– Я серьезно, – продолжала гостья, – Масако – прекрасная маленькая девочка. Я очень давно в этом бизнесе и могу твердо заявить, что малышка просто сокровище. Пожалуйста, подумайте над возможностью отдать ее в Ивасаки окия. Правда. Я думаю, у нее там может быть замечательное будущее. Я понимаю: она еще ребенок, но, может, вы подумаете над тем, чтобы позволить девочке обучаться и сделать карьеру?
Обучение девушек, которым предстоит затем стать гейко в Гион Кобу, происходит в закрытой системе образования. Она организована так, что только девушки, живущие в окия в Гион Кобу, могут обучаться всем необходимым дисциплинам в специальной школе с учителями и смогут выдержать все нагрузки изнурительного режима. Невозможно стать гейко, живя в другом месте.
Мой отец был явно не в восторге от того, как неожиданно повернулись события, и не сразу ответил гостье. В конце концов он сказал:
– Мы очень серьезно поговорим с Томико о вашем предложении и обязательно поддержим ее, если девочка согласится. Хотя окончательное решение мы все равно оставляем за ней. По поводу Масако... Прошу простить, но я даже не могу думать об этом. Я больше не отдам ни одну из моих дочерей.
Если бы Томико согласилась присоединиться к Ивасаки, то получилось бы, что он отдал уже четырех из семи своих дочерей.
Попробую объяснить, почему «отдать». Когда молодая девушка переезжает в окия, это похоже на то, будто она живет в интернате. В большинстве случаев девушки могут навещать родной дом в свободное время, а родители приходить к дочери. Так делается в большинстве случаев. Однако, когда девочка избрана для того, чтобы стать наследницей дома и его имени, владелица удочеряет ее как законную наследницу. В этом случае она принимает фамилию семьи окия и навсегда расстается с родными.
Мадам Оима было восемьдесят лет, и она была крайне озабочена тем, что до сих пор не защитила свою собственность и не нашла наследницу. Ни одна из женщин, находящихся под ее руководством, не годилась для этого, и она боялась умереть не найдя никого на свое место. У Ивасаки окия миллионы долларов были вложены в собственность (недвижимость, кимоно, бесценные произведения искусства и орнаменты), Оима содержала штат из более чем двадцати работников. Но и после ее смерти бизнес должен был продолжать процветать. Ей нужна была наследница, которая гарантировала бы будущее окия. В тот год мадам Оима приходила к нам много раз, и не только чтобы поговорить об обучении Томико, она намеревалась получить меня.
Родители никогда ничего не обсуждали при мне, но думаю, что они все объяснили Томико. Мадам Оима была той женщиной, которой они доверили мою старшую сестру Яэко много лет назад. Она приняла девушку как свою атотори и учила ее быть гейко. Однако Яэко покинула Гион Кобу, не выполнив свои обязательства перед мадам Оима. Это беспокоило моих родителей. Они надеялись, что, если Томико выполнит свой долг, это хоть как-то скрасит отступничество Яэко.
Конечно же, у Томико не было шансов стать следующей атотори. В четырнадцать лет она уже считалась слишком старой. В идеале, атотори принимают в семью, когда те еще совсем маленькие. Никто не говорил мне, что сестра уходит. Я думаю, что родители считали меня слишком маленькой, чтобы понять, что происходит, и поэтому ничего не объясняли. Все, что я знала, так это то, что Томико однажды уехала на летние каникулы и больше не вернулась домой (по современному закону, девушка сначала должна закончить школу, прежде чем ей можно поступать в школу гейко).
Мне было жаль, что ее нет. Она была моей любимой сестрой, самой умной и толковой из всех. Однако переезд Томико не сделал реже визиты мадам Оима. Она все еще хотела заполучить и меня. Несмотря на протесты моего отца, она упорно преследовала свои интересы. И продолжала приходить снова и снова, месяц за месяцем, и просить, чтоб ей отдали меня. С таким же постоянством отец вежливо, но настойчиво продолжал отказывать.
