Девятого января, в свой день рождения, он пришел в Ивасаки окия, и Старая Меани торжественно вручила ему свой подарок – долгожданную энциклопедию. Масаюки был на седьмом небе от счастья. Мы могли часами сидеть в домике для гостей, листая заполненные описаниями всяческих интересных вещей страницы книги.
Обыкновенно японская приемная включает в себя альков, называемый токонома и всегда красиво украшенный. Как правило, украшение состоит из свитка с изображением сезонных мотивов и живописно составленной икебаны в подходящей вазе. Я до сих пор помню свиток, висевший в токонома в тот день. На нем была новогодняя картинка – первые лучи восходящего из-за гор утреннего солнца. Подушки, на которых мы сидели, были обтянуты мягким коричневым полотном. Летом же их всегда обтягивали прохладным голубым шелком.
Шесть дней спустя, приблизительно в одиннадцать утра, зазвонил телефон. Как только я услышала звонок, у меня появилось нехорошее предчувствие. Откуда-то я знала, что случилось что-то очень плохое. Позвонил мой отец и сообщил, что Масаюки пропал. Этим утром он ушел в магазин, чтобы купить тофу на завтрак, и до сих пор не вернулся. Поиски продолжались уже несколько часов, но результата все еще не было.
В это время Яэко присутствовала на ленче, организованном для нескольких иностранных консулов в «Нётэй» – изысканном ресторане, имеющем четырехсотлетнюю историю, около Нана-зендзи. Я сообщила отцу, где она, и мы вместе с Томико и Кунико помчались домой.
Когда мы прибыли на место, вся округа была заполнена большим количеством полицейских и пожарных, обыскивающих канал. Полицейские уже обнаружили следы ногтей на его крутом берегу. Галька вокруг этого места была раскидана. Из всего этого власти заключили, что Масаюки упал в канал. Несмотря на то что тело так и не было найдено, они пришли к выводу, что Масаюки утонул: вода была настолько холодной, что никто не выдержал бы в ней и нескольких минут.
Мое сердце остановилось. Я не могла поверить в происходящее. Тот самый канал, который давал нам моллюсков для мисо-супа, тот самый канал, на берегах которого пышно цвела сакура, тот самый канал, который защищал наш дом от остального мира. Он поглотил моего друга. Больше чем друга. Моего племянника. Я оцепенела от ужаса.
Родители пребывали в шоковом состоянии. Отец очень любил внука, и я не могла смотреть в его полное боли лицо. Мне очень хотелось его утешить, но я больше не была его дочерью. Я видела своих родителей впервые за два года, впервые после того дня, как в зале суда я провозгласила, что хочу быть Ивасаки, а не Танака. Меня охватило странное чувство. Я совсем растерялась и не знала, что должна делать. На мгновение мне захотелось умереть вместо Масаюки.
Яэко вернулась домой только после того, как закончился ленч. До сих пор я не могу понять, как она могла продолжать сидеть в ресторане, есть блюда и вести умные разговоры, уже зная, что ее сын пропал. Я хорошо знакома с тем залом, в котором она была. Его окна выходят в сад. В саду есть небольшое озеро, в него впадают несколько ручьев. Эти ручьи текут из канала, отнявшего жизнь у ее сына.
Яэко явилась приблизительно в три часа. Она ткнула в меня пальцем и завопила, как ненормальная:
– Это ты должна была умереть! Это должна была быть ты, ты – мерзкое ничтожество! А не мой Масаюки!
В тот момент я была полностью с ней согласна. Как же мне хотелось поменять свою жизнь на жизнь Масаюки. Сестра обвиняла во всем моих родителей. Да они и сами винили во всем себя. Это было ужасно.
Я старалась быть сильной. Мне казалось, что именно этого ждет от меня мой отец. Он бы не хотел, чтобы я позорно плакала. И тетушка Оима тоже. Они оба предпочли бы, чтобы я полностью владела собой. Так что я решила сдерживать свои эмоции, чтобы не уронить честь обеих семей одновременно.
