухне в аптекарском доме. «Позади церкви Святой Аделы, ошибиться ты не можешь…» Шпиль башни церкви Святой Аделы высился над крышами домов и блестел, озаренный лунным светом, а я плелась к нему в мокрых сапожках, издававших при каждом моем шаге диковинно хлюпающие звуки.

Не разозлится ли она, что я заявлюсь так поздно? Нет, кто угодно, но только не Вдова! Она усадит меня на синюю кухонную скамью подле очага и поставит на огонь большой медный котел. Быть может, она заберет мою мокрую одежду и одолжит свою мягкую шерстяную шаль, коричневую и темную, как оленья шкура. И я окунусь в крепкий и приятный запах ромашки, черной бузины и коры ветлы, точь-в-точь такой, как у матушки в Доме под Липами…

Но тут полет моей фантазии прекратился сам собой. Ведь матушки не было в Доме под Липами, и, может, она никогда туда не вернется. Мысль об этом, словно ударом, пробила лед в моей душе.

Я споткнулась и упала на колени, воспрепятствовав падению на четвереньки обеими руками, так что в раненой руке вспыхнула жгучая боль. И вот тогда-то, сидя на коленях на брусчатке, прижав к груди горевшую огнем и стучавшую руку, я впервые услышала это… Сначала я подумала, что то отзвук моих собственных шагов, отзывавшихся эхом среди стен. Но это был совсем иной звук, более сухой и осторожный, нежели мои мокрые шаги – шлеп-шлеп, хлюп-хлюп.

Поднявшись на ноги, я слегка обернулась и стала всматриваться в глубину пустынной улицы. Но там ничего не было – только поблескивающая в лунном свете брусчатка, стены домов да тени. И ни одна из теней не шевелилась.

Неужто я лишь внушила все это самой себе? Какое-то время я стояла прислонившись к стене, обхватив укушенную драконом руку и прислушиваясь. Но я не раслышала ничего, кроме собственного дыхания и злобного лая собаки, который доносился с каких-то дальних-предальних улиц.

Я снова тронулась в путь, на этот раз прислушиваясь на ходу. И снова услыхала тот самый звук – низкий, осторожный, лукавый звук едва слышных, крадущихся шагов, которые останавливались, когда останавливалась я, и возникали вновь, когда я шла дальше.

Я свернула, направляясь вдоль церкви Святой Аделы, перешла наискосок маленькую площадь, где стояла палатка торговца сидром. Дом Вдовы уже был так близко, что, казалось, я могла вдыхать запах пряных растений в ее саду. Как хотелось мне там остаться! Как хотелось опуститься на скамью возле очага с дровами, предоставив Вдове все остальное.

Однако за моей спиной раздавались те самые шаги. А еще был стражник у ворот, что так кстати, в такой удобный момент погрузился в сон… И была еще Несущая Смерть, отнюдь не дура, но, пожалуй, думавшая, что дура я. И я словно слышала, как они сговаривались меж собой обо всем этом, покуда я, ослепшая и связанная по рукам и ногам, валялась за дверью.

«Пусть удирает, – наверняка говорили они. – Пусть удирает, а мы поглядим, к кому она побежит!»

Поэтому, подойдя к побеленной стене аптекарского сада, я пошла дальше и спустилась вниз на другую улицу, прочь от церковной площади, в чужой город, где вообще не знала ни одной живой души.

Шаги в тени

Я не знала, шел ли за мной следом один человек или их было много. Несколько раз я все же была близка к тому, чтобы внушить себе: там вообще нет никого, кто преследовал бы меня. Может, то просто собака, или кошка, или человек, которому случайно по дороге со мной. О, коли б так! Тогда я могла бы повернуть сию же минуту и пойти обратно к дому Вдовы… если бы я вообще смогла его отыскать. Извилистые улицы петляли и были мне не знакомы, и я больше не видела шпиля колокольни церкви Святой Аделы.

Почти все дома были темными, с закрытыми ставнями и засовами. Только в одном месте жизнь била ключом. То было питейное заведение, пивная, хозяин которой как раз, когда я проходила мимо, вышвыривал последних запоздалых гостей. Из открытой двери падал на брусчатку четырехугольник света, и мысль о свете и тепле заставила меня остановиться. Кое-кто из захмелевших гостей громогласно пререкался с хозяином пивной, обзывая его ленивым псом и мелким, грязным, твердолобым поганцем, который отказывает людям в браге, за которую они заплатили.

У одного из них, кричавшего громче всех, к рубашке был прикреплен новехонький знак Дракона, и мое желание подойти ближе сразу улетучилось. Вместо этого я свернула в узкий проулок меж двумя домами, и мне снова пришлось остановиться. Посреди проулка спиной ко мне стояла женщина; как-то чудно расставив ноги, она слегка приподняла свои грубые черные юбки. Сначала я не могла понять, что она делает, но потом услыхала… Стоя над сточной канавой, ногами по разные ее стороны, она запросто писала, да так, что только плеск стоял! Я уж и не знала, прошмыгнуть ли мне мимо или сделать вид, что я не заметила, но она, справив нужду, слегка отряхнулась и отправилась дальше, да так, будто ничего не произошло.

– Извините… – тихо сказала я. – Извините, добрая фру…

Она медленно обернулась. Эта замедленность движений, пожалуй, была связана с тем, что ей было трудновато управляться со своими ногами. Во всяком случае, запах хмельного чувствовался за семь шагов.

– Это меня-то ты называешь «фру»? – спросила женщина.

Я молча кивнула. При ближайшем рассмотрении ее и вправду нельзя было принять за знатную госпожу. Шнуровка на лифе наполовину разошлась, а кроме того, он был грязен и весь в пятнах, так что напоминал чешую морской камбалы. Влажные волосы, которые были прибраны утром в красивый узел, теперь распустились и торчали в разные стороны. Несмотря на ночную стужу, у нее не было с собой ни шали, ни плаща.

– Ишь ты, ну уж учтив ты, так учтив, этого у тебя не отнять. Но, однако же, убирайся-ка подальше отсюда. Нету у меня денег подавать милостыню такому грязнущему мальчишке.

– Да нет, вовсе не то, – быстро возразила я. – Стало быть, может, вы, фру, захотите сказать мне, я лишь хочу спросить, где тут церковь?

– Церковь? Иди прямо вперед. Там выйди из ворот, а потом сверни направо…

– Благодарствуйте, добрая фру! – сказала я, прошмыгнув мимо нее. – Спокойной ночи!

– Эй, послушай! – закричала она мне вслед. – Ничего у тебя с этим не выйдет! Нынче они, точь-в-точь как все другие люди, отпирают двери только днем…

Я прошла вперед, потом миновала ворота справа, а там в самом деле была церковь. Одно только худо – то была вовсе не церковь Святой Аделы. То было совсем другой храм – более тяжелый и мрачный с виду, черно-серый в лунном свете. Вокруг церкви тянулась железная ограда с зубцами, торчавшими вверх будто острые копья, а меж оградой и церковной стеной, вплотную друг к другу, разместились могилы, будто и здесь было тесно и не хватало места.

Здесь ощущалась какая-то удивительная заброшенность, хотя церковь стояла посреди города, где жило множество людей. Меж могильными камнями росла высокая поблекшая трава, а когда я схватилась за ограду, на мои пальцы посыпались крошки ржавчины. Я застыла на какой-то миг, бессильно уставившись на могилы.

Здешняя церковь, должно быть, была церковью Святой Магды, но где она находилась по отношению к церкви Святой Аделы и к дому Вдовы я ни малейшего представления не имела. Может, нужно вернуться и спросить об этом ту фру Писуху, коли она все еще там?!

Она была там, но не одна. В нее вцепились двое мужчин, а ее крики разносились по всей округе, даже на самых дальних улицах.

– Отпустите меня, черт побери! Я ничего худого не сделала! Отпустите меня, вы, негодяи, скоты!

Один из них, пихнув ее к стене, что-то сказал, но что – я не расслышала. Женщина прекратила сопротивляться.

– Но почему? – удивленно сказала она. – Он ведь только спросил, где церковь…

Она посмотрела на проулок, прямо в мою сторону. Мужчина тоже обернулся, и я увидела его лицо, схожее во мраке с бледной круглой луной. Выпустив руку фру Писухи, он шагнул прямо ко мне.

– Иди сюда! – позвал он.

– Ну уж – спасибочки, с меня хватит.

Я не стала прохлаждаться. Резко повернувшись, я помчалась, как заяц, которого по пятам преследуют собаки. Мне не верилось, что у меня найдутся силы бежать. Но они у меня, ясное дело, были. Ноги мокро шлепали по уличной брусчатке. Назад в ворота и налево, прочь от церкви! Как можно дальше от церкви!

Я бежала, петляя по проулкам и дворам, пролезала, шмыгая, сквозь ограды и покосившиеся дощатые заборы, перебиралась через кучи мусора и помойки с отбросами, а один раз даже запросто протиснулась мимо двух здоровенных сонных свиноматок в узкой кишке свинарника.

Все время я выбирала самый тесный, самый темный, самый грязный путь, надеясь лишь, что люди за моей спиной окажутся слишком медлительными, или слишком ленивыми, слишком изнеженными, или же попросту слишком крупными, чтобы поспеть за мной.

Когда я в конце концов остановилась, потому как попросту не могла уже бежать, под ногами больше не было брусчатки, а вокруг ни каменных домов, ни застекленных оконных рам. Улицу, коли ее можно так назвать, обозначала мутная слякотная канава меж откосами из глины или досок. Здесь не было ни уличных вывесок, ни водяных насосов либо водосточных канав, а меньше всего наблюдалось уличных фонарей. Запах дыма и гари смешивался с вонью отбросов, мочи и навоза. Дома стояли так тесно прижавшись друг к другу, что во многих местах можно было, протянув руки, коснуться шершавых и неровных дощатых стен по обе стороны проулка. Лошадь с повозкой никогда здесь бы не проехала – разве что тачка, да и то с огромным трудом.

Нетрудно было понять, что я оказалась в самой темной, самой тесной и самой грязной части Дунарка – Грязном городе.

Присев на корточки, я прижалась спиной к чем-то замазанной глинобитной стене и прислушалась. Хотя стояла уже поздняя ночь, за тонкими стенами раздавались голоса, шумное бряканье глиняной посуды и звон жестяных ведер, брань, писк крысы, подбитой башмаком или камнем.

Но никаких шагов я не слышала. Я долго просидела в ожидании, что кто-то вынырнет из-за угла в узком проходе в проулке. Я не знала, удалось ли избавиться от них, не знала, что бы они сделали, коли б нашли меня теперь. Пожалуй, они всего-навсего не дали бы мне уйти. Скорее всего они снова потащили бы меня с собой. Быть может, привязали бы или посадили на цепь, как сажают охотничью собаку, которая в этот день больше не нужна.

Я так устала, что мне было почти все равно. Нет, пожалуй, не все равно. Только во мне все чувства притупились. Даже если б они вынырнули вместе с драконом на привязи там, в конце проулка, я была бы не в силах сделать больше ни шагу. А схвати они меня сейчас… да, тогда, по крайней мере, они не смогли бы использовать меня как охотничью собаку.

Нико они не нашли. А я не привела их в дом Вдовы!

Сколько я просидела так, не знаю. Может, я попросту клевала носом и на несколько мгновений впала в сон с открытыми глазами. Я не уверена в том, что мне вообще удалось бы подняться, если бы я так немилосердно не мерзла.

На бегу я вспотела. Но сейчас, когда я тихонько сидела, ночной холод пробирал вдвойне, прямо до костей. Моя одежда и волосы промокли насквозь, а зубы стучали. Но зато в конце проулка по-прежнему не слышалось никаких шагов и не видно было никаких теней. Похоже, я ускользнула от преследователей. Только бы сейчас найти какое-нибудь теплое и сухое укромное местечко и немного поспать. А затем, когда рассветет, попытаться вновь найти дом Вдовы.

