Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Боюсь, они обижаются на меня за то, что я уделяю им не слишком много времени, – поэтому решил напоить их чаем. Сомневаюсь, что получу от этого чаепития удовольствие.

Четверг, 7 октября 1926 года

<…> В четверг опять отправился в Лондон поискать Дэвиду свадебный подарок. Постригся, сходил на выставку таможенника Руссо[153], примерил костюм, который мне шьют у Андерсена и Шеппарда. Сидит, разумеется, хорошо, но не могу сказать, что я доволен: гляжусь в нем каким-то записным щеголем. Встретился с переплетчиком, неким Бейном. Договорились, что переплетет мне «ПБ». Поужинал дома куропатками, выкурил отцовскую сигару и вернулся на поезде.

Суббота, 30 октября 1926 года

В четверг мне минуло двадцать три года. Отец подарил, помимо очень дорогого белья, 1 фунт на праздничный ужин. Эдмунд и Чарльз подарили перочинный нож с разноцветной ручкой, тетя – кисет, повар в «Колоколе» – торт, а Джон Сатро прислал телеграмму. Весь день шел дождь. Обедал и ужинал в «Колоколе», очень много выпил, курил сигары, пил в конюшне чай с Эдмундом и Чарльзом. Ник Келли подарил мне книгу Хюффера[154] и Конрада.

Несколько дней назад послал издателям книжной серии «Сегодня и завтра» письмо с предложением написать книгу «Ной, или Будущее алкогольного опьянения». К моему удивлению и радости, идея была воспринята с энтузиазмом.

Автор очень глупой рецензии в «Манчестер гардиан» расхвалил мой рассказ из сборника «Георгианские рассказы»[155] – правда, доводы приводит предельно нелепые.

Бейн – молодец: переплел «ПБ» в кратчайшие сроки.

С углем перебои; сыро и холодно. Кормят с каждым днем все хуже. Работы невпроворот, а я постыдно бездельничаю. Теперь, когда Глид покидает школу, отзывается он о ней язвительно, да еще во весь голос. Ученики издеваются над ним все больше. А он вдобавок играет в футбол все хуже.

Каким скучным стал этот дневник. Наверно, вести его надо каждый день, что-то записывать каждый вечер. Попробую.

День Гая Фокса[156] 1926 года

Получил от «Габбитас и Тринг» сообщение: некая дама из Голдерс-Грин ищет своему сыну частного преподавателя; занятия на каникулах. Это означает, что про поездку в Афины придется забыть. Тем не менее урок, если получится, возьму. Четырьмя гинеями в неделю не бросаются.

Воскресенье, 7 ноября 1926 года

От мысли, что на предстоящих каникулах буду работать, вместо того чтобы сорить деньгами, я становлюсь ханжой, что дает мне право тратить деньги с чистой совестью. Вчера и позавчера ужинал в ресторанах и пил ром. Вчера вечером – с Чарльзом Пулом, он приехал из Кембриджа всего на один день. Напился и с энтузиазмом рассуждал о прелюбодеянии.

Уже написал 2000 слов «Ноя»; кое-что совсем недурно.

Среда, 10 ноября 1926 года

<…> Вчера кончил первую главу «Ноя».

Из-за дурного питания и собственной нечистоплотности у многих детей появились на коже гнойники. Все спортивные соревнования отменены.

Сегодня утром сестра-хозяйка в приступе гнева покинула школу с обитым жестью чемоданом на голове.

Вчера утром ужинал с Глидом и по дороге домой свернул на берег канала. Домой вернулся за полночь.

Дождь льет с утра до вечера.

Еще две рецензии на «Георгианские рассказы»; обо мне ни слова. Бейн и не думает слать «ПБ». Дама из Голдерс-Грин не ответила на мое письмо, где я пишу, что готов заниматься на каникулах с ее сыном.

В четверг ездил в Лондон. Дама из Голдерз-Грин не нанимает меня учителем к своему сыну. Отец пребывает в еще более приподнятом настроении, чем обычно. Из Вендовера я вернулся на велосипеде.

Пятница, суббота и воскресенье прошли хуже некуда, и у меня нет ни малейших сомнений: и сегодняшний день будет ничуть не лучше. Ученики по-прежнему гниют заживо и ведут себя соответственно.

Пришло письмо от Элизабет: собирается ко мне на выходные. «Ной» спорится. Получается манерно и «литературно».