Мадам Оима использовала все аргументы, которые могли убедить отца в том, что с ней меня ждет ослепительная карьера и родители не должны стоять у меня на пути. Она просила и умоляла отца передумать. Особенно отчетливо помню, как старуха говорила ему. «Ивасаки – это один из лучших окия в Гион Кобу, и мы можем предоставить Масако прекрасные возможности, которые она нигде больше не получит».
В конечном счете постоянство мадам Оима повлияло на решение отца, и я почувствовала, что он сдает свои позиции.
Однажды я сидела у него на коленях. Они разговаривали, и гостья опять вернулась к этому вопросу. Отец рассмеялся.
– Хорошо, хорошо, мадам Ивасаки, еще очень рано об этом говорить, но я обещаю, что мы вместе с Масако придем как-нибудь навестить вас. Вы же знаете, решение останется за ней. Возможно, ей понравится у вас.
Я думала, что папа сказал это только для того, чтобы отделаться от приставучей мадам.
Мне казалось, что мадам Оима пора идти домой. Зная, что люди обычно заходят в санузел, прежде чем покидают дом, я повернулась к ней и сказала:
– Пописать.
Гостья подумала, что я спрашиваю у нее, а не указываю, что делать, и вежливо спросила, не хочу ли я, чтобы она проводила меня в туалет. Я кивнула, слезла с колен отца и взяла ее за руку. Когда мы вошли в туалет, я показала ей на унитаз и сказала:
–Тут.
После чего спокойно вернулась в гостиную.
Мадам Оима пришла спустя несколько мгновений.
– Спасибо, что ты так заботишься обо мне, – сказала она.
– Иди домой, – ответила я.
– Да, мистер Танака, мне пора идти, – сказала старуха, – но мне кажется, что сегодня наше дело сдвинулось с мертвой точки.
С этими словами она покинула дом.
Я слишком мало времени жила под родительской крышей, но за все то время, что я была с ними, папа с мамой дали мне много хороших уроков, которые пригодились на протяжении всей моей жизни. Особенно отец. Он сделал все, что было в его силах, чтобы привить мне независимость и ответственность. Кроме всего прочего, он вселил в меня чувство гордости.
У отца было два любимых высказывания. Одно из них было про самураев. Что-то вроде пословицы, где говорится о том, что самурай должен придерживаться более высоких стандартов, чем кто-либо другой. Даже если ему нечего есть, он должен делать вид, что у него много еды, это означает, что самурай никогда не должен отказываться от гордости. Он также цитировал это высказывание в том смысле, что воин никогда не проявляет слабости в бедственной ситуации. Второе высказывание было: «Хокори о моцу». «Держись за свою гордость», живи с достоинством, вне зависимости от обстоятельств.
Он повторял эти фразы так часто и с таким выражением, что мы приняли их как свои молитвы.
Все говорили, что я была очень странным ребенком. Родители рассказывали мне, что я почти не плакала, даже будучи младенцем. Они беспокоились, что, возможно, у меня проблемы со слухом, или что-то не так с голосовым аппаратом, или же у меня какая-нибудь болезнь. Отец иногда наклонялся к моему уху и громко что-то говорил или будил меня громким возгласом, когда я спала. Я выглядела удивленной, но не плакала.
Когда я стала старше, они поняли, что со мной все в порядке, просто я необычайно тихий ребенок. Я любила мечтать. Помню, как я хотела узнать названия всех цветов и птиц, гор и рек. Я верила, что, если я спрошу у них, они сами скажут мне, как их зовут, и не хотела, чтобы другие люди рассказывали мне об этом, я хотела узнать сама. Верила, что, если я буду долго смотреть на какой-либо предмет, он заговорит со мной. Я и сейчас в это верю.
Однажды вместе с мамой мы смотрели на белый и персиковый космос, который цвел на другой стороне водоема возле дома. Я спросила:
– Мама, как называется этот цветок?