Мои ноги, как и раньше, едва ли хотели нести меня, так ужасно они дрожали. Проулки же по-прежнему были такие грязные и слякотные, что под ногами хлюпало, когда я шла. Я отыскала какой-то крытый загон для скота, где ночевали три козы, и на краткий миг размечталась о мягкой соломе, а быть может, в придачу о глотке теплого козьего молока. Но из этого ровно ничего не вышло. Одна из трех коз оказалась злющим старым козлом, который выставил рога, лишь только я собралась перелезть через плетень.

Я готова была уже сдаться и усесться где-нибудь, прислонившись к стене, когда теплый и сладостный запах проник в мои ноздри, почти заглушив здешнюю вонь. Запах хлеба! Свежеиспеченного хлеба! Запах привел меня за угол, и я попала прямо в маленькую тесную усадебку, что казалась менее загаженной, нежели остальная часть Грязного города. Площадка двора была не только из грязи да ила, а из утоптанной глины и, казалось, ее иной раз даже подметали. Костяк дома, соединявший обе стороны двора, был из бревен с вмурованной в них глиной[8], а стены его были некогда побелены.

Ставни в одном из строений ленги[9] были широко распахнуты, и в окно виднелись гигантская печь и труба, сложенная из красновато-коричневого камня. Пекаря же нигде не было видно, да и я не настолько обезумела, чтобы прокрасться в пекарню в том виде, в каком пребывала. Слова «дерьмовая девчонка» наверняка были бы очень метким описанием меня как раз теперь. Даже самый милейший и всепонимающий пекарь впал бы в бешенство, стал бы берсерком[10], увидев в своей пекарне замурзанного поросенка.

Однако же на дворе у стены стояла повозка. А что коли я залезу под нее… Мне хотелось укрыться от зарядившего мелкого дождика и от враждебных взглядов. А стена, где проходила дымовая труба, была наверняка замечательно теплой.

Прокравшись по двору, я вжалась меж колесом повозки и стеной и с глубочайшей благодарностью вползла во мрак под прицеп повозки. «Замечательное укрытие», – подумала я. И думала так до тех пор, пока не положила руку на нечто мягкое, теплое и живое, прошипевшее:

– Отвали! Отстань от меня! Знай, у меня нож!..

Роза

Вот так я встретила Розу. И не будь я так измотана, мы, пожалуй, никогда бы не перемолвились даже словом друг с другом, ведь я бы тут же улизнула. Но я больше была не в силах убегать. Я сражалась с убийцами, с драконами, с дамами, несущими смерть, с огромными взрослыми стражами замка. Сонный и робкий голос девочки не мог напугать меня, сколько бы ножей ни было у его владелицы.

– Здесь, пожалуй, хватит места на двоих, – сказала я. – А иначе тебе придется поискать другое место для ночлега, потому как нынче ночью я ни единого шага больше не сделаю…

Некоторое время стояла тишина. Было так темно, что я еле-еле различала ее лицо – чуть более светлую серую тень с парой слабо мерцавших глаз.

– До чего чудно ты болтаешь, – произнесла вдруг она. – Откуда ты родом?

– Из Березок, – ответила я, прежде чем мне пришло в голову, что было бы неумно рассказывать слишком много о себе. Может, уже весь город знал, где жила Пробуждающая Совесть?

– А где такое место? – спросила она. – Далеко-предалеко отсюда?

Слова эти прозвучали у нее так, будто «далеко-предалеко» было все равно что «глупо-преглупо» и «медленно-премедленно».

Но я жутко устала и не в силах была ругаться с ней.

– Да, – согласилась я. – Далеко-предалеко!.. Стена с дымовой трубой оказалась еще теплее, чем я надеялась. Прислонившись к ней, я стала поджариваться. Мои веки сомкнулись, а дрожь нехотя покинула тело.

– Почему ты такая мокрая? – спросила девочка во мраке.

– Дождь идет, – только и ответила я.

– Не такой уж сильный. – Голос ее звучал натянуто и подозрительно. – Кто-то гонится за тобой?

– Не-а, – солгала я.

Что бы ей помолчать и дать мне заснуть?

– Нет, гонится! – возразила она. – А иначе зачем тебе вообще прятаться здесь?

– А почему прячешься ты? Мне надо только где-нибудь поспать.

Она немного помолчала.

– Да ладно, я просто спросила, – сказала она, но в ее голосе веры в мои слова не было.

И все же по той или иной причине она вовсе не казалось больше такой уж подозрительной. Мне даже почудилось, будто ей стало спокойнее оттого, что кто-то, возможно, гонится за мной. Ну и чудная же девчонка! Но я страшно устала, чтобы удивляться, чтобы думать, страшно устала для всего на свете, кроме сна…

Чей-то локоть вонзился мне в бок.

– Привет! Привет! Просыпайся, соня-храпуша! Я открыла глаза. По-настоящему еще не рассвело, однако же и ночного мрака больше не было.

– Подвинься, мне надобно выйти, а ты лежишь с краю!

Я с трудом повернула голову. Девочка с взлохмаченными светлыми косами лежала рядом со мной и толкала меня в бок. Кто это? Где я? И почему мне так худо?

Но все сразу вернулось ко мне. Матушка! Дракон! Это сегодня… Это сегодня… а здесь, под повозкой на заднем дворе в Грязном городе, лежала я, меж тем как Нико и Мистер Маунус думали, будто я у Вдовы. А девочка со светлыми косами – та, с кем я делила укрытие ночью. Этой ночью…

С молниеносной быстротой я снова закрыла глаза, чтобы меня не угораздило встретиться с ней взглядом, но она не обратила на это ни малейшего внимания.

– Давай поднимайся, ленивый ты боров! Двигайся!

– Да, да, успокойся, – пробормотала я, сама ни капельки не успокоившись, и попыталась сесть.

Но стоило мне шевельнуться, как в тот же миг рука, укушенная драконом, заболела так ужасно, что я почти не могла дышать. Несколько слезинок просочились между моих опущенных ресниц и соскользнули на щеки.

– Что худого приключилось? – спросила девочка, делившая со мной укрытие.

– Я… ушибла руку, – выдавила я, стиснув зубы. Тук, тук, тук… – боль должна, пожалуй, утихнуть снова.

В соломе, заменявшей подстилку, что-то зашуршало.

– Да, я вижу, – сказала она. – Рука кровоточит, сильно кровоточит. По-настоящему!

Открыв глаза, я посмотрела сама. Девочка была права. Весь рукав от плеча до локтя был и вправду темным от засохших пятен крови. А я-то надеялась, что сумею незамеченной отыскать дом Вдовы!.. Но с такой рукой мне не скрыться…

Я покосилась на девочку. Ее кофта была явно связана из остатков ниток неопределенного коричнево-серо-белого цветов. Надетое под кофтой черное платье доходило до ступней и целиком прикрывало ее ноги.

– Что возьмешь за то, чтобы поменяться со мной одежкой?

– Так я и знала! За тобой кто-то гонится – Я притворилась, будто не слышала…

– У меня есть четыре скиллинга, можешь взять их хоть сейчас, – только и ответила я. – Получишь еще, когда придешь забирать одежку у… ну там, где я скажу тебе позднее. Коли ты скажешь «да»!

Она задумалась:

– А откуда мне знать, что ты меня не облапошишь? Четыре скиллинга за смену одежды…

По правде говоря, я не знала, что мне еще сказать.

– Я тебя не облапошу…

Но у меня не было никаких доказательств, что могли бы убедить ее.

– Это я получила почти только что, – сказала она, указывая на платье. – Матери дала его одна из тех фру, на которых она стирает, и оно почти не ношеное. Жуткая буза поднимется, коли теперь…

Она осеклась и попыталась поймать мой взгляд, но я, само собой, не хотела смотреть ей в глаза. Мне больше нечего было сказать, я лишь молча сидела, обхватив свою руку, ждала, когда она решится…

– Пошли ко мне домой! – внезапно воскликнула она. – Я могу одолжить тебе мою старую юбку, она все едино ни на что уже не годится. Да и кофту тоже… Кофту можешь взять сию же минуту.

Теперь настал мой черед прикидывать, могу ли я положиться на нее. «Домой…» Зачем же она ночевала здесь, коли у нее есть дом? А пойти с ней – подумать только, что будет, вдруг она сообразила, кто я такая, и решила, будто я чего-то стою для тех, кто «гонится» за мной. А что мне делать? Не так уж много у меня возможностей. Да и она вовсе не похожа с виду на надувалу… Несмотря на всю эту болтовню о ноже и прочем…

– Ну? – спросила она. – Идешь? Я кивнула:

– Да!

– Тогда пошли отсюда!

Она стянула кофту через голову и протянула ее мне. И тут я увидела, что я не единственная, у кого есть повод стонать и охать нынешним утром. Ее шея и плечи были вовсе сине-черными, словно она либо сильно ушиблась, либо была избита. Она прекрасно видела, что я не спускаю глаз с ее синяков, но не сказала ни слова.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Роза. А тебя?

Знали ли в городе, как зовут дочь Пробуждающей Совесть? В какой-то миг мне захотелось назваться другим именем безопасности ради. Но что-то заставило меня отказаться от этого. Ощущение, что, коли я солгу Розе, мне это дорого обойдется.

– Меня зовут Дина!

Она и виду не подала, что ошеломлена, услыхав вдруг имя не мальчика, а девочки. Может, потому, что уже слышала мой голос во мраке, прежде чем увидала меня в мальчишеской одежке. Во всяком случае, она только кивнула в ответ, плюнула на ладонь и протянула мне руку так, как это делают люди, когда совершают какую-то сделку. Я тоже плюнула на свою ладонь, и мы пожали друг другу руки.

Не думаю, что кто-то из нас двоих был окончательно уверен в этой сделке. Но все же это давало ощущение того… да, что мы как-то можем положиться друг на дружку.

Роза жила в одном из самых узких домов, какой мне когда-либо доводилось видеть. Входишь в ворота и поднимаешься по узенькой же лесенке, почти что стремянке. Здесь, над воротами, и жила семья Розы.

– Ты там потише, – прошептала она, когда мы поднимались по лестнице. – Лучше нам никого не будить!

Там была всего лишь одна горница, вытянутая в длину и тоже узкая. В конце горницы располагались две спальные ниши, и слышно было, как кто-то лежавший там храпел. За пологом затхло и тяжело пахло недопитым пивом и неопорожненны-ми ночными горшками.

Я радовалась, что живу не здесь, но, пожалуй, это было все же куда лучше, чем охапка соломы под телегой.

Роза присела на корточки перед сундуком, стоявшим у стены рядом с одной из ниш. Крышка сундука скрипнула, когда она подняла ее, не особо громко, но вполне достаточно…

– Это ты, Роза?

Что-то шевельнулось за одним из пологов, из-за другого по-прежнему доносился ужасающий храп.

– Да, матушка! – прошептала Роза. – Спи!

– Где ты была?

Мать Розы вышла к нам, вся какая-то помятая и заспанная, со взлохмаченными седыми волосами. Голос ее звучал не злобно или боязливо, а только устало. Мне показалось, будто она похожа скорее на бабушку, чем на мать Розы. Во всяком случае, она была намного старше моей матери. Голые ноги, торчавшие из-под ночной рубашки, были тонкие и морщинистые, как у общипанной курицы.

– Не дома, – строптиво произнесла Роза. Попробовала бы я так ответить своей матушке; но мать Розы только вздохнула и отвела глаза, словно чего-то стыдилась.

– Это ведь его дом, Роза, девочка моя, – сказала она. – Это ведь он ныне хозяин дома!

– Да, он тоже это вечно твердит, – громко, резко и горько произнесла Роза.

– Тссс, детка моя!.. – цыкнула на нее мать. Но было уже слишком поздно. Тяжелый храп внезапно прекратился, и кровать скрипнула.

– Какого черта развели тут кудахтанье! – прорычал голос из другой боковушки, и полог отлетел в сторону с такой страшной силой, что кольцо, удерживавшее его, выпало и весь полог рухнул на пол.

Молодой мужчина злобно уставился на нас красными, воспаленными глазами.

– Кто, черт побери, это такой? – спросил он, указывая на меня.