У Глида сдали нервы, в субботу он высек ученика, и высек на совесть. К Чарльзу и Эдмунду подселили ученика по фамилии Блэкберн, и больше я к ним не хожу. Стал замечать, что покрикиваю на детей, не проверяю их работы, то и дело теряю журнал с записями. Читаю Эдгара Уоллеса и совершенно не в состоянии вникнуть в эссе Герберта Рида[157]. А до конца семестра еще почти пять недель.

Среда, 17 ноября 1926 года

Пришли экземпляры «ПБ» – одна ошибка осталась неисправленной. Заметил ее, но включить в список опечаток забыл.

Весь день был груб с учениками – стыдно.

Пятница, 19 ноября 1926 года

Все надоело.

Вторник, 23 ноября 1926 года

Устал. Все надоело.

Среда, 24 ноября 1926 года

Вместе с учениками колол дрова.

Четверг, 25 ноября 1926 года

<…> Сломалась ручка от двери в учительскую, и приходится выбирать: либо сидеть на сквозняке, либо вскакивать на каждый стук.

Рождество 1926 года,

суббота, «Патрис II», Средиземное море

Прежде чем уехать из Лондона, закончил «Ноя» – впрочем, наскоро, и послал рукопись Кигану Полу. Криз приехал в четверг вечером. Рад был увидеть его перед отъездом.

Вчера после завтрака пустился в путь с минимумом вещей. На пути в Кале была сильная качка, но я, против ожидания, перенес ее неплохо. Мой печальный опыт морской болезни вызван, по всей видимости, алкоголем. Путешествие из Кале в Марсель удовольствия не доставило. Вагон был переполнен. Рядом сидела женщина с маленькой девочкой и всю ночь, каждые двадцать минут, кормила ее шоколадом, пирожными, фруктами и поила водой со слабительным. Ужасно хотелось пить; спал мало.

В Марселе ни одного честного человека. Все, кому придется, пытались меня облапошить и справлялись с этой задачей выше всяких похвал. Превосходно пообедал в ресторане «Бассо».

Пароход оказался куда красивее и чище, чем можно было ожидать. Пассажиры интересуют меня мало. Сижу за столом с юным греком – очень смуглым, и с американцем средних лет, чудовищным провинциалом. Своего соседа по каюте еще не видел. Качка становится все сильнее, капитан же мертвецки пьян и кричит не своим голосом. Больше всего боюсь, что, если лягу, начнет тошнить.

Воскресенье, 26 декабря 1926 года

Путешествие, как я и ожидал, оставляет желать лучшего. Морской болезнью я пока не заболел, но качает здорово, в каюте нечем дышать, вентиляция никуда не годится. Только и разговоров что о еде, длинные французские названия блюд, много перемен, официанты в белых перчатках, подаются чашки с водой для ополаскивания пальцев и т.д. Между тем еда, как таковая, совершенно безвкусна. К столу подают отвратительное греческое вино – отдает лаком и тростниковым сахаром. А вот кофе по-турецки очень неплох.

Сижу либо на корме в водяной пыли, либо прячусь от жары внизу, дремлю, читаю «Многообразие религиозного опыта»[158] и набрасываю рисунки к «Анналам конституционной монархии», книге, которую собираюсь написать.

Только что поужинал с двумя американцами; юный же грек отправился спать. Один из американцев – пошляк, хвастун и богохульник, зато Грецию знает хорошо, поездил по Европе и ко всему прочему запойный пьяница. Другой (я сидел с ним в первый вечер) до смешного невежествен и ограничен. Думал, что такие экспонаты водятся только в Уэлсе.

Грек, который живет со мной в одной каюте, очень мил. Целый день лежит в постели. Как, впрочем, и большинство пассажиров. Поговаривают, что прибудем не раньше среды.

Понедельник, 27 декабря 1926 года

Великолепное солнце и спокойное море. Сегодня утром из своих кают вышли и поднялись на палубу диковинного вида, надушенные дамы. А с ними – щеголеватые маленькие мужчины. А еще – целая армия дикарей: пугливо семенят по палубе и жуют сухой хлеб.