Мне было необходимо быть сильной.
Вернувшись в окия, я не позволила себе спрятаться под защиту шкафа.
Тело Масаюки нашли неделю спустя. Течением его вынесло в реку бассейна Киото и понесло на юг к Фушими. Мы, как принято, выстояли бессменную вахту у его тела и похоронили.
Городские власти поставили зеленый забор по всей длине набережной канала.
Это было мое первое столкновение со смертью.
И один из последних визитов в дом моих родителей. Ненависть Яэко ко мне усиливалась. Теперь, каждый раз сталкиваясь со мной, она шипела: «Это ты должна была умереть». Я сохранила энциклопедию. Каждая ее страница словно хранила следы пальцев Масаюки. Внезапно меня заинтересовала смерть. «Что случается, когда умираешь? Где теперь Масаюки? Существует ли путь, по которому и я могу туда попасть?», – думала я все время. Я была так занята этими мыслями, что забросила уроки. В конце концов я начала расспрашивать об этом всех пожилых соседей. Они были ближе к смерти, чем молодые. Может, кто-нибудь из них мог мне ответить на мои вопросы.
Я спросила и у продавца овощей, и у дядюшки Хори, учителя каллиграфии, и у мистера Номуры, садовника, и у оператора котельной, и у мистера Суганэ, работника прачечной. Спрашивала у всех, кого только можно, но никто не мог дать мне исчерпывающий ответ. Я не знала, куда и к кому можно еще обратиться.
Между тем наступила весна, а вместе с ней приближались вступительные экзамены. Старая Меани хотела, чтобы я поступила в престижную школу, при Женском колледже Киото, но я не могла ни на чем сосредоточиться. В итоге я поступила в обычную школу для подростков, находившуюся рядом с домом.
Яэко была так зла на моих родителей, что не хотела, чтобы ее старший сын Мамору продолжал у них жить. Однако она оказалась слишком эгоистичной и безответственной, чтобы найти подходящий дом или отдельную квартиру, где она могла бы жить вместе с сыном. Она настояла на том, чтобы привести мальчика в окия.
Это был не первый раз, когда Яэко нарушала правила. Она всегда презирала их. Уже одно ее присутствие в окия было вопиющим нарушением правил. Проживать в окия было позволено только атотори и молодым гейко, связанным контрактом. Яэко не была ни тем, ни другим. Возможно, моей сестре нравилось думать, что она Ивасаки, но ее развод не был официальным, и она все еще носила фамилию Уэхара. Она разорвала свой контракт с окия, когда вышла замуж. В любом случае, у нее не имелось ни малейшего права жить в Ивасаки окия. Одного этого было достаточно, но существовало еще правило, запрещающее возвращаться в окия тем, кто однажды его покинул.
Яэко проигнорировала протесты тетушки Оима и Старой Меани. Она перевезла Мамору в окия и продолжала презирать правила. Она даже приводила в окия своих мужчин. Однажды утром, еще полусонная, я пошла в ванную и наткнулась на какого-то мужчину, которого ночью привела Яэко. Я закричала. В доме поднялась суматоха.
Такое поведение было типичным для моей сестры.
Присутствие мужчины в окия считалось дурным тоном, потому что это могло бросить тень на целомудрие самого окия и всех его обитательниц. Ничто не оставалось незамеченным в Гион Кобу. Тетушка Оима всегда была крайне недовольна, если в доме находился мужчина. Если же по какой-то причине в доме все-таки оставался мужчина, даже если он был чей-то родственник, тетушка заставляла его дождаться ленча, прежде чем покинуть дом, чтобы никто не видел его выходящим утром из дверей окия и не подумал чего-нибудь плохого.
Мне было двенадцать, Мамору – пятнадцать. Конечно, он еще не был взрослым мужчиной, но его присутствие изменило атмосферу окия. Я больше не чувствовала себя в полной безопасности. Он часто поддразнивал меня, и я иногда ощущала себя крайне неуютно.