– Один из моих друзей, – коротко ответила Роза. – Мы сейчас уходим. Спи дальше!

– Какого черта можно спать при таком шуме? – огрызнулся он. – А чего это ты запустила свои грязные пальцы в сундук? Что ты надумала там взять?

– Только свое!

– Твое… Ах ты, мелкая вороватая девчонка! Да у тебя нет ни крошки хлеба, ни единого лоскутка, который ты не получила бы от меня. Руки прочь от сундука и выметайся, а не то я научу тебя разбираться, что твое, а что мое.

– Коли кто-то здесь и вор, так… – возмущенно выкрикнула Роза, но ее мать встала между ними.

– Нечего так говорить о брате, Роза! Аун, ведь она ничего такого худого не думает!..

Аун ничего такого и не говорил. Он лишь выскочил из ниши, оттолкнул мать Розы в сторону и со страшной силой захлопнул крышку сундука, так что едва не прищемил Розе пальцы. Поставив босую ногу на крышку сундука, он, слегка наклонившись вперед, уставился прямо на нее:

– Где ты была ночью, девчонка?

– Нигде!

– Ты хорошо знаешь, что случается с девчонками, которые шляются на улицах по ночам, а? Они становятся как Касси из Грошового переулка! Двенадцать скиллингов за раз! Так-то ты надумала отплатить мне за еду и кров?

Роза по-прежнему не вымолвила ни слова. Она стояла молча, даже не отступив назад. Она вообще не уступила ни вершка. Но я видела, что подбородок ее страшно напряжен и весь дрожит.

– Коли не желаешь платить – учись слушаться! Он медленно положил руку ей на затылок – как раз туда, где темнел огромный синяк.

Мне показалось, что он чем-то был похож на драконов, правда чуть-чуть. Он двигался почти так же, как они, – медленно, почти вяло… и все же пугающе и опасно. Он был голый, если не считать пары синих коленкоровых штанов. Плечи широкие, с выпуклыми мышцами. У него были довольно длинные кудрявые каштановые волосы, сиявшие в лучах утреннего солнца. Если не считать глаз с красными прожилками, он был как раз таким, что Силла у нас дома, завидев его, хихикнула бы и опустила свои синие, как васильки, телячьи глазки.

У меня же самой не было ни малейшего желания прикасаться к нему даже кухонными щипцами – хотя как раз только щипцами и можно бы прикоснуться, – огромными, тяжелыми, которые защемили бы его по-настоящему жестко и крепко. Как он мог обращаться так с Розой? Ведь он, кроме того, был ей братом?

– Насколько я помню, я вчера вечером тебе кое-что велел. Вспоминаешь?

Роза по-прежнему не вымолвила ни слова. А я увидела, как он сжимает пальцы вокруг ее несчастной сине-черной шеи.

– Вспоминаешь, грязная ты девка? Суставы его пальцев побелели – так сильно он сдавил ее шею. По-прежнему ни слова в ответ. В конце концов Роза слабо кивнула.

– Что я велел тебе? А?

Роза взглянула на мать. «Сделай что-нибудь! – говорили ее глаза. – Останови его!»

Но мать, маленькая, старая и замерзшая, сидя с краешку лежанки, смотрела в пол.

– Что я тебе говорил, а? – Злобный шепот, сопровождаемый такой встряской… встряской, которая могла бы сломать шею крысы.

– Ты велел, чтоб я почистила твои сапоги, – тихим голоском произнесла Роза.

– И ты это сделала? Молчание. Роза вдруг выпрямилась:

– Чисти их сам!

То был не более чем шепот, но он заставил Ауна одеревенеть, словно он не поверил своим ушам.

– Что ты сказала?

– Сказала: «Можешь чистить свои дерьмовые сапоги сам!»

Роза, уже прямая и стройная, как свеча, выкрикнула эти слова ему прямо в лицо, и на нем появилось такое выражение, будто он проглотил жабу. Какую-то долю секунды они стояли вот так, друг против друга. А потом он так ударил ее по щеке, что она врезалась в стену.

– Ах ты, наглая грязная девка! – Он поднял ее и отвесил еще одну оплеуху по другой щеке.

– Аун… – всхлипывая, запротестовала ее мать, но это был лишь слабый упрек. – Она ведь все-таки тебе сестра!

– Не сестра она мне вовсе! – заорал Аун, схватившись за светлую косу Розы. – Она маленькая приблудная девчонка, которую ты прижила с кем-то другим, а вовсе не с моим отцом, и пусть она сию же минуту выметается отсюда!

Он проволок Розу по всей горнице и вытолкнул ее через открытую дверь на наружную галерею.

– Выметайся отсюда, приблудная тварь! – снова взревел он. – И прихвати с собой своего знатного дружка!

Пожалуй, это было довольно глупо… Но я не могла сдержаться. Когда он повернулся ко мне, я глянула ему в глаза:

– Ну и подлюга же ты!

– Какого черта…

– Ты и вправду такой жалкий? Ты и вправду такой трус?

Он выпустил косу Розы, и вид у него был такой, будто он лишился дара речи, но я высказала еще не все.

– Ты настоящий мужчина, да? Такой огромный и сильный, что смеешь бить маленьких девочек! Господин, хозяин в доме! Да, такой уж ты хозяин!.. Рассказать тебе, чего ты больше всего боишься? Рассказать? Ты смертельно боишься, что на самом деле мы смеемся над тобой. И знаешь что? Так оно, может, и есть. Ты, во всяком случае, другого не стоишь!

Он напоминал быка, внезапно получившего удар в лоб. Я не спускала с него взгляда, пока он сам не опустил голову. Он тяжело дышал, ловил ртом воздух и наверняка едва не расплакался. Не говоря ни слова, он проскочил мимо Розы, трясясь, как в лихорадке, сбежал вниз во двор, и его шаги эхом отозвались на лесенке.

Роза и ее мать, вытаращив глаза, смотрели на меня так, словно у меня внезапно выросли три головы.

– Как это тебе удалось? – прошептала Роза. – Почему он не ударил тебя?

– Чуточку совести у него, ясное дело, все же есть, – сухо ответила я. – Но нельзя быть уверенным в том, что этого хватит надолго. Возьми все, что тебе нужно, из сундука, и пойдем дальше. Времени у меня в обрез!

Роза отправилась со мной не только, чтобы показать дорогу к дому Вдовы, но и чтобы забрать свою юбку. А может, ей не хотелось оказаться в доме, когда снова вернется Аун. Она дала мне платок повязать волосы, и мы пошли, неся вдвоем бельевую корзину, принадлежавшую ее матери… Всего-навсего две девочки, что вынесли из дома выстиранное белье. Через некоторое время я заметила, что Роза слегка всхлипывает.

– Что стряслось? Тебе больно? Ведь Аун так жестоко ударил ее.

– Нет!

– Ладно, но тогда что…

– Ничего… Снова всхлип.

Я опустила свой конец корзины вниз, так что она вынуждена была остановиться.

– Роза…

– Фу! Прекрати… – сердито прошипела она. – Я хорошо знаю, что ты думаешь о нас. Обо мне. И о моей матери. Но мне все равно, понимаешь? Все равно! – В голосе ее слышались слезы.

– Роза…

– Ну и что, коли я приблудная? Это ведь не по моей вине! Да, пожалуй, приблудным не возбраняется жить здесь…

– Я ни слова не говорила…

– Нет, да тебе и вообще не требуется что-то говорить. Это и так по тебе видать. Ты ни разу не захотела взглянуть на меня с тех пор… с тех пор, как Аун сказал это слово.

– Ну…

Я не смотрела ей в глаза и до этого, и после того, как Аун начал выставлять себя хозяином в доме. Но она это заметила только теперь.

– Роза… моя мама вообще не замужем…

– Да? Тогда просто не знаю, чем ты так чванишься, неужто гордишься всей этой грязью?

– Вовсе я не чванюсь и не важничаю… да и не горжусь тоже.

– Тогда почему ты не желаешь взглянуть на меня?

Я слегка закрыла глаза. Мне пришлась по душе Роза. Она своенравная, упрямая, но она была честна. Она никогда бы никого не обвела вокруг пальца, как Силла, и никогда не повернулась бы к подруге спиной, как Сасия с постоялого двора… У Розы было достаточно мужества, чтобы сказать в лицо своему старшему брату: пусть он сам чистит свои сапоги. В глубине души я было чуточку размечталась. Все будет прекрасно, мы спасем мою маму и разоблачим Дракана, а Роза и я станем друзьями на всю жизнь…

И эти мечты вдребезги разбились. Потому что Роза, само собой, была права. Нельзя быть друзьями, коли не можешь смотреть в глаза друг другу.

Я, быстро оглядевшись по сторонам, втянула ее вместе с корзиной в простенок меж двух домов. А потом, медленно подняв взгляд, посмотрела прямо на нее:

– У моей матери трое детей, и она никогда не была замужем. Не так уж часто пробуждающие совесть выходят замуж.

Роза уставилась на меня. Щеки ее опухли и побагровели от пощечин Ауна, а в зеленых глазах застыли слезы, но более всего – удивление.

– Пробуждающая Совесть…

Можно было запросто видеть, как мысли пробегают в ее голове.

– Ты дочь Пробуждающей Совесть!

– Да, Дина Тоннерре.

Я ждала – вот-вот это произойдет! Очень скоро взгляд ее начнет блуждать и она примется смотреть в сторону. Возможно, она обзовет мою маму ведьмой или меня дьяволовым отродьем… как это делали другие.

Она не смотрела в сторону.

Она по-прежнему не смотрела в сторону.

И вот меж нами начали парить разные видения, точь-в-точь как это случилось в тот раз с Нико в его камере. Аун бьет Розу. Аун бьет ее мать. Дети, бегущие следом за ней в проулках с криками «Приблудная! Приблудная!»

Да, ей было совестно. Искренне, глубоко и ужасно! Но никаких причин для этого у нее не было!

Сама не знаю точно, как мне это удалось. Это было что-то обратное тому, чтобы заставить людей стыдиться, и все-таки то же самое. Я заставила ее увидеть храбрую, честную, упрямую Розу, которую увидела я сама. Я показала ей, что, право, для меня никогда не имело ни малейшего значения, замужем ли моя матушка или нет. Я показала Розе: то, что Аун бил ее, вовсе не ее вина! Ни тогда, когда он бил Розу, ни тогда, когда бил ее мать. Она была стойкой. Она сопротивлялась мне. Однако же в конце концов мне удалось избавить ее от стыда.

Перед моими глазами вновь была улица. Брусчатка, стены домов, корзина выстиранного белья меж нами. Я смотрела на Розу почти обычным взглядом. Слезы так же тихо струились по ее щекам. Она не произнесла ни слова. Но сжала мою руку.

Само собой, потребовалось вдобавок множество объяснений, а времени было мало. Я быстро рассказала Розе почти все. Единственное, о чем не упомянула, – это об убежище Мистера Маунуса и Нико. На это я, ясное дело, не осмелилась. Я, разумеется, была уверена в том, что Роза никогда добровольно не выдаст нас, но ведь столько всего может случиться…

Когда я закончила свой рассказ, Роза не стала тратить время на возгласы «О бедняжка, какая жалость!» и «Нет, это ужасно!» Она лишь схватилась за ручку корзины и сказала:

– Тогда нам лучше поторопиться!

Ничего другого ей говорить и не надо было. Я поняла, что больше не одна.

Видно было, что Дунарк – родной город Розы. С ней мне понадобилось вдвое меньше времени, чтобы отыскать дорогу к церкви Святой Аделы и к дому вдовы аптекаря. Я то и дело оглядывалась по сторонам, – похоже не было никого, кто обращал бы на нас особое внимание.

– Идем, – позвала я, толкнув калитку в садик целебных растений. – Она, верно, накормит нас.

– И меня тоже? – спросила, усомнившись, Роза. – Она ведь меня совсем не знает…

– И тебя тоже, – уверила ее я. – Она такая…

Я постучалась в окрашенную синей краской кухонную дверь, и почти в тот же миг мы услыхали голос Вдовы.

– Войдите! – пригласила она.