– Космос, – ответила она.
– Хм, космос. А как называется этот маленький?
– Тоже космос, – сказала мама.
– Но почему? Как могут два разных цветка иметь одинаковое название?
Мама выглядела озадаченной.
– Знаешь, космос – это название всего семейства. Это – один из видов.
– Но у нас дома тоже семья, а у людей, которые тут живут, у всех разные имена, свои собственные. Это значит, у каждого цветка тоже должно быть собственное имя. Я хочу дать им имена, так же как и ты дала нам. Думаю, цветам это понравится.
Мама пошла туда, где работал отец.
– Масако только что предложила забавную вещь. Она хочет дать каждому цветку космоса свое собственное имя.
Отец сказал мне:
– Мы больше не хотим детей, так что мы не обязаны придумывать им имена.
Мысль о том, что нашей семье больше не нужны дети, заставила меня почувствовать себя одинокой.
Отчетливее всего я помню один прекрасный майский день. Зеленела нежная травка, на склонах гор цвели ирисы, и было чарующе тихо. Мы с мамой отдыхали на передней веранде. Я сидела у нее на коленях, и мы наслаждались теплом солнечных лучей. Она сказала:
– Какой чудесный сегодня день!
И я отчетливо помню, как ответила ей:
– Я так счастлива!
Это оказалось последним прекрасным воспоминанием моего детства.
Я подняла глаза. Какая-то женщина переходила через пешеходный мостик, направляясь к нашему дому. Она казалось какой-то неотчетливой, похожей на мираж.
Каждый мускул на теле матери напрягся. Ее сердце забилось быстрее, она сразу вспотела, и ее запах изменился. Она вздохнула и отшатнулась назад, будто почуяв угрозу. Ее руки сжали меня сильнее, инстинктивным защитным движением, но я тоже почувствовала опасность, которая так испугала мою мать.
Я смотрела на женщину, идущую по направлению к нам. Внезапно я ощутила, как время остановилось. Казалось, гостья идет к нам, как в замедленной съемке. Точно помню, во что она была одета: на ней было темное кимоно, подпоясанное бежевым оби с коричневым и черным геометрическим орнаментом.
Внезапный холод охватил меня, я побежала в дом и спряталась в шкафу.
Мне не верилось в то, что произошло потом. Отец вошел в комнату, и женщина заговорила с родителями с нескрываемой ненавистью в голосе. Они пытались ответить ей, но она агрессивно и резко перебивала их. Ее голос становился все громче и громче. Я не понимала большую часть из того, что она говорила, но знала, что незнакомка использует множество плохих и нецензурных слов. Никогда раньше я не слышала, чтобы кто-то разговаривал таким тоном. Она была похожа на какого-то демона. Казалось, ее речь будет длиться часами. Я не знала, кто она такая, и не могла представить, что могли сделать ей мои родители, что она так себя с ними вела. В конце концов гостья ушла.
После этого на дом опустилась темная туча. Я никогда не видела родителей такими расстроенными. Ужин был напряженным. Кусок не лез нам в горло. Мне было очень и очень страшно. Я подошла к маме и спрятала лицо у нее в коленях.
Мои сестры и братья ушли спать сразу же после ужина. Как всегда, я осталась с мамой, родители отдыхали, сидя за столом, а я ждала, когда отец скажет, что пора идти спать. Они почти не разговаривали. Становилось все позднее и позднее, но отец не двигался. В конце концов я заснула на руках у матери. На следующее утро я проснулась вместе с ними и с собакой Коро на их футоне.
Ужасная женщина снова возникла на горизонте немного позже. В этот раз она привела с собой двух мальчиков, оставила их у нас и ушла. Все, что я знала о них, это то, что это ее сыновья.
Старшего звали Мамору. Он мне не слишком нравился и был надоедливым ребенком. Мальчик был на три года старше меня, ровесник одного из моих братьев, и они прекрасно поладили. Младшего звали Масаюки, и ему было на десять месяцев больше, чем мне. Он был добрым, и мы стали друзьями.