Однажды он сидел в своей комнате с двумя друзьями. Я принесла им чай, а мальчишки схватили меня и принялись толкать от одного к другому. Я испугалась, вырвалась и побежала вниз по лестнице. Они смеялись. В другой раз, когда я была в ванной, я услышала, как кто-то ходит буквально рядом со мной. Я спросила:
– Кто там?
Сузу-тян как раз убирала садик и крикнула через окно:
– Мине-тян, у тебя все в порядке?
– Все хорошо, – ответила я.
Я услышала, как хлопнула дверь и кто-то взбежал по лестнице на второй этаж. Это наверняка был Мамору.
Я почти ничего не знала о сексе. Я никогда ни с кем на эту тему не разговаривала и не слишком интересовалась подобными вещами. Единственным мужчиной, которого я видела обнаженным, был мой отец, но это было много лет назад, так давно, что я почти не помнила, как выглядит голый мужчина.
Так что для меня стало полным шоком, когда однажды вечером Мамору тихонько подкрался ко мне сзади, когда я стояла голой в раздевалке, схватил меня, грубо повалил на пол и цопытался изнасиловать.
Стоял душный летний вечер, но я замерзла. В голове не было ни одной мысли, и я дрожала от холода и страха. Я оказалась слишком напугана, чтобы закричать или попытаться сопротивляться. На мое счастье, в это время вошла Кунико, чтобы подать мне новое полотенце и чистую одежду.
Она стащила с меня Мамору и с неожиданной силой отшвырнула его в сторону. Я думала, она убьет его. Всегда спокойная и добрая, Кунико, казалось, превратилась в какое-то яростное и жестокое божество.
– Ты, грязный выродок, – закричала она, – мерзкая свинья! Да как ты смел прикоснуться к Минеко? Вон отсюда, шваль! Я убью тебя, если ты еще хоть раз подойдешь к ней! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Она вытолкала парня из ванной комнаты, как ночного воришку, и попыталась поднять меня и привести в чувство, но я так сильно дрожала, что даже не могла стоять. Все мое тело мучительно болело.
Кунико уложила меня в кровать. Тетушка Оима и Старая Меани были очень добры ко мне. Я оказалась полностью разбита, паника и страх не отпускали меня.
Тетушка Оима позвала Яэко и Мамору и без лишних слов велела им покинуть дом.
– Вон из моего дома, – сказала она, – это приказ. Сейчас же. Я не хочу слышать никаких извинений. Не говорите мне ни слова. Вон!
Позже тетушка Оима рассказывала мне, что никогда в жизни не была в такой ярости.
Яэко отказалась уходить. Она настаивала на том, что ей некуда идти, и, в общем-то, была права. Ее бы никто не принял. Вмешалась Старая Меани и пообещала, что поможет Яэко найти какое-нибудь жилье.
Однако это требовало времени, а тетушка Оима ни минуты не желала оставлять Мамору под одной крышей со мной. Она обратилась за помощью к маме Сакагучи. Та тоже не хотела, чтобы мы с мальчиком оставались в одном доме. Так что они выработали план.
На следующий день меня позвала к себе тетушка Оима.
– Мине-тян, я хочу попросить тебя о большом одолжении. Маме Сакагучи очень нужна сейчас помощь по дому, и она хотела бы, чтобы ты пока пожила у нее и помогла ей. Ты согласна? Мы будем очень признательны, если ты согласишься.
– Я буду рада сделать все, что в моих силах, – не раздумывая, ответила я.
– Спасибо, дорогая. Я соберу твои вещи, но свои школьные принадлежности ты возьми сама, чтобы я ничего не перепутала.
По правде говоря, я была немного заинтригована.
В тот же день я переехала в дом мамы Сакагучи.