И вот я снова стою в горнице со множеством синих полок, напоминавшей одновременно кухню и прачечную, а еще немного мастерскую Мистера Маунуса.

– Дина! – голос Вдовы был усталым и напряженным.

– Добрый день, фру Петри! – поздоровалась я. – Это моя подруга Роза… – И тут же внезапно осеклась. Потому как в кухне, прежде так по-домашнему уютно пахнувшей мятой, чесноком и другими растениями, которые были в ходу у моей мамы, появился новый запах. Сладковатый запах трубочного табака.

Я обернулась. Там, за моей спиной, у двери сидел Предводитель дружинников из замка и пускал голубые колечки дыма из своей глиняной трубки.

– Ну наконец-то ты здесь, дрянной мальчишка, – сказал он. – Мы ждали тебя!

Предводитель дружинников

Я не могла улизнуть через дверь – он – сидел как раз возле нее, и он ни за что не дал бы мне пробежать мимо. Я не знала, есть ли дверь, выходящая на задний двор, я ведь ничего в доме Вдовы, кроме этой единственной горницы-поварни, не знала… «Помоги мне, – думала я, – укажи мне путь, крикни, сделай что-нибудь…» Но Вдова лишь оцепенело стояла скрестив руки, с неопределенным выражением лица. Неужто это она предала нас?

– Он говорит, что пришел помочь, – объяснила она.

Сначала я ушам своим не поверила. Неужто я ослышалась? Пришел помочь? Помочь кому? Да уж, верно, не мне. Я обернулась. Он сидел, по-прежнему дымя трубкой тихо и спокойно. Он не вставал, и рядом с ним не выскакивали стражи с веревками и мешками.

– У тебя много сил, малышка Пробуждающая Совесть! – сказал он. – Куда больше, чем ты полагаешь.

– О чем ты? – прошептала я. «Зачем он здесь? Чего ему надо?»

– Я имею в виду то, что не спал ночью. Из-за того, что ты заставила сказать милостивую госпожу.

Какую еще милостивую госпожу? Он имел в виду… должно быть, мать Дракана… Несущую Смерть – вот о ком он говорил.

«Это было только справедливо», – ответила она, когда я спросила ее, почему она убила маленького Биана. Как раз эти слова и слышал Предводитель дружинников.

– Я служил Дому Ворона с шестнадцати лет, – сказал он. – Нелегко было поверить, что юный мессир Никодемус и есть монстр, перебивший всю свою семью. Если бы не нож и кровь на руках… верно, никто бы этому не поверил. И до сих пор есть люди, требующие объяснения. Но то, что Дракан хочет лишить жизни Пробуждающую Совесть за то, что та утверждает, будто Никодемус невиновен, – это тоже кое-что да значит. Пожалуй, произносить подобные речи было бы не так опасно, не будь в этом скрыта некая тайна. А коли не он порешил почти всю княжескую семью, то, должно быть, это сделал кто-то другой. Тот, кому это выгодно.

Он высказал все это обиняком, хотя в этом доме не было дружинников нового князя – драконариев. Если человека могут бросить на съедение драконам лишь за то, что он твердит, будто Никодемус невиновен, то что будет с тем, кто во весь голос говорит: убийца – Дракан?!

– Ты говорил с другими об этом? – спросила Вдова.

Он смотрел себе под ноги.

– Кое с кем, с немногими, на кого, по-моему, можно положиться.

– И что?

– И мы хотим сделать все возможное, чтобы спасти Пробуждающую Совесть, а мессира Никодемуса спрятать в надежном месте. Разумеется, ныне в Дунарке господствует орден Дракона; но если это будет зависеть от нас, его власть будет недолгой. Клянусь!

– Хорошо, – сказала Вдова. – Мы поверим тебе, ежели ты сможешь посмотреть Дине в глаза и повторить свою клятву.

Он не очень-то этого хотел – да и я, вообще-то, была против… Я устала, и у меня шла кругом голова, да и рука болела. У меня не было желания еще раз заглянуть в глаза чужому человеку. Рикерт Кузнец в Березках всегда говорит, что надо, мол, быть осторожным с тем, чего себе желаешь, – быть может, это исполнится. В тот раз – сколько дней прошло с тех пор? Кажется, будто целый год, – тогда я, кислая, недовольная и одинокая, бродила вокруг Березок и желала, чтобы люди заглянули мне в глаза… Тогда я не думала, что мне тоже может стать трудно, коли они это сделают. Но Вдова права. Вернее способа узнать – нет. И еще один урок я усвоила с того дня в Березках: взрослые куда лучше детей могут обмишурить, перехитрить и предать.

Ему стоило большого напряжения поднять голову и посмотреть мне в глаза, но он все же сделал это.

– Клянусь служить мессиру Никодемусу, – медленно и торжественно произнес он. – Клянусь положить конец правлению Дракана и драконариев, насколько это в моей власти. И клянусь помочь освободить твою матушку!

Его взгляд не избегал моего.

– Спасибо, – поблагодарила я, уверенная, что он сказал правду. Меж нами витали видения, да, видения… но я слишком устала, чтобы связать их воедино, – горящий дом, пыль, пляшущая над павшими людскими телами, блики стали, привкус крови. Однако же никакой лжи и стыда, это я бы заметила.

– Только я не понимаю одного… как вы, Мистер, попали сюда, к фру Петри? – Я не спускала с него глаз, и он смирился с этим. Даже улыбнулся. И протянул мне пожелтевший скомканный клочок бумаги.

– Вот весточка, с которой ты так хотела вернуться обратно. Не сразу удалось выявить невидимое послание, но в конце концов это удалось.

Я взяла бумажку. Мистер Маунус был довольно осторожен и не называл имен, но все же в той записке содержалось кое-что, наводящее на след, коли ты достаточно хитер. Вряд ли у алхимика было в Дунарке много племянниц, которые раздобыли те огромные количества одурманивающих средств, что просил Мистер Маунус. Как он собирался употребить их? Одурманить половину обитателей замка? А возможно, только одного-единственного дракона? Они с Нико не посвящали меня в свои планы.

– Дина? – спросила Вдова. В ее голосе сквозило нетерпение. – Мы можем положиться на него?

– Я верю в это, – ответила я, отпустив взглядом Предводителя дружинников. Он слегка встряхнулся, как вымокший пес.

– Хорошо. – Вдова выставила на кухонный стол кружки и вытащила пробку из бутылки чернобузинного вина. – А теперь давайте составим план.

– Нет, – сказала я, пытаясь, чтобы голос мой звучал по-взрослому или почти как у взрослого человека, принявшего свое решение, а вовсе не как у усталого писклявого малыша, готового завыть, если сделают наперекор. – Я не согласна.

Вдова поглядела на меня, не так долго, чтобы возникла связь; всего лишь краткий, быстрый взгляд, чтобы увидеть выражение моего лица.

– Это самое надежное, – сказала она. – Ты подвергнешь нас всех опасности, если будешь настаивать на том, чтобы сопровождать нас. А может, ты думаешь, они прекратили тебя искать?

Я понимала: да, они ищут… Но сидеть в доме Вдовы, не зная, что творится, повезло ли им, или же их всех схватили, или, быть может, они лежат мертвые на брусчатке Арсенального двора… это как если бы тебе опять набросили на голову мешок. Словно тебя ослепили. Я больше не хотела, чтобы мне когда-нибудь завязывали глаза! Никогда и нигде!

– Это очень опасно, – раздраженно проворчал Предводитель дружинников – «Дети должны поступать так, как им велено, не причиняя хлопот». Я будто слышала, как он произносит эти слова.

– Мы ведь вернемся, – уговаривала меня Вдова. – Не бойся, что тебя забудут или бросят.

Чудесно! Теперь обо мне в открытую говорят как о слабой писклявой малявке, которая вдобавок боится оставаться одна дома.

– Это вовсе не так…

Отчего так холодно в этой кухне? Я засунула руки в рукава вязаной кофты, одолженной мне Розой, но оцепенелые пальцы так и не согрелись.

– Я останусь с тобой, – пообещала Роза. – Ты не будешь сидеть одна и ждать…

– Спасибо, – сказала я искренне, поблагодарив ее за это, но продолжала стоять на своем. – Но есть нечто большее… Не знать, что происходит. Не быть там.

– Ты бы лучше поблагодарила своего Создателя, что не должна быть там… – начал было Предводитель дружинников, но Вдова прервала его, взмахнув рукой:

– Дина, все непременно получится, но если ты будешь с нами, может и провалиться. Разве ты этого не понимаешь?

Я кивнула. Слезы жгли мне глаза, и я не осмеливалась что-либо сказать из страха: вот-вот голос сорвется и прозвучит как у плаксы или грудного ребенка.

– Тебе будет легче, если я подробно расскажу тебе обо всем? Чтобы ты знала как можно больше?

Я покосилась на Вдову. Пожалуй, она все-таки поняла, каково мне… И в глубине души я знала: они правы. Если меня там узнают, если хоть один страж посмотрит мне в глаза… Я откашлялась. И снова кивнула:

– Хорошо, тогда я останусь здесь. – Мой голос звучал почти обыденно. – Но расскажите мне, как это будет. Расскажите мне все!

Предводитель дружинников фыркнул и поднялся на ноги:

– Замечательно! Расскажите, в конце концов. Но меня уж увольте. Мне еще надо успеть уладить несколько дел, прежде чем мы с помощью хитрости захватим штурмом замок, спасем парочку строго охраняемых узников и радостно ускользнем от трех сотен дружинников Дракана.

Вдова положила ладонь на его плечо.

– Нам бы без тебя этого не осилить, – тихонько сказала она. – Я рада познакомиться с храбрым мужчиной, что смеет следовать велению собственной совести.

Он покраснел. И смею биться об заклад, что прошло много лет с тех пор, как кто-то сумел в последний раз заставить покраснеть этого угловатого, с изборожденным морщинами лицом, почти пятидесятилетнего человека. Но Вдова сумела. Он что-то пробормотал. А затем осторожно и нерешительно все же протянул свою широкую руку и слегка пожал руку Вдовы.

– Спасибо, – поблагодарил он. – И… ой… да, а теперь, стало быть, мне пора идти.

Когда он ушел, Вдова терпеливо, во всех подробностях рассказала мне обо всем, что должно произойти. Теперь мне было известно все от начала до конца. Знала, что один из стражей замка, в форменном мундире и с видом на пропуск, вскоре сменит стража у Арсенала немного раньше, чем тот полагал освободиться. Что сам Предводитель дружинников найдет повод осмотреть стены вокруг тех двух водохранилищ, что содержат большую часть воды для замка. А сама Вдова как раз выбрала нынешний день, чтобы навестить своего престарелого дядюшку Маунуса. И что стражники в западной башне, верно, очень устанут после игры в кости на бутылку грушевой водки с гарнизонным поваром, который случайно оказался одним из старых друзей Предводителя.

Я знала, что другой стражник замка по пути через Арсенальный двор наклонится, чтобы рассмотреть цепь, прикованную к эшафоту не так далеко от ворот Драконьего двора. Я в глубине души надеялась, что никто не увидит, как он выльет на нее жидкость из маленькой зеленой фляжки. Я-то знала: во фляжке будет жидкость, называемая такими алхимиками, как Мистер Маунус, aquaregia, или королевская водка, – смесь соляной и азотной кислоты, растворяющая любые металлы. И я точно так же сильно в глубине души надеялась, что пока один из людей Предводителя дружинников ползет наверху меж стропил крыши, устанавливая еще одну из выдумок Мистера Маунуса, нежданные гости не явятся на Арсенальный о шести углах двор.

– Хочешь знать что-нибудь еще? – спросила под конец Вдова.

Я покачала головой.

– Хорошо. Тогда мне тоже пора. Нам ведь досконально не известно, какое точно время изберет Дракан, повелев вывести твою маму на Арсенальный двор. И все должно быть на месте заблаговременно.