Афины, суббота, 1 января 1927 года

В среду сошли с парохода только в восемь. Прежде чем разрешили пристать, ждать пришлось почти два часа; все это время полиция изучала наши паспорта. Аластер и слуга Николас приплыли за мной на маленькой лодчонке. В отеле «Grande Bretagne»[159], точно таком же, как «Крийон», выпили по коктейлю. В целом Афины гораздо современнее и красивее, чем я ожидал: трамваи, коктейль-бары, многоэтажные дома. Квартира, в которой Аластер живет вместе с Леонардом Боуэром[160], – со всеми удобствами: ванные, уборные, электричество. Мебели, за исключением нескольких objets d’art[161], нет; сильно пахнет штукатуркой. Есть приходится в разных ресторанах; обычно обедаем в «Кости» и ужинаем в «Тасэрве». В первый же вечер я сильно перебрал в кабаре, который содержит одноногий мальтиец. Усердно потчевал меня какими-то вредоносными коктейлями, отчего я напрочь лишился разума и весь следующий день ходил разбитый.

Николас приносит нам суп в половине десятого, но ванну мы принимаем гораздо позже: Леонард торопится в посольство, и раньше одиннадцати мы не одеваемся. В Греции на все уходит в два раза больше времени, чем где-нибудь еще. В деревнях время и вовсе стоит на месте. В Афинах каждое блюдо приходится ждать не меньше четверти часа, и все разговоры длятся бесконечно. Никто не ужинает раньше девяти, спать же ложатся, по-видимому, под утро. Для суетящегося европейца эта система несовершенна. Ко всему прочему у них, как правило, каждый день праздник.

Есть здесь и еще один англичанин по имени Р. Я познакомился с ним в 1917 году, когда жил на Грейт-Ормонд-стрит. Хочет соблазнить Аластера и говорит – как, впрочем, и все в Афинах – исключительно о мужской проституции. В его квартире толкутся сомнительные типы со смуглой кожей и героическими именами вроде Мильтиада и Агамемнона; у них сизые подбородки и грязные рубашки. За 25 драхм за ночь они спят со всей здешней английской колонией.

Есть здесь английский клуб с очень удобными стульями. Ходим из кафе в кафе: все напитки пахнут либо камфарой, либо лекарством, а все вокруг пахнет отбросами.

Побывал в Дафни в очень красивой церкви с мозаикой. А также – в заброшенном монастыре. Поехали было в Парфенон, но он оказался закрыт.

Вчера вечером обедали в «Grande Bretagne», а потом выпивали с двумя игривыми старыми девами из Англии. Просидели с ними до четырех утра. Я привел с собой знакомого полицейского; ему несколько раз подряд предсказывали судьбу, и он, в конце концов, напился.

Сегодня днем поездили по окрестным деревням. Ехали в автомобиле с британским флагом и могли поэтому безбоязненно давить сколько угодно людей, а также не включать фары.

Только что расстался с Аластером и Р. Они сидят в кафе, очень напоминающем приходскую церковь. Афинские кафе либо похожи на церковь, либо на мастерскую, где обжигают гончарную посуду.

Вторник, 4 января 1927 года

Утром ходили в Национальный музей, после обеда гуляли. Куда бы ни шли, перед нами, как из-под земли, вырастали греческие солдаты. Зашли в симпатичное кафе в полуподвале – называется «Сосны», там танцуют пирриху[162]. Надоело ходить по ресторанам. Боюсь, я такой же домосед, как и мой отец. По правде сказать, не очень-то люблю ездить по заграницам. На этих каникулах хочу посмотреть как можно больше, с февраля же, на всю оставшуюся жизнь затворюсь на Британских островах. Похоже, Греция мне понравится. Из того, что я видел в Вари, могу сказать, что здешние крестьяне прелестны, они – сущие дети. <…>

Итэа-Олимпия,

четверг, 6 января 1927 года

Ночь прошла лучше, чем я ожидал. Когда мы в 6.30 прибыли в Итэа, выяснилось, что на следующий день парохода на Патрас не будет – так, по крайней мере, мне сказали. А потому, не повидав Дельфы, пришлось плыть прямо на Патрас. Закат над Икеей красив необычайно. Когда плывешь в эту сторону, на пароходе менее людно; вчера же вечером шум стоял ужасный.

Ссадили меня в городке Аийон: останься я на пароходе, пока он будет заходить во все маленькие порты, – и в Патрасе я бы опоздал на поезд. Познакомился с немцем и его женой, а также с какой-то русской – вместе пообедали. По-французски они говорили еще хуже меня, и поддерживать разговор было непросто, но их обществу я был рад.