Через две недели Старая Меани нашла для Яэко новое жилье, к северу от Синдзё, на улице Нишиханамикоджи. Она же одолжила Яэко тридцать пять тысяч долларов, чтобы та могла купить себе дом. Яэко переехала туда вместе с Мамору. Я старалась избегать его по мере возможности, но иногда мы случайно встречались на улице, и парень всегда говорил мне гадости. Тетушка Оима согласилась и дальше заниматься карьерой Яэко. Она вынуждена была делать это, поскольку Ивасаки окия мог потерять репутацию из-за случившегося. Яэко была наказана, но никто не должен был об этом знать.
Я переживала ужасные времена. Меня мучили ночные кошмары, и я постоянно была на грани истерики.
Мне было никак не справиться с воспоминаниями о том, что произошло. Я знала, что все очень беспокоятся обо мне, но была неспособна даже сделать вид, что со мной все в порядке. Мама Сакагучи приставила ко мне одну из служанок, и та находилась рядом со мной двадцать четыре часа в сутки. Так продолжалось несколько месяцев.
15
Я часто думала о том, почему тетушка Оима так долго терпела поведение Яэко, в то время как была очень строга и непримирима ко всем остальным. Было ли это исключительно желанием сохранить «лицо» и гармонию, не допустить позора и разногласий? Думаю, что частично да.
Но я также подозреваю, что она пыталась вести себя с ней мягко из-за того, что Яэко была моей сестрой, а я была атотори. И, несмотря на все свои прегрешения, Яэко все же являлась частью семьи Ивасаки окия.
Однако мама Сакагучи не считала, что наказание, которому подвергла Яэко тетушка Оима, было достаточным. Она позвала Яэко к себе.
– Я запрещаю тебе танцевать на публике в течение следующих трех лет, – резко сказала мама Сакагучи, – я уже проинформировала госпожу Айко о своем решении, так что оно не подлежит обжалованию. Тебе запрещается переступать порог нашей внутренней общины вплоть до особого распоряжения. Ты исключаешься из нашей общины и не смеешь приближаться ни к этому дому, ни к другим домам нашей семьи. Мы не собираемся иметь с тобой дело. Не присылай мне подарков. Не утруждай себя поздравлениями или протокольными визитами, даже на Новый год. И это еще не все, – продолжала она, – я запрещаю тебе находиться вблизи от Минеко. Ты поняла? Тебе нечего делать рядом с ней. Я снимаю с тебя обязанности ее онесан по факту, но не по родственным связям. Ты придешь на ее дебют. Кто-нибудь из Суэхироя покажет тебе место, где ты будешь сидеть. А теперь иди и не возвращайся.
Никто не осудил бы маму Сакагучи, выгони она Яэко из Гион Кобу вовсе. Однако она избрала менее жестокое наказание: дипломатично ограничила возможности Яэко действовать на протяжении нескольких последующих лет и в то же время не обесчестила ничье имя, в особенности мое.
Проживание в доме мамы Сакагучи дало мне незабываемый опыт: я наблюдала за тем, как в действительности функционирует бизнес гейко. Она была отличной бизнес-леди и влиятельным брокером. Мне нравится думать о ней как о «крестной матери» всей округи. Люди всегда нуждались в ней, просили ее вмешательства, помощи или совета.
Каноко Сакагучи была истинной дочерью Гион Кобу. Ее не удочеряли, она была родным ребенком владелицы Сакагучи окия. Сакагучи окия традиционно славился своими музыкантами, и Каноко стала мастером охаяси – японского национального инструмента. Дебютировав еще подростком, со временем она стала очень популярной гейко.
Мать Каноко провозгласила дочь своей атотори. Сакагучи окия был большим и богатым, и у Каноко имелось много «младших сестер». Но она больше хотела заниматься музыкой, чем вести дела окия, и поощряла желание младших гейко, работающих у нее, становиться независимыми.
Сняв с себя часть обязанностей по управлению, Каноко стала больше заниматься музыкой и быстро начала подниматься вверх по иерархической лестнице Гион Кобу. Она получила сертификат, дающий ей исключительное право обучать Других определенным танцам. В системе Гион Кобу это означало, что все, кто хочет заниматься или исполнять охаяси, должны были получить особое разрешение у мамы Сакагучи.