Я кивнула. Слезы, по-прежнему готовые излиться, закипали в уголках глаз. Когда Вдова закрыла за собой дверь, мне так захотелось в мыслях своих последовать за ней. Мне казалось, будто я снова очутилась в каменном погребе и слышу презрительные рассказы о том, что произойдет с моей матерью… Каково мне ничего этого самой не видеть! И почему почти все на свете бывает куда хуже в собственной фантазии, чем в жизни?

– Мне бы по-прежнему хотелось…

– Да. Хорошо это знаю, – прервала меня Вдова. – Трудно тем, кому приходится лишь ждать. Но вам с Розой обеим лучше остаться здесь. Не знаю, сколько времени это будет продолжаться и когда мы придем и заберем вас. А вам надо лишь быть наготове, чтобы уйти с нами. – Она поднялась и, быстро погладив меня по щеке, внезапно остановилась.

– Горячий, – сказала она, положив руку мне на лоб. – У тебя лихорадка?

– Не-а, – ответила я.

Я не ощущала ни капельки тепла, скорее даже мерзла.

– Может, это всего лишь волнение, – пробормотала она себе под нос и накинула на плечи коричневую шаль. – Пока меня нет, никого в дом не пускайте!

Мы ждали. Вдова оставила на столе хлеб, и колбасу, и чернобузинное вино. Роза все ела и ела, будто в последний раз в жизни, а мне кусок в горло не лез. Я только пила – и чернобузинное вино, и воду из этого чудесного домашнего насоса.

Хорошо, что Роза была здесь. Иначе я бы спятила. Перед глазами у меня, как наяву, стоял Арсенальный двор, хотя меня там не было. Если я слишком долго глядела на какое-то место, на стенку или на столешницу, видения начинали плясать, точь-в-точь как тогда, когда я смотрела на человека глазами Пробуждающей Совесть. Я все время видела лица, злобные взгляды, кричащие рты, толкающие локти, топочущие ноги и сжатые для удара кулаки. Правда, стоило Розе что-то сказать, как видения эти исчезали. И куда милее было глядеть на сидевшую передо мной Розу с крошками в уголке рта, с жирными от колбасы пальцами и вопрошающим взглядом зеленых глаз.

– А как там – там, где ты живешь? В этом самом селении, как оно называется?

– Березки…

– Да! Как там? Много там людей?

– Есть кое-кто. Не так много, как здесь.

И я начала рассказывать – о Рикерте Кузнеце и его Эллин, о Сасии с постоялого двора и о глупой мельниковой дочке Силле.

– Да, судя по твоим словам, она мерзкая, – произнесла Роза и в свою очередь рассказала о соседе в Грязном городе, чья старшая дочка, ясное дело, была раза в три хуже Силлы.

Так проходило время. В кухне было полутемно, потому что Вдова, уходя, закрыла ставни, чтобы все знали: ее дома нет, и никто не мог заглянуть в окна и подивиться тому, что делают в кухне Вдовы две девочки. Иногда в очаге что-то полыхало, но я по-прежнему мерзла.

– Был бы у меня такой брат, как твой! – вздохнула Роза, когда я немножко рассказала ей о Давине. – Такой, чтоб заботился обо мне, чтобы с ним можно было поболтать, а не такой, что…

Она запнулась, но я знала, о чем она думает: не такой, чтоб называл ее приблудком, и бил ее, и помыкал ею, и выгонял вон из дому когда ему вздумается. Да, Аун и вправду не был братом, о котором стоило бы хоть сколько-нибудь мечтать. Скорее он был просто-напросто жутким кошмаром. Ясное дело, Давин иногда меня раздражал, но по сравнению с Ауном он был чистой воды сказочным принцем.

– Не понимаю, как так получилось, что все принадлежит ему? – спросила я. – Разве это дом не твоей матери?

Роза затрясла головой с такой силой, что ее светлые косы заплясали:

– Нет. Это был дом моего отчима, а когда он помер, Аун получил по наследству дом, и всю мебель, и утварь, да и мастерскую тоже – отчим мой был башмачником. Но Аун не захотел тачать башмаки, он продал мастерскую и заявил, что, мол, хочет стать купцом. Он вечно болтает о выгодных сделках, которые будет заключать, но, сдается мне, он больше торгуется с кабатчиком, почем следующая кружка пива. – Она фыркнула. – И ясное дело, по-настоящему вовсе несправедливо, что все принадлежит ему, потому как мы никогда не жили бы там, кабы не мой отец.

– А ты знаешь, кто твой отец? Вообще-то, я об этом не вспоминала после того, как услыхала слова Ауна.

– Ну да! – Роза кивнула. – Я видела его четыре раза в жизни. Мой отец был знатный человек, а не дерьмовый башмачник или там хмельной забулдыга, который задирает нос и воображает, будто он купец из купцов, потому как прикупил за медную марку два мешка муки. Да и Аун был вовсе не такой мерзопакостный, покуда мой отец был жив и в доме порой водились хоть какие ни на есть деньги. Но все кончилось, когда отец помер, ведь жена его, ясное дело, ничего не пожелала уделить нам, хотя, вообще-то, денег у нее самой куры не клюют! Она такая чванная и такая воображала, а моей матери даже запрещено являться туда, в их дом, и по-прежнему обстирывать ее. А место это все-таки было одно из выгодных… Большой каменный дом в Оловянном проулке. А стряпуха, когда я приносила чистое белье, всегда угощала меня каким-нибудь лакомством…

Роза слегка покосилась на меня. Я сидела, ощипывая ломоть чудесного хлеба из просеянной муки, кроша его на мелкие кусочки, а мысли мои меж тем бродили вокруг да около, набегая друг на друга. «Удалось ли Вдове проникнуть к Мистеру Маунусу и Нико так, чтобы ее никто не остановил? И не удивительно ли, что Роза сидела внизу у стряпухи, меж тем как отец ее расхаживал наверху в своих роскошных покоях, что он всемилостивейше удостоился увидеть свою дочь целых четыре раза? Однако же, ясное дело, это куда больше того, чем могла бы похвалиться я! Я вообще не знаю, видела ли я когда-нибудь того, кто был мне отцом…»

– Ну а что с твоим отцом? – спросила Роза, словно прочитав мои мысли.

– Я не знаю, кто он. Матушка не желает ничего говорить. Она сказала, что у нас, ее детей, мол, есть мама и этого предостаточно. А еще она говорит, что так поступают все в тех краях, откуда родом семейство Тонерре.

– А где это?

– Кое-кто из наших живет в Кампане. Но исконно мы родом из краев, что куда дальше отсюда. А зовется то место Кольмонте.

– Никогдашеньки о таком не слыхивала.

– Оно тоже Далеко-предалеко отсюда, – матушка говорит, за Кольцевым морем.

– Могу себе представить… – начала было Роза, но я так никогда и не узнала, что бы она сказала, потому как в этот самый миг кто-то постучался в дверь. Но стук был вовсе не учтивым постукиванием, а яростным, пугающим громыханием.

Мы, вконец окаменев, сидели, словно два крошечных зайчонка в кустах. Глаза Розы были просто огромными от ужаса. Да и мои наверняка тоже. Во всяком случае, сердце мое колотилось так, что в ушах свистело.

– Отворите! – взревел незнакомый мужской голос, и в дверь снова загромыхали. – Именем Дракона – отворите дверь!

Я вскочила и выбежала в переход за кухней, а Роза, не мешкая, хотела последовать за мной. Мои пальцы дергали, тянули и рвали засов на двери черного хода, но его заклинило, и он никак не подавался. Тут послышался громкий треск ломающихся досок, и дневной свет снова ворвался в кухню. Человек со знаком Дракона, закованный в броню, перешагнув через подоконник, вошел в кухню, а за его спиной я разглядела багрово-красную рожу Ауна.

– Это она! – вскричал он. – Вон та, маленькая, с темными волосами! Это она, это ведьмина дочка!

Пробуждающая Совесть и Бессовестный

«Остерегайся своих желаний.

Быть может, они сбудутся. Мне никогда, никогда не следовало желать отправиться вместе со всеми в замок, – думала я. – Ведь теперь мое желание вот-вот сбудется».

– Я сказала матери, куда мы идем, – шепнула Роза, преисполненная ярости и вместе с тем сознавая свою вину. – Я просила ее не рассказывать ему, где мы!

Я видеть ее не могла. Они явились, чтобы поймать дочь ведьмы, и, само собой, захватили с собой мешок. Я кричала и сопротивлялась изо всех сил. Но борьба была недолгой. Один из стражей рванул мою руку, второй набросил на голову мешок, а третий обмотал веревку вокруг моей шеи.

– Только не придуши ее сейчас, – предупредил последнего один из них. – Дракан желает заполучить ее в добром здравии… пока что…

Колючий мешок царапал меня и крепко отдавал овечьим духом: его, как видно, использовали для упаковки овечьей шерсти. Мне, пожалуй, повезло, что мешок был не из-под муки. Но дышать все равно было тяжеловато. Мне казалось, что я вот-вот упаду, так как я не видела, куда ступаю. Всякий раз, стоило мне споткнуться, страж помогал мне встать на ноги, но всякий раз при том хватал за руку, укушенную драконом, и от каждого рывка голова моя кружилась, так что держаться на ногах благодаря этому и впрямь было куда тяжелее.

– Я сказала об этом ей.

– Кому? – пробормотала я, пытаясь сохранить ощущение, где верх, а где низ.

– Моей матери! Но он всегда мог заставить ее подчиниться и вызнавал все, что хотел.

– Твоей матери? И ты сказала своей матери, что нам надо пойти в дом вдовы аптекаря?

Я вдруг вспомнила, как они – Роза и ее мать – стояли согнувшись, голова к голове, когда рылись в сундуке и искали для меня головной платок. Я могла бы выругать ее, но не сделала этого.

– Ты не должна была никому говорить об этом!

– Да, но я ведь не знала… это было только… Мало ли что. Это было ведь еще до того…

До того, как мы поглядели друг другу в глаза. Тогда я была для Розы всего лишь странной девчонкой, желавшей заплатить ей за одолженную одежку.

– Я могу хорошенько… – начала было я, но мне тут же предупреждающе тряхнули руку.

– Заткнись и двигайся вперед, девчонка! – сказал державший меня страж.

Они торопились, эти стражи, поэтому не позволяли нам остановиться или хоть на секунду замешкаться. Нас окружали люди, множество людей! Я слышала и почти видела их – множество пихающихся, толкающихся людей, что лишь неохотно, из милости дозволяли нам протискиваться сквозь их толпу.

– Благовония! Благовония! Покупайте священные благовония здесь! – выкрикнул мне прямо в ухо какой-то уличный торгаш. – Защищают от ведьминого сглаза и прочих злых сил! Покупайте благовония здесь!

– Смотрите! – внезапно воскликнула какая-то женщина. – Они поймали ведьмину дочь!

– Да, дьявольское отродье! – пробормотал державший меня страж. – Теперь нам ни за что не пройти!

Слова «ведьмина дочь» шепчущим эхом пронеслись по толпе, окружавшей меня. И давка стала еще сильнее, словно петля, что затянулась и начала душить.

– Дьявольское отродье! – крикнул кто-то в толпе.

– Она ведь всего-навсего дитя… – сказал другой, стоявший ближе ко мне.

– А ну пропустите!.. – рявкнул один из стражей голосом, прорезавшим шум. – Именем Дракона – пропустите!

Послышались какие-то удары или хлопки, поскольку драконариям пришлось пустить в ход копья и щиты, чтобы проложить нам путь сквозь всю эту кутерьму. Что-то мокрое и скользкое ударило меня по плечу… не знаю, что это было…

– Роза! – закричала я.

– Я здесь! – Она была где-то за моей спиной. – Мы уже почти у самых ворот!

Внезапно страж выпустил мою руку, и я упала, споткнувшись обо что-то, возможно о чью-то ногу. Я, с трудом переводя дух, пыхтела и билась в мешке, желая содрать его со своей головы, желая видеть, что творится вокруг. Другой дружинник Дракана поднял меня и перебросил через плечо, словно мешок с шерстью.

– Прекрати барахтаться! – сказал он. – Ведь я могу уронить тебя!