В 1.30 подали мой поезд на Пиргос. Путешествие оказалось невыносимо долгим, но обошлось без происшествий. Какой-то грек дал мне свою карточку, сказав, что обязательно мне напишет – очень любит англичан. Мальчишка в ярости порвал банкноту в пять драхм – счел эту сумму недостаточной. В Пиргосе, примерно в половине восьмого, пересел в другой вагон, освещенный крошечной масляной лампой и смахивающий на каюту очень маленького парусника. Сидевший напротив молодой человек в бабочке на безупречном французском порекомендовал мне остановиться в гостинице «Hotel de Chemin de Fer»[163]. Со временем, далеко не сразу, я сообразил, что он – гостиничный официант или же сын хозяев этого заведения. Позднее выяснилось, что в тот день он ездил в Пиргос на рынок, а живая птица, которую он держал под мышкой, предназначалась мне на ужин.

В Олимпию мы прибыли примерно в половине девятого и минут десять, ведомые молоденькой крестьянкой с фонарем, карабкались по скалам. По пути у меня закралось подозрение, что хваленая гостиница окажется на поверку второразрядным трактиром с клопами, сквозняками и козами в номерах. Я не угадал: мы прибыли в огромное здание на горе, с высокими дверями и разбегавшимися во все стороны, очень плохо освещенными, затянутыми коврами коридорами. Меня встретил и отвел в номер такой же громадный, как и гостиница, весьма обходительный старик. Постояльцем я был единственным, но не прошло и нескольких минут, как мне предложили превосходный ужин – среди прочих блюд имелась и птица, с которой я ехал в поезде. Засим в постель.

Олимпия,

пятница, 7 января 1927 года

Проснувшись, обнаружил, что ощущение величия исчезло, а вот удовольствие осталось. Отель большой, но совсем ветхий. Мне подали французский кофе и лепешку, и я отправился в музей. Он тоже почти что лежит в руинах. Этот музей, а также и настоящие руины, протянувшиеся на километры по склону горы, курирует всего один человек. Работа у него, казалось бы, не сложная, однако мое появление его, судя по всему, не обрадовало. В музее много очень интересных скульптур, и я их разглядывал до самого обеда. Обед и на этот раз был превосходен. После обеда ходил смотреть Гермеса Праксителя (или, как называет его Р., – Праксилита), которого держат в специальном сарае на бетонной подставке, за серой плюшевой занавеской и за которым надзирает деревенский дурачок. Пракситель великолепен, и я нисколько не жалею, что приехал сюда специально ради него. Потом погулял среди коз и оливковых деревьев, дважды неудачно наведался на почту в надежде получить от Аластера телеграмму относительно его дальнейших планов и вернулся в отель.

Сегодня вечером ожидается приезд некоей американки, в связи с чем молодой человек в бабочке весь день провел на рынке в Пиргосе. Не исключено, что Аластер приедет сегодня – хотя вряд ли.

Завтра опять пускаюсь в путь. Успеть бы на пароход – отходит в Бриндизи в пять утра в воскресенье.

Олимпия – Бриндизи,

суббота, 8 января 1927 года

Аластер не приехал. Американка оказалась одинокой старой девой, совершающей трехнедельное путешествие по Греции. Выкрикивала проклятия в адрес американских туристов. Я уехал после обеда. Глухонемой мальчик отнес мой чемодан на станцию и почему-то не захотел взять деньги; пришлось отдать ему завалявшийся в кармане перочинный нож. Дорога в Патрас, если б не веселые, несуразные «americanos», была бы очень тягостной. На каждой станции все пассажиры выходят из вагонов и пускаются в разговоры, потом звонит колокол, кондуктор трубит в трубу, паровоз свистит, и тут все принимаются что-то наперебой кричать, снова прощаться, а поезд тем временем отползает от перрона с черепашьей скоростью. В Патрасе на ужин у меня был плохой, зато дешевый табльдот. Услужливый портье в отеле с кем-то договорился, что мой чемодан отнесут на пристань и предупредят о приходе парохода. Меня одолел безумный переводчик, изъяснялся он на каком-то никому не ведомом языке. Чтобы от него отделаться, пришлось его напоить. Уходя, пообещал на чудовищной смеси французского и английского, что пароход «приедет за мной в кинотеатр». Этого не случилось, но все прошло гладко: я уже преодолел три четверти превосходного немецкого фильма «Пожар», когда за мной пришли и отвели на пароход. Преодолев паспортные препоны, я поднялся на палубу и отыскал пустую каюту во втором классе. Пароход невелик и конечно же грязен, но в любом случае лучше, чем тот, на котором я плыл в Итэа.