Есть такая должность в организации школы Иноуэ, называемая кокэн. Кокэн – это что-то вроде опекуна. Существует пять семей, обладающих этим исключительным титулом, и Сакагучи – одна из них.
Одна из причин, по которой кокэн является очень важной персоной, заключается в том, что он принимает участие в назначении иэмото. Такое случается один раз за два-три поколения и имеет огромное влияние на направление школы. В качестве кокэн мама Сакагучи принимала участие в выборах Иноуэ Ячиё IV, и та была признательна ей за поддержку.
Но влияние мамы Сакагучи было намного сильнее, чем у старшей учительницы. По стечению обстоятельств, она обладала огромным влиянием на большинство жителей Гион Кобу, включая учительницу Казама, преподавателя танцев, Котэй Ёшизуми, играющую на шамисэне, различных владельцев очая, полицейских Кабукай и, конечно же, она была окасан всех филиалов Сакагучи окия.
Мама Сакагучи была на десять лет младше тетушки Оима, и ей было около восьмидесяти, в то время, когда я к ней переехала. Она все еще оставалась очень энергичной и активно участвовала в жизни Гион Кобу. Достаточно было только взглянуть на то, сколько сил и внимания она вкладывала в мою карьеру и благополучие. Я жила у мамы Сакагучи до окончания седьмого класса и весь последующий год.
Переезд изменил мое место жительства, но не внес изменений в обязанности. Я ходила в школу на уроки по утрам и после обеда. Я много училась и еще больше занималась самостоятельно. В то время моя жизнь уже так тесно была переплетена с Гион Кобу, что я почти не заметила смены места жительства. Единственным отличием было то, что я наконец избавилась от привычки сосать грудь Кунико или тетушки Оима перед сном.
Я продолжала хорошо учиться в школе и была очень привязана к своему классному руководителю в восьмом классе. Однажды он заболел и попал в больницу. Я была все еще под впечатлением смерти Масаюки и пришла в ужас от того, что, возможно, и учителя ждет та же участь. В школе мне не сказали, в какой больнице он лежит, но я сама стала его искать. В конце концов ему, наверное, сообщили об этом, потому что учитель передал мне записку на маленьком клочке бумаги.
Я развила бурную деятельность, несмотря на протесты заменяющего его учителя. Мы собрали девятьсот девяносто девять листов оригами буквально за три дня и сложили их вместе, чтобы ускорить выздоровление нашего учителя. А потом мы положили туда последний, тысячный, лист. Этот лист предназначался для того, чтобы у учителя прибавилось сил, когда он встанет на ноги. Мне не позволено было пересекать улицу Синдзё, так что мои одноклассники передали посылку без меня.
Наш учитель вернулся в школу через два месяца. В знак благодарности он подарил всем нам карандаши. Я была безмерно счастлива от того, что он не умер.
Я вернулась в Ивасаки окия в тот год, когда пошла в девятый класс.
В мое отсутствие истек срок контракта Томико. Когда она прибыла в окия, то подписала контракт на шесть лет. Это означало, что она фактически работает в окия. Когда контракт закончился, девушка имела право продолжать работу гейко, жить за пределами окия, но под его руководством или же выбрать какой-либо другой путь. Она решила выйти замуж.
Поскольку Томико работала по контракту, ее фамилия во время пребывания в окия осталась Танака. Поэтому, в отличие от меня, ее контакты с родителями всячески поощрялись, она общалась с братьями, сестрами и регулярно навещала родных. Моя сестра Ёшиё была обручена, и ее жених познакомил Томико с мужчиной, за которого та и вышла замуж.