Я не барахталась. Я только пыталась вырваться из мешка. На самом деле оттого, что голова моя свисала вниз, мне стало чуточку легче. Мне удалось ослабить веревку, так что, по крайней мере, мешковина отошла ото рта, и мне стало легче дышать. Однако я по-прежнему ничего не видела.

Но вот прозвучали слова указа. Скрежет и скрип железных петель ворот. Вокруг нас стало посвободнее, а шум толпы слегка отдалился. Я уже могла слышать нечто другое – плеск воды в фонтане Равна на роскошном Княжеском дворе, что обычным простым людям дозволялось видеть лишь на расстоянии, через решетку Вышних врат.

– Ну и давка! – сказал один из стражей. – Можно подумать, народ никогда прежде не видел, как казнят человека!

– С драконом-то – вроде нечто новое, – произнес другой. – Из-за этого, должно быть, столько народу и привалило!

– Только бы они погодили начинать, – забеспокоился третий. – Мой приятель раздобыл нам прекрасное место на верхушке Гарнизонных ворот, но надо же… именно нас непременно должны были послать за этим ведьминым отродьем!

– Мы, пожалуй, успеем, – сказал тот, что нес меня. – Не думаю, что Драконий Князь начнет прежде, чем мы явимся!

Я ждала, что, когда мы явимся на Арсенальный двор, шум возобновится снова. Но там хотя и ощущалось, что собралось много сотен… да, может, много тысяч людей, на удивление стояла тишина.

И тут я услыхала голос мамы.

– Загляните себе в душу! – говорила она, и хотя, чтобы докричаться до стольких людей, от нее требовалось огромное напряжение сил, голос ее звучал спокойно, и не просто близко, а совсем рядом, словно она стоит прямо пред тобой. – Посмотрите на самих себя! Справедливо ли то, что вы делаете? Хорошо ли это, достойно ли? Можете ли вы признаться, что не испытываете стыда? То, что я совершила, – это лишь справедливость! Неужто истина была столь худо услышана, что должна стоить мне жизни?

Стражи остановились. И вот я внезапно снова оказалась стоящей на своих собственных ногах, и никто меня не держал. Я сорвала с головы мешок. Наконец-то я могла видеть!..

Весь огромный Арсенальный двор был битком набит людьми. Сдается, там их было куда больше, чем рассчитывал сам Дракан.

Люди сидели на крышах самых низеньких строений – кузниц, бани, на верхушке Гарнизонных ворот, они свешивались из окон восточного флигеля. Кое-кто приволок с собой повозки и телеги, так что мог подняться чуточку выше, чем остальная орава. Только вокруг самого эшафота и дракона было одинаково пусто. И хотя все жаждали видеть дракона, никто не желал подойти к нему ближе.

Но как раз в этот миг на дракона никто не смотрел. Люди, склонив головы, смотрели вниз либо не спускали глаз с моей матери.

Стражи заковали ей руки и закрыли глаза повязкой, но они не знали, что Пробуждающая Совесть, коли у нее достаточно сил, может также использовать свой голос. Она стояла там на эшафоте, хрупкая и маленькая, меж двух рослых, статных стражей, совсем одна среди сотен людей, что пришли поглазеть, как она умирает. Она не была разодета в сверкающий шелк или шитую золотом парчу, как мать Дракана и другие знатные дамы там, наверху, на балконе дворца.

На ней было то же самое коричневое платье, в котором пять дней тому назад она уехала из дома, а ее рыжевато-каштановые волосы утратили свой блеск и в беспорядке рассыпались по спине. Но ни одна из этих знатных фру, ни один из закованных в броню стражей, и даже сам Дракан… никто из них не смог бы совершить то, что совершила она. Она не могла видеть их. Но она заставила их увидеть самих себя. Потому-то там воцарилась тишина. Потому-то сотни людей стояли потупив головы и молчали.

То был момент, когда могло случиться все, что угодно. И Дракан, верно, ощутил, насколько это опасно. Он уселся на позолоченный стул на балконе замка, высоко над толпой. Он, верно, рассчитывал, что так он куда больше походит на князя. Но вот, вскочив на стул, Дракан выкрикнул в тишину:

– Да, она искусница, эта ведьма! Однако никакая она не Пробуждающая Совесть!

Я стояла разинув рот. Как он может произносить такие слова, когда все другие на огромной площади уже поняли, какой силой Пробуждающей Совесть она обладает? Но пока все до единого молча стояли на площади, вынужденные взглянуть на себя самих глазами Пробуждающей Совесть, Дракан ловко перешагнул через решетку балкона, схватился за край перил, переметнулся через них и соскочил вниз на площадь.

Драконарии подвели к эшафоту помост, по которому дракон мог бы заползти наверх, когда его цепь ослабят и она станет достаточно длинной.

Однако же Дракан опередил чудовище, по крайней мере на некоторое время. Взбежав наверх по помосту, он постоял прямо перед матушкой какой-то миг, такой мгновенный, что это показалось почти колдовством.

– То, что вы чувствуете, вовсе не проснувшаяся совесть, добрые сограждане! Это ведьмины фокусы! Чего вам совеститься? Никакая она не Пробуждающая Совесть, она ведьма, что заодно с убийцей-монстром Никодемусом. А пришли вы лишь затем, чтобы увидеть, как ее постигнет справедливая кара. Будь она действительно Пробуждающей Совесть, мог бы я тогда проделать такое? – И, сорвав повязку с лица моей мамы, он жестко схватил ее за подбородок и уставился ей прямо в глаза!

Гул прокатился по всему Арсенальному двору. Даже я, видевшая раньше, как он проделывает это, на какой-то миг засомневалась. Неужто и в самом деле правда то, что я думала о нем? Вовсе непонятным казалось то, что человек, сумевший убить троих, смог после этого не моргнув смотреть прямо в глаза моей матушке.

Она довольно долго стояла молча и, может статься, была сама потрясена. А потом спокойно, но так громко, что почти все могли слышать ее слова, сказала:

– Прежде я бессовестного человека не встречала никогда. Да вообще удивительно не иметь в жизни ни стыда, ни совести!

Но народ этого не понимал. Люди видели только, что он бесстрашно встретил ее взгляд. Однако же виноват в этом был вовсе не какой-то изъян в силах Пробуждающей Совесть, а, напротив, вина заключалась в самом Дракане, не способном испытывать стыд, не способном к пробуждению совести, – но до людей это не доходило. А если и было несколько таких, кто уразумел, как обстоят дела, они скорее всего отталкивали от себя подобное неприглядное знание. Им хотелось верить в Дракана, а не в то мерзкое зеркальное отражение, которое она показала им прежде. Сразу было видно, как они, выпрямившись, стряхивали со своей души стыд.

Дракан также заметил это. Он отпустил мою мать и повернулся к толпе.

– Вы потеряли князя! – воскликнул он. – Я потерял отца! Моя красавица невестка, ее нерожденное дитя, мой племянник – малыш Биан… Следует ли мне отнестись равнодушно к тому, что их убийца безнаказанно исчез? Эта женщина – соучастница злодеяния, она столь же виновна в их смерти. Разве она сама не заслуживает ее?

В толпе пронеслось бормотание:

– Коли она ведьма…

– Мальчонке было всего-то четыре годика…

– Он глядел ей прямо в глаза. Никто не может смотреть в глаза Пробуждающей Совесть, коли она истинная…

– …заодно с монстром…

– Смерть ведьме!

– Смерть ведьме!

– Смерть ведьме!

Я не могла выдержать дольше.

– Тот, кто убил их, – это Дракан! – вскричала я и принялась, извиваясь как угорь, прокладывать себе путь сквозь людскую стену туда, к моей матери. – Их убил Дракан\

Казалось, будто никто меня не услышал. Но оба они – и Дракан, и мама – увидели меня. Я же увидела, как она открыла рот, желая что-то сказать. Тогда Дракан, склонившись к ней, произнес что-то, заставившее ее замолчать. И внезапно все ее видимое спокойствие как ветром сдуло. Ее внезапно охватило полное отчаяние, а я забыла обо всем на свете, забыла все свои мысли, кроме одного: я хочу быть вместе с моей мамой.

В одиночку мне бы, пожалуй, ни за что не протиснуться вперед. Но двое стражей у эшафота по знаку Дракана проложили мне дорогу.

– Это сделал Дракан, – сказала я матери.

Быть может, я рассчитывала, что она сумеет заставить людей услышать. Я представляла себе, что она скажет: «Это сделал Дракан!» И скажет так, что все поверят. Но она промолчала. И, лишь взглянув на меня полными отчаяния глазами, совсем тихонько сказала:

– Молчи, Дина!

Протянув руку, Дракан схватил меня за шиворот. Я уже совсем забыла, как быстро он двигается.

– Ну как, госпожа Тонерре, – произнес он, не повышая голоса, – может, мы сейчас узнаем правду о мессире Никодемусе? Или же пусть ведьмина дочь разделит судьбу самой ведьмы?

– О, Дина… – со слезами на глазах молвила матушка. – Почему только ты не удрала?

Дракан подал знак одному из тех, кто караулил возле эшафота:

– Дай мне кандалы!

Тот протянул ему цепь, и Дракан, быстро наклонившись, замкнул ее вокруг моей лодыжки и прикрепил свободный конец цепи к тому же кольцу, к которому приковали мою мать.

– Ну как, госпожа Тонерре? – холодно спросил он. – Так ли уж, несмотря ни на что, невиновен мессир Никодемус?

Матушка была бледна как смерть. Она не отводила глаз от Дракана, а он встречал ее взгляд, словно она не была той, кем была, не была Пробуждающей Совесть.

– Ты вовсе не человек, – вымолвила она в конце концов. – А совести у тебя не больше, чем у животного.

Этих слов он стерпеть не мог. Казалось, он вот-вот ударит ее, я невольно сжала кулаки. Потом он коротко кивнул, но вовсе не для того, чтобы признать, дескать, она права, а потому, что уже принял решение.

– Как хотите! Быть может, измените свое мнение, когда увидите поближе настоящее животное. – Он повысил голос: – Наденьте дракону цепь подлиннее!

Из ворот, ведущих на Драконий двор, послышался скрежет и лязг цепи.

– А может, вы полагаете, что ваш знатный друг – убийца явится в последний миг и спасет вас? Надеюсь, он попытается… Воистину надеюсь, что он попытается!

Он повернулся и неторопливо спустился вниз с помоста, хотя дракон в тот же миг был уже в пути… «Может, ему вообще нечего бояться? – гневно думала я. – Дракон, что вонзит в него свои зубы, наверняка тут же не сходя с места сдохнет».

Стоявшие рядом с матушкой стражи бросали на чудовище беспокойные взгляды. Они торопливо спрыгнули с помоста вниз. Внезапно толпа отхлынула от эшафота, образовав больше свободного места.

Дракон быстро и плавно двигался вперед. Солнце, играя, освещало его искрящуюся серо-зеленую чешую, толстый и длинный драконий хвост колыхался из стороны в сторону.

Остановившись у помоста, он разинул пасть и попробовал языком воздух. Какой длины его цепь? Сможет ли он все-таки добраться до нас?

Матушка, подняв свои скованные цепью руки, притянула меня к себе. Она не могла обнять меня, но прижалась щекой к моим волосам.

– Встань за моей спиной, – прошептала она. – Он не может заставить дракона сожрать ребенка, народ этого не допустит.

После таких выкриков, как «дьявольское отродье» и «ведьмина дочь», я, пожалуй, усомнилась бы, что в Дунарке чего-то не допустят. Но вовсе не поэтому я покачала головой.

– Нет, – сказала я тихо, чтобы только одна матушка расслышала мои слова. – Давай не двигаться с места. Сдается мне, драконы не очень-то хорошо видят. А быть может…

«Но если чему-то суждено случиться, пусть это будет поскорее», – подумала я. Дракон, как бы пробуя, поставил на помост лапу, а потом сделал три быстрых движения по настилу. Быть может, он не слишком хорошо различал нас, но явно почуял запах…

Я не спускала с него глаз, глядя прямо в сине-лиловую пасть, и при виде его острых зубов моя хворая рука стучала и горела еще сильнее. Сдается мне, я тоненько пискнула – да-да, я не вскрикнула, а лишь невольно слегка пискнула.