Мать навестила мальчиков приблизительно через месяц. Она принесла игрушки и леденцы, но только для них, хотя в доме были еще дети. Это напомнило мне поговорку отца про самураев. Мне гостья не нравилась. Она была жадной, и в ее глазах таилось что-то неприятно холодное. Когда она приходила, я забиралась в шкаф, закрывала уши руками и не выходила до тех пор, пока незнакомка не покидала дом.
3
Отец собирался нанести визит мадам Оима и спросил, не хочу ли я пойти с ним. Я любила гулять с отцом, поэтому согласилась.
Он уверил меня, что мы идем всего лишь в гости и можем уйти, как только захотим.
Я все еще очень боялась переходить через пешеходный мостик напротив дома, так что папе пришлось взять меня на руки и перенести на другую сторону. Мы пошли к дороге, затем поехали на поезде до станции Сандзё Кейхан.
В то время мой мир был очень маленьким. На другой стороне мостика не имелось никаких других домов, и у меня не было друзей. Неудивительно, что я смотрела вокруг широко раскрытыми глазами: на большой город, на огромное количество домов, выстроившихся в ряд на улице Гион Кобу, и на всех людей, проходящих мимо. Это было потрясающе и немного пугающе. Я уже была взбудоражена, когда наконец мы прибыли на место.
Ивасаки окия был расположен на улице Шинбаши, чуть восточнее улицы Ханамикоджи, в построенном в изысканном архитектурном стиле доме, типичном для Киото карюкаи. Это было длинное, узкое здание, чьи окна с фрамугами выходили на улицу. Мне показалось, что они выглядят устрашающе.
Войдя через гэнкан (вестибюль), мы прошли в приемную.
Комната оказалась заполнена женщинами, все они были одеты в повседневное кимоно. Я почувствовала себя странно. Мадам Оима встретила нас с приветливой улыбкой. Она весьма экспансивно нас приветствовала и всячески проявляла гостеприимство.
Появилась Томико. У нее была очень сложная прическа. К моему удивлению, она выглядела как невеста, особенно что касается волос.
Затем вошла женщина, одетая на западный манер.
Отец сказал:
– Масако, это твоя старшая сестра.
– Меня зовут Кунико, – представилась она. Я замерла как громом пораженная.
После в комнату вошла та ужасная женщина, которая приходила к нам и которую я так боялась. Мать тех двоих мальчиков, живущих в нашем доме.
Я стала тянуть отца за рукав кимоно и проситься домой. Я не могла справиться с эмоциями и пережить происходящее.
На улице от переизбытка чувств у меня покатались слезы, и я не переставала плакать до самой станции Сандзё Кейхан. Я догадалась, что мы здесь уже были, потому что запомнила здание школы, стоящее неподалеку.
Мы приехали домой на поезде, и я вернулась к привычной тишине. Казалось, отец понимал, что со мной произошло. Он не пытался заговорить со мной о том, что случилось, а успокоил, лишь положив свою руку мне на плечо.
Вернувшись домой и увидев маму, я еще больше расплакалась и кинулась к ней в объятия. Затем я высвободилась, слезла с колен и спряталась в шкафу.
Родители оставили меня одну, и я провела в нем всю ночь, прячась в спасительной темноте.
На следующий день я вылезла из шкафа, но была все еще очень расстроена поездкой в Ивасаки окия. То, что я видела в карюкаи, слишком отличалось от того, что видела раньше. Мой маленький мир начал рушиться. Я была растеряна и напугана и проводила большую часть времени, обхватив колени руками и глядя в пространство.
Приблизительно две недели спустя я вернулась к своему обычному образу жизни. Я занималась своими постоянными делами, в общем, вернулась к «работе». Когда я стала слишком большой, чтобы сидеть у отца на коленях, он взял оранжевую корзину, превратил ее в парту и поставил рядом с собой. Я счастливо проводила часы, сидя рядом с ним.