Я скучала по ней, но мне было хорошо дома. Я мечтала о предстоящей экскурсии, которую устраивала школа. Такое путешествие входило в программу и было одним из самых важных событий в жизни японских школьников. Мы поехали в Токио. За неделю до поездки у меня сильно заболел живот, и я пошла в уборную. Что-то было не так. У меня началось кровотечение. Я решила, что это геморрой, поскольку он был у многих членов нашей семьи. Я не знала, что делать, и никак не хотела выходить из туалета. В конце концов Фусаэ-тян, одна из наших учениц, спросила все ли у меня в порядке. Я попросила ее позвать тетушку Оима, однако разговаривала с той через дверь.
– Мине-тян, что случилось? – спросила прибежавшая тетушка Оима.
– У-у-у... Случилось что-то страшное. Я истекаю кровью, – почти в истерике ответила я.
– Это не страшно, Минеко, – спокойно сказал тетушка Оима, – с тобой все в порядке. Это даже хорошо.
– Геморрой – это хорошо?
– Это не геморрой, – ответила тетушка Оима, – у тебя просто начались месячные.
– Что началось? – переспросила я.
– Месячные. Женский цикл. Менструация. Это нормально. Разве вам не рассказывали об этом в школе?
– Кажется, что-то говорили, – растерянно ответила я, – но это было очень давно.
Наверное, вам покажется странным, что я жила в исключительно женском обществе, но ничего не знала о таких вещах. К сожалению, это было так. Никто и никогда не разговаривал со мной на интимные темы. И у меня не было ни малейшего представления о том, что со мной происходит.
– Подожди, я позову Кунико, – сказала тетушка Оима, – она тебе даст все необходимое. Сама-то я уже давно вышла из этого возраста.
Домашние устроили большой праздник по поводу моего «достижения». Такое событие всегда особо отмечается в Японии специальным праздничным ужином, но, поскольку я была атотори Ивасаки окия, тетушка Оима превратила ужин в самый настоящий банкет. В тот вечер к нам приходили люди со всего Гион Кобу, чтобы засвидетельствовать свое почтение и поздравить. Мы выставили коробочки с кондитерскими изделиями под названием очобо (особый вид сладостей) – кругленькими, с красной капелькой на верхушке, что делало их похожими на грудь Будды.
Все действовало на меня угнетающе и, как многие девочки в моем возрасте, я была в ужасе, что все знают о том, что со мной случилось. Как можно праздновать вещи, которые заставляют человека чувствовать себя плохо?
В том же году Яэко наконец вернула все свои долги. Она выплатила тетушке Оима все деньги, которые одалживала у нее в 1952 году, чтобы покрыть свои задолженности, а также вернула деньги Старой Меани, которые брала у той десять лет спустя, чтобы купить дом. Благодаря этому тетушка Оима рассчиталась с мамой Сакагучи.
Не без тайного умысла, Яэко подарила Старой Меани украшение для оби из аметиста. Та была оскорблена таким поступком. Яэко купила украшение в ювелирном магазине, с которым мы всегда сотрудничали. Она сделала это специально, потому что знала, что мы будем полностью в курсе того, сколько стоит этот аметист. Вместо того чтобы исправить положение дел, этот показушный подарок только еще раз доказал вульгарность Яэко.
Вскоре я сама нарушила строгие правила, которым подчинялся каждый шаг в жизни карюкаи. Однако это было понятным: мне было четырнадцать лет. Ничего не сообщая семье, я совершила проступок – записалась в баскетбольную команду.
Это было практически подвигом. Мне было категорически запрещено принимать участие в чем-либо, что могло нанести мне физический ущерб. Я сказала Старой Меани, что записалась в кружок икебаны. Она была довольна тем, что я интересуюсь таким прекрасным делом.
А мне нравился баскетбол. Годы занятий танцами отточили мое чувство равновесия и научили сосредотачиваться. Я была хорошим игроком. В тот год наша команда заняла второе место на районных соревнованиях.
Старая Меани так никогда об этом и не узнала.