Матушка подняла голову.

– Дракан, – в полном отчаянии громко произнесла она, – подожди…

В тот же миг раздался грохот, от которого зазвенели стекла в чудных рамах дворца, и из узких, высоко расположенных бойниц Арсенала взметнулись столбы черного жирного дыма. Дракон, захлопнув пасть, заморгал. Зрелище было просто диковинным – глаза его раскрылись! Кто-то в толпе закричал, что загорелся Арсенал и надо расходиться, пока он не взлетел на воздух.

– Сейчас взорвется! Прочь отсюда! – Крики усиливались…

Люди толкались и падали друг на друга. Толпа понемногу разбегалась. Вскоре возле эшафота осталось лишь двое стражей. Один мужественно бросился прямо к Арсеналу, возможно желая потушить пожар, прежде чем черный порох, хранившийся внутри, рванет, разметав строение и добрую половину замка. Второй взбежал на эшафот, вытащил из-за пояса молоток и дважды звучно ударил по кольцу, к которому были прикованы цепи. Уже разъеденное «царской водкой» Мистера Маунуса кольцо от второго удара разлетелось на части. Страж выпрямился, и в забрале шлема я разглядела лицо Нико.

– Бегите! – крикнул он, схватив мою маму за локоть и повернув ее. – Прочь отсюда! Прочь – к Драконьим вратам!

– Но… дракон!

– Его я беру на себя! – пообещал он. Вынув из кармана куртки флягу, он вытащил пробку и повернулся к чудовищу.

– Огасо… Огасо… – позвал он, точь-в-точь как той ночью на Драконьем дворе. И швырнул молоток прямо в голову дракона. Тот злобно фыркнул и разинул пасть, но этого ему не следовало бы делать. Точно рассчитанным броском Нико закинул флягу прямо ему в пасть. Дракон тут же утратил всякий интерес к окружающему. Он шипел, плевался и царапал голову своими длинными когтями.

– А теперь бегите! – крикнул Нико. – К Драконьим вратам! – повторил он.

Матушка и я сорвались с места. Наши цепи звенели, будто целая лавка железного металлолома. Но я не успела добежать даже до помоста, внезапно меня страшно рванули за лодыжку, и я упала носом вниз, растянувшись во весь рост.

– А ты останешься здесь, – приказал Дракан, наступив мне на спину, меж тем как я лежала тяжело дыша, ожидая, когда же мир вокруг меня перестанет кружиться. – Посмотрим тогда, как далеко надумала бежать твоя мамаша. Или, быть может, это твой знатный друг надумал сыграть роль героя и попытаться освободить тебя? А ну, Нико? Поиграем?

Он обнажил меч. В его стойке ощущалось превосходство, и непринужденность, и легкость в обращении с оружием. А я вспомнила одну из картин в жизни Нико. Тот день, когда он четырнадцатилетним отроком швырнул свой меч в канал, после чего был избит отцом. Лежит ли тот меч по-прежнему в зеленой от водорослей воде и ржавеет или кто-то выудил его оттуда?

Нико, во всяком случае, с тех пор к нему не прикасался, несмотря на все отцовские побои. Но все же теперь он, слегка помешкав, выхватил меч, который одолжил вместе с мундиром стража.

– Отпусти ее! – приказал он Дракану. – Пусть уходит!

– Ты ведь можешь прийти и забрать ее, – ухмыльнулся Дракан и взмахнул сверкающим клинком, описав молниеносную, свистящую дугу.

Нико сделал три быстрых шага вверх на помост, но не обычных шага, а низких и стремительных, все время выставляя вперед правую ногу. Видно было, что когда-то он учился фехтовать. Однако же Дракан встретил первый выпад его меча и парировал его с такой силой, что меч почти выпал из рук Нико.

– Попытайся снова! – презрительно предложил Дракан, чья нога по-прежнему упиралась мне в спину. – Этот выпад следует сделать гораздо лучше!

Я повернула голову и покосилась на Нико. Бледный и с виду робкий, он все-таки сохранял спокойствие. А потом ничего другого, кроме их ног, я уже разглядеть не могла, так как Нико, прыгнув вперед, вновь напал на Дракана. Клинки резко и певуче скрестились, и на этот раз Дракану пришлось передвинуть обе ноги. Но вот меч выпал из руки Нико, и он остался безоружным.

– Жаль, малыш Нико! – произнес Дракан, занося свой меч для последнего удара.

Я вцепилась в его ногу, чтобы он споткнулся, но вовсе не это заставило его пронзительно взвыть и схватиться за икру. Мне показалось, что скорее всего его ужалил какой-то невидимый гигантский шершень.

Нико же быстро и ловко снова подхватил свой меч, метнул его, словно молот, нанеся Дракану в голову удар плоской стороной клинка. Дракан упал навзничь, да так и остался лежать совсем беззвучно.

– Что там случилось? – спросил ошеломленный Нико. – Ты укусила его?

– Не-а, – ответила я. – Я даже об этом и не думала.

И тут я вдруг увидела Розу, вынырнувшую из своего укрытия под помостом.

– Я ведь говорила, что ношу с собой нож, – пояснила она.

И верно, в правой руке она сжимала маленький заржавелый ножик, лезвие которого окрасилось Дракановой кровью.

– Кто ты? – спросил Нико, глядя на нее, словно на волшебное существо из подземного мира – тролля, или эльфа, или кого-нибудь в этом роде.

– Это моя подруга Роза, – гордо ответила я. И мы помчались к Драконьим вратам.

Это, пожалуй, последнее, что я помню отчетливо и ясно. Я знаю: я бежала, я шла и карабкалась… Я знаю: меня подняли над воротами и перенесли на Драконий двор, вместе с Мистером Маунусом, Предводителем и тремя его дружинниками мы прошли мимо драконов… Но даже их я не помню. Мы перелезли через какие-то мокрые развалины, где вода из Древнего источника просачивалась сквозь трещину вниз к драконам. Со стены мы перебрались на плоскую крышу бани. И покуда Предводитель дружинников поджигал фитиль, мы спрыгнули в сад замка, оказавшись за северным флигелем.

Никто и не пытался остановить нас. Почти вся толпа метнулась в противоположную сторону – через Каретный проулок либо Княжеский двор к вратам небольшой крепости, стремясь уйти как можно дальше от Арсенала. А те немногие, что не убежали, верно, не решились следовать за нами мимо драконов. Терять им было куда больше нашего.

Но, даже минуй они драконов, дальше бы они все равно не пошли, так как тот порох, что Предводитель дружинников тайком вынес из Арсенала, использовали, чтобы пробить ход через обломки стены у Древнего источника. Я помню, как вода, сверкая, вдруг заструилась сквозь стену, подобно тому как это бывает, когда вытаскивают пробку из бутылки.

А потом вспоминается смутный отрезок времени, когда, сдается, меня долго куда-то несли, во всяком случае несли какую-то часть пути. Друг Предводителя, гарнизонный повар, заранее приготовил веревочную лестницу, чтобы мы смогли перебраться через стену возле Западной башни и покинуть крепость.

Нико говорит, что Предводитель дружинников умудрился подняться по колыхавшейся веревочной лестнице со мной на плечах, «словно с мешком картофеля» – так любезно назвал это Нико.

А еще я вспоминаю глаза моей матери, глаза, которым невозможно сказать «нет!»

– Очнись, Дина! Я хорошо знаю: тебе худо. Но теперь ты должна идти сама. Нам никогда не пройти по улицам, если тебя придется нести! Ты слышишь? Теперь идем! Вставай! Поднимайся! Ставь левую ногу, правую… Иди же!

Я пошла. А что еще оставалось делать? Наискосок через Дунарк, вниз к Грязному городу, где Роза знала какую-то дыру в стене и дорожку – «устричную тропу», которой жители Грязного города пользовались, когда хотели спуститься вниз с утеса, чтобы насобирать устриц внизу, на песчаных отмелях.

Нико пробормотал, что, дескать, эту тропу используют для другого рода контрабанды, нежели устриц, но все-таки был рад, что «устричная тропа» существует.

Я почувствовала себя куда лучше, когда мы оказались внизу, на песке; мы стояли, вдыхая запах соленой воды, слыша крики чаек, круживших над нашими головами. Нас было десять человек… Двое стражей, которым осмелился довериться Предводитель дружинников, гарнизонный повар, сам Предводитель, Вдова, Мистер Маунус, Нико, моя мама, Роза и я.

– Что будем делать? – спросила матушка, рассматривая свои руки, чтобы не беспокоить остальных своим взглядом.

– Спрячемся в камышах у реки. А когда настанет вечер, придет паром.

– А на паромщика можно положиться?

– Это мой зять, – коротко ответил повар.

– Далеко ли нам еще идти?

– Еще немного, – сказал повар. – Не больше часа.

И мы прошли еще немного!

Я думаю, что у всех остальных глаза были начеку, а ушки на макушке. Нас несколько раз предупреждали, что надо залечь на землю. И вот мы лежали в мокром черном иле, глядя на желто-зеленые стебли камыша до тех пор, пока нам не давали знать, что мы можем снова подниматься. Вообще-то, было почти прекрасно лежать вот так, – во всяком случае, куда лучше, чем идти. Мне только ужасно хотелось пить. Я бы напилась темной морской воды, смешанной с пресной из канала, если б матушка не остановила меня, сказав, что рано или поздно от этого можно заболеть.

– Как ты? – спросила Роза. Между бровей у нее прорезалась озабоченная морщинка.

– Хорошо! – соврала я.

А что мне было еще сказать? Сейчас никто ничего не мог поделать. Матушка присматривала за мной, но даже она не предложила отдохнуть. Это было бы попросту опасно.

Наконец-то мы достигли убежища, о котором шла речь. Заросли камыша здесь поднялись высокие и густые; то был сплошной лес, куда мы могли сползтись со всех сторон. Предводитель дружинников применил свой меч – он срезал немного камыша – и сделал нечто вроде камышового коврика, на котором можно было сидеть и лежать. Камыш чуточку кололся, но все же был не такой мокрый, как тина. Меня непрерывно трясло от холода, хотя послеполуденное солнце по-прежнему сияло на горизонте, излучая тепло, а мелкие черные мушки жужжали и кусались.

– Ну ладно! – сказала мама. – Позволь мне взглянуть на твою руку!

Охотнее всего я бы лежала и лежала, не шевеля укушенной рукой, держа ее в покое, какой только возможен. Ведь она все время болела. Но когда матушка разговаривала в таком тоне, я хорошо знала, что осмотра не избежать. Она осторожно стянула с меня через голову полосатую вязаную кофту Розы, но рана снова кровоточила, и рукав крепко-накрепко приклеился запекшейся кровью. Я стискивала зубы изо всех сил, пока не заболел подбородок, однако слезы все равно лились, пока матушка не сняла рукав с хворой руки. С повязкой было еще хуже, она сбилась, превратившись в лепешку. А когда матушка в конце концов добралась до раны, я уже почти ничего не видела из-за слез.

Матушка долго, не произнося ни слова, смотрела на треугольную рану. Теперь она покрылась красными полосками, а края двух углов воспалились и пожелтели.

– Нельзя ли где-нибудь раздобыть чистой воды? – спросила она.

– Не раньше, чем придет паром, – ответил Предводитель дружинников. – Речная вода наверняка не чиста, а мы не смеем рисковать и разжигать костер, чтобы вскипятить ее.

Матушка ничего больше не спросила. Разорвав нижнюю юбку на полосы, она наложила на руку новую, хоть и не совсем чистую повязку. Вязаная кофта тоже не сияла чистотой, да и, по правде говоря, была просто отвратительна, но ничего другого, чтобы переодеться, у меня не было, и я мерзла, как собачонка.

– Я-то думал, что рана уже затянулась, – смущенно произнес Нико.

– Так оно и было, – сварливо пробормотала я, – пока все подряд не принялись трясти меня за руку.

– Поспи, если сможешь, – сказала мама, держа мою руку в своей.