Мадам Оима стала наносить нам визиты каждый день. Ее взгляд буравил меня, и я предпочитала возвращаться в шкаф. Но на этот раз было хуже. Напуганная поездкой, я даже не хотела выходить на улицу под перечные деревья или на другой конец прудика. Я цеплялась за родителей и отказывалась покидать их.
Мадам Оима все так же приходила и просила отдать ей меня.
Так продолжалось несколько месяцев. Отец волновался за меня и пытался найти правильный выход, чтобы вернуть меня в мой прежний мирок.
Наконец он выработал план и однажды сказал:
– Мне нужно отправить партию кимоно в город. Хочешь пойти со мной?
Он знал, как я любила гулять с ним. Однако я все еще опасалась того, что могло произойти, но, несмотря на свою подозрительность, я согласилась.
Папа взял меня с собой в фабричный магазин кимоно где-то на улице Муромачи. Когда мы вошли, владелец приветствовал его с большим уважением. Отец сказал, что им надо поговорить о бизнесе и попросил меня подождать в магазине.
Продавцы развлекали меня, показывая различные предметы, которые были выставлены на продажу. Я была поражена разнообразием и богатством кимоно и оби. Несмотря на свой возраст, я совершенно беспристрастно понимала, что кимоно моего отца были самыми красивыми в магазине.
Я не могла дождаться, чтобы рассказать ему обо всем, что видела, и, когда мы пришли домой, не могла остановиться, щебеча про виденные кимоно. Я даже, как ни странно, пустилась в долгие описания каждого из них. Родители никогда раньше не слышали, чтобы я так много говорила, и не могли разобраться в той массе деталей, которые я упоминала про все, что касалось кимоно. Я очень старалась объяснить маме, как я горжусь тем, что кимоно папы были самыми красивыми в магазине.
– Масако, я очень рад, что тебе так понравились мои кимоно, – сказал отец. – Мне нужно кое о чем поговорить с мадам Оима. Пойдешь ли ты со мной к ней еще раз? Если мы придем и тебе что-то не понравится, мы можем развернуться и сразу же вернуться домой. Я тебе обещаю.
Меня беспокоила мысль о предстоящей поездке, но мне всегда было присуще почти болезненное сопротивление всему, что могло меня напугать, и мне кажется, что эта черта характера была очевидна уже тогда, когда мне было всего три года. Я согласилась поехать с отцом.
Вскоре мы собрались в путь. Я была тихой, но не настолько расстроенной, как в первый раз. Почти не помня никаких деталей о доме после первого визита, войдя туда во второй раз, я была достаточно спокойна, чтобы обратить внимание на окружавшую меня обстановку.
Мы вошли в дом через старомодный гэнкан, где вместо деревянного был искусственный земляной пол. Гэнкан вел прямо в комнату татами или, иными словами, в приемную. В конце комнаты висела прелестная занавеска, скрывавшая внутреннюю часть жилья от чужих глаз. Перед занавеской стояла икебана. С правой стороны от лестницы виднелась высокая, от пола до потолка, полка для обуви. Неподалеку был шкаф, заполненный мисками, палочками, тарелками и другой посудой. Там же имелась старомодная деревянная коробочка для льда. За гэнканом и приемной начинался длинный коридор, тянувшийся во всю длину дома. Справа стояли умывальник и кухонные плиты. Комнаты располагались по левую сторону коридора.
Комнаты шли одна за другой, как большая железная дорога. Первая комната была приемной или гостиной. За ней находилась столовая, где семья гейко собиралась, чтобы поесть и отдохнуть. В ней имелась прямоугольная жаровня в углу и лестница, ведущая на второй этаж. Раздвигающиеся двери столовой были распахнуты, открывая еще одну гостиную, в которой стоял большой алтарь. Снаружи алтарной комнаты был примыкающий к ней маленький садик.