16
В ноябре 1964 года, в возрасте девяноста двух лет, тетушка Оима тяжело заболела и оказалась прикована к своему футону. Мне было тогда пятнадцать. Я проводила с ней столько времени, сколько могла, разговаривая или массажируя ее старые, усталые мышцы. Она не разрешала никому, кроме меня и Кунико, купать ее или менять постельное белье.
В Гион Кобу мы начинали готовиться к Новому году в середине декабря, гораздо раньше, чем это принимались делать повсеместно. Мы приступали к подготовке уже тринадцатого декабря, в день, который в Японии называется Котохадзиме.
Первым делом в день Котохадзиме нужно нанести визит иэмото и обменяться ритуальными поздравлениями и подарками. Иэмото давала каждой ученице новый веер в честь Нового года. Цвет веера обозначал соответствующий ранг, занимаемый ученицей. Взамен от имени всей семьи мы дарили ей два предмета: окагамисан – пару клейких рисовых пирожных, положенных одно на другое, и красно-белый конверт с деньгами. Конверт был обвязан декоративной ленточкой, украшенной серебром и золотом. Сумма денег была равна «цене» веера, который мы получали в подарок, и также соответствовала нашему школьному статусу – была меньшей для учениц и большей для взрослых гейко. Когда Котохадзиме заканчивался, иэмото жертвовала сладости и деньги для инвалидов или душевнобольных детей.
Тринадцатого декабря я оделась и отправилась нанести иэмото традиционный визит. Я помню, что чувствовала некоторую ностальгию. Шел мой последний год учебы. Я уже была внесена в список девушек, допущенных к экзаменам для будущих манко. Экзамен должен был состояться следующей осенью, когда мне исполнится шестнадцать. Если я сдам этот экзамен, то начну свою профессиональную карьеру.
Так что я была смущена, когда старшая учительница вдруг обратилась ко мне:
– Мине-тян, послезавтра в Нёкоба будет экзамен, и я бы хотела, чтобы ты пришла на него. Он начнется в десять часов, так что постарайся прийти к половине десятого.
У меня не было иного выхода, кроме как согласиться, несмотря на то, что мне не хотелось отвлекаться на другие вещи во время болезни тетушки Оима. Я вернулась домой, рассказала новости тетушке и не поверила тому, что случилось. Она изменилась, словно стала прежней. На ее лице расцвела улыбка, и она запела суй-суй-суй песню. Впервые я поняла, насколько важно для нее было то, что я стану манко. Начиналась моя профессиональная карьера, а я не обращала на это внимания.
Старая Меани вернулась домой в самый разгар банкета, и тетушка Оима рассказала ей об экзамене. Та пришла, пожалуй, в еще больший восторг.
– О господи, – воскликнула она, – у нас так мало времени! Кунико, отмени все мои встречи на сегодняшний день. Хотя, знаешь, и завтрашние тоже и послезавтрашние. Давай, Минеко, нам надо работать. Во-первых, позвони двум девочкам и попроси их прийти к нам. Будет лучше, если ты попрактикуешься в группе. Давай быстрее, нам надо начинать!
Я постаралась не смеяться над ее поспешностью.
– Но это же несерьезный экзамен, – сказала я, – настоящий будет только на следующий год. Пройти этот не сложно: я хорошо знаю танцы.
– Не болтай ерунды, – остановила меня Старая Меани, – нам надо работать, а времени совсем мало. Иди, звони подругам. И побыстрее.
Я никак не могла понять, отчего все так переполошились, но сделала то, что мне приказали.
Девочки были счастливы оказанной честью, к тому же они могли дополнительно попрактиковаться.
Нам было приказано подготовить для исполнения семь фрагментов. Старая Меани вытащила свой шамисэн и начала играть. Мы повторяли каждый фрагмент сотни раз, работали день и ночь, почти не делая перерывов на сон и еду. Через два дня я досконально знала мельчайшее движение каждого фрагмента наизусть. Старая Меани ни на минуту не переставала восхищаться. Она была почти в экстазе.