Бриндизи – Рим,

понедельник, 10 января 1927 года

В поезде; до Рима час. В Бриндизи приплыли сегодня в четыре утра и после тщательных проверок военными и медиками были, в конце концов, выпущены на берег. Мой поезд отходил в девять. Нашел славного переводчика из Измира; отвел меня позавтракать, поменял мне деньги и до отхода поезда водил по Бриндизи. С девяти вечера сижу в этом купе – то совсем один, то в вагон набиваются пассажиры. В какой-то момент ввалилась целая семья: кашляли, сморкались в один – общий – носовой платок и без зазрения совести громогласно рыгали. На следующей станции вошла женщина с улыбкой Джоконды и голосом попугая. В Италии мы, судя по всему, останавливались на каждой станции; на всех без исключения – одинаковые портреты дуче; впечатление такое, что рекламируется художественная школа «Хэсселз-пресс».

У всех итальянок из простонародья голоса, как у попугаев.

Рим,

вторник, 11 января 1927 года

Вчера вечером прямо с вокзала поехал в «Hotel de Russie»[164], однако ни Аластера, ни Леонарда там не обнаружил. Тем не менее снял относительно дешевый номер, принял ванну и, очень собой довольный, отправился спать.

Сегодня встал часов в десять, отбил отцу телеграмму с просьбой прислать 5 фунтов и поехал в собор Святого Петра. По пути на каждом углу попадалось что-то красивое. Точно крестьянин, глазел, разинув рот, на громаду Святого Петра; фрески, однако, не идут ни в какое сравнение с теми, что я видел в Дафни. Забрался под самый купол. За 11 лир пообедал в маленьком ресторанчике напротив собора. Взял такси и поехал на Форум, где расхаживал среди руин, бесстыдно сверяясь на каждом шагу с туристическим справочником. Вернулся в отель, где попал на вечеринку с чаем и танцами. Выпил две порции джина, каждая ценой в мой обед, и стал смотреть на танцы; в «Беркли» или «Крийоне» абсолютно то же самое. Сегодня вечером здесь поужинаю, а завтра вечером уеду.

Пятница, 14 января 1927 года

И опять в поезде – из Рима в Париж. Во вторник ужинал в «Russie»; не самый лучший ужин, если учесть, во что он мне обошелся. Потом пустился было на поиски римской ночной жизни, но оказалось, что она отсутствует – запретил дуче. Пошел в нечто похожее на мюзик-холл, где дамы в сморщенных трико танцевали непристойные танцы, а мертвенно-бледный господин во фраке жонглировал какими-то сверкающими предметами.

В среду ходил на экскурсию, и должен сказать, что смотреть город с экскурсоводом не так уж плохо. Состояла экскурсия почти полностью из женщин (гувернанток, скорее всего); они задавали идиотские вопросы и, когда им что-то нравилось, издавали свистящие звуки. Экскурсовод попался знающий. Утром ходили в Ватикан. Сикстинская капелла меня разочаровала. Потолок великолепен, но Страшный суд утратил весь свой насыщенный цвет и перекрашен в блекло-голубой. Да и композиция оказалась не столь безупречной, как я ожидал. Огромные скопления фигур сильного впечатления не производят. После обеда – в Колизей, в катакомбы Святого Каликста и в церковь Святого Себастьяна за городской стеной. В тот же вечер переехал в мансарду в устрашающем пансионе «Nuova Roma»[165]. Впрочем, стоила комната всего 11 лир, так что жаловаться не приходится. Я бы уехал в тот же вечер, но не смог обналичить отцовский денежный перевод. Утром – на заутреню к Святому Петру, потом в Санта Мария Маджоре и Сан Джованни ин Латерано[166]. Денег было так мало, что ничего не клеилось. В десять сел в этот поезд и всю нескончаемую ночь просидел в купе в полном одиночестве, если не считать одного очень симпатичного итальянца. Сегодня утром подсели еще трое пассажиров – очень шумных. Осталось у меня всего 10 франков и бутылка «Виши».

Воскресенье, 20 февраля 1927 года

Последние дни почти полностью лишены смысла. Из Оксфорда позвонил какой-то человек и предложил 10 гиней, если я напишу рассказ в его сборник «Новый Декамерон».