Мадам Оима пригласила нас в столовую, и я увидела молодую майко. На ней была обычная одежда, а лицо ее не было накрашено, но на нем и на шее все равно виднелись следы белой пудры. Мы сели напротив мадам Оима около прямоугольной жаровни, а она села лицом к садику, рассматривая нас с отцом. Он поклонился ей в знак уважения.
Разговаривая с отцом, мадам Оима продолжала мне улыбаться.
– Я рада сообщить вам, что Томико хорошо успевает на уроках. Кажется, у нее абсолютный слух, и она успешно учится играть на шамисэне. Ее учитель и я очень довольны ее достижениями, – проговорила она.
Я услышала какой-то шелест, доносившийся из коридора. Повернув голову, я увидела лежащую там собаку.
– Как тебя зовут? – спросила я. Единственным ответом, который я получила, было рычание.
– О, – сказала мадам Оима, – это Джон.
– Ему больше пойдет кличка Биг Джон, – мгновенно отреагировала я.
– Хорошо, в таком случае, я думаю, нам надо переименовать его в Биг Джона, – спокойно сказала мадам Оима.
Почти сразу же после ее слов в комнату вошла какая-то женщина. Красивая, но с неприятным выражением лица. Мадам Оима назвала ее Масако, точно так же, как и меня, но я мысленно уже дала ей другое имя – Старая Меани. Мадам Оима сказала отцу, что эта гейко – будущая «старшая сестра» Томико.
– Я думаю, что Джон – это прекрасная кличка, – сказала она, шмыгнув носом.
– Но мисс Масако считает, что Биг Джон подойдет ему больше, – отозвалась мадам Оима, – и если мисс Масако считает так, значит, так мы и будем его называть. Послушайте меня все. С сегодняшнего дня я хочу, чтобы все называли собаку Биг Джон.
Я помню этот разговор дословно, потому что меня поразило положение мадам Оима. В ее власти было просто так взять и поменять кличку собаке, а все должны были слушаться и делать так, как она скажет. Даже Старая Меани.
Я фазу же подружилась с Биг Джоном. Мадам Оима сказала, что мы с Томико можем пойти погулять с ним. Томико рассказала мне, откуда появился Биг Джон. Он был внеплановым щенком, помесью какой-то дворняги и колли, принадлежавшей изготовителю рассолов, живущему по соседству. Вот так Биг Джон и появился.
Мы спокойно прохаживались по улице, когда кто-то остановил нас.
– Кто эта красивая маленькая девочка? Она из семьи Ивасаки? – спросила какая-то женщина.
– Нет, это просто моя младшая сестренка, – ответила Томико.
Потом, спустя буквально несколько минут, кто-то еще сказал:
– Какая восхитительная Ивасаки!
– Нет, это просто моя младшая сестра, – снова ответила Томико.
Это продолжалось. Люди все спрашивали и спрашивали. Моей сестре это явно надоело. Почувствовав себя неудобно, я попросила Томико вернуться обратно. Прежде чем она согласилась, Биг Джон развернулся и потянул нас в сторону дома.
Биг Джон оказался прекрасным псом. Он был необычайно воспитан и дожил до очень почтенного возраста – восемнадцати лет. У меня всегда было чувство, что эта собака меня понимает.
Мы вернулись в Ивасаки окия, и я сказала отцу:
– Пора идти домой, папа. Я ухожу. Вежливо попрощавшись, я погладила Биг Джона и пошла к двери. Отец тоже попрощался со всеми и пошел за мной.
Взявшись за руки, мы пошли на электричку. Я не знала, о чем говорили мадам Оима и отец, пока мы с Томико гуляли, но было заметно, что он опустошен и расстроен. Я начала подозревать, что что-то явно произошло не так.
Как только мы вернулись домой, я сразу же залезла в шкаф. Я слышала, как разговаривали родители. Отец сказал:
– Ты знаешь, Чие, я просто не думаю, что смогу сделать это и позволить ей уйти.
– Я с тобой согласна, – ответила мать.