Пятнадцатого декабря Старая Меани заранее повела меня в Нёкоба, чтобы не дай бог не опоздать. Во второй студии сидели и ждали тринадцать девочек. Все нервничали. Все, кроме меня. Я все еще не понимала важности события. Для некоторых из них тот день был последним шансом сдать экзамен и стать майко. В случае провала, с мечтой о карьере можно было распрощаться.
Нас вызывали на экзамен по очереди. Дверь была закрыта, так что мы не видели, что происходит внутри. Это только добавляло напряжения и в без того нервную атмосферу коридора.
Мы не знали, какой из фрагментов нам придется исполнять, когда нас позовут внутрь и мы будем стоять на сцене. Только после того как мы поднимемся на сцену, старшая учительница скажет нам, что именно нужно исполнить.
Двух моих подружек пригласили до меня.
– Что вам пришлось исполнять? – спросила я, когда они вышли из экзаменационной комнаты.
– Ториой (история игрока на шамисэне), – ответили обе девочки.
– Ладно, – подумала я, – значит, и мне достанется то же самое.
И я начала мысленно танцевать ториой, постепенно повторяя каждое его движение. Я и правда не понимала, почему все так волнуются. Подошла моя очередь. Первая часть экзамена заключалась в том, что надо было открыть дверь так, как нас учили. К тому времени движения уже стали механическими, практически второй натурой. Я двигалась очень плавно и грациозно.
Я открыла дверь, поклонилась и спросила позволения войти. Теперь и я поняла, почему другие девочки так нервничали. Старшая учительница была там не одна. Там присутствовали также все младшие учительницы, мастер Итирикитей, члены Кабукай, представители очая и ассоциации Гейко и еще несколько человек, которых я не знала. Целые ряды людей, сидевших напротив сцены и готовых оценивать экзаменующихся.
Я постаралась сохранить самообладание и по возможности спокойно подняться на сцену.
Старшая учительница повернулась ко мне и сказала всего одно слово:
– Наноха (история о бабочке и цветах). «Ого, – подумала я, – значит, не ториой. Ну и ладно. Давай, Минеко, покажи им, что можешь».
Я остановилась на минутку, чтобы поблагодарить судей, и начала танцевать. Первую часть фрагмента я исполнила безупречно, а потом, буквально в конце, сделала малюсенькую ошибку. Остановившись прямо в той же позе, я повернулась к аккомпаниатору и сказала:
– Я сделала ошибку. Пожалуйста, начните все сначала.
– Мы бы не заметили этой ошибки, если бы ты не сказала о ней, Минеко, – вмешалась старшая учительница. – Прошу прощения, но, поскольку Минеко почти закончила танец, не возражаете ли вы, если она повторит только последнюю часть?
– Конечно не возражаем, – согласились все.
– Мине-тян, – обратилась ко мне старшая учительница, – пожалуйста, только последнюю часть.
– Да, – сказала я и закончила танец. Снова поблагодарив всех, я покинула сцену. Старая Меани металась по коридору, как пантера в клетке.
– Как прошло? – кинулась она ко мне в ту же секунду, как только я вышла из аудитории.
– Я сделала ошибку, – ответила я.
– Ошибку? – заголосила Старая Меани. – Какую ошибку? Серьезную? Думаешь, ты провалилась?
– Я уверена в этом, – сказала я.
– О господи! Я надеюсь, что нет!
– А что в этом страшного? – спросила я, все еще не понимая всей серьезности происходящего.
– Если так, то тетушка Оима будет крайне расстроена. Она лежит там, дома, и, затаив дыхание, ждет результата. Я очень надеюсь, что мне не придется принести ей плохие новости.
Вот теперь я почувствовала себя ужасно. Я совершенно забыла о тетушке Оима. Мало того, что я была паршивой танцовщицей, так еще и эгоистичной, беззаботной девчонкой. И чем дольше мы ждали, тем хуже я себя чувствовала. Наконец представитель Кабукай собрал нас всех у входа в Нёкоба.