В четверг на очень быстром и удобном поезде ездил в Лондон и шлялся по магазинам. В следующий четверг собираюсь поговорить с отцом Андерхиллом о том, чтобы стать священником. Вчера вечером напился. Забавно смотрятся рядом два последних предложения.

Минут через пять после того, как я записал эти слова, когда мы с Аттвеллом сидели у камина и, смеясь, вспоминали, как напились накануне, – внезапно в комнату ворвался Кроуфорд и в одно мгновение уволил нас обоих, оговорив, что Аттвелл проработает до конца семестра. По всей вероятности, донесла сестра-хозяйка[167]. День получился напряженный. Апуорд был со мной суров, но предупредителен, ученики же меня сторонились: боялись, как бы не увидели, что они со мной разговаривают. <…> Я поспешно сложил вещи, оставив книги – пришлют по почте, и тихонько, точно горничная, которую уличили в краже перчаток, улизнул. С вокзала позвонил родителям предупредить о своем неожиданном приезде. Ужин в окружении удрученных членов семьи.

Хэмпстед,

понедельник, 21 февраля 1927 года

Сегодня, 21-го числа, весь день провел в поисках работы; устал, обескуражен. Пустые хлопоты. Написал Эдмунду и Чарльзу прощальные письма. Пришло, мне кажется, время попробовать стать литератором.

Понедельник, 28 февраля 1927 года

<…> Ходили к некоей миссис Гуссенс; чернокожие гости (а они составляли большинство) весь вечер играли в покер, белые же напились и обыгрывали друг друга. На следующий день обедал с Клодом у Оттера. Обед получился пресмешной. В книге ситуация, когда незаконная дочь высокопоставленного старика принимает у него в доме своего чернокожего любовника и его чернокожую жену с ребенком, выглядит, прямо скажем, маловероятной. А между тем дело обстояло именно так.

Сегодня утром, в понедельник, в «Ассоциации будущей карьеры» мне сообщили, что директору школы в Ноттинг-Хилл на несколько недель требуется младший преподаватель. Я туда отправился и был принят на работу за 5 фунтов в неделю. Дышать стало легче, но работа, боюсь, никуда не годится.

Понедельник, 7 марта 1927 года

Школа в Ноттинг-Хилл совершенно ужасна. Все учителя говорят на кокни, сплевывают в камин и чешут у себя в промежности. У учеников коротко стриженные головы и подвязанные бечевкой очки в железной оправе. Ковыряют в носу и истошно кричат друг на друга – тоже на кокни. Первые три дня делать было решительно нечего – разве что «надзирать» за одним из учеников, который писал экзаменационную работу. В дальнейшем меня использовали в качестве репетитора.

В среду ходил с Энн на пьесу «Дракула», был у Гарольда Эктона[168]. В пятницу ходил на собеседование в «Дейли экспресс». Готовы взять меня в конце семестра на трехнедельный испытательный срок за 4 фунта в неделю. Не знаю, подойдет ли мне, но попробовать стоит.<…>

Четверг, 7 апреля 1927 года

Работа в Холланд-парке[169] завершена, однако зарабатывать на жизнь, судя по всему, труда не составит. Колеблюсь: то ли идти в «Дейли экспресс», то ли сесть за биографию[170]: Дакуорт[171] проявляет к ней некоторый интерес. Ходил по гостям, потратил кучу денег. Познакомился с очень милой девушкой Ивлин Гарднер[172] и возобновил дружбу с Питером Кеннеллом и Робертом Байроном[173]. На выходные ездил в Эррингем.

Понедельник, 9 мая 1927 года

Пошла пятая неделя моей работы в «Дейли экспресс».

Дакуорт заказал мне биографию Россетти и немедленно выдал 20 фунтов, которые я спустил за неделю. С тех пор я не заработал ни пенса, если не считать тех 5 фунтов, которые мне платят на Шу-Лейн. Работа в газете веселей некуда, хотя от меня требуется всего-навсего сидеть в редакции; шумно, а теперь еще и очень жарко.

Работает в газете очаровательная девушка Инесс Холден[174]. Хожу по гостям. Вступил в клуб «Горгулья».

На выходные ездил в Плимут, на один день – в Париж. Когда светит солнце, кругом все такое славное.