С того времени я стала проводить в шкафу еще больше времени, чувствуя себя в безопасности, как младенец в утробе. А в доме царила суматоха.
В апреле того же года мой самый старший брат, Сейичиро, нашел работу на национальной железной дороге. В тот вечер, когда он принес домой свою первую зарплату, на нашем праздничном столе стояли сукияки, и вся семья собралась, чтобы отпраздновать это событие. Отец заставил меня вылезти из шкафа и пойти ужинать.
У него была привычка произносить маленькую речь каждый вечер перед тем, как мы приступали к еде. Он перечислял все важные моменты дня и поздравлял нас, например, с днем рождения или хвалил наши успехи в школе.
Я сидела у него на коленях, пока папа поздравлял моего брата с обретением независимости.
– Сегодня ваш брат Сейичиро начинает вкладывать деньги в семейный бюджет. Теперь он взрослый. Я надеюсь, что и остальные окажутся не хуже. Когда вы начинаете содержать себя сами, я хочу, чтобы вы думали не только о себе, но и о других людях и помогали им, чтобы тем было на что жить и что есть. Вы понимаете, о чем я говорю? – спросил он. Мы ответили в унисон:
– Да, мы понимаем. Поздравляем, Сейичиро.
– Очень хорошо, – сказал отец и принялся за еду. Я не могла дотянуться до сукияки с того места, где сидела, и спросила:
– Папа, а как же я?
– Ой, извини, я забыл о тебе, Масако, – сказал он и стал кормить меня сукияки из кувшинчика.
Родители были в хорошем настроении. Пока я, один за другим, жевала кусочки мяса, я думала над тем, какими счастливыми они были. И чем больше я об этом думала, тем тише становилась, и мне все меньше хотелось есть.
Я задумалась. Будет ли лучше для меня уйти в Ивасаки окия? Разве это возможно? Как мне попасть туда? И я стала обдумывать план действий.
Одним из моих любимых занятий была ежегодная прогулка, когда все японцы любуются цветением сакуры, так что я попросила родителей:
– Можем ли мы пойти посмотреть на цветение сакуры? А потом сможем сходить и в Ивасаки окия?
Конечно, логической связи здесь не было. Мы всегда устраивали пикник под деревьями, которые росли по берегу канала, практически рядом с нашим домом. Но я знала, что цвет сакуры никогда не будет выглядеть таким же с другого берега канала.
Отец ответил немедленно:
– Чие, давай пойдем посмотрим на цветение сакуры.
– Это вы здорово придумали, – отозвалась мама, – я приготовлю еду для пикника.
– Но как только мы посмотрим на сакуру, мы сможем пойти в Ивасаки окия, правда?
Они знали, какой упрямой я могу быть, если у меня в голове засядет какая-то идея. Отец попытался отвлечь меня.
– Я думаю, что мы можем пойти на Мияко Одори, после того как полюбуемся на сакуру. Как ты считаешь, Чие? – спросил он мою мать.
Я вмешалась прежде, чем та успела ответить.
– Я хочу пойти в Ивасаки окия, после того как посмотрю на сакуру. И не пойду на Мияко Одори!
– Что ты говоришь, Масако? – спросил мой отец. – Скажи нам, почему ты хочешь пойти в Ивасаки окия?
– Потому что мне так хочется, – провозгласила я. – И пусть та тетя перестанет докучать тебе и маме. Я хочу пойти.
– Подожди минуту, Масако. То, что происходит между этой тетей, мадам Оима и нами с мамой, не имеет к тебе никакого отношения. Ты слишком мала, чтобы понять, в чем дело, но мы очень благодарны мадам Оима. И твоя сестра Томико пошла в Ивасаки окия, чтобы поддержать нашу честь. Тебе не надо об этом беспокоиться. Это как раз те вещи, с которыми взрослые люди должны справляться самостоятельно.