Точь-в-точь как в те времена, когда мне было семь лет, и я тяжело хворала коклюшем. Но я все же заснула.

Когда я проснулась, вечерняя звезда стояла прямо над камышами, а небо стало с виду мягким, словно бархат, и темно-голубым. Матушки рядом больше не было, однако по одну сторону от меня сидела Роза, а по другую Нико.

– Паром пришел? – спросила я.

– Нет, но им показалось, что он на подходе, – ответил Нико.

Роза сидела повесив голову, будто задремав. Некоторое время было тихо. Я покосилась на Нико, глядевшего на вечернюю звезду с таким видом, словно он надеялся: она что-то расскажет ему.

– Нико?

– Мм?

– Там… на Арсенальном дворе, когда ты ударил мечом Дракана…

– Да, – сухо прервал он меня. – Я вовсе не забыл об этом.

– Ты ударил его плашмя.

– Да!

– А мог бы лезвием. Мог бы убить его! Он не произнес ни слова.

– Нико… после всего, что он натворил… Почему ты не сделал то же самое? Почему не отнял у него жизнь?

С глубоким вздохом он быстро глянул в мою сторону.

– Этого я не знаю, – пробормотал он. – Я просто не смог.

Мы молча сидели, глядя вдвоем на вечернюю звезду. Моя рука дико болела, но после сна я чувствовала себя чуточку бодрее, и у меня меньше кружилась голова.

Но вот зашелестели стебли камыша, и Вдова вместе с моей матерью вынырнули из зарослей.

– Паром здесь, – сообщила Вдова. – Мы сейчас же тронемся в путь.

Нико помог мне встать. Я по-прежнему едва держалась на ногах и поэтому не сразу обратила внимание, что Роза все еще сидит на месте.

– Пошли! – позвала ее я. Она покачала головой:

– Нет! Лучше нам попрощаться сразу.

– О чем ты? Куда же ты собираешься идти?

– Домой.

– Домой?

– В Грязный город! К моей матери!

Я заметила, что во всяком случае Ауна она не упомянула.

– Тогда ты просто сдурела, – сердито сказала я. – Ты что, думаешь, будто можешь вернуться обратно, словно ничего не произошло? Ведь ты воткнула нож в ногу Дракана, Роза! – Она посмотрела на меня блестящими от слез глазами. Но она не плакала, не хотела плакать.

– А ты как думаешь, куда мне еще податься? Голос ее был тверд и враждебен, но я знала, что в душе она чувствовала вовсе иное.

– Само собой, вместе с нами. Правда, матушка? Она кивнула:

– Роза, добро пожаловать к нам! Мы пошлем весточку твоей маме, чтоб она знала, куда ты подевалась. Но Дина права! В Дунарк тебе возвращаться нельзя.

Уголок рта Розы дрогнул…

– Вы так думаете?

– Ну да!

– Но…

– Но что?

Не вставая, она энергичными движениями рвала на мелкие кусочки стебель камыша.

– Ведь только то, что я… что я не знаю… что я не ведаю… – Она запнулась, а потом продолжила свою речь в том же воинственном тоне, с которым я уже была так хорошо знакома: – Легко тебе быть такой храброй! У тебя есть твоя мама, и твоя семья, и Нико, и… а у меня никого нет. Да и… я никогда нигде, кроме Дунарка, не бывала.

– У тебя ведь есть я. – Я слегка обиделась.

– И я, – присоединился ко мне Нико. – На самом деле я твой должник. Возможно, ты об этом забыла, но я-то не забыл.

Роза по-прежнему терзала камыш на все более мелкие и мелкие кусочки. Мне хотелось схватить эти ощипывающие и рвущие стебелек руки и заставить их прекратить свое занятие, но я не посмела… В какие-то минуты с Розой надо было соблюдать осторожность. Сильная, она была в то же время уязвимой. Можно было пожалеть Розу. Но она бы этого не дозволила.

Наконец руки ее успокоились, и последние остатки камыша отлетели в ил.

– Посмотри на меня.

Это прозвучало так тихо и так неожиданно, что поначалу я подумала, будто ослышалась.

– Что ты сказала? Роза встала.

– Посмотри на меня! – чуть громче повторила она. – Посмотри, чтоб я знала, на что решаюсь.

Порой в глубине души возникает такое, что не выразишь словами. Нечто в этом роде я как раз и испытала в тот миг. Я не произнесла ни слова. Я лишь посмотрела прямо в глаза своей подруге, мне хотелось, чтоб она поняла: я знаю, она сильная, храбрая и мужественная девочка.

Домой…

Хорошо бы закончить мой рассказ здесь – среди зарослей камыша, где мы были все вместе: Роза, и я, и Нико, и матушка, и вечерняя звезда. Только в жизни так не бывает. В жизни история всегда продолжается. И поэтому я вынуждена рассказать также, что случилось потом…

Почти две недели занял у нас путь домой, в Березки. Будь у нас крепкие, отдохнувшие лошади, дорога заняла бы меньше чем полдня, но у нас крепких отдохнувших лошадей не было, не было даже и крепких отдохнувших ног. У меня началась гнойная лихорадка и я вообще не в силах была держаться на ногах.

Зять повара доставил нас в маленькое селение, всего из четырех домов, прямо посреди болота – Пуховой Топи, к западу от Дунарка, в противоположной стороне от Березок. Там мы укрылись, выжидая, покуда я наберусь сил. И наше возвращение домой было не быстрой скачкой верхом по проселочной дороге, а попросту медленным шатанием по тропам и выгонам, по скрытным тайным следам, что трудно было разглядеть.

Однако же долго ли, коротко ли, но мы увидели наконец пригорок, поросший светлыми березками, давшими имя селению. И – ох! Как я мечтала улечься в мою собственную постель в Доме под Липами, и проснуться вместе с Давином, Мелли, и встать с кровати, и выйти в кухню к завтраку – к овсяной каше и к материнскому чаю, настоянному на черной смородине.

Но это не состоялось. Потому что Дома под Липами больше не существовало. Когда мы миновали последний поворот дороги, то увидели, что никакого побеленного известью дома, что гостеприимно встретил бы нас, нет. Была лишь развалина, черные закопченные стропила и балки ощетинились, вздымаясь навстречу небу, словно колючки испуганного ежа. Все было разорено. Они попытались сжечь даже деревья во фруктовом саду. Крышка колодца была разбита, а внизу плавали вздувшиеся останки пятнистых козлят. Пройдут годы, прежде чем кто-нибудь сможет испить воды из этого колодца, – они забили всех животных, которых им удалось поймать. Повсюду валялись дохлые куры и кролики.

Одна-единственная оставшаяся в живых курица бродила, кудахтая, в развалинах и, завидев нас, в испуге удрала.

Поначалу мы все просто окаменели. Потом матушка, издав странный хриплый вскрик, бросилась бежать с пригорка вниз, в селение. Я хорошо знаю, о чем она подумала. Никто из нас не сомневался: то была месть Дракана. И матушку охватил ужас, что месть эта настигла также Давина и Мелли.

– Жаль, что я не убил его тогда! – решительно и твердо сказал Нико. – Тогда бы этого не случилось.

– Откуда нам знать… – сказала я, думая о другом. – Ведь есть еще Несущая Смерть, его мать.

Но сама я пламенно желала, чтобы Нико нанес удар по-настоящему.

Если только с Давином и Мелли что-то случилось…

Но с ними ничего не случилось. Когда явились разорители – дружинники Дракана, они успели спрятаться у Рикерта Кузнеца и Эллин на сеновале, прежде чем драконарии добрались до селения.

Дракан всячески соблазнял жителей Березок льстивыми речами, суля им большие деньги, но когда дошло до дела, те все же встали на сторону детей Пробуждающей Совесть и оберегали их. Даже Страшила был цел и невредим, хотя Давину пришлось удерживать пса, чтобы помешать псу облаять Дракана.

В тот вечер мы сидели в поварне у Эллин и Рикерта Кузнеца, пытаясь свыкнуться с мыслью о том, что такого понятия, как «домой, в Дом под Липами», больше не существовало. В это просто не верилось!

Удивительно было и то, что жители селения, как бы проходя мимо, являлись один за другим, принося нам дары, снедь, да и вещи, которые им «все одно не нужны».

Они вели себя почти так, будто это они виновны в том, что Дом под Липами превратился ныне в черную, обуглившуюся развалину. А ведь это было вовсе не так.

Наоборот, они, что самое важное, помогали спасти его. Я, по правде говоря, никогда в жизни не испытывала таких теплых чувств к Мельникову семейству, как в нынешний вечер. Но все это ничуть не влияло на то обстоятельство, что нам оставаться в Березках было невозможно.

Ныне все мы оказались бездомными: Вдове нельзя было вернуться в свой дом за церковью Святой Аделы, а Розе – к ее матери в то маленькое жилище над вратами в Грязном городе. Мистеру Маунусу, пожалуй, больше всего недоставало его мастерской с порошками, жидкостями и колбами. Что до Нико… да, Нико в некотором роде потерял целый город!

– Можно, конечно, податься в горы к бабушке, – осторожно и как бы испытующе предложила Вдова. – В Высокогорье!

– Пожалуй, можно, – ответил Мистер Маунус. Однако же вид у него был вовсе не такой, будто подобная возможность пришлась ему по нраву. – Но если бы у меня было желание посвятить свою жизнь тому, чтобы пасти овец да пить ячменное пиво, то я, наверное, вообще никогда не отправился бы в Дунарк!

– Бабушка, верно, радушно примет нас! И даже Дракан не посмеет враждовать с кланом горцев. Мы будем там в безопасности.

– В безопасности, – вздохнула матушка. – Как раз теперь это звучит прекрасно!

Мистер Маунус рассказывает, что на Высокогорье овец куда больше, чем людей. Может, это и так, но, несмотря ни на что, люди здесь все же есть. Они говорят чуточку иначе, чем народ на равнине в Низовье, однако не настолько, чтоб их нельзя было понять.

Нам удалось уже поставить стропила нашего нового дома и уложить вверху, на крыше, дерн, как принято это здесь. И все члены клана Кенси помогали нам. А потом был праздник, и мы с Розой выучились плясать «медведь да лосось» – это шуточный, чудной, дикий и быстрый танец жителей Скайского Высокогорья. Парни вертят девушек и перебрасывают их из рук в руки друг другу. Это было весело, но потом у меня ужасающе разболелась укушенная драконом рука. Она все еще по-настоящему не заживала, и мне, как обычно, приходили на ум недобрые мысли о мельниковой Силле.

Нынче вечером мы впервые будем ночевать в нашем новом доме. Здесь чудесно пахнет свежим деревом. Но мне по-прежнему не хватает Дома под Липами в Низовье. Этому, как видно, конца не будет. Однако, по-видимому, мне придется по душе жить здесь. Ведь во всяком случае у меня есть матушка, Давин и Мелли. Матушка, Давин, Мелли – и Роза.

1

Слона «Скаммсрсм» – датского слова, производного от «зкатте» «усовестить», «устыдить», – в датском языке не существует. Его придумала Лине Кобсрбёль, наделившая матушку Дины и саму девочку уникальным даром. Можно употребить также придуманным русские варианты этого слова – «Совестлица», «Устыда» или «Устыдиица». – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Дракон (лат.)

3

Скамья в форме сундука, сиденье которой может служить его крышкой, а внутри стелется постель.

4

Низменные пространства с наносной почвой, отличающиеся большим плодородием (нем.).

5

Равн – ворон (дат.)

6

Госпожа, замужняя женщина (шв.).

7

Самый короткий день в году, когда солнце стоит ниже всего в полдень. Обычно – 22 декабря. В древности на Севере – день жертвоприношений.

8

Это – старинный дом, получивший в Европе название «фахверк» (нем.), характерный для Германии и некоторых областей Скандинавии, напр. для провинции Сконе в Швеции.

9

Ленга – ряд зданий под общей крышей, также распространенный и Скандинавии и, в частности, в Дании.

10

Воин в Древней Скандинавии, впадающий в бешенство, в ярость, дабы одержать победу.