Понедельник, 23 мая 1927 года

Уволен из «Экспресс» и жду не дождусь каникул. <…>

Пятница, 1 июля 1927 года

После месячных каникул сел за книгу о Россетти. <…>

Хэмпстед,

пятница, 22 июля 1927 года

Написал около 12 000 слов книги о Россетти – и без особого труда. Получается вроде бы довольно забавно. К сожалению, в следующем году о нем выйдут еще несколько книг.[175] <…>

Барфорд-Хаус, Уорвик,

пятница, 26 августа 1927 года

В Барфорд приехал к обеду. Помимо Аластера и миссис Г. здесь полный сбор: гувернантка миссис Х., Джейн и мисс Гудчайлд. За столом высокое напряжение.

Миссис Х. (ничего не ест, взбивает в винном бокале соус к салату). Нет оливкового масла.

Миссис Г. Того, что надо вам, в доме никогда нет.

Уходят дворецкий и миссис Г. Дворецкий возвращается с маслом. Спустя десять минут входит миссис Г. с маслом.

Миссис Х. Сейчас оно мне уже не нужно.

Миссис Г. Разумеется, теперь, когда я вам его принесла, оно вам больше не нужно.

Миссис Х. (в сторону, выходя из комнаты). Она делает это специально, чтобы отвлечь нас от ужина и сэкономить деньги.

Примечания

1

В начальной школе Хит-Маунт в Хэмпстеде, где директором был школьный друг отца, масон Гренфелл, Во проучился шесть лет. (Здесь и далее примеч. перев.)

2

Отец писателя – Артур Во (1866–1943), выпускник Оксфорда, литератор, автор биографий и многочисленных рецензий; издатель, с 1902 г. – директор-распорядитель в лондонском издательстве «Чепмен-энд-Холл».

3

Алек Во (1898–1981) – старший брат Ивлина. По окончании школы был призван в армию, воевал во Франции, попал в плен; в дальнейшем стал плодовитым и популярным романистом, путевым очеркистом и биографом. Свой первый – скандальный – роман из жизни лондонских гомосексуалистов «Мираж юности» («The Loom of Youth», 1917) опубликовал в девятнадцатилетнем возрасте.

4

В Лансинг-колледже, частной школе в окрестностях городка Лансинг, в графстве Суссекс, И.Во учился после окончания Хит-Маунт с мая 1917 по 1921 г., однако дневник начал вести только с осени 1919 г. Первоначально родители предполагали определить Ивлина в более престижный Шерборн-колледж. Однако после исключения в 1915 г. из Шерборна старшего сына Алека, связанного с его откровениями о гомоскесуальных склонностях некоторых учащихся этой закрытой школы, окончательный выбор пал на Лансинг.

5

У.Шекспир. «Король Иоанн», акт III, сц. 4. Перевод Н.Рыковой.

6

Имеется в виду незаконченная Кристофером Марло (1564– 1593) эротическая поэма «Геро и Леандр» (1598), завершенная Джорджем Чепменом (?1559–1634).

7

Обычно приуроченные к церковным праздникам дни, когда ученикам позволяют навестить близких.

8

В оригинале футбольная команда младшей группы называется «Under Sixteen» – «До шестнадцати».

9

Уильям Темпл – впоследствии епископ Кентерберийский.

10

Многие соученики И.Во стали известными людьми: Роджер Фул форд – политиком, писателем, автором ряда исторических книг; Дадли Кэрью и Том Драйберг – журналистами, Хью Молсон – политиком, Макс Мэллоувен – археологом.

11

То есть к Дику Харрису, преподавателю Лансинг-колледжа и воспитателю «директорского дома», где жил Во. В Лансинге ученики группировались «по домам»; четыре «дома» составляли прямоугольник т.н. «нижнего двора».

12

Брент-Смит (кличка – Брентер – «Каланча») был органистом и хормейстером колледжа.

13

Сэр Эдвин Генри Лэндсир (1802–1873) – английский живописец.

14

Преподаватель литературы, проректор колледжа.

15

11 ноября 1918 г. капитуляцией Германии и подписанием перемирия завершилась Первая мировая война.

16

«На небе и земле – извечное мученье, / И спорит с сердцем мысль и отступает прочь…» (перевод Е. Лебедева) – цитата из поэтического сборника «Шропширский парень» (1896) английского поэта и филолога-античника Альфреда Эдварда Хаусмена (1859–1936).