В конце концов отец согласился и разрешил мне один раз переночевать в Ивасаки окия. Мне захотелось взять с собой свои любимые одеяло и подушку. Мать собрала их вместе и упаковала, а я сидела на ступеньке и смотрела на мостик.
Пришло время уходить. Мама вышла на улицу, чтобы проводить нас. Когда мы подошли к мостику, отец наклонился, чтобы как всегда взять меня на руки, но я сказала:
– Нет, я хочу сделать это сама.
Никогда прежде я не переходила через мостик самостоятельно, это было слишком страшно.
Под мостиком струился канал, там была чистая холодная вода, которая вытекала из озера Бива и текла на север, мимо акведука Нанзедзи, текла долгие мили прямо под сакурами, растущими по обе стороны от него. А потом впадала в главные воды Киото – мимо зоопарка Хейян, вдоль авеню Холодной Весны, до самой реки Камогава, которая текла по направлению к Осаке, а затем впадала в открытое море.
Я никогда не забуду, как впервые перешла через мостик самостоятельно. Контраст между белым бетоном и моими красным вязаным платьем и красными сандалиями глубоко врезался мне в память.
4
День был в разгаре, когда мы прибыли на место. Мой отец вскоре уехал, а я сидела в гостиной, не произнося ни слова, только оглядываясь по сторонам и изучая обстановку. Я чувствовала себя очень скованно и осматривала все вокруг до тех пор, пока не заметила шкаф, в котором, если понадобится, могла бы спрятаться. Мне было важно найти место, где я могла бы скрыться. Но я продолжала тихонько сидеть и озираться по сторонам. Если люди спрашивали меня о чем-то, я вежливо отвечала на вопросы, но продолжала утверждать, что мне хорошо там, где я сижу.
Днем мадам Оима взяла меня за руку, и мы отправились в другой дом. Мы открыли входную дверь и вошли внутрь. Она кивнула какой-то женщине, которую я раньше никогда не видела, и представила ее мне как мадам Сакагучи, сказав, что я могу звать ее мама. Мадам Оима засмеялась и сказала, что мама Сакагучи – ее начальница.
Женщина была очень дружелюбной, и мы сразу друг другу понравились.
Мы вернулись из Сакагучи окия уже к ужину. Столы были накрыты совсем не так, как это делалось у нас дома. Вместо того чтобы сидеть вокруг стола, каждый ел с собственного подноса, которые были расставлены в особом порядке вокруг продолговатой жаровни.
Как гостья я сделала вывод, что буду сидеть рядом с мадам Оима. В тот момент, когда я подошла к ней, чтобы сесть рядом, вошла Старая Меани и собралась сесть на то же место.
– Это мое место, – сказала я.
Старая Меани уже было раскрыла рот, чтобы возразить, но мадам Оима, широко улыбнувшись, сказала:
– Да, девочка, ты права. Это твое место, присаживайся.
Я села рядом с жаровней.
Старая Меани гневно села рядом со мной, подняла свои палочки и начала есть, не сказав обычного «итадакимасу». Итадакимасу означает: «Я принимаю эту пищу со скромной благодарностью». Это нечто вроде благодарности выращивающим рис фермерам и всем, кто готовит еду. Мадам Оима была главной в доме, поэтому никто не смел начать есть раньше, чем она скажет эти слова и не поднимет свои палочки. Я сделала выговор Старой Меани за нарушение правил этикета.
– Это некрасиво – начинать есть прежде, чем мадам Оима скажет «итадакимасу», и класть в рот еду. У тебя ужасные манеры, – сказала я.
Вслед за мной мадам Оима тоже сделала замечание Старой Меани.
– Слушай, что говорит Масако. Малышка может многому научить тебя, – произнесла она. Затем повернулась к остальным женщинам, сидящим вокруг жаровни, и сказала:
– Пожалуйста, не разговаривайте с мисс Масако, пока она сама не заговорит с вами.
Я была в шоке от того, что мадам Оима ставит меня выше всей этой группы подростков-воображал.
